Это перевод истории с Reddit

Когда в начале 2020 года умер мой дед, мне достался его домик в лесах на юге Норвегии. По профессии он был плотником и построил его сам в 1960-х как место для отдыха по выходным. В детстве я провёл там много летних каникул, так что, когда родители поначалу хотели выставить домик на продажу, я настоял, чтобы его оставили. Неохотно они передали его мне.

Первый странный случай, который я могу вспомнить, произошёл примерно три года назад, в начале 2022 года. Зимой солнце садится рано, поэтому я приехал к домику вечером, вскоре после заката. Я надел налобный фонарь и начал разгружать машину. Домик стоит на поляне примерно в пятидесяти метрах от гравийной площадки, которую я называю парковкой. Пока я сосредоточенно вытаскивал из багажника сумки, я не сразу понял, что лес вдруг притих. Ветер стих, привычный шорох листвы и далёкие птичьи крики исчезли, оставив после себя пустоту, от которой становилось не по себе. Пока не услышишь настоящую тишину, не понимаешь, насколько шумным бывает лес. Я огляделся, медленно водя лучом фонаря по кромке деревьев.

Лес темнел с каждой минутой. В конце концов я решил выключить фонарь, чтобы он не служил маяком и не выдавал моё местоположение. С детства я знал: если лес замолкает, это часто значит, что рядом хищник. Я тихо опустил крышку багажника и, пригнувшись, пробрался к водительской двери, решив, что если там и правда что-то есть, в машине я буду в большей безопасности. Звук открывающейся двери эхом прокатился между деревьев. Миг спустя знакомый фоновый шум снова возник, будто ничего и не случилось.

Наверное, это мелочь, но она до сих пор не выходит у меня из головы. Такое со мной произошло впервые. С тех пор я прочитал много историй об этом явлении, и, похоже, оно довольно распространено. Однако пережить это самому — совсем другое дело: гораздо страшнее, и это липнет к памяти.

Следующий странный случай произошёл всего через две недели. Я проснулся глубокой ночью от громкого звука на улице. Выглянув через жалюзи в спальне, я понял, что звук доносился от маленького игрового домика у края участка, рядом с кромкой леса. Этот старый домик мы переделали в сарай для садовых инструментов. Грохот, вероятно, был от того, что деревянной дверью сильно хлопнули, и от удара она повисла наполовину открытой.

Оглядываясь назад, идти наружу разбираться было не самой умной идеей, но я оделся, взял фонарь и вышел в холодную ночь. Подойдя к сараю, я увидел, что висячий замок открыт и лежит на земле. По нескольким сантиметрам свежего снега была видна цепочка следов, тянувшаяся параллельно кромке леса и затем исчезавшая в чаще. Меня накрыла волна тревоги: я понял, что здесь я не один.

Я поспешно захлопнул дверь сарая и бегом вернулся к домику. Перед тем как войти, я бросил взгляд в сторону кромки леса. Меня пронзил острый ужас — безошибочное чувство, что из темноты за мной наблюдают. Я не спал до утра, а с первыми лучами солнца вышел снова осмотреть следы. Они опоясывали весь участок вдоль кромки леса, включая тропинку, что ведёт вниз к парковке. Следы принадлежали двуногому существу, но длина шага была более чем вдвое больше моей.

Ноябрь 2023 года. Я лежал в кровати, слушал подкаст, когда услышал, будто по крыше идут шаги. Они медленно перемещались с одного конца дома в сторону моей спальни и остановились прямо надо мной. Повисла неподвижность. Я попытался найти объяснение услышанному. Иногда по крыше пробегают белки, но это звучало куда тяжелее. Тишина тянулась ещё несколько минут, затем — почти час, и я, в конце концов, заснул. Утром я заметил глубокие царапины на двери, ведущей на чердак.

Летом 2024 года мы с девушкой решили провести в домике выходные. Я сидел в гостиной и смотрел телевизор, а она уехала в магазин. Кухня находится за углом от гостиной, и там есть чёрный ход, который не виден с моего места. Вдруг из кухни раздался её голос: она позвала меня помочь занести из машины покупки. Решив, что она просто вернулась раньше, я вышел через парадную и направился по тропинке к парковке.

На полпути я застыл. Нашей машины не было. У меня закружилась голова: не показался ли мне её голос? Нужно было решать — возвращаться внутрь и проверять или идти двадцать минут по гравийной дороге через лес к шоссе. Возможно, возвращаться к домику было глупо, но я подошёл к двери и осторожно заглянул внутрь. Несколько секунд прислушивался — тишина. И тут заметил: лес вокруг тоже полностью молчит. Я обошёл все комнаты в поисках признаков чьего-то присутствия, но, к моему облегчению, ничего необычного не нашёл, кроме незапертой задней двери.

