Проклятье?
У кого была такая хрень: приходишь работать на развивающееся или стабильное предприятие, и через пару лет оно закрывается? Вот у меня сегодня уже третий такой случай за опыт (чуть более 12 лет). И это не из-за меня...наверное.
У кого была такая хрень: приходишь работать на развивающееся или стабильное предприятие, и через пару лет оно закрывается? Вот у меня сегодня уже третий такой случай за опыт (чуть более 12 лет). И это не из-за меня...наверное.
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на первую часть:
Листок в сторону!
Нет! Хватаю, рву его, и снова и снова, и вот только мелкие обрывки записей.
- Пошли вы со своей мистикой! – говорю вслух.
- Что? – доносится голос Аллы из соседнего кабинета.
- Ничего. Это я о своем, о женском.
День только начинается, мне уже страшно ждать вечера. Времени ухода с работы. Сбежать бы сейчас, при свете дня, оставить на кого-то блуждания по пустому цеху – домой. Прочь.
Сегодня Бирюков спустился в бомбоубежище один. Сегодня почему-то это было ему не страшно. Значит вчера был один из таких дней, когда нельзя. Почему нельзя? Лучше не знать. Уже колотит ящик. Иванов с Соскиным заканчивают работы, Люнин параллельно подкрашивает смыкатель там, где не будет мешать процессу. Работа прет и вроде бы все хорошо. Главное не думать о вечере, главное забыть обо всей этой мистике.
Весь день носился по цеху, не оставался ни на минуту наедине сам с собою. Народ нервничает. Раз начальник весь на рысях, значит грядет что-то нехорошее. Постоянно подходят с вопросами:
- Что? На Актюбинск что?
- Нормально.
Актюбинск – вечная больная тема. Долгий монтаж, да и казахи эти, им бы только оборудование угробить, сколько уже головняков по ним было. А головняк – это разбор, поиск виноватых, зачастую и лишение премий.
На обеде шушукаются, ко мне не подходят. Настроения нездоровые. Мечущийся начальник производства – не есть хороший признак для работяг.
Вечер. Никого. Закрываю цех.
Проверил калитку на хоздвор. Иду прочь, оставляя за спиной токарный участок, прохожу мимо термички, и…
- Бумс! – бухается тяжелая металлическая болванка где-то там, позади, в темноте. Замираю. В груди заполошно бьется сердце. Выдох замер в легких. Что упало? Вернуться? Проверить?
Разворачиваюсь. Делаю шаг вперед.
- Ба-бах! – еще более тяжеловесное падение. Всё. Я не те ребята из фильмов ужасов, что прут на странные-страшные звуки. Нафиг-нафиг-нафиг.
Прочь!
Вылетаю в первый пролет. Еще тут гасить свет.
Нет уж, ребятки-товарищи, сегодня будете спать с включенным светом. Нафиг-нафиг мне такие пирожки с котятами.
Пролетаю мимо всех автоматов, нигде не погасил ни единого прожектора – немного побогаче встанет счет за электричество, ну и ничего страшного – переживет товарищ главный директор.
Наверх, к себе. По шустренькому переодеться, да и валить прочь. Сейчас, накину куртку, сумка, шаг к двери.
Скрип лестницы. Будто кто встал на ступеньку.
Нет же никого в цеху. НИКОГО В ЦЕХУ НЕТ!
Но стою. Не могу сдвинуться с места. Еще скрип, и ногами через пол чую, что на ступень там, внизу, встало что-то тяжелое – бытовочка моя из пеноблока, легенькая, хорошо передает движуху.
Беру за хвостовик сверло на шестьдесят со стеллажа. Оно тяжелое, увесистое, длинное – как хороший, добротный гибрид дубинки и булавы. И только после этого, резко, с удара ноги, распахиваю дверь.
В цеху светло. Льют свет прожектора. На лестнице, конечно же, никого нет. Я, как дурак, стою со сверлом-дубиной наперевес, руки перепачканы в консервационной смазке.
Но нет – оружие не брошу! Вместе со сверлом до двери. Сигналка. Дверь. Замок. Сверло за мульду со стружкой – чтобы ночью не сперли. Все. Домой. Пошли вы все к чертям!
Прохожу мимо цеха, вот и холм бомбоубежища в зарослях голых, кривляющихся на ветру ветвей кленов. И там, меж этих кленов, в слабом серебряном свете луны, силуэт. Будто стоит кто-то недвижно. Капюшон на голове. Кто-то нахохлился на пронзающем мерзлом ветру, замер.
Увидел его, и все у меня внутри замерзло, как будто разом кровь заледенела.
Мимо, бегом, бегом мля! Пробежал не останавливаясь до улиц города, туда где люди, где свет, где дорога и машины.
Домой!
И вот вам и здрасьте. День сегодняшний. День сдачи работы на дуэль – сегодня. Сегодня второе апреля. Я ничего не начал писать. И не начну. Хватит, покопался я в этой мистике, увяз. Доискался. Как будто она сама меня стала искать в ответ. Как там это… На охотника и зверь бежит? Ну да. Только нафиг мне такой зверь. НАФИГ!
Да, кстати, сейчас день. И, вроде бы, еще далеко-далеко до конца рабочей смены и до темноты. А я уже почему-то на нервах. А рассказать почему? Конечно рассказать, ты же, кто бы ты ни был, кто читает это, не сидишь напротив, не можешь сбежать от меня, утомившего тебя собеседника.
Итак. Сегодня мне пришлось полазить по хоздвору. Ничего страшного. Дело обычное. Да и чего может быть там не так? Искал прокат. Ползал там с рулеткой, лопатой и штангелем. Обмерял листы, откидывал снег лопатой там, где еще не оттаяло, не растаяло. Угваздался. Грязный вернулся, как чертушко.
Пошел мыть руки в душевую. А она, душевая, у нас плохенькая. Грязненькая, бетонная, серенькая, еще и лампочка там моргает, позвякивает, делает тихое «дзенькь» и снова вспыхивает. Душевая кабина самодельная, шторка из полиэтилена, рядом умывальник, над ним зеркало.
Зеркало грязное, запыленное. Захожу. Мерцает свет. Смотрю в зеркало на грязную свою рожу. Намыливаю руки, харю, а свет, падла, мерцает. Дзенькь, дзенькь, дзенькь – твердит лампочка.
Мне, отчего то, страшновато. День. Но страшновато. Стараюсь не отводить взгляда от отражения в мутном зеркале. Но надо же и смыть мыло. Нагибаюсь. Смываю. Отфыркиваюсь. Вскидываю голову и упираюсь взглядом в свои глаза в там, в мутном зазеркалье. И гаснет свет. И шуршит занавеска душевой рядом. И тянет холодом. Я стою одну секунду на месте, а после бегом вылетаю в дверь, спотыкаюсь о порожек, выпадаю. Удачно упал. Только руку ссадил. Коленки грязные, сам целый. Оглядываюсь на дверь. А та медленно, скрипуче закрывается. Медленно. Медленно. И там, за дверью. Темно. А потом дзенькь – вспыхивает свет, и дверь просвет закрыт окончательно. Вот только увидел, что шторка душевой открыта – успел я это увидеть!
Открыть проверить?
Нашли дебила!
Вот сел, сижу. Пишу. Зачем пишу? А знаете – страшно. Вот реально мне страшно. Что это было? Предупреждение? На след мой там, в том иномирье напали? Может не я эту мистику искал, а она меня. Или фантазия больная. Только если вот что – как-то не хочется, чтобы следов не осталось. Так что озаглавим это дело «Записки мертвеца», сохраню на рабочий стол – чтобы на виду лежало. Ну и вот… Если все нормально будет, а оно будет нормально, ну просто настроение сейчас такое шизовое, просто мысли не в ту шизь убежали, фантазия разыгралась – все нормально будет. Так вот – если все нормально будет, то потом увижу эту текстовку на рабочем столе. Открою, может даже почитаю, да и поржу от души. А я вот что думаю. Пойду сейчас докопаюсь до Демона, до Димки Галинина. Скажу ему мол де так и так, товарищ дорогой, срочные дела у меня дома нарисовались, надо бежать, прям лететь домой срочно! А ты, пожалуйста, вечерком цех закрой. Дела всем раздам, чтобы производство не встало, нагружу по полной. Ну и сам, с чистой совестью…
Вечер.
Темно на улице.
Демону ничего не сказал. Надо встречать свои страхи лицом к лицу. Нет, я не дебил. По ночной поре не полезу я в бомбоубежище, и прочих храбрых идиотизмов делать не буду. Просто надо как-то укладывать свою жизнь обратно, в нормальное русло. Начну бегать, до добра не доведет. А так: спокойненько обойти цех, сделать все как предписано, да и пошкандыбать домой неспешным шагом – вот и буду так обратно успокаиваться.
Мистика? Где она эта ваша мистика? Только в россказнях бабушек, в домыслах всяких, в пересрачках по делу да не по делу. На самом деле все просто. Есть крысы, есть плохо работающая проводка или лампочки, есть спускные клапаны на станках, есть ветер, есть шум – а все это в комплексе и дает пищу для буйной фантазии. Как-то так.
Сейчас оденусь и пойду.
Вот сейчас прямо встану и пойду.
Вам смешно? И мне было бы смешно если было бы не страшно.
Кстати – сверлышко, то самое, на шестьдесят, у меня под рукой.
Все.
Встаю и иду.
Пока-пока, всем до завтра.
Вот вам и завтра.
Что я могу вам сказать в свое оправдание. Ничегошеньки.
Погасил я вчера свет в цеху в первом и втором пролете?
Фиг-то там.
Ну хоть все ворота закрыл – уже неплохо.
Сверло у меня в сумке осталось. Тяжелое, падла, но как-то с ним спокойнее было.
А теперь, милые мои, расскажу-ка я вам о другом.
Я не погасил свет.
Не подходил я к автоматам. Вот только когда со второго пролета выходил, свет и без моей помощи погас. Сам. Переступил я проход от второго пролета к первому и так бамс – и всё! За спиной темно, впереди светло.
Весело? Очень!
И вы думаете, что я как в фильмах испуганно там обернулся, фонарик включил, светом из стороны в сторону ширк-ширк? Нифига не так. Вы со своим ширк-ширк идите в ж…, короче – идите строевым шагом. А вдруг там кто в этой темноте. Ага-да? А если уверенность в том, что кто-то там у вас гораздо больше, чем в том, что там никого? И вы повернетесь, и увидите, и… что тогда? Посветите?
Я тоже не светил.
Наверх. К себе в кабинет, чтобы свет погасить – в кабинете то я тоже свет оставил. Но это я так – говорю просто, мол свет выключить. Нет – не потому, а потому, что там – СВЕТ, не темно там, вот и ломанулся.
Ну так вот, вверх значит, в кабинет. Я по лесенке так топ-топ-топ – к дверям то. А потом и встал. В цеху то тихо, а в кабинете то не очень. Досочки скрипят там, как будто под тяжелой поступью. Я у двери, на лестнице, постоял с секунду, ну так – достаточно для того, чтобы обгадится и бегом к выходу из цеха.
Сигналку не включил, будь она неладна. Дверь захлопнул, замок навесил, и тут на те! Ба-бамс! Изнутри по двери! Как тараном! Ох, как я оказывается прикольно ору! Не как девочка конечно, но прикольно. И чуть реально не обгадился, вот ей богу – чуть не обгадился! Здоровый, мля, сорокалетний мужичок.
Че там бумкнуло в дверь изнутри? Да хрен знает! И пусть знает, лишь бы мне не рассказывал! Хрен с ним, с хреном. Что-то у меня состояние под истерику подкатывает. Одно обрадовало – замок то я успел в петли продернуть, вот дверца то и не открылась. Вот и славненько вышло, вот и хорошо.
Только знаете, что, братцы кролики. Радости то мои на этом не закончились. Мне ж мимо холмика еще бежать. А там, этак близонько-близонько к дороге, по которой я обычно хожу, но не выходя из рощицы голоствольной кленовой, уже не один, а трое ребяток стояло. И что-то, сука, жизни великой в этой троице не наблюдалось мне. Неподвижные, не лицом друг к другу – а ко мне силуэтики повернуты. Позырили мы друг на дружку с пару секунд и я, то ли с криком, то ли с воем мимо этой троицы бегом промчался.
Во сколько радостей у меня вчерась приключилось. Прям чуть реально полные штаны этой веселухи не отложились.
Твою мать… Мать твою! мля!
Мля!
И я вот что сейчас думаю. Может хотят они – трое те, чтобы я про них людям рассказал? Чтобы помнили там, не забывали, а может и вдруг прочитает кто причастный к их смерти сии строки. Короче – нахера, мля, на меня им охотиться, если смысла с этого – только меня раскатать? Ну нет же смысла! Нет его! Может надо, чтобы я написал всё это, рассказал. Ну там может еще что узнал о том как, когда они там кончились, кто их кончил, кто убийца…
Я не из следственных органов все же. Поэтому особо много узнать – явно не могу. Что мог – я сделал, чем явно нашего арендодателя, Виктора Владимировича, удивил. Позвонил ему сегодня, докопался. А правда ли, Виктор Владимирович, что тут народ о трупаках в бомбоубежище рассказывал?
Правда, говорит, были трупаки. Только это в лихих девяностых было, когда и приватизация началась и прочие веселости. Короче трупаки были. Ему об этом приватизатор первый рассказывал, у которого он цех выкупал.
