В различные рейтинги самых удачных и популярных рекламных видеороликов на протяжении почти двух десятилетий с завидным постоянством входит реклама компьютеров фирмы «APPLE», созданная Ридли Скоттом и впервые показанная в 1984 году во время телевизионной трансляции финального матча сезона по американскому футболу. Рекламный ролик использует образы, навеянные легендарным апокалиптическим романом «1984» Джорджа Оруэла. По черно-белому экрану строем проходят бритоголовые люди в серых рубищах. Они собираются в зале перед огромным экраном, на котором они слушают очередную речь «большого брата». В это время в зал врывается молодая спортсменка, преследуемая охраной. Ее образ – единственный цветной образ ролика. Спортсменка раскручивает над головой и кидает в экран молот, после чего образ «большого брата» рассыпается на осколки и исчезает. Сидящих в зале людей заливает яркий свет, а на экране появляется логотип фирмы «APPLE»…
Реклама имела оглушительный успех несмотря на то, что в ней нет изображения самого компьютера, использовано только название. Ролик представляет из себя абсолютно законченную сотериологическую притчу – теорию спасения от серости и безликости привычной реальности. Какое отношение имеет реклама компьютеров к серийному убийце? Спортсменка на экране бросает реальности «серых людей» экзистенциальный или «революционный» вызов – скучная реальность должна быть разрушена. Как мы говорили, в европейской культуре ее вызов соответствует извечной потребности европейского человека в «renovation» – в обновлении. Бешеная популярность рекламного ролика отражает не спрос на компьютер, а «силу» – напряженность внутри социума именно этой потребности.
Удовлетворение потребности, т.е. путь к обновлению, лежит через насилие. Скучно или привычно все, что можно обменять на деньги. Все эти предметы и люди, превратившиеся в предметы, лежат в зоне исполнимых желаний. Они и создают мир, из которого хочется выбраться. Они не позволяют испытать чувство изменения. Они перестали соблазнять. Соблазняет то, что не продается, то, что лежит в зоне запретного, за пределами скучного мира, а там осталась только смерть.
Русской культуре этот соблазн знаком как никакой другой. Один из главных героев русской литературы – Родион Раскольников, пытаясь выразить убогость и бессмысленность собственного существования, произносит знаменитую фразу: «Эх, вошь я эстетическая». Именно из этого отражающего скуку ощущения, так хорошо знакомого и сегодня нашей интеллигенции, через несколько страниц романа рождается другая знаменитая фраза: «Кто я, тварь дрожащая или право имею?»
Именно эта мысль как бы разрешает Раскольникову размозжить обухом топора голову старухи-процентщицы. Именно размозжить… в момент удара лезвие топора смотрело Родиону в лицо, как будто угрожая смертью ему самому…
Прорыв, изменение современный человек не пытается произвести в себе самом. Для этого необходимо возложить на себя ответственность за события, происходящие во вселенной (то есть опять-таки надо почувствовать себя внутри «традиционного», «цельного» или «священного» времени и пространства). Поэтому свой собственный «прорыв к вечности» современный человек (а Раскольников в нашем понимании человек, вне всякого сомнения, современный, то есть утративший цельную – «голографическую» картину мира) производит при посредстве других, окружающих его «внешних» людей. Ведь это они сделали его существование серым. Это они не смогли, как говорил пациент Ф., «оценить его по заслугам». Он сам ни в чем не повинен… И это чувство дало ему право убивать. Убивать того, который не нравится. Обратите внимание: подобный способ прорыва к вечности всегда обозначает, что агрессор считает свой собственный мир плохим, «неполноценным». Слова «он мне не нравится»чаще всего обозначают «я не нравлюсь сам себе».
Достоевский описывает универсальный механизм – парадигму, лежащую в основе любой агрессии и любой зависимости: нарциссически влюбленный в собственные желания Раскольников ищет виновника (причину) собственной ущербности не в себе, и с помощью чужой (не своей!) смерти пытается прикоснуться к вечности. Он… завидует. В деньгах старухи-процентщицы ему мерещится большая полнота бытия в сравнении с той, какая есть у него. Спортсменка в пространстве рекламного ролика чувствует свое право разрушать мир «серых людей». Джеймс Бонд становится «вечным персонажем» американского кино, поскольку у него есть «лицензия» (право) на убийство. Средний американец ощущает свое право разрушить мир Ирака – «обители инфернального зла». Может быть, они чувствуют… зависть к миру Ислама? Например, Рене Генон, уехавший из Франции и закончивший свой земной путь в Саудовской Аравии, почувствовал большую полноту бытия именно в исламе и принял эту религию. Любой герой американского боевика добивается своей вечности (она же «значимость для зрителя») с помощью убийства и разрушения, независимо от того, кто он: гангстер, полицейский или жулик. Вы будете спорить с этим тезисом?
