Корабль работорговцев
Одна из редких фотографий сделанных на корабле перевозившем рабов, 1882 г.
Правосудие и рабство в Третьем Рейхе: жизнь и смерть "принудительных рабочих" во время Второй мировой войны
Принято считать, что преступления немцев во Второй Мировой Войне состояли из геноцида народов, проводимым СС и вермахтом. Простые немецкие обыватели знали об этом, но принимали как должное или неотвратимое. Кто-то даже участвовал в сопротивлении. Считается, что после войны большинство преступников было осуждено. Но на самом деле даже гражданские немцы практически принимали участие в преступлениях. Никакого наказания за это они не понесли, а кто-то даже сделал карьеру и занял высокую государственную должность. Тут мы рассмотрим этот тезис на примере рабства и правосудия в Третьем Рейхе.
Цвангсарбайтеры
„Русские мыслят совсем иначе, чем мы, и находятся намного ниже нашего уровня культуры. Поэтому с ними нельзя обращаться или судить по нашим законам. Наказание за воровство с поля, мелкую кражу, бродяжничество и за нарушение контракта по немецким стандартам было бы абсурдом. Таким образом невозможно избавиться от похождений этой напасти, ставшей чумой. Потому нами одобряется ликвидация русских полицией, для решения этой проблемы”.
Такими словами прокурор города Нордхаузен обосновывал в сентябре 1942 года практику полиции, расстреливать цвангсарбайтеров (принудительных рабочих), т.е. рабов. За малейшие прегрешения им грозила расплата жизнью в Гестапо или перевод в концлагерь, где их ждало “уничтожение работой”. В большинстве случаев правосудие даже не подключалось к расправам над цвангсарбайтерами. Но в данном случае это задокументированная попытка юридически обосновать убийство людей полицией на территории Германии.
Право в бесправье
Несмотря на формально действующие законы, Третий Рейх нельзя было назвать правовым государством. Гестапо постоянно вмешивалось в судебные дела. А такими решениями, как выше, высказывалось полное согласие с идеологической составляющей преступного государства.
Однако недостаток прав не означал нехватку юристов в Рейхе. Они были включены во все ключевые действия национал-социалистического аппарата, а значит и в преступления. Юристы вносили свой вклад в организацию принудительных работ. Они выстраивали фундамент законности и подгоняли изложение законов под идеологию государства.
Официально рабства в Третьем Рейхе не было, а потому принудительные рабочие получали трудовой договор. Но этот договор заключался на особых условиях, без возможности расторжения со стороны рабочего. Дабы создать видимость законности, закон о правах рабочих снабжался юридическими пояснениями от юристов. Таких как Карл Ниппердай, который и после 1945 был одним из самых известных юристов по вопросам прав рабочих, а с 1954 по 1963 год был президентом Федерального суда по трудовым делам Германии (Bundesarbeitsgericht).
В пояснениях к закону объяснялось почему права рабочих не распространяются на лица “низших рас”, советских военнопленных, “Остарбайтеров” (рабочих с Востока), цыган и евреев. В то время когда немцы, устроившиеся на работу, состояли в “трудовых отношениях”, то работающие принудительно состояли лишь в “отношениях по занятости” и на них распространялось “особое право”.
Ганс Карл Ниппердай, юрист “узаконивавший” применение принудительных рабочих, сформулировавший т.н. “особое право” для них
Система принудительного труда “узаконивалась” изданием особых предписаний, как например, “Обязательство по обслуживанию”, “Преступления против рабочей дисциплины”, “Нарушение трудового договора” и “Неверность работе”. Причём если обычный рабочий нарушал трудовой договор, его ожидало наказание, связанное с рабочим местом, как например выговор или увольнение. Принудительные рабочие несли “уголовную” ответственность, включающую намного более тяжелые наказания, вплоть до лишения жизни.
Все правила жизни принудительных рабочих были прописаны в постановлениях, как и наказания за нарушение этих правил. К примеру, смертная казнь предусматривалась за “...враждебное поведение, враждебные высказывания, а также открытое враждебное настроение против германского народа…”
Что такое принудительные работы
Десятки миллионов людей были принуждены к работам во время существования Третьего Рейха. Начало было положено в 1933 году, когда сгоняли в концлагеря нежелаемых для национал-социализма граждан Германии, таких как коммунистов, цыган, евреев и гомосексуалистов. Там им приходилось выполнять принудительную работу.
Большое количество принудительных рабочих было из захваченной позже Польши. Евреев сгоняли в гетто и принуждали к работам, предварительно забрав возможность работать на нормальной работе. Примерно от 22 до 27 миллионов граждан СССР принуждали к работам после начала операции “Барбаросса”. При этом далеко не все угонялись для этих работ в Германию. Людей заставляли строить дороги в тылах вермахта, укрепления, или разминировать минные поля. Женщин принуждали к проституции в публичных домах для вермахта или для самих принудительных рабочих, чтобы избежать кровосмешения последних с немецкими женщинами.
Принудительные рабочие города Орша чистят от снега железнодорожные пути на вокзале
Также применялись люди из других стран, включая Францию и Италию. Например, после капитуляции Италии и свержения Муссолини в 1943 году немцы взяли итальянскую армию в плен. Итальянцы, думая, что война для них окончилась, легко сдавались, но местами оказали сопротивление. После массовых расстрелов итальянских солдат и офицеров, оставшихся отправили в Германию на работы. Какую-то часть людей удалось заманить обманом, обещаниями больших денег. Но на 5 миллионов привезенных в Германию рабочих приходилось меньше 200 000 добровольно приехавших, т.е. меньше 4%.
Цели принудительного труда включали в себя:
- замену служащих в армии мужчин на рабочих местах;
- экономия денег для немецких фирм (принудительные рабочие почти ничего не стоили);
- заработок для государства (принудительные рабочие выдавались фирмам государством за определённую, хоть и низкую, плату);
- уничтожение трудом нежелательных рас (евреев, поляков, русских).
Принудительные рабочие в Бельгии прокладывают кабель
Для принудительных рабочих были выпущены специальные указ. В 1939 вышли указы для поляков, и в 1942 указы для восточных рабочих - остарбайтеров. Остарбайтерами назывались граждане СССР. Рабочий день длился ориентировочно от 10 до 14 часов без перерывов на обед. Не действовали никакие предписания применения защитных средств, что делало таких рабочих желанными кадрами в химической индустрии. Фирме IG Farben не приходилось тратиться на защитную одежду при работе с кислотами. Оплата труда таких рабочих с Востока и с Польши была запрещена и каралась смертной казнью или ссылкой в концлагерь.
