Два месяца. Ровно столько прошло с тех пор, как я захлопнул дверь нашей - теперь уже её - квартиры и перетащил свои коробки сюда. В новостройку. Третий этаж. Солнечно, тихо, и хозяйка, святая женщина, скинула цену.
После Кати, после этих последних месяцев, когда она растворялась в "работе" и "подругах", эта квартира казалась глотком чистого воздуха. Новая жизнь. Без вранья, без тягостных разговоров и взглядов в пол.
Будни наладились быстро. Работа программиста - это монотонный гул серверов и мерцание кода. Домой - либо заказная пицца, либо что-то простенькое сам. Спортзал три раза в неделю, чтобы гнать дурные мысли. Магазин через дорогу. Все по графику, как часы. Скучновато? Да. Но спокойно. Как затишье после бури. Я даже начал забывать, как пахли духи Кати. Почти.
Тем утром я был сонным. Ковырялся в тостере, пытаясь вытащить зажарившийся кусок хлеба, когда стук разорвал тишину. Я не ждал никого. Посмотрел в глазок - женщина. Незнакомая. Вроде обычная.
Открыл. Она стояла, чуть сгорбившись, с виноватой улыбкой.
- "Здравствуйте! Я ваша новая соседка, сверху, с пятого. Ирина. Переезжаю, коробки… Ох, и намучилась уже. Не поможете занести? Совсем чуть-чуть?" - Голос у нее был сипловатый, какой-то… - "Заплачу, конечно!" - добавила она поспешно.
Я машинально кивнул. Джентльменство, что ли. Или просто не выспался.
- "Деньги не надо", - буркнул я, надевая кроссовки. Она заулыбалась шире, но что-то в этой улыбке было не то. Как будто губы плохо слушались. Помню, подумал: "Наверное, устала. Переезд – ад".
Коробки были легкие, но неудобные. Мы молча сновали между лифтом и квартирой соседки. Я почти не смотрел на нее, больше на ступеньки. Запах в ее квартире ударил в нос - затхлый, едкий, как в старом подвале. Я поспешил закончить.
- "Спасибо огромное! Вы просто ангел!" - крикнула она мне в спину, когда уже уходил. Я только помахал рукой.
Ангелом я себя почувствовал ровно до следующего звонка в дверь. Через пару дней.
На пороге снова стояла Ирина. Но теперь… Теперь я ее разглядел. Волосы, темные и редкие, жирными прядями липли ко лбу и вискам. Кожа лица… Боже. Не просто прыщи. Это были бугры, красные, воспаленные, некоторые со струпьями или желтыми головками гноя. Как будто под кожей кипело что-то. И волдыри – мутные, вздутые. Руки, сжимавшие какую-то пластиковую миску, - с короткими, обломанными, грязными ногтями. А когда она заговорила, улыбнувшись, мелькнули зубы… Желто-коричневые, неровные. Как у старого курильщика, но ей-то на вид тридцать максимум.
- "Славочка! Привет!" - ее голос проскрипел. - "Я тебе пирожков принесла! В благодарность! Сама пекла!
Она протянула миску. И запах… Запах ударил сильнее, чем в ее квартире. Кисло-сладкий, тяжелый, с нотками чего-то протухшего. В миске лежали три… объекта. Сложно назвать это пирожками. Похоже на то, как если бы кого-то стошнило тестом серо-бежевого цвета и соседка слепила из этой массы бесформенные комки. Один даже как-то подтекал мутной жидкостью.
Меня чуть не вывернуло на месте. Желудок сжался в комок.
- "Спасибо, Ирина," - я сглотнул ком в горле, стараясь не дышать носом. - "Но я… я не голоден. Только позавтракал. Очень сытно."
Ее улыбка не дрогнула, но глаза, маленькие и глубоко посаженные, будто потускнели на секунду.
- "Ну как же так! Бери, бери, не стесняйся! Я старалась!" - Она сделала шаг вперед, на порог.
