© Гектор Шульц

Глава первая.
Глава вторая.
Глава третья.
Глава четвертая.
Глава пятая.
Глава шестая.
Глава седьмая.

Глава восьмая. Взросление.

Лето 2007 выдалось жарким. Еще в июне палящее солнце выжгло к чертям собачьим всю зелень, растопило асфальт и выгнало народ на речку и за город. Но у некоторых из нас была своя жара: универ и экзамены. И если Кир спокойно мог свалить со знакомыми купаться и пить пиво, то остальные с головой погрузились в учебу. Лаки погрязла в философах и религиозных учениях, Жаба в архитектуре, я до утра сидел над конспектами по органической химии, Лялька учила физику, а Ирка ломала голову над высшей математикой.

Мы выдохнули только в конце июля, когда собрались на хате у Дим Димыча и ярко отпраздновали еще один переход во взрослую жизнь. Да так, что Димыч чуть свой диплом в сортире не утопил на радостях. Лишь я нет-нет да и косил взгляд на запертую спальню родителей Димки, ожидая, что дверь откроется и к нам выйдет Леська.

— Нет, брат, — улыбнулся Дим Димыч, перехватив мой взгляд. — Не приедет она.

— Так заметно? — криво улыбнулся я, доливая в стакан коньяк.

— Ага, — кивнул он и, вздохнув, добавил: — Леська ща в разъездах по Европам. Работы, говорит, жопой жуй. Некогда. Но на новогодние праздники обещала приехать.

— Понятно, — ответил я и, закурив сигарету, откинулся в кресле. Дим Димыч чуть подумал, а потом просиял, словно вспомнив, что-то важное.

— Слушай, Мих, а ты что делаешь на этих выходных?

— Да ничего вроде. Отдыхать буду, — пожал я плечами. — Может, на речку сгоняем компашкой. Солёный вон шоколадный, блядь, как Пьер Нарцисс. А мы как вши бледные. А что ты хотел?

— Да мы тут с Катькой хотим к Лешему на выходных сгонять. В лесок. Он избу себе построил на берегу озера. Дикий край, Миха, прикинь? Природа, шашлычки, водочка, гитарка. Красота же. Я о чем. Может, вы с Лялькой впишетесь? Катьке скучно не будет, да и мы сможем спокойно погудеть. Обмоем дипломы, так сказать.

— Искуситель, блядь, — проворчал я и, повернувшись, нашел Наташку, после чего крикнул. — Ляль! Пойди сюда, пожалуйста.

— Ась? — спросила она, подсев к нам. Я вкратце рассказал о предложении Димки, и Лялька широко улыбнулась. — Конечно, поехали. Я от духоты этой с ума сойду скоро.

— Ну и славно, — ответил Дим Димыч, шлепнув себя по коленке ладонью. — За это надо выпить!

Субботним утром мы погрузились с Лялькой в машину Дим Димыча и под орущего из динамиков Кипелыча свалили из расплавленного города. Два часа нормальной дороги, еще час раздолбанной, и мы подъехали к озеру, где стояла избушка Лешего, хотя избушкой этот домик мог назвать только сам Леший.

Двухэтажный домик, зеленый двор, несколько хозпостроек у ближнего края леса, старенькая «Нива» зеленого цвета, доставшаяся Лешему от отца, и серебрящаяся водная гладь совсем рядом. Сам хозяин уже спешил к нам, веселя девчонок внешним видом. Леший, судя по всему, дрова рубил, потому что насквозь мокрая футболка, вся в стружке, небрежно висела на левом плече, а торс блестел от пота.

— Запахнись, Лёня, — широко улыбнулся Димыч, выходя из машины.

— Нехай глядят на нормального мужика, — пророкотал Леший и обнял нас с Димкой по очереди. — Как добрались?

— Спеклись, блядь, в машине, — пожаловался я. Леший улыбнулся и махнул рукой на озеро.

— Так пойдите освежитесь. А я пока с дровами закончу, — он повернулся к Катьке и Ляльке и указал рукой на дом. — А вы, бабоньки, дуйте в дом и переодевайтесь. Комнат свободных много, берите любые. Вер!

— А? — откликнулась из дома жена Лешего. Она вышла на крыльцо, и я невольно улыбнулся. Вера была под стать мужу. Крепкой и высокой деревенской бабой. Такой, что коня на скаку поленом убьет.

— Покажи девчатам, куда вещи кинуть…

— Ну, что, погнали, Дьяк? Кто последний, то лох! — усмехнулся Дим Димыч и резко сорвался с места, на ходу сбрасывая с себя одежду. Я покачал головой, улыбнулся и бросился за ним.

Прохладная вода сразу освежила тело и голову. Рядом плескался Димыч, похожий на большого волосатого тюленя, а потом в озеро влетели и наши девчата. Как и полагается, с визгом и криками. Лялька сразу повисла на мне, причем на её лице горела такая искренняя и радостная улыбка, что я невольно залюбовался. Димыч развлекался тем, что пугал Катьку. Он нырял и хватал её под водой за ноги, а потом, утащив вниз, выныривал и заходился диким ржачем.

Накупавшись, мы выбрались на берег и развалились на зеленой травке прямо на берегу. Солнце, сияющее в небе, сильно припекало, поэтому меня ожидаемо разморило. Очнулся я лишь в тот момент, когда Димыч, заручившись поддержкой девчонок, набрал на дне жидкой грязи и вывалил все на меня. Последовал второй заход в озеро, а потом на берег вышел Леший и сказал, что пора обедать. На миг я вспомнил детство и деревню. Бабушку, которая звала нас с папкой кушать. Горячий борщ, в котором ложка стояла, настолько густым он был. Холодная самогонка, которую бабушка наливала отцу. Широкий ломоть хлеба, натертый солью и чесноком. И мелкий я, дрыгающий ногами в нетерпении, когда мне разрешат выйти из-за стола.

— Ну, будем, — коротко сказал Леший, поднимая стопку водки. Мы подняли свои и, чокнувшись, выпили. — А теперь налетай, пока горячее.

— Блин, Вер, какой суп-то шикарный, — изумился я, когда проглотил первую ложку. Вера тихонько засмеялась и кивнула, благодаря за похвалу. Леший тоже расплылся в улыбке.

— Свое все. Картоха, лучок, грибочки, мясо, — сказал он, шумно орудуя ложкой. — Потому и вкусно.

— Лёнь, ты как такое место умудрился-то найти — спросил я, когда мы снова выпили и перешли к жареной картошке с грибами. — Ладно, ебеня, но красиво как. Лес, озеро.

— Бандюк тут местный землю выкупил, — улыбнулся Леший. После обеда его лицо раскраснелось, а водка добавила словоохотливости. — Дачи строить хочет на другом берегу. Для друзей своих. Меня ему товарищ посоветовал. Встретились, поговорили, выпили. Он и предложил свой дом тут построить, помочь обещал.

— Не бесплатно же? — тихо спросила Лялька, чуть напрягшись.

— Нет, конечно. За порядком присматривать надобно, друзей его в лес водить на охоту, да по грибы. Мол, зажрались они там в городе, а так — новое что-то, отдых на природе и все дела.

— Неплохо, — кивнул я. Лялька тоже расслабилась, заставив меня улыбнуться. — Наташка поди решила, что ты тут неугодных топить будешь.

— Враки! — возмутилась она и хихикнула, когда мы с Лешим рассмеялись. — Ну тебя.

— Так что мы тут домик построили, до города недалеко, если что. Места тихие. С осени тут стройка начнется, а там уже я работать начну, — закончил Леший. Он давно поел и сейчас просто сидел на стуле, огромный, как медведь, сплетя на груди могучие руки. — Так, вы доедайте, и пойдем баньку готовить. А девчата пока отдохнут.

— У тебя и банька есть? — удивился Дим Димыч.

— Все как людей, — усмехнулся Леший. — Но такой баньки ни у кого нету. Сами увидите.

Леший не соврал. Я выскочил из бани спустя десять минут и скачками понесся к озеру вместе с Наташкой. Дим Димыч и Леший, сидящие возле небольшого костерка, огласили ночную тишину своим хохотом, а когда мы вылезли и присоединились к ним, еще долго усмехались.

— На, кроха, выпей, — пробасил Леший, протягивая Наташке металлическую кружку, над которой поднимался пар. — Спать будешь, как младенчик.

— Спасибо, — кивнула Лялька и сделала осторожный глоток, после чего изумленно посмотрела на улыбающегося Лешего. — Вкусно как!

— Чаёк мой, — гордо пояснил он. — Сам завариваю. Травы там всякие нужные, все своё, из леса. Давай, Миха, тоже пригуби.

— Ох, крепкий, — поморщился я, сделав внушительный глоток. Но несмотря на крепость, я почувствовал те самые «травы», о которых говорил Леший.

— В городе такого не попьете, — улыбнулся Дим Димыч, обнимая Катьку. — Лёнька на попойках всегда его заваривал. Утром встанешь, башка трещит и на части разваливается, а чай его выпьешь и через десять минут огурцом. А если перепить, то обосрешься. Лобок как-то переборщил…

— Ну шо ты пиздишь, — добродушно хмыкнул Леший. — Лобок обосрался потому, что огурцы соленые молоком запил. А потом чаем сверху шлифанул. И не моим, а твоим. Пьете дрянь всякую.

— Димыча память уже подводит, — кивнул я. — Скоро ослепнет и тоже будет под себя сраться.

— Иди ты в жопу, — рассмеялся Димка и, вздохнув, посмотрел на звездное небо. — Красиво у тебя тут, Леший.

— Красиво, — согласился тот. — Иногда о времени вообще не думаешь. Сидишь, на небо смотришь, и хорошо.

— Хорошо, — протянула Лялька, прижавшись ко мне. Она зевнула и рассмеялась, увидев мою улыбку. — Пойду я спать, наверное.

— Да мы все пойдем, — Димыч тоже зевнул, запуская цепную реакцию.

— Жопа ты, — зевнул и я, после чего поднялся с бревна и с хрустом потянулся. — Доброй ночи, народ.

— Доброй, — нестройно протянули все.

Но стоило лечь в кровать, как сон моментально убежал. Из окна тянуло ночной прохладой и пахло лесом и землей. Перевернувшись на бок в пятый раз, я в итоге вздохнул и вылез из-под одеяла. Затем, взяв сигареты, на цыпочках вышел из комнаты и, спустившись по лестнице, отправился на свежий воздух.

Костер уже догорел, но угли еще светились красным. Поэтому я уселся рядом и протянул к жару ладони. Затем вытащил из куртки фляжку с коньяком, которую мне подарила Лялька, и сделал глоток. Сигарета же и вовсе настроила на философский лад. Не хотелось ничего делать. Хотелось просто сидеть и смотреть на звезды. Думать о чем-нибудь прекрасном. Хмыкнув, я достал телефон и включил аську. Пролистал по привычке контакты и замер, увидев Леськин ник. Он по-прежнему горел красным, как и все дни до этого.

— Миш, ты чего не спишь? — я вздрогнул, услышав Лялькин голос. — Прости, не хотела пугать.

— Все нормально. Задумался просто, — улыбнулся я и подвинулся, чтобы она села. — Ты чего тут бродишь?

— Тоже не спится. Вроде иззевалась вся, а как в кровать легла, так все, — Лялька поежилась и благодарно улыбнулась, когда я снял куртку и накинул ей на плечи.

— Леший предупреждал, что с непривычки бодряк можно словить, — зевнул я и, притянув Наташку к себе, чмокнул в щеку. — Не холодно?

— Не. Хорошо наоборот, — промурлыкала она, обхватывая мою руку. Я заглянул в её глаза и увидел в них привычную грусть.

— Ты чего? — тихо спросил я. Она пожала плечами и вздохнула.

— Да так. Мысли всякие. Что теперь делать, куда идти. Столько предложений, ужас. В интернет залезла, аж удивилась.

— Махонькие физики всем нужны, — рассмеялся я, заставив и её улыбнуться.

— Наверное, — хмыкнула она и снова загрустила.

— Наташ, в чем дело? — вздохнув, спросил я.

