- Я его вижу, - шепчет он, и голос его звучит так, будто доносится из глубокого колодца. - Он здесь. Белый. Говорит со мной... изнутри.

Владимир Михайлович, не отрываясь, делает пометки в потрёпанном блокноте с кожаной обложкой. Это не официальный протокол, а его личный дневник. Он только что стал свидетелем того, как человеческий мозг, по команде, материализовал в сознании пациента живую сущность. Галлюцинацию? Или нечто большее?

Запретное знание: что скрывали в "особых блокнотах".

Бехтерев вёл двойную жизнь. Для мира - академик, чьи труды по анатомии нервной системы знает каждый студент-медик. Для себя - исследователь, рискнувший ступить на территорию, запретную для материалистической науки.

Вот строчки из тех самых записей: "Внутренний голос, порождаемый внушением, обретал форму сущности. Субъективная реальность становилась объективной для испытуемого. Мы не вызывали духов. Мы включали в мозге ту область, где рождается вера".

Он обнаружил "божественный модуль" - не анатомический, а функциональный. Сеть нейронов, которая в обычной жизни дремлет, но пробуждается в состоянии экстремального стресса, глубокой молитвы или транса. Он не отрицал Бога. Он нашёл его "интерфейс".

Наука святости: почему аскеза открывает врата рая.

Бехтерев был не просто теоретиком. Он увидел закономерность там, где другие видели лишь мистику. Проанализировав сотни случаев и духовных практик, он вывел формулу доступа к "высшей энергии".

Что объединяет христианского старца, годами живущего в скиту на хлебе и воде, буддийского монаха, неделями пребывающего в неподвижной медитации, и суфийского дервиша, входящего в транс в бесконечном кружении?

Ответ: осознанное создание экстремальных условий для тела и психики. Голод, холод, монотонные действия, сенсорная депривация - всё это не мазохизм, а тонкий инструмент настройки мозга. Лишая мозг привычного "топлива" и внешних стимулов, мы заставляем его переключаться на резервные, "тихие" источники энергии. Именно там, в этой тишине, и рождается то, что мы называем "чувством присутствия Бога".

Исцеляющая вера: открытие, опередившее время на 100 лет.

В 1925 году Бехтерев публикует статью "Внушения и чудесные исцеления". Это был вызов. В нём он на реальных примерах доказывал: религиозный экстаз и глубокая вера запускают в организме физиологические процессы, которые можно измерить.

Он описывал случаи, когда безнадёжные больные, побывавшие у "святых мест" или встретившие "старцев", демонстрировали резкую ремиссию.

"Это не самовнушение - писал он. - Это объективный процесс. Вера меняет биохимию мозга, та, в свою очередь, посылает мощнейшие импульсы иммунной и эндокринной системам. Тело исцеляет себя само, получив правильную команду из отрегулированного мозга".

Фактически, он открыл плацебо-эффект и психосоматику за полвека до того, как это стало популярным направлением в западной науке.

Пропавший код: охота за реляционным дневником.

Самым ценным артефактом был так называемый "реляционный дневник". Конспекты, схемы, практические инструкции.

Представьте себе: научное руководство по достижению самадхи, нирваны или благодати, написанное гениальным нейрофизиологом. Фактически, технология подключения к Богу.

Именно этот дневник и стал его смертным приговором.

Роковой диагноз: что на самом деле произошло с ученым.

23 декабря 1927 года. Бехтерев, уже немолодой и больной, вызывается в Кремль. Не как академик, а как психиатр. Ему поручено провести экспертизу одного человека. Этим человеком был Иосиф Сталин.

Существует конспирологическая, но крайне устойчивая версия. Изучив вождя, Бехтерев в приватном разговоре обмолвился: "Вот типичный случай паранойи". Фраза стала причиной для доноса.

Сталин, человек, выросший в семье семинариста, прекрасно понимал силу веры. Он строил новую религию. А тут старый учёный с его "реляционным дневником" предлагает каждому человеку прямой путь к божественному, в обход государства и партии. Это была идеологическая диверсия. И её следовало ликвидировать.

На следующий день после визита в Кремль 70-летний Бехтерев скоропостижно скончался. Официальная причина - "отравление консервами". Но никого из обедавших с ним людей даже не допросили.

Сразу после похорон в кабинет учёного вошли люди в штатском. Они изъяли всё. Рукописи, черновики, записные книжки. Исчез и "реляционный дневник". Наследие одного из величайших умов России было методично разворовано и похоронено в спецхранах.

Но открытия нельзя запереть в сейфе навсегда.