Удостоверение личности принудительного рабочего из Литвы
Дети принудительных рабочих
Принудительные рабочие не обладали правами обычного рабочего. Их дискриминация происходила постоянно. От ограничений передвижения в рабочее и в свободное время, до отсутствия прав матери.
Будущим матерям не разрешалось пребывание в немецких больницах из страха расового смешения. Потому создавались отдельные бараки или целые лагеря для родов. В этих лагерях были родильные комнаты, ясли и детские дома для принудительных рабочих, которые снабжались и оснащались очень скромно. Также они содержались в очень плохих гигиенических условиях.
Беременным женщинам приходилось работать до последнего срока, а вскоре после родов опять выходить на работу. Национал-социалистическая политика предписывала по возможности дешёвое содержание принудительных рабочих и предотвращение беременностей.
Дети принудительных рабочих получают еду. Фото сделанно Ротой Пропаганды для немецкой прессы. Дети тут показаны чистыми, здоровыми, получающие полную тарелку борща. Фотография должна показать, как хорошо идут дела у принудительных рабочих в Германии и тем самым приманить новых добровольных рабов
Но так как полностью избежать этого не удавалось, предписывались принудительные аборты. Примерно 25% беременностей польских и русских женщин были преждевременно прекращены. Взращивание “нежелательных” детей предписывалось тут же, как рабов, или же умаривание их голодом. Для этого предусматривались специальные помещения, созданные по указу Генриха Гиммлера, где дети скрыто от посторонних глаз умирали предоставленные сами себе и никому не мешая. Самый большой известный лагерь для рожениц и абортов был в Вальтроп-Хольтхаузен, где по самым скромным оценкам было уморено 500 младенцев.
Лагерь для рожениц и абортов Вальтроп-Хольтхаузен. Снимок сделан с американского самолёта в 1945. Врачи и акушерки были русскими военнопленными. Женщины спали на бумажных мешках, набитых опилками. Рожали на деревянном столе. Перед штрафным бараком стояла виселица. На ней была повешена одна женщина врач за то, что слишком многим женщинам выписывала больничный
Дети, родившиеся в ужасных жизненных и гигиенических условиях, были часто подвержены болезням и порокам. Их иногда все же привозили в больницы с тяжелейшим несварением желудка, а их кожа была зачастую покрыта фурункулами и экземами. Судьба тяжелобольных детей решалась в соответствии с предписаниями национал-социалистической идеологии об убийстве больных, порочных и инвалидов.
Место захоронения уничтоженных новорожденных детей. Кладбище Хохштрассе в г. Брауншвейг
Лагерь для рожениц в Брауншвейге был открыт в мае 1943 года. Одновременно там жило до 30 женщин. Срок их пребывания ограничивался 8 днями. После этого их возвращали в свой лагерь, а дети оставались в детском доме. В середине мая родились первые дети в этом лагере, а пару недель спустя они уже вовсю умирали от плохого снабжения. К новому году 1943-1944 в детдом заглянул немецкий врач. Но условия содержания детей не улучшились. Одна эпидемия среди детей следовала другой. Рвота, диарея и кожные заболевания были постоянными гостями. Исследователь Раймунд Райтер пишет, что свидетель, побывавший в июне 1944 в доме, отметил “катастрофические условия”. Туалеты и ванные комнаты были загрязнены и завалены грязными покрывалами и бинтами. Черви ползали повсюду, а в ванной комнате лежало три трупика умерших детей. Умерших копили в доме, потом упаковывали в 10 кг коробки из под маргарина и увозили на кладбище, где их закапывали в общих ямах. Женщины в основном знали об этих условиях, и пытались спрятать детей в лагерях, где они жили. Несколько раз матери вламывались в дом, пытаясь выкрасть детей.
“Особые суды” для рабов
После прихода к власти, национал-социалисты издали 21 марта 1933 года предписание о создании “Особых судов” в каждом Высшем Окружном суде. Их целью было проведение ускоренных процессов. Как скоро всем участникам предстояло явится в суд, продолжительность и объём сбора доказательств решался произвольно тут же. Решения этого суда зачастую не подлежали апелляциям.
Полномочия суда в ходе войны постоянно расширялись. Например 5 сентября 1939 года было издано “Предписание против народных вредителей”. Это предписание содержало очень абстрактные формулировки, тем самым расширяя рамки возможных приговоров для обвиняемых. За малейшую провинность могли “по закону” карать смертной казнью. Судьба обвиняемого зависела лишь от того, сможет ли суд охарактеризовать его как вредителя, или нет.
25 ноября было издано предписание “Запрещённого обращения с военнопленными”. Оно запрещало любые отношения с пленными, выходящие за рамки рабочих нужд. Таким образом “узаконили” наказания за связи и дружбу с пленными, находящимися на принудительных работах. Немцев, входящих в такие связи, штрафовали сроком в тюрьме строгого режима - “цухтхаус”.
На службу в такие суды предписывалось брать только “политически особо подготовленных” людей. “Особые суды” стали важным оружием режима против политических противников и других враждебных элементов. Одновременно ими поддерживалась дисциплина в народе при лишениях военного времени. Власть могла совершать на “законном” основании любые преступления. Роланд Фрайзлер, президент “Народной Судебной Палаты”, высшего судебного органа Третьего рейха для политических преступлений, называл “Особые суды” - “Танковыми войсками правосудия”.
Роланд Фрайзлер, нацистский государственный деятель, статс-секретарь имперского министерства юстиции Германии. Один из организаторов холокоста. Лично вынес 2600 смертных приговоров
Усмирение принудительных рабочих оставалось делом гестапо. Указ Рейхсфюрера СС и президента полиции от 20 февраля 1942 года, гласил:
Борьба с отсутствием дисциплины, включая отказ от работ и небрежную работу, является делом полиции
Отсутствием дисциплины можно было назвать что угодно. Тем самым гестапо полностью развязывались руки. Объём наказаний выбирался по усмотрению гестапо и мог включать отбирание еды или “особые меры” - уничтожение. Часто “недисциплинированных” рабочих переводили в концлагерь, где их ожидала смерть.
