Выбор (рабочее название "Жених") ужасы Часть 5
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
ссылки на предыдущие части
Все было бы куда как проще, если бы не невозможность избежать ежедневных встреч. Каждый будний день, каждое утро он просыпался и знал, что сегодня снова увидит ее и тем самым продлит свою муку, свою тоску. Нельзя, чтобы первая и к тому же несчастная любовь всегда была на виду. В одиннадцатом классе все стало намного проще: теперь он мог сам выбрать себе место, да и вообще настроения были куда как более свободные, наглые. Выпускной класс, никто бы их уже не оставил их на второй год, да и не выгнал бы за прогулы – этакий дембель в стенах школы. Толик сначала пересел на последнюю парту, там где до него не дотянется внимательный учительский взор, где можно почитать что-нибудь левое, где можно поспать, а некоторые из особо наглых там, на «камчатке» даже умудрялись играть в карты и шахматы. Но, через некоторое время Толик понял, что и спина Кати, и шея ее, и обрис щечки прекрасны и то, что так, в спину, смотреть можно еще дольше и не бояться, что сейчас вот она оглянется… Не спасала последняя парта с ее свободами.
Толик решился и пересел за первую парту. Тут он всегда был на глазах, тут он всегда был первым и самым дисциплинированным, учитель говорил классу, но смотрел на него, на Толика и Толик был ответственным за весь класс. Он сидел ровно, он смотрел на доску, он даже учил и отвечал – он стал образцом дисциплины только для того, чтобы не оборачиваться, чтобы не видеть солнечный профиль на фоне окна.
Любовь забылась, именно как «любовь» она истлелп, он даже это чувствовал, но тоска осталась и, что самое странное, с ней не хотелось расставаться, ее не хотелось отпускать. Толик рассказал об этом Лешке, древнему своему другу еще с первого класса, и тот, серьезно кивнув, сказал: «Да, брат». Толик знал, что Лешка в жизни разбирается: он был красив, он был умен, до девятого класса учился на «отлично», и прекрасно разбирался в девушках, ну во всяком случае он так говорил, да и встречался уже с несколькими – Толик даже сам его видел со Светкой из параллельного. И если такой вот человек, как Лешка, говорит «Да, брат», то ясно – дело серьезное, и так просто тут не разберешься. Однажды, когда они просто так шатались по улицам, Лешка даже, уж и не понять из каких соображений заявил Толику:
- Хочешь, я тебе помогу?
- Как?
- С Катькой твоей.
- Как? – повторил Толик вопрос.
- Посмотреть надо, узнать, поговорить. Может просто она с кем то встречается, и тогда…
- Лех, да хватит уже, забыли, проехали. Это когда было…
- Толик, ну мне то не ври. Ты ж в нее по самые помидоры втюханый ходишь! – похлопал по спине, - Эх, Толик-Толик.
Толик помолчал, подумал. Ему было над чем подумать. Лешка был парень компанейский и ему переговорить с Катей ни с того ни с сего – просто. Никто ничего не подумает, никто ни о чем не догадается – все будет просто великолепно, но… Толик покачал головой, сказал:
- Нет, не надо.
- Ну а че ты? – Лешка уже сам распалился, он был явно в восторге от своей идеи, - Давай.
- Лех, ну… Не надо. Зачем? – и повторил. – Давно же было.
- Ну, как знаешь. – Лешка состроил то ли гордую, то ли оскорбленную физиономию.
- Как хочешь. – зло буркнул Толик.
- Ага. Посмотрим. – ответил Лешка.
С тех пор Толик про этот разговор уже и забыл. Когда было то? Да и так, промеж делом разговор то прошел, не серьезный, не обставленный по законам жанра длинными предварительными беседами, какими-то теориями – просто треп. Вот только после этого их разговоры стали реже они пересекаться, перестали заходить друг к дружке в гости. Лешка говорил, что он готовится к поступлению и как-то, когда Толик к нему зашел, он и правда сидел за учебниками, на столе в художественном беспорядке были разбросаны тетради, валялась пара ручек, карандаш, ластик – у Толика не было повода не верить Лешке.
Толик встретил их поздним вечером, вернее даже не встретил, он их заметил, когда сидел в темноте, он вообще стал очень любить темноту, вернее даже не так, он стал любить Темноту. Они шли вдоль дома прямо к нему, на них лился свет из окон, струилось золото фонарей, они со всех сторон были окружены светом.
Лешка шел рядом с Катей, он был какой-то весь из себя несмелый: руки в карманах, походка деревянная, спина как на параде, то и дело высовывается ладонь из кармана, будто хочет он потянуться к Кате пальцами, но останавливается, вновь сует руку в карман. Катя же шла так, словно одна: взгляд то на небо, то на окна, обхватила собственные плечи, походка не вальяжная, нет – скучающая, идет, будто по тонкому канату – ноги ровно ставит. Ей наверное скучно, но не это главное – главное в том, что они шли вместе.
Толик испугался, что его могут заметить: он был не в абсолютном мраке, только в сумраке на лавочке под разросшейся отцветшей уже сиренью, но и сбежать,пошевелиться он тоже боялся. Тогда он постарался сгустить тьму. Темнота не слушалась, она не хотела выползать хотя бы и в полумрак, но Толик настаивал, он требовал и тогда темнота, шипя будто от боли, скрипя словно зубами, будь они у нее, стала расти закрывать и его, Толика, и лавку вместе с ним.
Они не заметили его, прошли мимо. Толик надеялся услышать какие-нибудь слова, подслушать разговор, но нет – они молчали. Когда они ушли, Толик их не преследовал. Он отпустил Темноту и та, с облегченным охом, растворилась, вновь превратилась в легкий сумрак. Толик посидел еще чуть-чуть на лавочке, встал, как и Лешка, сунул руки в карманы и пошел домой.
На следующий день, когда они после школы неторопливо шли домой, он вновь, как бы невзначай, вспомнил про Катю, рассказал Лешке что-то про парк, про то как они гуляли – ничего не значащие мелочи. Все то время, что он говорил, он пристально смотрел за Лешкой, замечал и надеялся, в тайне он очень сильно надеялся, что Лешка сейчас скажет что-нибудь наподобие: «А знаешь, я вчера разговаривал с ней», или «А я у нее спросил», или еще что-нибудь, ну хоть что – лишь бы он сказал, а не отмалчивался. Но Лешка молчал и даже хуже, он опустил взгляд, рассматривая свои тупоносые двухцветные ботинки, он отворачивал голову, когда Толик говорил что-то особенно проникновенное, морщился, словно от боли, а может и от ревности… Толик все понял, все таки Лешка был красавчик, да и «умница» к тому же.
Толик, вопреки обыкновению, прошел мимо своего дома, он сделал вид будто увлекся своими же собственными воспоминаниям, он дошел до Лешкиной высотки, и только там сделал вид, что удивился.
- Уже пришли? – спросил он, чувствуя, как легко ему дается эта игра.
- Пришли. Ромео. – усмехнулся Лешка, но на Толика так и не посмотрел, так – вскользь только.
- Ну ладно, пока. – Толик беззаботно пожал на прощание протянутую руку, даже хлопнул Лешку по спине, когда тот развернулся к подъезду, добавил. – Давай, старик.
- Давай. – отозвался Лешка уже от самого подъезда, открыл дверь, а за ней… За ней была темнота. Толик прекрасно знал, что на первом этаже у них выбита лампочка и то что, для того чтобы пройти вверх по трем ступенькам до первой лестничной площадки и свернуть к лестнице на второй, надо идти на ощупь – он это знал.
Он не стал представлять, не пытался увидеть то, что сделается в Темноте с Лешкой, он даже не дал конкретного приказа, он просто отдал Темноте всю ту злобу, всю ту ярость, что чувствовал, а после развернулся и пошел домой.
Лешка на следующий день в школу не пришел. И потом не пришел, никогда больше, а Толик не пошел на его похороны, потому что боялся.
Лена недовольно морщила носик, щурилась.
- Я забыла, как оно тут, у тебя.
- И как?
- Светло. Притуши хоть.
- Все-все-все! Вставай, соня – утро, пора на работу.
- Ну еще чуть-чуть, Толик, солнышко.
- Да, точно, солнышко уже встает. Вон, смотри какое красивое! – с металлическим звоном колец по гардине распахнулись шторы и Лена прищурилась еще сильнее, заслонилась рукой от света ну прямо как вампиры в фильмах.
- Ты что, дурак, я рассвет только октябренком встречала! Закрой.
Толик не слушал, он уже шлепал голыми пятками на кухню и кричал не оборачиваясь:
- Кофе? Чай?
- Кофе! Черный, крепкий! Гад!
Через минуту Толик вернулся: в руках у него был импровизированный поднос из разделочной доски, на котором, как Лена и заказывала, была чашка крепкого черного кофе, рядом блюдце с печеньем и конфетами.
- Как и заказывали: черный крепкий кофе и гад доставлены! – отсалютовал он и с кивком протянул «поднос» Лене.
- Дай хоть оденусь. Отвернись.
- Лен, что я там не видел. – обиделся Толик.
- Отвернись! – со смехом повторила Лена, - Утром я стесняюсь.
- Зато как вечером не стеснялась! – Толик отвернулся, послышался шорох одеяла, быстрое шлепанье голых пяток. Одежда их была сброшена около кровати, ну не было вчера времени ни на церемонии, ни на какую-то там порядочность. – Все?
- Еще чуть-чуть.
- Поздно. – он обернулся, Лена ойкнула, но все же Толик опоздал. Она уже была в трусиках, даже джинсы были наполовину натянуты на стройные ножки, маленькие белые грудки спрятаны за наглым красным бюстгальтером, она как раз закрывала застежку на спине.
Утро было замечательным, все удавалось, все было красиво, словно не жизнь это, а затянувшаяся романтическая сцена из женского романа. Они даже по улице шли так, как это показывают в кино: Лена яркая, красивая, чуть впереди, она оборачивается, держится за любимого, целует его в до синевы выбритый подбородок, а у него уверенный шаг, у него взгляд ясный, устремленный вперед и все вокруг яркое, залитое солнцем – живое.
Около магазина стояла Прекрасная незнакомка: длинное черное пальто, ветер треплет длинные его полы, волосы распущены, их тоже треплет ветер и одна непослушная прядка благородного орехового цвета то и дело лезет ей в лицо, Прекрасная незнакомка ее поправляет, убирает с лица и лицо ее… Лицо… Она смотрит на Толика, уголки ее губ пытаются улыбнуться, а вот глаза плачут, слезы еще не сорвались, но еще чуть-чуть и... Лена было шагнула вперед, но Толик поймал ее за рукав курточки. Лена обернулась, злой, нет, бешеный взгляд обжег его, ударил по лицу наотмашь.
- Пожалуйста. – сказал Толик тихо.
- Ключи. – она требовательно протянула ладошку, Толик пошарил в кармане, выложил на ее ладонь звонкую связку. Лена отвернулась, прошла мимо застывшей Прекрасной незнакомки, завозилась у двери. Они ждали, стояли. Вот в последний раз звякнула связка ключей, громко хлопнула дверь, а они все так же стояли. Прекрасная незнакомка все так же пыталась улыбнуться, не давалась ей эта улыбка, не получалась, а вот слезы уже текли из ее пронзительно карих глаз, тонкие блестящие полосочки протянулись по щекам.
- Привет. – он поднял руку, будто боялся подойти. – Не ожидал тебя тут… Прости. Не ожидал встретить.
- Привет. – улыбка ей все таки далась. Она будто только-только почувствовала свои слезы, легким жестом руки все в тех же до невозможности элегантных перчатках, аккуратно отерла слезы. – Как у тебя дела?
- Хорошо, - он состроил страдальческую гримасу, пожал плечами, повторил, - хорошо, наверное.
- А у меня… У меня не очень. – снова отерла слезы, она больше не пыталась удержать улыбку. – Вы с ней… с этой девочкой… снова?
- Как бы да.
- Она милая. Правда.
- Я знаю.
- Береги ее, - сглотнула комок, - хорошо?
- Я постараюсь.
- Хорошо. – она снова улыбнулась. – Я пойду.
Она не развернулась, не пошла прочь от магазина, она пошла на Толика, мимо него. Толик молча смотрел, как она приближается и понимал, что что-то не так, что то, что вчера было между им и Леной – это… Этого не должно было быть, потому что есть она, та что сейчас пройдет мимо, и все, и закончится эта короткая трехдневная сказка с печальным концом.
Он схватил незнакомку за руку, та рванулась вперед, но Толик был сильней. Он жадно охватил ее, облапил медвежьей хваткой, прижал к себе крепко, до дури, и молчал.
- Отпусти. – тихо шепнула незнакомка.
- Нет. – неслышно, одними губами сказал он и как мальчишка, как упертый мальчишка, мотнул головой.
- Отпусти. – громче. Он снова мотнул головой.
- Отпусти! – сорвалась она на крик и забилась у него в руках, высокая острая шпилька черного сапожка ударила ему по ноге, - Отпусти!
- Не могу… - прошептал он. – Не могу.
И тогда она обмякла, прижалась к нему. Она сказала:
- Мне больно.
- Прости. – он не ослабил хватки, - Прости… прости… прости…
- Ты держишь меня больно.
Через силу, будто чужие, он разжал руки. Незнакомка не отступила, не вырвалась, она так же к нему прижималась.
- Прости. – снова повторил он и совсем уж неправильно добавил. – Я так больше не буду.
- Тьфу ты, детский сад какой-то. – со смешком ответила незнакомка. – Я пойду.
- Мы еще…
- Я не знаю, не сейчас.
- Прости.
Она оторвалась от него и зашагала прочь. Толик не обернулся, он смотрел вперед, на стеклянную дверь магазина, на стоящую за дверью Лену, на сжатые острые кулачки, на ее внезапно такую озлобленную крысиную гримаску. Как он мог, как он только мог вчера…
Вся жизнь разбилась надвое: на «до» и «после» смерти Лешки. Толик не был на похоронах, но слышал от одноклассников слухи, сплетни старух слышал у подъездов. Кто говорил, что Лешку задушили, бабки говорили про какой-то сглаз, про колдовство и про то что: «у него все ребра давленные были». Однажды он набрался смелости и спросил у отца:
- Пап, ты не знаешь почему умер Леша?
- Задохнулся. – отец вздохнул, как когда-то, когда Толик был еще маленьким, взъерошил ему волосы, - Спазм легких или как там…
- Ты знаешь, где он… где его похоронили?
- Завтра я тебя отведу.
- Спасибо, пап.
Еще в тот, первый день, когда после перемены их классная сказала, войдя в кабинет: «Звонили родители Леши Бабурова» - еще тогда Толику вдруг показалось, что все сейчас оглянутся на него, все поймут, что это из-за него Лешу нашли вчера вечером в подъезде, распластанного на тех самых трех ступеньках. Не посмотрели, не оглянулись, только Катя на одно короткое мгновение глянула в его сторону и тут же отвернулась. Она то, Толик был в этом уверен, знала и понимала все.