Хорошо, говорю, Виктор Владимирович, а не подскажете ли вы мне, как их, погибших, звали-величали, кто такие, завалил их кто?
Ничего, говорит, я не знаю. Знаю, что у одного была наколка на костяшках «Вова», и знаю, что тех, кто их завалил – не нашли. Говорит менты как-то приходили, по новой там внизу шарились, искали еще чего-то. Нашли не нашли – не известно, не рассказывали. Да и не очень-то и интересно было.
Так что вот. Знаю, что трое их было. Знаю, что у одного наколка Вова была. Знаю, что промсектор Ебурга рядом с ремонтно-механическим заводом. Вот и все что знаю. Так что, уважаемые покойнички, всё что знал – я тут рассказал.
За сим – отправляю этот текст на дуэль, и увидят его там многие. Нет, не тысячи, но пара сотен людей прочтут, узнают.
Очень надеюсь, что сегодня в темноте ни с кем не пересекусь.
Очень надеюсь, что сделал всё что должно и теперь от меня отстанут.
«Огромное спасибо» за тему для дуэльки. Если все нормально будет – век буду помнить, до последних дней своих не забуду.
Пока-пока вам дорогие читатели. Пожелайте мне удачи. Ну а ежели, вдруг, не дай бог конечно, я с сайта пропаду – поставьте свечку за Димку, одно из множества авторов сайта нами любимого.
Всё. Долгие проводы – лишние слезы.
Всем счастливо, всем счастья, всем благоденствия – не поминайте лихом.
P.S.
Не обижайтесь, но текстовку переименую. А то «Записки мертвеца» - как-то не хотелось бы себе пророчить… Надеюсь – до свиданья, а если что… прощайте.
Иллюстрация от нейросети
Автор текста Волченко П.Н.
(небольшое обязательное вступление.
На литературных сайтах существует такая штука как "литературная дуэль". Сходятся два и более авторов, должных написать произведения на заданную тему с заданным жанром, а после, по результатам голосования, выбирается победитель. Именно таковая дуэль тут и подразумевается)
В поисках мистики.
Итак, решил начать дневник, после того… После того…
Черт дернул меня вписаться в эту дуэль, больше никак это не назвать. Именно черт, именно он своим шепотком, своим злым умыслом, подтолкнул меня к этой самой литературной дуэли. И вроде бы все так просто, и вроде бы такая широкая тема, можно даже сказать безграничная. Жанр – мистика, тема «В поиске». Прямо глаза разбегаются, пиши – не хочу! Тут можно и поиски древности, тут можно и про реинкарнацию писать и писать, тут можно… Ну да ладно, обо всем по порядку. Вернусь к истокам, благо пока есть еще время.
***
Это было уже почти две недели назад, две недели сроку было дано на написания текста для нашего литературного баловства. Отнесся я к этому очень несерьезно, так как считал своего противника, противницу, если уж сохранять гендерную привязанность, не очень могучей. Считал, что все это будет этаким легким приключением, как прохождение первого уровня марио на денди.
Заныкался в своей бенденге начальника производства, спрятался за компьютером, взял стопочку старых, ненужных чертежей и на их обратной стороне принялся за идеетворчество. Есть у меня такая особенность – создавать идеи не на компьютере, не в ворде, а по простецкому, на листочках, да ручками. Шумел цех, монотонно грохотал здоровый расточной станок, гудел, набирая обороты карусельный станочек прямо под моим окном второго этажа бендежки – все это настраивало на должный рабочий лад.
Задумался на минуту, покусал колпачок ручки, и написал на листке.
«Мистика. В поиске…
Идея первая.
Перерождения. Главный герой ищет некий сакральный предмет в неком сакральном месте. Связь с ним, с местом и неизвестным ему предметом, прослеживать во снах через ощущения и мысли других людей, кои, в последствии, как выяснится – будут являться его предыдущими инкарнациями. По сути он будет идти по своим же мертвым телам к цели. Достигнув цели… А что за предмет он ищет? Зачем? Что стоит сотни его смертей? Вселенское зло? Вселенское добро? Сундучок Пандоры с последней тайной? Что он будет искать?»
Задумался. Прикрыл глаза. Представлялась мрачная пещера, свет фонарика выхватывал сталактиты, сталагмиты, огромные валуны, высокий свод пещеры был где-то далеко. Одиночество, холод, слякоть под ногами, где то гудит-гремит подземная река в глубине скалы, кругом, на стенах, на сталактитах, сталагмитах капли воды с их холодным «кап» в итоге. Истлевший труп на пути, придавленный валуном, или еще что и тот самый сакральный предмет рядом с мертвым телом – сундучок, медальон, может еще что… ключ… пергамент… Нет – пергамент истлел бы и осыпался пылью… а может…
- Дмитрий Николаевич, - в кабинет, едва протиснувшись своими габаритами, ввалился мастер, Андрюха, - Звони этим дебилам, у нас каретка не бьется.
- Где.
- По колее, позиционирующий рельс…
Через пару секунд вместе громыхаем вниз по лестнице в цех, скорым шагом летим к «крокодилу» - здоровенному, модернизированному расточному станку во второй пролет, там все выставлено, индикатор « лапкой» прислонен к круглому рельсу, Серега – расточник, задумчиво вглядывается в чертежи, веером разметанные по столику у пульта.
- Так, что у нас здесь? – устремляю взгляд в ворох бумаг, выхватываю нужный чертеж, добавляю, - Чертежи на каретку ищи.
Вопрос решен. Я снова наверху, снова в кабинете, снова сижу за тем самым листочком, на котором начал измышлять первую идею. Вчитываюсь, хоть и помню всё что понаписал. Подписываю внизу резюме своей первой идеи:
«Ересь. Глупость. К тому же, по моему, где то читал.
Идея №2.
Мессия. Сны. Зло. Нужна кровь и убийства. Все снова через сны. Главный герой – человек со странностями. Пускай он не хочет того что его ждет, но предчувствует свое сверхпредназначение. Во снах он находится в месте силы. Пускай будет древний храм, капище, прямо в скале высеченном, нет, высеченный нашли бы. Внутри пещеры (опять пещера) зала-храм, ну и там все дела. Во снах он должен наблюдать своих саратников мертвыми, много крови, а он, типа, избранный. А кто их поубивал? Зло надо, которое противится чему-то там. И что – их зло убивает? Наив. Случайности и духи – глупо. Пускай оно будет бестелесно, будет внедряться в его единоверцев, ну и уже те… Тогда и главгер тоже руки в своей прошлой ипостаси замарает. Нормально – добавит боевку, хотя бы одну сцену, где он убивает нынешнего носителя зла и… Потом. Так, значит главгер – студент, отправляется в это капище с другим студентом - психологом, которому интересен главгер, как подопытный, ну и конечно фоновая команда спелеологов. Там вся эта резня, зло, прочие мистические моменты, главгер – единственный выживший, выбирается из пещеры и что… он становится носителем зла? Все к этому что ли? Как то подростково.»
Откидываюсь на спинку стула. Думаю. Хрень выходит. Да – можно рассказ замутить, но он будет каким-то… каким-то трешово молодежным, этак в стиле «Крика» - молодняк, резня, типа триллер, где и так все ясно заранее. Глупая идея.
- Дим, смены сверим? – Алла с листочками нормировочными по людям.
- Конечно, - открываю табель, спрашиваю, - с какого?
- С двадцать четвертого.
- Хорошо. Какшонов с двадцать четвертого – все смены с восьми до двадцати. Милостов двадцать пятого восемь восемнадцать, двадцать шестого восемь двадцать…
Пробегаемся по всему рабочему составу. И снова свободен. Пишу:
«Идея №3.»
Задумываюсь. Телефонный звонок. Беру трубку.
- Дмитрий Николаевич, - голос директора.
- Да, слушаю вас.
- По текущим, по Астрахани и Иркутску надо провести оперативку с конструкторами.
Внутренне ликую – сколько я уже эту оперативку требовал!
- Во сколько?
- Давайте на четыре ориентировочно.
- Хорошо.
- Готовьтесь пока.
Всё – листочки в сторону! Подгребаю к себе текущие чертежи, спецификации, заказную документацию – работа.
Совещались до семи. Приперся в кабинет. Башка гудит. Короткий взгляд на листочек с идеями. Идея номер три. И какова она будет? Нет. Уже не сегодня – в башке пустота, а еще надо расписать конструкторам и снабженцам очередность, приоритетность, просчитать заготовку, резка, плазма, сторонние заказы… Точно не сегодня.
Просидел почти до одиннадцати вечера. Больше никак, опоздаю на последнюю маршрутку. В цеху уже давно никого – разбежались в восемь часов по домам. Надо все гасить, закрывать все калитки, ставить на сигнализацию.
Пустой цех – это не очень приятное дело, особенно тогда, когда темно на улице и чуть-чуть страшновато. Завалы металла, баллоны кислородные и со смесью, продукция – узенькие проходики, изредка завывающий дурным воем компрессор, внезапные бульки в трубах, вздохи разводки по пневматики, да еще и эти крысы, что носятся караванами туда-сюда по цеху, и металл под ними погромыхивает, когда, как на качелях, перевешивает там швеллер какой, или двутавр на одну, потом на другую сторону. И все время кажется, что есть тут кто-то. Немного страшно. И вроде бы уже даже далеко не третий год вот так, по вечерам закрываю цех, а все одно – страшновато. В особенности от пневматики. Где подспускает и кажется, что будто кто выдохнул протяжно и тоскливо. Бухает металл – крыски побежали, а может и не крыски… На баллон кислородный накинута фуфайка, а когда полумрак – кажется, будто кто застыл там недвижно. Страшновато.
Быстренько погасил свет, мрак – только фонариком на сотовом освещается пространство, и кажется, что вдруг, при очередном движении в круг света попадет… что-то, чего не должно быть. По скоренькому ввел на пульте пароль сигнализации, захлопнул за собою тяжелую дверь калитки, повесил замок. Убедился что загорелась красная лампа над воротами – сигналка работает. Домой – на последнюю маршрутку.
Дома писать никогда не получается. Дома дети, жена вечно злится, если вдруг сяду за свою писанину, да и усталость. Хочется набузгаться от пуза, да развалиться на кровати, а после – спать.
***
«Идея №3.» - надпись смотрит на меня с листочка этак обвиняюще, этак с обидой. Забросил я все это дело. Уже как пару дней не прикасался. Не думал. Нет, думал конечно, но ничего не записывал. Идея №3.
Сколько их уже было этих идей. Призрак в старом доме – стандартные поиски, стандартные шугаловки, какой-то опять молодняк, страшилки, атмосфера, а идея, сопереживания – на уровне первого класса начальной школы. Да, можно расписать все этак атмосферно, но просто не хочется писать подобное, просто не хочется. Глупо и прозаично.
Вампирские бредни с постепенным перевоплощением главного героя, с поисками какой-то общины, коей обещана вечная жизнь и которая обслуживает древнего вампира – заезжано. Оборотни – не мистика, а ужастики. Мистика в стиле Говарда Лавкрафта с его Шуб-нигуратами и Ктулхами – никогда не любил подобную тематику. Да – мистика, только все это как-то неприложно: мы познаем, что есть сие древнее и мрачное зло, что дремлет по сей день, а если проснется, то будет всем звездец – ну круто. Ну поняли мы, что есть это зло. Только всё это Лавкрафтовское плюшево и нереально. Где эти боги древности? Какое нам до них дело. Я же хочу, чтобы читатель был со мною, а в Ктулху поверить… Да хрен-то там. Это надо измененное состояние психики, должный декадансткий настрой, а всё это ушло в ту давнюю эпоху, когда запретили опиумные курильни в девятнадцатом или там может в начале двадцатого века.
Ересь, глупость, повторение.
Мистика. Мистика. Мистика.
- Думай, думай, Димка, - охватываю виски и пялюсь в надпись «Идея №3».
Мистика – это вам не хоррор. Не ужастик. Тут должно быть что-то зыбкое, на уровне «правда-неправда», мрачный дух, ощущение нависающего нечто над собой.
- Дим, там, - это Жаров, сварной, а что там и так ясно – рама смесителя, изначально противная конструкция, которая должна быть жестко параллельна и перпендикулярна и всё это из под сварки без механической обработки. Так не бывает, сварка на то и сварка, что ведет, уводит, размеры уходят, хоть по какой угодно бережной технологии их не вари.
Идем, мудрим, вымеряем, носимся с рулетками, угольниками, рейсмусами. Диагонали, высоты, линейные замеры, мозгодробительные размышления о том, не отскочит ли, когда сбросим кондукторы с фланцев – там уже напряги по железу такие, что струбцины от стола отгибает.
Стою в задумчивости у сварочного стола. Мозги кипят. Решение уже принято, но не отхожу. А вдруг можно придумать лучше? Может вязать это на штифтовке и потом обваривать? Муторно, но… нет, всё равно разбежится. Хотя…
Дергают за рукав, оборачиваюсь. Рядом Андрей Натанович, начальник снабженцев.
- Чего завис?
- Да так. Что случилось?
- На Актюбинск груз где?
- Что?
- Актюбинск. Деловыми линиями. Где груз?
- Какой груз?
- Звони узнавай, я ваще не е… не знаю. Мне сказали – груз, остальное твое.