Смертные приговоры
Особенно много смертных приговоров “Особые суды” вынесли по обвинениям во вредительстве, главным образом за мародёрство. При этом принудительные рабочие не могли по настоящему заниматься мародёрством, так как постоянно были под надзором. Но дело в том, что при расчистке завалов от бомбёжек изголодавшиеся люди брали в разрушенных домах какую либо еду. Их заставляли выполнять тяжелейшую работу по 12 часов в сутки и более, а кормили очень плохо. Соблазн взять с пола в разрушенном доме кусок хлеба был велик. Если при этом их ловили, то смертной казни им было не избежать.
Принудительных рабочих из поляков и граждан СССР наказывали жёстче, чем из западных европейцев. Например, решением “Особого суда” от 20 ноября 1941 года три молодых поляка были приговорены к длительным срокам заключения из-за “непристойного поступка” в отношении семилетнего немецкого ребёнка. Но “Имперский суд” перекрыл этот приговор своим, вынеся смертную казнь. При этом “Особый суд” подвергся критике за то, что не учёл национальность преступников.
При осуждении граждан СССР судьи вообще не знали снисхождения. Например, Ивана Шепилова “Особый суд” города Брауншвейг приговорил 19 апреля 1944 г. к смертной казни за то, что тот при расчистке завалов от бомбардировок взял из разрушенного дома пару штанов, полотенце, носки и две банки сгущёнки.
В случае, если принудительным рабочим удавалось избежать смертного приговора, их судьба складывалась не менее трагично - их ожидал концлагерь.
Наказание беглецов было не менее тяжким. Принудительно вывезенные из своей страны или заманенные обманом принудительные рабочие, изнурённые тяжким трудом, бежали, пытаясь попасть на Родину. Чтобы добыть пропитание, им приходилось воровать.
Типично сложилась судьба итальянца Франческо Паолин, которого вывезли в возрасте 17 лет в 1944 году. Не выдержав издевательств надсмотрщика, он убежал вместе с одним русским. Чтобы прокормиться, они залезли в чей-то сад, стащив там хлеба, консервированного мяса и мармелад. Полиция, поймав их, отправила в концлагерь. Но Франческо смог снова убежать вместе с русским. Девять дней им удавалось прятаться, после чего их поймали. “Особый суд” города Брауншвейг 9 января 1945 года охарактеризовал его, как “типичного вредителя”, что означало смертную казнь, несмотря на юный возраст. Перед казнью мальчик написал прощальное письмо маме. Но оно не было отправлено, а лишь цинично прикреплено к актам, как вещественное доказательство.
Некоторые из подростков пытались вырваться из такого места путем устраивания небольшого пожара, который было легко обнаружить и потушить. Делалось это из-за безвыходного положения и отсутствия опыта в таких ситуациях. Они, по глупости своей, думали что их переведут в другое место, где будет лучше, или отправят назад, домой. Но судьи, долго не колеблясь, выносили смертные приговоры, не входя в положение подсудимых и не выказывая понимания.
Так произошло с польским парнем Валерьяном Вробелем. Он пытался убежать с фермы, на которой его заставляли работать. Когда побег не удался, он поджёг сарай, за что был приговорён к смерти. Такая же участь постигла насильно вывезенную полячку Янину Петровску в возрасте 14 лет. Ей не помогло даже чистосердечное признание и то, что она помогала спасать животных из подожжённого сарая.
Повешенный принудительный рабочий. Подпись гласит: ”Они не хотели работать на Германию.” Фото из коллекции солдата вермахта Фритца Лавена, попавшего в плен летом 1944 г.
Для смертного приговора поляка, Стефана Сервиена, хватило простой ругани. Тот со своими друзьями по несчастью ругал немцев, обзывая “германскими черепами”. Он говорил, что охотно бросал бы бомбы на Германию, и что через два месяца придут русские, и работать им больше не придётся. 10-го марта 1943 года Стефана приговорили к смертной казни и казнили 6-го апреля в городе Вольфенбюттель. Не помогло Стефану и то, что работодатель был доволен работой пленного солдата.
“Словами о скором поражении на Восточном фронте обвиняемый взывал к особо опасному развитию будущего. Таким образом, высшая мера наказания полностью оправдана, для полного подавления польского сопротивления.”
Приговоры суда такого рода нужны были для “подавления поляков и вынуждения их послушания” немецкой нации “хозяев”.
Трое повешенных принудительных рабочих. Та же подпись гласит: ”Они не хотели работать на Германию.” Фото из коллекции солдата вермахта Фритца Лавена из 12-ой роты 679-го полка, попавшего в плен летом 1944 года. Снимок хранится в московском гос. архиве.
Хотя, по расистским законам Рейха, западные иностранцы стояли выше восточных по своей иерархии, но и их не миновали смертные приговоры за незначительные преступления. Насильно вывезенный 22-летний француз Раймонд Карон (Raymond Caron), был казнен в Брауншвейге за то, что воровал из беседок оставленную там еду. Его охарактеризовали как типичного вредителя рецидивиста. Двух его сообщников приговорили к тюрьме строгого режима, после срока в которой обычно переводили в концлагерь. В приговоре “Особый суд” заметил, что подсудимые злоупотребили законами “гостеприимства”. Но вряд ли это можно было назвать пребыванием в “гостях”.
Ещё смешнее было объяснено решение суда против 19-летнего бельгийца. Тот написал письмо в Бельгию своему другу, в котором описал ужасные рабочие и жизненные условия в Германии. То, что вся почта принудительных рабочих проходит цензуру, он не знал. В 1943 году его приговорили к тюремному заключению. Суд объяснил такое решение тем, что “подсудимый саботировал выстраиваемую, с немецкой стороны, политику умиротворения в завоеванных западных соседских странах Рейха и те усилия, которые Рейх прикладывает к достижению кооперации в интересах всех наций и народов материка.” Неизвестно, насколько судьи сами верили в эти слова, когда пытались таким образом оправдать свои преступления против законов человечества.