- "Правда, не надо. Спасибо. Мне пора на работу." - я начал закрывать дверь.
- "Ладно…" - протянула она, и в ее голосе зазвучала обида. - "Тогда в другой раз. Обязательно угощу!"
Дверь захлопнулась. Я прислонился к ней спиной. Сердце колотилось. Не от страха тогда, нет. От чистого, животного отвращения. Что это было? Как можно это есть? И как можно этим угощать?
Но я ошибался. Это был не конец. Это было только начало. Начало кошмара под названием "Ирина".
Она не отставала. Каждый день, а то и два раза в день - звонок или стук. И всегда с "гостинцами". Отказ ее не останавливал. Каждый раз "пирожки" или "рагу" выглядели все отвратительнее. Однажды она притащила "вареники". Сквозь полупрозрачное тесто просвечивало что-то серо-розовое, мокрое. Другой раз - "мясо в соусе". Кусок темно-бурого цвета, плавающий в жиже цвета ржавчины, от которой несло несвежей землей. А потом было "рагу". В миске, среди овощных обрезков, копошились маленькие белые червячки. Они извивались на поверхности, как рисовые зерна.
Отказ стал жестче: "Ирина, нет! Не приносите больше! Мне не надо!" Она кивала, улыбалась своими коричневыми зубами, а на следующий день - снова тут как тут. "Славочка, я тут супчик сварила, попробуй!" Запах от "супчика" пробивал даже через дверь.
Потом началось другое. "Случайные" встречи в подъезде. Я выхожу в 8:30 - а она уже топчется у лифта. "О, Славочка! Здравствуй! Куда путь держишь? А я вот тоже…" И шла рядом. Молча или бормоча что-то несвязное про погоду. Ее запах - смесь пота, дешевого одеколона и того самого затхлого духа из ее квартиры - висел в воздухе. Я ускорял шаг, она семенила следом. Говорил прямо: "Ирина, мне не по пути, пожалуйста, отстаньте". Она делала обиженное лицо, замедлялась, но потом все повторялось.
Она появилась в моем магазине. В мою субботу. Стояла у молочного отдела, тупо глядя на йогурты, но я видел, как ее глаза скользнули ко мне, когда проходил мимо. Схватил первое, что попалось под руку, и выбежал, будто от чумы.
Спортзал перестал быть убежищем. Наш зал - с большими панорамными окнами вдоль стены. Я разминался на беговой дорожке, глядя в ночное стекло, отражавшее зал. И вдруг… тень за окном. Темная, неподвижная. Я замедлил шаг. Присмотрелся. Это была она. Ирина. Стояла на тротуаре, в пятне света от фонаря, и смотрела. Прямо на меня. Ее лицо было как маска – без выражения, только глаза, казалось, впивались сквозь стекло. Меня бросило в холодный пот. Я слез с дорожки, пошел к силовым тренажерам в другой конец зала. Сердце колотилось. Через пару минут украдкой глянул в окна там. Она медленно перешла через дорожку и встала напротив новых окон. Снова. Неподвижно. Смотря. Как будто я был экспонатом в аквариуме, а она – холодным, безучастным наблюдателем. Тренировка была испорчена. Я ушел, чувствуя ее взгляд на спине даже через стены.
Работа оставалась единственным местом, куда она не могла проникнуть. Пропускная система. Но Ирина караулила снаружи. У входа или на остановке, когда я выходил вечером. Стояла, держа в руках какую-нибудь мерзкую упаковку с "едой", и смотрела. Просто смотрела.
А потом был тот ужасный день. Утро. Она снова подловила меня у двери. В руках - очередная пластиковая коробка. Что-то мерзкое шевелилось внутри под пленкой. Запах был таким, что у меня сжало горло.
- "Нет!" - вырвалось у меня резче, чем я хотел. - "Ирина, хватит! Уберите это! Я больше не хочу это видеть! Ни вас, ни вашу еду! Отстаньте!"
