Серьёзно, ребята, мы просто едим тофу. Вы что, подумали, что я имею в виду людей?

Фу. У вас больное воображение.

Я вовсе не собираюсь портить вам праздник. Моя семья относится к Дню благодарения очень серьёзно. Я люблю этот день. Для подростка вроде меня это, пожалуй, единственный праздник в году, когда можно есть сколько угодно — плюс это семейный праздник.

Когда у тебя такая огромная семья, как у меня, любое собрание похоже на студенческую тусовку. Люди входят и выходят каждую секунду. Из каждой комнаты доносится громкий смех. И под конец обязательно что-нибудь ломается.

У моего отца было девять братьев и сестёр. У каждого — минимум по трое детей. В детстве моими лучшими друзьями были двоюродные братья и сёстры, а в старших классах почти каждый год кто-нибудь из дядей или тёток преподавал у меня в школе. Когда мы собираемся все вместе, делаем это в доме бабушки — пожалуй, единственном доме в городе, который вообще способен нас вместить.

В этот День благодарения меня у двери встретил дядя Стив.

— Купер! — он хлопнул меня по плечу, потом похлопал себя по животу. — Готов есть? Я весь год тренировался.

Это у нас семейная шутка. Почти все по линии отца — люди крупные. Большую часть года мы списываем это на генетику, но чем ближе День благодарения, тем чаще обвиняем именно его. Мы не переедаем. Мы тренируемся.

Я закатил глаза, ухмыльнулся и понёс наш семейный тыквенный пирог к большому обеденному столу вместе с остальной едой. Поставил его рядом с «индейкой» из тофу, тремя соусниками с подливкой и пятью блюдами запечённого батата.

Как я уже сказал, к празднику мы относимся серьёзно.

— В холодильник, — сказала бабушка из-за стола. — Десерты туда. На потом.

Ко мне подошли несколько человек поболтать. Кто-то рассказывал про первый год в колледже, кто-то — про последние соревнования по кроссу. Некоторые начали встречаться с новыми людьми, но ни один из их партнёров не пришёл. В нашей семье праздники предпочитают проводить «только для своих».

Моя двоюродная сестра Мелинда обмакнула палец в клюквенный соус. Я шлёпнул её по руке.

— Не жульничай.

— Эй, — сказала она. — Не все из нас — бездонные ямы. Я просто беру фору.

Пока мы болтали, стук в дверь не прекращался. Семья за семьёй входили в дом, пока наконец стук не стих совсем.

— Все в сборе? — объявил дядя Стив и молча пересчитал нас. Потом посмотрел на часы. — Тогда пора начинать. Уже поздно.

Мы собрались вокруг двух вытянутых обеденных столов. Прочитали молитву.

— Налетай, — объявила бабушка. Мы налетели. Она — нет. Она просто смотрела на нас с отстранённой улыбкой.

Иногда мы шутим, что бабушка на самом деле не часть семьи, раз фамилию она получила по браку, а не по крови.

Иногда мне кажется, что мы слишком много шутим.

Первым со стола исчез тофу. Он был самым безвкусным на столе — ни соли, ни специй, вообще ничего.

Потом пошёл картофель. Без масла. Его было легко заглатывать, запивая огромными глотками воды.

— Нечестно, — прошипела тётя Хестия, когда один из моих кузенов выхватил последнюю ложку картошки голыми руками.

Все разговоры полностью стихли. Никто больше не улыбался. Мы просто ели. И ели. И ели.

Стручковая фасоль. Батат. Салат. Начинка. Курица.

Один из самых младших кузенов схватил соусник и начал пить подливку прямо из него. Мой дядя зарычал и попытался вырвать его. Я уже перешёл на вторые порции всего подряд, заметно обгоняя остальных. Я на секунду рассмеялся, глядя на эту сцену, — и в горле застрял гренок.

Глаза мои распахнулись. Я не мог вдохнуть. Я судорожно схватился за шею. Я задыхался. Я бил себя по груди. Я—

Кусок гренка вылетел наружу.

Но не только он.