Но ведь само запечатление человеческого поступка на кинопленке – это уже прикосновение к вечности. Джеймс Бонд на экране не стареет; меняются, правда, его лица и внешний облик, но это еще больше подчеркивает вечность и неизменность его «экзистенциальной сущности». Страшно, не правда ли? Наемный убийца, пусть даже на службе у королевы, – один из наиболее постоянных («вечных») символов культуры. Отсюда и огромная популярность не только актерской профессии, но и бесконечных телевизионных «кастингов» – это чуть ли не единственный способ «увековечитья» – остаться живым.
Мы уже много говорили о профессии актера. Но мы не говорили о театре. Ведь театр – это главный храм современной культуры, культуры времен «гибели Богов». Зачем мы приходим в театр? Чтобы ощутить себя внутри сильного пространства. Это пространство сильно тем, что в нем с нами ничего не происходит. Зритель не несет ответственность за происходящее на сцене. Он не участник драмы. Он ее потребитель. Мы приходим в театр, чтобы купить себе новые чувства и ощущения, то есть с той же целью, с какой наркоман приходит в притон. Но, покупая билет, мы покупаем не только чувства, мы покупаем священное пространство и священное время. Ведь время представления имеет свойство вечности. Действие течет в своих временных координатах (как наркотик, ускоряя или замедляя ход реального времени), но имеет свойство бесконечности. Ведь пьеса будет многократно повторяться, и мы снова можем, купив билет, погрузиться в эту бесконечность. Мне кажется, что именно эти свойства эксплуатируют многие современные шоу, например, шоу Вячеслава Полунина или мюзиклы. Мюзикл – это музыкальный транс, ускоренное погружение в иную реальность со всегда счастливым концом. Вне всякого сомнения, мы знаем и людей, «зависимых» только от театра, «больных театралов» или «театроманов»… Но сейчас я говорю не об этом.
Мне кажется, что группа чеченских фанатиков отнюдь не случайно выбрала концертный зал на Дубровке, приспособленный для постоянного исполнения мюзикла «Норд-ост», местом проведения своего террористического акта. Это был удар традиционного ваххабитского мышления по главному Храму – носителю священного пространства и времени другой цивилизации. Именно здесь, в театре, человек западного мира чувствует наибольшую полноту своего бытия. Террористы завидовали этому. Ведь подобную полноту в ваххабизме они испытать не могли. Не было ли во всем этом тайного умысла разрушить цивилизацию, показав ее бессилие внутри ее собственного храма? А этот Храм, действительно, главный. Разве можно сравнить число людей, регулярно посещающих церковь, с числом людей, регулярно посещающих театр? Может быть, поэтому нам до сих пор так страшно? Кошмар случился в единственном Храме, который смогла воздвигнуть культура желания. Факт существования театра на месте Храма приводит к еще одному очень страшному выводу, который первым, по-моему, сформулировал испанский философ Бенно Хюбнер: Этика в структуре «вируса современности» подменена эстетикой: «Сегодня этический дефицит компенсируется преимущественно эстетически: если истины уже не очаровывают, истиной становится очарование». Очарование театром. Зачарованность наркотиками. Скучно! Как выбиться мне, «воши эстетической», из круга очаровывающих желаний?
Животное проявляет агрессию, когда испытывает голод или когда внешние обстоятельства приводят к сбоям инстинктивного поведения. Современный человек проявляет агрессию тогда, когда все его желания удовлетворены, и ничто, кроме смерти, ему неинтересно, или тогда, когда одно из его желаний не удовлетворяется, что в сущности своей одно и то же. Подростки, расстреливающие в школах своих одноклассников, – кто они? Они маньяки – психически больные люди или нормальные дети, сформированные нашей культурой? Американские психологи сегодня склоняются ко второму мнению. Большинство подобных подростков проводило дни и ночи в виртуальной реальности, играя в компьютерные игры. Агрессивное поведение подростков объясняется тем, что они не в состоянии отличить реальность от компьютерной игры. Если в игре они имеют право убивать, то почему они лишены этого права в реальности? В целом я согласен с этим мнением, но считаю, что проблема лежит еще глубже.
Дело в том, что подросток – это первый возраст потребности в самоактуализации, в достижении собственной значимости, которая буквально и обозначает потребность в вечности, нетленности собственной личности. Вся массовая культура (кино, музыка, компьютерные игры и т.д.) подсказывает, что простейший способ добиться такой значимости – это убийство.
