Ответ на пост «Уверенность 100lvl»
В Новониколаевске так были уверены, что встали под мостом посреди замерзшей Оби, 1894 год.
В Новониколаевске так были уверены, что встали под мостом посреди замерзшей Оби, 1894 год.
Инженеры и строители стоят под железнодорожным мостом при его испытании. 1893г.
Продолжение поста "Анапский инцидент" И.Д. Деревянко (отрывок)
Эпиграф
Компромисс – хороший зонтик, но плохая крыша. (Джеймс Лоуэл)
Шел 1833 год, год относительного затишья в кровопролитной Кавказской войне. В предшествующие два года командующий Отдельным кавказским корпусом генерал-адъютант барон Г.В.Розен двумя сокрушительными ударами принудил горцев к покорности. Движение мюридизма на время захлебнулось и укрылось до лучших времен в глуши неприступных гор. Первый «апостол» этого учения, предшественник Шамиля, неистовый Кази-Мулла, поднявший несколько лет назад «священное знамя газавата», погиб на завале в Гимрах. Пламя пожара превратилось до поры в тлеющие угли, и установилась взрывоопасная тишина.
Начало покорению Кавказа было положено в 1801 году, когда православная Грузия, истекавшая кровью под натиском мусульманской Турции, добровольно вошла в состав Российской Империи. Само собой, Россия преследовала при этом и собственные геополитические цели, однако под крылом двуглавого орла грузинский народ был надежно защищен от грозившего ему уничтожения. Между тем Грузию отделял от России широкий пояс Кавказских гор, заселенный воинственными народами, сохранявшими традиции рабовладельческого общества. Основным средством их существования являлся разбой. Отряды лихих безжалостных джигитов налетали, подобно смерчу, на беззащитные предгорные равнины, грабили, резали, жгли и вслед за тем исчезали в горах, гоня перед собой гурты скота и толпы пленников. Когда в первое время русского владычества в Грузии кавказское начальство потребовало от лезгинских старшин, чтобы они уняли своих бандитов, те отвечали: «Мы честные люди, земли пахать не любим, живем и будем жить разбоем, как жили наши отцы и деды».
Таким образом, чтобы укрепиться в Закавказье, необходимо было обязательно усмирить диких, необузданных горцев, остановить волну насилия... Между собой горские народы вели кровопролитную междоусобную войну. Кавказ фактически превратился в огромный невольничий рынок. Все белые невольники Турции и Персии вывозились из данного региона, а турецкие гаремы наполнялись кавказскими женщинами. И нельзя забывать, что русское продвижение на Кавказ несло туда гораздо более цивилизованные порядки!
Но Османская империя не желала мириться с ростом влияния России на Кавказе и берегах Черного моря. В глухих закоулках султанских дворцов вызревали кровожадные замыслы и строились коварные планы. Потерпев очередное поражение от русских войск в войне 1828—1829 годов, Турция не решалась открыто выступить против России на Кавказе. Центр тяжести был перемещен на тайную войну. Турецкие агенты старательно сеяли в умах простодушных горцев семена ненависти, поставляли оружие, не брезгуя никакими способами, раздували антирусскую истерию...
Русское военное командование хорошо понимало опасность турецкой подрывной деятельности. «...Прекращение всяких возможных сообщений между турецкими владениями и восточным берегом Черного моря было бы большим шагом к достижению безусловной покорности всего кавказского края», – писал 22 июня 1834 года командующий Отдельным кавказским корпусом военному министру. Кавказ представлял собой тогда огромную пороховую бочку, и было достаточно одной искры, чтобы взрыв мусульманского фанатизма вновь залил склоны гор потоками крови.
Поэтому русское командование в качестве превентивной контрразведывательной меры создало в горских селениях сеть тайной агентуры, следящей за происками турецких эмиссаров, а корабли береговой охраны бдительно следили за пристающими к побережью иностранными судами. Перипетии тайной войны не раз становились поводом для дипломатических скандалов, и в них помимо рядовых участников оказывались втянутыми высокопоставленные лица, не исключая даже глав государств.