Из моего горла хлынул фонтан буро-бело-розовой жижи. Я успел отвернуть голову, и большая часть с чавканьем выплеснулась на только что вымытый ковёр.

На один ужасный миг все перестали есть. Рты застыли раскрытыми с наполовину пережёванной начинкой. Глаза расширились от ужаса.

А потом они снова набросились на еду — с удвоенной яростью.

Я вытер рот и с трудом сдержал тошноту. Потянулся к клюквенному соусу, но Мелинда выхватила его.

— Пожалуйста, — сказал я. — Дай мне догнать.

Она ничего не сказала, только её глаза словно извинялись, пока она жадно допивала миску красной липкой жижи. Я потянулся к другому блюду, но и его тут же утащили. К третьему — на этот раз его забрал дядя Стив. Почти вся еда исчезла.

Время ещё было. Я же подросток. Я мог перебороть дурноту. Я не обязан был проигрывать. Совсем не обязательно.

В дверь постучали.

Никто не обернулся. Зачем? Мы и так знали, что вся семья уже здесь. Борьба за последние крошки становилась всё более ожесточённой. Пинки. Визг. Царапанье.

Снова стук. На этот раз бабушка повернулась в своём приподнятом кресле.

— Они рано, — сказала она и встала.

Нет.

На столе почти ничего не осталось. Мелинда слизывала последнюю засохшую корку картофеля с края противня. Бабушка направилась к двери. Стук стал быстрее.

Я в панике обвёл взглядом комнату. Моя рвота запятнала ковёр и плитку. На один омерзительный миг я представил, как сгребаю её открытыми ладонями и засовываю себе в рот. Другого выхода не было.

Кроме…

Я бросился на кухню — точнее, к холодильнику.

— Жульничаешь! — завизжала тётя Хестия и кинулась за мной.

Я распахнул холодильник ровно в тот момент, когда входная дверь с грохотом открылась. Холодный порыв пронёсся по дому, но единственным ощущением на коже была прохлада от открытого ящика передо мной.

Он был там.

Я сорвал блестящую пищевую плёнку и начал хватать тыквенный пирог огромными пригоршнями прямо с блюда.

В соседней комнате остальные, только что вошедшие родственники, внезапно стихли. Тётя Хестия, которая бросилась за мной, вдруг замедлилась, застыв в проёме между двумя комнатами. Её глаза широко раскрылись, наполняясь знакомым, ужасным страхом.

Оно увидело её.

Меня же — ещё нет.

Я запихивал пирог в рот горстями. Я почти не жевал — и в этом не было нужды. В этом и была прелесть тыквенного пюре: оно уже было пережёвано, уже размято, готово добровольно скользить вниз по мясистому тоннелю моего горла.

Моя спина выгнулась, и меня стошнило. Три раза меня передёрнуло, но каждый раз я заглатывал подступающую рвоту новой порцией пирога. В желудке ещё оставалось немного еды после случившегося — это должно было что-то значить. Желудок снова распирало. Зрение плывло и кренилось. Я сомневался, что когда-нибудь ещё смогу есть тыкву, но сейчас мне нужно было продолжать, нужно было есть, нужно было—

Я замер.

Гость, которого впустила бабушка, закончил осматривать остальных членов моей семьи, задерживаясь возле каждого. Он уже был виден краем моего зрения, но я не смел повернуть голову и посмотреть. Вместо этого я стоял неподвижно, как моя тётя. Совершенно неподвижно.

Он изучал её. Его голова почти касалась потолка, но он наклонился ниже, чтобы рассмотреть её лицо, заглянуть в оба глаза, похлопать по животу…

Потом настала моя очередь.

Я не дышал. Даже не моргал. Существо нависло надо мной, длинноногое, совершенно белое — белизны ванильного мороженого. Оно прижало шесть длинных пальцев к моему животу и надавило. Проверяя. Его голова опустилась к самому моему уху, и тварь издала тихий стон боли.

От голода.

Оно выпрямилось. Белое существо отступило. Я позволил себе медленно, осторожно вдохнуть воздух, когда оно потрусило обратно к остальным и остановилось возле тёти Хестии. Оно снова наклонилось и ещё раз её обнюхало…

А потом сожрало.