Я по-прежнему регулярно приезжаю в домик на выходных и праздниках. Даже после всего пережитого это меня не оттолкнуло. В этом месте есть что-то, что вновь и вновь тянет меня обратно. Пожалуй, единственное хорошее последствие всей этой истории — я больше никогда не забываю запирать двери.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

В полнолуние часть офиса будто вымирает.
Отдел дизайна, СММщица, старшая бухгалтерша — исчезают на один-два дня. Все знают, в это время им лучше не писать. Пока луна не превратится в убывающую, внятного ответа всё равно не дождёшься.
А если позвонить — можно услышать в трубке злобный рык.

Отдел поддержки давно сидит на полной удалёнке. Зимой, когда солнце поздно встаёт и рано заходит, они временами появляются в офисе. Прячутся за плотными жалюзи и пачкают кружки с логотипом компании чем-то красным и дурно пахнущим.
Дома им работается лучше. Некоторые девчонки смеются, что интернет сейчас можно провести: «Хоть в подвал без окон, хоть прямо в гроб».

Нет ничего странного, что им нравится заходить в офис — здесь очень уютно. На должность офис-менеджера мы взяли фею. Одну из тех, что решили покинуть зачарованные земли и поселиться среди людей.
Она принесла нежный запах земляники в наши опен-спейсы. Расставила везде горшки с цветами. А на прошлый корпоратив принесла гитару, и мы танцевали всю ночь напролёт.

Единственное место, куда она не заходит — отдел разработки. Туда вообще никто не заходит. Дверь заперта и заколочена досками, через маленькое окно внутрь передают стаканчики с кофе и контейнеры с коровьими мозгами. Специально закупают на одной ферме.
Мозги, не кофе.
В любое время дня и ночи оттуда раздаётся стук клавиатуры. И глухие крики: «Мозгии-и-и» или «Ба-а-аг».

Говорят, кадровики сейчас охотятся за призраками — хотят расширить штат. Кому-то нужно преследовать должников и выбивать из них оплату.
Интересно, какая у них будет страховка? И нужен ли призракам вообще соцпакет?
Думаю, скоро мы все это выясним!

185/365
22/31
Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои книги и соцсети — если вам интересно!

Телефон Кости зазвонил после полуночи. Резкий, противный рингтон вырвал меня из дремы. Мы тогда жили в общаге, готовились к сессии и спали урывками, заливаясь кофе. Костя схватил мобильник с подоконника, и я увидел, как при свете экрана его лицо стало белым. Он слушал, не произнося ни слова, только коротко бросил в трубку «Еду» и сбросил вызов.

— Антон, тут беда. Отцу совсем плохо. Надо ехать, сейчас же.

Его голос был сдавленным, казался совсем чужим. Я не стал ничего спрашивать. Мы молча натянули первые попавшиеся шмотки и выскочили на лестничную клетку. У соседа, Сани, была старая машина, которая чаще глохла, чем ездила, но сегодня она завелась с пол-оборота, будто тоже чувствовала нашу спешку. Ночные улицы города проносились мимо, размытые пятна фонарей и редких окон. Костя вцепился в руль и молчал. Я тоже молчал, чувствуя, как внутри нарастает холодный ком.

Когда мы подлетели к его дому из подъезда уже доносились приглушенные рыдания. Костя побледнел еще сильнее, а я понял, что мы опоздали. В квартире пахло лекарствами. Его отец лежал на диване в гостиной. Тело его мелко подрагивало, изо рта вырывались странные булькающие хрипы, а зрачки глубоко закатились под веко. Мать и сестра Кости плакали забившись в углу комнаты, соседка пыталась их успокоить, растерянно бормоча что-то про скорую.

Не раздумывая, я набрал 103. Пока я объяснял оператору ситуацию, пытаясь не сбиваться, хрипы на диване резко оборвались. Раздался громкий, судорожный вздох, словно человек попытался втянуть в себя весь воздух в комнате, и его тело обмякло. Все замерли. В наступившей тяжелой атмосфере были слышны только всхлипывания матери Кости. А потом мы увидели, как из уголка рта его отца потекла белая пена. Густая, обильная, она пузырилась медленно сползая по щеке на подушку. Через пару минут его кожа приобрела мертвенно-белый оттенок и стала холодной на ощупь. Квартиру взорвал оглушительный плач. Костя упал на колени и, прижавшись к груди отца, зарыдал, как ребенок.