- Капец…
Звоню директору, узнаю, что отправлять смыкатель. Смыкатель не готов по разводке пневматики, смыкатель не покрашен, банально шильдики не развешены. Еще проверить на то, что травят не травят по давлению корпуса – делов выше крыши. Ну и конечно обрешетка – ящик под это дело колотить. Ловлю Соскина, Иванова – обоих на доработку, вызваниваю конструкторов, чтобы скинули схему разводки, электронщика – чтобы добил шкаф управления. Так… Ящик…
- Бирюков! – кричу новичку, что стоит за лентопильным станком, - Дуй сюда!
Беру за рукав, тащу к смыкателю.
- Нужен ящик под него. Делаешь в габарит. Подложки сюда и сюда. Ясно.
- Ага, - кивает исполнительно, хотя по глазам видно, что нихрена не понял. Ничего, Соскин ему втолкует правду жизни, а Иванов добавит – тут можно не беспокоиться, - А доски где?
- Пошли.
Веду его в старое бомбоубежище, что через дорогу от цеха. Хранить доски в цеху – попросту нет места. Хранить на хоздворе – потырят. Это к гадалке не ходи. Потому сюда – в заросший холмик с прогнившей арматурной дверью бомбоубежища. Днем сюда не сунутся, а по ночам – страшновато под землю лезть.
Там, когда-то, наверное еще на закате советской эпохи, было освещение, а потом – его не стало. Когда-то, наверное тоже на закате советской эпохи, было решено отдать данное помещение людям под стайки, под их сарайки, и были там вдоль стен выстроены дощатые переборки, дощатые же двери на скрипучих петлях, запертые на тяжелые висячие замки, а еще появился запах сгнившей, лежалой картошки, да и в добавку, для полной картины, сырость, которой тут раньше не было места – бомбоубежище всё таки. Потом, в девяностые, замки повскрывали, проводку варварски вырубили со стен, остались лишь разграбленные щитки, картошку и прочий скарб повынесли, а еще, поговаривали… Ну это скорее слухи, что передавались из уст в уста от всех арендаторов. Говорят, что там, в этих катакомбах, нашли то ли двоих то ли троих трупаков, подвешенных на крючья к потолку. Говорят, что нещадно над этими ребятами поизгалялись, перед тем как отпустить их в мир иной. Но это так, слухи. Никаких последствий, по типу оборванной пломбировки на арматурной воротине – не было, да и внизу, в самом бомбоубежище, никаких проушин для крючьев на потолке не обнаружилось. Байка. Но байка качественная, потому как внизу не было ни нагажено ни нассано – не было характерного амбре. Значит отпугнул слушок от загулов всякой нечистоплотной братии.
Подвожу я Бирюкова к этой самой арматурной двери меж густой, припорошенной снегом, поросли кленов, тычу пальцем в темноту сбегающей вниз лестницы. Туда, где вечный мрак, откуда несет холодом и до сих пор слегка пованивает картофельной гнилью.
- Тут доски.
- А свет.
- Возьмешь налобный фонарик у механиков.
- У лысой шпалы?
- Ага, у лысой шпалы, только ты ему так не скажи. Он Виктор, для тебя Виктор Данилович. Запомнил?
- Да.
Уматываю обратно к себе в кабинет, зависаю над листком, над идеей номер три.
Подводный мир, щупальца, древние знания и начертания на камнях. Атланты и снова… Ктулху, Шуб-нигурат, некрономикон сумасшедшего Аль-хазреда – блин, опять в Лавкравфтчину понесло. Маразм. Да и писать про подводные приключения – скучно и неинтересно.
Пойти по японскому пути. Злые призраки, заброшенный дом, проклятье, что настигнет в догонку и все закончится с того же с чего началось. Злой дух останется, а народ попросту сгинет. Этакий «Звонок» на российских просторах – ой утомительно, невтемяшно и глупо.
Да, во всех текстах, во всех идеях во главу угла надо будет поставить атмосферу. Этакий сгущающийся сумрак, ночные тени, шорохи, шумы, ощущение грядущей беды, неизбежности какой-то. Вот только идею эту мне дайте. Дайте мне эту идею. Сижу, туплю, смотрю на листок, где не прибавилось ни единой строчки.
Робкий стук в дверь.
- Да, войдите.
Заходит Бирюков. На лбу тот самый фонарик, даже зажженный, так и хочется сказать: «А во лбу звезда горит».
- Что? – промелькивает страх, что доски потырили, уже готовлюсь внутренне к тому, что сейчас придется звонить снабженцам, срочно заказывать хотя бы кубометр доски.
- Дмитрий Николаевич, а можно… напарника.
- По одной доске перетащишь – нормально, не тяжелые, - сам таскал, знаю.
- Дмитрий Николаевич, - по глазам вижу, что не решается мне сказать главного, - мне… мне одному страшно.
- Блин, ну здоровый же мужик, чего ты… Пошли, - все загружены на срочняке, кого я ему сдерну, вот и вывод: напарник – это я.
Снова арматурные, извечно открытые наполовину двери, сбегающая вниз лестница, а там, в полумраке густом, ощущение сокрыто, будто что-то сейчас должно произойти. А еще эти поиски мистики у меня – нашелся, тот еще храбрец. Достаю телефон, включаю на нем фонарик, говорю:
- Пошли, - начинаю спускаться вниз по лестнице. Ой, что-то мне туда сегодня не хочется. Прям ну вообще не хочется. И вспоминаю, бывают дни, когда и один забежишь, сбежишь вниз проверить отсутствие-наличие складированного, а бывают дни, когда и вдвоем туда спускаться не хочется. Будто не стоит туда в эти дни идти, ну совсем не стоит. И всегда находятся причины, почему не надо. Именно вот сегодня и не надо… Вот только именно сегодня сошлись обстоятельства, что вот так вот надо – позарез, по горло надо.
Звонок. Едва не вскрикиваю от неожиданности. Останавливаюсь на середине спуска, и Бирюков у меня за спиной громко выдыхает.
- Да, - отвечаю на вызов.
- Ты где? – голос Жеки, водилы снабженца.
- А где надо?
- У токарки.
- Что привез?
- С резки, масло, и что-то там, говорят срочное. Пара коробок. Отправь на разгрузку.
- Пошли, - уже Бирюкову говорю, и с радостью, едва ли не на крыльях счастья выбегаю обратно на солнечный свет, оглядываюсь и там, в сумраке, вроде бы, вроде-бы… вроде-бы, замечаю легкое движенье, этакое дуновенье мрака, будто саван тени под порывом ветра колыхнулся.
Выдыхаю облегченно и к токарке, где уже стоит Жекина газелька, и сам он, грузный и мордатый, откидывает тент с кузова. Заглядываю в кузов – не мало. На тех самых коробках, что срочные, надписи «Гидравия».
- Разгружай, - говорю Бирюкову, - коробки ко мне неси, разбираться будем.
В кабинет. Там уже меня ждут Какшонов со Стасиком – сладкая парочка. Наши местные Ох и Ах. Стасик вечно ноет, что не получится, Какшонов же из тех, у кого работа в руках горит. Вечные друзья, всегда вместе гоняют на рыбалку, постоянно друг друга подкалывают, подкладывают подлянки. Не разлей вода в общем.
- Что?
- Заготовку скажи перетащить, - это Какшонов.
- Дим Николаич, тут с видом «Е» как смотреть, они же… - уже перед глазами лист с чертежом, где как раз весьма замудреный разрез «Е-Е», что не понять с какой стороны чертежник его резал. Работа. Как классно, что все так усердно отвлекают, как классно, что сейчас решу этот вопрос, и Бирюков уже подтащит коробки – я смогу не думать о том движении тени, о страхе, смогу забыть и «проехать» ситуацию.
Вечер. Все ушли. Я снова один в цеху. Снова засиделся. Снова пыльные высокие окна черны, как уголь. Снова вздыхает пневматика, где-то капает вода – тэны на крыше со снегом не справляются, вот и подтаивает, вот и подтекает через древнюю кровлю.
Пора домой. Пора закрывать ворота, отключать компрессор, что как раз завыл дурниной, а главное, и самое неприятное – гасить свет. Надо докопаться до Горохова, чтобы вывел он все рубильники освещения к калитке, где пульт сигнализации. Чтобы было светло, а потом, как ввел пароль, один автомат вниз, и всё – цех погас, а я пулей выскочил на улицу, бахнул тяжелой железной дверью и навесной замок в проушины. Чтобы не надо было пробираться меж теней в густом сумраке, подсвечивая себе дорогу телефоном.
Промелькнула клякса на полу впереди, звякнул металл, я вздрогнул – крыса пробежала. Где-то в отдалении заполошно задышал спусковой клапан на каком-то из чпушных фрезеров. Блин! Ну до чего же эти вздохи пугают. Заскрипело что-то, зашуршало и следом отдаленно взвыло – воротину ветром подтолкнуло, вот она и скрипит, войлоком обивки по полу бетонному шуршит. Ясно, понятно, но… страшно.
Отключил все автоматы, взбежал вверх по лестнице в кабинет. Скинул рабочую рубаху, накинул домашнюю, куртку, шапку, сумку через плечо, погасил свет в кабинете, вышел на балкончик, от которого вниз, в цех, сбегала лестница.
С балкончика этого прекрасно виден весь цех. А сейчас, в свете единственного желтого прожектора дежурного света цех населен силуэтами, недвижными тенями, мраком. Застыл у лестнице, вцепившись рукой в перила, и всматриваюсь в темноту. Зачем? Чего я жду. Тишина, только гудит в отдалении трансформаторная.
Чего жду?
Почему не иду?
Боюсь или что?
Звякнуло что-то в соседнем пролете и как сигнал для меня – скоро сбежал вниз по лестнице, выскочил за дверь, навесил замок, выдохнул и только тут вспомнил – не включил сигналку.
- Да пошло оно, - выпалил неожиданно для себя и пошел прочь. Мимо этого гребанного холма бомбоубежища. Хорошо хоть, что вход с другой стороны, не видать отсюда калитки арматурной, не видно провала черного. Быстрей домой.
Прошлепал по заледеневшим лужам, вывалился из черного закутка промсектора на освещенные городские улицы и выдохнул. Попал в мир жизни, в мир людей. Хорошо. Горят фонари, проносятся мимо машины, идут прохожие – жизнь! И тут же испарились страхи, показалось глупостью, и даже дуростью то, что не открыл снова дверь цеха, не нажал заветные четыре цифры пароля, не поставил на сигналку. А вдруг, ночью всё же вскроют, всё же ломанут цех… Остановился. Хотел было развернуться и пойти обратно.
- Да пошло оно! – повторил вслух и скорым шагом на остановку.
***
А еще получит ачивку в профиль. Рискнете?
По моей работе часто приходится общаться с людьми. Они рассказывают мне свои скучные и однообразные истории о жизни, пока я занимаюсь своими делами. Люди действительно нуждаются в общении, особенно если они живут в уединенных поселках или деревнях. Я часто пропускал эти монологи мимо ушей.
Но однажды мне попался необычный дом. Меня отправили в командировку в один из поселков нашей северной республики. Я обходил объекты, то есть жилые частные дома, устанавливал новые счетчики и взаимодействовал с потребителями, пломбировал, делал сверки. Люди подписывали акт, который я составлял, и я уходил, не до конца выслушав очередную историю о несчастной жизни русского народа из глубинки.
И вот в конце рабочего дня у меня оставался последний дом, стоявший на краю поселка. Я проверил информацию: адрес - Набережная 8, потребитель - Жихарин Аристарх Эдмундович. Подумал, судя по имени, что это, вероятно, культурный человек, и решил обойтись без предварительных объяснений. Однако, когда мы подъехали к его дому, я испытал ужас.
Почти все окна были забиты гнилыми досками, дверь еле держалась на ржавых петлях, сад был заброшен, вокруг дома все заросло полынью и крапивой а самое ужасное - вонь. С виду могло показаться, что дом давно заброшен. Чувствовалось, что это здание пережило все войны. После этой удручающей картины разрухи, заброшенности и зловонья мне уже не хотелось встречаться с Аристархом Эдмундовичем, мне не хотелось заходить внутрь, но обход нужно было закончить, поэтому я подошёл и постучал в дверь, оглядываясь через заросли на одиноко стоящую машину, где ждал меня мой водитель.
Изнутри послышался крик: "Кто-то хочет сдохнуть?" Я ответил, что хочу еще пожить и объяснил, что пришел по поводу установки электросчетчиков, думая про себя, что стоит просить повышение премии. Хозяин крикнул мне уйти, говоря, что ему уже все равно, что все уже умерли, и что он тоже скоро умрет. Я настоял на своем и попросил открыть дверь, объяснив, что нам необходимо все равно подписать акт об установке.
Внезапно дверь сама по себе распахнулась, чуть не сбив меня с порога. Мне стало жутковато. И тут же в нос ударила еще более невыносимая вонь, и мой взгляд упал на полуразложившиеся куски мяса, лежащие на полу, окруженные мухами. Хозяин сидя на табуретки посреди кухни спросил, нравится ли мне его дом? Я ответил вопросом на вопрос, что это за куски мяса? Он крикнул, что меня это не косается. Вид хозяина внушал и ужас, и страх, и отвращение. Длинные не мытые волосы, такая же борода. Одет он был в каком-то тряпье, ногти, что на ногах, что на руках были не стрижены несколько месяцев. Мне хотелось плюнуть на все и уйти.