Наследники Бехтерева: как современная наука подтвердила его открытия.

Сегодня, спустя столетие, с появлением МРТ и ЭЭГ, нейрофизиология вновь вышла на след Бехтерева. И оказалось, что он был прав почти во всём.

Исследование Университета Юты:

У монахов-созерцателей во время глубокой молитвы "отключается" теменная доля мозга, отвечающая за ориентацию в пространстве и чувство "Я". Человек буквально теряет границы своего эго и ощущает слияние с бесконечностью.

Работа в Цюрихе:

При состояниях глубокого духовного экстаза загорается эпифиз (шишковидная железа) - тот самый "третий глаз", который философы Рене Декарт и Блаженный Августин называли "седалищем души".

Заявление профессора Энстера (2024):

"Нейрологические контуры религиозного опыта воспроизводимы. Мы можем вызвать чувство божественного присутствия, стимулируя определенные зоны мозга. Бехтерев говорил об этом на языке своего времени. Мы просто нашли кнопки".

Они "открыли" то, что русский гений знал ещё в 1910-х.

Главная тайна: те самые слова, которые пытались уничтожить.

После распада СССР в архивах всплыли фрагменты утраченных глав дневника. И среди них - та самая, ключевая фраза, ради которой всё и затевалось. Слова от которых и правда бегут мурашки:

"И тогда мозг, как совершенный приёмник, сливается с универсальной энергией, которую называют Богом. Мы не творцы этой энергии. Мы - её проводники".

Бехтерев открыл что мозг - это антенна, настроенная на частоту Бога. А все духовные практики - лишь способы ювелирной настройки этой антенны.

Божественное в вас - не метафора. Так в чём же главная тайна, которую боялись обнародовать? Не в том, что Бог есть. И не в том, что его можно "увидеть" в микроскоп.

А в том, что путь к нему встроен в каждого из нас. В архитектуру вашего мозга. В синапсы и нейроны. Вам не нужен посредник. Вам не нужно ждать милости с небес.

Вспомните момент, когда вы, стоя у окна, внезапно ощущали безотчётную радость и любовь ко всему сущему. Вспомните, как в момент смертельной опасности время для вас останавливалось, и вы видели всё с кристальной ясностью. Вспомните то глубочайшее умиротворение, что накрывало вас после искренней молитвы или медитации.

Это были не просто эмоции. Это был ваш мозг, на секунду поймавший сигнал.

Владимир Бехтерев отдал жизнь, чтобы доказать: вы не отделены от Бога. Вы - его часть. И ваш мозг - живое, дышащее доказательство этого.

А вы когда-нибудь чувствовали, как эта «антенна» внутри вас ловит сигнал? Поделитесь в комментариях.

И не забывайте подписываться на канал "Дневник самодостаточного", это мотивирует на дальнейшие исследования.

Наклонившись ещё пониже, Галина Сергеевна начала вглядываться внутрь колодца. Тёплый ветерок шевелил седые растрепавшиеся прядки, выбившиеся из-под платка. Между прутьями она углядела два огромных круглых чуть светящихся глаза, жёлтых с чёрным овальным зрачком. Глаза не мигая смотрели на неё. Первым побуждением женщины было отойти от решётки, однако любопытство пересилило. Она подумала, что толстые железные прутья являются вполне серьёзной преградой для обладателя настолько больших глаз. С удивлением она заметила, что боль прошла. Однако разогнуться она не спешила, прислушиваясь к тому, что творилось внизу. Там что-то возилось и вздыхало.

– Как ты попал-то туда? И кто ты такой? – негромко спросила Галина Сергеевна.

Шорох в темноте стал глуше, зато послышалось что-то вроде поскуливания.

– Жрать, поди, хочешь? Давно там сидишь? Вылезти, что ль не можешь? – спросила она ещё тише.

Скуление стало громче.

– Ох, ты ж, Господи! Ну погоди, сейчас, сейчас… – женщина начала копаться в сумке, разыскивая что-нибудь съедобное.

Наконец, на самом дне нашёлся полузасохший чёрствый овсяный пряник. С трудом разломив его на куски, Галина Сергеевна начала сбрасывать их через прутья вниз. В темноте захрупало и раздалось урчание. Похоже, так кто-то внизу выражал удовлетворение. Глаза снизу смотрели по-прежнему не мигая, но засветились ярче.

– Ты потерпи, не волнуйся! Я завтра снова приду, принесу еду тебе! И МЧС вызову, достанут тебя! – сказала Галина Сергеевна и прислушалась. Внизу было тихо, по-прежнему ровно дул тёплый воздух, глаз видно не было.

