Этажом ниже Кирилл наконец нашёл работающий терминал. Он поставил пакеты на пол и начал рыться в карманах. Парковочного талона нигде не было. На всякий случай он заглянул под обложку паспорта. Снова проверил карманы. Пусто.

Кирилл вытер пот со лба и расстегнул верхние пуговицы рубашки. От такой духоты можно сойти с ума. Он нажал на кнопку вызова оператора, и автоматический голос объяснил ему, как получить новый талон взамен утерянного. С него потребовали 400 рублей. Он приложил банковскую карточку к считывателю, после чего пронзительный писк просигнализировал о нехватке средств для опалы. Кирилл повторил операцию, но результат оказался тем же. На карте нет денег.

Кирилл пнул терминал и поморщился от боли в ноге. Это ошибка! Либо терминал глючит, либо сбой в работе банка. Вчера вечером, когда они с братом ездили за пивом, на его карте лежало предостаточно средств. Они не могли взять и испариться.

Он потянулся за смартфоном. Сеть не ловила, заряд батареи на исходе, с экрана на него смотрели дочки, жена и аниматор в костюме Свинки Пеппы. Все четверо взирали на него как будто бы с укором, ведь он опять задержался на работе и не успеет уложить девочек.

В горле пересохло. Он заглянул в пакеты, но там не нашлось ничего, чем он мог бы утолить жажду. Только продукты, зубная паста и прочая мелочь. Кириллу показалось, что он впервые видит все эти вещи.

Кирилл поднялся на тот этаж, где рекламный красавчик в гавайке демонстрировал сухие подмышки. В торговом зале уже погас свет. Он попытался пройти через стеклянные двери, чтобы позвать на помощь сотрудника ТЦ, но те не открылись. Кирилл помахал рукой перед датчиком движения. Никакой реакции. Он начал стучать по стеклу в надежде, что его услышат. Сначала бил легонько, потом всё сильнее и сильнее. Без толку.

Надо взять себя в руки. Кирилл пригладил волосы и направился в обратную от стеклянных дверей сторону — на выход к парковочным местам. Он не станет торчать здесь до утра, а если ему по какой-то причине не откроют шлагбаум на выезде с парковки, то он готов к решительным мерам. Например, пойти на таран. Пусть потом руководство ТЦ объясняет в суде, почему у них не работают терминалы, эскалаторы и, судя по всему, кондиционеры, из-за чего их клиенты вынуждены задыхаться от духоты.

От запаха бензина у Кирилла закружилась голова. Он вспомнил, как в детстве они со старшим братом нюхали бензин, прильнув к бензобаку грузовика. Кирилла так развезло, что брату пришлось посадить его на раму велосипеда и катать по деревне, пока свежий воздух не привёл его в чувства. Дома Кирилл сказал, что идея с бензином принадлежала брату, и тому сильно досталось.

Он припарковал внедорожник напротив одного из входов. Вот прямо тут. Или нет… Кирилл прошёл дальше, потом вернулся. Чужие машины вызывали у него неприязнь, они сбивали с толку и отвлекали внимание. Как напёрсточники, которые втягивают тебя в заведомо проигрышную игру.

Кирилл купил машину совсем недавно, поэтому мысль об угоне, которая на секунду промелькнула на периферии его сознания, показалась нелепой.

От волнения и духоты в глазах помутнело. Знакомое ощущение. Будто тебя быстро-быстро везут на велосипеде, у тебя едва хватает сил, чтобы держаться за руль, мимо проносятся дома, заборы, огороды. Все сливается в расплывчатое пятно. Брат изо всех сил крутит педали и орёт на ухо: «Будь другом — насри кругом, будь сестрой — насри дугой, будь братом — насри квадратом!» Мерзкая кричалка. Несмотря на то, что Кирилл слышал её от брата сотни раз, она всегда вызывала у него недоумение. Как это — квадратом?

Неужели машину украли? Он понимал, что теряет над собой контроль, поэтому закрыл глаза и сделал пять глубоких вдохов. О подобных способах справиться с волнением он читал в литературе о личностном росте. Не помогло.

Сеть по-прежнему не ловила. На парковке тишина — ни голосов, ни скрипа тормозов, ни шума двигателей. При этом свободных мест почти нет. Это выглядело странно, учитывая, что в торговом центре уже погасили свет и закрыли павильоны. Странно не то слово. Бред, идиотизм, чёрте что и сбоку бантик.

«Эй! — Кирилл покрутился на месте, озираясь по сторонам. — Здесь есть кто-нибудь?» По парковке прокатилось эхо. Огромное пространство, заставленное машинами. Переплетение жирных, как дождевые черви, труб на потолке. Легко представить, как они шевелятся, падают на пол и ползут под колёсами автомобилей.

Его дочки боятся червяков, змей, насекомых. Кирилл вдруг представил, что он оставил девочек в машине. Они сидят и ждут, когда он вернётся из магазина и принесёт им сахарную вату. А его всё нет и нет, девочки плачут, они не могут вылезти из детских кресел и позвать взрослых… Что за чушь! Он бы никогда не оставил детей в машине. Сейчас они чистят зубки, выбирают книжку и спрашивают маму, когда вернётся папа и уйдёт ли он завтра на работу.

Рубашка прилипла к потной спине, Кирилл пошевелил лопатками, и тут его осенило. Рекламный красавчик в гавайке! Тот самый, чьи подмышки всегда остаются сухими. Он висел не там, где Кирилл припарковался, а этажом ниже. Слава богу, он всего-навсего ошибся этажом.

Кирилл заторопился, испугавшись, что лестничный переход между этажами закроют вслед за торговыми залами. На этот раз ему повезло. Он благополучно добрался до своего этажа, пройдя мимо рекламного щита со стройным брюнетом, и ему даже показалось, будто пакеты с покупками стали легче, а воздух свежее.

Попасть в ТЦ снова не получилось, поэтому Кирилл вышел к парковочным местам. Он точно помнил, что оставил машину именно здесь — вот около этого столба, снизу выкрашенного в чёрные и белые полоски, и вот рядом с этой маслянистой лужей.

Но его внедорожника здесь не было.

Кирилл бросил пакеты и сел на корточки рядом с лужей, закрыл глаза и попытался сконцентрироваться на дыхании.

Опять подумалось о брате. Однажды Кирилл увидел, как на коленях у брата сидит соседская дочка и они курят одну сигарету на двоих. Это было так красиво и так по-взрослому, что Кириллу стало завидно и он наябедничал маме. Когда он описывал ей увиденную сцену, она доставала из морозилки замороженную курицу. Услышав о сигарете, мама разозлилась и швырнула курицу на кухонную плитку, по которой вскоре растеклась лужа.

Кирилл открыл глаза и посмотрел на лужу. Хотелось пить.

Он в очередной раз проверил, ловит ли Сеть. Абонент не абонент. В рабочие чаты наверняка уже нападало несколько десятков сообщений, в том числе голосовых от шефа. Теперь придётся полночи слушать этот гнусавый голос, чтобы не пропустить ни одного срочного распоряжения, притом что каждое своё распоряжение шеф, разумеется, считает срочным.

Кирилл сделал глубокий вдох, пытаясь самого себя уверить в собственной решимости, и пошёл вдоль ряда чужих машин. Наверное, он ошибся. Рядом не было никакого столба, и лужи никакой не было, сейчас он найдёт свою машину и всё будет хорошо.

Кирилл шёл быстрым шагом, потом побежал, не обращая внимания на пакеты в руках, которые стесняли движения. Заныла нога, которой он стукнул по терминалу. Запыхавшись, Кирилл опять перешёл на шаг, а через несколько метров пустился трусцой. Он метался по парковке до тех пор, пока не понял, что потерял машину и потерялся сам.

Кирилл решил вернуться в исходную точку. Надо бы дойти до сломанного терминала и разбить стеклянную дверь, прекратить весь этот цирк и наконец вернуться домой к родным. Но он не знал, откуда пришёл, а попытка пробраться в здание ТЦ через ближайшие входы провалилась. Двери закрыты.

Следуя указаниям стрелок, Кирилл попытался найти выезд, но парковка как будто расширялась по мере его движения, исторгая из себя всё больше машин, всё больше полосатых столбов, маслянистых луж и указательных знаков. Парковка засасывала его, как зыбучий песок.

Он присел на капот легковушки, чтобы перевести дух. Лицо пылало, как при температуре. Его не покидало ощущение нереальности происходящего, как будто он спал или бредил. Над головой копошились вентиляционные трубы-черви, под ногами расстилался бетонный пол, в котором отражался ослепляющий свет люминесцентных ламп.

Его взгляд упал на лобовое стекло впереди стоящего минивэна, за которым улавливались очертания человеческой фигуры. Человек! Какое облегчение! Кириллу показалось, что водитель крепко спит, запрокинув голову назад и раззявив рот, но потом он подошёл поближе. Синюшная кожа, запекшаяся кровь на виске и щеке, выпученные глаза — мужчина был мёртв. Из руля торчала сдувшаяся подушка безопасности.

Кирилл выронил пакеты и подёргал дверную ручку. Заперто.

Забыв про пакеты с покупками, Кирилл побежал куда-то, не зная куда, лишь бы подальше отсюда. Надо позвать на помощь, надо отыскать шлагбаум и убраться с парковки, пусть даже пешком.

