Морг⁠⁠

Телефон Кости зазвонил после полуночи. Резкий, противный рингтон вырвал меня из дремы. Мы тогда жили в общаге, готовились к сессии и спали урывками, заливаясь кофе. Костя схватил мобильник с подоконника, и я увидел, как при свете экрана его лицо стало белым. Он слушал, не произнося ни слова, только коротко бросил в трубку «Еду» и сбросил вызов.

— Антон, тут беда. Отцу совсем плохо. Надо ехать, сейчас же.

Его голос был сдавленным, казался совсем чужим. Я не стал ничего спрашивать. Мы молча натянули первые попавшиеся шмотки и выскочили на лестничную клетку. У соседа, Сани, была старая машина, которая чаще глохла, чем ездила, но сегодня она завелась с пол-оборота, будто тоже чувствовала нашу спешку. Ночные улицы города проносились мимо, размытые пятна фонарей и редких окон. Костя вцепился в руль и молчал. Я тоже молчал, чувствуя, как внутри нарастает холодный ком.

Когда мы подлетели к его дому из подъезда уже доносились приглушенные рыдания. Костя побледнел еще сильнее, а я понял, что мы опоздали. В квартире пахло лекарствами. Его отец лежал на диване в гостиной. Тело его мелко подрагивало, изо рта вырывались странные булькающие хрипы, а зрачки глубоко закатились под веко. Мать и сестра Кости плакали забившись в углу комнаты, соседка пыталась их успокоить, растерянно бормоча что-то про скорую.

Не раздумывая, я набрал 103. Пока я объяснял оператору ситуацию, пытаясь не сбиваться, хрипы на диване резко оборвались. Раздался громкий, судорожный вздох, словно человек попытался втянуть в себя весь воздух в комнате, и его тело обмякло. Все замерли. В наступившей тяжелой атмосфере были слышны только всхлипывания матери Кости. А потом мы увидели, как из уголка рта его отца потекла белая пена. Густая, обильная, она пузырилась медленно сползая по щеке на подушку. Через пару минут его кожа приобрела мертвенно-белый оттенок и стала холодной на ощупь. Квартиру взорвал оглушительный плач. Костя упал на колени и, прижавшись к груди отца, зарыдал, как ребенок.

Приехавшие почти одновременно медики и полиция только добавили общего хаоса. Врач скорой констатировал смерть, а хмурый участковый, оглядев тело и пену на подушке, отрезал: «Смерть неясного генеза. Тело на вскрытие». Все уговоры и слезы Костиной матери не помогли. Полицейский был непреклонен.

— Понимаю ваше горе, но таков порядок. Сопровождать кто-то поедет?

Костя не хотел оставлять отца одного ни на секунду. Он, не раздумывая, полез в неотложку, где уже лежало на носилках накрытое простыней тело. Я запрыгнул следом. За нами тронулась полицейская машина. Ночь была безветренная и душная. «Газель» неслась по пустым улицам, и ее двигатель ревел так, что почти заглушал ровный, монотонный плач Кости. Я сидел рядом, положив ему руку на плечо, и чувствовал, как его трясет. Воздух в фургоне был пропитан странной, гнетущей тревогой. И мне казалось, что исходила она от единственного места — от неподвижного тела под простыней.

Мы приехали к городской больнице. Морг располагался в отдельном одноэтажном здании из серого кирпича, в стороне от главного корпуса. Было около двух часов ночи. Водитель и санитар помогли нам выкатить носилки. Полицейские подошли следом. Тело сначала завезли в приемный покой для формальностей, а потом повезли по длинному, тускло освещенному коридору в морг. Носилки оставили в небольшом предбаннике, похожем на узкий пенал с кафельными стенами. Здесь было холодно. Я и Костя уселись на жесткую скамью у стены, а молодой сержант полиции вышел обратно на улицу.

Невдалеке, за небольшим столиком, дремал пожилой сторож в выцветшей форме. Он проснулся от наших голосов, оглядел нас мутным взгядом и прошамкал:

— Ночью патологоанатом не приедет. Ждите до утра.

В воздухе стоял резкий запах хлорки и какой-то аптечной химии, от которого першило в горле. Стены были покрыты старой плиткой со сколами и темными пятнами в швах. Под потолком одинокая люминесцентная лампа гудела и время от времени моргала, искажая цвета и тени. Вроде бы ничего особенного, обычное казенное помещение, но атмосфера становилась все более тяжелой и гнетущей. Холод пробирал до костей, хотя на улице была теплая ночь. Мне показалось, что температура упала на несколько градусов, как будто где-то включили мощный кондиционер.

