Всё заканчивается на кладбище

1.

Поскрипывая едет телега по деревне. Впереди сидит с кнутом серый, как дорожная пыль, рыже-кучерявый погонщик. Я такой «машины» не видел с детства, надо же. Стоило главному скомандовать и двое «серых» взлетели и скрылись вдали, а вернулись уже на этом деревянном «мерседесе». С собой они привезли грязные одеяла, в которые мы с Мишкой завернули бедного Андрюху и положили на воз. Там он сейчас и трясся босыми ступнями вверх. Я не смог его спасти, я пытался, но наверное я слишком тупой и невезучий. Сам же и предложил парням в деревне спрятаться. Результат минус друг.

Телега скрипит, переваливаясь с боку на бок. Мы втроём, плечом к плечу, шагаем следом. Никто не захотел сесть на повозку. Мы хоронили хорошего человека, мы чувствовали не сговариваясь, что этот путь нужно пройти на своих двоих.

Мерзкий Юра кружит в небе,как уродливая птица. С ним ещё парочка двуногих летает, как верные телохранители. И Требуха — китайский дракон тоже кружит над очкастым. Иногда дракон падает вниз, но выравнивается и возвращается на свою высоту.

Основная часть крылатых крестьян идет по дороге, прямо за нами. Их много и они молчат. Они не трогают нас и не препятствуют нашим тихим разговорам, но я чувствую взгляды. От них чешется между лопатками, хочется развернуться и броситься на серых с кулаками, но впереди едет в свой последний путь Андрюха.

— Ты ведь понимаешь, что нас не отпустят живыми?

Я поворачиваюсь к Мишке-целителю и смотрю ему в глаза, Катя тоже всё слышит и ловит мой взгляд.

— Уверен в этом.

— И почему мы тогда идём как бараны на заклание?

Я оглядываюсь назад. Дорога поднимается круто вверх и серые люди будто смотрят снизу вверх на нас, но не слушают. Им не интересно.

— Он обещал похоронить Андрюху на местном кладбище.

— Ты веришь этому? — Мишка глазами показывает вверх.

— Андрюху нужно похоронить. Он заслужил хотя бы это.

— А потом что будет?

— Потом посмотрим.

На самом деле Юра Безотчества много чего обещал. Например, подключить своего знакомого и замять всё, что произошло в городе. Он сказал, что сделает так, что мы вернемся к своей обыденной жизни и никто слова не скажет. Никто даже не спросит где мы были. Так Юра отблагодарит за «резчика». Убийца очень счастлив и порхает в небе, как подвыпивший ангел. Он раздобыл телегу и пообещал мне встречу с Костяном, а тот «пусть сам решает уходить с нами или остаться».
Верить ему? Не стоит. Но если бы хотел убить, то давно бы это сделал — перевес у них человек в пятьдесят. Я бы и в лучшие годы не потянул один против двадцати (остальных взял бы на себя молодой).
— Зачем ему это животное? Кому он звонил? — спросила девочка негромко. Спросила почему-то у меня, а не у парня, пришлось отвечать.

— Я так понял, что он добытчик. Для кого-то влиятельного искал нашего зверя. И этот тип скоро здесь появится, потому что ему уже сообщили радостное известие. А что будет дальше, я даже не догадываюсь.

— Ты готов отдать Требухашку? — Мишка давит на жалость, хочется ответить ему резко, но я не решаюсь парня обижать при девке. Им ещё детей рожать.

— Разве я похож на предателя?
Пацан отводит взгляд. Удалось его задеть, но пусть не расслабляется. Я таких благородных навидался уже. Благородство и сила они не в словах — они в действиях.

— Нет.

— Дракона мы не отдадим. Русские и китайцы — братья навек. Шутка. Следите за обстановкой, а там будет видно. Сначала вернем Костяна и похороним Андрюху.
Таков был план.

***

Когда мы уже приближались к знакомому дому Юра спустился и сел рядом с «водителем телеги», только задом наперёд — лицом к нам. Сложил свои чёрные простыни в мешок за спиной и всматривался прищурясь в наши лица. Лошадь равномерно и тяжело дыша волокла повозку с двумя живыми телами и одним мёртвым.

— Что смутные такие? Я же говорил, садитесь в подводу, в ногах правды нет. Молчите? Мы почти приехали. Сейчас Костя выйдет, потом шефа дождёмся, поговорим и разойдёмся с миром.
Требуха камнем упал вниз и закрепился на плече нового хозяина. Взмахнул крылом и аккуратно его сложил, второе торчало осколком из спины не желая правильно сокрашщаться. Хотелось кое-что сказать Мишке, но слишком близко находился убийца друга и слишком внимательно он следил за мной. А я бы сказал: «Требухашка твой. Видишь? В глаза не смотрит. Отворачивается. Стыдится?»
Юра ерзает на седалище и вдруг подмигнув мне разворачивается, приподнимается и заглядывает через забор, хотя мог бы просто взлететь.

— Нно! — кричит кучерявый возница и натягивает поводья. Лошадь фыркает, задирает голову и останавливается, тяжело посапывая. Юра соскакивает на землю, дракон взлетает и сделав круг возвращается ему на плечо.

— Приехали. Мама! Ты где? Встречай гостей!
Мы тоже остановились в ногах телеги. Народ обогнал нас и растекается вдоль дороги: кто присел на корточки у ворот, кто крутит рычаг у колодца, чтобы достать ведро с водой и напиться. Расходиться никто не пожелал, будто прозвучала команда «Вольно» и все расслабились.

— Сейчас, — извиняясь произнёс Юра и достал телефон, — Алло? Мы на месте. Резчик со мной. Дома у мамы. А вы скоро будете?
Внимательно выслушал ответ и спрятал аппарат:

— Мама! Ты что не слышишь? Открывай ворота, нужно телегу во двор загнать!
Ответом ему была тишина. Ни Кости, ни мамы. Юра пожал плечами и кивнул вознице:

— Стой пока здесь, жди. Сейчас открою. Чего расселись?
Серые люди повскакивали, засуетились и окружили девчонку с Мишкой, я так и стоял один у повозки, держась за оглоблю.

— Ты, — Юра показал на меня, — пойдёшь со мной. Поможешь открыть.

Я стоял рядом с Андрюхой и не двинулся. Кто-то сзади подскочил и легко ткнул кулаком в плечо. На утро будет синяк, если наступит для меня утро. Но стонать я не буду, у Андрюхи больше никогда не будет рассвета.

— Ты чего? — удивился Юра, — обиделся? Пойдём, поможешь мне ворота открыть, это ведь и в твоих интересах. Мама! Да где же ты? Костя!

2.

— Мама? Да что такое. Иди за мной, нужно взять стальной прут в летней кухне. Его в замок вставить и надавить, только тогда ворота откроются. Как сделаешь, скажи пусть заезжают.
Он шёл не оглядываясь и раздавая свои вшивые инструкции на ходу. Как будто я должен его беспрекословно слушать, он ведь ещё не убил меня, только моего лучшего друга. Сейчас зайдём за угол, там где не видно и можно рискнуть. Вырубить его сзади. Удар по затылку и нижней части шеи очень опасный. Если хорошо ударить то смертельный. Но и мы здесь не в поддавки играем. Раз, и всё. Но Требуха сидит на плече и оскалил зубы. Смотрит на меня, глазки злые. Один против двоих я не потяну.

— Мама? Где ты, мама?

Он мечется по двору. Запрыгивает на крыльцо одним прыжком и влетает в дом. Слышно как зовет мать там, но никого не находит и выскакивает во двор.
«Что же это такое?»
Юра бежит в кухню и с ноги открывает дверь. Разворачивается и бежит в сад, потом на огород. Я стою посреди двора и поворачиваюсь вслед за ним как флюгер. Он каждый раз когда пробегает мимо смотрит злобно, а я молчу. Он нервничает, а я молчу. Он мечется как депутат пойманный на взятке, а я задницу чешу.

Где-то там парни пытаются открыть ворота без арматурины и бесполезно гремит железо. Где-то там, ещё дальше, нормальная жизнь и ходят поезда, работают бары, круглосуточно открыты магазины, ездят машины, скучают полицейские, строят новые дома строители и тренируются спортсмены, а я стою во дворе безымянного села и не злорадствую.
Наверное именно поэтому Юра вернулся и залепил мне по роже. Так себе удар, на двоечку — даже не испугал, ножом против напуганных девочек он лучше владеет. Жаль, что не я на месте Андрюхи был.

— Ты чего улыбаешься? — он ударил еще раз и я сделал шаг назад, — Надо мной смеёшься лысый, или над моей матерью?

— Что-то я не наблюдаю здесь голых женщин.
Он замер, выпуская пар через нос.

— Что ты сказал?

Я только руками развёл.

— Матушка ваша. Не нашлась?

Я не ехидничал. Я — хороший человек. Учитель года в своих юношеских мечтах. Хороший сын и отличный друг. Но Юрко не оценил доброты. Руку в карман сунул и потянул наверх блестящее. Глаза у него стали злые.

— Что ты сказал?

Напрягся, мудак. «Только ты и я.Только мы с тобой».

«Юра! — хлопнула калитка и кто-то бежал по дорожке вдоль стены. Юра смотрел на меня — я смотрел на него. — Юра! Там....»

Не отрывая от меня взгляда он спрятал нож и сложил руки за спиной. Из-за угла шумно дыша и отплевываясь вылетел один из серых людей, я так их и не запомнил и не отличал друг от друга.

— Что?

— Ты должен увидеть.

— Что? — проскрипел Юра.

Серый человек развёл руками и крыльями одновременно, хрюкнул, открыл рот, да так и вращал глазами.
— Иди с ним, — ткнул пальцем в серого человека, — ты, забирай длинного и не дай бог он исчезнет, я не в духе.
Юра развернулся и зашагал туда откуда пришел.
— Пойдём, — серый человек схватил меня за локоть, — давай, длинный дед, не раздражай меня.

***
На улице перед домом что-то происходило. Юра выскочил в калитку первым и хлопнул дверцей перед носом моего охранника, но через секунду мы были на улице.

Сначала я не понял что происходит, ещё и этот за руку постоянно дёргал. Телега расположилась напротив ворот, Мишка с пухлой подружкой стояли рядом, за ними следили два усатых близнеца но что-то было не так, что-то не так... Все смотрят куда-то вдаль, там где дорога поворачивает налево.И я посмотрел. И я увидел.

Помню в молодости филологи затащили в свою общагу побухать, но закончилось всё как обычно у задротов — коллективным просмотром какого-то заумного фильма. Что-то жестокое и типа супер интеллектуальное. Я ни черта не понял, да и особо не желал понять — хотелось выпить и на дискотеку, а филологи уселись вокруг старого черно-белого телевизора и рты открыли, пришлось тоже смотреть. Врезалась мне в память намертво сцена из того фильма: некрасивая девушка, избитая, порезанная в рваной одежде бредёт пошатываясь по рельсам.Глаза у неё бесцветные, взгляд отсутствующий — она как будто ещё не умерла, но и не живёт больше.

Вот такую картину я увидел в реальности, через много лет и только вместо девушки по пыльной дороге брёл толстяк. Он тоже был босой, в приспущенных джинсах и голый по пояс. От верхней одежды остался только рукав. Вот на кого все смотрели тогда.

— Борис? — неуверенно спросил очкастый. Тихо спросил, еле слышно, а тот вдруг пошатнулся и рухнул на колени. Ударил выстрелом в землю порыв ветра и Юра Безотчества взлетел как ракета вверх и уже стоял рядом с толстяком и тряс его. Тот только рот открывал и бессмысленно вперёд смотрел. А крылатые взлетали один за другим и опускались рядом с главарём. Кружился рядом Требуха.