— Да дома проблемы, — ответила она неопределенно и махнула рукой. — Забей.

— Не могу, — упрямо мотнул я головой. — Ты вообще ничего не рассказываешь. Но я-то вижу.

— Что видишь? — испуганно спросила Лялька, изменившись в лице. Я обнял её и улыбнулся.

— Много чего. Но жду, когда ты сама расскажешь.

Лялька отстранилась и, вытащив из кармана куртки пачку сигарет, закурила.

— Я тебе, помню, сказку обещала, — тихо сказала она, выпуская колечко в звездное небо. — Сейчас расскажу.

— Давай, — улыбнулся я, но Наташка на улыбку не ответила. Она словно боролась сама с собой, а потом, уставившись на тлеющий костер, заговорила.

— Папка умер, когда мне семь было, — начала она, покусывая губы. Я попытался обнять её, но Лялька покачала головой. — Мамка недолго горевала. Через год, как положено, она домой нового мужика привела. Петра Александровича. Да, он так представился, а потом оказалось, что его только так и надо называть. Сначала все нормально было. Петр Александрович заходил к нам в гости, не слишком часто, ссылаясь на работу. А работал он бухгалтером в нефтяной конторе на севере, только удаленно. Иногда срывался, конечно, и уезжал на две недели, а иногда и на месяц-два. Всегда с подарками возвращался, — отстраненно улыбнулась Лялька. — То книжек привезет, то сладостей, то варенья из шишек, то маме серьги золотые. Года три он так наскоками появлялся, со мной всегда милым и добрым был. А потом они с мамой расписались. Я тогда так радовалась, Мишка. Мама все сомневалась, боялась, перепроверяла чувства. А как она улыбалась, когда мы застолье наконец-то устроили. Я давно её такой не видела. Меня, понятно, на ночь соседям сбагрили, а утром, когда я домой вернулась, увидела, как Петр Александрович на кухне чай пьет. В трусах.

— Бывает, — улыбнулся я, но Лялька осталась серьезной. Она продолжала изучать взглядом и говорила монотонно и быстро, словно пыталась побыстрее закончить.

— Я удивилась, конечно, — продолжила Лялька. — А он широко улыбнулся, подозвал к себе и конфету из ящика достал. Потом на колени себе посадил и сказал, что отвезет нас с мамой на море. Представляешь? Я море тогда только по телевизору видела. Наша речка так, мелочь. А тут море… И мы поехали через три дня. На целую неделю, представляешь?

— Ага, — кивнул я, внимательно наблюдая за Лялькой. В ее глазах набухли слезы, но голос пока оставался таким же ровным.

— Эта поездка — единственное счастливое воспоминание. На миг мы были настоящей семьей. Петр Александрович покупал мне кукурузу на пляже, когда гуляли по городу — сладкую вату. Фрукты, какие хочешь и в любых количествах. Шоколадки… — Лялька кашлянула и искоса посмотрела на меня. — А однажды я поранилась на пляже. На стекло наступила. Он меня в номер на руках отнес, ранку промыл, обработал там все и бинтом замотал. И еще два дня потом на спине своей катал, когда мы гулять ходили и у меня нога болела. Я так не хотела возвращаться, но пришлось. Петр Александрович тогда сказал, что мы на следующее лето еще раз поедем. Только за границу. Много ли ребенку надо, в самом деле. А через год он меняться начал. Мне тогда двенадцать было.

— Все нормально? — спросил я, когда Лялька вдруг замолчала. Она, закусив губу, кивнула и взяла у меня из рук фляжку с коньяком. — Если…

— Нет, я расскажу, Миш. Только не перебивай, хорошо? — попросила Лялька и я, кивнув, тоже сделал глоток коньяка. Почему-то внутри зрела уверенность в грядущем пиздеце. — Я как-то после школы домой пришла. Мама на работе была, а Петр Александрович дома. Сидел в трусах на кухне и читал книжку. Он еще сигареты такие странные тогда курил. Со сладким дымом. Когда я пришла, он что-то засуетился резко. Спросил, не голодна ли я, даже чай сделал. А потом… — Лялька сбилась на секунду, прочистила горло и опустила голову. — А потом затащил меня в комнату и начал трогать.

Я промолчал, хотя от гнева моментально закипела кровь. Пришлось стиснуть зубы и побороть желание обнять Наташку. Ей сейчас не объятия были нужны, а тот, кто выслушает. И я слушал, несмотря на тот пиздец, что творился у меня в душе. Каждое её слово вбивалось в сердце, словно ржавый гвоздь. Но я слушал, как и обещал.

— Он начал меня трогать, а потом вдруг убежал из комнаты, когда я заплакала. Позже я нашла его в туалете, где он дрочил. Я тогда не понимала, что он делает. Хули требовать от двенадцатилетней девчонки, у которой еще игры и подруги в голове, — грустно улыбнулась Наташка, истерично колупая ногтем бревно, на котором сидела. — Потом он подошел ко мне и даже извинился. Сказал, что случайно все получилось, и попросил маме не говорить. И я промолчала. А через неделю он пришел ко мне в комнату, когда я спала, и снова начал трогать. Я снова промолчала. Испугалась до ужаса и несколько дней потом рыдала в подушку, боясь, что он снова придет. Мама и не догадывалась, что он делает. А я боялась. Просто боялась сказать ей. Но это еще не конец, Мишка. Через два года его намеки стали очевиднее. Он мог шлепнуть меня по заднице, когда я заходила на кухню, чтобы сделать себе чаю перед школой. Мог зайти в ванную, когда я купалась. Еще и орал, если я запиралась на щеколду. Но хуже всего были его глаза, — Наташку передернуло, и она, подавшись вперед, плюнула в тлеющий костер. — Жадные, блядь, глаза. Он смотрел на меня с такой жадностью, что страшно становилось. Когда они с мамой устраивали посиделки с гостями, я всегда сваливала к подругам. Знала, что он придет ночью. И простым «трогать» точно не ограничится. Конечно, он пытался запретить мне ночевать у подруг, но хуй там плавал. Чем старше я становилось, тем сильнее становилось желание сбежать из дома. Жалко было только маму. А после выпускного она меня тоже разочаровала. Я тогда перебрала неслабо и домой пьяная заявилась. Заблевала коридор и послала нахуй Петра Александровича. Этот гондон ко мне ночью пришел. Думал, что я в отключке. А я так заорала, что, наверное, весь дом перебудила. Когда мамка в комнату влетела, он в уголке стоял и боялся. Первый раз я увидела страх в этих жадных глазах. Естественно, я рассказала маме, как он меня трогал, как потом дрочил в туалете, как ходил в мою спальню по ночам, — Лялька скривилась и заплакала. — А она не поверила. Сказала, что я просто пьяная пиздаболка. Что ревную её к нему, вот и выдумываю всякое. И ушла. Просто, блядь, ушла спать дальше. Хорошо, что ему хватило ума тоже уйти. А я только убедилась в том, что нахуй никому не нужна. Ты не представляешь, как я хотела получить комнату в общаге, когда поступила в универ. Но не повезло. Свободных не было. Их отдали льготникам и деревенским. Я хотела снять квартиру, да где денег найти. Тут или учись, или пиздуй полноценно работать. И я решила дотерпеть. Не знала только, что у Петра Александровича совсем крышу сорвет нахуй. Помнишь тот концерт «Каннибалов», когда ты вытащил меня из толпы? Я тогда из дома съебалась, когда он меня чуть не выебал. Когда у него не получилось, он меня просто избил. Но бил избирательно. Так, чтобы синяков не было. В итоге я у мамки деньги спиздила, к тетке пришла и попросила место в поезде, чтобы на концерт сгонять. Ну а вернувшись, я мамке прямо сказала, что пока этот уебок дома, я ночую у друзей. Хвала богам, что он уезжал часто в командировки. Тогда я возвращалась и могла спокойно спать в своей комнате, зная, что этот извращенец меня не выебет. Пару раз мы пересекались, он извинялся, но хуй там плавал, Мишка. Однажды он меня в подъезде зажал и палец в пизду засунул. Я тогда даже заорать не смогла, парализовало от страха, — скрипнула зубами Наташка. — После того случая я из дома ушла. С концами. Кантовалась то у тебя, то у Кира, то у своих друзей. Таскала с собой сумку с вещами и молчала. Изредка только в гости заходила, чтобы маму проведать. И то уточняла, дома ли Петр Александрович. Такая вот сказка, Миш. Ты первый, кому я её рассказываю.

— Больше он тебя не тронет, — через пару минут тишины ответил я. Закурив сигарету, я глубоко затянулся и посмотрел на небо. Интересно, на этих далеких звездах такая хуйня тоже случается? Или лишь человек настолько ебанутый? — Обещаю, Наташ. Можешь у меня пока жить. Мамка, думаю, не против будет.

— Спасибо, — вымученно улыбнулась она, и я заметил, что лоб Ляльки блестит от пота, настолько тяжело дался ей рассказ. — Я хотя бы выговорилась. Не представляешь, как тяжело это в себе держать.

— Не представляю, — согласился я и, обняв её, отхлебнул коньяка из фляги. — Пойдем спать?

— Не. Я сейчас не усну.

— Значит, посидим вдвоем. Столько, сколько нужно, — вздохнул я, обнимая Наташку за плечи.

Когда мы вернулись и Наташка поехала к Вике и Колумбу, у которых сейчас жила, за вещами, я, пользуясь моментом, набрал Киру. Тот ответил не сразу, и судя по голосу, не только мы хорошо отдохнули на природе.

— Бля, Дьяк, — простонал он. — Девять утра. Ты охуел вообще?

— Помощь твоя нужна, — буркнул я, стоя на балконе и выкуривая третью сигарету подряд.

— Чо случилось? — без шуточек спросил Кир и выругался, видимо, врезавшись ногой в стол. — Блядь! Больно-то как, сука…

— Типа одного надо отпиздить. Один не справлюсь, бздливый он и съебаться может, да и я берега попутать могу, — ответил я.

— Чо за тип? — чуть подумав, ответил Кир. Его голос звучал приглушенно. Не иначе поставил телефон на громкую связь и спешно одевался.

— Лялькин отчим.

— Нихуя себе струя, — присвистнул Кир и голос стал громче. — Чо случилось, брат? Говори.

— Не могу, — вздохнул я. — Наташке обещал.

— Похуй. По хуйне ты меня бы беспокоить не стал, — хмыкнул он. — Где встречаемся?

— Давай вечером у её дома. Часов в девять. Адрес запомнишь?

— Блядь. А хули я тогда одевался, — ругнулся Кир и, выслушав адрес, буркнул: — Ладно. Подвалю. Увидимся.

— Увидимся, — ответил я и убрал мобильник в карман. Затем, докурив, я заглянул в кладовку, вытащил из нычки свой кастет и, одевшись, вышел из дома. Я знал, где живет Лялька, а вот как выглядит Петр Александрович, нет. Надо было исправить этот недостаток.

В шесть вечера я был у Лялькиного дома. Перед этим я отдал ей ключи от своей квартиры, чмокнул в щеку и, позвонив, предупредил мамку, сказав, что Наташка немного поживет с нами. Мама без проблем согласилась, а я знал, что с Наташкой они сразу найдут общий язык. Но сейчас меня волновало другое.

Лялька жила в Грязи, таком же отбитом районе, как и наш. Но днем туда худо-бедно можно было соваться. Естественно я видел, какими заинтересованными взглядами меня провожает местная гопота, но то ли рожа у меня была сильно злая, то ли им было лень, но до меня так никто и не доебался. Даже несмотря на то, что я шел в косухе с торбой за спиной и с привычной цепью на бедре.

Мне отчасти повезло, потому что квартира, где жила мать и отчим Наташки, находилась на первом этаже, поэтому я занял место на лавочке напротив и стал ждать. Однако ждать пришлось час, прежде чем дверь в подъезд открылась и на улицу вышла мать Наташки с высоким черноволосым мужиком. Я сразу понял, что это и есть Петр Александрович собственной персоной. А еще я понял, почему Наташкиной матери похуй на дочь. Она была в дичайшее говно и, если бы ее не поддерживали под руку, точно бы ебнулась.