Приехавшие почти одновременно медики и полиция только добавили общего хаоса. Врач скорой констатировал смерть, а хмурый участковый, оглядев тело и пену на подушке, отрезал: «Смерть неясного генеза. Тело на вскрытие». Все уговоры и слезы Костиной матери не помогли. Полицейский был непреклонен.

— Понимаю ваше горе, но таков порядок. Сопровождать кто-то поедет?

Костя не хотел оставлять отца одного ни на секунду. Он, не раздумывая, полез в неотложку, где уже лежало на носилках накрытое простыней тело. Я запрыгнул следом. За нами тронулась полицейская машина. Ночь была безветренная и душная. «Газель» неслась по пустым улицам, и ее двигатель ревел так, что почти заглушал ровный, монотонный плач Кости. Я сидел рядом, положив ему руку на плечо, и чувствовал, как его трясет. Воздух в фургоне был пропитан странной, гнетущей тревогой. И мне казалось, что исходила она от единственного места — от неподвижного тела под простыней.

Мы приехали к городской больнице. Морг располагался в отдельном одноэтажном здании из серого кирпича, в стороне от главного корпуса. Было около двух часов ночи. Водитель и санитар помогли нам выкатить носилки. Полицейские подошли следом. Тело сначала завезли в приемный покой для формальностей, а потом повезли по длинному, тускло освещенному коридору в морг. Носилки оставили в небольшом предбаннике, похожем на узкий пенал с кафельными стенами. Здесь было холодно. Я и Костя уселись на жесткую скамью у стены, а молодой сержант полиции вышел обратно на улицу.

Невдалеке, за небольшим столиком, дремал пожилой сторож в выцветшей форме. Он проснулся от наших голосов, оглядел нас мутным взгядом и прошамкал:

— Ночью патологоанатом не приедет. Ждите до утра.

В воздухе стоял резкий запах хлорки и какой-то аптечной химии, от которого першило в горле. Стены были покрыты старой плиткой со сколами и темными пятнами в швах. Под потолком одинокая люминесцентная лампа гудела и время от времени моргала, искажая цвета и тени. Вроде бы ничего особенного, обычное казенное помещение, но атмосфера становилась все более тяжелой и гнетущей. Холод пробирал до костей, хотя на улице была теплая ночь. Мне показалось, что температура упала на несколько градусов, как будто где-то включили мощный кондиционер.

Сторож поднялся, подошел к зарешеченному окну под потолком, выходящему на улицу, и, выглянув, спросил:

— Вы тут вдвоем, парни? Смотрите в оба. Я на пару минут отойду.

Он вышел за дверь и его шаги затихли где-то в темноте за углом здания. Мы остались втроем: я, Костя и его мертвый отец. Простыня, накрывавшая тело, казалась неестественно белой в мигающем свете лампы. Прошло минут двадцать. Сторож не возвращался. Вдруг Костя с силой сдавил мою руку.

— Смотри, — прошептал он.

Я проследил за его взглядом. И мое сердце бешено заколотилось. Простыня на носилках… мелко дрожала. Не вся, а только в районе груди и живота. Словно под ней кто-то дышал частыми, прерывистыми вдохами. Мы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова.

— Может… может, он еще жив? — срывающимся шепотом выдавил из себя Костя.

От этих слов у меня внутри все сжалось от страха. Я посмотрел на его лицо, искаженное гримасой ужаса и безумной надежды. И в этот самый момент дрожь прекратилась. Так же внезапно, как и началась. Тело под простыней снова стало абсолютно неподвижным. Но это уже ничего не меняло. Страх успел забраться под кожу, запустить свои холодные щупальца прямо в душу.

В этот момент заскрипела входная дверь. Вернулся сержант, который, оказывается, тоже куда-то отходил. Он заглянул в зарешеченное окно.

— Никто не приходил? — спросил он басом.

Я отрицательно помотал головой.

— А этот где? — кивнул он на пустой стул сторожа.

— В туалет пошел, — соврал Костя, немного придя в себя.

Сержант недовольно хмыкнул, еще раз окинул взглядом нас, носилки, и сказал, обращаясь к Косте:

— Ты, иди сюда. Поговорить надо.

Мое сердце провалилось куда-то в пятки. Волосы на затылке зашевелились. Одна мысль о том, чтобы остаться здесь одному, с этим… телом, вызывала животный ужас. Я посмотрел на Костю умоляющим взглядом. Он все понял. В его глазах был тот же страх.

— Быстро, я сказал! — рявкнул из-за двери сержант. — Времени на тебя нет.