В июле 1833 года турецкий подполковник Али-бей в сопровождении четырех слуг по заданию султанского правительства отправился на Кавказ. Его хозяевам удалось обходными путями получить у русского полномочного посла в Турции паспорт для Али-бея, где указывалось, что он «прибудет в крепость Анапа на собственном судне для отыскания в горах родственников». Помимо паспорта, подполковник имел рекомендательное письмо от русского посла в Турции коменданту Анапы, в котором посол, ссылаясь на ходатайства влиятельных турецких чиновников, просил оказать Али-бею ласковый прием и содействие. Крепость Анапа конечным пунктом маршрута была названа не случайно. В то время иностранным судам разрешалось приставать лишь в трех гаванях Кавказского побережья – Анапе, Редит-Кале и Сухум-Кале.
Но Али-бей направил свой корабль в ином направлении.
20 августа 1833 года командующий Геленджикским отрядом судов, крейсирующих вдоль восточного побережья Черного моря, получил срочное донесение агентурной разведки – «из местечка Триада готова выйти в море шхуна контрабандистов». Быстроходный корвет под командованием капитан-лейтенанта Броневского помчался на перехват. Долго искать не пришлось. Вскоре капитан увидел, как от берега прямо к корвету движется маленькое гребное судно. Под угрозой пушек корвета шлюпке пришлось остановиться. Команду подняли на борт. Задержанными оказались уже известный нам турецкий подполковник Али-бей, четверо его слуг, а также некий весьма подозрительный абрек. Али-бей уверял капитана, что абрек не кто иной, как его горячо любимый брат Гассан-бей, найденный после долгих, упорных поисков.
На вопрос капитан-лейтенанта Броневского, каким образом оказался Али-бей в здешних краях, тот, явно уклоняясь от прямого ответа, заявил: «Я прибыл на небольшой лодке, которая втащена на берег и которой за лесом не видно. Но теперь, – продолжал Али-бей, – поиски родственников благополучно завершены и мы направляемся в Константинополь». Сумбурное, запутанное объяснение подполковника показалось командиру корвета подозрительным. Задержав Али-бея и находившихся с ним людей, Броневский доставил всех в крепость Анапу.
Вскоре этим делом заинтересовался сам командующий Отдельным кавказским корпусом барон Г.В. Розен. Григорий Владимирович Розен являлся человеком далеко не ординарным. Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, кавалер множества боевых орденов, он имел славную биографию. Будучи еще молодым офицером, отличился в сражении при Аустерлице и был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость». Во время Отечественной войны 1812 года командовал Первой гвардейской пехотной дивизией, принимал участие во многих сражениях, в том числе и Бородинском. В битве под селом Красным, командуя авангардом генерала А.П.Тормасова, он нанес серьезное поражение наполеоновской гвардии. Затем участвовал в заграничном походе русских войск. В 1831 году Розена назначили на Кавказ командующим Отдельным кавказским корпусом и Главноуправляющим гражданской частью. Здоровье его, подорванное многими годами ратных трудов, постепенно шло на убыль. Тем не менее барон развил на Кавказе активную деятельность и лично возглавлял наиболее значительные экспедиции против горцев.
В 1832 году русские войска под командованием Григория Владимировича взяли штурмом хорошо укрепленное чеченское селение Германчук, а затем, после сражения в Гимринских теснинах, овладели укрепленными завалами. В этом бою погиб Кази-Мулла. После его смерти в горах установилось относительное спокойствие. В награду Николай I прислал Розену золотую шпагу с алмазами.
Барон хорошо понимал всю ненадежность установившегося в горах затишья и исключительную опасность подрывной работы агентов Османской империи среди горских племен. «...По местным обстоятельствам, в отношении всех вообще горцев я ни в каком случае не могу позволить пропустить кого-либо к нам в горы, кроме лично известных своею к нам преданностью, и если бы упомянутый подполковник Али-бей, не преступая правил высочайше утвержденной инструкции, прибыл, как следовало, прямо в Анапу, то и тогда не был бы пропущен в горы, а было бы ему дозволено через известных нам людей вызвать к Али-бею тех, до коих он имел надобность. Сия мера предосторожности во многих отношениях необходима и ни в каком случае изменена быть не может», – писал Розен военному министру графу А.И. Чернышеву.
Сначала командующий Отдельным кавказским корпусом, не имея еще точных данных о деятельности Али-бея в горах и учитывая рекомендательное письмо русского посла в Турции, решил не арестовывать его, а отправить вместе со слугами да подозрительным родственником прямиком в Турцию. Но вскоре он изменил свое намерение.
Дело в том, что от тайных агентов в горах поступил ряд донесений, осветивших в самом неожиданном ракурсе деятельность турецкого подполковника по «отысканию родственников».