Теперь, когда он увидел мёртвого водителя за рулём минивэна, мертвецы стали попадаться ему на глаза повсюду. Как будто он прозрел. Окровавленные трупы в неестественных позах сидели и лежали в салонах автомобилей. Некоторые из них высовывались из окон и багажников. Он стал замечать следы аварий почти на каждой машине: треснувшие стёкла, погнутые бампера, вмятины на боках.

Это место больше похоже на автомобильную свалку, чем на парковку, подумал Кирилл. С той лишь разницей, что машины тут расставлены аккуратно, словно начальник свалки страдает навязчивым стремлением к порядку.

Мелькнула мысль о розыгрыше. Может быть, начальник нанял команду умельцев, которые устраивают масштабные розыгрыши? Топ-менеджеров выводят из зоны комфорта и всё такое. Вероятно, его накачали наркотиками и привезли в этот проклятый ТЦ, который шеф выкупил на всю ночь. Ведь Кирилл не помнил, как попал в торговый центр, как ходил по магазинам и оплачивал покупки. Очень смахивает на розыгрыш. Сейчас начальник сидит у экрана с блокнотиком и делает отметки: плюс 15 баллов — за бег трусцой с пакетами, минус 30 — за потерю самообладания. А эти тела в машинах — галлюцинации, вызванные действием наркотических препаратов, или куклы, или 3D-анимация. Мало ли что можно придумать, когда у тебя куча бабла и ты не спишь по ночам, потому что ты старый, злой, больной на голову миллионер, у которого ничего в жизни не осталось, кроме работы…

От злости и обиды у Кирилла задёргалось нижнее веко. Его заперли на парковке, чтобы проверить на прочность. Вот же скоты! Он забрался на крышу помятой легковушки и огляделся с видом полководца, изучающего поле предстоящего сражения. Он увидел ещё больше побитых развалюх. Кое-где одни машины лежали на других, как спаривающиеся жабы.

В детстве они часто играли в царя горы. Сначала возились с машинками, строя песочные дороги, тоннели, дома и парковки, а потом превращали песочную гору в арену. Выстоять против старшего брата было сложно, поэтому Кирилл делал ставку на скорость и хитрость. Он бил по ногам и кидался песком, вынуждая брата закрывать глаза, оступаться и терять драгоценные секунды. Подлая тактика приносила плоды. Будь братом — насри квадратом, как любил говорить брат.

Стоя на крыше легковушки, Кирилл поднял руки и показал средние пальцы. Наверняка здесь повсюду развешаны камеры. На, смотрите! Пусть шеф и его шестёрки знают, что их раскусили. Он царь горы, а не подопытная крыса.

Внимание Кирилла привлекло еле заметное движение вдалеке. То ли машина, то ли что. Он пригляделся. В его сторону медленно двигался робот с большим дисплеем на белом корпусе. Точно такого робота, похожего на стиральную машинку на колёсиках, он недавно встречал на конференции, где ему довелось выступать с докладом.

Кирилл слез с машины и пошёл навстречу роботу. Пока шёл, он всё сильнее убеждался в своей правоте. Всё это — дорогой розыгрыш на потеху шефу. Кирилл даже выдавил из себя улыбку, уверенный в том, что шеф наблюдает за ним. На роботе, конечно же, установлена камера. Возможно, сейчас на дисплее всплывёт щекастая морда начальника, и тот, давясь от смеха, начнёт высмеивать Кирилла — за глупую панику, растрёпанный вид и потерянные пакеты с зубной пастой, которую ему подсунули.

Захотелось шандарахнуть по роботу ногой, чтобы он упал и чтобы осколки экрана разлетелись во все стороны. Но Кирилл боялся испортить начальнику удовольствие. Раз уж тот захотел повеселиться, пусть разыграет свой спектакль до конца. Кириллу и не такое приходилось терпеть. Если бы не его терпение, он бы не смог так долго руководить целым департаментом. Предшественников Кирилла увольняли одного за другим, не дав им проработать дольше квартала, а он пошёл на рекорд — третий год подряд.

На дисплее робота Кирилл прочитал своё имя и даты «10.11.1980 – 16.09.2022». Как на могильной плите. Не смешно, подумал Кирилл, но вслух этого не сказал.

«А ну стоять! – прохрипел Кирилл, подражая солдафонской манере своего начальника. – Стоять, я сказал!» Игнорируя команду Кирилла, робот двигался по своему маршруту, не сбавляя скорости. Кирилл обогнал робота и преградил ему путь. Он попытался найти на дисплее кликабельные кнопки. Может, от него требуется решить какую-нибудь задачу, викторину, мать её, или шараду? А что если ему покажут отчёт за прошлый месяц, из которого следует, что он плохо справляется с поставленными KPI и не заслуживает премии? Или его уволят под предлогом того, что он ни разу не сходил в фитнес-клуб и не похудел, несмотря на угрозы шефа? Шеф ненавидит толстых, шеф увольняет толстых.

Робот остановился перед Кириллом, повернулся и объехал его, как неодушевлённый предмет. Кирилл выматерился. Бить или опрокидывать его на пол не было смысла, потому что железяка должна была вывести Кирилла к людям, в том числе к шефу, который сидит в каком-нибудь трейлере, заставленном мониторами, и попивает сангрию, наслаждаясь мытарствами Кирилла.

Он побрёл за роботом, как осел за хозяином. При движении робот издавал не жужжание, как можно было ожидать, а лёгкое постукивание. Вероятно, техническая неисправность. Тем не менее робот двигался плавно, не сбавляя темпа, а Кирилл хромал, стараясь не наступать на разболевшуюся ногу.

Они шли мимо столбов с нарисованными на них стрелками, мимо искорёженных машин с бутафорскими, как убедил себя Кирилл, трупами. Сначала он смотрел по сторонам, все ещё надеясь встретить живых, но через полчаса уставился себе под ноги.

Перед глазами опять всплыл образ брата. Много лет назад они возвращались домой с вечеринки. Примерно вот так же — брат впереди, а Кирилл позади. Незадолго до того брат целовался с малознакомой девушкой на диване, а он, Кирилл, сидел рядом и ждал, и ждал, и ждал. Последний автобус уходил в 12 с небольшим, и они на него, естественно, опоздали. Пришлось идти несколько километров по разбитой дороге. Брат разглагольствовал о своей очередной возлюбленной, а Кирилл молча его ненавидел, самому себе обещая, что во всём станет лучше брата: первым женится и заведёт детей на радость родителям, будет больше зарабатывать и купит дом с изразцовым камином, никогда не станет подводить родных и близких, целуясь с первой попавшейся дурёхой, пока последний за день автобус отъезжает от остановки…

Мечты о доме с камином появились у Кирилла неспроста. Бабушка с дедушкой завещали свою квартиру старшему внуку, и никто из родственников не прислушался к предложению Кирилла о том, чтобы обменять «двушку» на две «однушки». Он тогда при всех обозвал брата везучим идиотом. В последующие годы у Кирилла было ещё много поводов обижаться на брата и чувствовать себя обделённым. Их отношения совсем испортились после женитьбы Кирилла. Супруга поддерживала его уверенность в том, что родители любят брата куда больше, чем его, несмотря на все недостатки старшенького.

И только несколько месяцев назад, когда маме делали операцию, они с братом снова сблизились. Сначала встретились в больнице, потом в баре. На днях брат пригласил его к себе на дачу. Там не было ни камина с изразцами, ни красавицы-жены с детишками. Кирилл много болтал и пил, а вечером уговорил брата съездить за самым крепким и самым дешёвым на свете пивом, которое когда-то давно пил их отец. Ему хотелось не только выпить, но и похвастаться новым внедорожником.

Кирилла пробрало холодом. Он по-прежнему не помнил, как оказался на парковке, но память стала понемногу возвращаться, а вместе с ней — понимание. Он вспомнил, что пива они с братом так и не купили, он понял, что всё это не розыгрыш и босс здесь ни при чём.

Кирилл обхватил себя руками, чтобы согреться. Между тем на парковке становилось всё теплее и теплее. Потолок с вентиляционными трубами-червями как будто бы опускался, и всё чаще стали попадаться искорёженные машины, громоздящиеся друг на друге штабелями. На вершине одной из таких башен Кирилл увидел моторную лодку со сломанным винтом.

Робот проехал по луже, и Кирилл заметил две пары следов, стремительно высыхающих на бетонном полу. Большие следы оставляли колёса, а происхождение маленьких отвлекло Кирилла от воспоминаний. Кирилл обогнал робота и лёг на живот. Он так устал за последние часы, что не особо удивился, увидев под днищем робота две волосатые ножки с копытцами, как у козлика. Ножки двигались шустро, едва слышно постукивая по полу.

Чтобы удостовериться в реальности происходящего, Кирилл протянул руку к одной из ножек. Существо, которое приводило робота в движение, лягнуло Кирилла в кисть и объехало его, резко повернув в сторону. Кирилл охнул от неожиданности.

Копытце твёрдое и больно бьётся. Выходит, решил Кирилл, это всё по-настоящему. У него не было сил ни удивляться, ни злиться на агрессивную зверушку, которая зачем-то притворялась роботом. Не чудо техники, а чёрте что. Энергии у Кирилла хватало лишь на безропотное подчинение — судьбе, воле случая, чему и кому угодно, хоть мелкому обманщику с козлиными копытами. И он снова поплёлся за своим проводником.

Боль в ноге усиливалась с каждым шагом. По ощущениям это походило скорее на перелом, чем на ушиб. Вряд ли такие последствия возникли бы от удара по терминалу. Когда Кирилл больше не смог наступать на ногу, он опустился на карачки и, постанывая, пополз за роботом. Колени скоро заныли, поэтому пришлось делать остановки.