Отец, как и обещал, отвел его на могилу, отвел, похлопал по плечу, и без слов ушел. Толик остался стоять. Холмик выделялся: свежий совсем - черная земля смешана с жирной рыжей глиной, блестящий мрамор памятника и лицо Лешкино. Лешка улыбался. На фотографию Толик не смотрел. Он постоял чуть-чуть, стал накрапывать легкий дождик, тут, на кладбище, капли разбивались о палую листву как то особенно звонко, громко, и мраморный памятник стал сразу совсем мокрым, тоскливым. Толик поежился, втянул голову в плечи, и пошел прочь, больше он на могилу Леши не приходил.
Наверное от сумасшествия, от одолевающих его мыслей, спасли скорые выпускные экзамены. Несмотря на всеобщую расхлябанность, на вседозволенность и откровенную наглость выпускного класса, все же внутренне все чувствовали – это последний год, а потом надо что-то решать. Постоянно слышались разговоры кто и куда собирается поступать и от этих разговоров становилось еще тоскливей, потому что куда сам пойдет – Толик не знал, да он даже еще особо и не задумывался на эту тему! Хотя, как и все, он частенько в разговорах на переменах перечислял университеты, говорил, что готовится, что корпит дома над литературой, но сам то он знал правду и оттого было еще страшнее. Как назло по телевизору он частенько стал попадать на новости, где говорили о грядущем призыве в армию, о сокращении статей непригодных к службе о каких-то непонятных реформах в высшем образовании, весь смысл которых упирался в снижение количества бюджетных мест и, следовательно, увеличению конкурса. Толик с головой нырнул в этот омут страха перед грядущим и постоянным ужасом от настоящего.
А время летело до невозможности быстро: прочитаешь параграф, соберешь ответ на билет, сходишь к другу, что собрался сдавать те же предметы и смотришь – выщелкнуло неделю, а то и две как за здрасьте! И уже вот-вот начнутся экзамены, уже говорят как оно это: комиссия с гороно, говорят кто из учителей и за что будет валить, а учителя же говорят, что постараются помочь, но все равно - учите, учите и еще раз учите. Каждый день нервы, каждый день тремор. Толик даже про Темноту свою напрочь забыл – не хватало времени.
А потом, как-то разом, экзамены. Один за другим, сумасшедшие дни, шпаргалки, жаркие, не по плечу широкие, пиджаки, заикающиеся ответы перед представителями того самого гороно – три полные дамы и лысый старичок при трости. Все – школа закончилась. И как то сложно это понять, что первого сентября уже не придется идти сюда, не нужно будет нести вторую обувь, не будет физкультуры у Сан Саныча, в народе «барашка», не будет бессменной Анны Емельяновны, которую истово все поколения школьников обзывали «матильдой» - не будет всего этого – всё! Конец! Баста!
А потом выпускной. Он тоже получился сразу, слился воедино с подготовкой к вступительным экзаменам, со страхами перед возможной грядущей армией. Просто в один из дней Толик вдруг увидел выглаженную рубашку на стуле, костюм на плечиках, подвешенный на ручку двери и понял – выпускной. Собрался, причесался, тем временем и родители тоже подоспели, мама накрасилась, выкрутила бигуди из рыжеватых волос – пошли.
Там все было как и должно: проникновенные речи учителей и чем дальше, тем все более пронзительные они становились. Оказывается, что все ученики им дороги, что каждый, даже самый ненавистный подлец в классе – это неграненый алмаз, и были то они едва ли не лучшим выпуском за всю историю школы и… Короче все было как всегда, а потом, когда учителя уже чуть поднабрались, да и родители от них не особо отстали, вчерашние школьники стали доставать из хитрых заначек водку, кто-то выпрыгнул в окно на первом этаже и рысью припустился к ближайшему магазинчику, кто-то и вовсе нагло тырил початые бутылки со «взрослого» стола – процесс пошел. Были танцы, пара конкурсов, потом снова танцы, в ритм музыки мерцал свет, метались отблески древнего зеркального шара из под потолка. Неплохо все было, в целом не так уж и плохо. Но все же было тоскливо, особенно когда включали медляки. Толик тогда смотрел на Катю, а она на него не смотрела. Уже ближе к утру, когда ночь была особенно темна, он решился, он подошел к ней и, не глядя, спросил:
- Хочешь… Можно тебя пригласить.
- Не надо.
- Пожалуйста. – протянул руку, он чувствовал как мелко дрожат его пальцы. – Катя.
- Один танец. И всё, я про тебя забыла. Больше никогда ты…
- Да, - перебил он ее, - один танец и все, и больше никогда. Обещаю.
Она взяла его руку.
Звучала «Color of the night», свет был погашен, только тонкие нити света от зеркального шара кружились по залу, по танцующим парам. Они вошли в круг танцующих. Толик трепетно, осторожно, обхватил Катю за талию, другая его рука чувствовала ее ладонь, он отсчитывал эти дурацкие «раз-два-три» в голове и пытался ставить ноги так, как его учила мама, но все одно – сбивался, стоило ему только посмотреть ей в глаза, а в глаза ей он смотрел постоянно.
- Катя. – спросил он негромко.
- Танцуй. – она нахмурилась. – Мы только танцуем.
- Ты помнишь Лешу?
- Да.
- Вы с ним гуляли?
- Нет. Просто говорили. Не надо, Толик. – она чуть сжала его руку, - Не надо.
Толик замолчал. Они танцевали и он не замечал, как полумрак вокруг них начинает сгущаться, он не слышал, как шепот теней становится все настойчивее, все громче – не замечал – он ничего не замечал. Он видел ее губы, нежные, чуть дрожащие, он видел, чувствовал, как она дышит, и прижимал он ее к себе все сильнее, чувствуя ее уже не только рукой, но и телом… А потом он подался вперед и она не отстранилась, она тоже потянулась к нему и губы их соприкоснулись и наступила тьма. В одно мгновение погас свет, но музыка продолжила играть во Тьме и только сейчас они, и он, и Катя услышали шепот. Темнота сдавила их, смяла, Толик чувствовал, как она острыми коготками цепляется за его костюм, за руки, за лицо, и рвет, и царапается как взбешенная, и слышал как Катя заголосила, и он вырывался, орал что-то, кричал: «Перестань! Уйди! Я тебя ненавижу!» - но Тьма не унималась, и музыка звучала, казалось, еще громче, еще ярче, будто пытаясь придавить к лакированному полу его и Катины крики.
- Я тебя не люблю! – заорал во все горло Толик и все прекратилось.
Вспыхнул свет, на полуслове оборвалась песня – тишина. Посреди зала, как оказалось, они с Катей одни. Он весь изодранный, лицо и руки в тонких кровоточащих царапинах, и Катя перед ним, на полу без сознания. Голубой шелк платья разорван, виднеется белая грудка почти до соска, глаза закрыты, будто спит, приоткрытый рот. На мгновение ему показалось, что она не дышит. Он отступил на шаг, и тут все вокруг завертелось: кто-то подбежал, его схватили чьи-то сильные руки, сдавили, какой-то невысокий коренастый мужчина подхватил с пола Катю, она была безвольна, словно тряпичная кукла. Он побежал с нею куда-то прочь из зала, кругом голосили, кричали. Толика тоже куда-то потащили, он вырывался, кричал что-то, а потом не выдержал и заревел.
Его тащили прочь от зала, где остались все остальные. Он оглянулся и понял: с одной стороны его тащит Сан Саныч, а с другой отец. Коридоры, по которым они шли, были плохо освещены и, чуть поуспокоившийся Толик, стал замечать, как пухнут, тянутся из углов тени, как неправильно ведет себя мрак, и еще он слышал шепот у себя в голове, вполне различимый, понятный:
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Выбор (рабочее название "Жених") ужасы Часть 3
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
Ссылки на предыдущие части:
Она заказала вино и салат, он ограничился чашкой кофе.
Когда принесли заказ, она сняла перчатки, положила их рядом на стол, перчатки и правда были очень элегантны и даже так, просто брошенные на красную скатерть стола, смотрелись очень живописно.
Незнакомка отпила вина, поставила бокал, спросила:
- Ничего если я закурю?
- Конечно, курите.
- Знаете, я сама очень не люблю курящих женщин, но от этой привычки так тяжело избавиться. Вы наверное меня не понимаете, некурящим…
- Я тоже курю. Не рассчитал сегодня, не хватило.
- А я думаю, идем, а вы даже не хотите закурить и сейчас тоже первая спросила, я наверно глупая, да? – она достала из сумочки длинную и тонкую пачку сигарет, достала одну, Толя чиркнул наспех вытащенной из кармана зажигалкой.
- Нет. Вы мне совсем не кажетесь глупой.
- Да? Жаль. Говорят глупышки очень нравятся мужчинам.
- Вы мне и так нравитесь. Очень. Я таких раньше не встречал.
- Льстите.
- Нет. – он сказал это совершенно серьезно, даже слишком серьезно. Он обхватил горячую чашку кофе ладонями, повторил. – Нет, я серьезен.
- Спасибо. Мне было приятно.
- Не за что.
Она допила вино, длинной блестящей вилкой очень элегантно ковырнула салат, отложила ее в сторону, посмотрела на тонкие золотые часы на запястье:
- Наверное пора, скоро стемнеет.
Толик тоже глянул на часы, кивнул.
- Да, скоро.
Она достала из сумочки тугой кошелек, щелкнула застежка, распахивая богатое нутро, достала купюру, положила на стол.
- Можно я? – спросил Толик, доставая из кармана деньги.
- Простите, я вас недостаточно знаю, чтобы вы за меня платили. Вы не обидитесь?
- Если только чуть-чуть.
- Чуть-чуть не страшно. – она взяла перчатки, Толик тоже положил деньги за кофе на стол, официант, стоявший у стойки, кивнул.
Они вышли, на их столике остались деньги, не тронутое кофе с ложечкой и двумя кусочками сахара на ободке блюдца, в пепельнице тлела едва начатая сигарета, салат, пустой бокал с красной капелькой вина на донце.
На улице незнакомка одела перчатки, посмотрела в низкое темнеющее небо, вскинула руку, останавливая проезжающие машины. Как назло сразу взвизгнули тормоза, около них остановилось новенькое блестящее «рено».
- Прощайте. – грустно сказал Толик.
- До свидания. – ответила незнакомка и, порывисто подавшись к нему, поцеловала его в щеку, коснувшись уголком губ его губы. – До свидания.
Она села в машину, захлопнула дверцу, «рено» рыкнуло движком и влилось в нескончаемый поток машин. Толик стоял как громом пораженный, он не верил, что с ним может такое произойти, и тем более он не верил в то, что такое с ним только что произошло. Он до сих пор ощущал тонкий цветочный запах ее духов, он помнил чувство мягкости ее губ, легкую ласку ее каштановых волос. Так просто не бывает, так не бывает. И только через несколько мгновений, когда он пришел в себя, он запоздало произнес в пустоту:
- Как вас зовут?
В этот вечер он забыл о своих страхах, он не слышал шепотков, он не замечал темных подворотен, сгущающегося мрака. Он очень удачно сел на маршрутку, он очень быстро доехал до дому, он не застал даже вспыхнувших на улице фонарей – успел до темноты.
С Катей отношения у них не задались. После того единственного дня вместе они больше не гуляли. Один раз, когда она стояла чуть в сторонке от остальных одноклассниц, он подошел к ней, сказал несмело:
- Катя…
- Уйди, пожалуйста. – она посмотрела ему в глаза. – И не подходи больше.
- Ты из-за той… из-за…
- Толя, уйди, пожалуйста. – повторила она настойчивее и он ушел, вернулся на свое место, сел. Одноклассницы, от чьих глаз этот разговор конечно же не скрылся, тихонько посмеивались. Толику было погано.
Он решил не сдаваться. Глупо конечно, но он просто еще не знал силу женского «нет», да и сама Катя силу этого «нет» не знала, но подспудно ее чувствовала, ощущала.
Толик, через одноклассников, достал Катину фотографию. Дома он долго и упорно пытался нарисовать ее портрет, но у него ничего не получалось – не было опыта, не поставлена рука, но… Он старался, то и дело пряча и фотографии и листки с набросками обратно в нутро стола, когда слышал шаги родителей за дверью. Он пытался писать стихи, он часто смотрел на, будто вырезанный из солнечного света Катин профиль и, если вдруг она оборачивалась к нему, он отворачивался, но не сразу, он старался, чтобы она заметила, что он – Толик, ничуть не изменился, что он все так же любит, если не сильнее, но все напрасно. Катя его игнорировала.
А еще, с тех самых пор, темнота притихла, ее словно бы не стало: когда он ложился спать и выключал свет, она не окружала его шепотом, он, в ту, первую ночь после прогулки по парку, сам хотел найти ее, сам жаждал ей отомстить мраку, уж и неизвестно как. Он пришел домой, задернул шторы, выключил свет и попытался ухватить ее черные нити, попытался порвать тьму, причинить ей боль, он хотел шипеть ей в ответ злым шепотом, как она в парке. Но ее не было. Ее не было слышно, она не попадалась ему в руки – она пропала, не стало ее совершенно. В его комнате просто было темно, но Темноты там не было.
Поначалу он злился, но потом, потом пришел то ли страх, то ли облегчение. Темнота после той встречи перестала быть игрушкой, она обрела собственную волю и, мало того, она была способна на действия – на злые действия. Он частенько, пытался оправдать ее, придумывал какие-то ветки для объяснения той царапины на шее Кати, для той ситуации вообще. Он даже еще раз приходил на то место, чтобы хорошенько полазить там, в низине, пройти между елей, но не получалось, никак не получалось оправдать темноту: ветки были слишком далеко от тропинки, да и была эта тропка прямая как стрела – не свернешь, не увернешься от торной дороги. Да и как оправдаешь то ощущение погружения, то нежелание тьмы отпускать его и Катю, которую ему пришлось вырывать, выдергивать из темноты словно из болота!
А еще Толик ждал встречи. Случайной, невозможной, когда он и Катя вдруг по нечаянности окажутся вместе где-нибудь в рекреации, в классе, пересекутся в школьной библиотеке или, того лучше, на улице. Но его величество Случай упорно не давал ему шанса, а ловить Катю, поджидать где-то по дороге домой со школы или дежурить около ее подъезда – всё это Толик считал низким, недостойным, неправильным. Он влюблен, но он не маньяк, он не хотел, нечаянных слухов, де вот Толька носится за Катькой, а такие слухи, в этом Толик был уверен, пойдут, стоит только кому то из одноклассников заметить его в тех краях, и так уже в классе поговаривали… Женька даже один раз спросил у Толика тихо: «А вы правда с Катькой?». Толик не ответил, сжал кулак увесисто перед курносым Женькиным носом и на том разговор закончился.