Ее лицо исказилось. Не обида. Что-то другое. Злость? Я не понял. Она не сказала ни слова. Просто стояла. Я захлопнул дверь и быстро оделся, чтобы уйти на работу. Сердце бешено колотилось. Выходя из подъезда увидел ее. Ирина стояла в тени, у мусорных баков. И пошла за мной.
Я ускорился. Она ускорилась. Я свернул за угол - она была там. Я почти бежал часть пути до офиса - ее тяжелое дыхание и шаркающие шаги слышались сзади. У входа в офис я рванул к турникетам, показав пропуск охраннику. Обернулся. Она стояла за стеклянной дверью, уставившись на меня. Лицо было багровым от быстрой ходьбы, волосы растрепались, слиплись на лбу. В руках - та самая коробка с шевелящимся содержимым.
Я не видел ее несколько часов. Пытался работать. Но образ лица соседки за стеклом преследовал. Около обеда ко мне подошел коллега Миша, с которым мы иногда ходили курить.
- "Слав, что за баба у входа торчит? С самого утра. Вроде как за тобой шла?" - он кивнул в сторону окна.
Я подошел к окну. Сердце упало. Она была там. Сидела прямо на бордюре напротив наших окон. Коробка стояла рядом. Ирина уставилась вверх, прямо на меня. И знала, что я вижу.
- "Это… соседка," - выдавил я. - "Та самая… жуткая. Которая достает…"
И в этот момент она открыла коробку. Достала оттуда большой ком того мерзкого месива. И… начала есть. Не просто есть. Она пожирала. Засовывала большие куски в рот, чавкая так громко, что звук, казалось, долетал сквозь стекло. Еда вываливалась у нее изо рта, падала на колени, на асфальт. Она мазала ее по лицу, по подбородку. Слюни и бурая жижа текли по подбородку. Потом кусок упал на грязный асфальт. Она наклонилась, подняла его, отряхнула пальцем что-то темное, прилипшее, и… с наслаждением запихала в рот. И все это время она не сводила с меня глаз. Глаз, в которых не было ничего человеческого. Только тупое, животное удовлетворение и… торжество. Она знала, что я смотрю. И ей это нравилось.
Меня затрясло. Отвращение и ужас сковали все тело. Я отвернулся. Весь день перед глазами стоял этот образ: грязное, перемазанное лицо, чавкающий рот, пальцы, шарящие по асфальту. Когда я выходил вечером, она все еще сидела там. Встала и пошла за мной. Молча. В десяти шагах. До самого подъезда. До самой моей двери. Я вбежал внутрь, запер все замки. Руки дрожали. Я понял: это не просто чудачка. Это что-то опасное. Границы стерты. Я в ловушке.
Три недели ада. Три недели постоянного ожидания ее появления, ее чавканья, ее взгляда. Я боялся выходить. Боялся оставаться. Ночью просыпался от каждого шороха в подъезде. Моя новая жизнь, моя солнечная квартира превратилась в клетку, стены которой сжимались все туже.
И вот она пришла. Не днем. Ночью. Глубокой ночью, когда сон только начал смазывать края реальности. Резкий, наглый стук в дверь. Не звонок. Стук. Тупой и настойчивый.
Сердце в груди оборвалось, потом забилось как бешеное. Кровь отхлынула от лица. Кто?.. Почему ночью?.. Я поднялся с кровати, как во сне, босые ноги ступали по холодному полу. Подошел к двери. Не включал свет. Прильнул к глазку.
Тьма в коридоре. Но свет от тусклой лампочки где-то в конце падал слабым пятном. И в этом пятне… лицо. Ее лицо. Прижатое вплотную к дверному полотну, к самому глазку. Искаженное. Глаза - огромные, выпученные, безумные. Губы растянуты в оскале, обнажая те самые желто-коричневые зубы. Но это было не самое страшное.