Моя жена, мать, отец и брат все умерли. Брат повесился на чердаке, отец и мать умерли на кухне. А моя жена долго болела и умерла в комнате, она умирала в страшных муках. Теперь я остался один и я тоже скоро умру. Они зовут меня к себе. Он сказал, что даже отец приходит к нему каждую ночь и зовет его к себе. Мне стало совсем не по себе. И вдруг откуда-то из дальней комнаты послышались шорохи и возня. Я спросил кто у вас там. Там никого нет! Убирайся от сюда! - вы ругался он. Дверной проём в комнату был зановешан какой-то грязной тряпкой. Там раздавались какие-то шорохи и как мне показалось человеческая невнятно речь. Кто там в комнате? - спросил я. Там никого нет, убирайся! - прокричал хозяин. Вдруг из под этой грязной тряпки показалась рука! Чёрная с длинными когтями. Она была очень похожа на человеческую и тут же послышался такой страшный вой, у меня сердце упало в пятки! Я вылетел пулей из этого проклятого дома. Когда я обернулся, чтобы посмотреть на дом, увидел Аристарха, который стоял у окна и что-то бормотал. Дверь в дом захлопнулась сильным ударом. Я бежал к машине, мне хотелось только побыстрее убраться от туда.
На работе я все это рассказал своему начальнику, он обратился в полицию. Как я потом узнал, участковый посетил этот дом. Дом был совершенно пуст. И более того, участковый сказал будто в доме уже не один десяток лет никто не жил. Что это было в день моего посещения этого дома, до сих пор не пойму...
История с дзен канала Мистик
В общем решила я пока каникулы, поучусь до института на колориста, а там если зайдет, то потом как нибудь закончу....
В первый день нас (нас было четверо, пятый не появился, 2 девушки, 2 парня) знакомили с оборудованием, что такое шпатель, что такое покрасочный пистолет (краскопульт) и то, что вы им тоже будете работать совсем скоро (сейчас это вызывает улыбку, но тогда реально тряслись ноги от страха) естественно не забыли сказать о высокой стоимости краски, что портить ее нельзя, будете стоять смотреть и учиться... Отличный план))) забегу вперёд, реально на той точке, нам не давали толком ничего делать, только максимум сливать по коду пигменты и мыть пистолет 😁 Тогда я начала подумывать, что пора наверное в институт собираться, бо так эта лодка далеко не уплывёт. Да и здоровье начало шалить...
Тут я отойду от темы учёбы, и затрону сторону здоровья... Но начну с мистики... Любите рассказы из оперы, - хотите верьте хотите нет? Так вот у меня тут есть один.
Девушка я была симпатишная, муж у меня тоже был очень красив, да ещё и уже в статусе начальника отдела, скромный, вежливый и умный. Иногда по пути, заходил ко мне на работу, чтобы поехать на маршрутке вместе. И была на работе у нас дама одна, 34 года, кассир. Очень вредная, нервная и ядовитая тетка, мужа у нее небыло, была дочка 7ми лет вроде, мне она была неприятна и я с ней не контактировала, конечно я общалась с ней, но на уровне привет, пока, хорошая погода... Месяц где-то я там практиковалась на подхвате у колориста, в формате: - принеси, подай, иди на#уй не мешай. И тут начала я чесаться, шея и лицо, прям серьезно так, до крови, корки аж на лице пошли засохшие... Я говорю, что надо в больницу, а та меня ещё подкалывает при муже, ох Юлька, где же ты лазила, что смотри муж сбежит. Но меня вообще не волновали ее подколы, я поехала с утра на следующий день к участковому терапевту по живой очереди, та оглядела меня, перекрестилась мысленно и брезгливо направила в кожвендиспансер. Я честно офигела, кожно-венерологиеский диспансер, от одного названия можно было под себя кирпичей накидать в свои 19-20 лет... Я приехала, была готова увидеть чуваков в бяках без носов, но все было очень цивильно, и люди там были самые обычные, это я на их фоне выглядела той самой прокаженной, от которой надо было отпрыгивать и повторять, тьфу тьфу три раза не моя зараза))))) у меня взяли несколько пробирок крови, взяли соскоб с пораженных участков и отправили ещё куда-то, уже не помню. В общем я сдала кучу анализов, мне выписали диету, выписали больничный, выписали димедрол и отправили домой. Дома почти сразу пришла и легла спать... Ночью я просыпаюсь от непонятного чувства, моя кожа как будто была тесна мне на лице и не позволяла открыть глаза, я ощупала лицо и у меня сбилось дыхание... Я растолкала спящего мужа и срывающимся голосом сказала, что что-то не так. Андрей включил свет и сказал, да, все плохо...
Моё лицо увеличилось раза в три... Оно опухло как шар, даже веки выглядели как шарики. Мы вызвали скорую, мне что то вштырили, и наказали строгим тоном, утром идти в поликлинику.
Так как раньше с полисами и местом прописки была сплошная бюрократия, анализы у меня были платные и пришли буквально на следующее утро. По всем фронтам у меня пусто, ничего... Я здорова как космонавт, у меня везде отрицательно по аллергии, соскобы с пораженных участков все по нулям, никаких клещей и прочих возбудителей этого всего... Они развели руками, и сказали сидеть на диете, и пить димедрол. Я так понимаю от аллергии наверное, но от него очень хотелось спать, и я его не пила... Ох, вот это я затянула шарманку))) в общем я сидела в квартире на больничном и лила слезы. Мне позвонила мама из деревни, и сказала приехать дома побыть, чем я там одна сижу. Я поговорила с мужем и поехала на автобусе на малую родину.
Было холодно, лето подходило к своему завершению, настроения небыло, и я сидела дома и носа не показывала на улицу. Как то утром, мама собираясь на работу сказала мне. Слушай Юль, ты все равно сидишь, сходи к баб Маше, которая лечит как то людей, чего терять то, сходи.... Я посмотрела задумчиво и недоверчиво на мать, и сухо ответила, что не верю в это все, и денег ещё за это платить не желаю. На что мама ответила мне, что бабушка денег не берет, можно отнести еду, пару буханок хлеба и пару десятков яиц. В общем ну а чего терять, медицина же развела руками, отправила помирать)))) значит пойду схожу к бабе Маше.
Пришла я значит на перевес с буханками хлеба и яйцами к бабуле в дом. Запах душный, тишина. Спросила:-есть кто? Где то в дальней комнате голос старухи: - кто там?
Почему старухи? Потому, что она только недавно была яркой румяной пышной женщиной, а на встречу мне из темной комнаты выползла на ощупь, слепая жёлтая старуха... Она смотрела своими белыми глазами куда то вверх, и спокойно произнесла: - заболела дочка? Я поёжилась и постаралась погромче сказать, что да, но она была практически глуха, и разговаривала дальше со мной.
- Вот кривые косые, никому вы не нужны, позавидовали тебе дочка, значит слушай меня. Принеси мне воды, любой воды, главное сама ее набери, своими руками, хоть из лужи, но своими руками, лучше в банку набери которая с крышкой. И на ощупь опять ушла в темную комнату. Я вышла на улицу, шел мелкий дождь, пошла в сторону дома, проходя мимо колонки (на которую нажимаешь и вода течет) висела на сухом суку недалеко стоящего дерева, одинокая банка номиналом в один литр. О, страйк прям, и тара и вода в одном месте. Набрала я значит в литровую банку воды и вернулась. Голос из темной комнаты, сказал мне поставить воду на столе и сесть куда найду. Я обвела комнату взглядом, и приземлила свой зад, на старый скрипучий деревянный стул. Тем временем бабуля опять вышла из комнаты, от помощи она отказалась, и аккуратно шевеля пальцами в воздухе, дошла до кухни, подошла к обеденному столу. Нащупала на столе мою банку с водой, солонку с солью в перемешку с крошками яиц и хлеба, и спичечный коробок со спичками внутри. Повернулась в угол где висели у нее иконы, и начала шептать, молиться, креститься, между делом сыпя соль в воду и образно плюя в нее. Потом она зажигает одновременно сразу несколько спичек, опять что то говорит, выдохом на плевке тушит их и кидает в воду. Я молча смотрю на это все и мои глаза расширяются в удивлении. Эти полусгоревшие спички, половина черная, половина деревянная, они мать ее тонут как камни в этой банке, на них даже пузыри воздуха прилипли, а они камнем на дно. После она дала мне в руки эту воду, и сказала, что дальше делать. Хотите дети верьте, хотите нет, эта вся зараза ушла буквально за два дня...
Вот и думай тут, чудо или совпадение... Для меня было чудо.
Через три дня, я была уже на рабочем месте, и моим появлением была недовольна кассир, я конечно не думаю, что эта прошмандень могла, что либо на меня повесить но ну ее нафиг 😁.
И слава небесам, меня переводили к другому колористу, чтобы я прошла несколько школ обучения так сказать. А вот там как раз был самый настоящий треш, лютое боевое крещение и уже профессиональные осложнения по здоровью. Но, что нас не убивает, делает нас сильнее. )))) Давайте уже продолжу попозже , а то и так простыня бреда какого-то)))) я предупредила на всякий случай, что буду профессию совмещать с событиями из жизни, бо так как это все взаимосвязанно и толкает нас на риски и безумные поступки.
За ошибки извините, я не имею синдром отличныцы, текст пишу на телефоне на одном дыхании и на грамматику потом не проверяю)))Если надо продолжать, поддержите пожалуйста лайком)
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
Ссылки на предыдущие части:
Остаток дня они с Леной не разговаривали. Она к нему не заходила, он не выходил к ней из своего подвальчика – нейтралитет, пакт о ненападении. Правда Толик малость побаивался, что она вновь может выключить свет, только на этот раз уже не шутя, а из мести, и тогда он уже не откупится несколькими секундами. На всякий случай он держал фонарь при себе. Свет она не выключила – повезло.
Когда в полуподвальном окошке стал меркнуть солнечный свет, послышался хлопок двери, легкие шуршащие шаги Лениных кроссовок. Толик кивнул сам себе. Когда-то эта беседа должна была состояться, и, почему-то, сейчас он не боялся разговора. Он точно решил и точно понял, что Прекрасная незнакомка, боже, как же так сложилось, что он до сих пор не знает ее имени, - это его настоящая любовь, а Лена… Лена – это девочка, может ее по настоящему люби Петя, кто знает? Но он точно ее не любит, в чем в чем, а в этом Толик был уверен.
Лена вошла, оперлась спиной о косяк двери, сказала, жуя жвачку:
- Там эта твоя пришла. Как ее?
- Не знаю. – он встал со стула. – Чего она хочет?
- Сам спроси. – она обернулась и крикнула особо вредным голосом. – Заходи.
- Лена! – зло одернул ее Толик.
- Че? – она усмехнулась, сказала не в тему, - Мне можно, я любовница.
Вошла Прекрасная незнакомка, встала при входя, будто Лена границу меж ними прочертила.
- Лена, уйди пожалуйста. – сказал тихо Толик, смотря на Прекрасную незнакомку.
- Неа. – она надула розовый пузырь, тот громко лопнул. – Неохота.
- Лена, прошу.
- Елена, - незнакомка стянула перчатки, обнажив тонкие белые пальцы, - оставьте нас.
- Нехо…
Погас свет. На секунду повисла тишина, а потом кто-то из девушек взвизгнул, Толик метнулся к столу, к забытому на нем фонарику, ударился о угол столешницы, послышался стук – фонарь упал, следом за ним, на четвереньки упал и Толик, его пальцы шарили в темноте, но фонарь в руки не давался
В подвальчике становилось все темнее. Толик, шаря руками по полу, оглянулся на окошко под потолком, от ужаса у него перехватило дыхание. Словно морозный узор зимой окно закрывало кружевами темноты. Почему то тьма на этот раз не боялась боли от света.
- Бегите! – заорал Толик. – Бегите отсюда!
- Не могу. – сдавленно закричала Лена, - Держит.
- Помоги! – тоже сдавленно шептала незнакомка. Голос ее был совсем слабый, задавленный.
- Любимый, - шептала в ушах темнота скрипуче, словно дерево старое, - ненавижу, любимый…
Он уже чувствовал нити темноты, как и тогда, на выпускном, цеплялись за его кожу их острые коготки, и… Он нашел, ухватил фонарик, нажал на кнопку и тут же в ушах громко и злобно взорвался скрипучий крик Тьмы, а в месте с ним закричали испуганно и девушки. Толик навел фонарик на вход, где стояли Лена с незнакомкой, но вместо них увидел огромный черный кокон, и свет фонаря не мог его пробить, он только рвал его, обрывал кусками, лохмотьями, но дыры зарастали, слишком быстро они зарастали.
- Любимый… - снова зашептала темнота, только голос ее на этот раз был не такой, не древесный, она будто очеловечивалась, - я всегда была рядом, любимый… ненавижу… любимый…
- Нет! – он медленно отступал назад, в малюсенькую келью, где у него стояли канистры с реактивами. То и дело он вертел фонариком, обрубая тянущуюся к нему плотную тьму. Он вдруг с неожиданной четкостью вспомнил того лысого мужика, тот лаз в пещере, что видел по телевизору. Спрятаться, спрятаться в маленьком уголке, где света от свечи или фонаря хватит на все пространство, хватит для того, чтобы не подпустить тьму к себе. Именно поэтому волхвы заползали в эти узкие щели, потому что только там тьма не могла дотянуться, подкрасться со спины.