Раньше Кирилл примерно так же ползал со своими дочками, сначала со старшенькой, потом с младшенькой, и всякий раз он думал о том, как было бы здорово купить наколенники, чтобы игры с малышками не превращались в пытку. Сейчас дочки наверняка легли спать. Возможно, младшая немного всплакнула из-за того, что папы опять нет дома. Плохой папа, плохая папина работа. Но плакала она, скорее всего, недолго — до тех пор, пока не залезла в кровать к старшей сестре и не обхватила её руку, прижав к своим губам.

Кирилл полз, как во сне, с трудом преодолевая сопротивление чуждого ему пространства. Шок, испытанный при воспоминании о поездке с братом, поутих. Его не колотило от холода. Просто всё тело болело и хотелось спать, как будто он бодрствовал три года, три чёртовых года, в течение которых он зарабатывал хорошие деньги на плохой работе, не видя семью и ненавидя своего начальника. Если в итоге его блуждание по парковке окажется обычным кошмаром и ему посчастливиться проснуться, решил Кирилл, то он уволится из рекламного агентства, станет больше времени уделять семье и займётся спортом, чтобы избавиться от пивного животика.

Время от времени он падал на пол и терял сознание. Но провалиться в забытье не удавалось. В голове прокручивалось воспоминание о поездке с братом — не о той давней, что на велосипеде, а о той, что на новом внедорожнике с двигателем на 700 лошадиных сил. Мотор ревел, их вдавливало в кожаные кресла, стрелка спидометра ползла вверх. Брат вцепился в поручень. Кирилл обогнал одну машину, а следом ещё одну, он крутил педали что было мочи, но через несколько секунд на дорогу выползли «Жигули» с прицепом. Внедорожник влетел в бежевую развалюху, отчего та перевернулась вместе с прицепом и оттуда вывалились берёзовые дрова.

Кирилл очнулся на чём-то твёрдом и шершавом. Он разлепил веки и понял, что отрубился, положив голову на полено. Рядом валялось ещё с несколько десятков. Робот стоял неподалёку. Одна волосатая ножка под его днищем почёсывала другую волосатую ножку. Показался кончик хвоста. Надпись на дисплее робота замигала, как вывеска возле придорожного кафе.

Кирилл понял, что они наконец пришли, приехали, доползли до парковочного места, где теперь стоит его внедорожник. Никто его не угонял. Капот смят, стёкла разбиты, а на пассажирском сиденье — брат, точнее, то, что долгие годы было его братом. Везучим и безответственным, таким любимым и нелюбимым братом, на которого Кирилл всегда хотел быть похожим и которого он во всём хотел переплюнуть.

Дверь машины приоткрыта. Кирилл протиснулся на водительское место и уселся, не обращая внимания на осколки под собой. Глаза слипались. Хорошо, что ему сейчас не нужно слушать аудиосообщения от шефа.

Кирилл положил голову на руль и посмотрел на старшего брата. Он никогда не целовал его, разве что в детстве. Несмотря на то, что его лицо было обезображено в результате аварии, Кириллу почему-то хотелось чмокнуть брата в щёку. Но у него не осталось сил. Даже сложить губы в поцелуй он сейчас не в состоянии.

Надпись на дисплее робота изменилась, но Кирилл не смог прочитать новые буквы. Безучастный к его судьбе, робот двинулся дальше по парковке. Цокота маленьких копыт по бетонному полу Кирилл не расслышал.

На теле Кирилла стремительно возникали ушибы и гематомы. В грудную клетку вдавливался руль. Внедорожник деформировался, разрушая его плоть и забирая его жизнь. Кирилл понял, что умирает или уже умер. Если он и не в аду, то где-то неподалёку.

На ум пришла дурацкая кричалка брата. Будь другом — насри кругом, будь братом — насри квадратом. Как это — квадратом? Как это — умираю? Жалко, что он так облажался с этой поездкой за выпивкой, жалко, что он убил их такими молодыми. Чувство горечи затухало вместе с его сознанием. Кирилл закрыл глаза и внутренним зрением увидел шлагбаум на выезде с парковки.

Diva Philippica, vox ubi coelica nunc Ciceronis?
Pax ubi civibus atque rebellibus ira Catonis?
Nunc ubi Regulus aut ubi Romulus aut ubi Remus?
Stat Roma pristina nomine, nomina nuda tenemus.

Божество филиппик, где ныне небесный голос Цицерона?
Мир где для граждан, а для мятежников где гнев Катона?
Где же Регул, где Ромул, где Рем?
От Рима осталось лишь имя. Имена, что мы держим — пустые.

Отсылкой к последней строке этого стихотворения Бернарда Клюнийского заканчивается "Имя розы" - знаменитый роман итальянского писателя-постмодерниста, философа и медиевиста Умберто Эко. В этом произведении одной из сюжетных линий идёт спор монахов-схоластов об истинности реализма и номинализма или, иначе говоря, о реальности абстрактных идей и математических структур. Именно об этом философском споре, растянувшемся на тысячелетия, я и хотел бы поговорить в своём сегодняшнем эссе. Последние слова великолепного стихотворения, которое в полном варианте на языке оригинала можно послушать здесь, дали название не только роману Умберто Эко, но и этому посту. Nomina nuda tenemus - "имена, что мы держим, пустые".

Пифагор

Спор, о котором пойдёт речь в этом посте, берёт своё начало в учении прославленного древнегреческого философа Платона - ученика Сократа и учителя Аристотеля, автора "Диалогов" и основателя знаменитой афинской Академии, над входом в которую им были начертаны слова "Не геометр да не войдёт". Эти слова - символ того, насколько высоко ценились Платоном познания в математике. Всё его учение было основано на математических истинах и в идейном плане наследовало учению жившего задолго до него древнегреческого философа и математика Пифагора.

Влияние Пифагора на философию и математику неоценимо - именно он ввел в древнегреческую речь сами слова "философия" и "математика". Пифагор называл себя философом - "мудролюбом", а слушателей лекций в основанной им школе "математиками" - "изучающими". Его пифагорейская школа не была школой в современном понимании этого слова, а являлась скорее религиозной сектой, где изучение математики сочеталось с жизнью по особой этической системе. В ходе математических изысканий в этой школе была доказана знаменитая теорема о равенстве квадрата гипотенузы прямоугольного треугольника сумме квадратов её катетов, названная в честь Пифагора.

Основная идея философского пифагорейского учения выражалась в его высказывании "Всё есть число". В процессе изучения физики звука и создания первой в истории музыкальной теории Пифагор заметил, что высота звуков зависит от длины струны, и сделал вывод, что в основе музыки лежит математика. Анализируя другие сферы человеческого знания философ обнаружил, что математические идеи лежат в основе вообще всех законов природы. Так Пифагор пришёл к идее о том, что математика - это корень, из которого произрастает весь материальный мир.

Платон

Платон углубляет и расширяет учение Пифагора о фундаментальности математики. Все математические выражения и соотношения он сводит к понятию "эйдос" - идея. По Платону, идеи - это вечные и ни от чего не зависимые истины. Так, например, равенство 2+2=4 было истинным в самые ранние времена Вселенной и будет верным в её последние часы в любой её точке. Верность этого равенства абсолютна и не зависит ни от чего в материальном мире.

Это утверждение Платон любил подтверждать примером правильных многогранников, которые в его честь позже будут названы платоновыми телами - выпуклых многогранников, собранных из правильных многоугольников, все углы которых равны. Всего таких многогранников пять: тетраэдр, гексаэдр (куб), октаэдр, додекаэдр и икосаэдр. Современник Платона афинский геометр Теэтэт доказал, что этих многогранников существует только пять и шестого существовать не может.

Платон считал, что идеи - это прообразы материальных вещей. Всякий круг, начертанный рукой, несовершенен, но лежащая в его основе идея круга совершенна - безупречна, вечна и одинакова везде, или как говорят сейчас, идеальна. Мы в своей жизни встречаем тысячи деревьев разных видов, каждое из которых уникально, но в каждом из них воплощена некая универсальная идея дерева. Согласно Платону, встретив в своей жизни несколько кошек наш ум учится видеть изначальную универсальную идею "кошкости", воплощённую в каждой из них.

Для объяснения своей теории идей Платон использовал аллегорию, позже ставшую известной как миф о пещере. Согласно этой аллегории, материальные предметы - это лишь тень, отбрасываемая идеями на стену пещеры нашего мира. Своей бренной физической природой мы, аки пленники, прикованы цепями к одной из стен этой пещеры и можем разглядывать лишь тени на противоположной стене. Узреть сами идеи мы можем только с помощью разума, но не глазами.

Согласно легенде, однажды за ужином в разговоре с Платоном другой известный древнегреческий философ Диоген воскликнул: "Стол и чашу я вижу, а стольности и чашности не вижу", на что Платон резко парировал: "Чтобы видеть стол и чашу, нужны глаза, которые у тебя есть, а чтобы видеть стольность и чашность, нужен разум, которого у тебя нет".

Платоновское понятие идеи гораздо шире, чем просто математика - оно включало в себя и такие абстрактные понятия как любовь, благо, честь. Такой же бесплотной идеей философ считал и человеческую душу, которая после смерти освобождается от оков материального тела и возвращается к изначальному свету. А всю совокупность идей - идею всех идей - мыслитель считал множеством мыслей Бога.