Оказалось, что Али-бей действительно имел жену и детей в деревне Хиза, однако отнюдь не собирался увозить их с собой. Прибыв в упомянутое селение на загруженном контрабандой судне, он привез горским старшинам письмо от некого Сафир-бея, подстрекавшего не покоряться русским и не поддерживать с ними дружеских отношений. Письмо было зачитано на общем сходе, на котором присутствовало около 200 человек, и произвело сильное впечатление. Сам же Али-бей уверял горских старшин, будто бы Анапа, Геленджик и вообще все Черноморское побережье скоро захватят турки, а его родной брат уже назначен анапским пашой.
Выполняя секретное задание турецких спецслужб, Али-бей обделывал заодно и собственные грязные делишки, а именно: в обмен на материю и соль приобретал для гарема мальчиков и девочек.
По сообщению лазутчика армянина Рафаилова, подтвержденному затем другими источниками, Гассан-бей оказался известным морским разбойником Гад-ни-Сулейман-оглы, который в 1826 году у берега близ деревни Хиза напал на сардинское двухмачтовое торговое судно, убил его хозяина капитана Джавана и двух матросов. Всех прочих он продал в рабство, а корабль затопил. Братом Али-бея пират никогда не являлся и, видимо, понадобился туркам для каких-то темных целей.
Основываясь на этих данных, Г.В.Розен отменил прежнее распоряжение об отправке подполковника в Турцию и приказал командующему Черноморской береговой линией, задержав Али-бея с остальными в Анапе, тщательно проверить поступившие сведения.
Но было одно обстоятельство, не позволявшее Г.В. Розену решить все своей властью: Али-бей приехал на Кавказ под официальным предлогом, снабженный сопроводительными документами,и его арест мог повлечь за собой крупные осложнения по дипломатической линии. Поэтому командующему Отдельным кавказским корпусом пришлось сообщить о происшедшем военному министру графу А.И.Чернышеву, вице-канцлеру К.В.Нессельроде и русскому полномочному послу в Турции А.П.Бутеневу. Те, в свою очередь, доложили в высшие инстанции.
Судьба Али-бея зависела теперь непосредственно от императора. Между тем турки всполошились и по дипломатическим каналам настойчиво требовали выдачи Али-бея вместе со спутниками. Из политических соображений Николай I решил пойти на уступку и велел передать Али-бея со свитой в руки турецкого посла Ахмет-паши, направлявшегося как раз в это время из Петербурга в Константинополь. 26 февраля 1834 года Али-бея с двумя слугами вручили в Яссах послу. Спустя некоторое время в Турцию возвратились и остальные слуги подполковника. Вернулись все, но не Гассан-бей.
Барон Розен упорно не желал отпускать пирата на волю. Он писал военному министру: «...относительно же признаваемого Али-беем за брата Гассан-бея, как не подданного турецкого и не состоящего там на службе, но враждебного нам горского жителя, участвовавшего с Али-беем в рассеянии нелепых слухов... имевших на умы непокорных нам горцев вредное влияние, и сверх того по собранным... сведениям оказавшегося человеком развращенным и готовым на всякие злодеяния, предписано мною отдать в солдаты или сослать в Сибирь на поселение, смотря по его способностям... Меру сию признаю необходимою к постепенному уничтожению всякой между горцами надежды на покровительство Оттоманской Порты».
В соответствии с распоряжением Г.В.Розена Гассан-бея в качестве новобранца отправили под конвоем в Ставрополь. Ночью 1 февраля 1834 года во время стоянки в селе Васюринском ему удалось удрать. Пират переплыл через Кубань и укрылся в находившемся недалеко от границы ауле, принадлежащем местному феодалу Карбечу Деукезюку. Карбеч согласился приютить беглого «призывника». Но брат его Шумаф Деукезюк не замедлил донести об этом русским. Через пять дней после бегства Гассан-бея к наказному атаману Черноморского казачьего войска генерал-майору Завадовскому прискакал посланный Шумафом гонец, который сообщил о местонахождении беглеца. Вскоре шесть рот пехоты под командованием полковника Валентия осадили аул Карбеча. Перепуганный феодал согласился выдать Гассан-бея и лично доставил его под караулом к командиру отряда.
Очень довольный тем, что дело обошлось без кровопролития, генерал Г.В.Розен поспешил загладить неприятный инцидент, но при этом изрядно перестарался. Шумафа Деукезюка произвели в прапорщики, а Карбеч получил золотую медаль с надписью «За усердие» на Анненской ленте. В письме военному министру А.И.Чернышеву Розен сообщал, что поступил так «...для поощрения мирных владельцев и убеждения их, что преданность правительству нашему не остается без должного вознаграждения...».