- Не подходи! – кричал Толик, - Уйди! Я тебя никогда не полюблю! Уходи! Уходи!
Он уперся спиною в дверь, непрерывно вертя перед собой фонарем в одной руке, другой потянулся к ручке, послышался щелчок – дверь открылась. Он резко обернулся, осветил все пространство кладовки разом, прогнав оттуда шипящий мрак, втиснулся меж тремя высокими пластиковыми канистрами с реактивами и рулонами запакованной фотобумаги, захлопнул за собою дверь.
- Открой, любимый. – голос стал уже почти человеческим, женским, но был он каким-то усредненным, не было в нем индивидуальности, - Прости. Впусти, я люблю тебя.
- А я тебя нет. – зло буркнул Толик влезая в угол кладовки, роняя рулоны бумаги. Крикнул, - Слышишь, я тебя не люблю!
Он уселся в углу кладовки на корточки и выставил перед собой фонарь. Света хватило – вся кладовка была освещена, теперь главное, чтобы не сели батарейки, чтобы их хватило до… А до когда?
- Что тебе от меня надо? – заорал он осознав, что он у тьмы в ловушке.
- Твоя любовь. Люби меня. – голос совсем очеловечился. Казалось за дверью стоит девушка и говорит ему ласковые слова, а он, дурак, заперся и орет заполошным голосом – идиот.
- Не могу, ты слышишь, я не могу!
- Почему? Открой дверь, впусти меня. – раздался тихий стук. Так Темнота не умела, звук был именно такой, какой должен быть от костяшек пальцев. – Открой.
- Нет, не могу. Уходи. Убирайся! Убирайся отсюда! Я не могу тебя любить! Я уже люблю! Я не могу… прости, не могу… - он обхватил голову руками, свет в кладовой заметался, - прости, не могу… уходи, пожалуйста уходи. Уйди…
- Кого ты любишь? – спросила Темнота с интересом.
- Я… Я не скажу. Ты опять, как тогда. – он закусил губу, ему казалось, что еще чуть-чуть и он заревет. – Ты опять, как… ты помнишь?
- Помню. – возможно ему показалось, но в голосе Тьмы он услышал наслаждение, удовольствие. – Я ничего не забываю. Я все и всегда помню и всегда тебя люблю, всегда любила. Всегда была рядом. Впусти меня, любимый.
- Не хочу! Нет… Не хочу. – он поднял голову, - Нет, ты не была, я… Я от тебя сбежал, я помню, ты не можешь видеть если это не в тебе, ты сама, сама мне показывала. Я сбежал от тебя, я прятался, - он засмеялся, наверное как сумасшедший засмеялся, - я теперь другой стал, ты не меня любишь. Я другой, я совсем другой! Я изменился.
- Любимый. – в голосе явная насмешка, - Я всегда была с тобой. Милый, какой же ты у меня глупый.
- Нет, не может быть, - он бешено замотал головой, - нет!
- Да. Я хотела быть с тобой, я хотела прикасаться к тебе, а ты не позволял. Ты делал мне больно…
- Прости.
- Ничего страшного, милый, я тут. Я тебя люблю. Мы будем вместе, мы уже почти вместе, открой дверь, милый, открой.
- Нет, - снова мотнул головой, - Нет!
В дверь постучались настойчивее, как будто били кулаком.
- Открой.
- Нет, не надо. Убирайся! Вон! Вон отсюда! Вон!
Тихо затрещала древесина, он увидел как тоненькие, словно иглы, нити темноты пробиваются сквозь дверь, растекаются по ней изнутри. Тьмы становилось больше и вот уже белой краски почти не видно – дверь черна, и потом с хрустом, с треском дверь провалилась во тьму.
- Здравствуй, любимый. – голос был ласковый, нежный, истосковавшийся. – Какую из них ты любишь?
Перед вырванной дверью стояло два черных кокона и тьма с них заскользила, словно ткань, сошла, скрутилась. Перед Толей стояла незнакомка и Лена, обе неподвижные, обе будто скованные черными нитями. Толик было навел на нити эти фонарик, но темнота не пропала, снова раздался голос:
- Не делай мне больно, любимый. Ты любишь одну из них? – Толик молчал. – Скажи мне, не бойся.
- Зачем? Зачем тебе это нужно. – он горестно усмехнулся. – Ты же можешь убить их обеих.
- Одна из них я. Скажи, кого ты любишь?
- И что будет?
- Я убью вторую. – беспечно сказала Тьма.
- А если это будешь ты. – Толик встал, уставился в темноту нагло, даже с вызовом, - А? Если я тебя не люблю, что ты сделаешь?
Темнота входила в кладовку, черные ее изгибы тянулись по стенам словно трещины, она обволакивала кладовку, заполняла ее.
- Я убью вторую. – повторила Тьма. – Говори.
Фонарик в руках Толика стал меркнуть. Свет мерцал.
- Говори, любимый.
- Я люблю… люблю… - он закрыл глаза. Лена: яркая, солнечная, она так любит свет, он вспомнил ее цветастый шарф с помпонами, вспомнил вечные ее белые кроссовки с длинными толстыми шнурками, то как она улыбается, щурится. Незнакомка: черная, отец будто придуманный, словно по нотам разыгранный сценарий с поцелуем в первый же день знакомства, эти странные, так хорошо подогнанные встречи. – Я не хочу чтобы ты убивала! Не надо, не убивай, - он понимал, что фраза прозвучит глупо, но все же выкрикнул ее в темноту, - Меня убей!
- Я не могу. Я тебя люблю.
- Тогда не убивай ее.
- Я не хочу тебя делить.
- Я ее забуду, я больше никогда не буду вспоминать о ней!
Тишина. Фонарь в последний раз моргнул и погас. Темнота объяла все вокруг. Он услышал шуршание, непонятный треск, щелканье, похрустывание, будто копошились вокруг него несметные полчища насекомых, по руке пробежало что-то легкое, невесомое – Толик вздрогнул. Тишина затягивалась.
- Слышишь, - закричал Толик, - я больше никогда…
- Выбирай. – звонко, зло резанул по ушам голос. – Выбирай!
- Я… - Толик закрыл глаза. Лена, и незнакомка. Если это… но он не сможет жить без нее, он все равно не сможет. Открыл глаза и сказал осипшим голосом. – Я люблю ее, незнакомку.
Мгновение и включился свет, загудел компьютер, в окно пролился красный свет заката.
Толик, держась за стену, шагнул из кладовки, под ботинками захрустела щепа от разваленной в ошметки двери. При входе в кладовку на полу лежали незнакомка и Лена. Толик уселся на пол рядом с Леной, сейчас она казалась еще меньше чем была, а личико ее детское, непосредственное, было просто ангельским. Толик подтянул ее к себе, уложил на свои колени, погладил по волосам, поцеловал в лоб. Лена была холодна, как будто умерла не только что, а несколько часов назад – не осталось в ней теплоты живого тела. У Толика потекли слезы.
Незнакомка застонала, повернула голову, открыла глаза.
- Толик… - голос у нее был сиплый, даже чуть-чуть похожий на тот самый, каким Темнота заговорила с Толиком поначалу.
- Да, солнышко, все закончилось. Все хорошо, отдыхай.
- А эта, пигалица?
- Она умерла.
- Почему? – незнакомка, опираясь на стену, встала, шагнула к Толику. – Почему?
Толику показалось, что вопрос ее какой-то неправильный, не должен был человек так спокойно реагировать на чужую смерть. Может она просто играет, а на самом деле… на самом деле он ошибся.
- Просто. Она просто умерла.
- Ты вызвал скорую?
- Нет еще.
- Подожди… - она оглянулась, увидела свою сумочку, валяющуюся при входе. – Я сейчас позвоню.
Толик улыбался глупо, баюкал на коленях мертвую Лену и смотрел, как незнакомка заполошно набирает номер. Ошибся, как есть ошибся, что он знает о ней, что…
- Ало? Скорая? Человек умер, да, наверное. Да не знаю я! – обернулась к нему, спросила, - Толь, она живая? Может дышит? Да не сиди ты!
- Она мертвая. – ответил Толик грустно, - Совсем мертвая.
Незнакомка кивнула.
- Нет, нет сердцебиения. Да! Да уверена я! Приезжайте! Адрес, Артиллерийская 17, да, фотомагазин. Что? Как меня зовут? Екатерина Ключникова. Хорошо, ждём. – убрала телефон от уха, - Выехали.
- Как говоришь? Катя? – спросил Толик глупо.
- Да. Теперь то узнал?
- Не похожа. Ты красивой стала.
- А была какой?
- Красивой, но не такой.
Она села рядом, положила голову Толику на плечо.
- А я всё думала: «когда же, когда же он вспомнит?»
- А почему тогда ты так… Почему ты бросила меня.
- Боялась. Любила и боялась темноты. Больше боялась.
- А сейчас?
- Наверное больше люблю.
Наверху послышался вой сирены, зашуршали шины на асфальте.
- Приехали. – сказал Толик. – Приведешь сюда?
- Хорошо.
Катя встала, пошла к выходу. Все таки какая она стала! Теперь хотя бы можно было понять скоротечность их отношений, она то знала кто он, это он – беспамятный, все забыл. Толик проводил ее взглядом и, на одно короткое мгновение, ему показалось, что от нее, от черного пальто ее, струятся тончайшие нити мрака, хотя… Показалось наверное.
P.S.
Очень хотелось бы какой-то обратной связи. Высказывайтесь кому что понравилось и, особенно, кому что не понравилось. Спасибо.
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
ссылки на предыдущие части
Все было бы куда как проще, если бы не невозможность избежать ежедневных встреч. Каждый будний день, каждое утро он просыпался и знал, что сегодня снова увидит ее и тем самым продлит свою муку, свою тоску. Нельзя, чтобы первая и к тому же несчастная любовь всегда была на виду. В одиннадцатом классе все стало намного проще: теперь он мог сам выбрать себе место, да и вообще настроения были куда как более свободные, наглые. Выпускной класс, никто бы их уже не оставил их на второй год, да и не выгнал бы за прогулы – этакий дембель в стенах школы. Толик сначала пересел на последнюю парту, там где до него не дотянется внимательный учительский взор, где можно почитать что-нибудь левое, где можно поспать, а некоторые из особо наглых там, на «камчатке» даже умудрялись играть в карты и шахматы. Но, через некоторое время Толик понял, что и спина Кати, и шея ее, и обрис щечки прекрасны и то, что так, в спину, смотреть можно еще дольше и не бояться, что сейчас вот она оглянется… Не спасала последняя парта с ее свободами.
Толик решился и пересел за первую парту. Тут он всегда был на глазах, тут он всегда был первым и самым дисциплинированным, учитель говорил классу, но смотрел на него, на Толика и Толик был ответственным за весь класс. Он сидел ровно, он смотрел на доску, он даже учил и отвечал – он стал образцом дисциплины только для того, чтобы не оборачиваться, чтобы не видеть солнечный профиль на фоне окна.
Любовь забылась, именно как «любовь» она истлелп, он даже это чувствовал, но тоска осталась и, что самое странное, с ней не хотелось расставаться, ее не хотелось отпускать. Толик рассказал об этом Лешке, древнему своему другу еще с первого класса, и тот, серьезно кивнув, сказал: «Да, брат». Толик знал, что Лешка в жизни разбирается: он был красив, он был умен, до девятого класса учился на «отлично», и прекрасно разбирался в девушках, ну во всяком случае он так говорил, да и встречался уже с несколькими – Толик даже сам его видел со Светкой из параллельного. И если такой вот человек, как Лешка, говорит «Да, брат», то ясно – дело серьезное, и так просто тут не разберешься. Однажды, когда они просто так шатались по улицам, Лешка даже, уж и не понять из каких соображений заявил Толику:
- Хочешь, я тебе помогу?
- Как?
- С Катькой твоей.
- Как? – повторил Толик вопрос.
- Посмотреть надо, узнать, поговорить. Может просто она с кем то встречается, и тогда…
- Лех, да хватит уже, забыли, проехали. Это когда было…
- Толик, ну мне то не ври. Ты ж в нее по самые помидоры втюханый ходишь! – похлопал по спине, - Эх, Толик-Толик.
Толик помолчал, подумал. Ему было над чем подумать. Лешка был парень компанейский и ему переговорить с Катей ни с того ни с сего – просто. Никто ничего не подумает, никто ни о чем не догадается – все будет просто великолепно, но… Толик покачал головой, сказал:
- Нет, не надо.
- Ну а че ты? – Лешка уже сам распалился, он был явно в восторге от своей идеи, - Давай.
- Лех, ну… Не надо. Зачем? – и повторил. – Давно же было.
- Ну, как знаешь. – Лешка состроил то ли гордую, то ли оскорбленную физиономию.
- Как хочешь. – зло буркнул Толик.
- Ага. Посмотрим. – ответил Лешка.
С тех пор Толик про этот разговор уже и забыл. Когда было то? Да и так, промеж делом разговор то прошел, не серьезный, не обставленный по законам жанра длинными предварительными беседами, какими-то теориями – просто треп. Вот только после этого их разговоры стали реже они пересекаться, перестали заходить друг к дружке в гости. Лешка говорил, что он готовится к поступлению и как-то, когда Толик к нему зашел, он и правда сидел за учебниками, на столе в художественном беспорядке были разбросаны тетради, валялась пара ручек, карандаш, ластик – у Толика не было повода не верить Лешке.