"Уснул, наверное, а может, ушёл оттуда”. – подумала она и поспешила домой.

На следующий день, собрав куски хлеба, печенье и остатки сухой ячневой каши, оставшейся от завтрака, Галина Сергеевна поспешила к коллектору. Прежде чем вызывать спасателей, стоило убедиться, что глазастое существо всё ещё там. Выждав время, когда поблизости не стало прохожих, она наклонилась над колодцем и позвала:

– Эй, ты здесь? Я поесть принесла тебе.

В темноте зашелестело, огромные глаза снова смотрели на неё снизу. Кроме глаз, в темноте разглядеть было ничего не возможно. Женщина удивилась тому, что солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь негустую листву деревьев, растущих вдоль дорожки, совершенно не проникали в темноту колодца. Впрочем, она списала это на недостатки своего зрения. Как часто, вздыхая, говорила Галина Сергеевна детям и внукам, глаза у неё уже были не те, как, впрочем, и остальные составляющие организма.

Она стала сбрасывать припасы вниз. Глаза исчезли, раздалось чавканье и сопение. Когда продукты исчезли, там снова заурчало.

– Подкрепился? Вот и славненько. Сейчас я тебе спасателей позову. Вытащат как миленького.

Внизу раздались звуки, похожие на рычание и клёкот. Приняв это за глубочайшее одобрение, Галина Сергеевна присела на лавочку неподалёку и стала дозваниваться до спасателей. Дозвонившись, она изложила суть проблемы. Там повздыхали, что коллекторы находятся в ведении водоканала или связистов, но обещали приехать, как только смогут. Через несколько часов, голодная и злая Галина Сергеевна дождалась наконец спасателей, прихвативших с собой участкового, и долго втолковывала им, что в колодец провалилось живое существо, которое жалобно оттуда смотрит и пищит. Особо напирала она на то, что существо не совсем обычное, вероятнее всего, какая-то случайно залетевшая в город сова или сбежавший откуда-то экзотический зверёк, иначе непонятно, кто может быть обладателем таких глаз.

Спасатели, посветив мощным фонарём сквозь прутья, никого не увидели. И тем не менее, взявшись за крепкую решётку, втроём с трудом сдвинули её с места. Галина Сергеевна подошла поближе к краю ямы, чтобы лучше видеть ход спасательных работ. Однако спасатели лезть внутрь не спешили. В яме открылась небольшая глубокая узкая камера, на дне которой протекал небольшой ручей воды. Ручей вытекал из трубы, расположенной в одной стенке, и утекал в другую, точно такую же. Освещаемое светом дня и фонарями помещение было абсолютно пустым.

– Может оно в трубу убежало? – спросил один из спасателей остальных.

– Погодите, я его приманить попробую, – встрепенулась Галина Сергеевна. – Я ему еду носила. Сейчас покрошу, оно и вылезет!

Она достала из сумки пакетик с оставшимися крошками, и высыпала их на дно, стараясь попасть на сухое место. На приманку никто не клюнул, внутри по-прежнему было пусто. Под скептическими взглядами спасателей и участкового, покрасневшая до ушей Галина Сергеевна поковыляла домой.

"Чокнутой бабке померещилось”. – слышалось ей за спиной.

Рассердившись на себя и неизвестное существо, вновь и вновь переживая позорные минуты, испытанные ею перед спасателями и участковым, Галина Сергеевна несколько дней не выходила из дома. Впрочем, хлеб и молоко дома быстро закончились, поэтому выйти пришлось. Несмотря на то что она решила посетить магазин, расположенный совершенно не в той стороне, где находился колодец, через несколько часов прогулки, ноги сами понесли её к нему. И вот она снова вглядывается, прислушиваясь, в вязкую темноту под решёткой. Из-под ног ровно дул тёплый, влажный воздух, где-то капала вода, что-то скреблось, видно ничего не было. Через пару минут, собравшись уходить, женщина заметила в глубине мелькнувший огонёк.

– Эй ты! Я хлебушка принесла! – немного обиженно прошептала Галина Сергеевна.

В колодце зашевелилось, зашлёпало, и через мгновение на неё снова глядела пара огромных светящихся в темноте жёлтым, глаз.

– А-а, жрать хочешь? – оскорбленно спросила она, и в то же время великодушно простив голодного жителя в темноте, начала бросать вниз кусок за куском, попутно упрекая существо внизу в том, что ей пришлось пережить презрение должностных лиц при попытке его спасти. Снизу слышался неодобрительный клёкот. По всей видимости,  обитатель колодца пытался внушить, что не желал и не желает покидать теплую тёмную обитель.