— А ну беги ! — меня толкнули в спину. — Скорее туда!

Мой охранник вставал на цыпочки, заглядывал через спины и подпрыгивал от нетерпения, его бледно-синие крылья топорщились и дрожали.

— Я здесь подожду. Там похоже ваши личные дела, мы там лишние.

Деревенщина не горел желание охранять нас, когда все окружили главаря, но и оставить не решался.

— Куда ты денешься, — задумчиво прорычал он и сунул мне по почкам, но я удар легко отвёл. Мог бы ответить, но тогда время ещё не пришло. Я подожду. Со мной Мишка рядом — спортивный малый, пригодится.

Толстый вдруг рухнул лицом в дорожную пыль и очкастый не смог его удержать. Крылатые взмахнули крыльями и заклокотали как курицы.

«Нет крыльев! — крикнул кто-то из толпы. — Но кто это сделал?»

Мы уже бежали. Я, Мишка, Катя — наши охранники были настойчивы на этот раз. Толстяка подняли и даже отряхнули ему живот от налипшей грязи, но я успел разглядеть два зеленых сочащихся обрубка, там где у нормальных людей торчат лопатки.

— Кто это сделал? — спрашивал Юра и тряс толстяка за голое плечо. Я пытался вспомнить откуда его знаю, но голова плохо соображала. Толстяк пускал пузыри уголками рта и молчал как партизан.

— Кто это сделал, Боря?

На передний план вылез молодой, тот с кем я махался на кладбище и схватив толстого за щёку заглянул ему в глаза. Юра не остановил его и только нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Молодой залепил толстяку пощёчину и пузыри стали красными.

«Я не знаю что делать», — пожал плечами здоровяк и вдруг пронзительно закричал Требуха. Дракон взлетел вверх и закружил над нашим небольшим собранием.

— Держите его, — сказал Юра Безотчества, и они правильно поняли. Высокий парень схватил толстяка за одну руку, а усатый тракторист за другую. Мне это напомнило как Вицын корчился между Никулиным и Моргуновым в «Кавказской пленнице», но улыбнуться я не успел, потому что мелькнула чёрная кожаная молния и монстр уже вцепился в голую спину и там где в кожу вошли коготки, потекли к пояснице струйки крови. Девчонка тихо ойкнула, а резчик опустил морду и рванул головой назад вытягивая мясную полоску из раны. Теперь охнули даже крылатые и я вместе с ними, сначала подумал что это сухожилие, но это был проросток крыла, который монстр вырвал из под кожи, махнул им, разбрызгивая кровь и всосал как макаронину. Это было эффектно и мерзко одновременно. Девчонка ещё кое-как держалась когда Требуха проделал тот же трюк со вторым отростком, оттолкнулся всеми лапами и взлетев спланировал на плечо Юры Безотчества.

3.

Жизнь не вернулась во взгляд бармена из Тройки (теперь я вспомнил, где его видел) но вернулась осознанность. Он осматривался, крутил головой, и пытался сосредоточиться, но получалось с трудом. Юра смотрел на него с непонятным мне выражением лица. Потом наклонился и щелкнул пальцами перед глазами:

— Эй! Ты знаешь кто ты?

— Да, — прохрипел толстый и вытер губы. На тыльной стороне ладони остался красный след.

— Как звать тебя?

— Борис, — он сглотнул и дрогнул.

— Кто ты?

— Я — избранный, — и толстяк вдруг зарыдал. Толпа отшатнулась от него, как от прокажённого. Слезы текли по лицу пухляша и он глотая сопли вытирал мокроту руками.

— Ничего. Всё вернем. Вырастут снова.

— Нет! — и тут толстяк попытался цапнуть Требуху, выбросил руку вперед и сам прыгнул, но дракон уже взлетел и закружил в небе. Толстяк упал на четвереньки и продолжал ныть. — Эта тварь. Это она. Зачем ты так, Юра? Зачем дал ей сделать это?

— Успокойся. Мы всё исправим..

Зазвонил мобильник и он не переставая рассматривать воющего толстяка поднёс трубку к уху:

— Да? Хорошо. Ждём.

— Кто это? — толстяк поднял мокрое лицо всматриваясь в хозяина.

— Ты ведь помнишь кто я?

— Да, Юрий.

— Ну так сейчас приедет тот, кто над нами. Кто важнее и сильнее меня. Тот, кто ждал резчика. И когда он приедет всё опять будет хорошо. Потому что резчик с нами.

Требухашка что-то крикнул, подтверждая.

А теперь говори, что случилось. — Юра опять присел перед толстяком и помог ему подняться.

***

— Вот как.

Он вскочил и оттолкнул толстяка. Не грубо, нет, но очень сильно, так что бывший бармен сел на мягкое место.

«Значит так», — повторил Юра,- значит, падла, так.

Он подал толстому руку, подлетели ещё трое и помогли поставить дрожащего на ноги. — Веди нас туда. Все пойдём. Этих тоже взять с собой.

Он ткнул пальцем в меня и заорал: «Глаз да глаз за ними! Почему ходят как на курорте! Не дай бог хоть кто-то пропадет, вы пожалеете!»

И тут меня начали крутить в четыре руки. Сопротивление мало чем помогло.

***

Все дороги приводят на кладбище..

Все мы смертны. Все боимся смерти. Все хоронят родителей. Все рано или поздно сталкиваются со смертью матерей. Все плачут. Даже те, кто сам привык убивать.

В тот день Юра узнал, что такое терять близких. Даже у тварей человеческих есть сердце, хоть и гнилое до мякоти.

Ещё ничего не подозревая мы всем своим колхозным отрядом вышли из села и потянулись на кладбище. Туда указывал толстяк бармен. Туда он нас тянул, в ту сторону мычал. Юра шёл первым и волочил еле переставлявшего ноги толстяка почти за шиворот. Остальные растянулись по дороге, злобно поглядывая на нашу троицу. Юра ещё не осознал, но чувствовал опасность, как чувствует хищник погоню.

Нас не связали, но не давали расслабиться, лично меня гнали чуть ли не пинками, девушку не трогали, но Михе тоже доставалось. Замыкал колонну тот высокий с которым я имел удовольствие схватиться на кладбище. И опять мы туда возвращались. «Место встречи» и так далее.

Голую женщину было видно издалека. И это я издалека зашёл.

Голую мертвую женщину. И ещё ближе.

Голую старую женщину, привязанную к дереву.

Несмотря на всю мою ненависть к местной братии и бабе Вите это выглядело жутко. Это выглядело страшно. Когда я понял, что она мертва, то осознал, что нам тоже теперь не жить, как ни крути.

Очкастый побелел, бросился к дереву, которое посадил чей-то родственник напротив могилки,очень давно посадил, потому что дерево большое, с толстым стволом — явно в летах. Одним прыжком Юра взлетел на скамейку под деревом и попытался мертвую отцепить — её подвесили надежно, пустили веревку под мышками, а значит это не казнь через повешение. «Миньоны» бросились помогать, молча и дружно, но Юра не принимал ничьей помощи, бил их кулаком, отпихивал ногами и матерился сквозь слезы.

Лучшего шанса убежать чем сейчас, когда они заняты, может и не представится. Я обернулся и невзначай осмотрел своего охранника, тот рот открыл и следил за происходящим. Один удар и он забудет, зачем приходил. Я посмотрел на Мишку — ловил взгляд нашего целителя, но он упорно смотрел на большой переполох маленького кладбища.

У бабули тоже не было крыльев и торчали огрызки из спины.

— Нет! — закричал Юра и замахал руками, отгоняя китайскую птицу. — Нет! Уйди! Не трогай её!

Требуха обиженно закричал и взлетел, ударился о ветку, заметался, сбивая листья и приземлился напротив за кладбищенской оградкой.

***

На обезумевшего питомца никто и не смотрел, всё внимание сосредоточилось на Юре, пытавшемся реанимировать мамашу. Он крутил её как Тузик крутит мягкую игрушку, пытался слушать сердце, щупал пульс, делал искусственное дыхание и никого не подпускал близко. Миньоны организовали неровный круг и время от времени кто-то пытался подойти и помочь, но когда дурак достал нож, то и попытки прекратились.

За всей этой суматохой никто кроме целителя не заметил движения неподалеку. Я был вторым, кто увидел. Из-за памятника какому-то погибшего в аварии парню высовывался человек. Мишка первый заметил движение и начал присматриваться, а я уже следом. Там определенно кто-то прятался и я узнал эту лысеющую голову, но не мог поверить, что он не сбежал, дурак ещё до сих пор был здесь, в самой гуще, в самом накале страстей. В сельском аду. Бесстрашный дурак.

— Девку сюда, — сказал маньяк и повернулся, — давай сюда толстую, я знаю способ.

Мишка схватил девчонку и «отбросил» за спину, я рванул на помощь, но был схвачен. Парень сжал кулаки и встал в боевую стойку, толстушка закричала, её уже хватали серые руки когда другие руки ломали пацана. Не знаю, что хотел проделать с пленницей маньяк и никогда уже не узнаю, потому что в тот момент появился Костян.

Он встал во весь рост уже не скрываясь и вышел из-за надгробия.

-Эй! — как всегда по-костяновски немногословно приказал отпустить девушку и махнул ружьём. В руках у него было знакомое оружие, не уверен наверняка, но кажется мне, что это двустволка деда-соседа. Того, что любил зависать на заборах.

Очкастый обернулся,снял очки, вытер их о край футболки и оскалился:

— А вот и брат.

— Я ждал тебя,- ствол глядел прямо безотчеству в живот.

— Это ты во всём виноват, — наверное не только я заметил, что руки у Костяна были красные, почти до локтей.

— Что ты с ней сделал? — Юра посмотрел на мать. — Что ты сделал с мамой?

— Я хотел её спасти.

Юра сделал шаг вперёд и Костя положил палец на спусковой крючок. Всё вокруг замерло в ожидании: птицы затихли, трава перестала шуршать под ногами, мы сами не дышали в ожидании выстрела. «Надеюсь заряжено, — думал я, — надеюсь ружьё заряжено».

Серые люди скрючились и выставили серые лапы вперёд, но прыгать первым никто не решался — сам Юра Безотчества на прицеле. Мне хотелось закричать изо всех сил: «Стреляй! Не тяни!», но страшно нарушить наглую уверенную в себе сосредоточенность друга. Он ухмылялся, почти как тот что стоял напротив — одно слово «братья».

— Что ты с ней сделал? — повторял Юра. — Начинай говорить Костя, пока не стало поздно.

— Я пытался её освободить, но она умерла, — Костян повёл стволом в сторону женщины. — Это ты виноват.

Юра закатил глаза, изображая изумление.

— Отчего ты хотел освободить маму, дурак! От крыльев? Они и есть сама свобода! Крылья дают силу, здоровье, а ты лишил маму этого. Они дарят даже молодость и бессмертие, а ты убил маму, урод!

Юра шагнул вперёд, глаза у него горели и Костян не выдержал, отступил, но продолжал заклинать:

— Тебе нужно было только подождать! Всё уже решено! Резчик у меня. За ним едут. Нам всем будет дарована безграничная сила и власть! И только мамы не будет, чтобы посмотреть чего добился сын! Юра теперь больше не бухгалтер — неудачник. Она бы гордилась мной, брат! А ты всё испортил.

Дальше он выругался так многослойно и в таком количестве и разнообразии, что невозможно повторить. Настолько мерзко это было, что даже прекрасно.

— Я думал ты мой брат, хотел разделить...