Парочка, не обращая на меня внимания, весело ворковала у подъезда, пока возле них не остановилось такси, в которое они, собственно, и загрузились. Тут я чертыхнулся. Хуй знает, во сколько они вернутся и насколько пьяными. А мне хотелось поговорить с этим уродом по трезвяку.

Через два часа к подъезду подвалил и Кир, которого я сначала не узнал. Он надел черный балахон и накинул капюшон на голову так, что лица было почти не видать в сумерках. А когда он подошел ближе, я в который раз удивился. Кир был трезв, как стекло.

— Как оно, братка? — спросил он, пожимая руку.

— Ждем, — коротко ответил я. — Свалили они на такси куда-то часа два назад.

— Блядь, — ругнулся Кир, доставая сигареты. — В порожняк скатались получается?

— Подождем, — мотнул я головой. — Торопишься?

— Не, ты чо. Вечер свободен, особенно для такого, — колко усмехнулся он и наклонился ко мне. — Чо там за мутная тема с отчимом Лялькиным, Мих?

— Ты мне веришь? — вопросом на вопрос ответил я. Кир, почти не задумываясь, кивнул. — За дело его отпиздить надо.

— Сильно?

— Очень сильно.

— Ладно. Своих в обиду не даем, — вздохнул он и присел рядом на лавку. Мы посидели в тишине еще два часа, пока к нам не подвалило пьяное тело и не попыталось стрельнуть сигаретку. Телу не повезло. Мы с Киром были не в настроении.

— Здорово, пацаны! — промычал жирный, неопрятного вида мужик. Мы промолчали и проигнорировали протянутую руку, заставив жирного напрячься. — Не местные, что ли? Не признали?

— Ты, блядь, чо, Кустурица? — зло бросил я, — чтобы тебя узнавать? Пиздуй дальше, а.

— Слышь! — возмутился жирный. Он еле стоял на ногах, и от него за километр разило перегаром. — Ты тут у любого за Кота спроси. Подтвердят, что я ровный…

— Ну так и пиздуй, пока кривым не стал, — буркнул Кир, закуривая сигарету. Пламя зажигалки ненадолго осветило его лицо, и жирный попятился.

— Иди, иди, — поторопил я жирного, увидев, как во двор заезжает машина.

— Не, ну рубасов писят хоть… — жирный не договорил, потому что Кир коротко врезал ему по печени, заставив мужика осесть.

— Заебал, — пояснил он и кивнул в сторону подъехавшей машины. — Наш?

— Наш, — кивнул я, смотря, как Лялькина мать пытается выбраться из такси. Отчим же был куда трезвее, чему я мысленно порадовался. Он прищурился и посмотрел в темноту, правда, тут же расслабился, когда до него донесся пьяный стон Кота. Судя по запаху ровный пацан обосрался.

— На первом этаже света нет, — шепнул мне Кир, когда парочка с трудом открыла дверь в подъезд. — Баба на мне, мужик твой.

— Пихни её просто в квартиру и все, — буркнул я, поднимаясь с лавочки. — Потом им займемся. Погнали!

Мы следом за парочкой влетели в подъезд. И вовремя, потому что отчим Наташки уже открывал дверь. Дальше сработали чисто. Кир, отпихнув мужика, толкнул мать Ляльки в коридор и захлопнул дверь, а я, заломав мужику руку, заставил того нагнуться и врезал коленом по подбородку.

— Кхы… — выплюнул он что-то белое на пол, а мы уже тащили его наверх, к техническому этажу, пока он не оклемался. Тут нам снова повезло, потому что дверь на чердак была открыта, и мы без проблем затащили туда мужика.

— Заткнись, пидор, — рыкнул я, когда мужик попытался вырваться и вяло взбрыкнул ногой.

— Вы офиблись! — прошипел он. Лунный свет, падавший на его лицо, делал мужика похожим на мертвеца.

— Петр Александрович? — уточнил Кир и, хрустнув шеей, улыбнулся, когда мужик кивнул. — Значит, не ошиблись.

— Молоденьких любишь, пидорас? — скрежетнул я зубами. Мужик побледнел еще сильнее, а в глазах загорелся животный ужас. И тут же погас на мгновение, когда кулак впечатался в скулу. — Она же ребенком, блядь, была!

— Не ори, — предупредил Кир. Он чуть пошатнулся, когда до него дошел смысл сказанного, а потом, размахнувшись, врезал мужику ногой по яйцам. — Гондон, блядь!

Петр Александрович упал, а мы, не сговариваясь, обрушили на него всю свою ненависть. Я от того, что мне рассказала Лялька, а Кир от того, что услышал сейчас. Мои удары были короткими и злыми. Кир бил с оттяжкой, широко замахиваясь. Били мы его долго и остановились, как только выдохлись. Но Киру этого было мало. Он вытащил из кармана свою серебристую «бабочку», стянул с Лялькиного отчима штаны и приставил лезвие к хую. Петр Александрович противно затрясся и даже напустил лужу, однако Кир руки так и не убрал.

— Еще раз тронешь Наташку, я тебе отрежу хуй и заставлю сожрать его, — зло прошипел Кир. — Понял, блядина?

— Кивни, сука, — я снова врезал по ненавистной роже, заставив мужика кивнуть. — Вякнешь кому, полезешь в залупу, попытаешься у Наташки что-то выяснить, я тебя найду и порежу. Усёк?

— Да, — прохрипел мужик.

— Погнали, — кивнул я Киру. Тот брезгливо посмотрел на Лялькиного отчима и, вздохнув, поплелся за мной.

На Окурок мы возвращались в полном молчании и окольными тропами, чтобы не столкнуться с ментами. Я себе сбил костяшки на правой руке, а у Кира просто была страшная рожа, из-за чего его постоянно тормозили патрули. Лишь в гараже, где кроме нас никого не было, Кир спросил:

— Это правда?

— Что именно? — уточнил я, заваливаясь на диван и протягивая Киру бутылку пива. Тот сделал глоток и поморщился.

— То, что ты этому хую говорил.

— Правда, — кивнул я, закуривая сигарету. Кир тоже закурил.

— Пиздец.

— Ага, — я повернулся к нему и добавил: — Не проболтайся, что знаешь. Наташке и так тяжело.

— Само собой, братка, — вздохнул он. — Только она не глупая. Сама поймет.

— Все равно молчи. Так лучше будет, — я запустил пятерню в волосы и задумчиво посмотрел на тлеющую сигарету. — Знаешь, зачем я тебя позвал?

— Знаю — криво улыбнулся Кир. — Ты б его ебнул. Наглухо.

— Ага, — хмыкнул я и добавил: — Но сдержался. Взрослею, видать.

Естественно Наташка сразу догадалась, кто отпиздил её отчима. Она тихо зашла на кухню с телефоном в руке и молча на меня посмотрела. Перевела взгляд на мою перевязанную руку и поджала губы. Потом кивнула и, присев на табуретку, прижалась к моему плечу.

— Все нормально? — спросил я, прихлебывая горячий чай из своей кружки с логотипом «Gorgoroth». Кружку мне когда-то подарила Леська, приехав из Питера.

— Больно? — спросила она, кивнув на руку.

— Нет, — покачал я головой. Она снова кивнула и как-то грустно вздохнула.

— А ему?

— Ему больно, — снова кивок и еле заметный румянец на щеках.

©Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья

Глава четвертая. «Другие» вписки. «Другие» нефоры.

Чем глубже я проникался металом, тем больше его становилось в моей жизни. Старые друзья детства, вроде того же Макса Трубина, ставшего скинхедом, ушли. Зато пришли новые. И несмотря на то, что наш городок нельзя было назвать большим, других неформалов в нем было много.

С кем-то я знакомился на тусах, которые устраивал Слепой Пью. Пью дорожил своей репутацией, и чем старше становился, тем скучнее становились устраиваемые им тусовки. Нет, бухла там было в избытке. Не было свободы. Пью в какой-то момент ударился в религию и начал задвигать, что ругаться плохо, вести себя аморально плохо, поклоняться Сатане плохо… Да все плохо, что не попадало под новые убеждения Пью. В итоге на его тусовки стали собираться исключительно цивильные нефоры, пиздюшня, боявшаяся пиздюлей, и прочий духовный сброд. На одной из таких тусовок Кир дал Слепому Пью в здоровый глаз и, плюнув на старого товарища, ушел, чтобы больше не вернуться.

Остальные нефоры устраивали тусовки исключительно для своих компашек, и попасть на них можно было лишь в одном случае. Если ты знал кого-нибудь из приглашенных. Мы знали многих. С кем-то знакомились на рок-фестивалях, которые проводились летом в нашей области. Изредка такие фестивали посещали забытые миром русские рокеры, но чаще всего на сцене рубились местные метал- и панк-команды. С другими знакомились на тех же вписках и квартирниках. Порой пересекались на улице, цеплялись языками и уходили уже знакомыми. Но основная масса знакомилась в магазине «Черное солнце» — единственном месте, где можно было купить лицензионные диски и пластинки, в том числе и метал.

Хозяин магазина, Гоблинс, в миру дядя Сережа, знал почти каждого нефора нашего города. Потому что последним больше некуда было идти. Или на блошиный рынок, где продавались пиратки и mp3-сборники, или в «Черное солнце», где можно было купить лицуху, шмотки, журналы и прочий хлам по типу перстней из нержавейки, напульсников из дерматина и китайских косух, которые облазили с первым морозом.

Зато стоило спуститься по гладким ступенькам, открыть дверь с криво нарисованным черным солнцем, как ты сразу понимал — я дома. У одной стены стояли стеллажи с винилом, который покупали исключительно фанаты. Рядом с ним, почти у самой кассы, прилавок с популярными на тот момент исполнителями разных жанров — от попсы до рэпа. Над кассой висят те самые китайские косухи, шарфы и флаги. А в другой комнате, если пройти зал с винилом насквозь, царил один лишь метал. Даже у грайнда был свой отдельный стеллаж, что уж о других жанрах и поджанрах говорить. А за кассой в любое время года стоял сам хозяин — широкоплечий, хромающий на правую ногу Гоблинс. Он, казалось, знает о метале все. Помнится, как в первые разы я, робея, подходил к нему и просил дать что-нибудь вроде «Dimmu Borgir». Гоблинс сразу становился серьезным, лоб перечеркивала суровая морщина, и он на секунду задумывался.

— Какой альбом зашел? — спрашивал он.

— «Enthrone Darkness Triumphant», — отвечал я, вытаскивая из кармана листочек с записанным названием. Дядя Сережа кивал, брал меня под руку и отводил к стеллажу с блэком. Затем буднично тыкал пальцем в нужные джевелы.

— Этот, этот и… вот этот, если любишь мелодизм и клавиши в блэке.

— Спасибо, дядь Сереж, — улыбался я и, взяв рекомендованное, отправлялся в темный угол, где стоял проигрыватель с наушниками. А затем следовал мучительный выбор — найти тот самый альбом, который будешь слушать на протяжении месяца. Лицуха была дорогой, и я нечасто мог позволить себе что-то новое. Но иногда до одури хотелось именно лицуху. С буклетом, качественной полиграфией и звуком, в отличие от пиратского дерьма с блошиного рынка. Был еще один плюс. Гоблинс никогда никого не гонял, и если ты занял проигрыватель, то можешь слушать столько, сколько надо. Для этих целей в магазине стояло три проигрывателя, и еще один плеер дядя Сережа держал под прилавком. На всякий случай. В итоге я всегда уходил с одним, а иногда и с двумя дисками, если не мог определиться.

Правда, иногда мы злоупотребляли добротой Гоблинса. Жаба и Кир порой пиздили диски, но делали это по-хитрому. Накопив денег, они приходили в магазин, брали горку дисков и топали к проигрывателю в темный угол, откуда дядя Сережа не мог их увидеть. Понравившийся диск, который хотелось иметь в коллекции, забирали целиком. А остальные воровали: подкладывали под тот, который покупали, или прятали в многостраничном буклете по диску на разворот. Естественно, Гоблинса одурачить было сложно, что он однажды и подтвердил, когда Жаба, оборзев, спиздил кучу дисков, засунув их себе за пазуху и позорно спалился, рассыпав их на кассе. Кир, увидев это, побледнел и хотел было съебаться, но дядя Сережа как-то слишком грустно на него посмотрел и покачал головой. Кир не стал спорить и, понурившись, вытащил то, что украл сам: пару дисков не сильно известных групп. Я же задрал подбородок, как бы говоря, что чист, и развел руки в стороны.