Костя поднялся. Он медленно пошел к выходу, и я видел в окне, как полицейский повел его в сторону главного корпуса больницы. Их фигуры растворились в темноте. Я остался один. И каждая секунда тянулась, как час. Я не сводил глаз с носилок, ожидая, что простыня снова задрожит. Вдруг снаружи послышался какой-то шорох. Я вздрогнул. Это вернулся сторож.

— Окно-то чего открыто? — проворчал он, возясь с рамой. — А второй где?

Дрожащим голосом я объяснил, что его забрал полицейский для разговора.

— А, ну это дознание. Раз случай такой, — спокойно ответил сторож. — Не переживай, тут они, рядом.

Он с лязгом закрыл окно на шпингалет и уселся на свой стул. Закрыл глаза, откинул голову на стену. Я хотел попросить его не оставлять меня, сказать, что мне нужно выйти, но язык будто прилип к гортани. Через минуту до меня донеслось его ровное посапывание. Он уснул. А я снова остался наедине с мертвым телом. Гудящая лампа, которая то разгоралась ярче, то почти гасла, действовала на нервы. Прошло еще минут пятнадцать. Я изо всех сил старался не смотреть на носилки, но взгляд сам возвращался к ним снова и снова.

И мой страх оправдался.

Тело под простыней снова задвигалось. На этот раз движения были резче, сильнее. Носилки ощутимо качнулись, ударившись колесиком о стену. Это было похоже на судороги, на отчаянную, невидимую борьбу.

— Дяденька! — закричал я, срывая голос. — Дяденька, проснитесь! Посмотрите!

Но сторож не реагировал. Он спал мертвецким сном, и это было едва ли не страшнее, чем дергающийся труп в нескольких метрах от меня. Я сидел в углу, между мной и спасительным выходом стояли эти носилки, а за ними — спящий сторож. Я был в ловушке. Мозг отказывался работать. Эта абсурдная картина — бешено бьющееся под простыней тело и непробиваемый сон охранника — добивала психику.

Через минуту конвульсии прекратились. Я, собрав остатки мужества, встал и, держась на расстоянии, снова позвал сторожа. Бесполезно. Мне было страшно даже подойти к нему, потому что для этого пришлось бы пройти вплотную к носилкам. В этот момент я почувствовал себя самым беспомощным человеком на свете. Весь мой рационализм, вся моя уверенность в себе испарились без следа. Я начал молиться, шептать «Отче наш», но слова путались, язык одеревенел и не слушался.

Внезапно сторож зашевелился. Потом встал, потянулся и, не глядя в мою сторону, бросил в темноту коридора:

— Смена кончилась. Спать пошел. Ты от трупа никуда не отходи, парень.

И прежде чем я успел что-то крикнуть, он скрылся в темном проеме в дальнем конце помещения. Я услышал, как хлопнула где-то дверь. И осознал, что выход из этого предбанника — там же, куда ушел сторож. А чтобы до него добраться, мне нужно пройти мимо носилок. Сердце забилось где-то в горле. В голове промелькнула безумная мысль: если я перейду на ту сторону, где сидел сторож, мне станет не так страшно, я не буду зажат в углу.

Затаив дыхание, я начал медленно, на полусогнутых ногах, продвигаться вдоль стены. Я осторожно отодвинул носилки, чтобы протиснуться. И когда я был ровно на середине, когда мое плечо почти касалось простыни, я почувствовал резкий рывок. Что-то схватило меня за футболку сзади.

Мой рот исказился беззвучным криком. Я со всей силы рванулся вперед. Носилки качнулись, я потерял равновесие и с размаху врезался в них. От удара они отлетели к стене, а я рухнул на кафельный пол. Тело Костиного отца съехало с них и частично оказалось на полу. Когда я поднял голову, то увидел его.

Простыня сползла.

Лицо, которое я видел всего несколько дней назад видел с живым, теперь было искажено в чудовищной гримасе. Глаза были открыты, но белки залила мутная желтизна, зрачки были огромными, в них отражалась пустота. Рот приоткрыт, обнажая посиневшие десны. И это тело, лежащее в неестественной позе на боку, начало двигаться. С треском, будто ломались сухие суставы, оно стало подниматься. Сначала согнулась в локте рука, потом подогнулась нога. Я смотрел, парализованный ужасом, не в силах даже закричать.

Оно село. Тело, которое официально объявили мертвым, которое закоченело и покрылось синюшным оттенком, сидело на полу в двух метрах от меня и поворачивало голову в мою сторону. Из его горла вырвался булькающий хрип. А потом оно поползло. Неуклюже, цепляясь скрюченными пальцами за скользкий пол, оно двинулось прямо на меня.

