В пятничный вечер 7 октября 1955 года на Филмор-стрит, 3119 в Сан-Франциско в художественной галерее “Шесть”, которая не так давно была просто автозаправкой, собралась весьма пестрая публика. Можно сказать, цвет американского андеграунда с Тихоокеанского побережья. Три года спустя их придумают называть битниками.
Пришли они туда, чтобы послушать пятерку молодых и дерзких поэтов, которых мейнстримная литература пока не видела в упор, но которые были уверены – будущее за ними. Их звали Аллен Гинзберг, Филип Ламантия, Майкл Макклюр, Гэри Снайдер и Филип Уэйлен.
А организовал это мероприятие Кеннет Роксрот, видный американский поэт и критик, взявший на себя рискованную миссию покровительства этим юнцам. Он был одержим идеей поэтического ренессанса и прилагал колоссальные усилия для расцвета поэзии в Сан-Франциско. Позже один из журналов назовет его “отцом битников”.
Вечер был безумный. Это не мы так решили, это определение Джека Керуака – да, он тоже там был. В своем романе “Бродяги Дхармы” он описал то, что там происходило: алкоголь лился рекой, зрители бурно выражали эмоции, повсюду неслись какие-то вопли. Так что, когда на сцену взобрался Аллен Гинзберг со своей новенькой поэмой “Вопль” обстановка была самая подходящая.
“Я видел лучшие умы моего поколения разрушенные безумием…” – так начинается его текст. Срез поколения дается беспощадными мазками, без малейшей самоцензуры, но при этом дико поэтично.
Гинзберг описывает всех своих знакомых и незнакомых, отчаянно ищущих дзен на дне стакана или в порочном дыму. Всех активистов с листовками и религиозных фанатиков, всех отвергнутых гениев и больных графоманов, всех бесприютных бродяг по своей и чужой воле. Они спорят о Каббале и коммунизме, они с головой ныряют в разврат и грязь, они выныривают оттуда ничего не найдя и ничего не добившись.
Это яростный плач о поколении, которое чуяло в себе огромную силу, но так и не нашло, куда эту силу приложить. О поколении, презирающем мир, в котором живет, но так и не построившем нового мира. О поколении изгоев и бунтарей, которые не смогли сломать ни одной решетки и забились в подвалы заливать свое горе. О поколении, которое рассыпалось одинокими путниками по обочинам магистралей. О поколении, стертом в пыль, перемолотым в труху, спущенном в… Ладно, не будем продолжать.
Все это очень горько, очень безысходно, но очень красиво. А еще довольно непристойно, поскольку разные подробности прожигания жизни выписаны весьма откровенно. По нынешним меркам там нет ничего такого, сейчас пишут куда хлеще (жаль, что не так талантливо), но в 1950-е годы это был настоящий вызов.
Америка услышала этот “Вопль” и онемела. Зрители потрясенно молчали, слушая чтение Гинзберга, которое уже походило на какое-то шаманское заклинание. Со сцены он ушел под бурные овации.
Но целый год после этого никто не рисковал публиковать творение молодого автора. Пока, наконец, смелости не набрался американский бизнесмен Лоуренс Ферлингетти. Он издал “Вопль” в серии “Карманные поэты” (4-й номер), и выпуск этот мгновенно стал сенсацией.
Критики назвали поэму революционной, Гинзберга – гением. Зато ревнители общественной морали отреагировали максимально жестко. Тираж книги был арестован, а Ферлингетти отдали под суд по обвинению в нарушении благопристойности.
Однако “Вопль” за считанные месяцы стал настоящей классикой. А за классику сражаются до последнего – американские литераторы требовали снять все обвинения и разрешить публикацию. К 1961 году процесс завершился полным оправданием Ферлингетти.
На сегодня поэма Аллена Гинзберга заслуженно считается одной из крупнейших вех мировой поэзии середины XX века.