— Его я могу понять, — тихо сказал Гоблинс Жабе, указывая на Кира. — У него жизнь тяжелая. У этого, — кивок в мою сторону, — тоже, но он у меня не ворует. А ты? У тебя денег нет?

— Есть, — еле слышно ответил Жаба, осторожно выкладывая украденное на прилавок.

— Ты ж каждый месяц то за шмотом приходишь, то за журналами, — продолжал дядя Сережа. — На это деньги есть, а на диски нет? Думаешь, что я с них много получаю? Да вот нихуя.

— Извините.

— Извините, — передразнил Жабу Гоблинс и кивнул в сторону двери в подсобку. — Чеши туда, бери швабру и дуй пол мыть. А вы чо скалитесь?

— Не, мы ничего, — тщетно пытаясь сдержать ухмылки, отвечали мы с Киром. Дядя Сережа тоже улыбнулся, убрал выбившуюся прядь за ухо и вздохнул.

— Дебилы малолетние… Через час машина придет. Поможете разгрузить.

Гоблинс в одной из комнат делал ремонт, и к нему часто в то время привозили стройматериалы.

— Дядь Сереж, а ментам звонить будете? — спросил Кир. Хозяин магазинчика подумал чуть и нахмурился.

— Попадетесь еще раз, сдам.

— Спасибо…

— Спасибами вашими сыт не будешь. Давай, давай, архаровец! — повысил он голос, когда Жаба застрял в подсобке. — Пол тебя ждет. А узнаю, что из подсобки что-то тиснул, пизды дам.

— Блядь, Жаба, ну ты… — вздохнул Кир, когда наш порозовевший друг выбрался из комнатушки с ведром и шваброй.

— А вы диски на место верните. Грабители хреновы, — хмыкнул Гоблинс и снова уткнулся в журнал. Он был уверен, что мы все сделаем, как надо. А мы не хотели подводить человека, который умел то, что умели немногие: прощать идиотов, вроде нас. Бескорыстно и по-настоящему.

В «Черном солнце» мы с Лялькой и Лаки познакомились со Стефаном — забавным готом-дурачком. Лаки, знавшая всех готов нашего города, тогда нахмурилась, увидев новое лицо. Лицо, кроша на пол некачественным гримом, стояло у стойки с готикой и, шмыгая носом, изучало диски. Гоблинс на наш немой вопрос лишь руками развел: как тут за всеми новенькими уследишь.

Лялька, насупившись, внимательно изучала неизвестного гота. То, что он гот, было понятно сразу. Закос под викторианскую рубашку черного цвета, черные свободные брюки, коротковатые для такого дылды, и черные китайские кеды «Пума». Лаки, увидев обувь, подняла удивленно бровь и хмыкнула.

— Здорово, — широко улыбнулся я, подходя к готу, рядом с которым находился стеллаж с думом.

— Здравствуйте, — манерно и отстраненно протянул тот, даже не взглянув на меня.

— И из какого склепа такое чудо выползло? — спросила Лялька, тоже присоединяясь к разговору. — Ты новенький?

— Да, — тряхнув челкой и обдав Ляльку пудрой, ответил он. — Я к бабушке с дедушкой приехал.

— Вон оно что, — кивнул я. — То-то я гляжу, лицо незнакомое, хотя у Гоблинса всех знаю. Звать тебя как?

— Стефан, — чопорно поклонившись, ответил гот, скосив на меня взгляд.

— Дьяк. А это Лялька, — представил я подругу. — А там, у кассы, Лаки.

— О! — Стефан так резко оживился, что я, не сдержавшись, шарахнулся в сторону. Лялька рассмеялась и схватила меня руку, чтобы я не упал. А Стефан, вылупив бесцветные глаза, пялился на меланхоличную Лаки, которая поджала губы и осуждающе посмотрела на меня. — Печальная накидка вдруг спала с глаз, когда увидел я вас.

— Что он несет? — шепотом спросила у меня Лялька.

— Стихи, наверное, читает. Запал на Лаки походу, — так же шепотом ответил я и улыбнулся, когда Олька погрозила кулаком. — Лаки! Чего не поприветствуешь собрата?

— Можешь тоже стихами, — прыснула Лялька.

— Быть может, я узнаю ваше имя? И с сердца моего спадет замок, — пропел Стефан, делая шаг к Лаки. Олька поморщилась и отступила.

— Э, нет. Без шансов, юноша, — вздохнула она, подняв руку. Стефан послушно остановился. — Давно ты в темном мире?

— Семь лет уже живу, но какой же в этом прок, — ответил гот, послушно остановившись. Он принялся пританцовывать, чем неслабо удивил Ольку, а мы с Наташкой, не стесняясь, рассмеялись. — Если душу мою объял черный порок.

— Порок? — шепнула Лялька, повернувшись ко мне.

— Ага. Дрочит, наверное. Ты ж знаешь, готы всегда так витиевато выражаются, — пожал я плечами, заставив Наташку улыбнуться. — А этот еще и на голову походу пришибленный.

— Я буду рад, если вы меня познакомите с собратьями ночными, — жутковато улыбнулся Стефан, и прыщи набухли и проступили даже через штукатурку, которой он плотно намазал свое лицо. — Ведь нет мне счастья меж обычных.

— Ох, блядь, — мотнула головой Лаки. Она очень редко ругалась, но тут и её видимо поразили в самое сердце рифмы Стефана. Впрочем, Олька неожиданно вздохнула и кивнула. — Ладно. У нас есть своя тусовка готов. Я напишу адрес. Скажешь, что от Лаки.

— Благодарю вас премного, — поклонился Стефан, прижав бледную руку к груди. Лаки кивнула и, быстро начеркав адрес своих друзей, протянула бумажку готу. Тот бережно взял адрес и спрятал его в нагрудном кармане. — Не смею боле вас задерживать, друзья. Устал и споро отбыть должен я.

— Всех благ, Стефан, — улыбнулась Лялька и, наморщив лоб, попыталась добавить в рифму, но ничего не получилось. — Короче, удачи тебе.

— Ебанько какой-то, — пожал я плечами, когда Стефан удалился из магазина, оставив в воздухе сладковатый запах пудры и пота.

— Снаружи, да, — кивнула Лаки и задумчиво закусила губу. — Но никто не знает, каков он внутри. Мы часто судим о человеке по обложке.

— Ольга права, — поддержал Лаки дядя Сережа, который слышал весь разговор. Усмехнувшись, он вернулся к чтению журнала, а мы пошли слоняться по магазину в поисках новых дисков.

Через неделю мы неслабо удивились, когда встретили Стефана в центре, причем Олька даже с ним расцеловалась и погладила по сальной голове ладошкой. Кир, приоткрыв рот, рассматривал странного гота, который в дикую жару был одет в плотную черную рубашку, черные брюки и китайские черные кеды.

— Это чо, блядь, за глист из жопы Вилле Вало? — спросил наконец-то Кир.

— Пополнение в стане упырей, не иначе, — буркнул Жаба. — Если вы его в компашку возьмете, я уйду нахуй.

— Харэ! — рявкнул Кир, продолжая изучать Стефана. — Жабу мы на готов не меняем. Да, Дьяк?

— Ага. Но на пару сисястых телок махнем не глядя, — подтвердил я, заставив Жабу покраснеть. — Да расслабься, Ром. Это Лакин знакомый.

— Вот тянет же её ко всяким недоумкам, — покачал головой Балалай.

— Ага, — снова хмыкнул я. — К нам, например.

Тем вечером Лаки рассказала нам историю Стефана. По крайней мере, мне многое стало понятно. Особенно странное поведение и внешний вид.

— У него родители семь лет назад в аварии погибли, — грустно улыбнулась Лаки, потягивая вино из высокого бокала.

— Ну, это не показатель, — качнул головой Кир. — У многих на районе предки в мир иной отправились, и что?

— Он с ними тогда был, — ответила Олька. — Ехали в машине на дачу. Их подрезал грузовик. Отец Стефана с управлением не справился, и машина улетела с дороги, а потом загорелась.

— Блядь, — выругался Кир, покраснев от неловкости.

— Именно, — снова улыбнулась Лаки одним ей понятным мыслям. — Вы не обратили внимания, но у него руки обгорели сильно. Все в шрамах. Он их тоналкой замазывает, чтобы люди не шарахались. Пытался вытащить родителей из машины и не смог. Его дальнобой нашел, когда машина почти сгорела. Он сидел рядом на траве и слушал, как кричат его родители, горя заживо.

— Пиздец какой, — поежился я, закуривая сигарету. — Теперь понятно, чего он такой странный. В рифму говорит и одевается в дебильные шмотки.

— Он долгое время лечился. Его только недавно отдали на руки деду и бабке, — пояснила Лаки. — Стефан рассказал, что один из молоденьких санитаров иногда оставлял ему свой плеер, чтобы скучно не было. Так он с готикой познакомился. Сначала «Lacrimosa» и «My Dying Bride», а потом более серьезные. Музыка и романтика смерти позволили ему хоть как-то смириться с произошедшим. Но он всегда был один, поэтому так удивился тогда в магазине, увидев меня.

— Вот так упырь, — фыркнул Кир, но стушевался, когда Лаки метнула в его сторону недовольный взгляд.

— Ребята его хорошо приняли. Он даже расцвел, когда с другими познакомился, — улыбнулась Олька, доливая вина в бокал. — А то, что в рифму говорит… Пусть. Многих это забавляет. А так он очень вежливый, начитанный и добрый юноша.

— И сколько таких еще в мире. Потерянных и непонятных, — буркнул я, закуривая сигарету. Лялька, сегодня особо молчаливая, лишь поддакнула и прижалась к моему плечу. Затем, перехватив сигарету, вздохнула.

— Хорошо, что мы его тогда встретили, — тихо ответила она. Так, чтобы услышали только мы с Олькой. — И хорошо, что я встретила вас.

— Выше нос, — улыбнулся я, ущипнув Ляльку за бок. Та тихонько рассмеялась, вот только грусть из взгляда так никуда и не делась.

— Эт да. Заебали грустить. Слушайте анекдот, — перебил всех Кир. — Приходит к священнику-металисту сатанист с козлом и говорит…

Нефоры нашего городка приходили и уходили. Были и нормальные, а были те еще ебанаты, от которых передергивало даже Кира, уж насколько он похуистичным всегда был. Со временем я понял, что и в нефоры забредает всякий сброд, которому место в спецдомах, а то и на зоне. Как например сладкой парочке Люку и Маргоше.

Я впервые познакомился с ними на концерте местной блэк-метал банды «Gorlum». Они подошли к нашей компашке, когда мы, устав прыгать и трясти головами, уселись на пол недалеко от выхода и потягивали пиво, изредка смотря на сцену.

— Здорово, пацаны, — поприветствовал нас высокий, тощий, как спичка, длинноволосый парень в круглых солнцезащитных очках. На нем, как на вешалке, повисла отвратительная рыхлая бабища, чьи сальные рыжие волосы свисали на плечо нефора.

— Здорово, здорово, — лениво ответил Кир, поднимая руку. — А ты чо в очках? Солнце слепит?

— Не, свои причины, — улыбнулся странный нефор и представился: — Меня Люк зовут. А это Маргоша.

— Х-хнахуйблядь… — просипело что-то непонятное и ругательное тело на плече Люка.

— Ох, блядь, — дернулся я. — Оно живое.

— Угу, — мрачно добавила Ирка, рассматривая парочку. — Не украшение к прикиду, как я думала.

— Я тут чо, пацаны, — улыбнулся Люк, раскачиваясь на месте, — ебаться хотите?