В этот момент мой разум отключился. Остались только инстинкты. Я заорал, вкладывая в этот крик весь свой ужас и отчаяние, и пополз назад, отталкиваясь ногами и руками, пока не уперся спиной в стену. Оно было уже совсем близко. Я видел его лицо, его пустые мертвые глаза, которые, казалось, смотрели сквозь меня. Оно протянуло руку. Пальцы, твердые и холодные, как замороженное мясо, сомкнулись на моей лодыжке.

Я забился, как пойманный зверь, брыкаясь и молотя ногами. Я ударил его свободной ногой в грудь. Раздался глухой, влажный звук, но хватка не ослабла. Наоборот, она стала еще крепче. Я бил снова и снова, крича что-то бессвязное, захлебываясь собственными криками.

Внезапно дверь в конце коридора распахнулась, впуская внутрь полосу света. На пороге стояли Костя и тот самый сторож.

— Антон! Ты что творишь?! — закричал Костя.

Я на мгновение замер. Хватка на моей ноге исчезла. Я посмотрел вниз. На лодыжке не было руки. Тело его отца лежало на полу в той же неестественной позе, в которой упало с носилок. Неподвижное. Мертвое.

А они смотрели на меня. Сторож с испугом, а Костя… В его глазах не было страха. Там была смесь недоумения, брезгливости и нарастающей ярости. Он не видел монстра, ожившее тело. Он видел, как его лучший друг, обезумев от ужаса, пинает ногами труп его только что умершего отца.

— Ты… что ты делаешь, ублюдок? — в ярости захрипел он, шагнув ко мне.

Я пытался что-то сказать. Что тело двигалось, что оно схватило меня. Но из горла вырывались только жалкие, всхлипывающие звуки. Я смотрел на Костю, и в его глазах я видел окончательный вердикт: для него я был не жертвой, а осквернителем. Предателем.

Я сразу же уехал.

Костю я больше никогда не видел. Мне потом передали, что он вычеркнул меня из своей жизни. И я его не виню. Как можно поверить в нечто подобное?

Легче поверить, что твой друг сошел с ума от горя и стресса.

Лёха ударил топором. Коротко и зло. Лезвие с влажным чавканьем вошло в хрящи у основания шеи. Он провернул его, отделяя голову от тела, которое еще секунду назад принадлежало какому-то заезжему барыге, решившему, что сможет кинуть Гюрзу. Тело дернулось в последний раз и затихло. Теперь нужно было работать быстро. Он оттащил обезглавленный труп в угол ванной, где давно отвалился кафель, обнажив серый бетон, покрытый бурыми пятнами старых грехов.

Кровь, смешиваясь с водой из ржавого крана, густыми ручьями стекала в слив. Лёха работал методично, без эмоций. Сначала руки по локти, потом ноги по колени. Так проще упаковать. Гюрза научила.

— Закончил, выродок? — прошипел из коридора ее голос, похожий на скрежет металла.

— Почти, — бросил Лёха, не оборачиваясь.

Он ненавидел этот голос. Он ненавидел ее всю: ее кожу, покрытую сухими чешуйками из-за какой-то дряни, которой она ширялась, ее пустые, выцветшие глаза и вечно спутанные, сальные волосы. Она выползла в дверной проем, опираясь на косяк, и жадно затянулась самокруткой. Дым пах мерзко, как и всегда.

— Гости скоро явятся. Чечеты припрутся. Чтобы к их приходу тут все чисто было, и эта падаль исчезла. Понял меня?!

Лёха молча кивнул. Он знал, что спорить бесполезно. Сегодня важный вечер. Чечеты, пожилая семейная пара, державшая под собой половину Карболита — нашего забытого богом поселка, построенного вокруг химического завода, — были главными партнерами Гюрзы. А значит, будет пьянка, будут пустые разговоры, будет эта тошнотворная атмосфера фальшивого дружелюбия, за которой скрывается звериная ненависть. Для Лёхи это был шанс.

Шанс, который мог вырвать его из этого ада.

Он быстро упаковал останки в плотные мусорные мешки, пересыпая их хлоркой, и выволок на задний двор, к мусорным бакам. Воздух снаружи был холодным и влажным. Ноябрь в Карболите — это серое небо, грязь под ногами и запах химии, который, казалось, въелся в стены домов. Лёха вернулся в дом, отмыл ванную, сменил одежду. В своей маленькой каморке под лестницей он достал из-под матраса телефон. Одно сообщение. От Тёмы. «Сегодня. После полуночи. У моста».