В случае с поляком, Сергиусом Майле, которого Имперский суд приговорил 10 февраля 1944 года за “антинемецкие настроения” к смертной казни, в приговоре было указано, что приговор был вынесен за “Злостную ложь о мнимых условиях обхождения с евреями...”. Дело в том, что тот имел неосторожность написать своей подруге об ужасных условиях перевозки польских евреев в концлагерь. Проводилась цензура писем, написанных принудительными рабочими домой, чего Сергиус, по всей видимости, не знал. Не допускались утечки информации о плохих условиях жизни. В Рейх пытались привлечь большее количество людей на работы. Поэтому нас не должны удивлять письма домой от рабов, в которых описаны их прекрасные жизненные условия, которых, как правило, не могло быть, учитывая законодательство и идеологию. Ведь за неразрешённые слова полагалась смертная казнь. Люди хотели послать весточку родным, но писать как всё плохо было нельзя. К сожалению, такие “оптимистические” письма часто приводятся как доказательство хорошей жизни людей, угнанных в рабство. Автор статьи считает, что такие письма о хорошей жизни раба в Германии, специально выполнялись по заказу Имперской службы труда или Министерства Пропаганды.
Запретная любовь
Особенно сильно карались любовные отношения между принудительными рабочими с Востока и немецкими женщинами. Причем отношения с “западными” принудительными рабочими не пресекались. В случае, если польский или советский парень связывался немкой, её ожидала многолетняя отсидка в тюрьме или тюрьме строгого режима (цухтхаус). После тюрьмы её положение не становилось легче, так как оттуда она отправлялась в концлагерь, где, скорее всего, умирала от тяжёлой работы, недоедания, издевательств и ужасных условий.
Ещё хуже было положение любовника. С ним расправа в гестапо была одна. Начиная с 1940 года таких “Донов Жуанов” вешали на дереве у окраины какого-нибудь селения в присутствии жителей. Позже их отправляли в концлагерь и вешали там. Точное число таких процессов не известно, но только с мая по август 1942 года зарегистрировано 1240 осуждённых за запретную любовь. Причём обязательным в таких делах было невмешательство правосудия и публичная казнь сотрудниками гестапо. Но несмотря на все запреты, любовные связи всё равно заводились в тайне.
Любовь в Минске. Фотография подписана “Дружба в Минске”. Фото из частной коллекции солдата Курта Вафнера. Из-за слабого зрения Курт служил в администрации в 332 стрелковом батальоне, охранявшем концлагерь “Масюковщина”. В июне 1943 года Курта списали на Родину. Фотографии он всегда носил с собой, что помогло им уцелеть во время бомбёжек.
Если любовные связи случались не так часто, то простое проявление заботы или человечности происходило повседневно. Но уже за протянутый бутерброд или сигарету можно было попасть под суд и загреметь в тюрьму. А вот издевательства со стороны коллег по цеху или начальства поощрялись и присутствовали практически везде. Каждый представитель “расы хозяинов” считал, по-видимому, своим долгом показать свою власть над “унтерменьшами” — недолюдьми.
Судейская независимость
Но если кто-то думает, что судьи были обязаны выносить особо жёсткие приговоры в отношении рабов, он ошибается. Формально судейские юристы были полностью независимы от режима до самого конца Третьего Рейха. Судьи, выносящие не такие резкие приговоры, не соответствующие идеологии национал-социализма, тоже встречались. И хотя их могли критиковать коллеги, они не испытывали за это никаких гонений. У судей была полная свобода не подчиняться идеологии режима.
Такой случай из 1941 года произошёл в Земском суде города Ландсхут. Крестьянин Йоханн Вайтл из селения Маркльхофен подарил одному из принудительных рабочих поляков, работающих у него, золотые часы, специально для этого купленные. Решением окружного суда его приговорили 25 ноября 1939 года за преступление против “Предписания против народных вредителей”. Он подал апелляцию, и судья Земского совета Вахингер отверг предложение прокурора на более жёсткое наказание, а затем и оправдал Йоханна. Это решение было раскритиковано в берлинской газете одним правительственным советником. Но никаких негативных последствий на службе Вахингер не имел.
Другой пример свободы судей - осуждения за преступления против “запрета прослушивания заграничных радиостанций”. По закону, за такое грозила тюрьма или цухтхаус, а в особо тяжких случаях, например, распространение новостей, - смертная казнь. Три казни поляков за такие преступления зарегистрированы в городе Эссен в 1942-1943 годах. Но во множестве других случаев судьи ограничивались тюремным сроком, или даже оправдывали подсудимых.
Судебный террор
Немецкие юристы внесли большой вклад в работу машины нацистского террора. Это не только жестокие приговоры людей, работающих принудительно на германскую промышленность. Туда же можно отнести юридическое оправдание всех преступлений, совершённых полицией и гестапо. Поддержка и согласие с преступной идеологией.
Хотя число приговорённых к смерти “Особыми судами” доходит “лишь” до 15000, не известно количество людей, казнённых полицией и гестапо без процесса. Казнённых даже не по умолчанию, а с одобрения суда.
Приговор к концлагерю хоть и не считался смертным, но в большинстве случаев вёл именно к смерти. Потому, можно и 70 % всех отправленных в штрафные концлагеря людей считать казнёнными, хотя их казнь шла более долго, с расстановкой.
К тюремным срокам поляки и советские граждане приговаривались редко. Считалось, что немецкие тюрьмы для них будут как отдых в роскошном отеле и, от природы ленивые, поляки и русские охотно находятся в немецкой тюрьме.
Некоторые представители германского правосудия, как например доктор Штепп, председатель Высшего областного суда Мюнхена, даже хотели полностью передать все компетенции по судам поляков и советских граждан полиции и гестапо. Объяснялось это тем, что слишком жестокие осуждения принудительных рабочих подорвали веру населения в правосудие Германии. Таким образом, судьба этих бедных людей перешла бы в руки полицейского произвола полностью, а суд просто умывал руки, как Понтий Пилат. Министр юстиции Рейха, Отто Тирак писал рейхсляйтеру Борманну 13 октября 1942 года:
“Ставя перед собой цель в освобождении немецкого народа от поляков, русских, евреев и цыган, я предпочёл бы передать осуждение представителей этих народов рейхсфюреру СС. Я считаю, что даже те меры, что выносят суды, лишь незначительно помогут уничтожать эти народности. Да, они уже получают самые жесткие приговоры, но этого явно недостаточно для осуществления вышеуказанного предприятия.”