— С тобой, что ли, блядь? — нахмурился Кир, но с пола вставать не стал. Набегался на танцполе, как и остальные.

— Не, — тряхнул грязной башкой Люк. — С Маргошей. Поебаться полтос, минет за двадцатку. Еще пять рублей, чтобы проглотила.

— Ты совсем ебанутый? — буркнул Балалай. Но смотрел он на Маргошу, которая стала подавать признаки жизни и даже вывалила рыжую сиську. — Ты дойки-то свои спрячь, солнце. Мы тут избирательные, знаешь ли…

— Пшелнахуй, — снова просипела Маргоша, заставив Кира рассмеяться. Он поднялся с пола, обошел парочку по кругу и кивнул.

— Ладно, — хмыкнул он и повернулся к Жабе. — Жаб, ебаться хочешь?

— Нет, — соврал тот. Меня передернуло, когда я увидел его глазки, загоревшиеся жадным блеском.

— Бля, Жаб, если ты ща согласишься, я тя отхуярю, а потом забуду, — пьяно протянула Ирка и рассмеялась, когда Жаба скривился.

— Короче, Люк. Иди нахуй отсюда, — поморщился я, однако тощий не собирался уходить. Он потоптался, а потом вздрогнул, когда его в спину пихнул могучий пацан с толстой цепью на боку.

— Заебал ты приставать ко всем! — рявкнул он. — Или сам съебись, или я тебя из клуба выкину, нахуй!

— Не шуми, Стасон. Чо ты начинаешь… — Люк не договорил, потому что незнакомый нам Стасон вдруг рассвирепел и влепил парню поджопник, из-за которого Люк улетел в угол вместе с полуживой Маргошей.

— Держитесь от них подальше, — предупредил здоровяк, закуривая сигарету. — Эта дрянь обдолбанная чем только не болеет.

— Мы ж не совсем ебнутые, братка, — благодушно улыбнулся Олег.

— Хуй знает, — ответил здоровяк и представился: — Стас. А то хули я такой невежливый.

— Очень приятно, — хмыкнула Ирка и кивнула в сторону Люка и Маргоши, которые с трудом поднимались с пола. — Местные?

— Ага. Торчки, — Стас сплюнул в урну и затянулся сигаретой. — Все мозги просадили, ходят теперь и побираются. Как тараканы, блядь, через охрану пролезут и давай доебываться до каждого. Они брательника моего пьяного на еблю развели, так тот теперь в больничке разлагается. Дурь у них, кстати, тоже не советую брать, если балуетесь. Хуй знает, из какого говна они ее готовят.

— За науку спасибо, — снова улыбнулся Олег, задумчиво смотря вслед уходящим Люку и Маргоше. — И много тут таких?

— Торчков? Да жопой жуй, — ответил Стас. — Только те мирные, а эти, блядь, занозы хуевы. Их и пиздили, и вышвыривали, а они один хуй как-то пролезают. Говорю ж, тараканы.

С Люком и Маргошей я встретился еще раз, в не самый радостный момент жизни. А сейчас просто проводил их взглядом, искренне недоумевая, как можно так опуститься. Я всегда считал, что выход есть из любой сложной ситуации, но эти долбоебы, видимо, решили, что нехуй его искать, и просто смирились.

Потом выяснилось, что парочка широко известна и на Окурке, и за его пределами. Они жили в заброшенном доме на самой окраине Блевотни, и мы с Киром неслабо удивились, что до сих пор их не встречали. Тот дом иначе как гадюшником и не назовешь. Земля вокруг покосившейся хибарки хрустела от битых ампул, использованных шприцов и разного говна, а калитка была открыта и днем, и ночью. Даже наш участковый, дядя Миша, давно положил хуй на Люка и Маргошу, изредка принимая парочку их постояльцев, чтобы выбить себе премию. И зря. Надо было давно этих ублюдков запереть куда подальше.

Люк барыжил наркотой, попутно продавая за дозу всем желающим свою подругу Маргошу или её умственно отсталую сестру Галю. Поговаривали, что в местном детдоме уже места нет, потому что всё заполонили Галины ублюдки. Мы с Киром как-то проходили мимо их дома, направляясь на речку, чтобы порыбачить и попиздеть за жизнь.

— Пиздец, братан. Эт разве жизнь? — зло бросил Кир, увидев, как голый Люк стоит во дворе, где ему отсасывает какая-то грязная баба. — Я думал, что Сет Путнам дегроид редкостный, а у нас оказывается местный такой же живет.

— Они сами её выбрали, — буркнул я в ответ, — жизнь эту. Или выбраться из неё не сумели.

— Все равно пиздец, — вздохнул Кир. — Если я когда-нибудь так опущусь, дай слово, что найдешь меня и пристрелишь.

— Если сам не сдохнешь раньше времени, — рассмеялся я, хлопнув Кира по плечу. — Погнали. Тут воняет пиздец как адово.

Иркины знакомые как-то сказали, что Люк и Маргоша устраивают вписки, вот только нормальных нефоров там очень сложно встретить. Мы, конечно, тоже не ангелы, но на тех вписках, которые посещали, было куда цивильнее, чем в притоне Люка и его страшной бабы.

Вписки — это странная вещь. Вроде кодляк, где ты тусуешься с единомышленниками и запросто можешь склеить бабу на вечер, а с другой стороны тот еще, блядь, свинарник, в котором приличным людям точно не место. Виной всему, как ни странно, сами люди. Потому что никогда не знаешь, кого ты встретишь на той или иной вписке.

В нашей компашке «вписочным связным» был Балалай. Он всегда был в курсе того, когда и где намечается тусовка или квартирник. С учетом того, что Балалая знал весь город и даже в области его имя слышали, мы спокойно могли примкнуть к любому кодляку и культурно там отдохнуть. Достаточно было сослаться на нашего друга.

Других связных тоже хватало. Кто-то, как например, Черепаха, устраивали свои вписки. И черепашьи тусовки снискали себе темную славу. Первую из них я посетил в 2005 году, сразу после новогодних праздников. Лялька, на тот момент тусившая с нами, как-то обмолвилась, что пара её знакомых собралась на вписку к Черепахе. Мы с Киром, знавшие почти всех нефоров города, удивленно переглянулись.

— Черепаха? — переспросил я.

— Ага. Панк местный. На Речке живет, — кивнула Лялька, пока мы шли от музыкального магазина до остановки автобусов.

— Не слыхал про такого, — нахмурился Кир. — Чо, знаковая фигура, Ляль?

— Как сказать, — пожала плечами Наташка. — Черепаха раньше квартирники клевые устраивал. Борис Мятежник там играл даже. Потом он свою квартиру вроде как просрал. Говорили, что проигрался и её за долги забрали. Теперь кантуется по друзьям-знакомым, устраивает вписки, так и живет.

— А где туса намечается? — спросил я, перешагивая лужу. Январь выдался теплым, и весь снег, что выпадал ночью, днем превращался в грязно-коричневую кашицу и лужи. Лялька задумалась на секунду.

— В центре вроде. Если надо, я узнаю адрес. Можем сгонять.

— Давай, — кивнул Кир. — Давно не собирались вместе. Наши, может, тоже ворвутся.

Вечером 28 января мы выдвинулись в центр. Поехали я, Кир, Лялька, Ирка и Балалай. Жаба подхватил грипп и валялся дома, пожирая литры варенья вместо бухла. А Лаки вписки не жаловала и брезгливо морщилась, когда Кир, шутки ради, зазывал её на очередную тусу. Конечно, она лукавила. Пару раз мы вписывались в её кодляк, но вписки готов были куда цивильнее тех, в которых мы обычно принимали участие.

Хата, в которой предстояло гулять, находилась на окраине центрального района, в не самом чистом дворе. Мы прошли мимо трех гоповатых пацанов, которые пили с горла водку на лавочке, и вошли в подъезд. Под ногами хрустели осколки разбитых лампочек, воняло подвалом, сыростью и мочой. Но наше желание погулять отбить этим было сложно. Кир, остановившись на секунду, достал из кармана черный маркер и, глумливо улыбаясь, написал на стене «Рэп — это кал», после чего пририсовал рядом крошечный хуй.

— Блядь, Солёный, — поморщился я. — Двадцать два года, а ума, как кот насрал.

— Отъебись, — беззлобно бросил Кир и, высунув от усердия кончик языка, дописал «Черепаха сосёт хуй».

— Погнали уже, — поторопил всех Балалай, кутаясь в косуху. — Куда нам, Ляль?

— Третий этаж, вроде, — ответила Наташка, проверив смс-ку. — Ну да. Третий. Одиннадцатая квартира.

Одиннадцатая квартира могла похвастаться ржавой металлической дверью, из-за которой доносилась приглушенная музыка. Нам пришлось постоять еще минут десять, пока Олег, заебавшийся ждать, не начал дубасить в дверь ногами.

— Хули ломитесь?! — заорал кто-то по ту сторону двери, лязгая ключами и засовами.

— Бухать хотим! — рявкнул в ответ Балалай. — Открывай, залупа ебаная.

— О, Олежа! — голос моментально изменился, а Балалай расплылся в улыбке, увидев старого знакомого.

— Аспид? Ты, бля?

— Ага, — широко улыбнулся пьяный панк с заваливающимся на бок ирокезом. Он посторонился, пропуская нас внутрь. — Залетай, пацаны. Бухич на кухне, бабы… пардон, мадемуазели, — поправился он, увидев Ляльку и Ирку. — В гостиной. Ща я вас с Черепахой познакомлю. А то он опять обидится, что гостей ему не представили.

Черепахой оказался грустный согнутый почти пополам панк. Сразу стало понятно происхождение его погоняла. У Черепахи был горб, такой большой, что напоминал панцирь. Он сунул нам с Киром свою мокренькую ладошку и бесцветным голосом пробормотал:

— Черепаха.

— Солёный.

— Дьяк, — кивнул я и, пользуясь моментом, вытер свою ладонь об джинсы. Лялька, увидев это, еле заметно улыбнулась.

— Чо, откуда вы, пацаны? — спросил Черепаха. Его глаза на миг оживились, когда он увидел Ляльку, и потухли, когда взглядами он пересекся с Иркой.

— С Окурка.

— А пригласил кто? У нас тут приличный кодляк, борзоту не терпим…

— Слышь, отъебись нахуй, а? — перебил Черепаху Олег, выходя вперед. — Чо за ублюдочная манера с гостями разговаривать? Раз впустил, то подай сначала водочки, а потом еби мозги.

— В натуре, Черепах, расслабься, — улыбнулся панк, открывший нам дверь. — Эт ж Балалай. Его каждая сопля знает.

— Я не знаю, — насупился хозяин, но в итоге сдался под давлением общественности. — Ладно, заходите. Бухич на кухне, развлечения там…

На кухне мы достали из холодильника бутылку водки, разлили по пластиковым стаканчикам и, чокнувшись, выпили. Олег тут же поморщился и злобно посмотрел в коридор.

— Падла гнутая, блядь, паленкой поит. Давай пороемся, наверняка у него тут заначка с нормальной есть.

— Да похуй, — махнул рукой Кир, выходя в коридор. — Погнали с гостями познакомимся, а там видно будет.

— Ох, блядь, — пробормотал я, когда очутился в гостиной. — Содом ебаный и Гоморра.

В ближайшем ко мне кресле еблась парочка. Черноволосая девчонка с приятной фигуркой скакала на уродливом, похожем на обезьяну, волосатом пацане. Тот рычал и впивался в ягодицы наездницы толстыми пальцами. Чуть поодаль от них, прямо на полу, вмазывались Черепаха и Аспид, а пухлая баба в майке «Коррозия металла» распечатывала одноразовый шприц. Из темной комнаты доносились звуки животной ебли и гремел из старых колонок «Пурген».

— Пиздец, — сплюнул я и, развернувшись, отправился в туалет, чтобы вымыть руки. Лялька пошла за мной, а Кир, Ирка и Балалай подсели к компашке нефоров, резавшихся в карты и пьющих водку.

— Моих что-то не видно, — буркнула Лялька, пока я намыливал руки с остервенением разозленного хирурга.