— Не брат ты мне! — закричал Костян, багровея от прилившей в голову крови, ружьё тряслось у него в руках, как стакан у пьянчуги. Такая ненависть была в его голосе, но Юра не услышал и расправил свои массивные крылья. Один взмах для разминки, второй, третий, и ноги крылатого оторвались от земли. Медленно поднимаясь в воздух Юра продолжал смеяться, перекрикивая шум ветра. Кресты на могилах прогнулись в поклоне, памятники и оградки задрожали, как коты на зимнем ветру, кладбищенская пыль поднялась серым полотнищем вверх, скрывая всех нижестоящих. Серые люди раскрыли серые крылья и поднялись в воздух. Воздух потемнел от рук, ног, крыльев, взмахов, штанов, клетчатых рубах, пыли, грязи и желтых листьев. Юра продолжал дико смеяться, Костян смотрел на него снизу вверх и опустил ружьё.

«Юра, смотри!»

Толстяк, круживший по правую руку, ткнул пальцем вдаль. Вся крылатая толпа разом развернулась вместе с главарём. На лице его застыла улыбка.

— Едут, — сказал он. — Наконец-то. Всё кончено. Где резчик?

Выстрел гавкнул неожиданно. Юра вздрогнул и схватился за грудь, между пальцев уже сочилась кровь, пачкая пузо. Костян опустил ружьё и плюнул. Взмах крыльями. Ещё один и ещё. На этом конец, сил больше у Юры не хватило и он рухнул вниз. Упал на деревянную оградку, перевалился через неё и сломав пару дощечек уткнулся лицом в землю.

Чёрный хоровод ворон застыл над головами. Убийца женщин, маньяк и глава деревенского культа лежал лицом вниз и трепетал одним крылом. Из под его живота растекалась в стороны кривыми щупальцами тёмная лужа. Мы, крепко стоящие на земле, тоже застыли с открытыми ртами. За других говорить не могу, но лично я даже не поверил сначала в то, что это произошло. Юра Безотчества был мёртв. Но Костяна это не убедило.Он подошёл и выстрелил еще раз, предварительно перевернув брата на спину. Девчонка кажется грохнулась в обморок. А крылатые грохнулись с высоты на моего друга, но сначала он ещё успел врезать по безжизненному телу прикладом. Как лопату втыкают в землю он воткнул бесполезное сейчас ружье в кровавую массу, которую называл когда-то братом. А ведь они наверняка в школу вместе ходили, корову пасли когда родители были заняты, бегали на речку плавать (там на берегу где убили Андрея) и Юра наверняка заступался за Костю перед старшаками в школе. А закончилось всё вот так — брат остался один.

Я ещё стоял почесывая пузо, когда Мишка пролетел мимо. Крылатые сбились в кучу над Костей и устроили кучу малу, а я стоял и глазел, зато парень врезался в толпу бильярдным шаром и оттолкнул ближайшего.

Я обернулся на бегу — девчонка прижалась к оградке и дрожала, один бык державший парня тряс головой а второй схватился за бок и корчился рядом, ко входу кладбища подрулила машина, но у меня не было времени её рассматривать. Я рванул выручать друзей.

Моего охранника давно не было рядом, озверев от жажды насилия он уже порхал бабочкой, пытаясь достать до Костяна, когда я схватил его за волосы, потянул на себя и подарил серию хороших ударов. Он закричал и попытался взлететь, но я встал на крыло переломав пару перьев. Наклонился и обрабатывал его по морде от всей души, так что только кровь летела во все стороны.

Мимо прокатился какой-то мелкий щенок, прыжком встал на ноги и хотел вернуться к Мишке, но получил от меня прямой в нос и встал на колени, закрывшись крыльями. Тем временем продолжилась обработка моего клиента, он подозрительно быстро приходил в себя. «Нужно им крылья обрывать, как Костян», — успел подумать я когда получил удар в спину и еле на ногах устоял. Мой противник уже отползал назад и скалил зубы в кровавой ухмылке, меня схватили за руки и потащили назад. Один держал за одну, второй за другую, я даже не видел их, когда скрючился, потянулся, выкрутился и чудом вырвал одну лапу. Вскочил и не глядя ударил головой второго. Попал в грудь, но он охнул, отступил на шаг и отпустил. Я вырвался, попятился, споткнулся о чьё-то тело и неловко упал. Где-то пыхтел и ругался Костян, я узнал голос и запомнил его таким — это был последний раз, когда я слышал друга живым. На меня бросилось сверху потное тело, вцепилось в шею обеими лапами и взмахнуло крыльями. Нет, это не дракончик был — какой-то очередной деревенский демон.

Мы даже взлетели с ним немного, под спиной я земли не чувствовал пару секунд, пока не вцепился зубами ему в горло, как настоящий вампир. Горячая соленая кровь наполнила рот, пошла в горло и выходила через ноздри, когда недовольный летун отпустил меня.

Земля приняла твердым пинком в спину и на секунду я был свободен. По правую руку молотил кого-то Мишка, весь в крови как мясник. Слева висели в воздухе до боли знакомые ботинки, а потом меня рванули за ноги а ботинки взлетели вверх, и я увидел.

Разбитое, разорванное, окровавленное тело тащили в небо летуны. Из одежды на нем были только ботинки, но он все ещё дергался — Костян сопротивлялся до конца, даже когда думал,что остался один против всех.

Где-то вырвался парень Мишка, закричала дико девчонка Катька и Мишка пробежал мимо, прыгнул вверх,стараясь перехватить тело, но его сбили в прыжке. Два-три урода врезались в него как снаряды и продолжала кричать Катя и уцепился я за бетонный столбик, врытый в землю. Но всё тщетно.

Уже мёртвое тело поднималось вверх, поддерживаемое крылатыми психами. Молотили молодого парня как в мясорубке волосатыми мужскими кулаками. Заткнулся ладонями истошный девичий крик и меня поблагодарили пинком в лицо. Звёздочки в глазах стали больше и ярче.

Потом появился Требухашка.

Я услышал серию хлопков, крики и электрический треск. Потом закричали враги. Сначала далеко, потом ближе. Рядом упало что-то тяжелое, чуть не раздавив голову, потом опять крики и мои ноги отпустили. Я приложился затылком о землю и зрение вернулось, случилось чудо. Небо наполненное ветками деревьев, телами, крыльями, спёртым воздухом, пылью и сапогами светлело. Чёрная молния носилась с огромной скоростью разгоняя тучи. Молния пробивала тела насквозь, рвала крылья, расчищая пространство, завывала и трещала.

Иногда от молнии отделялись шары и летели в разные стороны, поджигая пространство. Воющие как бабы тёмные ангелы крутились и падали, как орехи осенью. Один упал рядом и ударил безвольной головой мне в грудь, так что я задохнулся и сложился вдвое.

На грудь кто-то сел, на все четыре лапы, и я открыл один глаз. Китайский дракон склонил голову влево рассматривая меня, будто не видел никогда. Зрачки его светились зеленым пламенем, в пасти тоже горел огонёк.

— Нормуль, — прошептал я тогда, будто он понимал хоть слово — спаси Костю.

Но он не смог его спасти.

***

Костя умер у меня на руках. Вру. Он был уже мертв, когда мы с Мишкой подняли его из кучи листьев. В этот раз дракон не смог его оживить. Он и так сделал слишком много. Дракон как Джеки Чан перебил толпу не меньше двадцати человек. Не без нашей помощи, мы ослабили их, конечно, но у нас шансов не было — всю работу Требуха сделал сам. Один против толпы, он порвал всех. Кому-то перегрыз глотку, кому-то вырвал крылья, кого-то прожёг насквозь, но в итоге без крыльев остались все нападавшие включая двух барменов из города, а я так хотел поквитаться с молодым. Все они были мертвы. Тела лежали вповалку на окрашенном в красное куске кладбища.

Требуха урча ходил как кот между ними и вынюхивал остатки крыльев, там где замечал жизнь — добивал. Я сидел у чужой могилы, опираясь о скамейку, сесть на неё сил не было. Мишка сидел под деревом и баюкал на руках дрожащую девушку. У Кати явно была истерика и она только повторяла его имя и прятала лицо на его груди. Неудивительно, я сам эту кровавую свалку хотел забыть. Никогда не мечтал работать в морге, но однажды случайно видел фотки в ДаркНете — месяц кошмары снились, так вот здесь было не лучше. Разве что на свежем воздухе. Вот только эта длинная тварь, бродящая между трупами и переворачивающая их одной лапой. При всей моей благодарности к дракону выглядел он как пришелец из японских кошмаров. Вся в крови длинная черная тварь с волочащимися по земле крыльями и пастью полной острых зубов. А еще такие человеческие глаза. Он будто стеснялся того, что делал и постоянно посматривал то на меня, то на парня, не зная у кого просить прощения.

«Извините, очень кушать хочется, парни».

Катерина икнула. Я попытался сесть удобнее, случайно схватился за холодную руку и с отвращением и страхом отпихнул её. Требуха посмотрел укоризненно.

— Что делать будем? — спросил Мишка.

— Спроси чего полегче. Где Костян?

— На скамейке лежит, мы его одели и положили отдельно, ты не помнишь?

— С трудом, — признался я и не соврал. Память услужливо подтёрла это ужасное воспоминание, если напрячься то можно вспомнить, всё как в тумане, но мне так легче,выкинуть из головы мёртвого Костяна и он будет жить. А где-то на телеге закутанный в тряпки лежит второй лучший друг. — Очкастый сдох?

— Да. Я проверял. И Требухашка... И Катя тоже.

— Охренеть, — я закрыл глаза.

***

От автора:

Окончание в комментарии. Если всё правильно сделаю. Спасибо всем кто читал, всем кто терпел меня в сообществе, всем кто ждал продолжения.

МС

Лаури выругался себе под нос, трогая шпорами бока лошади, путающейся в высоких, ей по грудь, диких травах, и с звонким шлепком прихлопнул впившегося в шею комара. Мечты – это прекрасно, человек без мечты не знает, зачем живёт, но как вышло, что мечта Лаури завела его сюда, в какую-то нехоженую глушь без дорог, в небывалый для их северных краёв зной самого долгого дня в году и белый, слепящий блеск недовольного солнца?

Вокруг тучами вился гнус, изводя седока и прядающую ушами лошадь. Ветра не было; откуда-то с сопок полз дым горящей пожоги. Укутанный в тяжёлый шерстяной плащ, Лаури отдал бы половину будущих богатств за глоток воды, но его фляга опустела ещё на полпути. Волосы слиплись, как после купания; по спине ручейками стекал пот.

Ничего. Уже близко, если старуха не соврала. А если соврала, он найдёт её и убьёт. Эта мысль придала ему бодрости.

Если всё получится, как надо, то все страдания будут стоить того.

После смерти отца Лаури посидел у его могилы с последней недопитой папенькиной бутылкой, пораскинул мозгами и пошёл в армию. Конечно, самыми богатыми людьми после дворян были купцы, но им приходилось сколачивать капитал и доброе имя долгие годы, а это никуда не годилось: какой смысл в деньгах, когда ты сам уже болен и стар? А вот солдат, коли ему повезёт, может вернуться небедным из первого же похода. Не за счёт жалования, конечно – но не всё ли равно?

Только вот беда: ни одной войны на горизонте не маячило. А без неё жизнь вояки Лаури Свенссона составляли муштра на учениях, лопата для навоза и беззлобные, в общем-то, но обидные укусы тех, кто старше и сильней.

Тогда-то, в один прекрасный вечер, когда поясница уже не разгибалась после уборки стойл, Лаури и вспомнил сказку о Змеином Вече.