Сторож поднялся, подошел к зарешеченному окну под потолком, выходящему на улицу, и, выглянув, спросил:

— Вы тут вдвоем, парни? Смотрите в оба. Я на пару минут отойду.

Он вышел за дверь и его шаги затихли где-то в темноте за углом здания. Мы остались втроем: я, Костя и его мертвый отец. Простыня, накрывавшая тело, казалась неестественно белой в мигающем свете лампы. Прошло минут двадцать. Сторож не возвращался. Вдруг Костя с силой сдавил мою руку.

— Смотри, — прошептал он.

Я проследил за его взглядом. И мое сердце бешено заколотилось. Простыня на носилках… мелко дрожала. Не вся, а только в районе груди и живота. Словно под ней кто-то дышал частыми, прерывистыми вдохами. Мы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова.

— Может… может, он еще жив? — срывающимся шепотом выдавил из себя Костя.

От этих слов у меня внутри все сжалось от страха. Я посмотрел на его лицо, искаженное гримасой ужаса и безумной надежды. И в этот самый момент дрожь прекратилась. Так же внезапно, как и началась. Тело под простыней снова стало абсолютно неподвижным. Но это уже ничего не меняло. Страх успел забраться под кожу, запустить свои холодные щупальца прямо в душу.

В этот момент заскрипела входная дверь. Вернулся сержант, который, оказывается, тоже куда-то отходил. Он заглянул в зарешеченное окно.

— Никто не приходил? — спросил он басом.

Я отрицательно помотал головой.

— А этот где? — кивнул он на пустой стул сторожа.

— В туалет пошел, — соврал Костя, немного придя в себя.

Сержант недовольно хмыкнул, еще раз окинул взглядом нас, носилки, и сказал, обращаясь к Косте:

— Ты, иди сюда. Поговорить надо.

Мое сердце провалилось куда-то в пятки. Волосы на затылке зашевелились. Одна мысль о том, чтобы остаться здесь одному, с этим… телом, вызывала животный ужас. Я посмотрел на Костю умоляющим взглядом. Он все понял. В его глазах был тот же страх.

— Быстро, я сказал! — рявкнул из-за двери сержант. — Времени на тебя нет.

Костя поднялся. Он медленно пошел к выходу, и я видел в окне, как полицейский повел его в сторону главного корпуса больницы. Их фигуры растворились в темноте. Я остался один. И каждая секунда тянулась, как час. Я не сводил глаз с носилок, ожидая, что простыня снова задрожит. Вдруг снаружи послышался какой-то шорох. Я вздрогнул. Это вернулся сторож.

— Окно-то чего открыто? — проворчал он, возясь с рамой. — А второй где?

Дрожащим голосом я объяснил, что его забрал полицейский для разговора.

— А, ну это дознание. Раз случай такой, — спокойно ответил сторож. — Не переживай, тут они, рядом.

Он с лязгом закрыл окно на шпингалет и уселся на свой стул. Закрыл глаза, откинул голову на стену. Я хотел попросить его не оставлять меня, сказать, что мне нужно выйти, но язык будто прилип к гортани. Через минуту до меня донеслось его ровное посапывание. Он уснул. А я снова остался наедине с мертвым телом. Гудящая лампа, которая то разгоралась ярче, то почти гасла, действовала на нервы. Прошло еще минут пятнадцать. Я изо всех сил старался не смотреть на носилки, но взгляд сам возвращался к ним снова и снова.

И мой страх оправдался.

Тело под простыней снова задвигалось. На этот раз движения были резче, сильнее. Носилки ощутимо качнулись, ударившись колесиком о стену. Это было похоже на судороги, на отчаянную, невидимую борьбу.

— Дяденька! — закричал я, срывая голос. — Дяденька, проснитесь! Посмотрите!

Но сторож не реагировал. Он спал мертвецким сном, и это было едва ли не страшнее, чем дергающийся труп в нескольких метрах от меня. Я сидел в углу, между мной и спасительным выходом стояли эти носилки, а за ними — спящий сторож. Я был в ловушке. Мозг отказывался работать. Эта абсурдная картина — бешено бьющееся под простыней тело и непробиваемый сон охранника — добивала психику.

Через минуту конвульсии прекратились. Я, собрав остатки мужества, встал и, держась на расстоянии, снова позвал сторожа. Бесполезно. Мне было страшно даже подойти к нему, потому что для этого пришлось бы пройти вплотную к носилкам. В этот момент я почувствовал себя самым беспомощным человеком на свете. Весь мой рационализм, вся моя уверенность в себе испарились без следа. Я начал молиться, шептать «Отче наш», но слова путались, язык одеревенел и не слушался.