— Может, в комнате отжигают, — криво улыбнулся я. Наташка тоже улыбнулась, но как-то робко. — Расслабься, Ляль. Вписка как вписка.

— Хуй знает. Вроде как я вас привела. А тут такой пиздец.

— Похуй. Потусим, а там как пойдет, — хмыкнул я, вытирая руки туалетной бумагой. Заблеванное полотенце валялось в ванне. Его подложила под голову бледная девка, которая отрывисто храпела и порой яростно чесалась во сне.

— Дьяк! Лялька! Чешите сюда! — заорал нам Кир, когда мы вернулись в гостиную. В его глазах уже плескался алкоголь, а речь стала чуть сбивчивой и пьяной. Когда мы подсели к компашке, Балалай нас представил играющим.

— Это Леся, — кивнул он в сторону короткостриженой симпатичной девушки. — Мы в музыкалке на Речке вместе учились. А это её брат, Дим Димыч, и Лобок.

— Здорово, — последовали рукопожатия, причем Леся заинтересованно скользнула по мне черными глазами и слабо улыбнулась.

— Рад знакомству. Чо играете? — спросил я, садясь на пол по-турецки возле Леси. Лялька села на единственный свободный стул рядом с Киром и, воинственно нахмурив брови, изучала друзей Черепахи.

— В переводного. На желания, — ответил Дим Димыч — рослый, с коровьими глазами парень. Он погладил густую бороду и влепил второму — тощему лысому пацану, отзывающемуся на погоняло Лобок — затрещину. — Хуль ты кроишь, гнида? Думаешь, я окосел? Не бьешь, так бери. Вот падла, а?

— Не прокатило, — рассмеялся Лобок, а следом и Дим Димыч. Еще через пару раскладов бородатый вышел из игры и, удовлетворенно вздохнув, опрокинул в себя стакан водки. Он заметил мой заинтересованный взгляд и улыбнулся.

— Пей, дружище. Это не черепаховское говно. Мы свою принесли, — буркнул он, наливая мне порцию. Я выпил и кивнул в ответ. Водка обожгла горло, а потом наполнила тело теплом и легкостью. Еще через пару раскладов отстрелялся и Лобок, а Леся, ругнувшись, бросила веер карт на столик.

— Расчет, Олеська, — усмехнулся Лобок и повернулся к другу. — Ну, чо? Какое желание?

— А, лень думать, — отмахнулся Дим Димыч. — Сиськи кажи, и в расчете.

— И это мой братик, — криво улыбнулась Леся и, задрав майку, показала всем грудь. Крепкую и красивую, с торчащими сосками. Она снова посмотрела на меня и прищурилась. — Все, хватит. А то обдрочитесь на радостях.

— Чо, братья, играете? — спросил Дим Димыч, тасуя сальную колоду. — Если не ссыте, конечно.

— Конечно играем. Мечи карты, — кивнул Кир и, поплевав на руки, хлопнул ладонью по столу.

Мы сыграли три игры, и в дураках остались Кир и Балалай. Причем Кир дважды и, чертыхаясь, тоже бросил свой веер на стол.

— Не фартит, но долг отдам, — сказал он, неприятно улыбнувшись. — Давай желание.

— Желание? Ладно, — прищурился Дим Димыч, наливая в свой стакан водки до краев. — Давай-ка ты, брат, Ленку поцелуешь?

— Ленка — эт кто? — уточнил Кир, а потом поперхнулся, когда Дим Димыч указал на бабу в майке «Коррозии», которая прислуживала Черепахе и Аспиду. Те без стеснения валялись на грязном ковре, уставившись мутными глазами в потолок. — Ох, ебать. Я тебе что недоброе сделал, друже? Ну, долг платежом красен. Ладно.

— Выпей, на. Чо мы, звери что ли? — усмехнулся Дим Димыч, протягивая стакан Киру. Кир посмотрел на бородатого с признательностью и, выдохнув, залил водку в себя. — Эт по-нашему. Молодец. А теперь иди. Целуй Ленку.

Шатаясь, Кир подошел к пухлой бабе и, скривившись, притянул её к себе, свободной рукой сжал сиську и смачно впился в губы. Ирка, заржав, вдруг дернулась от отвращения, а Лобок, не удержав равновесия, шлепнулся на пол, после чего тоже зашелся в припадке смеха. Мы с Лесей тоже рассмеялись, причем девушка слишком откровенно прижалась ко мне ко мне грудью.

— Уплочено, — важно сказал Дим Димыч, когда Кир вернулся, вытирая губы и плюясь, как извозчик. Он подвинул моему другу карты и добавил: — Тасуй, братан. Вдруг еще раз повезет…

— Погоди-ка, а Балалай хули слился? — возмутилась Ирка, показывая пальцем на притихшего Олега. — Он тоже проиграл.

— Спасибо, Ириша, — хмыкнул Олег, но улыбка выдала его. — Ладно. Давай желание, бородатый!

— А хуль я? Пусть Лобок, — отмахнулся Дим Димыч. Лобок задумался и пожамкал губами.

— Там в спальне Рыбак и Мэри кажись ебутся, — проворчал он. — Зайди, вруби свет и скажи мол: тут парни интересуются, в какой дыре вы свой хуй потеряли, уважаемый Рыбак? А потом по жопе его шлепни!

— Подстава, — улыбнулся Олег, но с места поднялся. — Лады, ща сделаю.

Продолжение главы в комментариях

©Гектор Шульц

Глава первая

Глава вторая. Не такие, как все.

Модно быть не таким, как все. Ходить с пафосным ебалом, кривиться при звуках попсы или шансона из раздолбанной колымаги, пролетающей с визгом и вонью по проспекту. Смотреть, как на говно на всех, чьи взгляды и мировоззрение отличаются от твоего. Да, сначала мы были такими.

Протест всему, что не по-твоему. Протест родным, протест бывшим друзьям, протест системе, протест ради протеста. Потому что круто быть не таким, как все. Но изначально мы были обычными неформалами и лишь после знакомства с Балалаем заразились от него вирусом «протеста».

— Нефор лучше цивила. И это, блядь, факт! — горячо сказал он, когда мы собрались у Ирки дома и под негромкий шелест «Арии» гоняли чаи, не зная, чем заняться. — Вы зацените то, что слушают цивилы. Это же хуйня на постном масле. Тексты говно, музыка убогая. Ни смысла, ни энергии.

— О, да. То ли дело метал, — фыркнула Ирка, переключая на начало в двадцатый раз «Беспечного ангела».

— Ага. У «Каннибалов» тексты вообще пиздец, — поддакнул я, но Балалай зашипел и замотал башкой.

— Да у «Каннибалов», блядь, душа есть. Они нарезают то, что им самим нравится. А эти, блядь… «ути-пути-хуй-поймути» или очередная рвущая глотку поебень про зону. Весь смысл попсы в том, чтобы срубить бабла. А метал изначально был наполнен протестом. Чуваки писали то, что хотели, и играли то, что хотелось играть. И похуй на лейблы, похуй на мнение каких-то припизднутых говнарей. На все похуй, кроме своих убеждений.

— Чот ты опять в свой нацизм сваливаться начал, кажись, — бросил Жаба, и мы его поддержали. — Разве не похуй, кто там и что слушает. Если тебе по кайфу, то на остальных насрать. Не?

— Не, — передразнил его Олег. — Ту залупу, что из ящика и радио орет, любой дегрод за пять минут сочинить сможет. А вот попробуй сочинить что-нибудь по типу «Necrophagist». Да у тебя мозги в узел свернутся и слюна из ушей потечет. Потому что в музыкальном плане «Necrophagist» сложнее хуйни из ящика и созданы не для зарабатывания бабла, а для души. Я чо, зря в музыкалку что ли ходил? Не нравится вам сравнение метала с попсой, так сравните с классической музыкой. Да, там тоже хватало продажного блядства, когда пьесы писались исключительно за деньги, но композиторы и сами творили. И сочиняли такое, что до сих пор котируется миллионами.

— Короче, Балалай хочет сказать, что метал — он искренний, а попса и прочая хуйня — продажное говно, — хохотнул Кир.

— Везде можно найти продажное, как ты выразился, говно, — скривила личико Лаки. Кир улыбнулся в ответ и кивнул.

— Ну да. Не отрицаю. Но в метале этого все ж поменьше. Олеж, ты давай к сути, пока мы не отупели, — сказал он.

— К сути? — усмехнулся Балалай, обводя нас веселым взглядом. — Лады. Суть такова: целью жизни должен быть протест. Об этом говорит метал.

— А «Каннибалы» говорят, что надо кончать кровью и жрать кишки ангелов, — отмахнулся я. — Олег, ну серьезно, заваливай уже со своим протестом. Битый час одну пластинку долбишь.

— Не скажи, — сверкнул глазами Балалай. — Вот сам подумай, Мих. В чем души больше? В Круге или в «Darkthrone»?

— Сравнил хуй и палец, — рассмеялся я. Остальные тоже весело загалдели, но Балалай шикнул, и они угомонились. — Понятно, что в «Darkthrone». Они сами об этом говорят во всех интервью. Только первый из каждого утюга звучит, а вторые известны кучке волосатых нефоров и только.

— А еще первый вынужден петь, а вторые с радостью это делают, — внезапно поддержала Олега Лаки. Тот хлопнул в ладоши и просиял.

— Ну хоть кто-то понимает, — улыбнулся Олег. — Ладно. Кто пойдет за бухлом?

— Жаба, конечно, — буркнула Ирка, возясь с плеером на компе. Жаба злобно на нее посмотрел, но перечить не стал и, поднявшись с дивана, сгреб в охапку кучку налика.

— Вот когда-нибудь прозреете и скажете: «Да, Балалай. Ты был неебаца прав», — сказал Олег, когда мы, разомлев от съеденного и выпитого, развалились кто где по Иркиной квартире. — Увидите. Каждый волосатый приходит к этому осознанию.

И мы прозрели. Вернее, сделали вид, что прозрели. За всем этим пафосом и нетаковостью скрывались все те же обычные пацаны и девчонки с Окурка. Поначалу единственное, чем мы отличались от сидящих на кортках у подъезда ровесников, так это внешним видом. А внутри были все теми же.

Могли обматерить прохожего, доебаться до забредшего не в свой район, дать пизды соседу или нагрубить родителям. Но в чем-то Балалай все же оказался прав: отличия, хоть и порой незначительные, были. Из нашей компашки четверо после школы отправились учиться, а у Балалая за спиной была музыкальная школа, да и в музыке он шарил получше, чем Жаба. Соседские пацаны, в отличие от нас, ничем таким похвастаться не могли.

Живший на втором этаже Рак, впервые увидев меня в неформальском прикиде, выпал в осадок и замер на площадке, открыв рот. Его вечно мутные глаза совсем погасли, словно увиденное нанесло ему непоправимую травму. Я же настороженно стоял напротив него, гадая, что произойдет. То ли Рак доебется, то ли отодвинется в сторону и даст мне пройти. Второго варианта не случилось.

— Дьяк, а ты чо эт? — настороженно спросил Рак, когда к нему вернулся дар речи.

— Чо? — набычившись, спросил я, опуская глаза и осматривая свою майку с принтом «Каннибалов», черные джинсы и батины черные берцы. На боку поблескивала тяжелая цепь, которую я отрыл в кладовке. Осталась от бабкиной собаки, а папка так и не успел найти цепи применение. Зато я нашел.

— Нифер, типа? — с угрозой бросил он. — Хуль у тебя черти на груди какие-то?

— Тебе не похуй? — вопросом на вопрос ответил я. Рака я знал давно, и несмотря на грозный вид, он был внутри тем еще ссыкуном. Правда, последний раз мы дрались лет семь назад, но я почему-то был уверен, что Рак остался все тем же Раком.

— Ты чо такой дерзкий, а? — Рак сжал кулаки, но в драку кидаться не спешил. — Пизды давно не получал?

— Отъебись, — я легонько пихнул его в сторону, и Рак неожиданно легко отступил, словно толчок был куда сильнее. Его сплюснутая рожа перекосилась от ярости, а вытаращенные глаза вылезли еще сильнее из орбит.