Мысль-то абсолютно справедливая, но размер вознаграждения явно не соответствовал заслугам: офицерский чин да золотая медаль за выдачу беглеца! Однако Николай I не колеблясь утвердил решение командующего Отдельным кавказским корпусом. В то же время лица, по халатности которых Гассан-бей сумел бежать, предстали перед военным судом.
Вероятно, Гассан-бей (он же Гадни-Сулейман-оглы) был чрезвычайно нужен султанскому правительству! Узнав о том, что разбойник отдан в солдаты и, возможно, отправится в Сибирь (если окажется непригодным к службе), турки пришли в ярость. По дипломатическим каналам «блистательная Порта» усилила давление на Петербург. Политика – вещь тонкая, и хотя Россия не имела никаких оснований опасаться Османской империи, получившей недавно хороший урок на поле брани, дипломатические отношения требовали определенной гибкости. Высшие государственные сановники пришли к выводу, что Гадни-Сулейман-оглы нужно вернуть. Министр иностранных дел, вице-канцлер Нессельроде и полномочный посол в Турции через посредство военного министра графа А.И.Чернышева неоднократно требовали у барона Розена освобождения мнимого Гассан-бея и передачи его турецкому послу. Одновременно они ссылались на «высочайшую волю», высказанную еще в самом начале этой заварухи.
Невзирая на жесткий прессинг сверху, Розен наотрез отказался освободить бывшего пирата. Не подействовали и упоминания о «высочайшей воле». Подобная строптивость, если учесть крутой нрав императора, была чревата большими неприятностями. Однако старый боевой генерал смело стоял на своем. В конечном счете он победил. Вот что говорят документы: «...30 июля 1834 года высочайше повелено военному министру: того горца, который оказался не принадлежащим к турецкой нации и признан разбойником Гадни-Сулейман-оглы, не возвращать турецкому правительству и поступить с ним согласно мнению барона Розена».
Командующий торжествовал победу. Г.В.Розен сделал то, что подсказывали ему здравый смысл и чувство долга. Так он будет поступать и впредь, до самой смерти... Прошел год. Анапский инцидент начал постепенно забываться, но неожиданные обстоятельства вновь подняли его на повестку дня.
Русский полномочный посол в Константинополе сообщил: Мушир Ахмет-паша и другие влиятельные сановники регулярно обращаются к нему с «убедительными ходатайствами» о возвращении Гассан-бея. Далее он писал: «Было бы не бесполезно для дел удовлетворить просьбу турецкого министерства». Подумав, Николай I решил выдать Гадни-Сулейман-оглы туркам и «...доставить в Азиатский департамент, дабы по распоряжению оного одеть сего горца приличным образом и отправить через Одессу в Константинополь за казенный счет».
Вот так и закончилась вся эта история. Время показало, что абсолютно прав был барон Г.В.Розен, опасаясь происков турецкой агентуры. Всего через несколько лет после описанных нами событий на Кавказе опять запылал пожар войны. Имам Шамиль вновь поднял «знамя газавата», выпавшее из мертвых рук Кази-Муллы. И прошел не один год, прежде чем он, разгромленный русскими войсками, потерявший лучших своих сподвижников и преданный остальными, сдался на милость победителя – нового главнокомандующего на Кавказе князя А.И.Барятинского...
Привет из прошлого на Старой Басманной.
Мимо дома номер 33 люди ходят и не подозревают что торчащая из асфальта конструкция,похожая на кусок трубы,на самом деле дуло турецкой мортиры.После русско-турецкой войны 1877-78 годов было захвачено немало пушек.
Часть отправили в переплавку,часть оставили как колесоотбойники,чтоб кареты на повороте не цепляли углы домов.
В Москве осталось три таких. Сейчас эту конструкцию используют как пепельницу.Планируется установить табличку по адресу Старая Басманная 33,с историей пушки.
"Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй", - писал Пушкин своему другу Рылееву в 1825 году, подчёркивая разницу между отечественными и европейскими литераторами.
На тот момент Пушкина, всерьёз намеревающегося стать первым русским поэтом, живущим исключительно на гонорары ("я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости" - письмо Вяземскому 1824 г.) волнует именно сугубо практическая сторона вопроса, но тему он поднимает крайне важную.
