Сыр слишком много о себе воображает. Он становится хозяином положения в корзине с провизией и придает запах сыра всему ее содержимому. Вы не можете сказать в точности — едите вы яблочный пирог, или сосиску с капустой, или клубнику со сливками. Все это кажется сыром. Сыр очень уж силен по части благоухания. Картинки по запросу Трое в лодке, не считая собаки Как-то раз один из моих друзей купил в Ливерпуле несколько головок сыра. Это был изумительный сыр, острый и со слезой, а его аромат мощностью в двести лошадиных сил действовал с ручательством в радиусе трех миль и валил человека с ног на расстоянии двухсот ярдов. Я как раз оказался в Ливерпуле, и мой друг, который должен был остаться там еще дня на два, спросил, не соглашусь ли я захватить этот сыр в Лондон. - С удовольствием, дружище, — ответил я, — с удовольствием! … Мне принесли сыр, и я погрузил его в кеб. Это было ветхое сооружение, влекомое беззубым и хромоногим лунатиком, которого его владелец в разговоре со мной, забывшись, назвал лошадью. Я положил сыр наверх, и мы припустились аллюром, который мог бы сделать честь самому быстрому из существующих паровых катков, и все шло превесело, словно во время похоронной процессии, пока мы не завернули за угол. Тут ветер пахнул ароматом сыра в сторону нашего скакуна. Тот пробудился от транса и, в ужасе всхрапнув, помчался со скоростью трех миль в час. Ветер продолжал дуть в том же направлении, и не успели мы доехать до конца улицы, как наш рысак уже несся во весь опор, развивая скорость до четырех миль в час и без труда оставляя за флагом всех безногих калек и тучных леди. Чтобы остановить его у вокзала, кучеру потребовалась помощь двух носильщиков. И то им, наверное, это не удалось бы, не догадайся один из них набросить свой платок на ноздри лошади и зажечь обрывок оберточной бумаги. Я купил билет и гордо прошествовал на платформу со своим сыром, причем люди почтительно расступались перед нами. Поезд был переполнен, и я попал в купе, где уже было семь пассажиров. Какой-то желчный старый джентльмен попытался протестовать, но я все-таки вошел туда и, положив сыр в сетку для вещей, втиснулся с любезной улыбкой на диван и сказал, что сегодня довольно тепло. Прошло несколько минут, и вдруг старый джентльмен начал беспокойно ерзать. — Здесь очень спертый воздух, — сказал он. — Отчаянно спертый, — сказал его сосед. И тут оба стали принюхиваться и скоро напали на верный след и, не говоря ни слова, встали и вышли из купе. А потом толстая леди поднялась и сказала, что стыдно так издеваться над почтенной замужней женщиной, и вышла, забрав все свои восемь пакетов и чемодан. Четверо оставшихся пассажиров некоторое время держались, пока мужчина, который сидел в углу с торжественным видом и, судя по костюму и по выражению лица, принадлежал к мастерам похоронного дела, не заметил, что это наводит его на мысль о покойнике. И остальные трое пассажиров попытались пройти в дверь одновременно и стукнулись лбами. Я улыбнулся черному джентльмену и сказал, что, видно, купе досталось нам двоим, и он в ответ любезно улыбнулся и сказал, что некоторые люди делают из мухи слона. Но когда поезд тронулся, он тоже впал в какое-то странное уныние, а потому, когда мы доехали до Кру, я предложил ему выйти и промочить горло. Он согласился, и мы протолкались в буфет, где нам пришлось вопить и топать ногами и призывно размахивать зонтиками примерно с четверть часа, потом к нам подошла молодая особа и спросила, не нужно ли нам чего. — Что вы будете пить? — спросил я, обращаясь к своему новому другу. — Прошу вас, мисс, на полкроны чистого бренди, — сказал он. Он выпил бренди и тотчас же удрал и перебрался в другое купе, что было уже просто бесчестно. Начиная от Кру, купе было предоставлено полностью в мое распоряжение, хотя поезд был битком набит. На всех станциях публика, видя безлюдное купе, устремлялась к нему. «Мария, сюда! Скорей! Здесь совсем пусто!» — «Давай