Толик встретил их поздним вечером, вернее даже не встретил, он их заметил, когда сидел в темноте, он вообще стал очень любить темноту, вернее даже не так, он стал любить Темноту. Они шли вдоль дома прямо к нему, на них лился свет из окон, струилось золото фонарей, они со всех сторон были окружены светом.
Лешка шел рядом с Катей, он был какой-то весь из себя несмелый: руки в карманах, походка деревянная, спина как на параде, то и дело высовывается ладонь из кармана, будто хочет он потянуться к Кате пальцами, но останавливается, вновь сует руку в карман. Катя же шла так, словно одна: взгляд то на небо, то на окна, обхватила собственные плечи, походка не вальяжная, нет – скучающая, идет, будто по тонкому канату – ноги ровно ставит. Ей наверное скучно, но не это главное – главное в том, что они шли вместе.
Толик испугался, что его могут заметить: он был не в абсолютном мраке, только в сумраке на лавочке под разросшейся отцветшей уже сиренью, но и сбежать,пошевелиться он тоже боялся. Тогда он постарался сгустить тьму. Темнота не слушалась, она не хотела выползать хотя бы и в полумрак, но Толик настаивал, он требовал и тогда темнота, шипя будто от боли, скрипя словно зубами, будь они у нее, стала расти закрывать и его, Толика, и лавку вместе с ним.
Они не заметили его, прошли мимо. Толик надеялся услышать какие-нибудь слова, подслушать разговор, но нет – они молчали. Когда они ушли, Толик их не преследовал. Он отпустил Темноту и та, с облегченным охом, растворилась, вновь превратилась в легкий сумрак. Толик посидел еще чуть-чуть на лавочке, встал, как и Лешка, сунул руки в карманы и пошел домой.
На следующий день, когда они после школы неторопливо шли домой, он вновь, как бы невзначай, вспомнил про Катю, рассказал Лешке что-то про парк, про то как они гуляли – ничего не значащие мелочи. Все то время, что он говорил, он пристально смотрел за Лешкой, замечал и надеялся, в тайне он очень сильно надеялся, что Лешка сейчас скажет что-нибудь наподобие: «А знаешь, я вчера разговаривал с ней», или «А я у нее спросил», или еще что-нибудь, ну хоть что – лишь бы он сказал, а не отмалчивался. Но Лешка молчал и даже хуже, он опустил взгляд, рассматривая свои тупоносые двухцветные ботинки, он отворачивал голову, когда Толик говорил что-то особенно проникновенное, морщился, словно от боли, а может и от ревности… Толик все понял, все таки Лешка был красавчик, да и «умница» к тому же.
Толик, вопреки обыкновению, прошел мимо своего дома, он сделал вид будто увлекся своими же собственными воспоминаниям, он дошел до Лешкиной высотки, и только там сделал вид, что удивился.
- Уже пришли? – спросил он, чувствуя, как легко ему дается эта игра.
- Пришли. Ромео. – усмехнулся Лешка, но на Толика так и не посмотрел, так – вскользь только.
- Ну ладно, пока. – Толик беззаботно пожал на прощание протянутую руку, даже хлопнул Лешку по спине, когда тот развернулся к подъезду, добавил. – Давай, старик.
- Давай. – отозвался Лешка уже от самого подъезда, открыл дверь, а за ней… За ней была темнота. Толик прекрасно знал, что на первом этаже у них выбита лампочка и то что, для того чтобы пройти вверх по трем ступенькам до первой лестничной площадки и свернуть к лестнице на второй, надо идти на ощупь – он это знал.
Он не стал представлять, не пытался увидеть то, что сделается в Темноте с Лешкой, он даже не дал конкретного приказа, он просто отдал Темноте всю ту злобу, всю ту ярость, что чувствовал, а после развернулся и пошел домой.
Лешка на следующий день в школу не пришел. И потом не пришел, никогда больше, а Толик не пошел на его похороны, потому что боялся.
Лена недовольно морщила носик, щурилась.
- Я забыла, как оно тут, у тебя.
- И как?
- Светло. Притуши хоть.
- Все-все-все! Вставай, соня – утро, пора на работу.
- Ну еще чуть-чуть, Толик, солнышко.
- Да, точно, солнышко уже встает. Вон, смотри какое красивое! – с металлическим звоном колец по гардине распахнулись шторы и Лена прищурилась еще сильнее, заслонилась рукой от света ну прямо как вампиры в фильмах.
- Ты что, дурак, я рассвет только октябренком встречала! Закрой.
Толик не слушал, он уже шлепал голыми пятками на кухню и кричал не оборачиваясь:
- Кофе? Чай?
- Кофе! Черный, крепкий! Гад!
Через минуту Толик вернулся: в руках у него был импровизированный поднос из разделочной доски, на котором, как Лена и заказывала, была чашка крепкого черного кофе, рядом блюдце с печеньем и конфетами.
- Как и заказывали: черный крепкий кофе и гад доставлены! – отсалютовал он и с кивком протянул «поднос» Лене.
- Дай хоть оденусь. Отвернись.
- Лен, что я там не видел. – обиделся Толик.
- Отвернись! – со смехом повторила Лена, - Утром я стесняюсь.
- Зато как вечером не стеснялась! – Толик отвернулся, послышался шорох одеяла, быстрое шлепанье голых пяток. Одежда их была сброшена около кровати, ну не было вчера времени ни на церемонии, ни на какую-то там порядочность. – Все?
- Еще чуть-чуть.
- Поздно. – он обернулся, Лена ойкнула, но все же Толик опоздал. Она уже была в трусиках, даже джинсы были наполовину натянуты на стройные ножки, маленькие белые грудки спрятаны за наглым красным бюстгальтером, она как раз закрывала застежку на спине.
Утро было замечательным, все удавалось, все было красиво, словно не жизнь это, а затянувшаяся романтическая сцена из женского романа. Они даже по улице шли так, как это показывают в кино: Лена яркая, красивая, чуть впереди, она оборачивается, держится за любимого, целует его в до синевы выбритый подбородок, а у него уверенный шаг, у него взгляд ясный, устремленный вперед и все вокруг яркое, залитое солнцем – живое.
Около магазина стояла Прекрасная незнакомка: длинное черное пальто, ветер треплет длинные его полы, волосы распущены, их тоже треплет ветер и одна непослушная прядка благородного орехового цвета то и дело лезет ей в лицо, Прекрасная незнакомка ее поправляет, убирает с лица и лицо ее… Лицо… Она смотрит на Толика, уголки ее губ пытаются улыбнуться, а вот глаза плачут, слезы еще не сорвались, но еще чуть-чуть и... Лена было шагнула вперед, но Толик поймал ее за рукав курточки. Лена обернулась, злой, нет, бешеный взгляд обжег его, ударил по лицу наотмашь.
- Пожалуйста. – сказал Толик тихо.
- Ключи. – она требовательно протянула ладошку, Толик пошарил в кармане, выложил на ее ладонь звонкую связку. Лена отвернулась, прошла мимо застывшей Прекрасной незнакомки, завозилась у двери. Они ждали, стояли. Вот в последний раз звякнула связка ключей, громко хлопнула дверь, а они все так же стояли. Прекрасная незнакомка все так же пыталась улыбнуться, не давалась ей эта улыбка, не получалась, а вот слезы уже текли из ее пронзительно карих глаз, тонкие блестящие полосочки протянулись по щекам.
- Привет. – он поднял руку, будто боялся подойти. – Не ожидал тебя тут… Прости. Не ожидал встретить.
- Привет. – улыбка ей все таки далась. Она будто только-только почувствовала свои слезы, легким жестом руки все в тех же до невозможности элегантных перчатках, аккуратно отерла слезы. – Как у тебя дела?
- Хорошо, - он состроил страдальческую гримасу, пожал плечами, повторил, - хорошо, наверное.
- А у меня… У меня не очень. – снова отерла слезы, она больше не пыталась удержать улыбку. – Вы с ней… с этой девочкой… снова?
- Как бы да.
- Она милая. Правда.
- Я знаю.
- Береги ее, - сглотнула комок, - хорошо?
- Я постараюсь.
- Хорошо. – она снова улыбнулась. – Я пойду.
Она не развернулась, не пошла прочь от магазина, она пошла на Толика, мимо него. Толик молча смотрел, как она приближается и понимал, что что-то не так, что то, что вчера было между им и Леной – это… Этого не должно было быть, потому что есть она, та что сейчас пройдет мимо, и все, и закончится эта короткая трехдневная сказка с печальным концом.
Он схватил незнакомку за руку, та рванулась вперед, но Толик был сильней. Он жадно охватил ее, облапил медвежьей хваткой, прижал к себе крепко, до дури, и молчал.
- Отпусти. – тихо шепнула незнакомка.
- Нет. – неслышно, одними губами сказал он и как мальчишка, как упертый мальчишка, мотнул головой.
- Отпусти. – громче. Он снова мотнул головой.
- Отпусти! – сорвалась она на крик и забилась у него в руках, высокая острая шпилька черного сапожка ударила ему по ноге, - Отпусти!
- Не могу… - прошептал он. – Не могу.
И тогда она обмякла, прижалась к нему. Она сказала:
- Мне больно.
- Прости. – он не ослабил хватки, - Прости… прости… прости…
- Ты держишь меня больно.
Через силу, будто чужие, он разжал руки. Незнакомка не отступила, не вырвалась, она так же к нему прижималась.
- Прости. – снова повторил он и совсем уж неправильно добавил. – Я так больше не буду.
- Тьфу ты, детский сад какой-то. – со смешком ответила незнакомка. – Я пойду.
- Мы еще…
- Я не знаю, не сейчас.
- Прости.
Она оторвалась от него и зашагала прочь. Толик не обернулся, он смотрел вперед, на стеклянную дверь магазина, на стоящую за дверью Лену, на сжатые острые кулачки, на ее внезапно такую озлобленную крысиную гримаску. Как он мог, как он только мог вчера…
Вся жизнь разбилась надвое: на «до» и «после» смерти Лешки. Толик не был на похоронах, но слышал от одноклассников слухи, сплетни старух слышал у подъездов. Кто говорил, что Лешку задушили, бабки говорили про какой-то сглаз, про колдовство и про то что: «у него все ребра давленные были». Однажды он набрался смелости и спросил у отца:
- Пап, ты не знаешь почему умер Леша?
- Задохнулся. – отец вздохнул, как когда-то, когда Толик был еще маленьким, взъерошил ему волосы, - Спазм легких или как там…
- Ты знаешь, где он… где его похоронили?
- Завтра я тебя отведу.
- Спасибо, пап.
Еще в тот, первый день, когда после перемены их классная сказала, войдя в кабинет: «Звонили родители Леши Бабурова» - еще тогда Толику вдруг показалось, что все сейчас оглянутся на него, все поймут, что это из-за него Лешу нашли вчера вечером в подъезде, распластанного на тех самых трех ступеньках. Не посмотрели, не оглянулись, только Катя на одно короткое мгновение глянула в его сторону и тут же отвернулась. Она то, Толик был в этом уверен, знала и понимала все.
Отец, как и обещал, отвел его на могилу, отвел, похлопал по плечу, и без слов ушел. Толик остался стоять. Холмик выделялся: свежий совсем - черная земля смешана с жирной рыжей глиной, блестящий мрамор памятника и лицо Лешкино. Лешка улыбался. На фотографию Толик не смотрел. Он постоял чуть-чуть, стал накрапывать легкий дождик, тут, на кладбище, капли разбивались о палую листву как то особенно звонко, громко, и мраморный памятник стал сразу совсем мокрым, тоскливым. Толик поежился, втянул голову в плечи, и пошел прочь, больше он на могилу Леши не приходил.
Наверное от сумасшествия, от одолевающих его мыслей, спасли скорые выпускные экзамены. Несмотря на всеобщую расхлябанность, на вседозволенность и откровенную наглость выпускного класса, все же внутренне все чувствовали – это последний год, а потом надо что-то решать. Постоянно слышались разговоры кто и куда собирается поступать и от этих разговоров становилось еще тоскливей, потому что куда сам пойдет – Толик не знал, да он даже еще особо и не задумывался на эту тему! Хотя, как и все, он частенько в разговорах на переменах перечислял университеты, говорил, что готовится, что корпит дома над литературой, но сам то он знал правду и оттого было еще страшнее. Как назло по телевизору он частенько стал попадать на новости, где говорили о грядущем призыве в армию, о сокращении статей непригодных к службе о каких-то непонятных реформах в высшем образовании, весь смысл которых упирался в снижение количества бюджетных мест и, следовательно, увеличению конкурса. Толик с головой нырнул в этот омут страха перед грядущим и постоянным ужасом от настоящего.
А время летело до невозможности быстро: прочитаешь параграф, соберешь ответ на билет, сходишь к другу, что собрался сдавать те же предметы и смотришь – выщелкнуло неделю, а то и две как за здрасьте! И уже вот-вот начнутся экзамены, уже говорят как оно это: комиссия с гороно, говорят кто из учителей и за что будет валить, а учителя же говорят, что постараются помочь, но все равно - учите, учите и еще раз учите. Каждый день нервы, каждый день тремор. Толик даже про Темноту свою напрочь забыл – не хватало времени.