Русская литература, что не секрет, появляется значительно позже европейской. Причин тому множество, рассматривать их здесь мы не будем, ограничившись простой констатацией: развитие отечественной культуры практически останавливается в первой половине XIII века, после Батыева нашествия и утраты русскими княжествами суверенитета. Останавливается оно на уровне, примерно соответствующем романскому периоду европейской культуры. Готики (зарождение национального искусства) и Ренессанса (появление национального светского искусства, включая литературу на "народных" языках) на Руси практически не было. Не будем углубляться в сравнительную историю культуры, отметим лишь, что к концу XVIII столетия в Европе уже вовсю правит бал светская беллетристика, самая что ни на есть массовая литература - а в России сочинительством всё ещё занимаются исключительно скучающие дворяне, как правило, издающиеся за собственный счёт - о чём Пушкин и пишет в процитированном выше письме Рылееву.
Это и есть тот самый подход к литературе, который получил название "аристократического": автор независим от читательского мнения, поскольку читатель ему не платит. Позднее, благодаря "журнальной революции" 1840-х годов, деятельности Белинского, да и самого Пушкина с его "Современником", ситуация принципиально изменится - кстати, именно тогда в России на смену традиционной повести придёт европейский роман. Пока же литература - отношения творца и музы, а не писателя и читателя.
(Позже этот конфликт аристократа и разночинца Пушкин изобразит в лучшей своей новелле "Египетские ночи", о которой, ей-ей, стоило бы поговорить отдельно и вдумчиво.)
Вот это и есть "аристократический подход к творчеству" в чистом виде. Автор творит потому, что его осенило вдохновение: муза посетила, для неё и старается. При чём тут читатель? Да, такой подход не предусматривает "профессиональной литературной деятельности", как основного источника доходов. Потому, собственно, в России литература и оставалась так долго уделом богатых и знатных. Потому аристократ Пушкин со своим "кругом" так свысока и презрительно смотрел на всех булгариных, полевых, погодиных и прочих загоскиных, писавших "на потеху толпе". Потому Достоевский так истово завидовал Толстому, имеющему возможность тщательно отделывать каждую фразу, а не гнать текст к очередному дедлайну. Потому, к слову, "хитрый план" Александра Сергеевича решить свои материальные затруднения с помощью "бестселлеров", каковыми планировались "Повести Белкина", потерпел крах: Пушкин просто не умел писать "для массы". А вот Булгарин умел. И Донцова, например, умеет - но это талант особый, к собственно литературе имеющий разве что косвенное отношение.
Вот именно поэтому русская классическая проза и представляет собой такое собрание чистейшей воды бриллиантов.
Не для людей писалось.
Пётр Андреевич Базилевский, помещик Хорольского уезда Полтавской губернии, очень притеснял своих крестьян.
За это мужики однажды затащили барина на конюшню, где выпороли арапником. А дабы избежать наказания, взяли с помещика расписку, в которой тот обязался не мстить обидчикам и хранить произошедшее в тайне.
Однако во время очередного рекрутского набора Базилевский, помня обиду, попытался упечь виновных в солдаты. Те, в свою очередь, предъявили расписку предводителю уездного дворянства - и начался гранд скандаль. Причём скандалёзным был именно факт нарушения дворянином данного им в письменной форме обещания. А поскольку Базилевский был не бакулюм моржовый, а камергер Двора, дело дошло до Государя Николая Павловича, человека большого понимания.
По итогам разбирательства "поротому камергеру" предписано покинуть пределы Империи навсегда. От позора подальше, надо полагать.
ПАДЛА
Иногда реальные истории настолько невероятны, что похожи на сказки.
Так вот: у генерал-майора Иринарха Завалишина, соратника и близкого друга великого Суворова, было три сына.
Старший, понятное дело, был умный. Николай Иринархович стал моряком, совершил множество путешествий, включая кругосветное, и оставил свой след на карте России: в его честь названа, например, Завалишина губа на Белом море.
Средний, Дмитрий, сосланный в Сибирь по делу о мятеже на Сенатской площади, известен тем, что, во-первых, пережил всех остальных декабристов, скончавшись аж в 1892 году, а во-вторых, настолько активно боролся за правду, что генерал-губернатор Муравьёв к той самой матери выслал его обратно в европейскую часть. То есть, фактически, выгнал Завалишина из ссылки.