Покопавшись в покупках, женщина достала из пакетика сосиску и, немного жалея, в приливе щедрости,  бросила в щель между прутьями. Судя по звукам, сосиска исчезла мгновенно.  Кроме того, громким урчанием, ей явно пытались дать понять, что хотели бы получить ещё. Глаза, ярко светясь,  начали перемещаться, словно пытаясь подняться повыше к решетке.

– Прости, милый, не могу тебе дать ещё сосиску. Пенсия маленькая, понимаешь? – тяжело вздохнув, Галина Сергеевна принялась рассказывать обладателю глаз о тяжелой пенсионерской доле. Из колодца доносились звуки недоумения. Похоже, слова деньги, пенсия и цены, были для его обитателя пустым звуком. Пытаясь втолковать большеглазому обжоре, что такое нынешняя дорогвизна, женщина расстегнула кошелек, в котором сиротливо пряталось немного железной мелочи и одна единственная пятитысячная купюра, отложенная на коммунальный платеж. Оглянувшись вокруг, и убедившись, что рядом нет прохожих, она достала из кошелька купюру и поднесла ее к решетке колодца.

– Смотри, вот такая бумажка у меня – это деньги. На нее можно купить много сосисок или другой вкусной еды. Но у меня она только одна, и я ее потрачу на плату за отопление. Ты вот бесплатно в тепле живешь, а я за квартиру плачу. Бумажки за работу дают, а я пенсионерка. Мне государство платит как бы за то, что я раньше работала, но платит немного. Поэтому сосиски или там, котлеты, я тебе часто покупать не смогу. Так что хлеб ешь. Он тоже сытный.

Пятитысячная купюра в ее пальцах слегка колыхалась. Внизу затихло, глаз было не видно и Галина Сергеевна поспешила домой, варить на ужин макароны с оставшимися сосисками.

Следующим вечером, собрав в кулечек хлеб и остатки вареных макарон, она снова направилась кормить загадочного подземного обитателя. Ей показалось, что дуть снизу стало ещё сильнее, а воздух из теплого стал даже горячим. Не успела Галина Сергеевна бросить первую партию макарон, как под решеткой зашелестело и поток воздуха вынес оттуда какую-то бумажку. Подняв ее с земли и охнув от боли в пояснице, женщина вгляделась в находку и с изумлением обнаружила, что держит в руках пятитысячную купюру. “Хорошо, что рядом никого, – мелькнула первая мысль, и тут же нахлынули остальные, – потерял кто-то? Да нет, же, я сама видела, как она вылетела оттуда, снизу! Случайно?”

Галина Сергеевна, спрятав находку в кошелек, заглянула в темноту под решеткой и начала задавать вопросы вслух. В этот раз глаза смотрели на нее из темного угла где-то сбоку, а самодовольное ухание, доносившееся снизу явно надлежало принимать за требование одобрения. Поблагодарив существо за приятный подарок, пенсионерка пообещала завтра же сбегать в магазин за вкусненьким. Так и повелось. Почти каждый день Галина Сергеевна шла в магазин и покупала мясные продукты, и почти каждый день теперь, откуда-то снизу вылетала пятитысячная купюра. Вскоре выяснилось, что больше всего таинственное существо любит сырую телячью вырезку, а хлеб и всё остальное ест только по необходимости. Сбалансированное питание его не интересовало. Да и вообщем, съедало оно не так много, поэтому у пенсионерки начали образовываться запасы денег, которые она не знала пока куда потратить – так отвыкла от “лишних” тысяч рублей.

После еды, обитатель колодца какое-то время готов был выслушивать рассказы Галины Сергеевны, стараясь поддерживать беседу звуками, которые ему были доступны. Со временем, ей удалось понять практически весь спектр его эмоций – от крайнего одобрения до злого негодования. Каждый день она спешила к месту его обитания, зная, что там очень ждут ее появления. Чтобы не привлекать ненужного внимания, женщина старалась приходить в разное время.

И всё же, несмотря на это, ее поведение начало казаться окружающим подозрительным. Однажды сосед, живший в квартире напротив лет тридцать, задал ей вопрос без обиняков:

– Сергеевна! Ты что каждый день у решетки возле дороги делаешь? Уже мне и Митька говорил и Антоновна, что каждый день тебя там видят. Ходит, говорят, рядом, бормочет, наклоняется к коллектору. Может обронила туда чего? Али, голоса какие оттуда слышишь? Я и сам уже несколько дней следил у окна за тобой. Ходишь. Заглянул и я туда на досуге: темнота там и вода льется, а все ж что-то ты там рыщешь?