Божественный свет изливается на мир идей, которые отбрасывают тень в виде материальных предметов. Целью человеческого существования Платон видел выход из пещеры и возможность взглянуть на этот изначальный свет во всей его красе. Спустя несколько веков после смерти философа его последователи неоплатоники положили эти его мысли в основу христианского богословия...

Резюмируя, Платон создал философию идеализма, согласно которой идеи предстоят материи. То есть идеи, по Платону, более реальны, чем материя. Поэтому средневековые схоласты называли эту философию реализм.

Аристотель

Известнейшим из учеников Платона стал постоянно споривший со своим учителем Аристотель. За такое поведение судьба наградила Аристотеля столь же строптивым воспитанником. Македонский царь Филипп II, известный тем, что гневное выступление против него оратора Демосфена получило название "филиппика" - philippica в вышеупомянутом мною стихотворении это как раз оно, пригласил философа стать воспитателем его сына Александра - будущего великого царя Азии. Аристотель после платоновской Академии основал в Афинах другую школу - Лицей.

Несогласие с учителем выражалось во взгляде философа на взаимоотношение идей и материи. Согласно Платону материальные вещи - это тень идей. Согласно же Аристотелю материя существует сама по себе, а идеи - это формы или, можно сказать, лекала, по которым из уже существующей материи "куются" предметы. Человек в этой картине мира служит мостом между миром идеальным и миром материальным - с помощью разума человек имеет доступ к миру форм и может воплощать эти формы в материи.

Материя в философии Аристотеля - это пассивное начало, обладающее потенциалом стать чем-то. Идеи же - это активное начало, обладающее возможностью сделать материю чем-то в ходе акта творения - оно придаёт материи определённость, структуру, цель. Философ считал, что одно из начал не может существовать без другого. Идея не может существовать отдельно от вещи. Материя нужна идее, чтобы воплотиться в мире, а идея нужна материи в качестве формы, без которой она не может проявиться.

Таким образом, согласно Аристотелю идеи и материя равным образом реальны. Формы воплощаются в материи, а материя проявляется в формах. Поэтому средневековые схоласты называли эту философию умеренный реализм.

Уильям Оккам

Английский монах и философ Уильям из Оккама имел свой взгляд на проблему соотношения идей и материй. В своей философии Оккам рассматривал универсалии - те самые платонические идеи "чашности" и "кошкости", выражающиеся во всех чашках и кошках мира.

Согласно Оккаму, универсалии - это лишь имена (nomina), которые мы даём группам схожих предметов. Мы видим одну кошку, потом другую, потом третью, видим их схожесть и абстрагируем некую общую идею - универсальную абстрактную "кошкость". Но эта "кошкость" - лишь имя, выведенное для нашего удобства понятие, продукт нашего языка, а не нечто реально существующее. Существуют только отдельные конкретные кошки, а платоновской вечной идеальной кошки - нет. Nomina nuda tenemus - имена, что мы держим, пустые.

Уильям Оккам вывел философский принцип, согласно которому не стоит вводить в свою картину мира лишние, не обладающие собственной реальностью, сущности. В его честь этот принцип назвали бритвой Оккама:

Не следует множить сущее без необходимости

Философию Уильяма Оккамского средневековые схоласты называли номинализм - от латинского слова nomen - "имя". Согласно этому учению материя обладает реальностью, а идеи нет.

Фома Аквинский

Величайшим философом в истории средневековой схоластики считается Фома Аквинский. Этот мыслитель в споре с номиналистами и реалистами синтезировал все три философии - реализм, умеренный реализм и номинализм.

Согласно Фоме, идеи существуют в трёх разных видах:

• Ante rem - до вещей — в уме Бога как идеи

• In rebus - в вещах — как воплощённые в них формы

• Post rem - после вещей — в уме человека, как извлечённые из множества вещей абстракции

Таким образом, если взять какую-либо математическую идею, например, идею логарифмической спирали, то она существует в трёх проявлениях. Во-первых, как вечная, всегда верная истина в платоническом мире идей. Во-вторых, как воплощённая в реальных моллюсках или галактиках форма. В-третьих, как идея в уме людей, абстрагированная из наблюдения за моллюсками и галактиками. Согласно Аквинату, это три проявления божественной Троицы.

За такой глубокий взгляд на проблему взаимоотношения идей и материи Католическая Церковь канонизировала Фому Аквинского и причислила его к лику святых.

Нагарджуна

Проблему взаимоотношения идей и материи рассматривали и философы Востока. В древнееврейской философии это было учение "ор и кли" - света и сосуда. А в античном Китае существовала философская школа имён Минцзя - "школа имён", занимавшаяся изучением проблематики соответствия имён и обозначаемых ими предметов. Согласно учению этой школы, несоответствие названий сущности вещей ведёт к хаосу и упадку. Анализируя строчку "stat Roma pristina nomine" из заглавного стиха с точки зрения школы имён, можно сказать, что сначала от Рима остаётся лишь имя, а после начинается хаос и упадок, который приводит к разрушению империи, а не наоборот.

Больше всего проблему соотношения идей и материи рассматривали в древнеиндийской философии. Мир идей, духовное начало мира, индийцы называли Пуруша, а материальное начало мира - Пракрити. Некоторые школы мысли были ближе к реализму идей Платона, некоторые к умеренному реализму Аристотеля, некоторые к номинализму, но одна из школ мысли, буддийская, давала совершенно поразительный ответ.

Согласно буддийской философской мысли, главным выразителем которой стал древнеиндийский мыслитель Нагарджуна, номинализм недостаточно радикален. И Нагарджуна, и номиналисты отрицают реальное существование универсалий - и тот, и другие считают, что понятия — это не реальные сущности, а лишь обозначения. Но Нагарджуна идёт дальше - он отрицает реальность не только универсальных идей, но и реальность индивидуальных вещей, ведь любая индивидуальная материальная вещь - это такая же иллюзорная сущность, как и нематериальная идея, в самой основе которых лежит пустота.

Чтобы объяснить эту мысль, процитирую сам себя:

Когда мы смотрим на другого человека, мы воспринимаем его образ целостно. А если мы попытаемся проанализировать этот образ и разложить его на части, то тут же обнаружим, что встали на дорожку ведущую в пустоту. Ведь человек - это образ совокупности процессов взаимодействия его органов, каждый орган - это образ совокупности процессов взаимодействия разных тканей, каждая ткань - это образ совокупности процессов взаимодействия биологических клеток, каждая клетка - это образ совокупности процессов взаимодействия молекул химических веществ, каждая молекула - это образ совокупности процессов взаимодействия атомов, каждый атом - это образ совокупности процессов взаимодействия элементарных частиц, каждая частица - это проявление в мире фактов волны в физических полях, а само физическое поле бесплотно - это по сути ничто, пустота, вакуум. Но что же это получается?

Абсолютная пустота осознает себя и гордо заявляет "Я мыслю, следовательно, я существую". После она смотрит рядом туда же в пустоту и заявляет "Ecce homo" - се человек. Человек смотрит на человека или пустота смотрит на пустоту?

Согласно такому подходу, любая индивидуальная материальная вещь - это такая же идея у нас в уме, как и универсалии. Нет не только кошкости, но и отдельных кошек. Есть лишь взаимозависимое возникновение вещей, а если мы попытаемся проникнуть умом в самую их суть, то найдём там лишь пустоту. Имена, что мы держим, и правда пустые. Nomina nuda tenemus.

Это учение было выражено в центральном произведении всего буддизма Махаяны, основоположником которого стал Нагарджуна, - сутре Сердца:

Форма есть пустота, пустота и есть форма.
Нет формы помимо пустоты, нет пустоты помимо формы.

С точки зрения Нагарджуны и других буддистов, идея круга или идея "кошкости" - это попытка обхватить бесформенное формой. Когда мы говорим "идея круга", мы полагаем, что существует нечто, что есть само по себе круг. Но откуда эта уверенность? Круг появляется лишь тогда, когда есть зрячий глаз, линия, и различение вне и внутри. Всё это - взаимозависимо. Где мы можем найти круг сам по себе? Немецкий философ Кант пытался найти "вещи в себе" и не смог. Когда мы говорим "идея круга", мы уже попали в ловушку языка. Даже само своё учение о пустотности всех вещей Нагарджуна считал лишь концепцией, столь же иллюзорной как и всё остальное. Он говорил, что "пустота сама пуста".

Выражая кратко суть учения Нагарджуны можно сказать:

Вода не нуждается в берегах, чтобы течь. Берега — это то, что создаёт ум.

Кошка не нуждается в кошкости, чтобы быть кошкой.

Но как же тогда быть с тем, что 2+2 всегда равно 4, и что шестого правильного многогранника не существует? Это ведь и правда абсолютные идеи. С точки зрения Награджуны, единственным абсолютом в данном случае можно назвать только саму логику - закон причинно-следственных связей. И если мы строим одну и ту же формальную математическую систему в разных местах и временах с одними и теми же начальными условиями, то из них согласно логике всегда будут следовать одни и те же выводы. Это не делает это равенство онтологически реальным.

Да, в трёхмерном евклидовом пространстве, с заданной геометрией и определением правильности (одинаковые грани, углы и симметрия), строго математически возможно лишь 5 платонических тел. Но это - лишь следствие ограничений самой системы, а не существование этих фигур как "вечных идей". В других неевклидовых геометриях правильных многогранников может быть больше или меньше.