Весна вошла в силу, уже летние каникулы, последние летние каникулы меж десятым и одиннадцатым классом должны были на днях наступить. Любовь не прошла, время не вылечило, а может это и сам Толик был во всем виноват – не давал угаснуть чувству, то и дело доставал фотографию, то и дело перечеркивал удавшиеся и неудавшиеся строки стихов и все смотрел, смотрел, хоть и старался не смотреть на Катю, но все одно. Вроде бы сидит, смотрит на доску, о своем думает, а потом, внезапно, осознает, что уставился во все глаза на Катю, а она на него ноль внимания. В эти дни только одно спасало: добрые две трети класса глаз от окон не отрывали, а там, за отрытыми окнами, вовсю шло цветение, там уже щебетали птицы, оттуда веяло теплом, жаркие солнечные лучи бессовестно ласкали щеки школьников – весна.
Толик сидел дома один, Толик тосковал, Толик вновь писал стихи, смотрел на фотографию, на заученное до черточки лицо, и придумывал новые вирши. Он хотел найти что-то новое, но ничего нового не получалось – банальности, а если уходить глубоко в образы, то, во первых, не понятно, во вторых, очень сложно вписать в размер, в рифму. Балкон в комнате был открыт, с улицы веяло слабосильным ветерком, чьих усилий хватало лишь на легкое вздымание тюли, остро чувствовался липкий и чуть сладковатый запах цветущего под окном тополя. А потом, сразу, без предупреждения, без туч и без возмужавшего ветра, грянуло разом раскатистым громом и раскрылись хляби небесные, и дождь, нет – ливень, стеной обрушился на проснувшуюся землю, и ветер, к стыду своему ощутив слабость, поднатужился, поднапрягся, и порывы его стали рвать отвесность водяного занавеса, и брызги, и всполохи, и громы небесные…
Толик соскочил со стула, схватил на ходу легкую куртку, в которой в школу ходил, напялил скоро кроссовки с вечно грязными носами, и бегом бросился вниз, по лестничным маршам, прыгая через две, а то и соскакивая вниз, через пять ступеней разом на лестничную площадку. Эхо громко возносилось вверх, к вечно закрытому чердачному люку и торопилось вниз, за Толиком, но тот уже бухнул дверью подъездной, и выбежал под холод тугих струй, ударил в лицо ему ветер с продрогшими, битыми брызгами, ослепила молния и в следующее мгновение рявкнул зло, добравших до нутра, до печенок, тяжелый трескучий громовой раскат.
Толик рванул под дождем вперед, словно ждал этого момента, как освобождения, как будто сорвала с него эта весенняя гроза тяжелые оковы. Он несся под струями с особенной легкостью, он пробивал собою холодный ливень, он закидывал голову, и наслаждался тем, как тяжелые капли разбиваются о лицо, о чуть прикрытые веки, он с глупым упорством перепрыгивал через разливающиеся лужи, хоть и был промокшим до нитки, а потом дождь устал и Толик устал – они перешли на шаг. Дождь шел, тревожа пузырящиеся лужи, небо очистилось, ветер тоже стих и дул изредка, холодя промокшее тело. Толик шел рядом с заброшенным парком, почему он вдруг оказался здесь, с чего? Он и сам этого не знал, просто случайно выбежал сюда, просто принесли ноги, тогда, когда он прыгал через лужи. В парк он не заходил – там грязь, там ручьи потоками по тропкам и рыжая глина из под белых подошв старых кроссовок. На улице, как того и следовало ожидать, никого не было – все попрятались от дождя, испугались шального весеннего ливня, даже прохожих с зонтами не было, да и кто мог ожидать такой грозы, родившейся в один миг в пустом весеннем небе?
Он шел по аллее вдоль грязного, когда-то в давней своей бытности, зеленого забора парка, с другой стороны, пригнув низко кроны с молодой нежной порослью выстроились старые тополя, а навстречу, по старому растрескавшемуся асфальту дорожки, шла промокшая, как и он, девчушка. Высокая, каштановые волосы висят космами, мокрая челка прядками налипла на лоб, оранжевая курточка блестит мокро, джинсы потемневшие от воды – Катя. Он узнал ее не сразу, как-то внезапно, ну не может быть вот так, под сирым дождиком, после ливня. Это он искал освобождения, это он хотел перестать безвольно оборачивать голову на уроках и смотреть, смотреть, смотреть… От кого бежала она, зачем рвалась под очищающие струи?
Они остановились в метре друг от друга, промокшие, продрогшие, он заметил как мелко трясется ее подбородок, заметил, что маленькие острые кулачки ее спрятаны в рукава промокшей курточки. Она стояла, смотрела на него, будто ждала и он сказал первым:
- Привет.
- Привет. – ответила Катя, голос ее чуть-чуть дрожал, замерзла, бедняжка. Они снова замолчали, Толик чувствовал себя последним идиотом. Он написал столько стихов, он столько их заучил, он уже чуть не тысячу раз прогонял у себя в мозгах всевозможные сценарии их случайной встречи, он думал над ее ответами и думал над своими фразами, но сейчас, когда эта встреча случилась вот так, вдруг, он не знал что сказать.
- Гуляешь? – спросила его Катя.
Толя не ответил, он кивнул, шагнул ближе протянул руку: ладонь раскрыта, пальцы чуть подрагивают. Катя не отпрянула, посмотрела на его руку, улыбнулась с грустинкой, протянула свою руку, но так и не коснулась его. Вместо этого она провела пальцами в каком-то мгновении над его раскрытой ладонью, сказала:
- Ты хороший.
- Ты тогда испугалась? В парке, из-за этого? Или тебе Женька сказал, что я тобой хвастался? Он врет, он… Он с первого класса еще врал всегда, я не говорил что мы встречаемся! Это…
- Ты правда хороший. – посмотрела ему в глаза, так, как тогда в парке, ему показалось, что до самой души взглядом дотянулась, сердце у него будто бы остановилось, застыло. Катя снова спрятала руки в рукава оранжевой курточки и пошла дальше. Он повернулся, проводил ее взглядом. Она отошла, далеко уже, обернулась и крикнула:
- Ты хороший! Помни об этом!
И все. И он понял тогда, что не помочь тут уже словами, не изменить ничего ни стихами, ни портретами, ни цветами, даже знай он откуда достать на них деньги – ничего уже не изменить. И от этого знания на душе у него стало тоскливо, будто сказка, добрая, любимая сказка, оборвалась, закончилась навсегда. Он понял, что он теперь несчастный и в то же время по настоящему свободный.
Вечером, когда он сидел дома, укутанный в теплый свитер, накормленный таблетками, а под мышкой, топорща свитер, у него был градусник, вновь явилась темнота. Солнце садилось, в комнате темнело, в углах скапливались тени, и тени эти еще тихо, еще несмело, шептались. Позже, когда он выключил свет и улегся в кровать, тени снова заговорили, вернее это были не тени – это была Темнота, теперь уже с большой буквы. Она была ласкова. Она ласкалась едва ощутимыми прикосновениями, баюкала шепотом, напевала тихо и уже почти можно было различить слова, и прикасалась к нему, оглаживала легкой рукой по волосам, едва заметно проводила черной плотью своей по его ладоням, будто просилась к нему в пальцы, сама хотела, чтобы он сжал ее в своей руке.
Толик не обращал на нее внимания: он закрыл глаза, спрятался под жаркое одеяло с головой, сжался там в клубочек и тихонько, едва слышно, заплакал по своей первой любви.
- И как эту козу зовут? – сразу, с порога магазина, спросила Лена.
- Здрасте! – Толик состроил возмущенную физиономию, - А где здрасьте? И я же не спрашиваю, как твоего папика зовут.
- Это мое личное дело и…
- Ну и это мое личное дело. Или как?
Она уставилась на него гневно, почти огненно, брови ее сошлись над переносицей, она закусила губку обнажив жемчужные, острые зубки, но, так и не найдя, что ответить, зло сорвала с себя цветастую шапочку, стала раскручивать свой бесконечно длинный и не менее цветастый шарф. Этого занятие ей должно было хватить надолго и поэтому Толик, не особенно торопясь, слез со стула перед кассой, сунул руки в карманы и, беспечно насвистывая «одинокого пастуха» двинулся к своему подвальчику. Он чувствовал себя великолепно и оттого что удалась эта нечаянная месть бывшей пассии и от воспоминаний о вчерашнем вечере, но особенно хорошо ему было оттого, что он знал, он истово верил, что это была не последняя встреча с прекрасной незнакомкой. Завтра, а чем черт не шутит, может и сегодня, судьба вновь сведет их пути дороги и хоть и не знает он ни имени ее, ни адреса, но всё это не будет преградой для них, потому что она сказала: «Досвидания», а он ей верил!
Он, насвистывая тот же мотивчик, прошагал до своего подвальчика, уселся за компьютер, собрался было начать скидывать первый лист на печать, когда вдруг свет погас, мгновенно все стихло: гул фотопечатной машины за спиной, затих кулер системника. Толик оказался почти в кромешной темноте, лишь сам он был в маленьком квадрате света, падающем из узкого подвального оконца под потолком. Фонарик был не в досягаемости – он лежал в куртке, а куртка на вешалке, а вешалка в темноте, во мраке.
Толик не двигался, он ждал, он надеялся, что это небольшой перебой, он верил, он истово верил, что сейчас вспыхнет свет, пикнет компьютер, загудит кулер, сзади заурчит низко и глубоко фотопечатная машина. Темнота вокруг медленно просыпалась, слышался тихий шум, на грани слуха, будто чьи-то тоненькие острые коготки или лапки шуршат о бумагу. Шум рос, становился ближе, превращался в тихое жадное дыхание, и дыхание это подходило ближе, сразу отовсюду, но большей частью из-за спины. Толик уже слышал тот самый, полузабытый шепот. И то ли казалось ему, то ли действительно видел он как в протянувшихся к нему солнечных лучах на короткие мгновения возникают, протягиваются тонкие жгутики темноты и тут же тают. Ноги его поджатые чувствовали слабые, пока нежные еще прикосновения к ботинками, как будто кто замшевой тряпицей проводил по носкам ботинок, вдоль подошв, едва-едва задевая и штанины. Толик сдерживал дыхание, он хотел, он верил, что Темнота может не заметить его, если он притаится, если он замрет, исчезнет, перестанет шуметь, но стук сердца – стук сердца выдавал его, шумел в висках и все никак не хотел затихать.
«Включайся, включайся, включайся» - беззвучно шептал он сухими губами. Ему казалось, что прошла уже целая вечность: шепот был рядом, Толик чувствовал дыхание, горячее дыхание прямо в ухо, и даже не видел, а скорее чувствовал, как тонкие нити тьмы обвиваются вокруг его тела, как они прикасаются к нему легко и бережно, а потом медленно стягиваются и даже прозрачный утренний свет сквозь окно им не помеха. Темнота была ласковой, она говорила тепло и нежно, вот только нити ее затягивались все больнее, будто острая тонкая проволока прорезалась сквозь одежду. Он знал, чего она хочет: когда она ухватится за него достаточно крепко, когда она обовьет ему ноги, тело, когда привяжет к подлокотникам кресла руки – тогда она рванет его вместе со стулом в себя, в свой непроглядный мрак и…
Злой крик, срывающийся, хрипящий, высокий, будто каток ехал по копошащейся массе крыс раздался разом и отовсюду, и прекратился, в одно мгновение растаял, оставшись отзвуком в ушах, эхом. Зажегся свет, пиликнул компьютер, заурчала за спиной фотопечатная машина – мир ожил, и только сейчас Толик понял, что все это время он не дышал, все это время он сидел боясь шелохнуться, вдохнуть. Он медленно, с опаской, опустил ноги на пол, опираясь о стол, встал. Его трясло, тело было как чужое, внутри все захолодело. Он посмотрел на руки, они дрожали. Толик на негнущихся ногах дошел до вешалки, непослушными руками снял с нее куртку, набросил на плечи, на то, чтобы застегнуться не было сил – пальцы упорно не попадали собачкой в молнию. Он пошел наверх так, расстегнутый, без шапки, про которую конечно же забыл.
За дверью подвала его ждала Лена. При виде Толика она прыснула в кулак сдавленным смехом, спросила, едва сдерживаясь:
- Ну как?
И он сразу все понял. Мелкая стерва решила отомстить за его утреннее оскорбление, за укол его, а на большее мозгов у нее не хватило. Он же ей рассказывал по секрету про свой детский страх темноты, она, помнится, тогда охала да ахала, спрашивала почему так, да как так приключилось? Он ей что то врал про подвал, про старших мальчишек, которые закрыли его там на весь день. Он всегда рассказывал именно эту историю, чтобы не запутаться во вранье. Лена, вроде бы, поверила тогда, гладила его по голове и говорила: «Ах ты бедненький мальчик мой, трусишка», а он млел и едва ли не мурчал в ее ласковых руках.
Он посмотрел на нее, сунул дрожащую руку в карман, нащупал ключи, вытащил их. Они позвякивали в трясущихся пальцах. Он бросил их на прилавок сильнее чем требовалось, ключи прокатились по пластиковой столешнице, звонко упали на пол. Уже выходя он сказал, не оборачиваясь:
- С-сама д-дверь закроешь.
Вышел. Оказывается он еще и заикаться начал, ну вообще замечательно. Когда он отошел от магазина на несколько шагов, он услышал звонкий Ленин оклик:
- Толик, ты чего? Толя, ты обиделся что ли?
Он не ответил и не обернулся. Он, нахохлившись, сунув руки в карманы, шел к той самой вчерашней кафешке, где они сидели с прекрасной незнакомкой. Шел он туда не из-за воспоминаний, просто это было ближайшее место где можно было и посидеть и выпить.
В кафе из-за раннего часа все столики были свободны, вчерашнего музыканта на маленькой сценке не было, наверное он появлялся только ближе к вечеру, когда народ заполнял заведение. Толик уселся за столик около окна, так, чтобы холодный утренний свет ложился на него и на стол перед ним особенно густо, окрашивая красную скатерть едва ли не в белый цвет. Он заказал маленький графинчик водки и салат «цезарь». Заказ принесли быстро, официант, молодой парнишка со скучающим выражением лица, бухнул тарелкой с салатом чуть сильней чем надо и, ставя прозрачный графинчик, сказал едко: «Приятного аппетита» - видать посчитал Толика за пропойцу.
- Спасибо. – без выражения ответил Толик, сам себе налил стопку до краев, выпил. Водка была холодной, но, с непривычки, Толик все же поперхнулся – крепкие напитки он употреблял крайне редко. Официант ушел к стойке, о чем-то тихо заговорил с молоденькой то ли барменшей, то ли своей напарницей. Они частенько оборачивались в его сторону, но ему было на это плевать.
Сзади, от входной двери, послышался легкий перезвон подвешенных стеклянных колокольчиков, официант у стойки обернулся заинтересованно, посмотрел в зал. Ну вот и славно, теперь у них два клиента, и о нем, о Толике, злословить будут чуть поменьше. Толик посидел еще чуть-чуть, прищурившись посмотрел в окно, солнце било прямо в глаза, но сейчас это было особенно приятно, налил еще стопку, выпил, поморщился.