Это письмо показывает, что правосудие было именно частью “машины уничтожения народов”. Ещё до этого, 18 сентября 1942 года, Тирак и Гиммлер договорились о передаче всех находящихся под арестом судебных разбирательств евреев, русских, украинцев, поляков и чехов в руки СС для “уничтожения работой”. Так постепенно, после отбора, началась передача людей, и до 30 апреля 1943 года поступили 14 700 подсудимых в концлагеря СС. Там они сразу начали умирать, и уже до 1 апреля 1943 года умерло 5900 человек из переданных.
Даже при массовых убийствах душевнобольных, правосудие значительно поработало на Рейх. Работа это проходила не на первой линии, а за письменным столом, и потому была не так ярко выражена и очевидна. Но она присутствовала повсеместно, как база, поддерживающая всю национал-социалистическую конструкцию.
Почём совесть?
Судьи-убийцы, имевшие на совести тысячи жизней, оправдывались в Рейхе существующим законом. Трезвый взгляд со стороны показывает нам полное согласие юристов с идеологией государства. Расистские и антисемитские мотивации при осуждении были нормой.
Причем по закону подсудимым даже предоставлялся защитник. Бывали даже случаи, когда защитник действительно на совесть делал свою работу, и ему удавалось смягчить наказание. Но только не в тех случаях, когда перед судом поляки или советские граждане. Не было зафиксировано ни одного суда, где защитник хотя бы показал желание защищать. На таких процессах он попросту занимал сторону обвинителя и соглашался на смертную казнь для подсудимого.
Ни один из служащих правосудия Рейха не был осуждён за судебный террор. По самым скромным подсчётам было вынесено 60 000 смертных приговоров, за которые ни один судья не понёс ответственность. Большинство несли свою службу в Германии до пенсии, с достоинством и без проявлений угрызений совести. Многие даже хорошо поднялись по карьерной лестнице. Лишь некоторые оставили свою службу после войны, впрочем, получая при этом хорошую пенсию. Зато бывшие рабы так и не получали компенсации за принудительную работу во благо Рейха до 1992 года. Выплаченные же после 1992 года суммы ещё оставшимся в живых были просто смешны.
Попытки, привлечь кровавых судей к ответственности предпринимались неоднократно. Но, по правилу "рука руку моет", судьи стояли как стена друг за друга. Прокуроры не выдвигали обвинений против своих коллег. Приговоры времён Третьего Рейха подтверждались заново, причём с той же самой аргументацией.
Это было хорошо заметно в судебном процессе, проведённом в Германии в 1960-х годах. Речь шла о девятнадцатилетней девушке Эрне Вацински из города Брауншвейг. Её казнили 23 ноября 1944 в городе Вольфенбюттель после приговора 21 октября 1944 года за “народное вредительство”. Вредителем суд её признал за то, что она в подвале разрушенного дома, в котором жила, взяла пустой чемодан.
Эрна Вацински, 1944. Фото из коллекции Хельмута Крамера
Апелляция была отклонена по причине того, что при принудительных работах на одной военной фабрике города Брауншвейг, она два раза отлучалась с рабочего места. Годами её мать пыталась добиться отмены смертного приговора посмертно, а также обвинения судьи, вынесшего смертный приговор. Ничего не добившись, она попыталась получить компенсацию. Но решение Окружного суда в Брауншвейге 7 октября 1965 года звучало почти также, как и приговор “Особого суда” в 1944 году. Окружной суд демократической республики аргументировал понятиями преступного национал-социалистического режима. Казнь девушки была обусловлена:
“...нуждами войны. Постановление о народных вредителях было необходимо для сохранения частной собственности во время войны. Особый суд действовал в соответствии с этим постановлением. Он не мог вынести иного приговора.”
Демократический суд ФРГ даже не интересовал факт избиения подсудимой при аресте, для получения признания. Его не интересовал тот факт, что с момента ареста и до вынесения приговора прошло всего 17 часов. Защитник не был заинтересован в защите подсудимой и был заказан лишь незадолго до суда. При таком подходе к делу суд даже не имел возможности ознакомиться со всеми уликами и доказательствами или опросить свидетелей. Девушку просто казнили и всё, хотя при подаче апелляции даже вынесший приговор судья, видимо, для успокоения совести, написал заметку на акте девушки, что “она создает впечатление невинной молодой особы”. Правда, её это не спасло.
Объявление казни Эрны Вацински
Интересно, что докладчик приговора стал позже председательствующим судьёй Федерального суда и считается до сих пор одним из самых квалифицированных юристов Брауншвейга.
https://vk.com/@wasilijsaizev-pravosudie-i-rabstvo-v-tretem-...
Шопен для Лопаты
ПРЕСТУПНЫЙ ПРОМЫСЕЛ МАЛО СОВМЕСТИМ с понятием семейного очага. Не случайно по старым «воровским законам» «истинный босяк» не должен был жениться, иметь свой дом. Конечно, нынче мало кто из уголовников сознательно блюдёт эти «заветы». Однако сам образ жизни «крадунов» приводит их в конце концов к потере так называемых социальных связей. От многих отворачиваются родственники, знакомые, уходят жёны, отказываются дети...
Потому так много на строгом, тюремном и особом режимах арестантов, как говорится, «без родины и флага» — то есть самих по себе. Некоторые из них, пока здоровы и молоды, не очень тяготятся этим обстоятельством. A если к тому же близким требуется помощь - тут уж арестант триста раз вспомнит, что, как поётся в песне группы «Лесоповал», —
Это блажь воровского закона,
Но у жулика матери нет.
И всплывает в памяти моей одна история — грустная и смешная одновременно. Случилось это в 80-е годы, когда ещё производство в колониях было крепким, а не упало «ниже уровня городской канализации», как говорят «сидельцы». Заработать арестант мог довольно приличные деньги — если, конечно, имел хорошую профессию и вкалывал нормально, то есть относился к касте так называемых «мужиков» — работяг.
Вот такой «мужик» чалился в середине 80-х на одной из ростовских зон. Пахарь отменный, сварщик экстра класса. С рабоче-крестьянским «погонялом» — Лопата. Бомбанул Лопата в Целинском районе какой-то ларёк по пьянке - ну, и подзасёкся: попал за «колючку» в третий раз. Бывают такие дурни: и чего, казалось бы, не жить — профессия есть, деньгу неплохую зашибает, а вот поди ж ты — всегда вляпается в блудную. Сам арестант — с Урала, на Дон залетел так, по случаю. За Уральскими горами осталась у Лопаты маманя престарелая, живущая на крохотную колхозную пенсию. Понятно, от такой старушки проку для зэка мало: на свиданку за тридевять земель не потащится (куда уж ей, развалится по дороге), деньжат не пришлёт. Наоборот, всё от сына ждёт весточку да какой-никакой помощи.