Тут Платон мог бы возразить Награджуне, что пусть даже некоторые математические утверждения зависят от выбранной аксиоматики, но ведь тогда все возможные аксиоматики образуют одну общую огромную метасистему математики - тот самый мир идей. И тут на помощь в споре к древнеиндийскому философу приходит монтировка самый блестящий математик XX века - Курт Гёдель.

Курт Гёдель

В начале XX века математики мечтали о построении единой и непротиворечивой системы математики - именно такую задачу перед учеными всего мира поставил немецкий математик Давид Гильберт. Целями программы Гильберта были:

• Формулировка всех математических утверждений на точном формальном языке и работа с ними в соответствии с четко определёнными правилами

• Доказательство того, что все истинные математические утверждения могут быть формально доказаны

• Доказательство того, что в формализме математики не может быть получено никакого противоречия

• Доказательство того, что любой результат о «реальных объектах», полученный с использованием рассуждений об «идеальных объектах» (таких, как бесчисленные множества), может быть доказан без использования идеальных объектов

• Алгоритмическая разрешимость - нахождение алгоритма для определения истинности или ложности любого математического утверждения

Похожую задачу ставил перед собой английский философ, писатель и математик Бертран Рассел, автор "Истории западной философии" и "Principia Mathematica", знаменитый благодаря своему чайнику. Рассел хотел свести всю математику к чистой логике — системе простых самоочевидных аксиом и законов вывода. На это стремление по его собственным словам сильно повлияли идеи Пифагора - в своей автобиографии Рассел писал:

С не меньшей страстью я стремился к знанию. Я жаждал проникнуть в человеческое сердце. Жаждал узнать, почему светят звезды. Стремился разгадать загадку пифагорейства - понять власть числа над изменяющейся природой. И кое-что, правда совсем немного, мне удалось понять.

Соавтор его математических трудов, математик и философ Альфред Норт Уайтхед, говорил, что вся западная философия - это "заметки на полях Платона". Они вместе собирались найти те самые основания математики - ядро платоновского мира идей. Их мечты разбил в пух и прах молодой немецкий математик Курт Гёдель, который по иронии судьбы тоже обожал Платона и даже называл себя платонистом.

Своими теоремами о неполноте Гёдель доказал, что найти эти самые общие основания математики, невозможно. Той самой математической метасистемы, которой Платон пытался посрамить Нагарджуну несколькими абзацами выше, попросту не существует. В любой достаточно мощной формальной системе арифметики существуют утверждения, которые в ней нельзя ни доказать, ни опровергнуть. А значит, не существует завершённого формального описания истины даже для таких, казалось бы, вечных объектов, как числа.

Никакая формальная система не может быть одновременно и полной, и непротиворечивой. Всегда останется нечто вне её самой - истина, которую она не может охватить своими средствами. Если система идей замкнута и полна, она должна быть либо противоречива, либо недостижима. Даже если божественная идея идей, математическая метасистема, существует, полностью доступной нам для познания она быть не может.

Даже если бы идея "2+2=4" существовала в мире форм, её полное постижение или доказательство зависело бы от системы аксиом — и таких аксиом всегда будет недостаточно, чтобы охватить всю полноту истины. Это означает, что мир идей не замкнут, не стабилен и не доступен в полной мере через разум, как это думал Платон. Если система идей замкнута и полна, она должна быть либо противоречива, либо недостижима. Следовательно, метасистема математики не может быть полностью выражена в словах или логике.

Русский буддолог Евгений Торчинов пишет в своей книге "Религии мира" о философии Нагарджуны:

Язык в принципе не может адекватно описать реальность, ибо все языковые формы неадекватны реальности. Неадекватно ей и философское мышление, оперирующее понятиями и категориями. Логическое мышление не в силах постичь реальность как она есть, а язык — описать её. Следовательно, никакая онтология, никакая «наука о бытии» невозможна, ибо она всегда будет связана не с реальностью, а с нашими представлениями о ней или даже с некоей псевдореальностью, сконструированной нашими мыслительными навыками и ложными представлениями. Всё реальное — неописываемо, всё описываемое — нереально.

Позже работы математиков Алана Тьюринга и Алонзо Чёрча разбили последние надежды на осуществление программы Гильберта - они показали, что найти алгоритм для определения истинности или ложности любого математического утверждения тоже невозможно - мешает проблема остановки.

Теоремы о неполноте Гёделя очень близки к учению Нагарджуны о пустоте. Слова Нагарджуны "Пустота пуста" сходны с выражением, с помощью которого Гёдель доказывал свои теоремы о неполноте: "Это утверждение недоказуемо в этой системе". Согласно Нагарджуне, никакие вещи и идеи не могут обладать самобытиём и не имеют под собой твёрдой онтологической основы, а появляются в зависимости от условий. Согласно Гёделю, никакая система аксиом не может доказать саму себя. Нет никакого существующего в абсолютном смысле фундамента, на котором стоит мир. И всегда есть что-то вне этой системы - для Гёделя это недоказуемые и неопровержимые утверждения, для Нагарджуны - неописуемая нирвана, к достижению которой стремятся буддисты.

Заключение

Завершить этот пост хочется призывом к читателям самим поразмышлять о том, что первично - идеи или материя, открываем ли мы математические законы, воплощённые в материальных предметах, или же математика - это лишь пустые имена, что мы даём закономерностям, и стихотворением Николая Заболоцкого:

А если это так, то что есть красота?
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Больше интересных постов и видео про философию, буддизм и математику вы можете найти в моём телеграм-канале.

©Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.
Финал.

Много их было. Злых, обиженных, обманутых. Кто-то пытался развести на жалость разговорами о детях, кто-то показывал чеки из аптек, кто-то просто пускал тягучую слезу, надеясь, что она станет последней каплей, которая окончательно утопит меня. Многие врали, придумывая такие сказки, что даже я не мог удержаться от улыбки. То бабку какую-то якобы Зуб выебал, пока она опоенная валялась. То ханыгу одного могилу себе копать в лес повезли. Сказки были яркими. Люди понимали, что вернуть жилье не получится. Поэтому вовсю отыгрывались на мне, не стесняясь разбавлять свои показания шокирующими подробностями.
И если обиженных было много, то вот знакомых лиц почти не было. Только мои родители исправно ходили на каждое заседание и молча сидели на задних рядах с бледными лицами, выслушивая россказни обиженных ханыг.
Конечно, можно было бы словить нехилую панику, если бы не Рубин. Вопросы он задавал правильные, перебивал откровенную чушь и излучал спокойную уверенность, которая постепенно передавалась и мне. Все же Афанасий не соврал. Рубин и впрямь был знатоком своего дела. Вежливый, спокойный, как удав, делающий свою работу.

Тревожность возвращалась, когда меня этапировали обратно в СИЗО. Сперва появилась бессонница, потом пропал аппетит. Мне приходилось изводить себя отжиманиями перед сном, чтобы очистить голову и буквально убить ноющие мышцы. Еду же и вовсе приходилось в себя запихивать. Но и это не уберегло меня от потери веса. Остальные сидельцы все прекрасно понимали, о чем мне и сообщил Налим, позвав попить с ним чифирь.

- Первая ходка всегда запоминается, Потап. Ты ж молодой еще, по ту сторону не бывал, многого не знаешь. Это еще повезло, что в камеру нормальную кинули, да Герцог маляву прислал, где за тебя ручался.
- Бывает и хуже?
- А то, - усмехнулся Налим. Он поморщился, сделав глоток горького чая, и закурил сигарету. – Бывает, что в сучью камеру кинут. Если следакам надо побыстрее правду из тебя выбить. Крысу подселить могут. Будет тебе зубы заговаривать, лепшим корешем станет, а потом все куму сольет, что ты наболтаешь. Так, что, да. Повезло.
- А вы?
- А что я?
- Ну, это же не первая ваша ходка? – улыбнулся я.
- Третья.
- И первую тоже помните?
- Ага. Прописку мне, гондоны, устроить захотели, - вздохнул Налим. – Не учли одного. Что уже был обученный. Знал, чо говорить и чо делать. Но ты не бзди, Потап. И тут жить можно. Не борзей, по понятиям поступай, вот и все секреты. Ну а если косяка дашь, то спрос уже с тебя пойдет. Чем больше косяк, тем сложнее отмыться от него. Это так… на будущее тебе.
- Надеюсь, что в скором времени выйду.
- Ну, ты не зарекайся, - рассмеялся Налим. – Понятно, что надежда умирает последней, да фарт, он какой? Уклончивый, сука. Кого подмажет, кого на дно бросит. Поди разбери, чо у него на уме. А пока на ус мотай, чо приличные люди говорят. Всяк полезно будет.
- Ну, за науку спасибо, - поблагодарил его я. – И за чай. Хороший получился.
- Годы и годы практики. Ладно, хватит языком чесать. Чо, партеечку в шахматы? Вчера на пачку меня обобрал. Отыграться хочу.
- Чего бы и нет, - кивнул я, двигая к себе шахматную доску. Затем быстро сбегал к своему месту и вернулся с пачкой «Примы». – Играем.