— Попутал, нахуй?! — задохнулся он и, подскочив, замахнулся на меня. Но я легко ушел от его вялого удара и двинул в ответку ему в бок. Видимо, попал куда надо, потому что Рак скривился и, шумно выдохнув, осел на пол. Всего на пару мгновений, но мне хватило их, чтобы отстегнуть от пояса цепь. Рак, не замечая цепи, кинулся на меня и заревел. — Чмо, блядь! Ща я те…

Он не договорил, потому что я резко перекрестил его цепью по ебалу. Бледная кожа сразу пошла пятнами, и на ней выступили жуткие гематомы, а сам Рак рухнул на пол, заливая его кровью из разбитого носа и разбитой губы.

— Попутал, нахуй? — рявкнул я, передразнивая и снова замахиваясь на него цепью. Цепь, лязгая, дважды хлестнула Рака по спине, заставив того взвыть и закрыть руками голову. — До лохов на улице доебывайся, гнида, блядь. Черт ебаный!

— Хорош, слышь. Ёбу дал? — просипел он, но я уже и сам остыл. Пнув Рака в живот, я вернул цепь на место и, перешагнув соседа, поплелся на свой этаж. В висках шумело, сердце скакало, как безумное, но на бледных губах витала довольная улыбка.

Вечером ко мне пришли. Открыв дверь, я увидел на площадке наших старшаков. Рыка, Буру, Синего и Залупу, из-за спины которого выглядывал Рак. Я слабо улыбнулся, увидев, что его рожа опухла, один глаз заплыл, а нос неестественно свернут в сторону.

— Пойдем потрещим, — коротко велел Рык вместо приветствия. Хмыкнув, я пожал плечами, сунул ноги в шлепки и вышел на площадку, прикрыв за собой дверь. Но пацаны не стали вести разговор на виду у соседских дверей, и Рык мотнул головой, как бы приглашая, после чего пошел по лестнице наверх. Я знал, куда меня ведут. На технический этаж, где была лишь одна дверь, на крышу. Там пацаны курили, ебали баб, бухали и нюхали клей. Я покорно пошел за ним, а остальные потянулись следом. Только мне вот ни капли не было страшно. Я чувствовал себя правым, а еще знал, что Рык куда адекватнее своих дружков и пизды дает только тогда, как во всем разберется.

Рык здоровый, руки бугрятся мышцами, хотя он ни разу в жизни не работал и тяжелее хуя ничего не поднимал. Даже слово «качалка» было ему незнакомо. Жаба как-то сбрехнул, что дело в генетике, мол есть такие люди с развитой мускулатурой от природы. Рожа злая, набыченная. Глаза тупые и холодные.

Рык давно был старшим нашего двора, и его разве что только залетные не знали. Днем он отсыпался со своими друзьями у кого-нибудь на хате, а вечером выходил на промысел: гоповал в парке через дорогу, потрошил прохожих, доебывался до баб или, заняв технический этаж, ебал какую-нибудь счастливицу во тьме подъезда.

Среди его дружков выделялся только Залупа, который пристал к Рыку как банный лист и чем-то напоминал нашего Жабу. Вечно тявкал из-за спины, а когда дело доходило до разборок — сливался. Остальные были копией Рыка вплоть до прически — короткой стрижки под машинку с дебильной челкой, закрывающей лоб.

— Хуль ты Рака цепью осушил? — без лишних слов начал Рык, опершись об изрисованную хуями стену. Я снова пожал плечами.

— Он до шмота моего доебался, я пояснил, — коротко ответил я.

— Своих зашквар пиздить, Дьяк, — вздохнул Рык. Было видно, как ему похуй, но вожак должен решать такие вопросы. Все это понимали. — Чо словами не решили?

— Хуй знает, — буркнул я, исподлобья смотря на Рака. Он молчал в сторонке и голоса не подавал, как остальные. — Они кинулся, я ответил. А чо цепью? Так чтоб наверняка.

— Ну это правильно, — нехотя кивнул Рык. — Если глушить, то по серьезке. Рак сказал, ты типа в нефоры записался?

— Типа да, — нагло ответил я, понимая, что если сейчас не отстою свое мнение, то буду и дальше выхватывать. В том числе и от Залупы.

— Один? Или с кем-то? — пытливо спросил Рык, закуривая сигарету.

— Братаны есть, — кивнул я. — Солёного ты знаешь.

— Ага, знаю, — ответил Рык, паскудно улыбаясь. Он повернулся к молчащему Раку и добавил: — Повезло, что на Дьяка залупился, а не на Солёного. Тот бы тебя, дурака, вообще убил. Короче. У Рака к тебе предъява. Ответить придется. Как решать будем?

— Раз на раз давай, — бросил я, смотря на плоскую рожу Рака. Тот чуть подумал и кивнул.

— Раз на раз, — подтвердил он. Рык чуть подумал и сплюнул на пол.

— Вписываться будет кто за тебя?

— Не, я сам. Дворовые же. Тебе верю.

Рык улыбнулся в ответ и даже похлопал меня по плечу.

— Это правильно. По пацански. Чо, когда забиваетесь?

— Да хоть сейчас, — махнул я рукой. Но Рак протестующе замычал, заставив своих друзей заржать по-шакальи.

— Ему, блядь, месяц теперь в себя приходить, — отсмеявшись, ответил Рык. — Короче, забьемся через месяц. Если Рак сочтет нужным, то предъяву отзовет. Добро?

— Добро, — кивнул я и, пожав протянутую руку старшака, спустился по лестнице к себе на площадку. До меня еще доносилось слабое мычание Рака, но его в какой-то момент перебил недовольный голос Рыка и звук пиздюлины. Все, как и всегда.

Но Рак предъяву не отозвал. Однако и раз на раз мы с ним так и не сошлись. Через две недели после этого разговора Рак получил пизды в драке с гопарями Речки. Получил сильно: ему пробили арматуриной голову, и остаток своей жизни Рак провел дома, пуская слюни и обоссывая инвалидное кресло, выданное ему местной поликлиникой. Когда умерли его родители, Рака увезли в какое-то спецучреждение для инвалидов, а квартирку быстро прибрали к рукам мутные люди. Проходя мимо мусорных баков, я еще долго натыкался на большую фотографию сидящего в инвалидном кресле Рака с дебильным выражением лица и распотрошенную сумку с его обоссаными вещами, которыми побрезговали даже бомжи.

Нулевые начались сказочно. Количество «не таких, как все» росло в геометрической прогрессии. Мы, сидя на лавочках в парке, то и дело видели пестрых сверстников: рэперов, в мешковатых штанах и балахонах с Тупаком и Ониксом. Алисоманов и киноманов, выползших из прокуренных квартир и набравшихся смелости. Пиздюшню в черных балахонах «Scooter» и «Prodigy». Обвешанных значками и нашивками девчат. Вылезли на улицы скины и первые хулсы. Гораздо позже на улицах появились и другие: любители альтернативы, эмо и прочие однодневные хуеплеты.

Быть не таким, как все, стало модным. За свои увлечения полагалось пиздиться со всеми несогласными и презирать их так сильно, насколько позволяла собственная ненависть. Забавно, но на Окурке даже рэперы и пиздюшня в балахонах «Scooter» могли за себя постоять. Если ты в чем-то выебывался, то был обязан пояснить за свои увлечения. А если не мог этого сделать, то становился цивилом, который украдкой слушает любимую музыку дома и одевается исключительно в то, во что и подавляющая часть обитателей нашего города.

— Им надо как-то выделяться, — бросил как-то Балалай, когда мы сидели в парке на лавке втроем: я, он и Лаки, и пили холодненькое разливное.

— Угу, — поддакнула Лаки. — Когда в жизни серость, хочется её разбавить чем-то ярким.

— Черным викторианским платьем и белой пудрой? — съязвил Олег и, получив кулаком в плечо от Ольки, рассмеялся. — Да я стебусь, забей. Но ты права. Ты погляди, где мы живем. Идешь по улице, а вокруг пиздец. Серые коробки с пустыми окнами. Ебущиеся в кустах бомжи и ширяющиеся дурью нарки в подъездах. Гопота и лужи из слюней. Дрянь и грязь ебаная. Вот и ищешь чего-то другого, отличающегося от привычного. Наша компашка на Речке пока собралась, года два прошло, кажется. Хули вылупился, обезьяна?!

Последнее относилось к смуглому пацану в широких «трубах» и в балахоне с логотипом «Onyx». Пацан было остановился и сунул руку в карман, но увидев, как мы с Олегом поднялись с лавочки, передумал и, ругнувшись сквозь зубы, быстро потопал дальше.

— Пиздуй, пиздуй… Заебали, — выругался Балалай и закурил сигарету. — Напялят свои негритянские штаны и ходят, словно обосрались.

— Напялят свои черные шмотки и ходят, словно мизантропы, — передразнила его Лаки. Олег улыбнулся и кивнул.

— Не без этого, сестренка. Но я по крайней мере могу пояснить за шмот, а зверек этот скорее всего окромя «Оникса» своего нихуя и не слушал, если и его слушал хотя бы. Позеры ебаные.

В моем дворе тоже было полно пёстрых «не таких». Большинство я знал еще с детства, поэтому спокойно относился и к штанам-трубам, и к бомберам, и к фирменной чёлке, закрывающей лоб. С кем-то я просто здоровался, а с кем-то даже дружил, несмотря на явное различие. С Нафаней, например.

Макс Трубин. Некогда типичный гопарь, который, как и все его собратья, тусил во дворе или парке, доебывался до прохожих и залетных, бухал и не работал. Все поменялось в один момент. Когда Макс добрался до качалки, которая находилась в подвале через два дома от моего. Рыхлый Макс, еле выползший из дома на следующий день, однако снова поплелся в качалку. А потом поймал кайф и стал наведываться туда постоянно, пока не оброс мышцами и новыми убеждениями.

Так получилось, что в качалке тусовалось много разного народу. Мужики на массе, которые тягали ебунячие веса, пердели и крыли хуями политиков. Гопари с худо-бедно работавшим мозгом, которые набирали массу, чтобы влиться в чью-нибудь бригаду и зарабатывать хорошие деньги. Подснежники, приходившие на месяц и исчезавшие с концами. Скины и нефоры. И такие, как Макс, которым просто нравилось тягать железо.

Со временем Макс втянулся и лучше познакомился с обитателями качалки. Но особенно сдружился лишь с одним. С Казаком, которого иногда называли Косой Казак, потому что его левый глаз постоянно норовил закатиться за переносицу.

В перерывах между подходами и во время страховки Казак медленно, но верно захламлял голову Макса националистическими идеями. Говорил об оборзевших чурках, которые лапают наших баб. О спившемся поколении молодых, которые не могут защитить свою родину и с радостью хавают то, что выдают негры. Макс поддакивал и постепенно привыкал к тому, что ему говорят, сам не понимая, что промывка мозгов идет бешенными темпами. А потом он просто пропал.

Я встретил его через полгода, когда возвращался домой из универа и качал головой в такт музыке, орущей в наушниках. Макс сидел на лавочке у подъезда, и поначалу я его не узнал: пропал его привычный спортивный костюм темно-синего цвета и белые кеды-манежки, Макс вытянулся и заматерел, а глаза, раньше просто злые, сейчас смотрели на мир осмысленно злобно. Тем не менее, меня он поприветствовал тепло. Я же, улыбаясь, без стеснения рассматривал Макса. Одет он был в узкие серые джинсы, надраенные кремом берцы и черный бомбер с головой питбуля на груди.

— Здорово, Миха, — улыбнулся Макс, и я улыбнулся в ответ. В детстве мы часто гоняли вместе. То в догонялки, то в футбол или прятки. Даже будучи гопарем, Макс никогда до меня не доебывался, в отличие от Рака и остальных.

— О, привет. Куда пропал? — с места спросил я, присаживаясь рядом и доставая сигареты из кармана. Макс взял одну сигаретку и, закурив её, задумчиво прищурился.

— В лагере был, — коротко ответил он. Я нахмурился.

— В смысле? Сидел что ли?