Поначалу Андрюха посылал матери небольшие денежные переводы, благо зарабатывал он на промзоне неплохо, на квиток кое-что перепадало. Но случилось так, что сварщику в очередной раз не пофартило. Дёрнула его как-то нелёгкая: решил в воскресный день перекинуться в нарды с милым старичком-узбеком по прозвищу Шайтан-арба. Благообразный мухоморчик с седенькой жидкой бородкой, старичок был майданником со стажем, чаще всего «работал на доверие»: никто из лоховатых пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного «крадуна».
Лопата нарды любил, но на деньги «шпилить» опасался. Жаден был. А тут вдруг что-то нашло. Хороший месяц выдался, вкалывал сварщик на выполнении одного срочного заказа, отвалило ему начальство приличную сумму. И решил пацан покуражить, сел с бабаём «сгонять фишку». Сел днём, а к вечеру уже оказался у Шайтана в долгах, как в шелках.
— Горачий ты малшик, - сочувственно улыбнулся Лопате старичок. — Шеш-беш — это тебе не шахмат. Зидесь думат надо. Зидесь башка хитрый нужен, а не просто зарики шивырять. A ты посмотри, сколко денги засадил — вай-ме...
- Слышишь, отец, я тебе всё отдам, в натуре, — смущённо стал оправдываться Андрюха, чтобы азиат и окружающие не решили, что он «двинул фуфло» (то есть, проиграв, не может расплатиться). — У меня и на счёте бабки есть, и ларёк, сам знаешь, каждый месяц...
- Щито ты, Андрюша, зачем этот базар пустой? — ласково успокоил Лопату Шайтан. — Я тибе щито, первый день знаю? Ты мужик с понятием, я — тоже не махновец, да? Пусть пока долг молчит. Зачем твой ларёк-хорёк, никто тибе за жабры не берёт. Спокойно паши, будешь просто на мене месячный норма выработки записывать, пажилому чилавеку на чай копейка будет падать...
Это значило, что теперь Лопата должен давать в месяц две нормы: одну — за себя, другую - за Шайтана. А тому как «передовику производства» начислялась зарплата за «трудовые достижения». Короче, попал Лопата в рабство. А кто тебя, братан, заставлял на катран лезть, если у тебя башка под хрен заточена?
С ЭТОГО ДНЯ НАЧАЛАСЬ у Лопаты суровая жизнь. Вкалывал, как чёрт на мельнице. A долгу конца-края нету... Тут ещё маманя слёзные письма шлет: самой-то мне, сынок, ничего не надо, картошки посадила, соседи молочка всегда дадут, - да вот сестрёнка твоя, Любаня, шибко приболела по женскому делу, если можешь, пришли какую копейку, больше ждать неоткуда... Раз не ответил Андрей, другой. А старушка письмецо начальству зоны затележила: что, мол, с сыночком моим? Может, беда какая приключилась? Отрядный провёл с Лопатой воспитательную беседу: ты мать-то не забывай да сестру больную! На счёте у тебя деньги есть, перечисли малость, да гляди — я проверю. Ты ведь, кажется, просился в колонию-поселение...
- Совсем оборзели дуры! — вскипел Лопата, которому пришлось-таки «отстегнуть» денег сестре и матери. — Волнуются они за меня! Мне ихние волнения дорого обходятся! Глядишь, понравится меня казачить! И так уже один чурка на шее сидит...
Решил арестант отбояриться от назойливой родни. Собрал мощную интеллектуальную группировку — Лёня Шуршавый, штукатур Арменчик и фотограф зоны Миша Ашкенази, который с гордостью именовал себя венгерским евреем, хотя сам был родом из Ярославля и Венгрию видел только на картинках. Эти «три брата и Лопата» разработали и осуществили оригинальный план, которому суждено было потрясти своей гениальностью всю зону и окрестности...
Магистральная мысль родилась в иудейских закоулках Мишиного мозга, куда он и сам с трудом мог добраться по тёмным лабиринтам извилин, опрокидывая штативы, расплёскивая ванночки с растворителями и путаясь в пулемётных лентах пыльной фотоплёнки.
— Тебя надо срочно похоронить, - заявил мудрый Миша, выслушав трагическую историю приятеля.
— Ты крышей двинулся?! — подскочил на месте Лопата.
— И шо ты верещишь, как раввин на блудницу? — поморщился фотограф. - Я же ж в фигуральном смысле. Надо ж понимать иронию судьбы. Ты уйдёшь из этой жизни с гордо поднятой головой, и друзья у гробового входа уронят скупую слезу на твоё остынувшее тело. Но это будет всего лишь красивый понт. Душераздирающий спектакль «Анна Каренина, или Каштанка под паровозом». И в этой драме тебе предстоит исполнить главную роль.
— Какую ещё роль?
- Паровоза! Он ещё спрашивает, какую роль. Жмурика, конечно. Извини, но роль без текста. Главное — вовремя захлопни зенки и укрой свои бледные ноги. А дальше, как в песне, где старушка напрасно ждёт сына домой, потому что ей скажут - она зарыдает о безвременной утрате единственного балбеса...
- Я не единственный, - недовольно буркнул Лопата. - У меня сестра есть.
— Так ты шо, предлагаешь и её похоронить? Я вижу, ты вошёл во вкус. Но на первый раз обойдёмся без массовки. Не добивай маманю. Дрожащей рукой она вскроет казённый конверт и узнает, что её сын, Кубышко Андрей Матвеевич, шаркнул кони в далёкой донской степи...
— Ага, так тебе цензор и пропустит эту «липу», — возразил Лёня Шуршавый. - В лучшем случае — шизняк, а то и месяц БУРа.
— Лёня, вот только не надо нас учить, с какого боку кушать мацу, — поморщился Ашкенази. — Через восемь дней отваливает на волю хороший пацан Сергуня Корольков. Выйдет за вахту — и тусанёт: «малявочку» в первый же почтовый ящик. Я думаю, за это время мы всё успеем обстряпать.