Заседания продлились до середины августа. За решетчатым окном постепенно отцветало лето, а в моей жизни почти не было никаких изменений. Порой дверь в камеру открывалась, и конвоир забирал одного заключенного, место которого через пару дней занимал другой. К нему точно так же, как и ко мне, подскакивал Куцый и спрашивал за масть. Кого-то уважительно приветствовал Налим. Кого-то сразу же определяли в чушки, потому как умалчивать свой статус было нельзя. За такое могли серьезно наказать. Лица менялись, не менялись только блевотные, темно-зеленые стены, прокуренная камера и кислый запах пота, намертво въевшийся в одежду.
Перед последним заседанием я так и не смог уснуть. Пусть Рубин, как и Афанасий, навестившие меня в последний раз, всячески заверяли, что бояться нечего, страх все равно был. Отчаянно хотелось на волю. Вдоволь поотмокать в ванной, соскрести с себя мерзкий запах, спокойно выспаться и подышать чистым воздухом на прогулке. Так что не было ничего странного в том, что я так и не смог уснуть. Утром выпил кружку крепкого чая, перекусил печеньем и принялся бессмысленно пялиться на дверь камеры, гадая, когда же за мной явится конвоир.
Он явился после обеда и скомандовал привычное «с вещами на выход». Подхватив сумку, я послушно выбежал из камеры и вжался лбом в холодную стену, пока сопровождающий возился с замком. Как Налим и говорил, ты быстро привыкаешь к нехитрым тюремным ритуалам. И то, что еще вчера могло вызвать удивление, сегодня воспринимается максимально обыденно.

Но удивление все же было. Зал суда был полон. Свидетели, мои родители, пара журналистов… даже Калитин почтил своим присутствием заседание и, сидя в сторонке, загадочно улыбался, изредка посматривая на меня. Потом была речь обвинителя, затем выступил Рубин, в привычной спокойно манере выложивший судье аргументы в мою защиту. Но в голове моей гулял ветер. Я безразлично пялился в пустоту, покусывая губы. От этого увлекательного занятия меня отвлек стук деревянного молотка и пауза, обязательная перед вынесением приговора.
Много лет прошло с того момента, но я помню его в мельчайших деталях, словно все это случилось вчера. Помню звуки, помню запахи. Помню, как судья начал читать по бумажке. Помню его голос и слова…
- …признать Потапова Максима Валерьевича виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей… - голова закружилась, а побелевшие пальцы впились в колено. Я растерянно посмотрел на невозмутимого Рубина, потом перевел взгляд на улыбающегося Калитина, одобрительно качающего головой, - …и назначить ему наказание в виде десяти лет лишения свободы, с отбыванием наказания в исправительной колонии…

Похоронным звоном отозвались эти слова в моей голове, а дальнейшее было, как в тумане. Меня вывели из клетки, как телка на убой. Головы коснулись чьи-то руки. Наверное, мамка, умудрившаяся протиснуться вперед. Лязг холодного металла на запястьях. Тычок в спину от конвоира. Хлопки ладоней. Довольные крики. Ругань и громкий голос судьи, призывающий к порядку. Но страшнее всего была пустота, медленно расползающаяся по груди, обдающая морозом сердце.

Интервью.

Закончив, я откинулся на стуле и потянулся к пачке сигарет, лежащей на столе. Сидящий напротив мужчина, казалось, ничуть не удивился моему рассказу. В его взгляде не было брезгливости, к которой я привык. Была одна лишь задумчивость, о чем говорил слегка расфокусированный взгляд и верчение шариковой ручки в пальцах. Блокнот, лежащий перед ним, был исписан мелким, убористым почерком. На одной из страниц я даже заметил свой рисунок. Что ж, у этого журналиста талантов, судя по всему, было с избытком.