Когда у них с отцом ещё были слуги, Лаури слышал, как они рассказывают её своим детям. Мол-де, раз за год, на летний солнцеворот, все змеи с окрестных земель собираются вместе, чтобы толковать о своих змеиных делах, и среди них восседает на каменном троне Змеиный Король – белый, золотоглазый, с драгоценным венцом на плоской голове. И если найдётся храбрец, который сумеет этот венец похитить, Король, чтоб вернуть свою корону, исполнит любое его желание…

Мало кто верил в это взаправду. «Бабушкины сказки»! Глупцы.

Лаури подготовился как следует. Даже разыскал настоящую колдунью, дряхлую бабку из прибрежной деревни; та совсем выжила из ума и нынче разве что предсказывала рыбакам погоду в шхерах, но Лаури купил ей кружку пива, и она погадала для него на цыплячьих костях из чьей-то чужой тарелки. Теперь ему не нужно было искать Вече по лесам и долам: он точно знал, где оно будет. Не забыл и подумать о том, как уйти от Короля и его подданных, унося добычу. В сказках героям каждый раз удавалось обхитрить змей, на ходу бросив им куртку, платок или шляпу – значит, и плащ тоже должен подойти, тем более вон какой он красивый, красный… Лаури нарочно вёз его на себе, несмотря на жару, и тряпка как следует пропиталась его запахом. Чтобы наверняка.

И, конечно, он придумал, чего потребует в конце.

Он хотел жениться на принцессе.

Ну и пусть у его величества Ларса Олафссона вообще нет детей. Быть такого не может, чтобы хоть у кого-нибудь из государей по соседству не оказалось дочки на выданье, а уж где змеи её найдут – не его, Лаури, забота. Его дело – есть с золота, объезжать лучших коней да ласкать молодую жену и её юных придворных дам.

Он тряхнул головой, отгоняя сладкие грёзы. Нужно быть настороже. Вон она, впереди – груда валунов, наверняка тех самых, о которых говорила колдунья. А за ней…

Лаури придержал лошадь, осторожно выглянул из-за каменного бока, и его сердце забилось быстро-быстро, как птица в силке.

В небольшой, по самый край залитой солнцем низинке кишмя кишели змеи. Сотни, тысячи, десятки тысяч змей.

Их было столько, что под ковром длинных, гибких, сплетающихся узлами и петлями тел не было видно земли. Лаури едва сдержал тошноту, подкатившую к горлу. Сколько из них ядовитых?.. Подрагивали, пробуя воздух, раздвоенные языки; за сухим шорохом трущихся друг о друга чешуйчатых животов и спин не было слышно даже комариного звона. Какая же мерзость!..

Честно сказать, Лаури уже почти был готов развернуть дрожащую, всхрапывающую лошадь и убраться подобру-поздорову, но тут ему прямо в глаз меткой стрелой впился солнечный луч, отразившийся от…

Короны.

Там, среди всех этих ползучих тварей, в самом сердце бурлящего змеиного котла, на плоском камне восседал он. Змеиный Король, белый среди коричнево-серой массы подданных, как последний снег на весенней грязи, огромный – в руку толщиной и, пожалуй, со взрослого мужчину от носа до хвоста…

Его корона была прекрасна. Как самый красивый летний цветок, как падающие звёзды в августе, как первый рассвет весны после ночи, которая длилась полгода.

Лаури сжал зубы, стиснул поводья – и ударил лошадь шпорами.

Она рванула с места в карьер, в два прыжка переходя на дикий галоп. Обезумевшим ветром промчалась вниз по склону, влетела в низину, как в озеро, разбрызгивая змей по сторонам. Омерзительно-влажно захрустели под копытами маленькие кости. От ужаса Лаури казалось, что это всё сон. Свет солнца слепил глаза, надрывное ржание лошади доносилось словно сквозь толщу воды, вязкий воздух никак не хотел лезть в горло. Внизу чавкало, всхлипывало и злобно шипело, а впереди…

Впереди был трон Короля Змей.

Лаури не запомнил, как, перегнувшись, свесился с седла. Как, пролетая мимо по широкой дуге, дотянулся и сорвал с белой змеиной головы её неземной, небывалый венец. Он очнулся только тогда, когда его лошадь во весь опор мчалась вверх, вверх, вверх и прочь по пологому склону – а змеи гнались за нею следом.

Он никогда не подумал бы, что они умеют ползти так быстро.

Лаури хлестнул лошадь поводьями, и она помчала ещё скорее, но змеи не отставали. Они летели за ним серыми молниями, сливались в стремительный поток, сминающий на своём пути высокую траву…

Они нагоняли.

Сквозь страх, помутивший разум, Лаури вдруг вспомил: плащ. Ну конечно!.. Он торопливо расстегнул пряжку, едва совладав с ней дрожащими руками, и воздух, летящий навстречу, сорвал алое полотнище у него с плеч. Некстати подумалось: это ведь часть выданной в армии парадной формы, если командир узнает, что он его потерял, простой выволочкой дело не обойдётся… Только потом Лаури вспомнил, что командиры ему больше будут не указ.

Он обернулся посмотреть, как глупые змеи жрут его плащ, и похолодел.

Змеиный поток перекатывался через кроваво-красное пятно в траве, не замечая. Не замедляясь.

Какие демоны вселились в этих тварей?!

Лаури принялся нахлёстывать лошадь, правя к голубеющему вдали лесу. Он сжал змеиную корону так крепко, что её зубцы ядовитыми зубами впились в ладонь. Перед глазами у него стояли сотни змеиных тел, слившихся в одну огромную, страшную, голодную змею, и серебряным стежком мелькающий в клубке проклятых гадов блеск белой чешуи.

Оказалось, что редкий молодой лесок – змеям не помеха. Лошадь запиналась о корни, едва не ломая ноги, и вязла в напитанном влагой мху, ветви хлестали Лаури по лицу, а огромная змея, идущая по их следу, будто ищейка, легко обтекала деревья, просачивалась под поваленными стволами и с каждым вдохом становилась всё ближе. Её передний конец разделился, растёкся на две струи, обгоняющие лошадь по сторонам, и Лаури понял: их берут в кольцо.

Почему? Почему эти твари быстрее боевого коня, несущегося галопом? Почему не помог плащ?  

Почему, ради всего святого, Лаури Свенссон не мог мирно сидеть дома и не лезть, куда его не просят?!

Искать ответы уже было некогда, а жалеть – поздно. Впереди нежно пела вода, и Лаури, не думая, повернул туда. Лесной ручей оказался глубоким, поднятые лошадью стены брызг намочили Лаури с головы до пят, и на мгновение он позволил себе надежду на то, что змей снесёт течением.

Как бы не так.

Вода в ручье у него за спиной забурлила, как в кипящем котле, взбитая в пену бесконечным множеством змеиных хвостов. Гадины умели плавать.

Лаури всхлипнул с детской обидой. За что?! Он же просто хотел жить и радоваться!.. И тут лошадь закричала – не заржала, а правда закричала, почти как человек. Лаури глянул вниз – и увидел змей, повисших у неё на ногах.

Он изо всех сил ударил её по израненным шпорами бокам, и последним отчаянным усилием лошадь вылетела из леса на свет – в сизый дым горящей пожоги.

Её ноги тут же по самые бабки утонули в лёгком, хрустящем сером пепле, но она не остановилась, и каждый след от её копыт, отталкивающихся от земли судорожными, безнадёжными толчками, тлел красным, как зимний закат. Лаури уже не нужно было оглядываться, чтобы знать, что змеи всё ещё там, позади, и никак не оставят погони. Не помня себя, он поднял мокрый воротник, закрывая лицо, и, зажмурившись, направил лошадь прямо в пламя.

Бесконечное мгновение злого жара, дохнувшего в лицо, запах тлеющих волос – и огненная стена осталась позади, а Лаури полетел вниз.

Лошадь упала, чуть не раздавив его своим весом – Лаури едва успел откатиться от бьющейся в корчах туши. Её глаза бешено вращались, изо рта потоком валила пена; в последний раз дёрнувшись, ноги деревянно вытянулись, и лошадь затихла, перевернувшись на спину. Вся шкура повыше копыт была в чёрных точках змеиных укусов.

Силясь втянуть воздух в ушибленную падением грудь, Лаури поднял голову и понял: всё.

Чешуйчатые, гибкие, неостановимые, не торопясь, будто зная, что добыче уже некуда деться, змеи ползли прямо сквозь огонь, и огонь был бессилен причинить им боль.

Лаури невольно сделал шаг назад. Ещё один, ещё. Потом развернулся и побежал, не разбирая дороги.

И чуть не упал снова, ударившись лбом о большущий валун, некстати оказавшийся на пути.

Валун!

Смаргивая пляшущие перед глазами звёзды, Лаури с остервенением подпрыгнул и вцепился в уступы камня.

Гранитная глыба, раскалённая пламенем пожоги, обжигала ладони, но Лаури лез, сдирая ногти, и добрался до вершины. Только там он понял, что до сих пор крепко сжимает что-то левой рукой. Правой с трудом, по одному, разогнул пальцы. Змеиный венец был весь в потёках его собственной крови, но никакая грязь не смогла бы скрыть его блеск.

Почему? Почему он просто не бросил эту проклятую дрянь вслед за плащом, когда понял, что сказки врут?!

Змеи прибывали, как вода в половодье, и скоро валун стал островом в живом хищном море. Смогут ли они забраться на камень? Да даже если и нет – долго ли Лаури продержится тут без еды и воды? Долго ли сможет не спать, чтобы не свалиться во сне прямо им в пасти?..

Змеи расступились, образуя живой коридор, почтительно склонили головы, и к камню вальяжно выполз Змеиный Король. Лаури взглянул в его золотые глаза и ясно понял: если он прикажет, его подданные достанут добычу не то что с какой-то жалкой каменюки – с самой высокой горы на свете.

Неподвижные змеиные морды – не лица людей, по ним не прочитаешь ни мыслей, ни чувств. Змеиный Король быстрым движением высунул дрожащий язык, с шипением втянул обратно, и Лаури не выдержал.

- С-стой! – выдохнул он, уже не беспокоясь о том, каким жалким блеянием звучал его голос. – Я х-хочу говорить!

Змеиный Король поднял голову высоко над землёй, свернул хвост кольцом, и его насмешливый, древний голос зазвучал у Лаури прямо в черепе, позади глаз.

«Говорить? Что ж. Давай поговорим».

***

Есть мужество драться, и есть мужество отступать. Так говаривал дед, сколотивший из своры дерущихся княжеств единое царство всем соседям на зависть; так любил говорить и отец. Заряна слышала от него эти слова, когда злилась на служанок и в сердцах прогоняла бедняжек со двора, когда ссорилась с нянькой Ульной и ревела у папы на коленях, слишком гордая, чтобы первой идти мириться.

Нынче, годы спустя, настал день, когда пришёл Зарянин черёд вернуть отцу его мудрость.

Ребристый свод высоких, светлых царских палат был похож на перевёрнутый корабль. За раскрытыми ставнями оплакивал смерть лета безутешный осенний дождь, но в трёхногих жаровнях горели благоуханные дрова, и воздух над ними плясал от жара. Звеня бубенцами, кувыркались скоморохи, лилось в серебряные чаши вино, заходились песней гусли и жалейка, и гости без устали пили за долгие лета Лаури Ларссона и Заряны Всеславны.

Разве не этого она всегда хотела?

Разве не мечтала о синем платье невесты, расшитом серебряной ниткой, будто морозным узором, с подолом, широким, как шатёр? О рябиновом венке поверх кольцами сложенных кос, тяжёлом от гроздьев пылающих ягод? О том, что жених её будет статен и хорош собой?