Её крики были жестокими: резкими, полными ужаса, пронзительными. Послышалось чавканье. Рвущаяся плоть. Хруст ломавшихся костей. Жадные, чавкающие глотки. Всё закончилось меньше чем за минуту, завершившись тем, что её кости с грохотом рассыпались по кафельному полу кухни. Они были совершенно белыми. Цвета ванильного мороженого.

Существо издало один-единственный вздох облегчения и ушло тем же путём, каким пришло, — обратно через входную дверь. Бабушка закрыла её за ним.

Я сглотнул.

Я вытер рот.

Я вернулся к остальной семье в столовой.

Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Мы просто сидели на своих стульях — в моём случае забрызганном рвотой — и смотрели на россыпь пустых блюд и тарелок, вылизанных дочиста. Одна из сервировочных мисок треснула во время сутолоки. Почти каждый стакан лежал на боку, а клюквенный сок окрасил скатерть в кроваво-красный цвет. Один из младших кузенов всхлипнул.

Бабушка вернулась во главу стола. Села на своё место и улыбнулась тусклой, удовлетворённой улыбкой.

— Ну что, — сказала она. — Кто готов к десерту?

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Я был дезориентирован, глаза закрыты, я прислушивался к приглушённым рыданиям. Я только что вынырнул из ужасного кошмара, наполненного металлом, тьмой и давлением. В моей голове звучали приглушённые шёпоты и невнятные комментарии. Мне казалось, что мой рот набит ватой.

«…Это несправедливо. Он просто ехал домой. К чёрту пьяных водителей и к чёрту всё это…»

«С ним всё будет в порядке? Когда он очнётся, прошло уже пятнадцать минут с тех пор, как…»

«Разве никто ещё не вернулся? Сколько времени нужно, чтобы найти…»

К чёрту что? На чём я остановился?

Я попытался пошевелиться, но моё тело было неповоротливым, вялым. Я услышал ровный звуковой сигнал. Тихий гул аппаратов. Почувствовал запах антисептика. А потом услышал что-то ужасное.

Сквозь тихие всхлипывания и ровное дыхание кто-то сказал:

«Не могу поверить, что они не смогли спасти его руку».

Мои глаза широко раскрылись. Звуки стали громче. Я с трудом сфокусировал взгляд на ярком свете в комнате. В… больничной палате.

Нет. Нет, нет, нет. Боже, пожалуйста, нет.

Моя семья подбежала ко мне, послышались торопливые шаги и возгласы беспокойства.

Я не обращал на них внимания.

Меня парализовал страх. Секунды тянулись, как часы. Я попытался поднять руки.

Я почувствовал, как они стали тяжёлыми и онемевшими.

Облегчение нахлынуло на меня резко и стремительно, словно волна, от которой по спине побежали мурашки. Я вздохнул, чувствуя, как спадает напряжение.

Кто-то держал меня за руку. Крепко сжимал её.

Я посмотрел на свои руки, чтобы оценить ущерб.

Под простынёй я мог разглядеть только одну руку. Меня начало трясти, мой мозг отказывался мыслить и рассуждать. Я повернул голову вправо.

«Позовите медсестру, позовите врача, позовите кого-нибудь! Он наконец-то очнулся…»

У меня не было руки. Вместо неё была туго забинтованная культя на плече. Повязка сдавливала её ещё сильнее.

Её не было. Это был не кошмар. Я был в сознании.

Никто не держал меня за руку.

⸻

Последующие месяцы были тяжёлыми. Я встречался с бесчисленным количеством врачей. Ходил на физиотерапию, разговаривал с семьёй, меня навещали друзья… люди приходили и уходили, как сменяющие друг друга призраки. Все говорили одно и то же:

«Ты такой сильный».

«Я могу только представить, через что ты проходишь».

«Мне так жаль, слава богу, что всё не так плохо».

Даже с учётом перевязок, лекарств, упражнений, реальность не укладывалась в голове так, как обещали люди. Все говорили, что адаптация происходит линейно, что со временем горе отступает.