В ее руке, поднятой к уровню глаз, поблескивал длинный нож. Обычный кухонный нож для мяса. Тот самый, которым режут тушки. И она водила его острием по моей двери. Медленно. Царапая металл. Скрип. Тихий, тонкий, леденящий скрип ножа по металлу. Скрип… Скрип… Он впивался в мозг, в кости.
Она не стучала больше. Она царапала. Методично. Как будто помечая добычу. Или пробуя на прочность барьер между нами.
В глазах ее не было ни капли прежней навязчивой "ласки". Только холодная, животная решимость. И ожидание.
Я отпрянул от глазка, споткнулся, упал в прихожей. Паника, чистая, парализующая паника сжала горло. Пополз к тумбочке, где лежал телефон. Руки тряслись так, что я трижды промахивался мимо кнопок. Наконец набрал 102. Выдавил из себя хрип: "Моя дверь! Соседка! С ножом! Царапает дверь! Помогите! Адрес…" Голос срывался. Скрип за дверью не прекращался. Скрип… Скрип…
Полиция приехала быстро. Очень. Я услышал шаги, грубые окрики. Скрип прекратился. Потом - возня, крик Ирины, нечленораздельный, звериный, звон упавшего на плитку ножа. Потом тишина. Я не открывал, пока мне не постучали и не представились. В коридоре стояли два рослых сотрудника. Один держал в руках запечатанный в пакет нож. Другой вел Ирину. На ней были наручники и она не сопротивлялась. Просто шла, опустив голову. Но когда проходила мимо моей двери, она резко подняла лицо. И уставилась на меня. Улыбнулась. Широко. Губы растянулись в том же оскале, что был за дверью. Глаза сияли каким-то безумным торжеством. Меня передернуло.
Дверь закрылась. Я просидел в прихожей до утра. Не мог двинуться. Скрип ножа все еще звенел в ушах.
Прошло два дня. Я пытался вернуться к жизни. К рутине. Но страх сидел глубоко внутри. Каждый шорох за дверью - ледяной укол по спине.
В то утро я наливал кофе. Руки все еще дрожали. Для фона включил телевизор. Утренние новости. Яркий ведущий улыбался в камеру.
- "И переходим к главным новостям," - бодро сказал он. - "Вчера в нашем городе была задержана опасная преступница…"
Я машинально поднял голову. На экране - фотография. Знакомая до боли. Жирные волосы, прыщи, волдыри… Ирина.
- "…Ирина Соколова, 29 лет," - голос ведущего звучал жестко. - "Как выяснилось, ее разыскивали в связи с серией жестоких убийств. Жертвами стали трое ее сожителей…"
Я замер. Кофе в кружке вдруг показался ядом.
- "…Методы убийств, по данным следствия, были изощренными и крайне жестокими," - продолжал ведущий. - "Жертвам в еду подмешивались битое стекло, мелкие гвозди, другие инородные предметы… Также применялись отравления и непосредственные угрозы холодным оружием…"
Картинка сменилась. Мелькнул кадр - знакомая кухня. Ее кухня. Стол, плита… Место, где она "готовила" свои "гостинцы" для меня.
- "…Соколова длительное время находилась на принудительном лечении в психиатрической лечебнице в связи с тяжелым расстройством личности," - голос ведущего стал еще суше. - "Однако, по заключению врачей, в последнее время демонстрировала значительное улучшение состояния. Это позволило рассмотреть вопрос о ее досрочной выписке…"
На экране снова появилось ее фото. Безумные глаза смотрели прямо в мою душу.
- "…Как полагает следствие, улучшение было тщательно сымитировано. Целью Соколовой после выхода из лечебницы был поиск новой жертвы. По ее собственным показаниям, она искала…" - ведущий сделал паузу, - …"нового мужа".
Кружка выпала у меня из рук. Я стоял, глядя на экран, где ее лицо медленно таяло, сменяясь рекламой.
Слова повисли в воздухе моей солнечной, тихой квартиры.
Она не просто приносила мне гнилую еду. Она приносила мне свою любовь.