За двумя длинными продольными рядами столов пировали домашние и гости; стол молодожёнов стоял во главе поперёк. Туда-то к ним и тянулся длинный-длинный – конца не видно – поток тех, кто хотел пожелать им счастья глаза в глаза. Лаури сидел в большом шаге от невесты – прикоснуться друг к другу впервые они смогут лишь ночью, в опочивальне, так уж заведено. Он был так строен в своём иноземном узком камзоле с высоким воротом до самого подбородка, так крепко и ладно сложен! Чистое безбородое лицо, курчавые волосы цвета тёмного мёда зачёсаны набок…

Красивый, как в сказке. Вот только в коварной, недоброй сказке Ульны, где всё хорошее одним махом может вывернуться наизнанку. Где все злоключения кончаются свадьбой, но чеканные блюда и снежно-белые скатерти едва скрывают то, что даже царю уже почти нечего подавать на стол. Где по правую руку от государя сидят его воеводы – у кого безвольно висит пустой рукав, у кого повязка закрывает незажившую глазницу…

Заряна нашла Ульну глазами. Её старая, милая нянька с прочей папиной челядью сидела за отдельным столом в тени за рядом точёных колонн. Невысокая, крепкая старуха с бритой наголо головой и узловатым посохом в руке... Сколько Заряна себя помнила, Ульна не расставалась ни с ним, ни со своей телогрейкой из волчьей шкуры, что сейчас темнела среди сарафанов других женщин, как ель меж берёз.

Ульна поймала Зарянин взгляд; легонько, чуть заметно, кивнула. Её коричневое, жёсткое, почти без морщин лицо не выразило никакого чувства, но в зорких, древних глазах сверкнуло: «Знаю, девочка, знаю. Терпи».

Заряна не дала вздоху сорваться с губ и вновь повернулась к гостям. Милостивые Праотцы и Праматери, когда же кончится этот пир, где делают вид, что радуются, топя горечь в вине?..

Как бы ей хотелось, чтобы Ульна была ближе, за белым господским столом! Но тогда гости бы всполошились: ох, да ах, шаманка при царском дворе, где это видано! Свои-то давно к Ульне привыкли. Таких, как она, боялись, и отец бы, поди, не пустил её на порог, только вот шестнадцать лет назад его жена отправилась в чертог к Праматерям, рожая дочку, недоношенную почти на целую луну. Вы́ходить маленькую Заряну не взялся ни один травник, отец уже велел сколотить для неё крошечный гроб, но вещие камни Ульны решили иначе. Это они, маленькие камушки с непонятными знаками, привели её из далёких холодных земель, где берёзы ростом человеку по пояс, а листья у них с детский ноготок – привели и сказали, что здесь она очень нужна…

Ульна выкармливала Заряну кошачьим молоком и полынным соком. Вешала над её колыбелькой фигурки хищных птиц, скрученные из перьев – иногда Заряна смутно, как сон, вспоминала, как тянулась к ним младенческими руками. Ульна делала обереги из паутины и медвежьих когтей, окуривала спальню царевны горькими травами, от дыма которых слезились глаза, и – страшная, лысая, нездешняя и чужая – стала Заряне дороже всех после папы. Другие няньки учили Заряну вышивать и прясть, пели песни про царевича-сокола и пламя-птицу, но стоило им отвернуться – и она бежала к Ульне. Та расчёсывала Заряне волосы, бормоча себе под нос, и сказки у неё были совсем другие: про медведя, который силой взял в жёны царицу, и она родила от него Короля-за-Проливом, пращура нынешнего Ларса Олафссона; про горы, пустые внутри, в которых селятся крылатые ящеры, и тогда гора начинает дышать огнём, и снег зимой идёт чёрный. Если так случится, говорила Ульна, то самые смелые юноши и девушки из её племени, самые красивые и храбрые, идут к такой горе, забираются на вершину, к дыре, через которую дракон дышит, и бросаются вниз. Тогда ящер засыпает, и никто не знает, когда он проснётся снова…

А ещё это от Ульны Заряна научилась змеиному наречию. Ну, то есть как научилась – нахваталась чего-то по верхам, подглядывая за тем, как Ульна колдует… На нём очень удобно было браниться: шипишь себе под нос, а никто вокруг не поймёт и не отругает, мол, негоже царевне такие слова говорить.

И обереги к свадьбе, спрятанные в переплетениях Заряниных кос, ей тоже  Ульна смастерила. Вплела их сама, своими руками, и мрачно сказала:

- Что могла – сделала.

Заряна вспомнила этот миг, сидя рядом с женихом, почти уже мужем, и вдруг остро, как игла в сердце, осознала, что завтра уедет из родного Стольнограда, от всех, кого любит. В глазах тут же встал непрошенный солёный туман, размывая лицо очередного гостя, что стоял перед новобрачными, произнося им здравицу. Седой согбенный старик, он виделся Заряне как через неровный лёд и бормотал что-то о том, что небеса благословят «избавительницу» и «заступницу». Что отправил на войну пятерых сыновей и ни одного не ждал назад, а тут, гляди-ка – вернулись двое. Что дай царевне Праотцы и Праматери долгой жизни и мирной смерти, и плодовитого лона, и всех других возможных даров.

Лаури Ларссон сидел неподвижно, равнодушно глядя сквозь гостя. Кажется, он за весь вечер не притронулся ни к угощению, ради которого выскребали последние крошки из царских кладовых, ни к полной чаше вина.

Заступница, да. Избавительница. Как же.

Как будто Заряна могла поступить иначе. Как будто кто-то бы смог.

Только не после того, как она увидела, как раненых ввозят в город – искромсанных, как мясо, изрубленных, как дрова. Одни кричали, другие – нет, и это было хуже: молчание людей, у которых уже нет сил на крик. С того дня их глаза снились Заряне каждую ночь: пустой, невидящий, заранее мёртвый взгляд.

Так странно. Ларс Олафссон, Король-за-Проливом, всегда был их царству добрым соседом. Отец впускал в гавань его длинные, узкие корабли с оскаленными мордами на носах и жалел, что северный брат по царственной крови старел бездетным: что-то будет, когда он умрёт? Кто наденет его корону? Но вот прошлой весной вместе с драгоценными мехами, моржовым зубом и клюквенным вином купцы привезли радостную весть: король Ларс отыскал сына, которого много лет назад похитили неразумным младенцем. Казалось бы, празднуй и радуйся, да благодари небеса за чудо! Но вышло иначе.

Летом на горизонте появились первые суда, несущие не друзей – воинов.

С тех пор, вот уже год с лишком, войне не было конца. Прошлой осенью женщины ломали спины, собирая пропадающий под дождями и первым снегом урожай. В этом году не было лошадей, чтоб пахать, и рук, чтобы сеять. Бесплодная осень перед голодной зимой – многие ли не увидят новой весны?

Многие ли успеют умереть от голода, а не от мечей и копий?

На войну поднялся стар и млад. Всякий стоял насмерть за каждую пядь родной земли, но враги остервенело пёрли вперёд, тесня защитников всё дальше и дальше, день за днём, шаг за шагом, и, когда Заряна своими глазами увидела из окна светёлки, как вдали над полем недавней сечи чёрной тучей вьются во́роны, она поняла: нужно с этим кончать.

Король Ларс воевал не за веру и не за землю: он хотел Заряну. Для сына.

Отец никогда не дал бы забрать её силой. Даже когда она сама упала ему в ноги, вымаливая благословение стать женой иноземному принцу, не желал позволять ни за что, метал молнии из-под кустистых бровей не хуже грозного бога грома. Он любил её. Правда любил – может, не всегда умел показать, но Заряна видела, потому что скрыть этого он не умел тоже.

Но ещё она каждую ночь видела, как враги разграбят и сожгут Стольноград. Как убьют каждого, кто выйдет им навстречу. Истыкают стрелами, будто ежа, обрубят руки и ноги, как ветки у поваленной сосны. Украдут воздух из горла и жизнь из опустевших глаз, и некому будет заплакать о жёнах и детях, умерших от голода в зимних снегах.

Девочкой Заряна мечтала, как выйдет замуж за одного из папиных воевод. Она не хотела в чужую семью и в чужой край. Но сейчас всё вдруг стало простым и понятным: что бы она ни сделала, она потеряет дом. Вот только ей выбирать, останется ли он у других.

Заряна выбрала.

Бормочущий старик наконец закончил свою речь и отступил, пропуская вперёд следующего гостя, краснолицего и пузатого. Сквозь усталость и тоску пробилось отвращение: этот был уже изрядно хмельным. Он торжественно открыл рот, видно, собираясь сказать что-то этакое, но вдруг икнул, согнулся и сблевал, чуть ли не прямо на скатерть. Заряна вздрогнула от омерзения, не выдержала, зашипела вполголоса слова шершавых, свистящих змеиных проклятий.

Толстяка увели под руки. Заряна потянулась за кубком, чтобы запить мерзкий привкус, заполнивший рот, и вдруг осознала, что Лаури, который почти не шевелился с тех пор, как сел за стол, повернул голову и смотрит прямо на неё, а взгляд его льдистых, светло-серых почти в белизну глаз холоден и остёр.

Ничто на свете не вечно – кончились гости, кончится и пир. Впереди ждало самое главное. Самое страшное. Заряне объяснили, что́ случится в первую брачную ночь; она не была уверена, что хочет такого, но знала, что вытерпит. Вытерпела же всё, что было прежде.

По обычаю, незамужние служанки раздевали её в комнатке, смежной с супружеской опочивальней, и пели.

- … Ухожу на закат,

На полночную звезду,

По полночной по тропе

Да по широкой по воде…

Так уж повелось издревле, что свадебные песни – родные сёстры погребальных плачей. Из чертогов Праотцов и Праматерей не возвращался ещё никто; так и Заряне будет не вернуться из-за Пролива, который летом, в добрую погоду, можно пройти на судне всего за семь дней.

- … А на чёрном-то льду,

А на тонком-то льду

Ни следочка за мной –

Ой, ни единого…

Девушки сняли с неё расшитые бисером башмачки, слишком узкие, натёршие ноги до кровавых пузырей. Сняли звонкие браслеты и ожерелье из серебряных монет. Омыли вспотевшее от горячего дыхания жаровен тело прохладной водой, пахнущей шиповниковым цветом.

- … Как в свой дом вернусь,

Как в родимый вернусь,

К милой матушке,

Ой, да к батюшке?..

Тяжёлый венок из рябины начал вянуть; когда его сняли с Заряниной головы, ягоды посыпались на пол, стуча, как град. Листья, тронутые осенней краской, казались ржавыми.

- А и не вернусь,

Никогда уж не вернусь,

Не найду пути

По большой воде…

- Всё, - вдруг сказала Ульна, когда Заряна стояла на дощатом полу босая, в одной длинной алой рубашке, и служанкам оставалось только разобрать ей косы. – Все вон. Дальше я сама. Кыш!

Не смея возразить, девушки выпорхнули из комнаты стайкой вспугнутых воробьёв. Ульна взяла гребень и села прямо на пол, скрестив ноги. Посох она положила поперёк коленей: он никогда не был от неё дальше, чем в длине руки. Заряна привычно опустилась перед старой нянькой на колени, уселась на пятки, чуть склонив голову вперёд, и Ульна начала расплетать ей волосы.

- Ульна, - сказала Заряна. – С ним неладно.

Та ответила не сразу.

- Не люб? – хмыкнула она, понимая без слов.

- Нет! То есть… - Заряна нахмурилась, пытаясь собрать мысли в охапку. – Люб, не люб – неважно. Но что-то с ним не то. Он сидел там, как… как… неживой! А когда я сказала… ну, по-змеиному, так глянул! Словно глазами убить хотел…

На сей раз Ульна молчала долго. В тишине она распустила Заряне косы, вынимая из них обереги. Принялась неторопливо расчёсывать длинные светлые пряди.