А вот история младшенького, «полудекабриста» Ипполита Завалишина достойна того, чтобы о ней знали и помнили отдельно. Потому что второго такого в богоспасаемом нашем отечестве, кажется, не было.
Самое загадочное в биографии младшего Завалишина – это как он, с его специфическим характером, вообще умудрился дожить до семидесяти пяти. Всё же, люди при проклятом царизме были помягче.
К восемнадцати годам наш пострел умудрился наделать кучу неоплатных долгов и был на грани вылета из артиллерийского училища. Но год на дворе стоял 1826 и выход нашёлся мгновенно: Ипполит пишет донос на брата Дмитрия (Николай тогда находился в очередном путешествии) и собственноручно вручает оный государю Николаю – который на всякий случай сажает бойкого юношу на гауптвахту для дальнейшего разбирательства.
Сидя на гауптвахте ушлый юнкер и вовсе сочиняет целое «Симбирское тайное общество», в которое включает чуть ли не всех своих знакомых - например, восходящую звезду русской поэзии Фёдора Тютчева.
Однако тут коса нашла на камень и за ложный навет Завалишин был сперва посажен в крепость, а затем разжалован в рядовые и сослан в Оренбург. Но по дороге задержался в Москве, где обаял полковника внутренней стражи Штемпеля. Добрая душа Штемпель разрешил ссыльному юноше задержаться в Первопрестольной и даже позволил свободно перемещаться по городу – после чего Завалишин немедленно написал донос и на Штемепеля: плохо, де, надзирает за государственными преступниками.
Во Владимире, куда наш герой прибыл по пути в Оренбург, его обаянию поддался губернатор Апраксин, давший Ипполиту денег на дальнейший путь. Платой за это благодеяние был… разумеется, очередной донос, в котором граф Апраксин назывался главой тайного «Владимирского общества». Дело закончилось губернаторской отставкой.
Наконец, через полтора года, Завалишин явился в Оренбург, по месту службы. Там он немедленно основал «Оренбургское тайное общество», якобы ставившее своей целью свержение монархии, куда вовлек местных провинциальных масонов.
Разумеется, после того, как новоявленные заговорщики внесли средства и поставили подписи под уставом Общества, основатель оного немедленно всех их сдал.
Что характерно, как и в случае с самым своим первым доносом, никакой выгоды Завалишин не получил: числясь главой заговора, он был приговорен военным губернатором Эссеном к пожизненной каторге.
На этапе склонял других заключенных к побегу, однако второй раз на его посулы уже никто не купился. Впрочем, прибыв в Тобольск, Завалишин немедленно написал очередной донос – теперь уже на Эссена.
В Петровском заводе, куда в итоге попал Завалишин, содержались лидеры декабристов, которые довольно резко отреагировали на желание новоявленного узника примкнуть к их кружку как «жертве царизма»: роль Ипполита в аресте брата была уже широко известна.
В 1844 году Завалишина перевели на поселение в Верхнеудинск, где он продолжил свою бурную деятельность и был приговорен к порке розгами за многочисленные «ложные доносы и жалобы». Кажется, его шкура пострадала впервые, но урок не пошёл прок: кляузы Завалишина буквально заваливали канцелярии населённых пунктов, где ему случалось отбывать ссылку. За ними шел поток доносов на чиновников, недостаточно внимательно отнесшимся к его жалобам. Дошло до того, что для разбора производимых Завалишиным бумаг был назначен специальный чиновник. Который, разумеется, немедленно стал фигурантом нового доноса. По свидетельству Западно-Сибирского губернатора Гасфорда из-под пера Завалишина только в Кургане вышло 183 кляузы, включая анонимные и подписанные вымышленными именами.
Амнистия декабристам, объявленная в 1856 году Александром II, Ипполита не коснулась, из Сибири он вернется только в начале 1870-х.
Умер этот перл рода человеческого аж в 1883 году в Самаре, оставшись в истории не то провокатором, не то авантюристом, не то оригинальным сумасшедшим.
И это всё о нём.
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Пожалуй, нет в русской литературе XIX века фигуры более одиозной, чем Фаддей Венедиктович Булгарин. Вечный жупел, вечная мишень для эпиграмм. На протяжении двадцати лет (с 1824 по 1845 годы) эпиграммы на Булгарина писали чуть ли не все «прогрессивные литераторы» от Петра Андреевича Вяземского до Николая Алексеевича Некрасова. И, конечно же, особенный вклад здесь принадлежит Александру Сергеевичу Пушкину.