- А если маманя не поверит? — засомневался Лопата. — Мало ли что напишут; вдруг перепутали...
- Вот что нас, русских, погубит, так это недоверие к власти, — грустно заметил Миша. - Но раз уж я как большой художник взялся за это дело, декорации доверьте мне.
И через восемь дней хороший пацан Сергуня Корольков уже опускал заветный конверт в почтовый ящик на свободе...
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ СПЕКТАКЛЯ развернулось в той же колонии спустя полтора месяца. Заместитель начальника зоны по воспитательной работе майор Ширко субботним утром сидел в своём кабинете и грустно размышлял о превратностях судьбы, которая заставляет его, только что вышедшего из отпуска, в выходной торчать на дежурстве среди всякого уголовного сброда. Майор, вздохнув, отхлебнул из стакана чёрного, как дёготь, чая, который ласково именуется в зоне «смерть ментам», и в этот момент ему позвонили прямо с КПП — контрольно-пропускного пункта.
- Товарищ майор, тут к вам две женщины просятся на приём.
— Что такое? Какие женщины? - Мать и сестра осуждённого Андрея Кубышко. Они говорят, умер он недавно, хотят узнать какие-нибудь подробности...
- Кубышко умер? Жаль... Стоит на месяц отлучиться, обязательно ждёт какая-то поганка. Ладно. Есть там у тебя кто из прапорщиков рядом? Вот пусть сопроводит женщин ко мне в кабинет.
Положив трубку, майор Ширко опять вздохнул. Это был очень печальный майор. По жизни он пробирался, как по вражескому тылу, поминутно опасаясь подорваться на минных полях, попасть под автоматную очередь или оказаться в застенках гестапо. Каждый спокойно прожитый день он заносил в свой геройский послужной список. От судьбы Ширко ожидал только пакостей и удовлетворённо отмечал, что в этих ожиданиях она его не разочаровывает.
Смерть сварщика Кубышко была очередной, хотя и мелкой, подлянкой, подложенной лично майору. Таких специалистов на всё зоновское производство имелось лишь двое, причём второй, Мартирос Свосьян, через неделю освобождался по сроку.
- Алло! Второй отряд? Где начальник? Отдыхает после суток, туды его... A это кто? Старшина... Мусин, ты, что ли? Ну-ка, амором ко мне! Я тебе, блин кровавый, дам, что случилось! Это ты мне ответишь, что случилось! Дуй до штаба впереди собственной жопы!
В это время в дверь постучал и одновременно боком протиснулся контролёр по надзору прапорщик Пилипко.
- Товарищ майор, я тут вам женщин привёл...
— A ну зайди и закрой дверь!
Как только дверь за прапорщиком закрылась, Ширко с праведным гневом прошипел:
— У тебя что, мозги раком встали?! «Женщин вам привёл»... Мне женщин приводят в баню на блядки — а сюда посетители на приём приходят! Пригласи.
Готовясь выразить гражданкам своё сочувствие, майор сделал кислое лицо. Особо стараться не пришлось, поскольку в зоне за ним давно закрепилось погоняло Лимон, и частенько в арестантской среде можно было услышать: «Ну чего ты кисляк смандячил, как у замполита?»
В кабинет вошли ещё достаточно бодренькая пожилая женщина лет шестидесяти — шестидесяти пяти, и другая — высохшая, с поблекшей желтоватой кожей, поникшая и измотанная. Возраст её определить было невозможно, он колебался от тридцати семи до семидесяти трёх. Это была Любаня, младшая сестра Андрюхи Лопаты.
— Здравствуйте. Сочувствую, честное слово, искренне сочувствую. Ваш Андрей был одним из лучших работяг в колонии, мы его готовили к переводу на посёлок. И вдруг - такое... Знаете, я сам только что узнал! Я-то всего два дня как из отпуска...
В дверь поскребли - тихо и робко. Затем в щель медленно протиснулась коротко стриженная головёнка на тонкой сморщенной шейке. Головёнка отдалённо смахивала на черепашью.
— Можно?
- Заходи, Мусин. Да побыстрее, а то сквозняком дверь захлопнет, и без башки останешься. Вы присядьте, пожалуйста, — обратился Ширко к посетительницам.
— Ну, Мусин, рассказывай, как же случилось, что вы Кубышку не уберегли.
— Какую кубышку, гражданин начальник? Это не у нас! Это в седьмом, у блатных, кумовья общак хлопнули! Я сейчас сбегаю, отрядного позову...
— Дурочку не валяй. Я про Андрея Кубышко, сварщика вашего.
- А, Лопату... Так его опера выкупили, какие-то макли с Шайтаном. Короче, незаконная передача объёмов работ. Ну, чурку старого и нарядчика закрыли в ПКТ, а Андрюхе на первый раз дали пятнадцать суток ШИЗО.
- Так что, у него из-за этой «пятнашки» разрыв сердца случился, что ли?!
— Почему? Сидит в шизняке, как миленький.
— Как — сидит? Он же умер!
У Мусина от неожиданности отвисла челюсть:
- Ни хуя себе...
- Ты что матюкаешься! Не видишь - здесь женщины!
— Я извиняюсь... Ну вы ж поймите, гражданин начальник: три дня назад видел человека живым, и вдруг — на ногу бирку...
В углу на стуле кто-то ойкнул. Замполит повернулся к мамаше. Та побледнела и готова была хлопнуться в обморок.
- Как же так? — растерянно вопросила дрожащим голосом сестрица Любаня. - Как же вы его видели три дня назад живым, когда он два месяца уж мёртвый?
- Какие там два месяца? Я ж говорю: в среду ещё был живее всех живых.
- Мусин, ты эти свои приколы брось! — вскипел майор. — У людей такое горе, а ты на юмор припал! Смотри, сейчас отсюда потопаешь прямо в БУР!
— Как же живой? — не унималась Любаня. — У нас и справка о смерти есть, и фотография с похорон.
Замполит насторожился.
— Что у вас есть? Фотография? Разрешите взглянуть.
За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатлёнными на фотоплёнку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щёлкнули несколько раз место происшествия вместе с дубаря. Но родителям эти весёлые снимочки отослать не додумались.
Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.
— Ни хуя себе... — тихо сказал майор. За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:
— Ёханый бабай! Картина Репина...