Нагородив что-то про ежедневный моцион по плану, Галина Сергеевна юркнула в квартиру. Нужно было придумывать как отвести людские взгляды от себя и обитателя колодца, и она придумала.

Продолжение следует.

Рядом сиял чистый экран Вики. На её столе царил безупречный порядок: ровные стопки бумаг, параллельно лежащие ручки, даже скрепки были выстроены как солдаты на параде. Мой угол выглядел так, будто здесь взорвался архив — горы бумаг, пять кружек с остатками кофе, окурок в пепельнице, который я не помнил, когда потушил. Мы были антиподами — она, холодная и точная, как скальпель, я, вечно раздерганный и живущий на нервах. И все же между нами существовала незримая нить понимания, спаянная годами совместной работы, где слова часто были лишними.

— Ты измотан, — её голос прозвучал не как упрёк, а как констатация факта. Она поставила передо мной кружку. Пар поднимался плотной струйкой, а аромат крепкого кофе на мгновение перебил запах тоски. — И пахнешь страхом. Сквозь одежду.

Я сделал глоток. Обжигающая жидкость опалила язык, но странным образом вернула к реальности. — Лебедев — призрак, — прохрипел я. — Слишком стерильно. Ни судимостей, ни связей. Идеальный кандидат в покойники.

— Бизнес? — предположила она, и я почувствовал, как её взгляд изучает моё лицо, читая малейшие изменения. — Конкуренты? Деньги?

Я покачал головой, снова глядя на обрывок. Детский вихор, арочное окно... В висках застучало. — Нет. Слишком... лично. Это почерк мстителя. Того, кто получает кайф от процесса.

И тогда память выдала образ. Жара, пахнущая пирогами веранда, шершавая поверхность кожзамного альбома под пальцами. Бабушкин голос: «Смотри, Мишенька, это твой папа... А это их старый дом в Луге...» На черно-белом снимке — мальчишки у стены кирпичного здания. С арочным окном. Тот самый дом.

Холодная игла страха вошла в сердце. Я резко откинулся в кресле, пытаясь отогнать наваждение. Пыльный ангелок на потолке казался насмешкой.

— Вик, — сказал я, и голос мой прозвучал чужим. — Копни родителей Лебедева. Особенно отца. Все социальные связи.

Она не задала лишних вопросов. Её пальцы уже замерли над клавиатурой в ожидании. — Думаешь, корни там?

— Не знаю. Но когда не знаешь, с чего начать, начинай с самого начала.

В этот момент мой телефон завибрировал. Неизвестный номер. Холодная волна прокатилась по всему телу, сковывая мышцы. Я посмотрел на Вику. Наши взгляды встретились — и в них был один и тот же вопрос, одна и та же тревога. Без слов она надела наушники, её поза стала собранной, готовой к бою. Этот немой диалог длился секунду, но в нём был целый год нашей сыгранности.

Я сделал вдох, чувствуя, как воздух обжигает легкие, словно я вдыхал не кислород, а ледяную пыль. Пальцы сжали телефон так, что корпус затрещал. — Громов.

Тишина в трубке была оглушительной. Затем — ровное дыхание, и тот же металлический голос, но теперь с язвительной ноткой: — Ты медлишь, детектив. Второй уже боится. Его страх... пахнет так сладко. Прямо как тогда.

— Кто ты? — сдавленно выдохнул я, сжимая аппарат так, что пальцы заныли. — Что тебе нужно?

— Я — напоминание. Собирал же когда-то пазлы? Ищи связь. Между теми, кто должен был умереть тогда... и теми, кто умрёт сейчас.

Щелчок прозвучал как выстрел. Я опустил телефон. Ладони были ледяными и мокрыми. Холод шёл изнутри, поднимаясь от сведённого судорогой живота. В ушах стоял забытый звук — хрустлявого хряща и собственный стон. Тело помнило.

— Ничего, — тихо сказала Вика, снимая наушники. Но её глаза говорили обо всём — о провале, о профессионализме противника, о моём состоянии. — Призрак.

«Между теми, кто должен был умереть тогда...» Фраза впивалась в мозг, как раскалённый гвоздь. Я машинально потер плечо. Под тканью рубашки проступал шрам — не просто след раны, а карта моего страха. Каждый сантиметр этой повреждённой кожи помнил больше, чем моё сознание. Иногда мне казалось, что если прислушаться, можно услышать эхо того детского крика, навсегда вплавленного в ткань.