Впрочем, о Пушкине и его отношениях с Булгариным разговор пойдёт особо, пока же обратим внимание на то, что – за вычетом стандартных выпадов между противоборствующими литературными лагерями – претензий к Булгарину было ровно две: служба в наполеоновской армии и сотрудничество с Третьим отделением. Второе само по себе забавно – хорош тайный агент, о котором про его тайное агентство ведомо всем без исключения. А вот касательно его службы Бонапарту неплохо было бы разобраться.
Вообще, ранняя биография Фаддея Булгарина похожа на авантюрный роман в духе месье Дюма. Сын польского революционера, получивший имя в честь Тадеуша Костюшко, которого за «ляховское» происхождение и скверное владение русским языком травили в Кадетском корпусе, вечно влипал во всевозможные приключения.
В семнадцать лет корнет Булгарин успешно воюет с Наполеоном, получает тяжёлое ранение и орден святой Анны третьей степени.
За эпиграмму на Великого князя Константина Павловича, командующего уланским полком преимущественно из офицеров польского происхождения, арестован, после чего переведён в Ямбургский полк. В Ямбурге (нынешний Кингисепп) влип в очередную историю из-за прекрасной дамы – и в 1811 году оказался отставным поручиком без копейки денег.
Тогда-то он и оставляет ставшую совсем уж негостеприимной Россию, и отправляется в герцогство Варшавское, бывшее французским протекторатом.
На минуточку: Наполеоновская Франция и Российская Империя после Тильзитского мира уже четыре года числятся союзниками, так что никаких моральных препон для такой эмиграции не было. Напомню, например, что князь Андрей Болконский в этот период получил от Наполеона орден Почётного легиона. А русских поляков на французской службе было предостаточно: какую-никакую, а польскую независимость Бонапарт восстановил. В наполеоновской армии успел повоевать по всей Европе, от Испании до России. Что характерно, после поражения Наполеона Булгарин совершенно спокойно возвращается в пределы Российской империи – и никаких вопросов к нему не возникает ни у кого. Дело житейское, служивое. Ничего зазорного в том, чтобы, будучи отставленным с одной службы, перейти в другую, нет и не было, примеров тьма. А что после пришлось с бывшими своими повоевать - что ж, планида офицерская.
Десять лет, с 1814 по 1824 год, никто не предъявляет Булгарину никаких претензий из-за его французской службы – включая тех, кто впоследствии начнёт мешать его имя с грязью. На страницах булгаринского журнала, «Северной пчелы», печатается весь цвет тогдашней либеральной молодёжи – включая, разумеется, Пушкина. 1 февраля 1824 года Пушкин пишет Булгарину своё знаменитое письмо, в котором рассыпается в благодарностях за положительную рецензию на «Бахчисарайский фонтан», предлагает к печати «Элегию» и «Нереиду». «Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы». Каково?
После неудачного путча на Сенатской площади именно Булгарин прячет у себя архив Рылеева, включающий весьма компрометирующие документы – и хранит его много лет. Тайный сотрудник Третьего отделения? Ха! Да Булгарин фактически стоял у его истоков! Записка «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» была подана на Высочайшее имя за месяц до создания Третьего отделения: «Общественное мнение нельзя уничтожить, но им можно управлять посредством книгопечатания». За вычетом регулярно подготавливаемых Булгариным польско-литовских обзоров (а он всё же был глубоким, природным знатоком этой культуры), практически все его «записки» посвящены убеждению начальства в том, что тот или иной очередной литератор – не какой-нибудь якобинец и вольнодумец, а вполне законопослушный автор. А бывало, что булгаринские докладные вызывали нешуточный монарший гнев – и тогда Фаддей Венедиктович отправлялся на гауптвахту. Фактически, Булгарин добровольно выступил своего рода амортизатором между властью и литературой. По крайней мере, в Сибирь из-за него никого не сослали – а вот отмазал он от серьёзных неприятностей довольно многих.
Вот в этот-то период исполненные благодарности либеральные литературные круги и припомнили ему наполеоновскую службу.
Но не все.
Во-первых, не изменил многолетней дружбе Александр Сергеевич Грибоедов, всегда отзывавшийся о Булгарине как об одном из самых умных и талантливых своих современников. А во-вторых… другой Александр Сергеевич тоже не поспешил рвать отношения со своим давним издателем. Известно датированное ноябрём 1827 года письмо Пушкина, в котором поэт обещался вместе с Дельвигом прийти к Булгарину на обед с «повинным желудком». «Голова и сердце моё давно ваши» - добавляет Пушкин.