- Простите, здесь свободно? – спросил голос с той стороны стола. Толик прищурился, попытался разглядеть спрашивающего, но не смог из-за яркого солнца.
- Валяйте. – небрежно бросил он. Ему казалось, что это даже неплохо, что у него появилась компания. Пить в одиночку – некрасиво. – Вам налить?
- Да, если позволите. – голос чуть хрипловатый, надтреснутый, далеко немолодой.
Проблем со стопками не было, на стеклянной тарелке, на которой стоял графин, их было еще две штуки, видимо стандартный комплект рассчитывался на троих. А вот с руками, если так можно выразиться, проблема была.
- Налейте себе сами, у меня, простите, вот. – Толик вытянул руку, дрожащие пальцы говорили лучше всяких слов.
- Конечно. – в яркий солнечный свет влезла рука, старая, с набрякшими венами, но на руке этой были очень дорогие часы, выглядывающие из под холеного рукава выглаженной белой рубахи, и еще Толик только сейчас почувствовал запах хорошего, наверное очень дорогого, мужского парфюма. Рука деловито пропала во мраке, после чего вновь явилась на свет, наполнила и Толину стопку, поставила графин на место, невидимый собеседник спросил:
- За что будем пить?
- Давайте за свет дня.
- Оригинально.
Говорят, если гуманитарий пройдет это головоломку до конца, он может считать себя технарем
А еще получит ачивку в профиль. Рискнете?
Выбор (рабочее название "Жених") ужасы Часть 2
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
Ссылка на первую часть Выбор (рабочее название "Жених") ужасы Часть 1
Толик медленно, будто бы скучая, повернулся к окну, но вместо профиля встретился взглядом с карими Катиными глазами. Он вздрогнул, быстро отвернулся, сделал вид что что-то записывает. Он упорно не поворачивался обратно, хоть его так и подмывало вновь повернуться, удостовериться, что встреча взглядами произошла случайно, увидеть что идеал его смотрит на доску, что… Он сглотнул, поднял голову и снова обернулся. Катя все так же смотрела на него и он, даже поняв всю глупость сложившейся ситуации, тоже уставился на нее.
- Барков! – рявкнула Татьяна Петровна, - На доску смотри, а не ворон считай.
Толик вздрогнул, послушно повернулся к доске и уставился на ступени ненавистных стихов. Слов Татьяны Петровны он не слышал, да и стихи эти самые, написанные размашисто на черной доске он не различал, он думал только об одном: показалось ему или нет, что улыбнулась Катя ему в тот самый последний момент, когда рявкнула Татьяна Петровна? Или все же показалось? Почему-то было стыдно и страшно.
Как только раздался звонок, Толик соскочил и ринулся в туалет, не по нужде, а из-за страха возможных объяснений. Он боялся, что она, Катя, повернется к нему, снова посмотрит в глаза, и спросит… Что-нибудь да спросит, а он, как дурак, будет заикаться или скажет глупую дерзость или, что хуже всего, просто промолчит как последний болван.
В туалете он проторчал всю перемену. Сидел на подоконнике у закрашенного окна, задумчивым взглядом упираясь в стену, тянул время. Малышня заглядывала, видели его, заходить не решались, старшеклассники вели себя наглее, некоторые даже курили, некоторые спрашивали закурить. Толик ждал. Когда время было к звонку, он соскользнул с подоконника, и неторопливо вышел, повернул за угол, зашагал к кабинету…
- Барков. – он остановился. Этот голос он не мог не узнать – слишком часто он вслушивался в его звучание, слишком часто он следил за губами, с которых срывались слова, напоенные мягкостью этого голоса, мелодичностью. Он остановился, облизнул пересохшие губы, обернулся медленно.
Катя стояла у подоконника, в руках открытый учебник, пройдешь мимо и не подумаешь, что ждет кого-то, просто читает, может учит – обычное дело.
- Ты куда так рванул?
- Что? – вспомнил, как вылетел из кабинета со звонком, улыбнулся виновато, сказал с должной стыдливостью. – Приперло.
- Сильно?
- А? Ну да, крепко.
- То-то ты там всю перемену проторчал.
- Ну да. – он замолчал и она молчала, смотрела на него. Тишина затягивалась. Зазвенел звонок, особенно громкий и противный в огромной пустой рекреации.
- Звонок. – сказал он глупо.
- Ага. Пора. – она закрыла учебник, но от подоконника не отошла.
- Пойдем? – махнул головой в сторону коридора.
Мимо пробежал мелкий растрепанный мальчишка, наверное опаздывал на урок.
- Пошли.
Они неторопливо шли по коридору, шум перемены в рекреации стих, под ногами громко скрипели крашенные коричневой краской доски пола, ярко лилось золотое солнце в высокие окна.
На урок они так и не пришли. После уже, когда вновь прозвенел звонок с урока, когда их класс, галдя и топоча вышел из кабинета и уже другой, 10Б, влился в освободившееся помещение, расселись, тогда Толька в одиночку вернулся за своей и Катиной сумкой. По счастливой случайности Татьяны Петровны в кабинете не было. На астрономии, что следовала за литературой, они тоже не появлялись.
Они были в заброшенном парке: жухлая прошлогодняя листва укрывала молодую траву, на лаково блестящих ветвях пушились нежные почки, светило яркое солнце, дул прохладный ветер, пахло согретой землей, лужами и весной. В парке было одиноко и уютно: холодное черное зеркало заросшего пруда, беседка старая, но с сохранившейся в ней одинокой лавочкой, проржавелые остовы давно разваленных аттракционов и деревья, деревья, деревья. Где то далеко, будто бы в другом, параллельном мире, шумели машины, лаяли собаки – текла суетная жизнь, но сюда она не входила, смущалась ступая на растрескавшиеся тропинки.
День пролетел быстро. Вечером, когда уже темнело и там, за парком, длинными желтыми гирляндами вспыхнули фонари, Катя прекратила глупые разговоры ни о чем, череду историй правдивых и выдуманных и спросила у Толи серьезно:
- Я тебе нравлюсь? – она спросила так, промеж делом, будто бы говорила о чем то незначительном, наподобие: «А ты утром зубы чистишь?», «А ты апельсины любишь?» - буднично. Вот только ответить на этот вопрос было не просто.
Толик открыл рот, но горло перехватило, слова признания не хотели срываться с губ.
- Да. – еле слышно ответил он, добавил еще тише. – Очень.
- Ты мне тоже. – она даже не посмотрела в его сторону, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, за деревья, она шла все так же неспешно, возложив одну руку на сумку, сунув вторую в оттопыренный карман яркой оранжевой куртки. Продолжила. – Сразу понравился. А потом разонравился. Мне Севостьянцев понравился.
- Колька?
- Да. Только он дурак и хам. Смазливый разве что. Смазливый дурак.
- Ну да, красавчик.
- Ага. Ты лучше.
- Спасибо. – он почувствовал, как глупо это звучит.
- Пожалуйста.
Уже было почти темно, легкий ветерок шуршал жухлой листвой, а может быть и не ветерок это был… Толик вдруг понял, что он давно слышит это легкое шуршание вокруг, с тех самых пор, как стало темнеть. И шорох этот становился все громче, все настойчивее – ветер так не может шуметь. Это снова шептала темнота, еще издалека, она еще не окрепла, солнце еще не погасло за горизонтом, но темнота спешила, торопилась.
- Как ветер шумит. – сказала Катя. – Никогда не слышала, чтобы вот так. Слышишь? На шепот похоже.
- Ага. – Толя кивнул. Он пристально вслушивался, он боялся. До этого темнота так не торопилась, раньше она, иногда, сама начинала шептать ему, но только тогда, когда он оставался один и когда мрак сгущался до непроницаемости. – Похоже.
Он всматривался в переплетения черных ветвей парка, и ему все чаще казалось, что там не только ветки чуть покачиваются на ветру, ему виделись черные жгутики темноты, что натягивались между веток, и лопались бесшумно, рвались и таяли, ему казался паутинный шорох. Становилось страшно.
- Пойдем домой. – выпалил он.
- Пойдем. – без выражения ответила Катя. Слышно было, что она то как раз никуда и не торопится. Она шла неторопливо, дутые ее сапожки ворошили листву при каждом шаге, а Толя хотел скорее выйти на свет, сбежать от теней парка. Он то и дело сдерживал себя, чтобы не ускорять шаг, чтобы не побежать. Шепот-шорох становился все громче, Толик уже мог различить то выражение, с которым шептала темнота и это выражение ему не понравилось. Темнота ярилась, она злилась, шепот шипел по змеиному, он рвался от злости на короткие выдохи, а еще Толик слышал, как рвется паутина и это ему уже точно не казалось.
- А знаешь, я сегодня с самого утра решила… - Толик не слушал ее, он смотрел вперед, туда, где тропинка ныряла вниз, под горку, а там, внизу, высоко и густо разрослись ели, торчали длинные голые стволы мертвых берез – там даже днем было сумрачно, почти темно, а сейчас… Сейчас там был густой, до ощутимости, мрак.
- Толька! – он вздрогнул, обернулся. – Ты меня вообще слушаешь?
- Да, конечно. Слушай, давай там пойдем? – он показал в сторону, туда, где то и дело прижимаясь к сетчатому забору парка, вилась тропинка.
- Далеко. – она наморщила носик, - и лужа там.
- Может высохла? – глупо предположил Толя. Там и правда была большущая, разлившаяся во все стороны лужа, они ее днем видели, долго обходили по слякотной низинке.
- Не. – она пошла прямо, не свернула, добавила грустно. – Домой пора. Влетит завтра.
- За что? Ах, да, - он по-киношному хлопнул себя по лбу. Он уже и забыл, что сегодня они прогуляли два урока, к тому же один у Татьяны Петровны, а это означает как минимум много криков, дополнительное домашнее задание и внеочередное стояние у доски. Что-что, а Татьяна Петровна была еще та язва – неуважение к литературе и к своим урокам она не прощала.
Они стали спускаться вниз, во мрак, куда уже не проницал красноватый закатный отсвет. Шепот стих, будто и не было его, Толя спускался в низинку, погружаясь в темноту, словно под воду и с каждым шагом он все отчетливей и отчетливей ощущал, как тьма становится полнее, сильнее, как она вырывается за положенное ей светом пространство, облепляет его одежду, опутывает его своей незримой тонко потрескивающей паутиной. Еще мгновение и он, словно ныряльщик, набрал воздуха в грудь, и всё, с головой ушел в темноту. Тут же пропали все звуки: город за парком будто отрезало звуконепроницаемой стеной, они были здесь, вдвоем, в темноте и ни единого ветерка, ни единого лишнего звука – только шаги, шорох листьев особо остро прорезавшийся в слепой темноте, дыхание и стук собственного сердца.
«Может пронесет?» - думал Толик, надеялся. Он шел вперед, туда, где за мрачной стеной высоких елей узкая тропинка начинала взбираться вверх, на горку, к свету, к городу: «Может пронесет?».
Громкий, по змеиному шипящий, шепот раздался разом и отовсюду. Он плевался злобой, обрывался, и тут же вновь обрушивался на уши песчаной бурей, а еще стало тяжело идти, паутинки тени сплелись в эластичные ленты, Толя чувствовал, как темнота держит его, как она тянется, и уже не паутинки обрывались, а звук был такой, будто тряпье рвали.
- Толя, - голос Кати был приглушенный, сдавленный, - мне страшно.
- Пошли быстрее. – он попытался протянуть к ней руку, ухватить, но нет. Кати будто рядом не было, вместо нее пальцы натыкались на тугие, словно натянутые гитарные струны - нити темноты, и те не пускали, прогибались, липли к коже, к куртке. Ему приходилось прорываться, словно сквозь тугие заросли и шепот, уже перешел допустимую грань, тьма уже рычала в уши, она хрипела, она тужилась не выпустить его и Катю из своего плена. Толя всем весом повалился на бок и смог, ухватил Катю за куртку, сжал пальцы, так что Катя ойкнула от боли и потащил ее вперед, сквозь темноту, сквозь натянутое тряпье мрака. Ботинок опустился на землю раньше ожидаемого, начался подъем и тут же Катя громко взвизгнула, но Толя не остановился. Он поднимался и тащил Катю за собой, он чувствовал как срывается его дыхание, переставлял непослушные уставшие ноги. И… Вот он, свет фонарей, и шепот разом стих, будто заткнули уши руками, и Катя вот она – рядом, все такая же, только волосы растрепанные, блестят дорожки слез на щеках, а на шее краснеет тонкая длинная царапина.
- Отпусти! – она гневно взмахнула рукой, и Толя опустил. Он только сейчас понял, с какой силой сжимал ее локоть – наверняка останутся синяки.
- Прости. – сказал он глупо, Ему было стыдно, ему было неловко, а еще он чувствовал себя виноватым во всей этой истории с темнотой. Из-за него обозлился мрак, то ли приревновал, то ли… Он повторил. – Прости.
- Ничего. – она всхлипнула, он старался не смотреть на нее. – Мне показалось, что там… - она замолчала, Толя почувствовал, как Катя осторожно прикасается к его куртке. Он закусил губу, обернулся и, так и не взглянув Кате в лицо, обнял ее и тогда она тихо продолжила, - Мне показалось, что меня кто-то хватает, знаешь, как…
- Это ветки. Зацепилась.
- Нет, - совсем тихо, - не ветки. Ты же сам, ты же сам меня схватил и потащил. Зачем?
- Я темноты боюсь. – соврал он.
- Дурак.
- Да, дурак.
Он выпустил ее из объятий, и они пошли по тропинке рядом, а потом, когда вышли из парка, они разошлись каждый в свою сторону.
Фотографии, конечно же, не удались. На первом, видимо пробном, кадре Толя увидел то ли парк, то ли просто рощицу, сфотографированную как то кривобоко – просто зарядили пленку и щелкнули. А вот остальные снимки были черны, все, до самого последнего, как будто фотограф, отключив вспышку, тупо прощелкал затвором все кадры в темной комнате. Толик на пару раз прогнал пленку через фотосканер, во второй раз поставив максимальное разрешение, но так ничего и не нашел на снимках – чернота, полная, беспросветная чернота.
Ближе к вечеру, когда как раз валом пошла клиентура, Толик то и дело поднимался наверх, в зал, выходил на улицу, курил при входе, до тех пор пока не чувствовал, как легкий холодок начинает вползать под тонкую куртку, и возвращался. Незнакомки не было, и он боялся, что если она сейчас подойдет, Лена не удержится и отчитает ее, выскажет, что снимки у них делаются с задержкой в сутки, что если она хотела срочно, то прейскурант будет другой и вообще, что вести себя на улице надо нормально, а не переться раскорячившись на весь тротуар – Лена может, она еще и не такое может.