Внезапно сторож зашевелился. Потом встал, потянулся и, не глядя в мою сторону, бросил в темноту коридора:

— Смена кончилась. Спать пошел. Ты от трупа никуда не отходи, парень.

И прежде чем я успел что-то крикнуть, он скрылся в темном проеме в дальнем конце помещения. Я услышал, как хлопнула где-то дверь. И осознал, что выход из этого предбанника — там же, куда ушел сторож. А чтобы до него добраться, мне нужно пройти мимо носилок. Сердце забилось где-то в горле. В голове промелькнула безумная мысль: если я перейду на ту сторону, где сидел сторож, мне станет не так страшно, я не буду зажат в углу.

Затаив дыхание, я начал медленно, на полусогнутых ногах, продвигаться вдоль стены. Я осторожно отодвинул носилки, чтобы протиснуться. И когда я был ровно на середине, когда мое плечо почти касалось простыни, я почувствовал резкий рывок. Что-то схватило меня за футболку сзади.

Мой рот исказился беззвучным криком. Я со всей силы рванулся вперед. Носилки качнулись, я потерял равновесие и с размаху врезался в них. От удара они отлетели к стене, а я рухнул на кафельный пол. Тело Костиного отца съехало с них и частично оказалось на полу. Когда я поднял голову, то увидел его.

Простыня сползла.

Лицо, которое я видел всего несколько дней назад видел с живым, теперь было искажено в чудовищной гримасе. Глаза были открыты, но белки залила мутная желтизна, зрачки были огромными, в них отражалась пустота. Рот приоткрыт, обнажая посиневшие десны. И это тело, лежащее в неестественной позе на боку, начало двигаться. С треском, будто ломались сухие суставы, оно стало подниматься. Сначала согнулась в локте рука, потом подогнулась нога. Я смотрел, парализованный ужасом, не в силах даже закричать.

Оно село. Тело, которое официально объявили мертвым, которое закоченело и покрылось синюшным оттенком, сидело на полу в двух метрах от меня и поворачивало голову в мою сторону. Из его горла вырвался булькающий хрип. А потом оно поползло. Неуклюже, цепляясь скрюченными пальцами за скользкий пол, оно двинулось прямо на меня.

В этот момент мой разум отключился. Остались только инстинкты. Я заорал, вкладывая в этот крик весь свой ужас и отчаяние, и пополз назад, отталкиваясь ногами и руками, пока не уперся спиной в стену. Оно было уже совсем близко. Я видел его лицо, его пустые мертвые глаза, которые, казалось, смотрели сквозь меня. Оно протянуло руку. Пальцы, твердые и холодные, как замороженное мясо, сомкнулись на моей лодыжке.

Я забился, как пойманный зверь, брыкаясь и молотя ногами. Я ударил его свободной ногой в грудь. Раздался глухой, влажный звук, но хватка не ослабла. Наоборот, она стала еще крепче. Я бил снова и снова, крича что-то бессвязное, захлебываясь собственными криками.

Внезапно дверь в конце коридора распахнулась, впуская внутрь полосу света. На пороге стояли Костя и тот самый сторож.

— Антон! Ты что творишь?! — закричал Костя.

Я на мгновение замер. Хватка на моей ноге исчезла. Я посмотрел вниз. На лодыжке не было руки. Тело его отца лежало на полу в той же неестественной позе, в которой упало с носилок. Неподвижное. Мертвое.

А они смотрели на меня. Сторож с испугом, а Костя… В его глазах не было страха. Там была смесь недоумения, брезгливости и нарастающей ярости. Он не видел монстра, ожившее тело. Он видел, как его лучший друг, обезумев от ужаса, пинает ногами труп его только что умершего отца.

— Ты… что ты делаешь, ублюдок? — в ярости захрипел он, шагнув ко мне.

Я пытался что-то сказать. Что тело двигалось, что оно схватило меня. Но из горла вырывались только жалкие, всхлипывающие звуки. Я смотрел на Костю, и в его глазах я видел окончательный вердикт: для него я был не жертвой, а осквернителем. Предателем.

Я сразу же уехал.

Костю я больше никогда не видел. Мне потом передали, что он вычеркнул меня из своей жизни. И я его не виню. Как можно поверить в нечто подобное?

Легче поверить, что твой друг сошел с ума от горя и стресса.