А потом, как-то разом, экзамены. Один за другим, сумасшедшие дни, шпаргалки, жаркие, не по плечу широкие, пиджаки, заикающиеся ответы перед представителями того самого гороно – три полные дамы и лысый старичок при трости. Все – школа закончилась. И как то сложно это понять, что первого сентября уже не придется идти сюда, не нужно будет нести вторую обувь, не будет физкультуры у Сан Саныча, в народе «барашка», не будет бессменной Анны Емельяновны, которую истово все поколения школьников обзывали «матильдой» - не будет всего этого – всё! Конец! Баста!
А потом выпускной. Он тоже получился сразу, слился воедино с подготовкой к вступительным экзаменам, со страхами перед возможной грядущей армией. Просто в один из дней Толик вдруг увидел выглаженную рубашку на стуле, костюм на плечиках, подвешенный на ручку двери и понял – выпускной. Собрался, причесался, тем временем и родители тоже подоспели, мама накрасилась, выкрутила бигуди из рыжеватых волос – пошли.
Там все было как и должно: проникновенные речи учителей и чем дальше, тем все более пронзительные они становились. Оказывается, что все ученики им дороги, что каждый, даже самый ненавистный подлец в классе – это неграненый алмаз, и были то они едва ли не лучшим выпуском за всю историю школы и… Короче все было как всегда, а потом, когда учителя уже чуть поднабрались, да и родители от них не особо отстали, вчерашние школьники стали доставать из хитрых заначек водку, кто-то выпрыгнул в окно на первом этаже и рысью припустился к ближайшему магазинчику, кто-то и вовсе нагло тырил початые бутылки со «взрослого» стола – процесс пошел. Были танцы, пара конкурсов, потом снова танцы, в ритм музыки мерцал свет, метались отблески древнего зеркального шара из под потолка. Неплохо все было, в целом не так уж и плохо. Но все же было тоскливо, особенно когда включали медляки. Толик тогда смотрел на Катю, а она на него не смотрела. Уже ближе к утру, когда ночь была особенно темна, он решился, он подошел к ней и, не глядя, спросил:
- Хочешь… Можно тебя пригласить.
- Не надо.
- Пожалуйста. – протянул руку, он чувствовал как мелко дрожат его пальцы. – Катя.
- Один танец. И всё, я про тебя забыла. Больше никогда ты…
- Да, - перебил он ее, - один танец и все, и больше никогда. Обещаю.
Она взяла его руку.
Звучала «Color of the night», свет был погашен, только тонкие нити света от зеркального шара кружились по залу, по танцующим парам. Они вошли в круг танцующих. Толик трепетно, осторожно, обхватил Катю за талию, другая его рука чувствовала ее ладонь, он отсчитывал эти дурацкие «раз-два-три» в голове и пытался ставить ноги так, как его учила мама, но все одно – сбивался, стоило ему только посмотреть ей в глаза, а в глаза ей он смотрел постоянно.
- Катя. – спросил он негромко.
- Танцуй. – она нахмурилась. – Мы только танцуем.
- Ты помнишь Лешу?
- Да.
- Вы с ним гуляли?
- Нет. Просто говорили. Не надо, Толик. – она чуть сжала его руку, - Не надо.
Толик замолчал. Они танцевали и он не замечал, как полумрак вокруг них начинает сгущаться, он не слышал, как шепот теней становится все настойчивее, все громче – не замечал – он ничего не замечал. Он видел ее губы, нежные, чуть дрожащие, он видел, чувствовал, как она дышит, и прижимал он ее к себе все сильнее, чувствуя ее уже не только рукой, но и телом… А потом он подался вперед и она не отстранилась, она тоже потянулась к нему и губы их соприкоснулись и наступила тьма. В одно мгновение погас свет, но музыка продолжила играть во Тьме и только сейчас они, и он, и Катя услышали шепот. Темнота сдавила их, смяла, Толик чувствовал, как она острыми коготками цепляется за его костюм, за руки, за лицо, и рвет, и царапается как взбешенная, и слышал как Катя заголосила, и он вырывался, орал что-то, кричал: «Перестань! Уйди! Я тебя ненавижу!» - но Тьма не унималась, и музыка звучала, казалось, еще громче, еще ярче, будто пытаясь придавить к лакированному полу его и Катины крики.
- Я тебя не люблю! – заорал во все горло Толик и все прекратилось.
Вспыхнул свет, на полуслове оборвалась песня – тишина. Посреди зала, как оказалось, они с Катей одни. Он весь изодранный, лицо и руки в тонких кровоточащих царапинах, и Катя перед ним, на полу без сознания. Голубой шелк платья разорван, виднеется белая грудка почти до соска, глаза закрыты, будто спит, приоткрытый рот. На мгновение ему показалось, что она не дышит. Он отступил на шаг, и тут все вокруг завертелось: кто-то подбежал, его схватили чьи-то сильные руки, сдавили, какой-то невысокий коренастый мужчина подхватил с пола Катю, она была безвольна, словно тряпичная кукла. Он побежал с нею куда-то прочь из зала, кругом голосили, кричали. Толика тоже куда-то потащили, он вырывался, кричал что-то, а потом не выдержал и заревел.
Его тащили прочь от зала, где остались все остальные. Он оглянулся и понял: с одной стороны его тащит Сан Саныч, а с другой отец. Коридоры, по которым они шли, были плохо освещены и, чуть поуспокоившийся Толик, стал замечать, как пухнут, тянутся из углов тени, как неправильно ведет себя мрак, и еще он слышал шепот у себя в голове, вполне различимый, понятный:
- Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Автор Волченко П.Н. (иллюстрация - моя срисовка, автора первичной картинки - не знаю)
Ссылки на начальные части:
Негромко звякнули стопки, Толик, громко выдохнув, замахнул третью стопку за пять минут. Эта прошла легко, не обжигая горло, но тепло в кишках его разрослось, ему стало хорошо, пережитый с полчаса назад страх, теперь казался далеким, произошедшим будто бы не с ним.
- Виктор. – вновь рука в лучах солнца.
- Анатолий. – Толик пожал руку собеседника.
- Анатолий, можно я сразу перейду к делу?
- К делу? – Толик даже усмехнулся. Ему казалось, что такое может произойти только в приключенческом кино: кафе, где только двое посетителей, тихий разговор и предложение какой-нибудь сделки, типа убрать президента или выкрасть полуторакилограммовый алмаз стоимостью чуть не в триллион долларов. – Прошу прощения, но вы, наверное, меня с кем-то спутали.
- Нет. Вы, как это, - печатник? Простите, я не совсем знаю как называется ваша профессия.
- Да, я. – Толик стал серьезным, уселся ровно. – Я педофелию не печатаю, если вы…
- Нет-нет, что вы. – собеседник даже хохотнул. – Я не из этих. На детей я только умиляюсь.
- Тогда я вас слушаю.
- Вы вчера здесь сидели с девушкой… - тяжело начал собеседник.
- Да. Вы, - Толика пронзила внезапная догадка, - вы ее муж?
Все сходилось: слишком дорого она выглядело, слишком невозможна она была для его, для Толиной жизни. И встреча их вчерашняя была не более чем шалостью избалованной женушки-домохозяйки, что устала от золотой клетки и захотела подышать свободой, а он, Толик, попался под руку.
- Нет, и не муж. Я хотел бы вас попросить, - он кашлянул, - если в ваши планы входит только мимолетное увлечение, не ищите с ней больше встреч.
- Я? Простите, но я даже имени ее не знаю. – он грустно улыбнулся, - Иди туда, не знаю куда. Все у меня так в жизни, - наверное он был уже чуть пьяненький и его понесло на откровения, - без имени, без адреса, без финала. Встретил только, и не знаю ничего. И вы еще тут… Не везет. Еще по одной?
- Может вам не стоит? – спросил заботливо голос.
- Может. Да тут, - чуть склонил голову, - осталось то. Давайте, а то мне больше достанется.
- Ну что же, давайте. – собеседник вновь наполнил стопки. Толик привстал, чтобы дотянуться до наполненной стопки и почувствовал как его чуть-чуть повело в сторону. Удивился: неужели его так быстро развезло? Наверное все из-за этого идиотского Ленкиного розыгрыша, а еще и из-за этого старика. Наверное сейчас начнет запугивать, угрожать, у них, у богатых, те еще причуды. Ну и правильно это вообще то: кто он и кто она?
- За что будем пить? – спросил собеседник.
- За любовь. – ответил Толик, уточнил. – За глупую, несчастную любовь.
- За любовь. – подытожил старик и они выпили. В графине было пусто, внутри было тепло и тоскливо, хотелось плакать на чьем-нибудь плече и рассказывать про то, как она, незнакомка, прекрасна, и какой он, Толик, жалкий, а еще про то что он ничего не сможет дать ей в жизни. Хотелось заказать второй графин.
Толик поднял руку, официант достаточно резво оказался возле их столика, замер в ожидании:
- Еще, графи…
- Сколько с нас? – опередил его старик. Официант вытащил из под зажима счет, протянул в темноту. Послышалось шуршание, на стол легла тысячная купюра. – Это с чаевыми. Спасибо.
Официант до невозможности быстро, практически незаметно, забрал деньги, сказал подобострастно:
- Заходите еще.
- Но… - возмутился Толик.
- Вам хватит. Пойдемте. Нам обоим следует подышать свежим воздухом.
- Как скажете.
Они вышли из кафе и только сейчас Толик смог разглядеть своего собеседника: действительно старик, одет богато, со вкусом, в руке клюка, именно клюка, как у старушек – лакированная деревянная ручка, никелированная трубка, стоптанная резиновая пятка. Старик крепко прихрамывал, когда шел, клюка его поскрипывала резиновой пяткой. Лицо у старика было культурное, даже культурно-интеллигентное, такие вот типажи любили использовать в советских фильмах для скромных, но весьма положительных персонажей. Этакий папа Карло, да и голос у него соответствующий, такие люди угрожать не смогут даже не из-за характера, а из-за генетической предрасположенности.
Шли молча, старик хромал, открывал было рот, видно было, что хотел заговорить, вот только темы не находил, Толик почтительно молчал, ждал.
- Погода хорошая, знаете, весна как подходит, легче становится, как будто и внутри все расцветает. День прибавляется и кажется, что все хорошо будет, что жить будешь. Вам наверное меня не понять, это как… как к конечной станции подъезжать, чем ближе, тем думаешь больше, чаще.
- Не скажите. Чувствуется.
- Правда? – он удивленно посмотрел на Толика. – А я бы и не подумал. Хотя, моя…
- Папа! – возмущенный окрик резанул по ушам. Старичок, до того чинно вышагивающий рядом с ним, вжал голову в плечи, и как то сжался весь, уменьшился что ли. Толик было хотел оглянулся, но старик сказал ему: «идемте» и даже зашагал чуть быстрее, что наверное со стороны выглядело даже комично. Толик так и не оглянулся, вместо этого он, почему-то, засеменил рядом со старичком, подстраивая свой шаг к его коротеньким прихрамываниям.
- Папа! Анатолий! – повторился крик, скорый перестук острых каблучков, даже судя по звуку Толик был уверен, что каблучки эти переходят в прекрасные элегантные туфли, а туфли, в свою очередь, нежно облегают маленькие грациозные стопы стройных ног и… Толик становил свои размышления. – Да стойте же!
Ладонь, узкая, белая ладонь, ухватила Толю за локоть, другая легла на плечо старичку. Они остановились, бежать больше не было смысла. Толик все еще не оборачивался, смотрел вперед как болванчик и на то у него была причина – от него пахло водкой и он не хотел дышать на нее таким вот, проспиртованным духом.
- Папа. Зачем? – прекрасная незнакомка втиснулась меж ними, взяв под руку и старичка и Толика. Она выглядела, как и вчера, великолепно, только на этот раз на ней было не строгое темное пальто, а укороченное серое, со строгой, хорошо вписывающейся в стиль, вышивкой в тех же тонах.
- Ну, как то не хорошо, вот так сразу я и подумал, что надо узнать, познакомиться с молодым человеком и…
- Папа, ты пил? – она прищурилась, посмотрела пристально на отца, сказала строго. – Дыхни.
- Ну доча, только чуть-чуть. Анатолий, подтвердите.
- Это ты?
- Что? – он невинно и удивленно выпучил глаза.
- Боже мой! – она зло зыркнула на Толика, выдернула руку из его руки, и, быстро, едва ли не таща за собой бедного старичка, пошла вперед.
Толик смотрел ей вслед и не знал что сказать. Виноват, но и не виноват же, он то думал, что все как в фильме, что будет человек в шляпе и твидовом костюме и будет говорить что то немного пугающее, угрожающее, а тут… а тут как всегда все не так. Толик сунул руки в карманы, пнул подвернувшуюся под ноги пачку сигарет и побрел неспешно в сторону своего магазинчика. Может свет дневной на него так подействовал, может водка еще бродила в крови и изгоняла страх, но он успокоился и злость на Лену из него вся выветрилась, будто и не было. Теперь можно поработать, правда придется задержаться, чтобы завтра не нарваться на скандал с Людмилой Николаевной, ну если она конечно придет, в последнее время она перестала появляться на работе, а только отзванивалась.