И тогда память нанесла новый удар. Тот день. Давящий страх, железная хватка Артёма, его перекошенное лицо. Резкая боль, разлившаяся по плечу. Теплая, липкая кровь на футболке с роботом. И его шепот, полный непонятного тогда ужаса: «Вы все должны были...»

Я резко встал, отшвырнув кресло. В висках стучало, в глазах потемнело.

— Миша? — голос Вики прозвучал приглушённо, будто из-под воды.

Я подошёл к окну, упёрся лбом в холодное стекло. Свинцовые воды Мойки, расплывчатые огни... Всё плыло перед глазами.

— Просто... старый шрам, — вымучил я, чувствуя, как ложь режет горло. Но объяснить было нельзя. Как объяснить, что ты чувствуешь, как двадцатилетний кошмар просыпается под кожей?

Я обернулся. Взгляд Вики был твёрдым и понимающим. Она не предлагала помощь, не пыталась утешить — её молчание было красноречивее любых слов. Она просто стояла, готовая принять мой следующий приказ, как всегда. В этом и была наша странная близость — мы умели молчать вместе, и в этом молчании было больше понимания, чем в часах разговоров.

— Всё по Лебедеву, — сказал я, и голос мой был хриплым от напряжения. — И... запусти отдельный запрос. Подростки. Вырица. Конец девяностых. Несчастный случай. Может... со смертельным исходом.

Она не удивилась. Лишь чуть заметно кивнула, её пальцы уже летали по клавиатуре. — Интуиция?

— Нет, — тихо ответил я, глядя в её ясные, умные глаза. — Эхо. То самое, что возвращается, когда думаешь, что всё уже закончилось. Оно становится только громче.

И в тишине кабинета это эхо действительно звучало оглушительно — в стуке сердца, в гуле в ушах, в тиканьи часов, отсчитывающих время до следующего удара.

Для меня очень важно ваше мнение ❤️

В этот момент все пространство словно замирает. И в потоке вибраций звучит Вопрос:

— Готова ли ты продолжить Путь?

Душа отвечает без колебаний:

— Да.

И тогда перед ней начинают раскрываться варианты.

Каждый путь — не дорога, а энергия. Они текут, как реки света, каждая со своим цветом, ритмом, температурой. Один — золотистый, но с резкими всплесками тревоги. Другой — глубокий фиолетовый, тягучий, требующий внутренней силы. Третий — лазурный, почти невесомый, но с пронзительной нотой одиночества.

— Это программы, — звучит шепот Наставника. — Ты уже проживала их части. Но сейчас ты можешь выбрать, какую завершить.

Душа вглядывается в потоки.

Один зовет ее научиться Любви — без борьбы и заслуг. Другой — отпустить контроль и научиться доверию. Третий — пройти через слабость, чтобы обрести истинную Силу. Четвертый — расплавить гордыню в принятие. Пятый — преодолеть зависимость от внешнего, чтобы услышать голос внутри.

Каждая программа — как клетка, которую Душа сама выбирает. ей не страшно, ведь она знает: внутри нее — ключ. И если суметь пройти путь до конца, клетка растворится, а Душа взлетит еще выше, чем прежде. И вновь окажется в пространстве безусловной Любви.

И Душа делает выбор. Она входит в поток, принимает в себя его сияние, и в этот момент пространство начинает менять форму. Открываются

Врата и Душа начинает свой путь.

Она входит в тело. В обстоятельства. В роли. И — в Программу, которая теперь записана в ее памяти и блокирует истинное призвание Души.

Сумеет ли Душа справится с этим уроком? Вспомнит ли человек, кто он на самом деле или на этот раз Программа окажется сильнее?

Так начинается путь.

Ум говорит: нет никакой клетки, это просто жизнь. Обычная — как у всех.

И человек верит ему. Душа словно скрыта за прочным стеклом – она рядом, но ее не слышат: стекло не пропускает ни единого звука. Но однажды в стекле появляется крохотная трещинка и в нее просачивается воспоминание, больше похожее на сон, чем на правду. И где-то глубоко внутри появляется ощущение, что что-то не так. Что все происходящее не твой выбор.

И если человек в этот момент остановится, если прислушается не к Уму, а к шепоту своей Души — начнется возвращение.

Возвращение к себе.

К тому, кем Душа была с самого начала.

К тому, кто знает истину.

— Ну что, Громов, наслаждаешься природой? — ее голос прозвучал слишком громко, раня тишину.