Тут-то, на самом деле, и начинается наша история.
На самом деле, началась эта история чуть раньше – в 1825 году, в Михайловском, где ссыльный Пушкин создаёт, возможно, главное своё произведение, трагедию «Борис Годунов». Помимо сугубо литературных достоинств «Годунова», превратившего Пушкина из «русского Парни» или «русского Байрона» в «русского Шекспира», трагедия имела и совсем другое, отнюдь не литературное значение. Находясь в опале, Пушкин пишет вещь эталонно верноподданическую. Прямо обвиняя царя Бориса в смерти царевича Дмитрия, он – тем самым – подтверждает права Романовых на трон. Более того, не стесняется напомнить о том, что Пушкины вместе с Романовыми делили при Годунове опалу. (Впоследствии, в переломном для себя 1830-м, Александр Сергеевич вновь вернётся к этой теме в «Моей родословной»: «Когда Романовых на царство \\ Звал в грамоте своей народ, \\ Мы к оной руку приложили».) В общем, де, Романовы и Пушкины «двести лет вместе», чего уж теперь ссориться. Царь намёк оценил. Именно после чтения Николаю фрагментов из «Годунова» на достопамятной встрече в сентябре 1826 года поэт получает прощение и полное освобождение от цензуры. Однако публикация «Годунова» (для театральной постановки трагедия не предназначалась самим автором) была признана несвоевременной и состоялась лишь в конце 1830 года.
А буквально за несколько недель до долгожданной первопубликации в свет вышел роман Фаддея Булгарина «Дмитрий Самозванец».
То есть, пожалуйте бриться. На тогдашнем книжном рынке Пушкин на фоне Булгарина, короля тиражей, представлял собой величину мнимую. К тому же, у Булгарина – понятная народу проза. В общем, прощайте, продажи.
Надо понимать взрывной пушкинский характер, помноженный на такую весомую плюху от судьбы-злодейки. В общем, психанул чувак. Бывает. А поскольку на лицейских уроках логики Наше Всё тоже преимущественно писал стишки, то достоверностью аргументации он заморачиваться не стал, немедленно обвинив Булгарина, ни много, ни мало, в… плагиате. Версия Пушкина выглядела так: подлый стукачок Булгарин, тайком придя в Третье отделение с очередным гнусным доносом, нашёл гениальную рукопись «Годунова», моментально её прочёл, оценил колоссальный потенциал – и буквально за две недели слепил свою жалкую поделку, чтобы выкинуть на рынок раньше. Это при том, что сам Пушкин «голубыми мундирами» отнюдь не брезговал, с тем же Бенкендорфом вполне приятельствовал, а шефа жандармов Дубельта искренне уважал (и было за что).
Вот так рано поутру Фаддей Венедиктович Булгарин внезапно обнаружил, что он отныне «Видок Фиглярин». Нет, Пушкин это прозвище не выдумал, «Фиглярин» было давним искажением фамилии – явление весьма в ту пору распространённое. Например, у Николая Полевого, другого лоялистского автора той поры, сам Пушкин проходил не иначе, как Обезьянин, а князь Вяземский в многочисленных эпиграммах фигурировал как Мишурский. Но именно после того, как в стан врагов Булгарина перешёл разобиженный Пушкин, оно становится нарицанием. Символом всего реакционного и косного.
Стоит отметить, что сам Фаддей Венедиктович, человек, судя по всему, действительно не очень приятный и мизантропический, ко всему этому отнёсся с полнейшим равнодушием. В конце концов, он был не только успешнее, но и гораздо старше большинства своих хулителей – да и пережил большинство из них. А в жизни успел повидать такое, что им и не снилось. Недаром Фаддей Булгарин, русский поручик и наполеоновский капитан, однажды отклонил вызов на дуэль от Дельвига со словами «я в жизни крови видел больше, чем он чернил».
А вот о собственно литературной деятельности Булгарина, одного из создателей массовой литературы на русском языке, стоит поговорить отдельно – но это уж точно в другой раз.
(Увидел, как широко этот мой старый фейсбучный пост разошёлся по пиратским библиотекам и решил порадовать им пикабушников после косметической вычитки. А то читаю Пикабу давным-давно, пора бы и проявиться. Покажется интересным - можно будет продолжить.)
UPD^ Портреты не мои.