- Редко встретишь человека, который спокойно воспримет мою историю, - улыбнулся я, чиркая зажигалкой.
- Почему вы решили обратиться ко мне, Максим? – чуть подумав, спросил журналист. Он подался вперед и, улыбнувшись, посмотрел мне прямо в глаза, словно пытался именно там найти ответ. – Или это секрет?
- Нет никакого секрета, Вань, - хмыкнул я. – На репортаж твой наткнулся, когда на зоне срок мотал. У нас в красном уголке телевизор стоял, порой разрешали некоторым заключенным новости смотреть. Там я тебя и увидел.
- А что за репортаж был?
- А, про молодежные субкультуры вроде. Ну, про скинов, нефоров, и так далее, - ответил я. – Не ожидал я в этом репортаже свой город родной увидеть. А еще не ожидал увидеть честность. По ящику про такое точно не говорят. Редкость в наше время, а уж там, за решеткой, и вовсе что-то загадочное, и мистическое. Зацепили меня слова ваши в самом конце выпуска. Что человеком быть сложно, но важно и нужно. Как-то так, кажется, если не путаю.
- Нет, не путаете. Это я в одной книге прочитал, так и появилась своя, так сказать, фишка, которой я выпуски заканчиваю. Все же темы поднимаются сложные.
- Это еще одно причина, почему я вам написал. Конечно, контакты ваши найти сложно было, но знакомцы помогли. Все ж Иван Селиванов в нашем городе один.
- И вы решили рассказать свою историю мне?
- Ага. Были причины.
- Получается, после суда вы отправились на зону?
- Ага, - снова кивнул я. – Честно все десять лет отсидел. Говорил же, что шумиха поднялась знатная? Да и кто бы мне УДО дал, особенно после всего, что случилось. Ваш брат так-то и статьи по моему делу настрочил, и репортажи были. Не честные. Показательные.
- Когда вы на связь вышли, я их просмотрел. Однобоко, - честно признался Иван, вызвав у меня улыбку.
- Само собой. Там только одну сторону показали.
- Почему вы решили другую показать?
- Устал в себе это держать, - вздохнул я, выпуская дым в сторону открытого окна. На улице вовсю царила весна, напоминающая о приходе тепла звонкой капелью и сладостью в воздухе, но на душе у меня все еще царила стужа. – Тогда я еще молодой был, глупый. Все понятиями прикрывался. Мол, стыдно для ровного пацана жаловаться. Терпи, будь сильным. Когда тебе талдычат об этом двадцать четыре на семь, поневоле привыкаешь. Да и увидел я многое. Там, по другую сторону. Но о зоне рассказывать не буду. Там материала не на репортаж, а на целую книгу. Утомитесь еще.
- К долгим разговорам я привычный, - рассмеялся Селиванов.
- Верю. С утра сидим, как-никак, - согласился я.
- Не устали?
- Нет. Наоборот, полегче стало, как высказался. Если репортажа не получится, так считайте это исповедью. Исповедью человека, который искренне раскаялся в своих грехах. Но я не жду прощения или понимания. Не заслужил. А люди что? Люди грязь любят. Любят, когда вскрываются гнойные нарывы чужой жизни. Любят копаться в гное этом, исповедях чужих. Кому-то своя жизнь слаще становится, а кто-то, как я надеюсь, задумается. Задумается, как живет и как поступает. Но мы уже к финалу приближаемся.
- Ваша история по-своему интересна, - чуть подумав, ответил Иван. Он тоже закурил и постучал пальцами по столу. – Думаю, людям будет полезно ее услышать.
- Спасибо. Надеялся на это, - кивнул я. – Ладно, идем дальше. Как уже говорил, немного осталось. Этапом меня забросило на зону под Ростовом. Единственная радость, что не в мороз. Я так-то человек южный, мне тепло ближе. На деле же зона на многое мне открыла глаза. Когда ты двадцать четыре часа в сутки трешься с одними и теми же людьми на протяжении десяти лет, не прозреть попросту невозможно. Да и как иначе, если те, кому ты верил, сами тебе в этом помогают. В первый год я понял, что все эти понятия, по которым мы жили, на самом деле хуйня собачья. Их извращают и искажают себе в угоду. Лицемерие всегда идет рука об руку с понятиями. За добрыми словами и притворной вежливостью всегда скрываются звери, готовые вцепиться тебе в глотку, чтобы перевернуть ситуацию в нужную себе сторону. Я видел, как опускали людей за одно безобидное слово. Видел, как прощали ложь одним, и как за ту же ложь жестоко наказывали других. Видел, как гасли людские души, попав за решетку. За год человек чернел, превращался в тень, а потом попросту исчезал. Просто потому что так решили по понятиям.
- Можете пример привести? – поинтересовался Иван, заставив меня задуматься.
- Да, хули. Примеров там этих великое множество, на самом деле. За других говорить не буду. Скажу за себя. Например, за все десять лет отсидки меня навещали только родители, да еще один человек, которого я точно не ожидал увидеть. Для остальных я, судя по всему, умер. Как и множество других сидельцев.
- А друзья?
- Друзья? - усмехнулся я. – Как оказалось, друзей у меня никогда и не было. Разве что Афанасий немного помог, когда я только на зону заселился.
- Чем?
- Маляву прислал, где обрисовал, кто я по жизни. Признаюсь, это избавило от многих проблем, с которыми первоходки сталкиваются. Видел я, как их калечат и ломают. Понятно, что себя в обиду я бы не дал, чай не сопливый пацан, который тени собственной бздит. Так что благодаря маляве я получил статус приличного сидельца, а таких никто не прессует. Ну, дальше интереснее.
Я первых свиданок ждал похлеще свободы. Жаждал объяснений, как так получилось, что вместо условки схлопотал реальный срок. Ждал слов поддержки от тех, кого считал друзьями. Хули тут, мы через столько вместе прошли, что я на тот момент о пацанах своих плохо не думал. Пока родители меня проведать не приехали. Тогда-то и полезла правда. Тягучая, как говно после недельного запора. И такая же болючая. Пацаны мои, оказывается, следакам с радостью все слили. Может, Рубин им башку задурил, может сами испугались срока. Так или иначе, да соловьями они запели. Обо всем рассказали. Да в красках, блядь. Как Максимка Потапов их с пути истинного сбил, как угрозами заставлял стариков немощных обманывать. Краски яркими оказались. Десять лет ими легко нарисовать получилось. Дали бы больше, да судья, к счастью, адекватный попался. Я потом их показания прочитал, когда с делом ознакомился. По блату приобщиться получилось. Да только радости от этого испытать не удалось, сам понимаешь. Там и родаки пацанов подключились. Уболтали их все на меня валить, как Рубин советовал. Переборщили малость. Зато натуру свою крысиную сразу показали. Может, правильно сделали. Тут им бы тяжко пришлось. Сильные тут ломаются, хули о слабых говорить. А так кого условкой попугали, кого просто пожурили пальцем и отпустили.
- Вы их простили?
- Нет, - коротко ответил я, вызвав у Ивана улыбку.
- Ожидаемо.
- Простить можно многое. Я ж не зверь какой. Все понимаю. Но предательство… Тем более такое. Вряд ли когда-нибудь я смогу их простить. Ладно бы пришли, объяснили, как нормальные пацаны. А они попросту слились. Вычеркнули меня из своей жизни.
- Вы с ними встречались, Максим?
- Когда откинулся, я же домой сразу поехал. К родителям. Все имущество мое конфисковали. Не тронули только комнатушку, которую я когда-то на мамку записал, да забыл об этом. Хозяин бывший сторчался, а значит, некому было предъявы кидать. Ну да ладно. Ты спросил, встречался ли я с ними? Скажем так, пересекались на районе пару раз. Но меня родители быстро в курс дела ввели, что вообще изменилось за десять лет моего отсутствия. Можешь закурить. Слушать долго придется.
Итак. Зуб… Его я встретил день, наверное, на третий, как домой вернулся. Он все так же жил в своей однушке, которая осталась ему от бабки. Удивительнее было узнать, с кем он жил. С Ленкой Трофименко.
- Это та девушка, которую изнасиловали в промзоне?
- Ага. Мамка рассказала, что Зуб, как условку получил, за ум взялся. Открестился от всего незаконного, на работу в ЖЭК устроился электриком, а потом и с Ленкой сошелся. Любил же он ее. До безумия. Да понятия не давали ему шаг нужный сделать. Ленка… Ленке туго пришлось, когда от нее все отвернулись. В дурке успела полежать. Ну, в областной нашей. Кишке. Ты ж вроде там альтернативку проходил, да?
- И это раскопали? Было дело, - улыбнулся Иван. – Так, и что с Леной?
- Туго с ней все было. После дурки она на хмурого серьезно подсела. Это я еще застал, да решил не вмешиваться. Не по понятиям было с такими общаться. Их подчеркнуто не замечали, а жизнь их… ну, это их жизнь. Сами себе хозяева. Короче… Ленка головой тронулась малость, а хмурый ее окончательно добил и в вафлершу превратил, которая за дозняк у любого за щеку возьмет. Мамка говорила, что она вечно по двору бледной тенью шарахалась. Все искала, где бы денег на дозу взять. Такой вот ее Зуб и подобрал, а потом сделал то, на что мы так и не решились. Накормил, помыл и в реабилитационную клинику к Балалаеву Олегу засунул. Ну, он вроде помощник Шаманова, депутата.
- Да, я знаю его. Приятный человек, - кивнул Иван.
- Так вот. Ленка после клиники другой вернулась. Мамка говорила, что она и до того тощая была, а тут вообще пиздец. Да только все изменения заметили. Раньше она с глазами потухшими ходила. А тут… улыбается. В общем, удалось ей слезть. Долго я не решался с ней заговорить.
- Боялись?
- Стыдился скорее. За то, что повел себя, как идиот. И не помог, когда она нуждалась в помощи. Все, блядь, верил, что не понятиям таким зашкварным руку помощи подавать. Хорошо хоть Санек нашел в себе силы и ум. Хотя бы за это его можно похвалить. Но самое смешное знаешь в чем? Ленка – единственная, кто ко мне, не как к чумному отнеслась, когда я откинулся. Я на улице с ней пересекся, так она обниматься полезла. Еще и извинялась, что на зоне не посещала. Хотя должна была меня нахуй послать и забыть, как страшный сон.
- Возможно увидела в вас родственную душу, - задумчиво обронил Иван.
- Тоже так думаю. Она так-то тоже изгоем стала, как ее Пельмень с дружками изнасиловал. Еще и хмурый, и дурка, и со здоровьем проблемы. Изнасилование само по себе страшно, а хмурый ее вовсе добил. Чуть окончательно не угробил, да смогла вылезти, чему я только рад.
- А Зуб?
- А хули Зуб. Он, увидев меня, идущего навстречу, в кусты ломанулся, а потом за дом слинял, сука, - фыркнул я. – Так и не хватило смелости в глаза мне посмотреть. Я не стал его прессовать.
- Почему?
- А смысл? – пожал я плечами. – Ну, дал бы ему в морду, ну высказал бы все, что думаю, чо бы изменилось? Да ничего. Сам понимаешь. За десять лет неплохо меняешься. По-другому на жизнь смотреть начинаешь. Так что я просто посмеялся, смотря, как этот муфлон через кусты удирает. Даже злости не было. Только смех, а потом равнодушие. Малого я через неделю увидел. Вылезал из коллектора, где торчки местные кучковались, сколько себя помню. Оказалось, что, чуть не получив условку, он серьезно на хмурого подсел. Я его и не узнал поначалу. Тощий, плешивый какой-то. Раньше крепким, борзым был, а тут развалина шатающаяся. Видно, как хмурый его почти погасил. Он меня тоже не узнал. Мимо прошел, угашенный. Бормотал себе что-то под нос, улыбался странно. Одноклассника потом встретил. Он за Малого пояснил. Как оказалось, на наркоте он давно сидел. Шифровался хорошо, а мы не замечали. Потом условку получил за аферы и на дно начал скатываться. Хули, он же привык, что деньги к нему от кого-то текли, а свою идею придумать ума не было. Назанимал у всех знакомых, потом подворовывать начал. На работу его никто не брал, да и кому он нахуй нужен с условкой. Дворником и грузчиком идти не захотел, все ж в дурмане проще от жизни прятаться. Пока он в тебе человека не убьет окончательно. С Малым так и получилось. Если Зуб хотя бы в какое-то подобие нормальной жизни попал, то Малой даже пытаться не стал. Жмых… Жмых, конечно, отчудил.