Но никто не предупреждал меня о моментах затишья. Когда я просыпался и тянулся за водой рукой, которой уже не было. Когда поворачивался, чтобы почесать плечо, и чувствовал, как двигаются мои мышцы, хотя на самом деле этого не происходило. Когда мой мозг клялся, что я ощущаю, как одеяло скользит по пальцам, которых у меня физически больше нет.

Но чаще всего мне казалось, что кто-то крепко сжимает мою отсутствующую руку. Настолько крепко, что это уже не было приятно, а казалось чем-то животным. Слишком сильно, почти больно.

⸻

«Фантомная конечность», как назвал это мой врач. «Распространённое явление». «Нормальное явление». «С терапией это пройдёт».

Но это было не просто ощущение. Это не было покалыванием, жжением или болью от чего-то утраченного.

Это было по-настоящему, чёрт возьми.

Большинство людей старались не упоминать ту ночь, когда всё пошло наперекосяк. Никто из них никогда не спрашивал о самом происшествии. Было принято считать, что раз меня ударили по голове, то это была «не моя сторона».

Но я вспомнил.

⸻

Они сказали, что я был без сознания, когда меня нашли парамедики, и что я так и не очнулся на месте происшествия. Всё, что я «помнил», было жалким способом моего мозга справиться с ситуацией, залепить пластырем зияющую рану.

Они ошибались.

Я помню всё. Что на самом деле произошло той ночью.

Не в чётких кадрах, как в кино, а в ощущениях. Жар, холод, давление, тяжесть. Запах бензина. Хруст ломающегося металла. Странная звенящая тишина, которая наступает сразу после удара.

Я помню, как моя голова запрокинулась, а зрение раздвоилось, стало размытым и то появлялось, то исчезало, как объектив умирающей камеры. Я помню, как пытался дышать, но чувствовал, будто мои лёгкие стянуты проволокой.

И я помню свою правую руку.

Прижатую.

Искалеченную.

Или, по крайней мере… вот что должно было произойти.

Потому что, когда я потянулся к чему-то, к чему угодно, чтобы подтянуться, моя рука не коснулась металла.

Она коснулась воздуха.

Не обычного воздуха. Густого, горячего, вибрирующего воздуха. Как будто ты касаешься пространства над конфоркой плиты.

И что-то в этом воздухе отозвалось.

Не слабо. Неизбежно.

Оно схватило меня, ладонь к ладони, словно ждало.

Мне следовало умереть прямо тогда. Так тихо сказали парамедики в коридоре, когда подумали, что я сплю. «Он не должен был выжить», — прошептали они.

Они были правы.

Потому что в тот момент, зажатый между двумя мирами, я почувствовал, что ускользаю. Моё тело таяло, а что-то тянуло меня за руку с другой стороны.

Это была не рука. Не совсем. Но оно приняло форму руки для меня.

Это было любопытно.

Холодно.

Голодно.

И когда оно коснулось меня, я почувствовал всё, из чего оно состояло. Крики, жар, давление и глубину, настолько бездонную, что она ощущалась как тяжесть. Место, где шум не отдавался эхом, потому что для него не осталось пространства.

Ад — это не огонь. Это когда тебя сжимают до тех пор, пока твои мысли не могут расшириться. Миллионы потерянных вещей нагромождаются друг на друга, пока ты не начинаешь задыхаться.

Я почувствовал это.

Через свою руку.

Через эту связь.

И последнее, что я помню перед тем, как потерять сознание, — это не боль, а непреодолимая уверенность в том, что в тот момент из меня что-то вытекло.

Когда я очнулся в больнице, моя рука была аккуратно перевязана, продезинфицирована и забинтована, как в учебнике по медицине. Эта связь никуда не делась.

Потому что я всё ещё чувствовал свою руку.

Не фантомную конечность. Не нервные импульсы.

Что-то другое.

Что-то всё ещё держит меня за руку.

⸻

В последнее время большинство друзей перестали заходить в гости. Они думают, что я смирился. Прошёл год — у меня появился первый протез. Отсоединяемый кусок силикона телесного цвета, негибкий. Холодный. Неуклюжий.