Когда основной вал клиентуры схлынул и в магазине вновь не было никого, кроме него и Лены, он опять поднялся, хотел было пойти на улицу, но Лена его остановила.
- Что это ты зачастил?
- Да так. Душно внизу.
- А может другая причина есть? – она склонила голову на бок и вредным голосом довесила к вопросу, - А?
- Не понял?
- Ждешь?
- Кого? Лен, хватит. – он отвернулся, вышел, достал пачку, открыл – сигарет не было, скурил полторы пачки и не заметил.
- Черт. – выругался он, скомкал пустую картонку, бросил в мусорку. Вновь, как вчера, начал накрапывать мелкий противный дождик – настроение испортилось совершенно. Он, нахохлившись, вернулся в магазин, прошел мимо Лены. Она разговаривала с кем-то по своему розовому со «стразиками» телефону, широко улыбалась. Когда он начал спускаться в свой подвал, услышал ее слова, обращенные к неизвестному собеседнику: «В ресторан? А там роллы есть? Ну ко-о-отик». Дверь за ним закрылась, продолжение разговора отрезало пластиком и стеклом, настроение упало ниже уровня пола, стало совсем погано.
Без желания он распечатал еще пару листов, раскроил их на фотографии, нечаянно малость срезав на косую два ряда, рассовал раскроенные пачки по пакетам, уселся за компьютер и запустил пасьянс. Если честно, повода для такого настроения у него не было: с Леной расстались и стоит ли теперь переживать из-за того, что ее личная жизнь наладилась, встреча же с незнакомкой ему ничего не обещала изначально. Просто красивая девушка просто принесла фотографии на печать, а двести своих кровных рубликов из кассы вернуть не проблема. Скажет Лене, что пленка запоганена была и все, и достанет она две сторублевки, и отдаст и даже скажет что-нибудь едкое, типа: «Отдай этой лошади» или еще что в том же духе.
Пасьянс не сложился, пропикали часы на сотовом – рабочий день закончился. Толик выключил фотопечатную машину, вновь накинул куртку, застегнул молнию, вставил клипсы наушников в уши, выключил компьютер и, пошел наверх. Выключателем в своем подвальчике он никогда не пользовался, чтобы не оказаться в темноте, он делал проще: наверху, при двери на лестницу, был щиток и Толик просто отключал общий рубильник подвала. Лена, когда он поднялся, тоже уже была одета, она как раз заматывала на какой-то там бессчетный оборот в свой бесконечно длинный цветастый шарф с помпонами. На улице, прямо под витриной, стоял черный бумер, притулившись к нему ждал богато одетый мужик в черном пальто. У мужика был корпоративный ежик волос и тяжелая, в стиле девяностых, челюсть. Почему то сразу подумалось, что мужик ждет Лену, на душе вновь заскребли кошки.
Лена обогнала его около самой двери, выскочила на улицу, бросив через плечо: «пока-пока!» и с разбегу, как и полагается для ее типажа, громко взвизгнув, запрыгнула с ногами на мужика в дорогом черном пальто, чмокнула суровую, гладко выбритую челюсть. Толик вздохнул, поставил магазин на сигнализацию, вышел, закрыл за собою дверь, сунул тяжелую связку ключей в карман, обернулся и встретился взглядом с прекрасными, томными глазами.
- Я наверное опоздала? – спросила прекрасная незнакомка. Сейчас в легком предвечернем сумраке она была еще красивей, еще идеальней, чем утром в магазине. Сейчас она была сама загадка: невозможная, роковая женщина-вамп.
- Да, - он виновато пожал плечами, - мы уже закрылись. Но ничего страшного, простите, глупость сказал. – она посмотрела на него вопрошающе, - Простите, ваши снимки не удались. Только первый, там парк какой-то, - пробный наверное кадр, а остальные все черные.
- Все? Какая жалость… - она чуть-чуть улыбнулась, так, что появились маленькие и невозможно прекрасные ямочки на щеках. – Ничего страшного.
- Вот. – он достал пленку из кармана. – Возьмите.
- Спасибо. – она взяла пленку, руки ее были в узких простроченных кожанах перчатках, отчего ее тонкие идеальные пальцы показались еще тоньше, еще идеальнее, переходя за все грани возможного.
- Приходите еще. – сказал он грустно, особенно ни на что не надеясь.
- Наверное не получится. – она покрутила пленку в руках и легким движением бросила ее в урну, - Я редко фотографирую. И фотографируюсь тоже редко.
- Жаль. – вырвалось у Толи.
- Отчего? – спросила она, чуть нахмурившись.
- Вы очень красивы. Простите. – он нечаянно подстроился под ее стиль разговора, так похожий на Хеммингуэевские диалоги.
- Смешно, - снова улыбнулась, - вы извиняетесь за то, что сделали мне приятно.
- Мы не знакомы. – развел руками, - Так не принято.
- Вы торопитесь? – спросила она невпопад.
- Не очень. – он глянул на часы, до темноты глубоких сумерек оставался еще час, полчаса на то чтобы сесть на маршрутку или десять минут, если раскошелиться на такси.
- Тогда… - она легко просунула свою точеную руку ему под локоть и он, на полном автомате, согнул руку, как в фильмах, где чопорные английские пары чинно прогуливаются по широким парковым аллеям. – Пойдемте.
И они пошли, пошли мимо стоящих у машины Лены с ее хахалем и в отражении витрины Толик увидел завистливый взгляд этого богато одетого королька мира. Есть чему завидовать: Лена красива, но незнакомка, тем более чужая незнакомка, особенно прекрасна.
Когда они отошли на порядочное расстояние, незнакомка спросила:
- Видели, как эта нимфетка смотрела на нас? Мне показалось, что она хочет сжечь меня взглядом.
- Да? – Толик удивился, сам-то он смотрел только на хахаля в отражении. – Это не нимфетка, ей уже двадцать пять, просто выглядит так. Лена, она работает у нас, на кассе.
- Продавщица. – бросила брезгливо незнакомка.
- Ну, получается да, только звучит как-то это… Мы обычно говорим: «за кассой».
- Слова. Интересно, смысл один, но какое разное звучание.
- Да, звучание разное. – они прошли с десяток шагов молча, когда тишина стала тяготить, Толик спросил. – Куда вас проводить?
- Давайте просто прогуляемся. Вы против?
- Нет. Наоборот, мне очень приятно. Тут неподалеку есть кафе. Уютное.
- Уютное?
- Я там, правда, не был, - он усмехнулся, - но через окна смотрится очень даже не дурно.
Сам же себя в мыслях Толик проклинал. Что еще за «недурно», из какого романа он взял это «недурно», и что за глупое утверждение, в лучших традициях советско-коммунистического периода: «я сам не знаю, но ответственно заявляю». Стыдно, глупо, сегодня вечером, дома, он будет себя проклинать за вычурный свой стиль, за идиотизмы, что он ей наговорит, за поведение свое деревянное.
- Ведите. – сказала она решительно, добавила то ли с сарказмом, то ли серьезно. – Как давно меня не водили в уютные кафе.
Толик подумал, что на посиделки уйдет уйма времени и денег. Возвращаться домой придется уже ночью, а это опять дикие скачки от фонаря к фонарю, шорох шепота, ощущение будто темнота, как тогда, в полузабытом детстве, тянется к нему, пульсирует. Но… Деньги были, а прекрасная незнакомка стоила риска и страха.
- Только, простите, недолго. – она будто угадала его мысли. – Вы не обидитесь?
- Нет. Я сам не хочу до темна засиживаться.
- Звучит так, словно вы темноты боитесь. – она тихонько засмеялась, ему стало немного стыдно, захотелось сказать что-то в свое оправдание, придумать «значимую причину», но незнакомка опередила его, - Прямо как я.
- Вы боитесь темноты?
- До жути! – она положила свободную руку ему на плечо. – Не поверите. Глупость, как девочка, а ничего поделать не могу. Дома по ночам свет не выключаю, во всех комнатах, стыдно признаться.
- Бывает. – сказал он без улыбки.
- Разве не забавно?
- Нет, не забавно. – сказал он вполне серьезно.
- Нет? – удивилась, - А другие говорят, что мне пора вырасти.
- Не верьте им.
Они дошли до кафе, вошли
Кафе и правда оказалось очень уютным: мягкий желтый свет, музыкант сидел на маленькой пятачке сцены, слишком маленьком для того, чтобы относиться к нему серьезно. Музыкант курил, рядом, притулившись к стене стояла гитара, тут же стоял небольшой синтезатор, из колонок, поставленных вокруг пятачка лилась негромкая инструментальная музыка. Тихо, спокойно, не ярко.
Не открывайте эту дверь! (часть 2)
— Я выхожу, — прошипел Павел, хватая с пола заострённую деревяшку. Тяжесть в руке придала уверенности. — Это по - любому чья-то шутка..., — парень замялся, страх смешивался с нарастающей злостью. Нужно было поддерживать это чувство, не давать испугу взять верх.
Паша на пробу взмахнул пару раз доской, рассекая воздух. И пока бешено колотилось сердце, разгоняя адреналин в крови, он быстро вышел в коридор, ощущая кожей неприятные прикосновения пыльного брезента. Широкими шагами мигом добрался до соседней комнаты. На пороге валялся разломанный пополам шкаф, мешая пройти.
— Паш, может не нужно? — Аня вцепилась ему в руку.
— Нет, надоело уже бояться непонятно чего!
Яркий фонарик освещал бОльшую часть комнаты, особенно порог, но Паша всё равно аккуратно переставляя ноги перелез через половинки шкафа, стараясь не упасть. Вокруг витала пыль, поднятая движениями ребят… и не только их. Паша опустил голову и увидел на полу чёткие следы от обуви — кто-то явно был тут недавно. А может быть ещё остался…
Паша, продолжая внимательно рассматривать комнату, направился к правому углу помещения. Там стоял ещё один шкаф, только более длинный и скособоченный в сторону. Обе дверцы висели на еле заметных петлях, чудом удерживая всю деревянную конструкцию воедино. Следы вели именно туда. Аня что-то предостерегающе шикнула — девушка только перелезла через преграду на пути и не решалась идти дальше — но Паша проигнорировал подругу. Сжав заострённую доску правой рукой, он всё-таки сделал шаг, продолжая светить прямо на чёрную громадину, заполнившую весь угол.
Парень почти дотянулся концом деревяшки до дверцы, как шкаф громко хрустнул и затрясся, грозя развалиться на куски, как его близнец из коридорного проёма. Правая дверца распахнулась и тут же оторвалась с петель, рухнув прямо перед Пашей. Тот, яростно вскрикнув, замахнулся деревяшкой.
— Ну всё, щас ты получишь! — он замолчал и недоверчиво отступил на шаг.
Пыль вилась столбом, разлетевшись по всей комнате и оседая на одежде и коже ребят. Незнакомец громко чихнул, встав посреди всего этого беспорядка. Скривился от света фонариков, направленных прямо в лицо.
— Ах ты урод, — прошипел Паша. Со злости бросил деревяшкой в сторону долговязого человека в лёгкой куртке и берцах.
— Тише, тише, — Саня - их новый приятель и коллега по работе- еле успел увернуться от просвистевшего предмета. Доска хлопнула по шкафу и завалилась набок. — Я могу всё объяснить...
— Да ты... ты совсем с ума сошёл так делать? — к счастью парня, у Ани в руках ничего не было, кроме телефона. — Я поседела тут раньше времени с твоих приколов!
— Зато согласитесь, — невозмутимо парировал Саша, — эмоций сколько получили. Можно даже не благодарить.
— Специально смс скинул, что не придёшь, чтобы сюда пораньше попасть к нашему приходу? — спросил Паша. — Молодец, тут ничего не скажешь.
— Ты его ещё и хвалишь? — рассерженно топнула ногой девушка.
— Ну, так и есть, — пожал плечами Паша. Первоначальное желание врезать своему новому приятелю по морде, да посильней, быстро пропало. Испуг тоже шустро испарялся, Павлу даже на душе стало спокойнее – теперь появились объяснения всем непонятным вещам, происходившим ранее. — У человека талант, особенно в плане скрытности и скорости. Как ты вообще успел и снизу побурчать за дверью, и сюда подняться, и самое главное тихо пролезть в эту комнату, мимо нас?
Саша недоумённо вздёрнул брови.
— Эм... ещё раз — что ты сказал вначале?
— Внизу, — Паша для наглядности ткнул пальцем вниз. Адреналин за это время уже весь вышел, а теперь из-за озабоченного серьёзного лица Саши выветривалась и только начавшая радость. — Минут пятнадцать назад за одной из дверей кто-то шуршал и бубнил. Мы из-за этого сюда наверх ломанулись со всех ног.
— Ребята, — Саша обвёл парочку взглядом. — Я всё это время был здесь.
— Не ври! — вскрикнула Аня.
— Честно. Тут есть ещё одна дополнительная лестница, с другой стороны санатория. Чтобы не попасться вам на глаза, я тихонько пробрался по ней на второй этаж. И уже потом, когда услышал, что вы идёте сюда, быстро пролез в эту комнату. — Саша задумался. — Так что по-любому там просто бомж спал. Они в тёплое время любят здесь ночевать. Менты редко сюда заезжают, только если молодняк начинает слишком громко музыку включать или пьянки устраивать.
Паша с Аней молчали, переваривая информацию.
— Точно вам говорю - бомжара это. Но если хотите, щас спустимся, проверим, — Саша подмигнул парочке.
— Нет, — Аня отрицательно покачала головой, — не нужно. Лучше, давайте пойдём отсюда.
— Да вы что, там ещё третий этаж есть, и выход на крышу. — Саша помахал руками, привлекая внимание ребят, которые не слишком впечатлились его предложению. — Там самое интересное! И вид красивый.
— И что же там такого? — хмыкнул Паша. — По-моему всё, что мы увидели на первом этаже, будет и дальше. Во всяком случае без твоих пугалок здесь точно делать теперь нечего.
Они направились к выходу, за ними следом поплёлся и Саша. Зацепил ногой разваленный шкаф на пороге помещения и, матернувшись в полголоса, вытащил свой телефон. Третий луч света заставил остатки темноты рассеяться окончательно.
— Да уж, действительно атмосфера распылилась вся, — пропыхтел Саша, отмахиваясь от летающей повсюду пыли. Настойчиво продолжил тянуть свою линию. — Давайте пойдём назад хотя бы моим путём. — Приглушил голос, сделав его более хриплым. — Вы недостаточно времени провели тут... И ещё не испугались насколько нужно.
— Нам для этого нужно будет прошагать весь коридор? — Аня хмыкнула, изменившийся голос приятеля царапнул по ушам. Или это опять виноват шум, что-то шелестящий сквозняком?
Девушка попыталась с помощью телефона рассмотреть, что там в глубине коридора, но не смогла.
— Либо назад, через вашего бомжа, — развёл руками Саша.
— Пойдёмте хоть как нибудь, — Павел подал пример, сам начав идти вперёд. Возвращаться мимо комнаты с неизвестным совсем не хотелось.