Магазинчик их закрыт не был. Как ни странно, Толик думал, что Лена может попросту сбежать, после его ухода. Но нет: вон, сидит красавица за кассой, сканворды свои вечные гадает, из обширных разноцветно-полосатых рукавов свитера едва-едва торчат пальчики с красным маникюром, лоб Лены наморщен, сама ручку грызет – думает. Толик вошел в магазин, звонок над входом они так и не поменяли, да и Лена была сильно увлечена, не заметила, как Толик вошел, не услышала, как он тихо подкрался, зашел со спины и склонился почти к самой ее голове, прищурился рассматривая сканворд. Судя по всему Лена задумалась над простеньким вопросом: «Рогатый воин севера».
- Викинг. – тихо, едва слышно, шепнул Толик.
Лена потянулась вписать слово, коснулась ручкой пустой клетки и только потом пронзительно завизжала. Толик, с чувством исполненного долга, сунул руки в карманы и, насвистывая, двинулся в свой подвальчик. Сзади слышалось громкое заполошное дыхание – переводила дух, а после, как раз, к тому времени, когда за Толиком закрывалась дверь, Лена разродилась гневной визгливой тирадой. Толик был счастлив!
Комната, залитая густым, непроглядным мраком, музыка ухает басами, то хрипит то визжит голос Оззи Озборна, на кровати, опершись спиной на подушки, сидит Толик в маленьком желтом круге света от настенного бра. Толику тоскливо, Толику все опостылело. Он крутит в руках маленький желтый мяч для тенниса, а после замахивается и бросает его в темноту и… Звука удара не слышно, мячик исчезает во мраке на несколько мгновений, ритм музыки резко ускоряется, барабаны, высокое соло на гитаре и из темноты обратно в руки Толика летит мяч. Он его ловит, усмехается, подбрасывает, ловит и снова бросает обратно, Темноте. Она поймает, не уронит.
Из за двери едва слышный голос мамы:
- Толь, сделай потише.
- Хорошо, мам. – он не встает. Магнитофон стоит в темноте – этого достаточно. Он даже не шепчет, он просто громко хочет и все, музыка становится тише, сквозь высокие ноты визжащего Оззи становится слышен телевизор в зале, там родители смотрят какое-то кино, за стенкой плачет ребенок. Он тоже в темноте, он маленький, ему еще нет и года, сейчас он лежит в своей маленькой кроватке, над ним натянута резинка с погремушками, пеленки мокрые. Родители малыша где-то на свету, либо в зале, либо на кухне, дотуда Темнота не может добраться, а рассказать и показать Толику то, что не в ней, она не может.
Толик закрывает глаза, музыка затихает, почти тишина, а Толику и хочется тишины, настоящей, глубокой, полной. И он ее делает, это оказывается очень просто – сделать тишину, надо просто уплотнить тьму вокруг себя, взбить ее до состояния ваты, и все, и можешь оказаться в абсолюте беззвучия. Этого стоит только захотеть и Толик хочет, но в то же время он боится тишины. Он устал от звуков, от громыхания, его раздражает этот чертов родительский телевизор в зале с их фильмом, его бесит ребенок в кроватке, что все никак не может прекратить плакать, его бесит даже любимая музыка, но… В темноте и в беззвучии очень легко приходят мысли в голову.
Катя являлась не образом, не воспоминаниями, не голосом или, тем более, ощущением запаха, - нет, Катя приходила тоской, послевкусием. Он просто лежал, в голове пустота, а потом он вдруг понимает, что вновь тоскует по Кате. Поначалу он думал, что все это прошло, забылось тогда, под дождем, когда они обменялись ничего, или слишком много значащими фразами. Тогда резко схлынула острая боль, тогда закончились попытки нарисовать портрет и оборвались стихотворные строчки – все это спряталось в белую картонную папочку на завязках, а потом было придавлено тяжелыми стопками чистой бумаги, тетрадками исписанными, но чувство, как оказалось, не пропало.
Толик всякий раз ощущал, как Темнота становится какой-то ершистой, колючей, когда он начинал думать о Кате, порой ему даже нравилось позлить ее, хотелось ему, чтобы она вот так вот по новой окрысилась, зашептала злобно. Но чаще всего он просто тосковал, и было на сердце у него и сладко и пусто от тоски этой.
Темнота вновь зашипела, зашуршала, разрывая тишину. Толик вздохнул, закрыл глаза, и, как и захотел, увидел младенца. Малыш уже устал плакать, он очень хотел чтобы родители пришли, он тянул ручки во мраке, но пухлые пальчики натыкались на противно дребезжащие погремушки. Теперь модно так воспитывать: как можно меньше уделять внимания ребенку, про это даже по телевизору говорили, Толик смотрел программу по первому каналу. Модно, но ребенка было жалко, очень жалко. Толик пожелал, протянулся из своей Темноты в чужую, через стену, и маленькая кроватка на скрипучих резиновых колесиках тихонько закачалась туда-сюда, сюда-туда. Малыш всхлипнул, сунул пальчик в рот, глазки его широко распахнутые, смотрели в темноту, а Темнота смотрела ему в глаза. Скрип-скрип, поскрипывали резиновые колесики по дощатому полу, тихонько шуршали пластмассовые горошины в погремушка, малыш засыпал. Он зевнул, закрыл глазки и тихонько засопел. Толик улыбнулся, открыл глаза и в это же мгновение кроватка за стеной остановилась.
Вечером, когда рабочий день подходил к концу и скоро надо было закрывать магазин, Лена спустилась к нему в подвальчик. Она постучала о косяк открытой двери, спросила:
- Можно?
- Подождите минутку, я не одет. – буркнул недовольно Толик от компьютера. Настроения общаться с Леной не было, поэтому он упорно делал вид, что занят работой, хотя, на самом деле, все сегодняшние заказы он уже напечатал – не урожайный выдался денек.
- Хорошо, я подожду. – она скрестила руки на груди, деловито посмотрела на миниатюрные золотые часики на запястье. Толик не торопился: он щелкал мышкой, перебрасывал фотографии по макету листа, склонял голову на бок, будто в великой задумчивости, потирал подбородок и постукивал пальцем по столу.
- Толь. – не выдержала Лена.
- Я занят. – ледяным тоном ответствовал Толик.
- Прости меня, пожалуйста. Я не хотела… Я не думала, что ты так.
- Ничего страшного. – перебил ее Толик. – Все нормально.
- Толь.
- Да, внимательно. – он не отрывал взгляда от монитора, да еще и в довесок зевнул сладко и протяжно, добавил. – Говори.
Она нахмурилась, посмотрела на него строго, развернулась резко, так, что длинные волосы взмыли широким веером, ушла. Обиделась. Ну ничего, этого он и хотел. Если они друзья, а она же именно так ставит их отношения, то пускай понимает, что такое дружба и какие там могут быть последствия на злые шутки. Хороший, настоящий друг, сейчас бы не развернулся, не стал бы злиться, а попытался бы, да хотя бы и насильно, завязать разговор.
Толик усмехнулся, но в это же мгновение услышал, как она, не доходя до лестницы, обернулась – скрипнули ее кроссовки, а потом зашагала обратно. Ну все, теперь он должен будет выслушивать гневную тираду, сейчас она будет тыкать в него пальцем и говорить, что он сам виноват, что он ей уже отомстил и то что вообще – на девушек обижаться не принято. Он вздохнул.
Лена зло вломилась в его каморку, шагнула к его стулу, встала прямо над ним. Толик из последних сил не отрывал взгляда от экрана монитора, он слышал как злобно сопит Лена, он просто таки кожей чувствовал исходящий волнами от нее гнев, но старался не подавать виду.
- Толь. – коротко, рублено, словно топором взмахнула. Если бы он действительно сейчас собирал макет, он бы вздрогнул и, может быть, даже еще бы и взвизгнул, чтобы комичнее было. Но он был готов и потому ни единый мускул на его лице не дрогнул. – Толик, нам с тобой надо серьезно поговорить.
- А мы что делаем?
- Та, эта, вчерашняя, с которой ты…
- Ну, продолжай.
- Не встречайся с ней.
- Не понял. – он непонимающе уставился на нее. – С чего бы это?
- Она мне не нравится.
- А мне лысый твой не нравится и что с того?
- Он не лысый.
- Положим, что та мелкая поросль волосы, что это меняет? Я же не лезу в твои дела.
- Она мне не нравится. – упорно повторила Лена, - И Петя тут не причем.
- Петя? – Толик усмехнулся. – Смешно. Такой мужик, рожа такая и «Петя».
- Толь!
- Ладно, Петя, так Петя. Лен, тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело. Всё, мы расстались, - он посмотрел ей в глаза, - друзья теперь, амба. Понимаешь. Ты гуляешь со своим Петей, я гуляю с Дашей, с Викой, с Маней – все, свобода. Понимаешь?
Она громко дышала, ноздри ее по лошадиному раздувались – она злилась. А потом она как-то разом обмякла, осела, обвив его шею своими руками в жарком этом безрамерном свитере, прижалась к Толику щекой и закрыла глаза – Толик увидел это в отражении монитора.
- Лена. – она молчала, только как котенок терлась щекой, будто устраивалась поудобнее.
- Лена. – повторил Толик настойчивее. Сердце его билось, дыхание чуть-чуть срывалось и Толик жутко боялся, что Лена может это заметить. Да, они стали друзьями, да, роман их преждевременно скончался, но почему же ему сейчас так хорошо в ее объятиях? – Лена!
- Толик, - тихо сказала она шепотом, - милый.
- Какой я тебе милый! – он скинул с себя ее руки, соскочил, уставился на сидящую на корточках Лену. – Ты что творишь! Лен… - сглотнул, он понимал, что сейчас выглядит точно так же, как Лена несколько секунд назад – стоит, нависает, дышит зло, ноздри раздуваются как у загнанной лошади.
- Ты странный. Знаешь, когда мы с тобой встречались… Этот свет вечно включенный, ночью, днем, - усмехнулась, - Смешно было. Думала играешь, а ты взаправду. Я, знаешь, я испугалась. Просто испугалась. Представь себе: как это – жить с сумасшедшим?
- Я не сумасшедший. – вырвалось у Толика слишком быстро. Слишком часто ему говорили, что так бояться темноты – это ненормально, слишком многие уже вертели пальцем у виска, а он – он говорил что не сумасшедший.
- Я думала так.
- Поэтому ты…
- Поэтому мы расстались.
- Нет, не мы, ты этого хотела, - он вспылил, затряс пальцем в воздухе.
- Давай не будем. Это уже прошло.
- Но не забылось.
- Толик… Ну не о том же.
Толик медленно вдохнул, выдохнул, спросил:
- Тогда о чем? Что поменялось?
- Я кое-что поняла, - она уселась прямо на пол, улыбнулась беззаботно, как девчонка, прищурившись посмотрела ему в глаза и сказала, - Я поняла, что люблю тебя.
- И когда ты это поняла? Когда обжималась со своим Петенькой?
- Нет. Когда увидела тебя с этой кобылой.
- Милочка, это ревностью называется. – он усмехнулся, уселся рядом с нею на пол, протянул руки ладонями вверх, она возложила на них свои, он продолжил. – Ты просто ревнуешь.
- Нет. Совсем даже не ревную. – она состроила хитрую физиономию, - Я тебя люблю. Сильно и по-настоящему. Правда. Я когда тебя вчера увидела, я просто… - ее всю передернуло, - бррр. Я просто поняла, что ты мне нужен и…
- А Петя не нужен.
- Петя хороший, он такой серьезный, такой боевой, такой петушок.
- Ты только ему этого не скажи.
- Почему? Ему очень нравится, когда я ему говорю «петушок».
- Однако интересный он тип…
Лена ухватилась крепче за его руки, потянулась к нему, глаза ее насмешливо смотрели в расширившиеся от страха зрачки Толика. Она вдруг оказалась так близко, он чувствовал запах ее кожи, который на расстоянии прятался за ароматом ее духов, он уже почти ощущал теплоту ее губ на своих и…
- Эй, есть тут кто? – послышался сверху крик
- Ты дверь не закрыла? – Толик соскочил, а Лена, прикрыв рот ладошкой, тихо сказала: «Ой».
Толик быстро пробежал по коридору, взметнулся вверх по лестнице, и, запыхавшийся, предстал перед покупательницей:
- Вы что-то хотели? – обратился он к сморщенной, но еще молодящейся старушке. Та зыркнула на него.
- Почем эта рамка? – спросила она довольно злобно.
Толик, не смотря на то, что под рамкой был ценник, ответил вполне учтиво:
- Пятьдесят.
- За это?
- Да. – кивнул, попытавшись передать на лице вселенскую скорбь. Сзади послышался звук тихо открывающейся двери – Лена пришла.
- Грабеж. – заявила старушка как-то уж слишком наигранно и привычно, даже сложилось ощущение, что она так говорит при каждом посещении любого магазина.
- Простите.
- Заверните, - и с особой едкостью добавила, - пожалуйста.
- Конечно.
Он достаточно быстро открыл шкафчик, достал коробочку с рамкой и едва ли не с поклоном возложил коробочку на прилавок перед старушкой. Она, в свою очередь, положила пятьдесят рублей, подождала, когда Толик выбил чек, и только после этого, убрала рамочку в свою безразмерную «сумочку» и, гордо воздев морщинистую голову, направилась к двери. Уже от самого входа, она, обернувшись, заявила:
- Устроили тут…
Вышла и Толик с Леной рассмеялись.
Утром они проснулись вместе.
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.