— Не, — рассмеялся он. — В спортивном лагере. «Русь Святая» называется. Пацаны из качалки создали, мы туда на полгода поехали, чтобы на природе заниматься и просвещаться. Слыхал о таком?

— Не-а, — мотнул я головой. — О других слыхал. Бритых сейчас на районе много стало.

— Да то ебланы, — ругнулся Макс. — Нормальных бригад раз-два и обчелся. Остальные по беспределу живут, как звери.

— А вы? — усмехнулся я. Макс было напрягся, но потом выдохнул и даже сподобился на улыбку.

— Пиздец ты дерзкий, Дьяк, — покачал он головой, но тон был веселым. — Мы не беспределим. Проводим работу со школьниками, об истории рассказываем, на слеты гоняем. Лагерь вот свой в области открыли. Если надумаешь, залетай…

— Не, не. Я в национализм не лезу, друже, — ответил я. Макс чуть подумал и кивнул.

— Но приглашение в силе. У нас серьезная бригада, смотри. Слыхал, на той неделе замес был с чурками в центре?

— Вроде да, — кивнул я. — Типа ресторан там чей-то спалили.

— Угу. Оборзели вконец. У Шустрого… пацан наш, там бабу обидели. Чурки доебались и чуть в подсобку её с подругой не затащили. Совсем охуели, прикинь. Ну мы с братьями и ответили, — ответил он. Я промолчал, припоминая подробности. Пятерых увезли в реанимацию, и еще десяток гостей пострадали от огня. — Сейчас вот Шаман, старшак наш, думает в политику идти. Говорит, что харэ детской хуйней заниматься. Надо на верхах вопросы решать.

Макс говорил с жаром человека, которому мозги промыли не один раз. И с каждым словом улыбка на моем лице становилась все более растерянной. Это уже не подростковая банда получается, а серьезная организация, как Макс и говорил. Балалай тоже баловался национализмом, но он, по крайней мере, просто пиздел. А Макс в эту тему вписался конкретно.

— Ты не ссы, — улыбнулся Макс, заметив на моем лице испуг. — Мы волосатых не трогаем. Наоборот, Шаман говорит, что вы нам братья тоже. Рэперов да, пиздим, бывает. Потому что негров любят. Панки тоже свои пацаны. Ну и гопоту оборзевшую порой приструниваем. Ты залетай, не стесняйся. У Шамана дома собрания проводятся. Обсуждаем там всякое интересное. Друзей приводи.

— Я подумаю, Макс, — тихо сказал я, смотря на него.

— Заебись, — снова улыбнулся он. — Синий дом. На соседней от Солёного улице. Скажешь, что от Нафани пришел. Пустят.

— Нафани?

— Ага. Пыга моя. Ты пацан свой, правильный. Поэтому и зову.

— Я подумаю, — вздохнул я и, поднявшись, пожал Максу руку. — Бывай, друже.

— И ты не теряйся, — усмехнулся он, провожая меня взглядом.

— Ебанина какая-то с людьми творится, — буркнул Балалай, когда мы вечером сидели на промке втроем. На камне стояли две сиськи холодного пива, лежала общая пачка сигарет и две раскрытые пачки сухариков со вкусом сыра, вонявшие прокисшими носками.

— Не вижу ничего ебанутого, — ответил я, делая глоток пива. — Человеку надо к кому-нибудь прикантоваться. Вот и ищут группки по своим увлечениям. Ты вот к нам пристал, а Макс к скинам.

— К вам я пристал потому, что у вас мозги нормальные. А ему промыли, — не сдавался Балалай.

— Блядь, Олежа, — вздохнул Кир, массируя виски. — Иногда мне кажется, ты спецом нам мозги ебешь. То, блядь, хорошо, что все разные, то плохо. Определись уже. А то такое ощущение, будто тебе похуй против чего протестовать. Как панк с Речки, в натуре.

— Не без этого, — улыбнулся Олег. — Я к тому веду, что хорошо, когда ты сам до выбора дошел, а не тебя заставили его сделать. Вот Нафаня эта, Дьяков кент, не сам попал. Его туда как телка потащили, а он и рад. Я, блядь, этих сектантов на раз чую. Можно, конечно, ради фана туда запереться, но все слишком предсказуемо. Будет пиздеж про чистоту расы, поорут маленько, за усатого выпьют и разойдутся. Дадут чуркам пизды на выходных и довольны. Промытые, блядь. Душой в это верить надо, тогда и толк будет. Вон Дьяк чо, послушался его? Хуй там плавал. Дьяк послушал и забил болт, потому как Дьяку на это похуй. Он металом живет и его принципами.

— Не, Макс пацан нормальный. Просто не очень умный, — хмыкнул я. — Он и к гопарям почему притусовался? Проели ему плешь пацанской романтикой своей, он и повелся. Сейчас то же самое происходит. Но это его выбор, не наш. Так что нечего на пацана пиздеть. Пейте пиво уже, пока холодное.

Но сделанный выбор всегда предстояло отстаивать. В универе на меня мало обращали внимания, потому что волосатых там было много и преподы привыкли. А вот на Окурке частенько критиковали. Гопота, не понимавшая, зачем носить длинные волосы, пробивать уши и одеваться во все черное. Цивилы, косо смотрящие вслед, когда ты проходишь мимо. Они, в майках-алкашках, с огромным пивным пузом, неодобрительно ворчали вслед, а потом тащили своих личинок дальше — к киоску с холодным разливным. Себе пиво, пиздюку мороженое или сушеную рыбу, чтобы не заебывал по пути домой и не спалил перед мамкой.

— Здрасьте, — улыбался я бабушкам-соседкам, которые, казалось, всю свою жизнь провели на лавочке у подъезда.

— Здравствуй, Миша, — елейно улыбались они, и одна обязательно спрашивала: — Как там мама? А ты как? Учишься? Ну, молодец, молодец…

— Совсем дурной стал, — шептала она, стоило мне только войти в подъезд. Я, ради веселья, всегда выкуривал еще одну сигарету на площадке между вторым и третьим этажами, где находились почтовые ящики и можно было без риска запалиться подслушать, о чем пиздят бабки. А они, не ведая, что их слышат, перемывали мне кости. Кир, который иногда захаживал ко мне, тоже порой любил остановиться между этажами и послушать о себе свежие сплетни.

— Нехристь! — сплевывает на асфальт баба Рая из соседней с моей квартиры. — Отец остыть не успел, так он пить начал. Машка бедная на себе лодыря тянет, а он учится. Ха. Учится, как же. Видела его с дружками. Шляется весь день по двору, ищет, где бы выпить взять.

— Рожа еще чернющая, глаза злыя, — шамкает третья старуха, баба Алла. Зубы ей выбил родной внук, но она один хуй в нем души не чает. — Женечка вон говорит, что он с дружками провода воруют с заводу. На то и кормятся, значит.

— Ой, Женя — хороший мальчик. Всегда здоровкается, — кивает баба Катя, самая говорливая и авторитетная из бабок. Остальные сразу затыкаются, как она рот открывает.

— И друзья его уважают, — гордо говорит баба Алла. Она не знает, что Рык, её внук, трясет школьников на деньги и несколько раз ебал бомжиху в подъезде, будучи в говно. — В рот ему смотрят.

— А энтот, — продолжает баба Катя, — порченный. С детства еще злодеем был. То лампочки в подъезде побьет, то в двери звонит бегает. А сейчас вон ходит, глазюками стреляет. «Здрасьте», говорит, а у самого рожа ублюдская-то…

— Лицемерки ебаные, — улыбаюсь я и, затушив сигарету в банке, наполненной слюнями и раскисшими бычками, поднимаюсь на свой этаж.

Понятно, что тема снова всплыла тем же вечером в нашей компашке. Кир проставлялся за днюху, и мы сидели у него дома, объевшиеся и слегка пьяные. Я пересказывал разговор бабок, а Лаки с Иркой смеялись так, что Кирова бабка пугалась и громко пердела в своей спальне.

— Да ладно, открыл Америку, — вытерев глаза, ответила Ирка. — Тут в кого ни ткни, обязательно такую же историю расскажет.

— Факт, — вальяжно протянул Олег, развалившийся на диване. — Ща уссытесь. Наши бабки в Круглом и Длинном души не чают, а я вот еблан по их мнению.

— Факт, — передразнил его Кир, за что чуть не удостоился дружеского подзатыльника. — Те ж Богом тронутые, а ты ебанько намеренный.

— Угу, — кивнул Балалай. — И это неслабо удивляет, братка. Иду я тут, значит, домой. Тащу родакам и этим двум дегродам жратвы в пакете, а бабки у подъезда обсуждают, как застукали Длинного дрочащим на входную дверь Аньки. Ну, шалава наша местная. Типа только с денежными мужиками ебется. Длинный себе в башку вбил, что она его любит без памяти. Оборвал кусты у второго подъезда, цветочков набрал, значит, и к ней в гости. А там Анькин ебарь, злой, как черт.

— И? — выдавил из себя пунцовый Кир, готовый заржать.

— Хули «и»? — пожал плечами Олег. — Выскочил он на площадку, вырвал цветы у Длинного и отпиздил его ими же. Ладно б дегрод нормальные сорвал, так нет. Розы притащил. В итоге бабка, что его спалила, рассказывает. Идет, мол, по лестнице и слышит, как наверху плачет кто-то, жалостно так. Поднимается, а там Колян с ебалом расцарапанным и площадка вся в розах. Стоит, блядь, плачет и дрочит на дверь…

Мы перебили Олега громовым хохотом, да он и сам не удержался. Заржал во всю мощь легких и только хорошенько отсмеявшись, продолжил:

— Короче, увела бабка Коляна к себе домой, пока мамка где-то шлялась. Так дегрод не придумал ничего умнее, как продолжить дрочить. А кончину бабкиным Федором вытер. Котом ее старым. И чо? Лапушка и зайка по мнению бабок, как и старший. Зато я, блядь, злодей, хотя крысам этим старым ничего плохого не сделал. Ладно, наблевал пару раз в подъезде по пьяни, но убрал же все за собой. Хуй их логику кто поймет.

— Классика, хули там, — кивнула Ирка. — Дьяка свои бабки песочат, меня свои. Только всегда за глаза. Мол, мы с мамкой отца до ручки довели. Отощал, бедный, лупим его до одури и деньги отнимаем. Сами в глаза долбились, когда мамка его по двору гоняла за то, что зарплату пропил. Гопоту, кстати, редко трогают.

— Потому что им плевать, кому пиздюлину отвешивать. Бабке или очередному волосатому, — буркнул Жаба. Ирка поджала губы и кивнула, соглашаясь с ним.

— Ну да. Я в последнее время молча прохожу и ни с кем не здороваюсь, — продолжила она. — Один хуй, как обсирали, так и будут обсирать. Порой кажется, что делают это из-за того, что я с волосатыми трусь.

— Брось, — поморщилась Лаки. — Бабки у подъезда такие существа, что кости мусолить будут всем. И ботанику, который со скрипкой из музыкалки идет, и хулигану с разбитой рожей и опухшими кулаками. Им надо хоть о ком-то сплетничать, иначе смысл жизни теряется.

— Тебя тоже обсуждают? — ехидно спросил Жаба. Олькин взгляд похолодел, но голос остался таким же отстраненным.

— Нет. Папу боятся, — улыбнулась она и поправила челку, закрывшую правый глаз. — Просто смиритесь. Нас всегда будут обсуждать, но будут и те, кому плевать. Вот это факт. Чем ты сильнее выделяешься, тем больше внимания привлекаешь.

— Лаки права, — вздохнул я, с громким «чпок» открывая очередную бутылку пива. — Похуистичнее надо быть, и все. Доебался кто — ответь. Брешут как собаки — пройди мимо. С другой стороны, сами знали, на что шли, когда меняли стиль. Не такой, как все? Отвечай, раз не такой.

Но тогда я лукавил. Меня все же задевали чужие слова, будь то доебы гопарей или собачья брехня бабок. Похуизм пришел спустя время. К каждому. Тогда-то и стало плевать, кто там и что думает о тебе. Важнее то, кто ты сам.