Он понимал, что это глупо, что он просто накрутил себя, что действительно скорее всего там нет ничего сверхъестественного, но все рациональные мысли перебивались картинки, где в тёмной комнате притаилось нечто... Нечто уродливое и голодное, оно терпеливо ждёт их... А может оно уже вышло из своего номера? Тихо крадётся сзади, только и ждёт, что кто-нибудь из них отстанет... и останется тут навсегда...
Испугавшись своих мыслей, Паша резко повернулся, разглядывая с помощью телефона тёмный коридор. Аня недовольно поморщилась, когда луч попал ей по глазам.
— Что такое?
— Ничего, — пробубнил Павел, потирая виски. Давно уже у него не бывало головных болей, по приходу домой нужно не забыть принять таблетки.
Саша обогнул его, ускорившись, но через пару метров тоже остановился.
— А вот этого я уже не видел…, — протянул он озадаченно.
На двери — одной из немногих, которые остались в более-менее рабочем состоянии — красовалась надпись "Не открывайте эту дверь!" Тёмно-красные буквы даже в свете трёх фонариков выглядели слишком мрачно, шрифт был подобран максимально... некомфортно для глаз. Острые согласные буквы вытягивались вверх, а гласные, наоборот, были выведены корявым почерком, словно эту фразу писали два человека.
— Давайте откроем? — сразу же предложил Саша. — В прошлый раз, когда я тут гулял, надписи не было.
— Как-то не тянет совсем..., — пробормотал Паша, старательно отводя глаза. Судя по поникшему виду Ани она сделала так же.
От двери — старой, стрёмной, серой от облупившейся краски и пыли, но всё же обычной двери — веяло чем-то нехорошим. Надпись не просто предостерегала, она говорила, приказывала, не делать определённых вещей. Буквы въедались в сетчатку глаз, оставляя неприятное ноющее ощущение в районе затылка, в ушах у Паши загудело, все звуки вокруг стали глухими, словно он использовал беруши.
— Давайте лучше убираться отсюда, — Паша сморщился и отступил, пытаясь потянуть за собой и девушку. — Не нужно ничего трогать.
Саша взялся за ручку, не слушая слов приятеля. Подёргал её.
— Ань, — обратился он с улыбкой, — ты же не боишься? Может сама откроешь?
Девушка задумчиво уставилась на Сашу, будто его слова были ей непонятны. Затуманенные глаза разглядывали приятелей.
— Я… я могу, — она выдернула ладонь из руки Павла.
— Покажи своё бесстрашие, — продолжал Саша проникновенным тоном. — Это так просто... сделай.
Павел открыл рот, хоть что-нибудь сказать, но не успел. Девушка резким движением, словно хотела всё закончить побыстрее, схватилась за ручку облупленной двери и потянула на себя. Та нехотя поддалась и распахнулась перед ребятами.
Паша облегчённо выдохнул. Он сам не знал, чего так боялся и ожидал. Что там окажется... что? Что там могло быть? Просто маленькая, заброшенная, как и остальные помещения, комнатка. Пыльный пол, несколько стульев, сваленных кучей в углу, столик с двумя поломанными ножками... и медведь.
Плюшевая уродливая игрушка была посередине комнаты, но почему-то в глаза бросилась самой последней, будто каким-то образом смогла скрыться из виду на это время.
— Что за бред, — пробормотал Паша. — Эта та самая...?
Аня перешагнула порог и, как зомби, направилась к медведю.
— Постой! — крикнул парень. Он не мог понять, что происходит. Всё было слишком неправильным, слишком неразумным. В голове стоял гул из разнообразных звуков и мешал сосредоточиться.
Паша хотел подбежать к девушке, но его тут же рвануло обратно.
— Она наконец-то услышала..., — оказалось приятель схватил его за куртку не давая возможности приблизиться к Ане. — Ты уже ничем не поможешь...
— Да что ты несёшь, болезненный, — Павел разозлился и со всей дури махнул локтем, заехав Саше по носу, но тот всё же успел выволочь его назад в коридор.
Здание гулко задрожало, затряслось, как великан, проснувшийся от долгого сна. Бетон хрустнул, будто что-то громадное проползло внутри стен по направлению к ребятам. Прямо из открытой комнатки дунуло ветром, даже скорее ураганом. Воздух, смешанный со смрадом и разложением, больно ударил в грудь Павла, заставив его пошатнуться. Он не удержался на ногах и прокатился несколько метров назад, обдирая руки об грязный холодный пол. Больно приложился спиной, болезненно охнув.
Казалось, порыв попал только по нему — Саша продолжал стоять, улыбаясь как последний псих, а Аня присела на корточки рядом с игрушкой. Пол глухо хрустел под всеми ними, идя во все стороны мелкими разломами.
Паша попытался встать, опираясь руками о стену. Нашарил телефон, который не заметил как выронил. Направил в сторону ребят.
— Вы как? — прохрипел он пересохшим горлом. С всклокоченными волосами и грязный от полетевшей в него пыли и паутины, с безумно вытаращенными глазами, он походил на сумасшедшего. Бездомного, непонятно как здесь оказавшегося.
Луч телефона, поначалу широкий и яркий, становился всё уже, съёживался, уменьшаясь и бледнея. Он будто начал работать раза в два хуже, еле пробиваясь сквозь мрак. Ребята под его тусклым светом еле шевелились, все их движения стали замедленными. Серое зыбкое марево дрожало, пожирало последние лучики света с лёгкостью. Но Павел успел увидеть.
Лицо Саши казалось тонкой скорлупкой, сквозь которую пробивалось нечто другое. Что-то страшное, неправильное, что сложно выразить словами, но отчего Паша задрожал, чуть не выронив фонарик. Чувство ужаса ударило так сильно, что он сцепил зубы, так страшно никогда не было, до дрожи в коленках. Лицо приятеля ходило волнами, проступали скулы, щёки вваливались куда-то вглубь.
— Впусти его в себя, — Саша улыбнулся, как ни в чём не бывало. — Это единственный шанс... Ты же чувствовал... что-то ты почувствовал здесь. И ты, и Аня. Просто она приняла это быстро... останься здесь подольше и всё поймёшь.
Аня поднялась с колен, обнимая медведя. Не отрывая взгляда посмотрела на Пашу, склонив набок голову.
— У медведя твоё лицо, — сказала она своим обычным голосом. — Лицо каким оно будет, если ты убежишь... Хочешь посмотреть?
— Вы же меня разыгрываете, ведь правда? Правда?! — сорвался Павел на крик.
Тьма сжималась вокруг тесным плотным коконом, по ногам прошла волна холода, мгновенно сковывая мышцы. Горло словно крепко обхватили, сжимая хватку всё сильней и сильней.
— Останься здесь... — из-за мрака было непонятно, шепчет ли это Саша или фраза звучит в его голове — Вначале будет неприятно, а затем так легко и просто...
— Да пошёл ты! — очередной вскрик придал сил, Павел кое как стряхнул оцепенение и ринулся по коридору.
Здание опять захрустело, недовольно зашумело, стряхивая на голову беглецу кусочки бетона и пыль.
— Не убегай, останься — шёпот уже был вокруг — в стенах, потолке, полу.
Павел зажал руками уши, только бы не слышать безжизненные непонятные голоса.
— Ничего это не происходит, это всё кажется!
Дверь спереди громко хлопнула, привлекая внимания. Скрипя ржавыми петлями она неторопливо качалась вперёд-назад, завораживая и заставляя присмотреться.
В свете тусклого фонарика Павел увидел надпись — "здесь выход, зайди внутрь" Дверь двигалась всё быстрее, всё громче хлопая, а затем просто сорвалась с петель, обдав его затхлой пылью и тухлятиной и заставив снова прибавить скорости.Тяжело дыша и спотыкаясь парень мчался вперёд, к лестнице. Фонарик практически не помогал, Павел лишь чудом не рухнул, споткнувшись об длинную доску на пути.
— Ты всё равно не убежишь! — догнал его крик Саши в спину. — мы тебе не дадим!
Вот и долгожданная лестница! А Паша уже стал переживать, что этот долбаный коридор бесконечный. Сейчас быстро вниз, на первый этаж, затем на улицу. Добежать до людей и позвать сюда хоть кого-нибудь.
Шуршание из лестничного пролёта заставило направить туда телефон. И вовремя — фонарик осветил приближающуюся фигуру.
— Помогите! — закричал Павел — Там... там надо помочь девушке... там... — он резко замолчал.
— Успокойся, — сказал незнакомый мужчина, — выдохни. Не нужно ничего рассказывать.
— Вы..., — Павел запнулся, — я вас знаю... вы нам квартиру сдали.
Сзади мужчины из полумрака выглядывали ещё лица — человека три-четыре, может больше. Паша не стал считать, а побежал наверх, перепрыгивая ступеньки. Это какая-то секта! Специально затянули сюда, в своё маньячное логово!
Хрипя, он пересёк оставшееся расстояние и выскочил в проход. Куда дальше? Саша говорил про выход на крышу, но он мог и специально обмануть... бежать вперёд и спуститься по другой лестнице? Неизвестно сколько их, этих сумасшедших... может его ждут и там. Спрятаться в какой-нибудь комнатушке и сидеть как можно тише? Тоже плохой вариант... О том, чтобы позвонить в полицию он даже не задумывался, да у него и не было на это времени. Происходящая чертовщина не давала сосредоточится, решить свои дальнейшие действия. Животный страх за свою жизнь перебивал все рациональные мысли.
Топот по лестничным ступенькам напомнил о преследователях. Павел громко выдохнул и рванул по коридору, время от времени светя под ноги и по сторонам телефоном. И очень удивился, когда спустя минуту бега очутился перед... дверью. Он точно помнил, что никуда не сворачивал — да и само здание не подразумевало лишних развилок и тупиков — но факт был перед глазами.
Вместо лестницы стена с дверью. На которой издевательски было выведено "открой и умри"
Корявая надпись, словно сделанная ребёнком. Здание опять зашумело, дверь справа сама приглашающе открылась, зазывая Павла внутрь. Он покачал головой, только потом осознав, как глупо выглядит. Снова перевёл взгляд на преграду — там красовались те же буквы, но шрифт потёк красной краской, сделав надпись ещё уродливей.
— Открой её, — голос Саши.
— Зачем? — пробормотал Павел, не оборачиваясь. Виски снова закололо, тихий шёпот настойчиво пытался что-то сказать. — Что здесь происходит?
— А тебе это точно надо? — спросил приятель. — Лишние знания не дадут тебе ничего, кроме лишних эмоций. А так всё быстро закончится.
— Вы безумцы, просто безумцы... Что ты сделал с Аней?
— Я тут Паш, я всё поняла...
Теперь он обернулся. Аня стояла, обнимая того уродливого медведя, морда была повернута в другую сторону и не давала рассмотреть, что там теперь за фотография.
— У тебя ещё есть возможность. Если не примешь её, то... — Саша не закончил, задумчиво пожевал губы. — то, что живёт в стенах этого дома... оно завладевает тобой, убирает все лишние чувства и переживания. Представь как проще становится жить... тебе лишь нужно время от времени приводить других, кого не будут так рьяно искать... и оно их тоже изменит... либо поглотит без остатка. И так раз за разом, но тебе не стыдно — наоборот, ты рад, когда оно насыщается... Ты тоже получаешь приятные эмоции — даже не представляешь себе насколько яркие!
— Что за оно? — пробормотал Павел, смотря на лицо Саши.
Рядом с приятелем стояла Аня — пустые глаза глядели прямо на него, словно не узнавая, улыбка растягивала губы, но девушка сдерживала её. За ребятами находились несколько человек, Паша увидел ещё одного знакомого — парень из магазина, рядом с их домом.
— Это нельзя объяснить, только почувствовать... Вначале страшно, даже не представляешь насколько. Оно поглощает твой разум с лёгкостью, сводит с ума безумными фантазиями. Но затем дарит облегчение.
— Ты несёшь бред, полнейший бред. Я всё равно выйду.
Глаза начали слезиться и Павел потёр их, только усилив ноющую боль. Бессвязный шёпот продолжал терзать уши, смешиваясь со словами Саши. У него действительно нет вариантов. Сколько там стоит человек? Пять-шесть? Они всё равно его схватят... Но зачем? Может действительно послушаться? Вдруг реально полегчает, как и объяснял приятель. Он так устал... устал от страха, бега, непонятных событий за последние полчаса. Может остаться...?
— Ты сам понимаешь, что здесь всё неправильно. Просто не хочешь признаваться, — продолжал говорить Саша, его слова убаюкивали, другие голоса стихали, словно тоже чутко прислушиваясь. — Давящие мысли, необъяснимые вещи — разве тебе не было странно? Эта атмосфера, обстановка, декорации — оно их меняет, если это нужно. И выхода ты не найдёшь. В том понимании каком хочешь... Так что просто смирись.
— Да пошли вы..., — Павел резко рванул дверь на себя.
Та неожиданно поддалась, с лёгкостью открываясь. Паша ввалился внутрь, захлопывая её за собой. Нужно найти хоть что-то — забаррикадировать на время проход, пусть тут будет хоть какой-нибудь шкафчик, кровать, стул — любая мебель!
А затем шёпот опять настиг его ослабевший уставший разум. Тихий шёпот со всех сторон ввинчивался в голову, уже и так измученную всеми происшествиями. Слова не собирались в связную речь, просто царапали ему барабанные перепонки, заставляя тряси головой.
В помещении царил мрак, который фонарик Паши лишь немного раздвигал в стороны. Плотная осязаемая тьма, на глазах парня обретала форму — клубились тени, старательно во что-то складываясь, сливаясь и разваливаясь обратно. Из этого шевелящегося нечто проступали обрывки тел, сплетённых существ, чей шёпот он до сих пор слышал. Невообразимая мешанина медленно расползалась по комнате, постепенно заполняя углы. Всё это было тяжело рассмотреть, да Павлу совсем не хотелось ничего видеть, скорее наоборот — хотелось наконец то освободить свои ноги от оцепенения и бежать, бежать, как можно дальше, больше ни о чём не задумываясь. Либо выколоть себе глаза, чтобы никогда не видеть эти уродливые фрагменты, заставляющие сердце колотиться на пределе возможностей.
Стены издевательски хрустели, из них высовывались длинные бессуставчатые руки, тянущиеся вперёд лапы старались ухватить Павла за плечи и притянуть к себе. Большие непропорциональные головы распахивали бездонные рты, но из них не вылетало ни звука. Происходящее вокруг разрывало разум на части. Стены рассыпались, растворялась сама комната, Павел словно завис в воздухе.
Откуда-то издалека прямо на него надвигалось нечто... нечто колоссальное, что было сложно осознать, как вообще это может существовать. У твари одновременно и была форма, и она распылялась во все стороны, она принимала знакомые черты и одновременно видоизменялась каждую секунду. Безумное нечто, тварь, что существовала миллиарды лет, либо возможно даже не знала такого глупого понятия "время", терзала его мысли только своим появлением в самой дальней части этого чудовищного пространства.