— Безмерно. Уже подумываю купить тут дачу. Говорят, местные жители очень тихие и никуда не спешат, — парировал я, отбрасывая окурок. Он с шипением угас в луже, словно и ему было противно. — Как там, уборщики наконец-то закончили создавать это произведение современного искусства? Можно зайти, или ты решила, что интерьер не дополнен нашими сияющими физиономиями?

— Остроумно, как всегда, — она бросила оценивающий взгляд на мои кроссовки. — Но твое остроумие меркнет на фоне твоего вкуса к обуви. Можно идти. Боишься запачкать новые кроссовки?

— Нет, я боюсь, что от этого великолепия у меня окончательно атрофируется обоняние. Представляешь, придешь в ресторан, а тебе подают стейк, а ты чувствуешь только ноты влажного трупа и ностальгию по советскому ремонту. Но, видимо, работа такая — нюхать прошлогоднюю плесень и чью-то не сложившуюся жизнь.

Санаторий «Сосновая заря» умер лет десять назад, и с тех пор медленно, но верно разлагался. Плесень пожирала обои, ветер гулял в выбитых стёклах, а странные, плоские тени, казалось, копились в углах, набираясь сил. «Идеальное место для съемок сиквела «Сталкера», если бы не одно «но» — тут уже кто-то побывал», — мелькнула мысль. Идеальное место для того, чтобы умереть, если ты арт-дилер с именем и счётом в швейцарском банке. Кирилл Лебедев. Три пули. Две в грудь, одна — финальная, в лоб. Профессионально. Но с каким-то театральным надрывом. «Две — чтобы остановить. Одна — чтобы добить и убедиться, что последние слова останутся несказанными. Это не просто убийство, это целенаправленное молчание.»

Тело уже увезли, но контур мелом на грязном кафеле пола всё ещё хранил его последнюю, нелепую позу. Я начал свой старый ритуал: двинулся по внешнему периметру против часовой стрелки, как когда-то учил меня наставник. Этот танец с мертвыми был моим щитом от хаоса. «Нарисовали, будто для игры в классики. Только прыгать тут как-то не хочется». Нога на мгновение провалилась в прогнившую половицу, и я едва удержал равновесие, схватившись за скользкий от сырости подоконник. Еще один «подарок» «Сосновой зари». «Интересно, это считается производственной травмой или актом вандализма со стороны здания?»

— Что с камерами? — спросил я, больше из вежливости, уже зная ответ. Он был предсказуем, как мой скепсис по поводу этой поездки.

Вика, не отрываясь от своего смартфона, куда она заносила наблюдения, усмехнулась:

— Камеры? Здесь последняя камера сломалась, когда Горбачёв уходил в отставку. Если только призраки не поделятся своими записями. — Зато посмотри на это, — она каблуком ткнула в разорванный линолеум у стены. — Под ним люк. Следы свежие. Кто-то спускался. Или поднимался. Твои «тихие соседи», похоже, всё-таки шумели.

— Понятно. То есть мы имеем убийство человека, который мог позволить себе остров, в месте, где даже грибы-то расти перестали от тоски. Логично, не поспоришь. Наверное, это такой перформанс — «богатый и мёртвый: контрасты современной России».

Я присел на корточки, вглядываясь в бурые пятна на кафеле. Кровь, много крови. Но что-то было не так. Не в крови. В воздухе. Среди тяжелого духа тления и влаги витал едкий, сладковатый запах, явно чужеродный в этой помойке.

— Духи, — сказала Вика, видя мой взгляд. — Дорогие. «Тьюб» от Герлена. На жертве.

— А, ну конечно. Как же без парфюма в помойке. Наверное, чтобы комары не донимали в последний путь. Или это новая традиция — «аромат на тот свет». «Пахни хорошо, когда за тобой придут». Я мысленно отметил странность. Зачем духи в таком месте? Как часть какого-то дурацкого ритуала?

Я методично осмотрел карман пиджака, в котором, согласно отчету, нашли кошелек. Ничего. Руки сами собой сжались в кулаки от досады. «Спецы, блин, глазастики. Могли бы и лужу крови заметить, кажется». Уже отходя, моя нога поскользнулась на отсыревшей плитке, и я, удерживая равновесие, уперся рукой в стену. Кусок штукатурки с тихим хрустом отвалился, и в глубокой трещине между плитками мелькнул бледно-желтый уголок. «Вот же черт. Прямо как в дурном детективе — улика чуть ли не сама в руки просится». Аккуратно, в перчатке, я извлек его. Бумага была плотной, пропитанной насквозь, как тонкий ломтик древесины.