В последний раз. Сколько раз в жизни её рука вот так вот водила гребнем по Заряниным волосам, и этот сегодня – последний.

- Вот что, - закончив, сказала Ульна. – Возьми-ка.

И – подумать только! – протянула Заряне свой посох.

Заряна приняла его с трепетом: тяжёлое дерево, отполированное годами и годами прикосновения рук. Там, где Ульна держала древко, протёрлись пять выемок по форме её пальцев.

- Мне он достался от бабки, - сказала Ульна. – А ей – от её бабки, а той – уж не знаю, от кого. Возьмёшь его, как я всегда держу, да ударишь концом об пол, да скажешь вот так, - она прошипела по-змеиному. – Это значит «покажись». Запомнила?

Заряна робко кивнула.

- И вот ещё. Гляди-ка сюда, расскажу секрет.

Ульна сжала своей рукой Зарянины пальцы на древке, подсказывая, где искать, и Заряна нащупала на посохе тонкий, почти неразличимый поперечный шов. Потянула – и из потайной пустоты в древке скользнул узкий, чуть изогнутый, будто клык, кинжал.

- Это для верности. Мало ли. Заговорённый, режет не только смертных людей, - Ульна невесело ухмыльнулась. – По вашему обычаю, в первую брачную ночь должна пролиться кровь, а?

Она снова посерьёзнела.

- Всё, девочка. Ступай с моей молитвой.

За все свои шестнадцать лет Заряна так и не узнала, кому именно молится Ульна, но если она им верила, то и Заряна готова была поверить.

Ульна ушла, оставив её одну перед дверью в опочивальню. Раздетая, босая, Заряна тревожно сжимала посох. Углубления от чужих пальцев в тёплом, будто живом дереве были велики её маленькой, птичьей лапке, и Заряна почувствовала себя мальчонкой, пытающимся поднять отцовский меч, который ему не по руке.

Она сделала вдох, выдохнула. Всё, девочка. Тянуть вечно невозможно. Что будет, то будет.

В опочивальне трещал в очаге огонь и призывно раскинулась широкая, укрытая лебяжьими перинами и меховыми одеялами постель.

Он ждал её. Её принц. Её муж. Стоял у окна, спиной к двери, совсем не шевелясь. Не обернулся, когда у Заряны под ногой скрипнул порог.

Она почему-то замерла тоже. Потом, торопясь, будто боясь не успеть, непослушной рукой стукнула посохом об пол. По-змеиному выдохнула пересохшим ртом:

- Покажись!

Даже не видя лица Лаури, Заряна вздрогнула от того, как напряглись его плечи. Как у зверя, который услышал треск сломанной охотником ветки – вот-вот бросится.

- Ты не хочешь видеть, - глухо сказал Лаури.

- Х-хочу! – как же дрожит голос! – Я хочу знать, ч-чьей женой стану!

Он, кажется, вздохнул: плечи поднялись, опустились снова. Руки, стиснувшие подоконник так, что побелели пальцы, разжались, и Лаури медленно, медленно повернулся к Заряне лицом. Приоткрыл рот, словно хотел сказать что-то ещё – и из него, будто чёрный язык, показалась плоская змеиная голова.

Потом ещё одна. И ещё.

Змеи появлялись у него изо рта, одна за одной, стекали по подбородку и по груди, шлёпались на пол и никак не кончались. Заряна моргнула, не в силах осознать, что́ видит, не в силах принять; в голове отстранённо мелькнуло: «как же он дышит?» и тут же пришёл простой и ясный ответ – никак. Глаза Лаури – красивые, серые, прозрачные, как вода – закатились, так, что осталось лишь белое, и из их уголков, словно потоки чёрных слёз, скользнули наружу тоненькие юные змейки.

Руки поднялись, словно через силу; принялись неуклюже расстёгивать тесный камзол. На шее под высоким воротником чернели две сухие круглые ранки: следы от зубов.

Лаури сбросил камзол на пол, распахнул рубаху.

Змеи копошились у него внутри огромным клубком. Они извивались в разорванном животе, сплетаясь друг с другом вместо потрохов, ткацкими челноками сновали в щелях между рёбер, обнажившихся средь лоскутьев отходящей от мяса кожи. Так вот зачем был нужен узкий, наглухо застёгнутый наряд: лишь он один придавал тому, что стояло перед Заряной, вид человека…

Она отшатнулась назад. Упёрлась спиной в закрывшуюся дверь.

Лаури стоял, не пытаясь приблизиться. В клетке его груди, там, где должно быть сердце, виднелось что-то белое. Вот оно зашевелилось, развернуло неторопливые кольца, серебряной лентой высунулось меж двух нижних рёбер. Белый желтоглазый змей, увенчанный короной, от блеска которой Заряне пришлось закрыть лицо рукой.

«Довольна?» - спросил сухой, шелестящий голос прямо у неё в уме.

Заряна не ответила. Ей нечего было ответить.

- К-как? – только и сумела выговорить она.

«Бедный глупец пожелал в жёны принцессу. Мы связаны договором. Он хотел – он получил».

Почему-то в этот момент Заряна подумала не о том, что будет дальше. Не о том, что принц, за которого её сосватали, уже давным-давно мёртв. Она подумала об его отце.

- Значит, и король Ларс тоже?..

«Да. Он наш. А как иначе?»

Хоть что-то наконец встало на место. Девушки, конечно, не смыслят в войне, но Заряна раз за разом спрашивала себя: почему король Ларс не начал дело миром? Неужели ему было не жаль людей, кораблей, золота?..

- И… что будет дальше?

«Не твоего ума дела, девчонка. Но не страшись. Здесь нам больше ничего не нужно. Уговор был только на свадьбу, а свадьба уже почти случилась».

Заряна похолодела. Кончик носа закололо, пальцы стали как чужие. Она знала, что это значит.

«Всё,» - словно читая её мысли, сказал змеиный царь. – «Пора заканчивать».

Да. Пора.

(продолжение в комментариях)

Один из мужиков в удивительно нелепо смотрящейся на нём красной шапке с помпоном ткнул своего приятеля локтем.

– Гля, какая жируха! Ты к кому, корова?

В детстве Ия расплакалась бы – ей вообще тогда много слёз пришлось пролить на эту тему. Но потом она выросла, и как-то попустило. Не само, конечно, помогли психолог и бодипозитивные сообщества в интернете, но всё же.

Она улыбнулась мужику и сказала:

– Классная шапочка.

Он удивлённо заморгал, и на этом можно было бы закончить. Вот только отец, достававший чемодан Ии из багажника, кинул его прямо в глубокий снег и грозно затопал к крыльцу.

– Э, ты кого жирухой назвал?! За базаром следи, ты!..

– Пап, не сто́ит, – примирительно сказала Ия, но он, будто не слыша, уже схватил алкаша за грудки.

Ия закатила глаза и, подобрав чемодан, направилась на свой третий этаж.

Мама была на кухне, где аппетитно шкворчали сковородки и пахло почти как в детстве. Она с сияющими глазами обняла Ию, потом заметила чемодан, и улыбка на её лице погасла.

– А папа где?

Ия пожала плечами.

– С какими-то бомжами сцепился.

– Ты сама вещи тащила, что ли? – мама посмотрела на неё огорчённо и осуждающе. –  Ты понимаешь, что ты его этим обидела?

Ну всё. Старая песня на новый лад.

– Чем? – фыркнула Ия. – Тем, что в двадцать три года стала самостоятельной? В Питере мне помогать некому, но ведь справляюсь как-то.

Мама вздохнула.

– Ты же знаешь, как он хочет быть полезным. Ты должна ему давать такую возможность. Он ведь столько ради тебя…

– Так, – резко оборвала Ия. – Даже не начинай об этом, слышишь?

Может, мама и сказала бы что-нибудь ещё, но тут в квартиру ввалился отец, и разговор замялся сам по себе.

В этом они трое были мастера. Заметать проблемы под коврик и делать вид, что их нет.

– Кто тебя, фиалку, защитит, кроме бати-то? – гордо сказал отец и растрепал Ие волосы. Она ответила бы, что в гробу видала такую «защиту», но вовремя прикусила язык.

В этом доме нужно было следить за словами.

И всё-таки, ещё в самолёте Ия твёрдо решила, что не даст отцу испортить себе праздник. Так уж вышло, что взрослой она полюбила новый год даже больше, чем когда была маленькой. Может, потому, что теперь за всё в жизни правда приходилось отвечать самой, это не всегда было просто, и любой повод для радости хотелось использовать на сто двадцать процентов. Каждый год Ия закрывала глаза на то, что тридцать первое декабря – это просто дата. Она охотно давала ёлкам и огонькам гирлянд себя обмануть. Заставить поверить, что с боем курантов и вправду начнётся новая, лучшая жизнь.

Это была её собственная традиция. В конце концов, волшебство – это то, во что ты веришь. А потом, в январе, можно было с новыми силами окунуться во взрослую жизнь.

Последние дни декабря прошли в радостном предвкушении, но без суеты. Ия уговорила маму не заморачиваться с готовкой и заказать тридцать первого какую-нибудь пиццу или типа того, так что они ходили по магазинам без огромных списков, и вместо ингридиентов для салатов Ия радостно кидала в тележку новогодние упаковки «Милки» и «Мишек Барни». Пока мама доделывала последние дела по работе – она у неё никогда не кончалась, – Ия тайком упаковывала в подарочную бумагу цветочные горшки в виде голов античных статуй. Пришлось искать их по всему Питеру, но цветы были маминой страстью, а Ие так хотелось её порадовать. По телевизору гоняли старые советские комедии и всякую новогоднюю ерунду. Двадцать девятого числа, когда по «Диснею» как раз начался мультик «Анастасия», Ия вытащила с антресолей заветный фанерный ящик. Ёлка у них уже много лет была искусственная, зато игрушки – бабушкины, верные спутники каждого нового года последние много лет. Этот ящик проехал с хозяйками через полстраны. Тогда было совсем не до шариков и мишуры, и теперь казалось даже странным, что мама не выбросила украшения, не продала и не передарила, но они уцелели, и Ия была этому очень рада.

Мама разделяла её чувства.

– Как хорошо, что мы их с собой взяли, – сказала она, когда Ия развешивала на ветки ватных зайцев и стеклянные сосульки. – С ними совсем как дома.

«Дома». Мама прожила в этом городе тринадцать лет, а он так и не стал для неё родным.

По вечерам они пили чай на кухне. Отец смотрел в комнате телик, и Ия наконец-то могла просто поговорить с мамой обо всём на свете. Она сама не заметила, как так вышло, но теперь, когда Ия выросла, они стали подругами. Двумя взрослыми женщинами, которым друг с другом хорошо.

Ия знала, что уезжать от неё будет больно.

Тридцать первого числа они пошли погулять. Мама, конечно, звала и отца тоже, но он предпочёл и дальше валяться на любимом диване. В последние часы отжившего года ударил мороз под минус тридцать; на безупречном голубом небе сияло солнце, а на снег было больно смотреть. Мамины очки покрылись тонким слоем изморози, у Ии заиндевели и смёрзлись ресницы.

Они гуляли до самого раннего, пронзительно-розового заката, только вдвоём. Совсем как когда Ия была в средней школе – в её самые счастливые годы.

Казалось бы, когда папа, которого ты вроде как честно любишь, вдруг исчезает из твоей жизни, должно быть больно. Ие, конечно, было, но всё-таки самым чёрным днём на её памяти стал не тот, когда он ушёл.

Это был день – воскресенье, осень, десятый класс, – когда отец вернулся к ней снова.