Сердце забилось чаще. Сегодня. Все должно было случиться сегодня. План, который они вынашивали месяцами. Лёха, Тёма и Ульяна. И Ванька. Ванька был их лидером, их надеждой. Он был старше, дерзче, и именно он сказал, что знает, как выбраться. У него был «ключ» — информация о крупной партии товара и деньгах, которую Гюрза и Чечеты должны были получить. Достаточно, чтобы уехать и начать новую жизнь где-нибудь, где нет Карболита. Но неделю назад Ванька пропал. Просто исчез. Его хозяин, Змей, — еще один местный авторитет — сказал, что тот сбежал. Но никто в это не верил.

Из Карболита не сбегают.

Вечером дом набился гостями. Приехали Чечеты — морщинистый старик с бегающими глазками и его высохшая, похожая на мумию, жена. С ними была их «шестерка», Ульяна. Худенькая девушка с огромными испуганными глазами, прихрамывающая на левую ногу. Лёха знал, что старик регулярно «воспитывал» её. Потом пришла Коза — здоровенная баба с мужским басом и тяжелыми кулаками, державшая несколько притонов. С ней был Тёма, парень Лёхиного возраста. Его лицо было одной сплошной гематомой. Коза тоже любила «воспитывать».

Они сидели за столом, пили дешевую водку, жрали закуску, которую приготовил Лёха. В их разговорах был лишь яд. Они обсуждали, кто кого кинул, кто сколько должен, кто слишком много о себе возомнил. Лёха молча подливал им водку, а сам ловил тревожные взгляды Тёмы и Ульяны.

— А что, слыхали, у Змея шестерка сбежала? — протянула Гюрза, закуривая очередную самокрутку. — Ванька этот, рыжий.

— Да какой сбежал, — хмыкнул старик Чечет. — Помог ему кто-то. Змей говорил, он его так отделал, что тот еле дышал. А потом — раз, и нет пацана.

Лёхе стало холодно. Если Ванька не сбежал, значит, он мертв. А если он мертв, то где «ключ»?

Позже, на кухне, когда он мыл посуду, к нему проскользнули Тёма и Ульяна.

— Что делать будем? — прошептала Ульяна, кусая губу. Ее лицо было бледным, почти прозрачным. — Без Ваньки...

— План прежний, — отрезал Лёха, хотя у самого внутри все сжималось от страха. — Уходим сегодня. А «ключ»… Я найду его.

— Где ты его найдешь? — зло бросил Тёма, морщась от боли в ребрах. — Его Змей, скорее всего, в бетон закатал!

— Я ходил к его дому. Там никого. Змей свалил куда-то, — сказал Лёха. — Я должен проверить его сарай. Ванька жил там. Может, он успел что-то спрятать.

— Это безумие, — прошипела Ульяна. — Тебя убьют!

— А если останемся, нас не убьют? — Лёха посмотрел на ее лицо, потом на разбитое лицо Тёмы. — Ты как хочешь, а я сваливаю. Хуже уже не будет.

Он сунул Ульяне в карман маленький пакетик с порошком.

— Когда старик уснет, подсыпь это в его трубку. А себе нос заткните ватой, чтобы не надышаться. Это даст нам пару часов.

Ульяна молча кивнула, ее пальцы нервно дрожали, а в глазах была такая безнадежность, что Лёхе захотелось завыть.

Ночью он пробрался к дому Змея. Поселок погрузился в сонную, вязкую тишину, нарушаемую лишь далеким лаем собак. Дом Змея стоял на отшибе, окруженный старым забором. Во дворе на цепи сидел «сторож» — слабоумный парень, которого Змей подобрал где-то на вокзале. Он мычал и раскачивался, пуская слюни. Лёха обошел его, стараясь не шуметь, и скользнул в сарай, где жил Ванька.

Внутри пахло прелой соломой и какой-то химической дрянью. Маленькое оконце пропускало тусклый свет фонаря. Лёха перевернул все вверх дном: жалкие пожитки, старый матрас, пустые бутылки. Ничего. Злость и отчаяние подкатили к горлу. Он сел на пол, схватившись за голову. Все кончено!

И тут его взгляд упал на пол под матрасом. Сквозь утоптанную землю пробивалась какая-то трава. Журавец. Ванька говорил, что она отгоняет насекомых. И еще он говорил, что это хорошая нычка. Лёха начал рыть землю руками. Под слоем грязи он нащупал небольшой сверток, обмотанный изолентой. Внутри была флешка и ключ с примотанным к нему длинным седым волосом. Чабанец?