«Влечение к смерти, – писал Фрейд, – отвлекается от самого субъекта, нагруженного нарциссическим либидо (самовлюбленного, погруженного в свои хотения – А.Д.), и посредством мышечной системы обращается на внешний мир; отныне оно… проявляется – вероятно, лишь отчасти – как влечение к разрушению, направленное на внешний мир и другие живые существа».
Если принять тезис Хюбнера, то окажется, что сегодня никакое долженствование не предшествует хотению. Истиной является то, чего я хочу, то, что меня «очаровывает». Никакое должное (этика) больше не является критерием поведения. Главный критерий – это понять, эстетично ли убийство, совершаемое на экране или в жизни (очень не хочется в качестве синонима использовать слово «красота»).
Впервые в жизни я был потрясен этим, когда мне пришлось обсуждать со студентами ВГИКа «культовую» ленту (обратите внимание, именно «культовую», то есть определяющую, создающую какие-то аспекты культуры) Квентина Тарантино «Криминальное чтиво». Молодые люди взахлеб восторгались фильмом, монтажными эффектами, рваным (типично наркотическим) внутренним временем… Никто из большой группы студентов – будущих режиссеров – не обратил ни малейшего внимания на сюжет, то есть на то, что весь фильм посвящен бессмысленному насилию – насилию, крови и наркотикам – ради самих насилия и крови, ради их эстетизма. Будущие создатели кино воспринимали сюжет как нечто абсолютно естественное(нормальное) и поэтому обсуждению не подлежащее… Можем же мы оправдать евших женское тело подельников Мясника: они просто хотели кушать… это же нормальное человеческое желание. Да и вообще, это вполне эстетская история в духе современного кинематографа.
Естественность подобной эстетики для подрастающего поколения обозначает лишь то, что насилие стало принудительной эстетической нормой. Обилие насилия на экране заставило киноведов сформулировать соответствующие насилию «каноны очарования» – эстетику насилия. В 1980-х годах в нашем студенческом и полуподпольном кино получило распространение своеобразная «танатофилия» – съемка авторских короткометражек, главными действующими лицами которых были… трупы. Кроме эпатажа и того факта, что существование такого рода кино является наглядным подтверждением соблазненности культуры смертью, образы трупов, скорее всего, были попыткой авторов передать зрителю то, как они чувствовали себя внутри нарождающейся современности (эстетической нормы постмодернизма). Вряд ли кто-то из кинематографистов, участвовавших в упомянутой беседе, сможет повторить слова Луиса Бунюэля:
«Я всегда работал в согласии со своей совестью. Ни один из моих фильмов не содержит ни одной мельчайшей детали, противоречащей моим нравственным убеждениям».
Для нас не так важно, какие именно убеждения были у великого режиссера. Важно понять, во что превращается человек, если место нравственных убеждений занимает эстетическое «чутье». Не становится ли он… трупом? В компьютерной игре и на экране вся массовая культура живет осуществлением своих желаний. Если ты хочешь убивать, то убей. Кто ты, в конце концов: «тварь дрожащая или право имеешь?» Дело не в болезненной «зависимости от компьютера», дело в том, что во всей современной нам культуре насилие над внешним миром или человеком явно или неявно демонстрируется как ПОСТУПОК – единственный шанс «прорваться в вечность» через серость будней, что и демонстрирует, в том числе, рекламный ролик фирмы «APPLE».
Единственное условие, которое при этом надо соблюдать: насилие должно быть… красивым (ему же в вечности оставаться), другого критерия просто-напросто не существует. Этика или нравственность — слова несовременные и пользоваться ими немодно. Алкоголик или наркоман всегда разрешает себе принять очередную дозу психоактивного вещества – это абсолютно сознательный акт, традиционная наркология называет его «борьбой мотивов». Самое потрясающее, что любой алкоголик перед тем, как выпить, произносит сам себе все те же раскольниковские слова: «Кто я – тварь дрожащая или право имею?» «Все пьют, а я что, права не имею? Да пошли они все, что я, позволить себе одну рюмочку не могу, что ли?» Если Вы задумаетесь, то увидите, что эти слова являются синонимом необузданного «Я хочу» («право имею»). Это лишь другое выражение победы хотения над долженствованием, на этот раз – по отношению к самому себе. По сути, алкоголик и маньяк и пытаются совершить один и тот же священный акт – прорыв к вечности. Один – с помощью водки, а другой – с помощью смерти, смерти другого человека.
/А.Г. Данилин - Желание, Насилие, Наркотики и самоубийство/