Не успели Ия с мамой снять заснеженные ботинки, как в дверь уже звонил курьер с заказанным заранее набором роллов. Ия только-только отправила в рот первый кусочек, когда на кухню заявился отец.

– Это что тут у вас? Дайте попробовать!

Он полез грязной вилкой с прилипшими комочками жира в самую середину сета, раздавил несколько роллов в кашу, пока смог наконец подцепить один. Аппетит у Ии как-то сразу пропал.

– Ну и ерунда, – с набитым ртом заявил отец и насадил на вилку ещё порцию. – И зачем вы это едите? Разве что вон те, с сёмгой…

– Это лосось, – машинально поправила Ия.

Отец со звоном бросил вилку на пол.

Мир как будто застыл. Даже попсовые мелодии из телика за стенкой испуганно притихли.

– Вот тебе всегда обязательно надо самой умной быть, да? – сказал отец. – Типа, ты всегда права. Только об этом и думаешь.

Ия молчала, не глядя на него.

– Почему все в этой семье всегда правы, кроме меня? Всё делают и говорят правильно, один я неправильно?

– Давайте не будем… – начала мама, но отец перебил:

– Ты можешь разок помолчать?! Только и делаешь, что её защищаешь. Нет бы хоть однажды побыть на моей стороне, а не этой суки!

На мамином лице отразился праведный ужас.

– Серёжа!..

– Что «Серёжа»?! Сука – она сука и есть!

Он с грохотом пнул ножку стола, так что с него, разливая горячий чай, полетели кружки, и демонстративно вышел из комнаты.

Ия выпустила из груди долгий рваный выдох.

– Больной, – тихо сказала она.

Мама потянулась через стол, сжала её руку.

– Котёнок, у него ведь такая тяжёлая жизнь. Он столько перенёс…

Ну, да, в этом была доля правды. У Ии тоже сердце было не из камня. Она понимала, что, если у человека нервы ни к чёрту, для этого есть причины. Но какого, спрашивается, рожна из-за этого должна страдать она?!

– По-твоему, то, что он сидел в тюрьме – это смягчающее обстоятельство? – ядовито хмыкнула Ия. – А точно не наоборот?

Мама поджала губы, и Ия ясно увидела, что отец неправ. Жена всегда была именно и только на его стороне.

– Каждый имеет право на ошибку, – сказала мама. – Ты должна проявлять терпение. Прости его. Мы ведь семья, а в семье любят друг друга, несморя ни на что.

Ие понадобились все силы до последней капли, чтобы не перевернуть стол, добив остатки посуды, и не хлопнуть дверью так, что с потолка посыплется побелка.

Ей с самого детства твердили, что она похожа на отца. Как бы Ие ни хотелось обратного, так оно и было.

Без пяти двенадцать отец возился с пробкой шампанского, мама торопливо доставала из серванта бокалы, и под звон курантов они трое чокнулись друг с другом, как будто правда были той самой любящей, счастливой семьёй. Ия устало сделала глоток пузырчатой кислятины и загадала желание, чтобы этот балаган наконец закончился. Это желание было её единственным уже лет десять, но так и не сбылось.

Январь принёс с собой оттепель и мокрый снег стеной, так что о прогулках пришлось забыть. Можно было бы пойти в кино или в театр, или просто остаться дома и посмотреть какой-нибудь глупый смешной фильм, но у мамы уже были другие планы: наступило время ходить в гости. Родных бабушек и дедушек Ии давно уже не было в живых, зато всё ещё оставалась баба Таня. Когда десятилетняя Ия с мамой оставили свой старый дом, одним из критериев выбора нового места стало то, что здесь у них будет хоть кто-то. Ия даже не знала, кем баба Таня ей приходится – седьмая вода на киселе, до переезда они и не виделись ни разу. Но для мамы семейные узы были священны, так что на все большие праздники она почитала своим долгом нанести бабе Тане обязательный визит.

Ия могла бы увильнуть от этой обязанности – мама не настаивала. Но, хоть у неё и не было большого желания общаться с едва знакомыми людьми и есть из престарелых хрустальных салатниц, Ия решила, что поваляться на кровати с телефоном в руках успеет и в Питере. В гостях у бабы Тани орал телевизор, из-за раскладного стола в гостиной было не развернуться, а разномастные родственники обсуждали обычные темы: кто женился, кто умер, как подорожала рыба и куда катится страна.

Ия, само собой, тоже попала под обстрел.

– Ну что, – сказала какая-то тётка, имени которой Ия не помнила, – когда замуж наконец? А то смотри, двадцать три года уже!

Звучало это так, словно жить Ие оставалось всего ничего: завтра пенсия, послезавтра – могила.

Она притворно вздохнула и ответила:

– Да за кого? Где сейчас нормального-то найдёшь?

Хитрость сработала: за столом тут же пошла обсуждений, какие мужчины нынче хилые, не хотят служить в армии и вообще как бабы. Про личную жизнь Ии благополучно забыли.

Нет, в самом деле, не отвечать же им честно?

Ия без большой охоты поклевала чересчур майонезных салатов и надеялась, что удастся отвертеться от горячего, но не тут-то было. Несмотря на все протесты, баба Таня бахнула ей полную тарелку пюре и какого-то совершенно неприлично жирного и жёсткого гуляша, и не съесть всё это означало нанести кровную обиду всему клану. Вздыхая про себя, Ия решила, что проще смириться.

Это стало стратегической ошибкой.

Ночью она проснулась от того, что у неё болело под рёбрами справа. Не настолько, чтобы паниковать и вызывать скорую, но и на самотёк всё пускать не годилось, так что Ия, вздохнув, стала искать в интернете телефоны ближайших поликлиник.

Ей пришлось обзвонить с дюжину мест – даже в платных клиниках половина врачей была в отпусках, а график остальных оказался забит под завязку. В итоге Ия всё-таки добилась своего – записалась на приём на завтра, на восемь утра.

Благо, сама клиника была тут, за углом – можно дойти пешком. И на завтрак Ия времени тратить не стала – подозревала, что наверняка пошлют кровь сдавать. Так что она выбралась из кровати в семь, оделась, почти не открывая глаз, и выползла в темноту.

Светать ещё и не начинало. Под одним из фонарей, около мусорных баков, собрался народ. И чего ради они столпились тут в такую рань? У некоторых были собаки на поводках, эти явно вышли гулять поневоле. Остальные, возможно, выскочили покурить или выбросить мусор.

На земле возле баков лежала тёмная груда. Ия пригляделась, и с неё мигом слетели остатки сна.

Это было тело в ярко-красной шапке с помпоном.

Ещё секунда – и Ия поняла, что с шапкой рифмуются алые пятна на белом утоптанном снегу.

Её чуть не стошнило. Она закрыла глаза, не давая себе разглядеть подробности, но уже увидела слишком много.

В арке, ведущей во двор, завыла сирена скорой. Ия развернулась и пошла в клинику. Нечего глазеть.

Доктор, к которой Ия попала, была не в духе. Наверное, ей, как и всем, хотелось отдыхать дома с семьёй. Ия терпеливо слушала, пока ей недовольным тоном рассказывали что-то про загиб желчного пузыря, но больше – про общий вред ожирения.

– Короче, похудеть вам надо, – заключила врач.

Глядя прямо ей в глаза, Ия спокойно сказала:

– А вам – поумнеть.

Выходя из клиники, она даже не чувствовала себя обиженной – уже привыкла. Только немножко жалела об упущенном шансе поспать подольше.

Около мусорных баков во дворе уже не было никого – ни живых, ни мёртвых. Даже пятна крови почти засыпало снегом.

Разуваясь в прихожей, Ия услышала голоса на кухне. У мамы была привычка, болтая с подругами, ставить телефон на громкую связь.

– …нашли сегодня бомжа, – говорили на другом конце провода.

– Серьёзно? – ужаснулась мама. – Прямо тут, у нас?

– У вас! У самого вашего дома. Собаки загрызли. Весь, говорят, порванный.

– Да-а!.. – в голосе мамы звучала тревога. – Скоро на улицу будет страшно выйти!..

– Привет, мам, – окликнула Ия. От подслушанной беседы на душе снова стало как-то погано.

Мама как раз сварила суп, и они вдвоём сели обедать.

– Что доктор-то сказал? – спросила она.

Ида пожала лечами.

– Что надо худеть. Как всегда.

– Не обращай внимания. Если похудеешь, то тебе скажут, что надо рожать. А если родишь…

Ия рассмеялась.

– Да-да, «а чего вы хотите, вы же рожали»!

В этот момент на кухню вошёл отец, и смеяться Иде расхотелось.

– Я думала, тебя дома нет, – сказала она.

– Да нет, вот он я. А что?

Ия пожала плечами.

– Ничего.

Тем вечером она уснула мгновенно, но выспаться так и не смогла. Ей приснился кошмар.

Во сне Ия видела тело, распростёртое под светом фонаря. Кровь, безжалостно яркая на белом, протопила ямки в снегу.

Это был мальчик, лет десяти на вид.

Ия знала, что ему почти одиннадцать. Исполнится через неделю.

Он лежал неподвижно и нескладно, как никогда не лежат живые. Кровь заливала серую курточку и белое лицо. Голова вывернулась под неудобным, неестественным углом, так, что один открытый глаз уткнулся прямо в жёсткий наст. Ия ясно видела на сломе этой твёрдой снежной корки острые ледяные кристаллы.

Шарф на ребёнке был разорван. Горло – сплошное месиво мяса и крови.

Ия проснулась без крика. Полежала, глядя в потолок с отчётливым чувством безысходного ужаса, потом встала и пошла на кухню.

Там горел свет.

– Мам, – тихо произнесла Ия. – Пятое января ведь.

Мама сидела за кухонным столом и разбирала бумаги. Ия взглянула на часы. Два ночи. Уже проснулась или ещё не ложилась?

Мама сгребла листы в стопку, выровняла, постучав краем по столу.

– Не спится. А долгов неразобранных полно. Завтра, наверное, в офис съезжу, поработаю.

Не зная, куда себя деть, Ия щёлкнула кнопкой чайника. В тишине достала чайные пакетики – для себя и для мамы, залила кипятком. Села за стол.

– Мам, – сказала Ия. – А давай вместе уедем?

Она сама не ожидала, что произнесёт это вслух. То, о чём она думала уже тысячу раз. То, чего хотела больше всего на свете.

То, чего никогда не будет.

– Снимем двушку, – замолчать как будто значило сдаться. Признать, что невозможное невозможно. – У меня зарплаты хватит. Будем гулять по центру, в Петергоф ездить. В Ораниенбаум. Помнишь, какой там парк? До весны вон рукой подать, можно будет хоть каждые выходные в Ботанический сад. Тебе ведь так нравилось там.

Может, хоть так тебе больше не придётся заваливать саму себя работой, лишь бы пореже бывать дома. Лишь бы не успевать думать.

Слёзы подступили к самому горлу, и Ия умолкла. Шмыгнула носом.

Не глядя на неё, мама сказала:

– Я его не брошу. Ты же знаешь.

Ия почувствовала себя пустой изнутри. Злиться не было сил.

– Но ты настолько не заслуживаешь, – прошептала она. – Этого всего. Ничего этого не заслуживаешь, мам.

Мама улыбнулась ей, и в этой улыбке была горечь.

– Я люблю его.

Как же Ие хотелось, чтобы это было ложью. Самообманом, попыткой убедить себя, что всё, что приходится выносить, не напрасно. Не признавать, что жизнь МОЖЕТ быть другой.

Но она знала, что это правда.

Дурацкая и нечестная правда. И, скорее всего, не вся. Но правда всё равно.