сюда, Том!» — кричали они. И они бежали по платформе, таща тяжелые чемоданы, и толкались, чтобы скорее занять место. И кто-нибудь первым открывал дверь, и поднимался по ступенькам и отшатывался, и падал в объятия следующего за ним пассажира; и они входили один за другим, и принюхивались, и вылетали пулей, и втискивались в другие купе или доплачивали, чтобы ехать первым классом. С Юстонского вокзала я отвез сыр в дом моего друга. Когда его жена переступила порог гостиной, она остановилась, нюхая воздух. Потом она спросила: — Что это? Не скрывайте от меня ничего. Я сказал: — Это сыр. Том купил его в Ливерпуле и просил отвезти вам. И я добавил, что она, надеюсь, понимает, что я тут ни при чем. И она сказала, что она в этом не сомневается, но когда Том вернется, у нее еще будет с ним разговор. Мой приятель задержался в Ливерпуле несколько дольше, чем ожидал; и через три дня, когда его все еще не было, меня посетила его жена. Она сказала: — Что вам говорил Том насчет этого сыра? Я ответил, что он велел держать его в прохладном месте, чтобы никто к нему не притрагивался. Он сказала: — Никто и не думает притрагиваться. Том его нюхал? Я ответил, что, по-видимому, да, и прибавил, что ему этот сыр как будто пришелся очень по душе. — А как вы считаете, — осведомилась она, — Том будет очень расстроен, если я дам дворнику соверен, чтобы он забрал этот сыр и зарыл его? Я ответил, что после такого прискорбного события вряд ли на лице Тома когда-нибудь вновь засияет улыбка. Вдруг ее осенила мысль. Она сказала: — Может быть, вы возьметесь сохранить сыр? Я пришлю его к вам. — Сударыня, – ответил я, — лично мне нравится запах сыра, и поездку с ним из Ливерпуля я всегда буду вспоминать, как чудесное завершение приятного отдыха. Но в сем грешном мире мы должны считаться с окружающими. Леди, под чьим кровом я имею честь проживать, — вдова, и к тому же, насколько я могу судить, — сирота. Она решительно, я бы даже сказал — красноречиво, возражает против того, чтобы ее, как она говорит, «водили за нос». Мне подсказывает интуиция, что присутствие в ее доме сыра, принадлежащего вашему мужу, она расценит как то, что ее «водят за нос». А я не могу позволить, чтобы обо мне говорили, будто я вожу за нос вдов и сирот. — Ну что ж, — сказала жена моего приятеля, — видимо, мне ничего другого не остается, как взять детей и поселиться в гостинице, пока этот сыр не будет съеден. Я ни одной минуты не стану жить с ним под одной крышей. Она сдержала слово, оставив дом на попечение поденщицы, которая, когда ее спросили, сможет ли она выдержать этот запах, переспросила: «Какой запах?», а когда ее подвели к сыру вплотную и велели как следует понюхать, сказала, что чувствует слабый аромат дыни. Отсюда было сделано заключение, что создавшаяся атмосфера сравнительно безвредна для этой особы, и ее решили оставить при квартире. За номер в гостинице пришлось заплатить пятнадцать гиней; и мой друг, подведя общий итог, сосчитал, что сыр обошелся ему по восемь шиллингов и шесть пенсов за фунт. Он сказал, что хотя очень любит полакомиться кусочком сыра, но этот ему не по карману; поэтому он решил отделаться от своей покупки. Он бросил сыр в канал, но его пришлось выловить оттуда, потому что лодочники с барж стали жаловаться. У них начались головокружения и обмороки. Тогда мой приятель в одну темную ночь прокрался в приходскую покойницкую и подбросил сыр туда. Но следователь по уголовным делам обнаружил сыр и страшно расшумелся. Он заявил, что под него подкапываются и что кто-то вздумал воскрешать покойников с целью добиться его отставки. В конце концов моему другу удалось избавиться от сыра, увезя его в один приморский городок и закопав на берегу. Городок тотчас же после этого приобрел большую известность. Приезжие говорили, что никогда раньше не замечали, какой тут целебный воздух — просто дух захватывает, — и еще многие годы слабогрудые и чахоточные наводняли этот курорт»