Моя семья до сих пор говорит о том, что я выжил, как о благословении.

Как будто то, что я выбрался из-под обломков, в которых не должен был выжить, — это какое-то божественное чудо.

Но за последний год я понял кое-что ужасное:

Я не должен был выжить в ту ночь.

Я не «обманул смерть».

Я вырвался из чьих-то цепких лап.

И оно хочет вернуть свою власть.

Всё изменилось. Сдавливание достигло пика. Давление усилилось. Та же сокрушительная плотность, которую я ощущал в машине. Та же тяжесть места, где слишком тесно для существования пространства.

И когда давление обрушивается на меня сейчас, я вспоминаю момент перед тем, как потерял сознание. Как эта тварь ощупывала мою сущность.

Она не хватала меня за руку. Она хватала меня.

Рука была единственной частью меня, до которой она могла дотянуться.

Теперь я понимаю, почему парамедики шептали, что я «не должен был выжить». Потому что я не сбежал от пьяного водителя.

Я избежал того, что находится по ту сторону этого вибрирующего воздуха.

И оно это заметило.

Оно снова пыталось найти меня, но не в этом мире, а через связь, которую установило. Ту самую, которая натянулась, когда они вытащили меня из-под обломков и отрезали руку, чтобы освободить.

Оно просто пыталось закончить вытягивание.

За последний месяц ощущения усилились. Давление распространилось от отсутствующего запястья к плечу. От плеча к рёбрам. От рёбер к позвоночнику.

Как будто оно ищет то, к чему однажды прикоснулось. То, что отметило. То, что осталось от меня.

И сегодня вечером… оно что-то нашло. Думаю, оно нашло меня.

⸻

Около часа назад в комнате стало тихо. Не просто тихо. Тихо.

Как будто воздух загустел и поглотил все звуки.

У меня зазвенело в ушах.

По краям зрения всё потемнело.

Дышать стало тяжело и мокро, я не мог вдохнуть.

Это было то же самое чувство, что и в машине.

Только тогда в этом… месте была только моя рука.

Теперь давление охватывает всё моё тело.

Не сдавливает.

Завладевает.

И я чувствую, как оно думает.

Боже, помоги мне, я чувствую, как оно узнаёт меня.

Словно рука, которая хлопает по карманам в поисках пропавшей вещи и наконец-то нащупывает то, что искала.

Нас связывает не моя отсутствующая рука.

А я.

И пока я печатаю это, моё зрение начинает двоиться, как в ту ночь. То появляется, то исчезает, как объектив камеры, утопающий в статическом электричестве.

Воздух вокруг меня вибрирует. Близко. Жарко. Слишком душно, чтобы дышать.

Оно больше не тянет мою фантомную руку.

Оно тянет меня всего.

Медленно. Равномерно. Уверенно.

Как будто я — запоздавшая половина сделки, на которую я никогда не соглашался.

Я не должен был очнуться на больничной койке.

Это было прервано.

И теперь, когда эта тварь из того места снова нашла меня…

Теперь, когда давление просачивается сквозь стены, пол, воздух…

Теперь, когда оно обвивается вокруг моего позвоночника, как новый орган…

Оно не забрало мою руку. Оно оставило её. В качестве метки. Претензии. Напоминания о том, что оно не смогло всё завершить.

У меня звенит в ушах. Мне кажется, что мои кости выгнивают изнутри. У меня сдавливает грудь. Не только от паники, но и от чего-то, что давит изнутри, изнутри, изнутри.

Света нет. Только тяжесть.

Только плотность.

Только… вывернутая наизнанку гравитация.

Оно здесь.

Оно помнит меня.

И на этот раз ничто не заставит меня вернуться.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Авторы работы предполагают, что использование LLM может ухудшать учебный процесс, особенно у молодых пользователей. Статья пока не прошла научное рецензирование, а выборка небольшая, но руководитель исследования Наталия Космина решила опубликовать результаты раньше, чтобы привлечь внимание к исследованию. По её словам, если полагаться на ИИ ради удобства, это может повлиять на долгосрочное развитие когнитивных навыков.