В ту ночь Ия в тысячный раз сказала себе, что больше сюда не приедет. Не может больше. Не хочет.

Она отдала бы всё, чтобы наконец оставить прошлое в прошлом. Но это была ещё одна вещь, которой не суждено сбыться. Ия понимала это слишком хорошо.

Ночь кончилась, и настало утро. Нужно было жить дальше. Ие казалось, она занималась именно этим последние тринадцать лет – жила дальше, закрывая глаза на неизменные «как?» и «чего ради?». По одному дню за раз. По одному часу за раз, когда становилось совсем тяжело.

Нужно было написать психологу. После поездок домой Ие всегда нужны были его сеансы. А ещё, пусть та женщина в клинике и не сказала ей ничего полезного, Ия решила хотя бы забрать результаты анализов – раз уж сдала, да ещё и за деньги. Правда, по телефону ей сообщили, что просто забрать распечатки из лаборатории почему-то нельзя. Не положено, нужно записаться на повторный приём. Искушение плюнуть и не ходить было велико, но Ия всё-таки выбрала время на послезавтра.

На самом деле, в то утро Ия много думала о том, что ей пора возвращаться. Хватит, нагостилась.

В назначенное время Ия пришла в клинику и сказала администратору:

– Я к Соловьёвой, по записи.

Девушка за стеклянной перегородкой вбила что-то в компьютер. Нахмурилась.

– А её нет, – сообщила она.

– Как нет?

– Сейчас, – девушка встала, приоткрыла дверь позади стола, окликнула кого-то:

– Кать! А что, Соловьёва заболела, что ли? Два дня уже не приходит!

– А ты, что ли, не слышала? – отозвалась невидимая Катя. – Никто не знает. Телефон молчит, муж на работу уже приходил её искал. То ли с любовником сбежала, то ли непонятно что вообще.

Администратор обернулась к Ие, растерянно пожала плечами.

– Извините. Вас записать к другому доктору?

Ия отказалась.

Вечером отец смотрел какой-то дурацкий боевик по НТВ. Потом, заскучав, переключил на местный канал, бросил пульт и вышел из комнаты. В эфире шёл выпуск городских новостей. После сюжета о прорыве какой-то трубы дикторша серьёзным и деловым голосом произнесла:

– И в заключение новость о трагедии на улице Ленина. В сквере на углу с Первомайской обнаружено тело женщины.

Видеоряд не был шокирующим: голые деревья, полицейские машины. Ия его почти не видела, хоть и смотрела прямо на экран.

– Личность погибшей устанавливается. По предварительной версии, жертва подверглась нападению животного. Полиция проводит расследование по данному инциденту и призывает соблюдать осторожность. Гражданам рекомендуется избегать безлюдных мест и не оставлять детей без…

Мама взяла пульт и переключила на канал «Культура».

В тот вечер Ия окончательно поняла, что с неё хватит. Сделав несколько важных звонков, она взяла билеты обратно в Питер. Ближайшие были на субботу. Ладно. Ещё два дня здесь, но это ничего.

В пятницу вечером мама ушла в магазин. Ия обычно ходила с ней – мама вечно набирала тяжеленные сумки, – но сегодня решила остаться дома.

Она сидела на кухне, перед нетронутой кружкой остывшего чая.

Рано или поздно отец должен был прийти заглянуть в холодильник. Ия знала это на сто пять процентов –  и не ошиблась.

Отец достал с полки банку майонеза, толстым слоем намазал на хлеб. Ия невпопад вспомнила, как он любил поучать её, будто лишний вес бывает только от воды.

Столько невероятной несуразицы. Столько несправедливых упрёков, столько лжи. Человек, который полностью оторван от реальности, но не выносит даже мысли о том, чтобы быть неправым.

И она слушала все эти годы.

– Я придумал план на завтра, – с набитым ртом сообщил отец. – Мы пойдём в…

Ие хотелось сказать: «Я больше никогда никуда с тобой не пойду».

Вместо этого она просто сообщила:

– Я завтра улетаю.

Отец перестал жевать. Ия видела, как он напрягся. Он всегда был готов оскорбиться в любой момент, а тут – и сама новость, и резкий тон…

– Что, уже устала от нас? – с сарказмом поинтересовался он.

Ия закрыла глаза.

Если сейчас сделать шаг, пути назад уже не будет.

Её разумная, трусливая часть говорила, что стоит просто оставить всё как есть. Не будить лихо, пока оно тихо. Уехать в Питер и никогда не возвращаться. По телефону звать маму в гости, зная, что она не приедет. Вздрагивать от каждого звонка в дверь.

– Да, – сказала Ия. – Я устала от тебя.

Отец положил свой нелепый бутерброд на стол.

– Вот как, – коротко и тяжело сказал он.

Даже сейчас было не поздно остановиться. Замять, засмеяться, попросить прощения. Уйти целой.

Вот только Ия уже очень давно не была целой. Ни единого денька за последние тринадцать лет.

Ей вдруг стало отвратительно даже собственное имя. Ия, «фиалка». Как будто нарочно выбранное, чтобы с самого детства приучать её сидеть тише воды, ниже травы. Хороших девочек должно быть видно, но не слышно.

Удобных девочек.

– Да, так, – сказала Ия. – Ладно мама, ей слишком невыносимо признать правду. Но ты-то всерьёз не веришь, что мы – счастливая семья?

– А что не так с этой семьёй? – отец, как всегда, мгновенно перешёл в атаку. – Всех всё устраивает, кроме тебя. Чем ты всегда недовольна?

– Мне рассказать тебе, чем?! – Ия машинально отодвинула чашку и осознала, как сильно дрожат руки. Её трясло всю, и она не знала, от страха или от гнева. – Ты хоть раз задумывался, сколько боли ты причинил мне и маме? Сколько вреда?!

– А, то есть я вам вредил, а вы мне нет? Вы-то, как всегда, хорошие, да? Какое право вы имеете меня судить?! Да вы обе каждый день мою кровь пьёте!

– Тогда почему ты не ушёл из семьи? Всем было бы лучше! – Ия собрала все силы, чтобы не дрожал хотя бы голос. Она не хотела кричать, но это как-то получалось само собой. – Как ты вообще смеешь обвинять нас?! Ты правда не понимаешь, что виноват во всём только ты? В первую очередь – в том, что случилось с тобой самим. Мы здесь вообще ни при чём!

Отец грохнул кулаком по столу.

– Ты-то тут ни при чём?! Да я сделал то, что сделал, только из-за тебя! А ты даже ни разу не сказала спасибо!

Ия задохнулась, не в силах ответить сразу. Часто заморгала, чувствуя, как по щекам катятся слёзы.

– Спасибо?! – выдохнула она. – Я должна сказать тебе спасибо? Ладно! Хорошо! Спасибо за то, что после четвёртого класса я боялась хоть слово проронить о том, как меня дразнят жирной в школе. А ещё за то, что у меня никогда не будет своей семьи, потому что стоит мне поглядеть на любого мужчину, и я вижу тебя, и меня тянет блевать. Спасибо тебе, папочка, ведь, если бы не ты, мне не пришлось бы плакать по ночам, когда тебя забрали, молясь, чтобы ты не возвращался. А потом, когда ты всё-таки вернулся, делать вид, буд я рада тебя видеть, хотя мне хотелось умереть. Спасибо за то, что благодаря тебе я ненавижу себя и боюсь себя и стыжусь себя, ведь я твоя дочь и не могу перестать ей быть, даже когда ты наконец сдохнешь, чего я очень жду. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты наконец исчез, потому что ты разрушил мою жизнь. Ты меня разрушил. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе спасибо? Я говорю. Спасибо, спасибо, спасибо! Всё, доволен?!

Он слушал её, стиснув зубы. Даже странно. Ия ждала, что отец сразу начнёт орать, перекрывая её слова. Что он просто-напросто так ничего и не услышит.

– Это я разрушил тебя?! – свистящим шёпотом сказал отец. – То есть ты забыла, как это ты меня разрушила?! Ещё когда была маленькой. Не помнишь, как ты назвала меня плохим?!

Ия до боли сжала кулаки.

– А ты не перепутал местами причину и следствие? Ты никогда не думал, что, может быть, это не ты стал плохим из-за моих слов, а я сказала, что ты плохой, потому что ты…

Отец изобразил на лице ироничную, сардоническую улыбку.

– Давай. Сделай это. Скажи, что я чудовище.

– Нет, – тихо сказала Ия, глядя ему прямо в глаза. – Это было бы слишком лестно. Ты не чудовище. Ты урод.

Он побледнел, как мертвец. Даже губы стали почти белыми.

– А ну-ка повтори, – не повышая голоса, велел он.

Ия всё ещё дрожала, но она вдруг поняла одно: она больше не боится.

– Урод.

Тогда отец поднялся из-за стола.

Он опёрся о столешницу руками, и время замедлилось в тысячу раз. Не в силах отвести глаз, Ия смотрела, как он вырастает над ней, закрывает своей тенью весь мир, как когда-то в детстве, когда ей казалось, что отец ростом до неба. Вот только сейчас это не было иллюзией, потому что он выпрямился в полный рост, но не остановится, вытягиваясь всё выше и выше, пока не упёрся головой в потолок. Тогда он вдруг переломился в пояснице, упал на четвереньки, но вместо ног и ладоней у него уже было четыре длинных, по-паучьи тонких острых лапы, чёрных, словно сгоревшие ветки. Вдоль хребта, разрывая заляпанную майку, вздыбилась острая жёсткая серо-зелёная шерсть, лицо провалилось куда-то внутрь, и вместо него…

Ия не осталась дожидаться конца метаморфозы.

Она бросилась в прихожую. Слава всему святому, что вообще существует на свете, замок открывался изнутри без ключа, и Ия, как была, босиком, полуодетая, вылетела в подъезд. Её отец – зверь, исполинский, чудовищно ненормальный – с грохотом вывалился следом. Он отставал всего на шаг, и каждый волосок у Ии на шее встал дыбом от чувства, что это гонится за ней по пятам. Зверя заносило на поворотах, лапы-ходули проскальзывали по ступеням, и лишь поэтому он ещё не схватил Ию и не разорвал на части.

Она не думала о том, что слышат и видят соседи. Не думала ни о чём, кроме того, что надо бежать.

Ия с размаху ударила по кнопке домофона, едва не сломав палец. Всем телом врезалась в тяжёлую дверь, задохнулась от мороза, с первым вдохом ворвавшегося в лёгкие. Ссыпалась с крыльца – под ногами захрустел снег, и ступни мигом онемели, как чужие.

Зверь вырвался из подъезда. Его белые глаза горели в темноте, как две бешеных звезды. С оскаленной пасти капала пена.

Ия судорожно выдохнула – дыхание слетало с губ облаками пара. Она знала, что сейчас будет больно, но была готова.

Ворот домашней футболки на миг мучительно врезался в кожу – и лопнул. Ия зажмурилась, чувствуя, как каждая клеточка тела кричит в агонии. Нужно было потерпеть всего ничего. Это заняло не больше двух секунд: пальцы срослись и растаяли вовсе, позвоночник выгнулся сутулой кривой, отращивая из копчика хвост. Челюсти вытянулись в длинную узкую морду. Цвета мира исчезли, зато запахи стали трёхмерно осязаемыми, и она слышала каждый звук за два квартала отсюда. Холод отступил: жёсткая густая шерсть согрела бы и на полюсе.

Отец тогда не солгал. Сука – она сука и есть. Самка собаки.

Или волчица.

А ещё Ия правда была очень на него похожа. Вот только ей хватило ума не превращаться в тесноте квартиры.

(Продолжение в комментариях)