Это была не целая фотография, а её четверть. Кто-то разорвал снимок на несколько частей. Край разрыва был не рваным, а идеально ровным — его сначала разрезали, а потом уже порвали. На этой был запечатлен кусочек детского лица, светлый вихор и уголок какого-то старого здания. А на обороте, выцветшими чернилами, детский почерк: «...речка, 1999».

Что-то едкое и холодное кольнуло меня под ложечкой. Это лицо... это здание... Глубоко, на дне памяти, шевельнулось что-то знакомое, но не желающее проявляться.

Я перевернул обрывок. И саркастический комментарий застрял у меня в горле. Прямо на обратной стороне, поверх детской надписи, кто-то нарисовал свежей, чёрной тушью маленький, схематичный череп.

— Что нашёл, Шерлок? — подошла Вика, оторвавшись от телефона. — Новый рецепт плесневого супа?

Я протянул ей обрывок.

— О, ничего особенного. Просто открытка с курорта. «Дорогой Кирилл, тут без тебя скучно, приходи, убьём время». С намёком. Похоже, кто-то очень не любит старые фотографии. Или детей. Или то и другое вместе. Наш убийца — суровый критик ностальгии.

В кармане зазвонил телефон. Не мой, а тот, что я забрал из машины Лебедева утром, по стандартной процедуре — проверить звонки и контакты. Частный, без пароля. Никто не ожидал, что на него позвонят. И уж тем более не мне. На экране горело неизвестное число. «Ну конечно, кто же ещё будет звонить сюда, кроме его мамы. Или службы доставки суши, которую он так и не дождался».

Я принял вызов. Не сказав ни слова.

В трубке несколько секунд слышалось только ровное, спокойное дыхание. А потом тихий, безразличный голос, который показался мне до жути знакомым:

— Первый. Следующий не заставит себя ждать, Громов. Поспеши.

Связь прервалась. Я продолжал держать телефон у уха, будто в нем еще что-то было. Звук собственного сердца, стучавшего в висках, заглушал шипение дождя. Он знал мое имя. Он не угрожал. Он констатировал. Как врач, ставящий смертельный диагноз. Пока во мне бушевала паника, холодный, отстраненный наблюдатель в глубине моего сознания уже анализировал: голос без акцента, четкая дикция, фраза без слов-паразитов. Профессионал. Это был не звонок маньяка. Это был выстрел пристрелочный. Я опустил руку, и взгляд мой упал на желтый обрывок фотографии в другой руке. Детский вихор, старый дом... и нарисованный череп. И в этот момент две несвязанные улики — голос в трубке и клочок бумаги — сомкнулись в единое целое. Это была не угроза. Это была пристрелка.

Вика смотрела на меня с вопросом, ее профессиональное спокойствие сменилось настороженностью.

— Что? Рекламу предложили? Страховку от смерти в заброшенных санаториях? — спросила она, но в ее голосе уже не было прежней легкости.

— Нет, — мой голос прозвучал хрипло и чужим. Я сглотнул, чувствуя, как слюна с трудом проходит через тугой, негнущийся ком в горле. — Просто напомнили, что у меня сегодня пицца в духовке. И что я, оказывается, сильно опаздываю. Выглядит так, что придется заказывать с доставкой прямо сюда. Надеюсь, у них есть опция «не спрашивать, почему у клиента трясутся руки».

— Пицца? — она подняла бровь. — Громов, у тебя лицо серое. И вранье ты сегодня придумываешь посредственное. Что случилось?

— Ничего, — я резко повернулся к выходу, мне нужно было выбраться отсюда, нужно было подумать. Спина выпрямилась сама собой, плечи расправились. Дрожь сменилась сковывающей жесткостью. Страх был загнан вглубь, уступив место старому, знакомому чувству — гипербдительности. Я снова стал мишенью. — Просто надуло, наверное. От этих... ароматов.

Я вышел обратно под дождь. Он всё так же висел в воздухе, колкий и бесконечный. Но теперь он приносил с собой не просто сырость. Он приносил запах старого страха. Того самого, что я так тщательно пытался скрыть под чёрными чернилами татуировки на плече, прикрывая их остротами, как дымовой завесой. И теперь кто-то этот дым начал рассеивать. Веселуха, как говорится, начинается.

Дело было не просто в убийстве. Оно было обо мне. И кто-то, судя по всему, решил, что мои шутки ему уже осточертели. «Что ж, — подумал я, закуривая новую сигарету и чувствуя, как пальцы, уже не дрожа, сжимают зажигалку с привычной силой. — Посмотрим, у кого чувство юмора окажется чернее».