- А с ним что? – поинтересовался Иван, когда я замолчал и снова потянулся к пачке сигарет.
- Отчима своего ебнул. Наглухо. Батя у него и так не сахар был, а тут совсем берега попутал, когда Жмых условку получил. Начал прессовать его, что, как чмо поступил. Меня подставил, чтобы самому вылезти. То, что он сам так поступал, батя Жмыха как-то умолчал. Ну, к логике понятий я еще вернусь. Не время пока. Жмых на синьку подсел, а в один момент не выдержал. Когда батя его, напившись, опять начал до матери доебываться, он в кладовку за молотком сходил…
- Ужас.
- Ага. Короче, сидит он сейчас. Где, я не знаю. Да и не хочу знать. Афанасий мне как-то сказал, что выбор мы сами делаем. Он свой выбор сделал. Может судьба его так наказала, или собственный идиотизм. Поди теперь разбери, где начало, а где конец. Так-то я его в узде держал, да и батя его не залупался, пока мы в силе были. А тут все, кончилось терпение. Вот и сорвался.
- Раз уж вы упомянули Афанасия, так же известного, как Герцог, как сложилось ваше общение, когда вы освободились? – шариковая ручка забегала по бумаге, готовясь записать все, что я расскажу.
- Общение не сложилось, - криво улыбнулся я, заставив Ивана удивиться. – Да и о каком общении может идти речь, когда Афанасий фактически предал того, кто ему верил? Я был очень удивлен, когда услышал приговор.
- Да, вы упоминали, что Афанасий обещал вам условный срок.
- Было дело, - кивнул я. – Собственно, поэтому я и согласился взять всю вину на себя, надеясь, что мне смягчат наказание. Не догадывался только, что этого Афанасий и добивался. Поскорее отвести от себя подозрения и использовать меня, как разменную монету. Знаешь, Вань, на зоне время течет иначе. И от мыслей, которые посещают твою голову, не убежать. Они приходят во время работы, приходят во время обеда и ужина, приходят ночью, прогоняя сон. У меня было достаточно времени, чтобы хорошенько подумать. И понять, почему Афанасий поступил так, как поступил. Тут-то мы и перейдем, пожалуй, к тому, почему все эти блатные понятия я теперь на дух не переношу. Потому что увидел настоящие лица тех, кто прикрывается понятиями. Казалось бы, зачем такому уважаемому человеку, как Афанасий, тереться с пиздюшней?
- Они податливы, - догадался Иван.
- Именно. Задурить голову блатной бравадой легко. Тем более простым пацанам с района, которые живут по примитивным законам, где прав тот, кто сильнее, и за кого впишутся, в случае чего, приличные люди. Взрослые люди на всю эту хуйню вряд ли купятся. И сто раз подумают, прежде чем вписываться в блудняк. То ли дело дети и подростки. Они в этой хуйне начинают вариться еще в школе. Где-то помогают старшие братья, уже успевшие побывать «по ту сторону закона». Где-то родители, отдавшие детей на воспитание улице. А где-то добрые соседи, как Афанасий, радостно делящиеся мудростью с молодежью, неплохо так засирая мозги. Кто знает, сколько у Афанасия было таких вот компашек, как наша. Мы занимались аферами, а кто-то мог гулять по квартирам, толкать того же хмурого, выбивать долги не умом, а кулаками. В кошельке таких, как Афанасий, все мы были разменной монетой. Такую и придержать неплохо, и спустить, если нужда приспичит. Вот нас и спустили. А конкретно, меня.
- Вы не боитесь об этом говорить? Я к тому, что такие, как Афанасий мелочны и мстительны.
- Нет, не боюсь. Наоборот, хочу об этом рассказать. Глядишь, наукой станет тем, кто решит повестить на красивые слова о воровской чести и блатном братстве, - усмехнулся я, стряхивая пепел в массивную пепельницу. – Первым, что знать надо, так это то, что нет никакой дружбы в блатном мире. Есть кенты, есть кореша, с которыми ты вписываешься в дела, делишься добычей, а как на горизонте появляются серьезные проблемы, расхлебывать их приходится самому. Можешь быть уверен, что даже покровители Афанасия слили бы его и не моргнули, впишись он во что-то гиблое. Но, пока он полезен, его будут опекать. Как он опекал нас. Года через два на зоне я догнал, почему Афанасий, так сказать, пропал с радаров. Он понял, что рано или поздно мои глаза откроются. Тем более, в таком месте. И я сам увижу, каким великим лжецом был мой сосед. Догнать-то я догнал, да хули толку? Легче не стало. Ну а когда я откинулся… он просто сделал вид, что ничего страшного не произошло.
- Серьезно?
- Абсолютно. Он перехватил меня у подъезда, когда я с рынка возвращался. Вышел из своей квартирки, пахнущий одеколоном, гладко выбритый, со все теми же добрыми и всепонимающими глазами. И поступил так, как я ожидал. Начал жаловаться. Жаловался, как его трясли менты. Как просело его здоровье. Как плохо идут дела в последнее время. Ну и как же не подсластить бочку говна? Пошла похвала… как я заматерел, какую важную школу жизни прошел, как научился один справляться с трудностями. Не то, что мои пацаны, скатившиеся на самое дно. Забавное в другом. Я так и не сказал ни слова. Просто стоял и молча его слушал. Без улыбок, без эмоций, без привычных киваний. Я видел перед собой трусливого старика, которого выгнала из дома не необходимость извиниться перед тем, кто ему верил, а обычный страх. Впрочем, зря он боялся. Пиздить его не было необходимости. Мысли об этом я отмел еще в первый год, поняв, что никакое избиение не принесет мне морального удовлетворения. Жизнь вообще штука непредсказуемая. Кто знает, каким будет ее следующий фортель. Афанасия она все же наказала. Наказала и его дочь, стершую меня из памяти сразу же, как я попал за решетку.
- Хм, - задумчиво протянул Иван. – И каким же было наказание?
- Афанасия сожрал рак. То ли его самокрутки виной, то ли бурное прошлое, то ли карма, сука, и впрямь существует, - усмехнулся я. – За год он высох и из дома почти не выбирался. Машка, его падчерица, залетела от какого-то мужика, который попользовал ее и бросил одну с ребенком на руках… Я как-то раз у родителей дома гостил, свидетелем их ругани стал. Ругались они знатно, впервые я слышал, чтобы Афанасий на Машку голос поднял. А орал он громко. Вафлершей ее называл, которая столько хуев перепробовала, что он дышать с ней одним воздухом не может. Ну, Машка в отместку его в дом престарелых оформила. Шаманов как раз в районе у нас парочку открыл. Вот и доживает он там свою удивительную жизнь. Одинокий, озлобленный и всеми покинутый. Разве, что теть Ирина забежит проведать его. Раз в три месяца. Ей внука хватает. И дочери, которая по хуям скачет, как умалишенная.
- Занятная история, - кивнул Иван, дождавшись, когда я закончу. – Но вы сказали, что в тюрьме вас навещали только родители. И еще один человек, которого вы не ожидали увидеть. Кто это был?
- А, да, - улыбнулся я и хлопнул себя по колену. – Запамятовал. Где-то через год ко мне Галка на свиданку приехала. Сначала с родителями моими, а потом уже сама.
- Та девушка из деревни?
- Да. Веришь-нет, Вань, да ждала она меня реально. А потом, устав ждать, у бабушки моей телефон родителей подрезала и им позвонила. Ну а те, само собой, всю правду ей и рассказали. Где я и что я.
- Ее это, судя по всему, не оттолкнуло.
- Нет, конечно. Галку такими вещами пронять сложно. Если уж втемяшила себе что-то в голову, так выбить это оттуда та еще задачка. Ей плевать было на все. И за что меня посадили, и на сколько посадили. Ездила, как жена декабриста. Родителям помогала, пока я на нарах куковал. За все десять лет я не услышал ни одного упрека. Разве что грустила сильно, когда заканчивалась свиданка. Хули тут, я тоже грустил. Отчаялся уже увидеть хоть одного человека, которому на меня не похуй.
- А где она сейчас? – улыбнулся Иван.
- В деревне, как обычно, - вздохнул я. – Аккурат, как я откинулся, бабушка умерла. Родители еще думали дом ее продать, да что-то закрутились, а тут еще я нарисовался. С узелком своим, как ежик в тумане. Первые полгода груши дома околачивал, пытался место свое найти, да хуй там плавал. Если у тебя клеймо в биографии в виде отсидки, то нахуй ты никому не нужен. Нормальную работу не найти. Как только узнают, что сидел, сразу же брови домиком и отказ. Я же на зоне не лентяйничал. Работал исправно. Пригодилась шарага и знания полученные. Вот только на воле не сложилось. Единственная маза была в ЖЭК устроиться, да и там не срослось. То ли Зуб поспособствовал, то ли решили еще одного зэка не брать, не знаю. Так или иначе, первые полгода я у родителей на шее сидел. Были, конечно, мелкие шабашки. То соседям проводку поправить, то щиток у кого-то закоротило, а жэковские электрики хуй забили. Тут я на помощь приходил, получал свою копейку и гадал, как жить дальше. Радостного мало было. Как откинулся, на меня все зверьем смотрели. И старые соседи, и новенькие, заселившиеся в наш дом, пока я срок мотал. Нет-нет, да слышал их шепотки. «Уголовник», «аферист», «бандит». Сам понимаешь, мало приятного. А тут мамка с собой в деревню позвала, дом бабушкин разобрать, да по хозяйству подсобить. Ну, я и поехал. Хотелось и Галку увидеть, и просто походить по улице, не боясь косых взглядов и шепотков. Там-то всем похуй, сидел ты или стоял. Своих обездоленных, да озлобленных хватает. А как приехал, так пропал.
- В каком смысле? – поинтересовался Иван.
- Я будто на свободе оказался, - улыбнулся я. – На настоящей такой, а не иллюзорной. Соседи со мной здоровались, смеялись, болтали о всяком, сочувственно кивали, когда я о сроке рассказал. И никакого осуждения. Днем с мамкой по хозяйству управлялся, вечером чаи гоняли, пока я к Галке не уходил. Хорошая она…
- Галя?
- Ага. Ни словом не обмолвилась про то, что не писал и не звонил. Что пропал и фактически забыл ее. Только улыбалась, идя рядом, и к плечу прижималась. Отвык я от таких простых человеческих радостей. Потому и надышаться этой свободой не мог. Все решил случай. Бабка одна, соседка наша, к мамке как-то в гости забежала. Пока чай пили, она рассказала, что дома у нее с электричеством беда. То отключается, то свет моргает. Ну, мамка меня и посоветовала. Вот, говорит, сын у меня. Электрик. Рукастый, головастый, враз починит. Я и починил. Там проводка вся старая была. Сгоняли с бабкой в райцентр, закупились хорошо так, а потом я за пару дней все поправил. Бабка на радостях не только деньгами отблагодарила, но и продуктами. Мяса дала, солений, картошки два мешка. А потом сельчанам обо мне растрепала. До отъезда я в работе с головой был. То этому с щитком помоги, то в доме культуре и быта электрик нужен, то искрит где-то что-то. Финансы я поправил неплохо за те пару недель. Еще и едой загрузили по полной. Ну а когда я Галку грустную увидел, которая нас провожать прибежала, в голове словно щелкнуло выключателем и свет зажегся. Яркий такой, теплый. Я увидел другую дорогу. Где не надо прятать свое прошлое, где ты нормальный человек, а не отброс общества, которому в спину плюют, когда ты мимо проходишь. Короче, перетер я с родителями, как домой вернулся. Сказал, что хочу в деревню переехать. В дом бабушкин. Мамка у меня хорошая, все поняла. А батя… батя все в картинах своих витал. Хули с него возьмешь. Как выпьет, так давай Малевича хуями крыть, уранистом обзывать и о высоком рассуждать. Так что я шмотки свои собрал, билет на автобус купил и через месяц окончательно в деревню перебрался. А еще через неделю ко мне Галка переехала.
- Счастливый финал, получается, - ответил Иван, переворачивая страницу блокнота. Я кивнул в ответ, достал из кармана паспорт и вытащил из подложки фотографию, которая всегда была со мной. Иван удивленно хмыкнул и, взяв фото в руки, присвистнул. – Это Галя?
- Ага. Галчонок мой, - снова улыбнулся я.
- Красивая девушка.

Окончание истории в двух закрепленных комментариях под постом.