В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дёгтя, откинулся в кресло и произнёс могильным голосом:
— Ну - будем воскрешать?
Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали «виновники торжества») тонуло в хохоте арестантской публики...
НО ЧТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ ПРОИЗОШЛО? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесёмся назад, в тот день, когда «заговорщики» принялись за осуществление своего плана.
Со справкой о смерти всё получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый «чернушник»: что ему какая-то «справила», когда он баксы на тетрадном листке цветными карандашами так изображает — хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошёлся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации — за те же деньги... Но приятели решили, что это будет чересчур.
Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии - «сим удостоверяем», «сообщаем вам», «спешим уведомить» и «доводим до вашего сведения». Получилось убедительно, особенно фраза о том, что «согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно».
- Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, — посоветовал штукатур Арменчик. — A то за личными вещами они могут за сто вёрст припереться.
Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.
- Маманю надо пожалеть, - сказал сердобольный Миша. — Мать для жулика - это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать...
Ашкенази решил, что надо послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причём на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.
Ты что, «хозяина» позовёшь или «кума»? — съязвил Лёня Шуршавый. — А гроб на «столярке» закажешь?
- Лёня, не дрочите на природу, — ласково посоветовал Миша. — Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щёлкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займём на время у «козлов» (у меня есть коны). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а её, конечно, у ментов не займёшь...
- Почему не займёшь? — хлопнул себя по лбу Арменчик. — У нас инженер, капитан, всё время в своём кабинете на «промке» форму держит. Приходит в зону — переодевается, уходит — опять переодевается. «Хозяин» его за это уже несколько раз гонял, но тому всё по фигу.
— Ты у нас домушник, тебе и фомка в руки, — удовлетворённо подытожил Миша.
И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Лёня Шуршавый - просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью — и в импровизированный гроб забрался Лопата.
- Скатёрку как-нибудь подоткните!- режиссировал возбуждённый фотограф. - Придайте контуры! A то получается чёрт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!
- Хуль его читать?! — зарычал раздражённо Лопата. — Это ж гроб, а не «Мурзилка»! Щёлкай скорее, а то козлы подо мной трещат!
— Куда щёлкать? Арменчик ещё форму не напялил! A где штаны, Арменчик?
— Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нёс, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.
— Да-а, видуха... Гусар, ебёна мать! Сховайся за козлы, чтоб тебя по пояс не видно было!
— Из-за козлов от меня только фуражка высовывается...
- Лады, стань с краю, как-нибудь скатёркой прикройся. Лопата, шо ты разлёгся в корыте, как папа в винограднике? Мослы из гроба на метр торчат!
- A куда мне их деть? Отрубить, что ли?
— Может, Арменчика в корыто положим, а Лопату сделаем мусором? - предложил Лёня.
— Идиот! На хрен Андрюхиной мамане вместо её сына сын армянского народа? Совсем ты, что ли, перегрелся?
В конце концов скрюченного Лопату удалось с горем пополам затолкать в корыто - с подогнутыми коленями, Арменчик притулился сбоку с видом спившегося есаула, Лёня Шуршавый изобразил скорбящие массы — и Миша Ашкенази запечатлел на плёнке историческое положение во гроб.
Потом эта икона, увеличенная и обрамлённая в шикарную рамку, долго висела в кабинете майора Ширко, скрашивая временами тяготы его опасного рейда по минным полям нашей жизни...
1 Чалиться - отбывать срок наказания.
2 Бомбануть - обокрасть.
3 В блудную вляпаться (попасть) - оказаться в двусмысленном положении, в сомнительной ситуации, попасть впросак.
4 Квиток — лицевой счёт осуждённого, куда после обязательных отчислений — на содержание, погашение иска, выплату алиментов и пр. - перечисляется оставшаяся часть зарплаты.
5 Майданник - поездной вор, совершающий кражи в пассажирских и товарных поездах (прежде тех, кто «чистил» товарняки, называли краснушниками).
6 Лоховатый — простодушный, доверчивый.
7 Шпилить - играть (от немецк. spielen в том же значении).
8 Бабай - азиат; также - старик.
9 Фишку гонять - играть в нарды.
10 Шеш-беш - другое название игры в нарды (тюркск. «шеш-беш» значит удачную комбинацию цифр на кубиках — «шесть-пять»).
11 Зарики - два кубика для игры в нарды.
12 Катран - место в бараке для азартных игр.
13 Казачить - грабить, нагло отбирать что-либо.
14 Чурка - житель Средней Азии.
15 Понт - здесь: обман, инсценировка.
16 Жмурик - труп.
17 Амором — быстро (из немецк. через местечковый идиш, где Amor - амур, бог любви с крылышками).
18 Кисляк смандячить - сделать кислое выражение лица, печальную физиономию.
19 Кумовья - работники оперативно-режимного аппарата мест лишения свободы; хлопнуть общак - изъять тайную общую кассу уголовно-арестантского сообщества. Общак хранится по частям в разных местах - так надёжнее.
20 Выкупить - разоблачить.
21 Макли - тёмные дела.
22 ПКТ - помещение камерного типа в колонии; за грубое нарушение режима арестанта могут водворить сюда на срок до полугода.
23 ШИЗО - помещение штрафного изолятора в колонии; сюда водворяют за незначительные нарушения на срок до пятнадцати суток.
24 Надеть бирку на ногу - констатировать смерть. Умершему арестанту надевается на ногу бирка с именем и фамилией.
25 Дубарь - здесь: труп; дать дубаря - умереть. Чаще - на северном жаргоне; на Юге так говорят редко. Здесь слово «дубарь» чаще используется в устойчивом обороте «давать дубаря» - мёрзнуть.
26 Ёханый бабай — искажённ. татарск. ругательство «ё ханэ бабай» (конец тебе, дедушка). Распространено в уголовно-арестантской и простонародной среде.
27 Чернушник - осуждённый, умеющий прекрасно делать всевозможные поделки и сувениры («чернуху») и этим зарабатывающий себе в зоне на жизнь.
28 Козёл - активист из числа осуждённых, помогающий администрации колонии в поддержании порядка и проведении культурно-массовой работы.
29 Коны - связи.
30 Домушник - квартирный вор.
31 Фомка, фома фомич, фомич - специальный ломик для взлома дверей.
32 Бутор - барахло, тряпки.