И разум Павла не стал дожидаться, когда оно к нему приблизится...
— Ничего нет, ничего нет, ничего нет, — шептал парень, хрипло всхлипывая.
Сидя прямо на полу в пыльной комнатке, он светил на стену бесполезным фонариком и глупо улыбался. Сзади щёлкнул замок, запирая его тут, но Павел даже не отреагировал на шум, продолжая бубнить что-то бессвязное себе под нос.
Через минуту фонарик погас, здание снова затряслось, теперь уже словно в предвкушении чего-то, что скоро произойдёт. Стены громко хрустнули и Паша замолчал, растворившись в этой темноте и тишине...
* * *
— Как-то мне не по себе, — длинновязый парень попытался обнять девушку, но та ловко вывернулась, издевательски улыбаясь. — Не люблю такие места...
Аня — девушка, с которой он недавно познакомился в баре, стояла прямо на пороге заброшенного здания и извивалась всем телом, соблазнительно пританцовывая.
— Ты испугался? — спросила она, с хитрецой поглядывая на него. — А я бы хотела пройти внутрь... меня так заводят безлюдные места, ты даже не представляешь...
Парень сально улыбнулся. Как же ему повезло, что он заехал с командировкой в этот городок. Первый вечер, а уже такая удача. Он отхлебнул вина с бутылки и махнул рукой.
— Ради тебя, милая, я пересилю свой страх.
Девушка поманила его и тут же отбежала вглубь здания.
— Найди меня, и я сделаю, что хочешь, — позвал её голос из темноты.
Парень включил фонарик и перешагнул порог. Виски неожиданно заломило и он поморщился. Шёпот...? Это Аня что-то прошептала сейчас? Парень покачал головой, глупо улыбаясь.
— Я иду искать! — громко крикнул он, выкидывая все неприятные мысли из головы. Сейчас он догонит эту куколку и славно позабавится. — Прячься получше...
Не открывайте эту дверь! (часть 1)
— Пожалуйста, напомни ещё раз, — тихо прошептала Анна, — зачем мы сюда пришли?
Павел с умным видом взъерошил себе волосы и оглядел окрестности, словно стараясь увидеть причину. Ничего не найдя, он хмыкнул и перевёл взгляд на девушку.
— Если честно, — парень ехидно улыбнулся, — то вспоминается, что в данном вопросе нам помог некий Александр.
Рыжеволосая девушка, лет двадцати пяти, поморщила носик и переступила с ноги на ногу.
— Да, есть такое дело, — Аня полезла рукой в карман узких джинс и вытянула телефон. — Твой новый друг молодец — нашёл нам то, что надо. Даже смог переплюнуть мои ожидания.
Паша последовал примеру и тоже достал свой телефон. Неторопливо включил фонарик и направил вперёд, наконец-то обдав ярким лучом света мрачное здание, находящееся напротив ребят. Грязно-серый трёхэтажный дом большим пятном расположился между деревьев, выглядя инородным предметом, будто рухнув когда-то давно посреди редкого леса.В разбитом дверном проёме копошились тени, шустро разбегаясь от вспыхнувшего света, но в глубь здания отблески фонариков уже не пробивались. Зиявшие дыры оконных проёмов, словно многочисленные глаза громадного существа, жадно разглядывали ребят, вставших перед входом внутрь.
— Отлично…, — Паша опять нервно взлохматил волосы и откашлялся. Приобнял Аню, которая тоже рассматривала дом зачарованным взглядом. — Заброшка выглядит..., — парень задумался, стараясь найти нужные слова, — ... внушительно. Зловеще. И довольно мрачно, что тоже добавляет ей своеобразные плюсы.
— Для меня единственный плюс, — Анна стряхнула руку своего ухажёра, — что здание не слишком высокое. Гуляя всего лишь по трём этажам, мы не потеряемся где-нибудь в глубине. И не будем с испуганным видом спрашивать – «Ань, ты помнишь куда мы повернули?» или «Ань, где эта чёртова лестница?»
Паша смущённо покраснел, особенно когда заметил улыбку наконец-то повеселевшей девушки.— Ты меня будешь теперь этим постоянно пилить? Ну, немного заплутали мы полгода назад — всё же хорошо закончилось, разве нет?
Тот раз Паша старался лишний раз не вспоминать — будучи в командировке ребята попали в провинциальный городок, находящийся в Липецкой области, и там обнаружился заброшенный торговый центр — отголосок старых времён, когда по всей видимости жителей и работы было больше, чем сейчас. Пашке захотелось прогуляться по пустынному зданию, побродить по пыльным помещениям — и он, прихватив Аню, ближайшей ночью совершил вылазку.
Именно ночью — Паша считал, что для полного погружения, для бОльшего выброса адреналина необходимо было совершать такие прогулки только в тёмное время суток.Так вот здание оказалось чересчур большим — хотя снаружи выглядело довольно приземистым — и ребята, вдоволь набравшись мурашек, после минут тридцать искали выход, постоянно сворачивая не туда. Паша, конечно, храбрился, но сам чуть не поверил в чертовщину, злобно хмурясь однообразным коридорам. А когда ребята наконец-то вышли, девушка ещё больше месяца отказывалась влезать в похожие авантюры. Ну и не забывала подкалывать его время от времени, напоминая тот случай.
—Ладно, не напрягайся, — Аня погладила Пашу по руке. — Кстати, я так поняла, что Санёк к нам не присоединится? Спасибо ему только завтра можно будет сказать?
— Всё верно, — Паша неторопливо направился ко входу, утягивая за собой Аню. — Этот додик сказал, что постарается успеть, но скорее всего не сможет. Его вклад и так неоценим. Если бы не его совет, то мы и не узнали бы о таком месте.
Девушка пропустила вперёд парня, а сама встала в проёме, ковыряя гнилые доски кроссовком. Гулять по заброшкам Аня начала, когда стала встречаться с Пашей. Тому с детства были интересны старинные пыльные дома и доживающие свой век здания – даже скорее не они, а само чувство чего-то таинственного, пугающую атмосферу, впитавшуюся в потолки и стены, тишину затхлых помещений. С возрастом, благодаря разъездной работе, у Паши получалось находить такие «подарки» чаще, чем раньше — но, к сожалению, не все из них оправдывали себя.
Аня не так сильно разделяла эмоции своего парня, но не могла отрицать, что всплески адреналина во время этих похождений были отменными, пьяняще возбуждающими. Они заставляли задуматься о чём-то мистическом, что возможно есть вещи далёкие от человеческого понимания. Хотя сама и не верила в призраков, но темнота и пустынность делали своё дело, навевая страх. Шорохи, вой ветра, хруст мусора – всё это, в совокупности, рисовало разнообразные картинки в голове, пугая ещё больше.
Паша приглашающе махнул рукой, подзывая девушку зайти внутрь.
— Выключи свой телефон, — приглушённо скомандовал он, — много света портят атмосферу. Моего фонарика пока что хватит.
Аня кивнула, послушав его совета, и ребята, аккуратно передвигаясь, прошли несколько метров вперёд. Паша водил телефоном из стороны в сторону, старательно вглядываясь в дальние углы и подсвечивая дорогу своей девушке. Ребята сами не заметили, как переступив порог перестали общаться между собой, целиком погрузившись в мрачное окружение. Лёгкий сквозняк проносился под ногами, чуть шурша валявшимися листами бумаги и мелким мусором.
— Приятно пахнет, — нарушила недолгое молчание Аня. Тишина давила на нервы и хотелось сказать хоть что-то. Плюсом в ушах появился еле слышный гул, словно в них залилась вода, и девушка помотала головой, разгоняя неприятное ощущение.
Но её замечание было правдивым — благодаря мелкому парку напротив и деревьям вокруг, ветерок приносил свежий воздух, состоящий из запахов травы и листьев. Хотя затхлая вонь всё же пробивалась — особенно, когда ребята прошли мимо последних пустых оконных проёмов и направились по чёрному коридору вглубь. Тот вился прямой линией, издевательски похрустывая где-то впереди прогнившими досками.Фонарик на Пашином телефоне давал тот минимум обзора, чтобы видеть лишь сам коридор и очертания дверей, оставшихся в более-менее сносном состоянии. Дальше луч света словно моментально застревал в чёрном киселе и постепенно затухал, не надеясь пробить вязкую тьму.
Аня постоянно внимательно смотрела себе под ноги, боясь, что споткнётся об валяющиеся везде куски кирпичей, да и хруст осколков разбитых бутылок под толстыми подошвами не слишком радовал. Паша тоже еле-еле передвигался, но упорно крутил фонариком вверх-вниз, стараясь осветить и пол и то, что было скрыто в темноте. Так, медленно шагая вперёд, ребята обследовали пару боковых помещений.
Раньше, как рассказал им вчера их новый приятель Саня, тут был санаторий. Не слишком дорогой, не слишком дешёвый – средний. Но со временем выяснилось, что поддерживать на должном уровне и здание, и персонал, и оборудование, по деньгам выходит слишком убыточно. Люди уходили, санаторий ветшал и по итогу его полностью прикрыли, увезя нужные вещи. Потом оттуда выволокли и оставшиеся ненужные, а ещё дальше – когда здание лишилось части дверей и окон – оно стало излюбленным местом для бомжей, школьников и наркоманов.
В грязных, затхлых помещениях обстановка была примерно одинаковая – выбитые, валяющиеся на полу двери, расколотая плитка, части поломанной мебели, разбросанной повсюду, но кое где всё же сохранились целыми кровати и тумбочки, хоть они и выглядели не лучше, чем их разломанные версии. Обои, наполовину отклеившиеся, свисали со стен длинными неровными лентами, словно щупальца страшного и неведомого существа, которое спряталось где-то наверху, ожидая незадачливых путников. Вцепиться и утащить к себе в темноту. Воображение рисовало слишком неприятные картинки, особенно благодаря сквозняку, который продолжал гулять по коридору и открытым окнам, шевеля бумагу на полу. Общее мрачное впечатление перебивали лишь стены, исписанные самыми разными способами — от «Сань урод верни сотку» и «маша шаболда» до вполне красиво нарисованных граффити.
— Интересное, конечно, местечко, — пробормотал Павел. Даже голос звучал глухо, с трудом пробиваясь через мрак. В висках неожиданно кольнуло резкой болью. Парень прокашлялся и сказал громче, бравируя, — а вообще вполне нормально. Антураж доставляет. Хоть и про то, кто такая эта неведомая Мария, слишком часто пишут.
Аня отвлеклась на мелькнувший в отблеске фонарика предмет на полу и тут же чуть не упала, в последнюю секунду ухватившись за Пашу.
— Чёрт, — ругнулась шёпотом девушка, старательно вглядываясь в темноту. Прищурилась. — Что это такое?
Павел заинтересовано направился в сторону предмета, Аня следом, продолжая держать парня за руку.
Свету фонарика предстала большая игрушка — старый плюшевый медведь. Он валялся на спине, одна лапа оторвана, из грудины торчала начинка, да и сам внешний вид был довольно плачевным и потрёпанным временем.Павел присел на корточки и протянул руку, чтобы поднять игрушку с пола.
— И как он тут оказался?
— Фу, не трогай, — Анна поморщилась, не разделяя интереса Паши, — непонятно, сколько это тут лежит.
— Да ладно, — отмахнулся от её слов парень, аккуратно поставил медведя и ... тут же невольно отшатнулся, чуть не рухнув на пол.
И было от чего — у игрушки на морде виднелась прибитая степлером бумага, с распечатанной на ней фотографией обезображенного лица какой-то незнакомой девушки. Единственное, что было нормальным на фото — широко распахнутые глаза незнакомки, которые испуганно взирали прямо на ребят.
— Это… это настоящее…? — Аня тоже увидела чудовищный снимок. — Что у неё со ртом?
— Нет верхней губы…, — пробормотал Павел, — словно лезвием срезали...
Он замолчал и отпихнул медведя ногой в сторону. Тот накренился и медленно упал в сторону, фотография вместе с верхней частью сразу поглотилась темнотой. Паша отряхнул джинсы и быстро встал, стараясь выглядеть уверенным. Аня продолжала смотреть на страшную находку, не решаясь двигаться с места.
— Забей, — Паша ласково погладил девушку по руке. — Это по - любому чья-то идиотская шутка.
— Точно? — Ане, хоть она и не успела рассмотреть все детали на фото, всё равно стало не по себе.
— Да сто процентов! — улыбнулся Павел, потормошив Аню из стороны в сторону.
Фото его тоже сначала напугало, но он быстро уверил себя, что изображение фейковое, ненастоящее. Только для того, чтобы заставить вот так же дёрнуться ребят, поздно забредающих сюда. Аня наконец-то смогла тоже выдавить из себя улыбку, чмокнула в щёку парня.
— Хорошо, тогда пошли дальше. Ты прав — игрушка тут валяется для чересчур впечатлительных детей, поэтому продолжаем гулять, — она помолчала и добавила. — С тобой мне не страшно.
Ребята в более приподнятом настроении вышли из номера и медленно зашагали к следующим. Паша так же мотал фонариком по сторонам, Аня двигалась чуть позади. Далее коридор раздваивался на две неравные части – одна вела к лестнице наверх, на второй этаж, а другая к окнам и небольшому закутку, наподобие бытовки, даже с сохранившейся целой дверцей. Оттуда из темноты несло мусором и гнилью. Тихо скрипнули петли и дверца чуть дернулась вперёд, пара томительных секунд – и вернулась в первоначальное положение.
— Сквозняк, — уверенно сказал Паша, но почему-то приглушённым тоном.
Ребята застыли в коридоре, напряжённо наблюдая за движениями неодушевлённого предмета. Под светом фонарика дверца снова скрипнула, приоткрывшись уже чуть сильнее. Внутри еле слышно зашуршало. Словно мелкое животное пробежало из угла в угол. Миг — и опять тишина.
Аня молча вытащила телефон и тоже включила на нём фонарик. Паша хотел брякнуть что-то язвительное, но передумал — из-за двери вдруг раздалось бормотание, почти на границе слуха. Парочка, не сговариваясь, повернулась к лестнице, стараясь производить как можно меньше шума. Паша прикрыл рукой яркий экран, Аня практически сразу поступила так же.
Шорохи усилились, остановившись неподалёку от выхода. Хриплое дыхание, всхлип, хруст мусора, что-то зашуршало по стене, да так, что ребята услышали, как осыпаются кусочки штукатурки, тихо падая на пол. Паша раздумывал — либо показать храбрость, и, крикнув «кто там?», открыть эту проклятую дверь, оказавшись лицом к лицу с тем, кто прятался в номере, либо проявить осторожность и тихо уйти.