В этот момент за спиной раздался скрип. Лёха обернулся. В дверях стоял слабоумный сторож. Он смотрел на Лёху своими пустыми глазами и медленно начал открывать рот, чтобы закричать. Времени на раздумья не было. Лёха прыгнул вперед, зажимая ему рот ладонью. Парень оказался на удивление сильным. Он мычал, брыкался, царапался. Они молча боролись в темноте сарая. Лёха чувствовал, как чужие пальцы скребут по его лицу, как воняет изо рта парня. Страх и адреналин затопили сознание. Он не хотел убивать. Но выбора не было. Он нащупал на полу осколок кирпича и со всей силы ударил парня по голове. Раз. Еще раз. Хруст костей был оглушительным в этой тишине. Тело обмякло.

Лёха отполз в сторону, тяжело дыша. Его руки дрожали. Он убил человека. Не барыгу по приказу Гюрзы. Сам. По своей воле. Точка невозврата была пройдена.

Он уже собирался бежать, когда на крыльце дома Змея зажегся свет. Лёха замер, нырнув в собачью будку рядом с трупом. Два пьяных голоса. Змей и еще кто-то.

— ...говорю тебе, сам бы он не ушел, — говорил Змей. — Я его кислотой этой, с завода, обработал. Он весь в ожогах был, как кусок горелого мяса. Лежал, еле дышал. А утром прихожу — пусто! Кто-то ему помог.

— Страшные дела, — отвечал второй голос. — А девка твоя, Соня, как?

— Да никак. Снова сбежала. Этот, Пастух, опять притащил. Говорит, на вокзале снял. А у нее уже ломка. Превратилась в зверя, орала, стекла била. Еле скрутили. Отвезли к остальным, в отстойник.

Голоса удалились. Лёха выбрался из будки, стараясь не смотреть на труп. В голове стучала одна мысль: Пастух. Тот, кто привозит в Карболит «свежее мясо» — сбежавших из дома подростков. Чабанец. Седой волос на ключе принадлежал ему.

Перепрыгивая через чей-то огород, Лёха поскользнулся в грязи. Падая, он увидел в земле два следа. Один четкий, другой — смазанный, оставленный хромой ногой. Ульяна. Она была здесь.

Когда он вернулся в условленное место, в заброшенную котельную, Тёма и Ульяна уже были там.

— Ты нашел? — выдохнул Тёма.

Лёха молча показал флешку и ключ.

— Я был у Змея, — сказал он, глядя прямо в глаза Ульяне. — Там были твои следы.

Ульяна побледнела.

— Я... Я ходила за Ванькой. Думала, ему помочь можно. А он... он уже был... — она запнулась. — Он сказал, что ключ у Пастуха. Что он украл его у него. И что Пастух — главный. Он и есть Ключник.

Ложь. Лёха чувствовал это каждой клеткой. Но сейчас разбираться не было времени.

— Пастух сегодня ночью повезет новую партию, — сказал он. — Мы устроим ему засаду на старой дороге. Заберем его машину. Это наш единственный шанс.

Они залегли в кустах у дороги, ведущей из Карболита. Холод пробирал до костей. Час ожидания показался вечностью. Наконец, вдали показались фары старенькой «буханки».

— Сейчас, — прошептал Лёха, сжимая в руке кусок трубы.

Когда машина поравнялась с ними, Тёма бросил под колеса доску с гвоздями. Раздался хлопок, визг тормозов. Из кабины вылез матерящийся мужик — огромный, седой, тот самый Пастух.

— Какого черта...

Это было последнее, что он сказал. Лёха первым выскочил из кустов и ударил его трубой по голове. Пастух рухнул. Тёма и Ульяна присоединились. Они били его ногами, трубами, камнями. Это была не драка. Это было избиение. Вся ненависть, весь страх, вся боль, накопившаяся за годы, выплеснулась в этой слепой, животной ярости. Они били уже безжизnenное тело, пока оно не превратилось в кровавое месиво. Лёха остановился первым, переводя дух. Он посмотрел на свои руки, на товарищей. Их лица были искажены гримасой злобы. Злобы которой он никогда раньше не видел.

Из «буханки» доносился тихий плач. Лёха открыл заднюю дверь. Там, съежившись в углу, сидела девочка лет четырнадцати. Соня. Та самая, о которой говорил Змей.

— Вы... вы кто? — пролепетала она.

— Мы тебя спасли, — хрипло сказал Лёха.

Они мчались по ночной трассе, прочь из Карболита. Лёха вел, Тёма сидел рядом, Ульяна сзади, с девочкой. Через час Соню начало трясти.