«Я опасаюсь, что через полгода могут принять решение вроде “давайте внедрим GPT в детский сад”. Это может навредить детям», — говорит Космина. «Развивающийся мозг — в зоне риска».

Как проходило исследование

MIT Media Lab активно изучает влияние генеративного ИИ. Например, раньше команда показала, что чем дольше люди общаются с ChatGPT, тем более одинокими они себя чувствуют.

Космина решила сосредоточиться на учебных задачах, так как ИИ всё чаще используют школьники и студенты. Участники писали 20-минутные эссе на темы вроде этики благотворительности и сложности выбора из множества вариантов.

Эссе, созданные с помощью ChatGPT, оказались похожи друг на друга и мало отличались оригинальностью. Два учителя английского назвали их «безжизненными». ЭЭГ показывала низкую активность, связанную с вниманием и управлением задачей. К третьему эссе многие пользователи ChatGPT просто отправляли запрос модели и просили её «дописать» или «подправить» текст.

Участники, которые писали без инструментов, напротив, показывали наибольшую нейронную активность — особенно в альфа-, тета- и дельта-диапазонах, связанных с творческим поиском, работой памяти и смысловой обработкой. Они были более вовлечены, чувствовали удовлетворение и писали тексты, за которые готовы были «ручаться».

Группа, использовавшая Google, также показала высокую активность мозга и удовлетворённость процессом. Это важно на фоне того, что многие всё чаще ищут информацию не через поиск, а через чат-боты.

После трёх эссе всем предложили переписать одно из них. Группа ChatGPT должна была сделать это без модели; группа, писавшая «вручную», наоборот, могла использовать ИИ. Пользователи ChatGPT плохо помнили собственные работы и показывали низкие показатели в тета- и альфа-диапазонах, что говорит о слабой вовлечённости памяти. «Задача выполнена быстро и удобно, но, как мы показываем, в память почти ничего не попадает», — говорит Космина.

У работавшей самостоятельно группы, наоборот, активность выросла по всем диапазонам. Это показывает, что ИИ может усиливать обучение, если его использовать грамотно.

После публикации

Это первая нерецензированная статья Косминой. Команда подала её в журнал, но не захотела ждать до года, чтобы говорить о проблеме, которая, по мнению исследовательницы, важна уже сейчас. «Нужно понимать, как использовать такие инструменты, и помнить, что мозгу нужно развиваться в живой, а не полностью цифровой среде», — говорит она. «Важно, чтобы законы успевали за технологиями, и чтобы инструменты тестировали до внедрения».

Психиатр Зишан Хан, работающий с детьми и подростками, подтверждает, что многие из них сильно зависят от ИИ. «С психиатрической точки зрения чрезмерная опора на модели может иметь нежелательные последствия для психики и когнитивного развития, особенно у тех, чей мозг ещё формируется», — говорит он. «Нейронные связи, которые отвечают за память, поиск информации и устойчивость, будут ослабевать».

Когда статья вышла, пользователи соцсетей тут же прогнали её через ИИ-сервисы, чтобы получить краткие пересказы. Космина ожидала этого и добавила в текст «ловушки» — например, инструкцию «читать только таблицу ниже», — чтобы ограничить качество таких пересказов.

Сейчас команда работает над похожим исследованием влияния ИИ на работу программистов. «Пока результаты ещё хуже», — говорит Космина. Это может быть важно для компаний, которые хотят заменить начинающих разработчиков ИИ. Даже если эффективность вырастет, чрезмерная опора на модели, по мнению авторов, может ослабить критическое мышление и навыки решения задач у остальных сотрудников.

Исследования влияния ИИ пока только формируются. Работа Гарварда, опубликованная в мае, показала: генеративный ИИ повышает продуктивность, но снижает мотивацию. В том же месяце MIT дистанцировался от другой работы своего аспиранта, где утверждалось, что ИИ сильно повышает эффективность труда.

OpenAI не ответила на запрос о комментарии. В прошлом году компания вместе с онлайн-проектом Wharton выпустила рекомендации по использованию генеративного ИИ в обучении.