Он выбрал второй вариант — воображение слишком разыгралось и рисовало совсем уж неприятные картинки того, или даже чего, что скрывалось в темноте за дверью. Все детские страхи сплелись в единое уродливое существо, которое ожидало его решения, ожидало напугать его, как маленького ребёнка и гнать по мрачному коридору, пока он не выбьется из сил. Напряжение росло, на затылке шевелились волосы, словно чувствуя чей-то недобрый взгляд, да и голова опять разболелась, покалывая то тут, то там. Шёпот никак не пропадал, он плавно перемешивался с мыслями, создавая ощущение, что Павел думает вслух.
Парень медленно шагал спиной вперёд, крепко держа за руку Аню и стараясь, чтобы под ноги ничего не попалось. Свою одежду он тут же испачкал об грязную стену лестничной площадки. Погнутые сломанные перила скрипели в такт шагам. Пока ребята поднимались по ступенькам, шёпот из закутка усилился, но всё ещё не складывался в слова, просто какая-то неведомая тарабарщина. Потом дверь громко хрустнула, в тишине это было так резко, что парочка, позабыв про осторожность, мигом залетела на второй этаж, практически не дыша.
Паша прислушался, чувствуя, как колотится сердце. То бешеным ритмом ломилось в груди и резко отдавалось в ушах. Нет… внизу опять тихо, никакие звуки – даже если они и были – не доносятся сюда.
— Думаю, это бомж, — Паша потянул девушку с лестничного пролёта. Фонарики осветили новый коридор, практически аналогичный нижнему. — Спит там, пока погода позволяет.
— Надеюсь, — отозвалась Аня, отдышавшись. С растрёпанными волосами и испуганным видом она выглядела так, словно её только что резко вырвали из неприятного сна.
— Ну, либо…, — Павел осёкся. Мимолётное желание сказать – хоть и в шутку – про свои глупые «фантазии» на тему чудовища за дверью, так же быстро исчезло, как и появилось. — Короче, всё нормально.
— А если… если он пойдёт за нами? — прошептала Аня, задав резонный вопрос.
— Да кому мы нужны, — тихо отмахнулся Паша. — Сама подумай – делать ему что ли нечего? Только за двумя дурачками полезет, неизвестно для чего. Небось, если он действительно проснулся, то сам испугался, что кто-то непонятный ночью гуляет рядом.
Перешёптываясь, ребята всё дальше отдалялись от лестницы. Аня взвесила все за и против продолжения их прогулки и всё же решилась остаться. Но ненадолго, буквально ещё минут на пятнадцать.
Помещения на втором этаже немного отличались от первого. И мебель была более сохранившейся – видимо сюда захаживали реже — и даже в некоторых номерах обнаружились целые зеркала на стенах.
— Ого! — воскликнула Аня.Внимание привлекла одна из дверей – точнее не дверь, а большой кусок брезента, растянутый в проёме. На брезенте тёмно-красной краской был искусно выведен череп, зловеще ухмыляющийся вставшим перед ним ребятам.
— Зайдём? — Паша, не дождавшись ответа, приподнял край материала. От этого движения оскаленная пасть согнулась, рисунок скукожился и перестал быть страшным.
Аня помедлила, но быстрым движением проскользнула внутрь номера.
— Да уж, всё лучше и лучше, — пробормотал Павел, рассматривая всё вокруг.
Стены комнаты были изрисованы. Но, в отличие от нижнего этажа, здесь преобладала мертвецкая, «кладбищенская» тематика — черепа с висящими кусками кожи, гнилые трупы, стоящие рядом с телом без конечностей, перевёрнутые кресты, окровавленные злобные хари, пожирающие детей.На стене напротив красовались не менее жизнерадостные надписи — «моя душа осталась здесь», «я умер, но дом не отпустил меня», «он не выпустит никого», «умирать НЕ больно», «останься здесь».
Угловатые шрифты навевали беспокойство, заставляли неуютно себя чувствовать.Аня поёжилась от нахлынувшего сквозняка, передёрнув плечами, в ушах до сих пор стоял неприятный гул, который тем не менее словно постепенно складывался в какие-то слова. Девушка вдруг улыбнулась. Она вспомнила про камеру на телефоне, наконец-то решив что-нибудь заснять для их с Пашей «заброшенского архива» — видеозаписей прогулок по таким вот местам. А обстановку как раз следовало разрядить, чересчур уж сильное давление было на мозги.
— Вот так мы с Пашей проводим вечера, — она попыталась придать голосу весёлых ноток. Пнула кусок стула, подняв пыль. — Вместо кафе и заказа суши вот такая пыльная романтика.
— А чем плохо? — Павел махнул рукой и отошёл немного в сторону.
Там видимо раньше находился туалет – к этой мысли парня навели куски расколотого унитаза рядом и обломки кирпичей, бывшие когда-то частью стенки. Осталась только дыра в полу, из которой веяло не самыми приятными запахами — какой-то протухшей едой и давно не стиранными вещами. Но почему-то именно она привлекла внимание Паши. Он присел на корточки, пытаясь разглядеть под лучом фонарика насколько дыра уходит вниз. Темнота поглощала свет, не давая ничего рассмотреть — лишь очертания трубы.
Паша поднял небольшой кусок кирпича и кинул вниз, чутко прислушиваясь. Они с Аней находятся на втором этаже, так что звук падения должен быть почти сразу, но обломок словно улетел в бездонную яму. Павел хмыкнул, присел и взял камень побольше — непонятная ситуация его заинтересовала. Следующий кусок так же беззвучно пропал в темноте.
Рядом валялся штырь, проржавевший от времени, парень подобрал его в ладонь, поднёс к дыре в полу…
Шииииих…
Тихое шуршание из трубы не дало ему кинуть штырь. Аня продолжала снимать надписи на стене и не заметила, как Паша задержал дыхание, чутко прислушиваясь.
Шиииииииих…
Звук стал более протяжным и, что самое главное, ближе. Словно что-то ползло по трубе, навстречу ему. Но что там может такое быть?! Змея? Или сквозняк, до сих пор гуляющий по зданию? Гуляющий… Только сейчас Паша снова вспомнил, что на первом этаже кто-то был…
Не мог он с помощью какой-нибудь палки производить этот неприятный звук, попугать незваных гостей?
Паша держал фонарик, направив свет на дыру в полу, неизвестно, чего ожидая. Может, что из трубы вылезет чёрная длинная рука, словно без костей, и потянется к нему, молниеносно хватая за ногу. Ладонь затряслась, из-за этого движения телефон сдвинуло вправо, и Паша на мгновение увидел то, о чём только что подумал – в полумгле промелькнула какая-то непонятная тень, тощая чёрная конечность с растопыренными пальцами… и тут же пропала, стоило парню сразу навести фонарик обратно. Паша выдохнул сквозь зубы, пытаясь унять саднящее сердце. Всё померещилось, просто игра света и тьмы, всё хорошо.
Аня в это время, наоборот, немного успокоилась – на удивление благодаря камере.
Смотря сквозь объектив, девушке казалось, что она просто смотрит ужастик. Глупый ужастик с плохим качеством картинки. Надписи были пугающими, но их было слишком много. От этого очень сильно снижался эффект страха. Осталось бы их только 3-4 на всю комнату, тогда другое дело.
Свет фонарика захватил пыльное зеркало, в углу помещения. Его очень сложно было заметить из-за того, что любой зашедший сюда человек, в первую очередь, станет глядеть на надписи на стенах, на граффити, на шкаф, будто бы изрубленный топором, но никак не на мелкое зеркальце на дальней стенке.
Аня прошла мимо Паши, который с увлечением светил в дырку на полу, примериваясь туда куском кирпича. Приблизилась к зеркалу и аккуратным движением смахнула почти всю пыль с поверхности.
Телефон светил наискосок и Аня, смотря на своё отражение, заметила сзади мелькнувший силуэт. Он на пару секунд словно навис над Пашей, а затем так же быстро растворился, сгинув в темноте. Миг, и девушка смотрит на своё ошарашенное выражение лица, на испуганные глаза, которые пытаются ещё что-нибудь заметить. Что-нибудь непонятное, что-нибудь неправильное в этой комнате. Просто миг, но он мгновенно разрушил оставшееся хорошее настроение. Его и так было мало, особенно за последние полчаса, а сейчас Ане перехотелось тут находится. Не только в комнате, но и вообще в этом странном доме. Нужно идти домой, сейчас же… а может остаться…? Остаться здесь, походить по пыльным помещениям, тут так спокойно… нужно только сказать Паше, что…
Она развернулась и испуганно вскрикнула.
Брезент, висящий в проёме вместо двери, выгнулся, словно с другой стороны кто-то прямо сейчас прислонился к нему. Проявился длинный силуэт, может снова тот же, который Аня только недавно видела — голова, тощее тело, непропорционально длинные руки, едва касающиеся брезента и заставляющие его тихо шуршать.
— Что такое? — вскочил Паша со штырём, зажатым в ладони. Парень так и не успел кинуть его, отвлекаясь на вскрик Ани.
Девушка подбежала к нему, испуганно тыча телефоном на брезент.
— Там... там... что-то было, — она выдохнула, цепко хватая Пашу за руку. — Я там видела... что-то непонятное...
Паша присмотрелся, но брезент выглядел... как брезент. Тихо шуршал на сквозняке и едва шевелился.
— Не смотри на меня, как на придурошную! — видя реакцию парня, разозлилась Аня.
— Хорошо, хорошо, — Паша успокаивающе погладил её. — Я верю, я сам тут как дурак себя ощущаю...
— Давай пойдём отсюда. Пожалуйста! — девушка помотала головой, вытряхивая глупые, непонятно как пришедшие мысли, про то, что тут нужно остаться.
Паша тяжело вздохнул, но, в глубине души, сам хотел это предложить. Слишком тяжело было здесь находиться. Пусть он и не верил в сверхъестественное, но все чувства в первый раз в жизни кричали — убирайся поскорее из дома. Не слушай свою гордость, а просто вали отсюда, шустрее перебирая ногами.
Даже случай в Рязани — когда Паша один попёрся в заброшенную психушку и там прямо перед его глазами в полнейшей тишине обрушилась стена, подняв кучу пыли и заглушив громкий крик из его рта — не так был страшен и неприятен. Или в городке в Воронежской области, где в старом брошенном административном здании он нашёл пьяного забулдыгу — тот неожиданно вылез у него за спиной, что-то бубня и хрипло кашляя — Паша думал, что оставит там сердце и душу, настолько всё быстро произошло.
Но здесь сами стены давили, с каждой минутой всё сильнее, из-за этого он непроизвольно сутулился и всё чаще вертел фонариком по сторонам.
Тук-тук.
Еле различимые звуки заставили Пашу дёрнуться, вырвав из воспоминаний. Ребята недоверчиво прислушались, парень почувствовал, как тело Ани опять затряслось, девушка чуть не выронила телефон, быстро направив свет в сторону шума. Паша стоял и не мог понять, действительно ли это то, о чём он подумал. Что кто-то через стену постучал костяшками пальцев по разбитой разрисованной стене.
Тук-тук.
Источник был действительно рядом. Прямо с другой стороны, в соседнем помещении. Всего-то надо выйти отсюда и посмотреть другую комнату. Но так классно выглядело лишь в голове, на деле же, хотелось пулей выскочить и бежать вниз по лестнице на выход.
— Ань, — шёпотом позвал парень, продолжая стоять. Девушка не отвечала. — Ань, — он нашёл в себе силы сказать имя громче, потряс руку подруги, привлекая её внимание.
Тут же в поле зрения попала доска, как-то не замеченная ранее. Сверху она была наискосок срублена и теперь напоминала большой кол. Хоть какое-то, но оружие!
ТУК-ТУК!
Звук был уже не костяшками, а словно незнакомец с силой ударил пару раз кулаком в стенку. И шум был явно из соседнего помещения. Аня дёрнула рукой с фонариком, стена всё ещё гудела, мелкая крошка вилась в воздухе, переливаясь в свете телефона.
Продолжение следует...
Вот и долгожданная (для некоторых) страшилка. Получилась она довольно банальной в плане сюжета - сказалось то, что я давно уже не писал в этом жанре. Но это не значит, что я заранее оправдываюсь) Нет, наоборот, жду после выхода второй части конструктивных комментов.
Фотки делал я, хоть и по итогу к сожалению они оказались не такие криповые, как чувствовалось и представлялось на самом деле.
Всяческие мистические опыты
Все началось, наверное, лет в 10-11, Мама, увлеченная очередной абсолютной истиной, рассказала мне про загадочный тибет, про буддизм, и про замечательного Лобсанга Рампу, книги которого добавились в нашу библиотеку. Естественно, я не мог проигнорировать такой источник истинного знания, тем более, оказалось - мало того - источник весьма удобоварим для детского разума, так и главный герой - не то что бы Гарри Поттер от буддизма - но все же весьма интересен. Одной из фишек, которые меня чрезвычайно заинтересовали - был выход из тела и последующее путешествие в "астрале".
Как я, пацан 10-11 лет, мог проигнорить такую уникальную возможность полетать над городом или еще выше (а заодно и пошариться по соседним квартирам)? Я начал пробовать.
Короче, нихера не получилось. Единственное подобное состояние я ощутил в юности - при температуре 40, меня как будто вышибло из тела и начало вращать поперек оси, но не долго, и не факт, что это не глюк.
Было еще что-то подобное, но чуть позже - в том состоянии я был у себя в доме, и вроде как в разуме. Но разум был чуть другой, и дом был чуть другой - свет чуть тусклый и в общем что-то не так.
В попытках "выйти в астрал" я научился расслаблять свое тело до состояния "отслоения" как я называл. Руки/ноги тела здесь - руки/ноги какие-то вторые чуть ли не под потолком.И башка пипец как болит.
В альтернативных поисках я пробовал всяческого рода медитации - изучал всяческие чакры и иже с ними.
В юностях опробовал темные стороны - пошарился по кладбищам позалипал на темные всяческие места. Узнал про эмпатию места и нихерова от этого до сих пор испытываю дискомфорт
Интересные опыты:
Сидеть в полумраке и смотреть в самую чОрную точку - темнота начинает обступать и заливать весь обзор. Если не зассать, то создается эффект нахождения в вакууме и объемном темном пространстве. Незассать надолго не получалось.
Я к чему. Сейчас я стар, лыс и бородат. Страх темноты мне уже отключило - бывают вещи пострашнее (типа цен блять на фурнитуру), но всякую хрень после этого я, по сути, видеть не перестал. Ща ночую на работе, ссать хожу на первый этаж.
И там есть такая картинка. Если на минуту остановиться и начать залипать - то начинается как в юности - смещение фокуса на широкоформатное восприятие, расширение "темной зоны" до всеобъемьющей, волосы дыбом, рукам холодно.И пипец как неприятно отсутствие стены за спиной.
Не обращать внимания?
Или мож таблетки какие попить?
Темнота (horror comics)
Страх с детства, что когда я ложусь спать то ко мне по стенке сразу потянуться руки дьявола)))
Как подготовить машину к долгой поездке
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.