— Мне плохо... мне нужно... — она начала скулить, потом кричать.

Это была ломка. Она билась в конвульсиях, царапала себя, выла нечеловеческим голосом. Она бросилась на Ульяну, пытаясь укусить. Тёма резко ударил ее, девочка отлетела к стенке фургона и затихла.

— Что мы наделали... — прошептала Ульяна, глядя на неподвижное тело.

Они остановились у леса. Вытащили тело и оставили его в овраге. Спасители. Они ничем не отличались от тех, от кого бежали.

Флешка оказалась пустышкой. Просто набор случайных файлов. Ключ не подходил ни к одному замку в Карболите. Ванька обманул их. Или обманули его.

Они добрались до ближайшего крупного города и затерялись в нем. Но Карболит не отпускал. Он жил в их ночных кошмарах, в их памяти. Через месяц Тёма, не выдержав, повесился в грязном сарае, какой-то подворотни. Ульяна ушла, ничего не сказав исчезла. И Лёха остался один. Деньги, которые они забрали у Пастуха, заканчивались. Он начал воровать, потом грабить. Он становился зверем.

Однажды, в очередной ночлежке, он столкнулся с человеком, которого меньше всего ожидал увидеть. Пасечник. Старик из Карболита, который держал пасеку на отшибе и считался безобидным чудаком.

— Нашёлся, Лёша, — сказал ласково старик. — Я знал, что ты найдешься!

— Что тебе нужно? — прохрипел Лёха, инстинктивно хватаясь за нож в кармане.

— Правду, сынок. Ты ведь правду искал? — Пасечник невинно улыбнулся. — Ванька у меня был перед смертью. Он ведь никакой ключ не искал. Он искал «мед». Мой особый мед. Он лечит. Показывает то, что скрыто. Хочешь попробовать?

Отчаяние было сильнее страха. Лёха кивнул. Пасечник протянул ему маленькую баночку с темной, вязкой жидкостью.

— Здесь твоя правда, Лёша. Ешь.

Лёха зачерпнул пальцем и положил в рот. Вкус был горьким, химическим. И мир взорвался.

Он снова был маленьким мальчиком в своей квартире. Вот его отец уходит с чемоданом. Вот его мать, еще красивая, плачет на кухне. А вот она уже другая — с пустыми глазами, с исколотыми руками. Она кричит на него, называет «выродком», точной копией отца. Она не кормит его по несколько дней. И вот тот вечер. Он болен, у него жар. Он просит ее почитать сказку. А она смотрит на него с ненавистью. «Как же ты на него похож... выродок... на моей шее повис...» Она хватает его, трясет. Ее любимые бусы — подарок отца — рвутся и впиваются ему в шею. Боль. Темнота. И тихий, ласковый голос матери из прошлого: «А я красивая, Иван?».

Лёха закричал, падая на грязный пол ночлежки.

— Понял теперь? — голос Пасечника звучал как будто где-то вдалеке. — Нет никакого Карболита. Это все здесь. — Старик постучал себе пальцем по лбу. — Это тюрьма в твоей голове, которую ты сам себе построил, чтобы спрятаться от правды. Гюрза — это твоя мать. Чечеты, Коза — родители Ульяны и Тёмы. Такие же пропащие люди, превратившие жизнь своих детей в ад.

Мы все — дети первых рабочих химзавода. Поколения рабов.

— А ты... кто ты? — прошептал Лёха.

— А я тот, кто дает вам выбор. Принять правду и сломаться окончательно. Или принять «мед» и стать таким, как они. Стать новым «хозяином». Ванька выбрал первое. Он не смог жить с тем, что его собственная мать сварила его в кипятке заживо, когда он был ребенком. Он предпочел умереть. А что выберешь ты?

Пасечник усмехнулся.

— Впрочем, ты уже выбрал. Ты убил. Ты оставил ту девочку в овраге. Ты уже один из нас.

Лёха посмотрел на свои руки. Они были в крови — руки убийцы. Он поднял взгляд на Пасечника. В глазах старика не было ни сочувствия, ни злобы. Лишь любопытство экспериментатора.

— Не плачь, сынок, — сказал он, протягивая Лёхе еще одну баночку «меда». — Побудешь таким, лет так триста... и появится в нашем посёлке новый хозяин.

Из-за спины старика вышла девушка. Худая, хромая, с пустыми глазами. Ульяна! Она молча взяла у Пасечника поднос. На нем стояла еще одна баночка «меда». Она протянула ее Лёхе.

И он понял. Всё это — новый круг ада. И он стоит в самом его начале. Снова.