Древняя Греция + Личность

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Особое внимание стоит уделить комментарию неоплатоника Симпликия, подробно разобравшего данный вопрос. Симпликий поясняет, что обязанности неразрывно связаны с добродетелью справедливости - воздаянием каждому по заслугам. Следовательно, любые отношения - это реализация справедливости. Однако, мы не можем воздавать каждому одинаково, потому что отец - это одно, брат - другое, друг - третье. У нас так или иначе существуют роли, придерживаясь которым и нужно справедливо подходить к каждому.

Обязанности зависят от различных типов отношений, которые мы устанавливаем. Симпликий делит их на 4 группы:

• К людям и существам, подобным нам.

• К существам, которые превосходят нас.

• К тем, кто слабее нас.

• К самим себе.

В зависимости от того, с кем мы взаимодействуем, обязанности будут варьироваться. Например, отношения между братьями от природы равные и предполагают взаимную отдачу друг другу. В отношениях с неравными, например, между отцом и сыном, обязанности основываются на различии ролей, где отец должен восприниматься второй после Бога причиной твоего рождения. То же самое между обидчиком и благодетелем, работником и работодателем и т.д.

Помимо природных, бывают и добровольные связи, наивысшее выражение которых - дружба. Дружба возможна, когда происходит добровольное объединение людей с похожими характерами. Она основывается на добродетели, разумных устремлениях и стремлении к общему благу, а не на материальных или внешних выгодах. Симпликий считает, что дружба помогает людям укреплять друг друга в добродетели, создавая гармоничное единство, благодаря общности стремлений и убеждений.

Друзья соединяются на основе свободного выбора, поэтому обязанности между ними равные - поддерживать друг друга в любых ситуациях. Симпликий приводит древнее изречение, что друг — это "второе я". Друзья не только делят между собой материальные блага, но и обогащают друг друга на духовном уровне, усиливая друг друга в добродетели и мудрости. Совместные усилия друзей могут вести к "великому свету истины" и нравственному совершенству.

Дружба может сложиться не только между незнакомцами. Природные связи могут существовать и без дружбы, но Симпликий считает, что отношения между родственниками будут гораздо более радостными и полными, если они основаны на добровольной дружбе. Добровольная связь, построенная на доброй воле и взаимном уважении, прочнее природных уз, потому что она ближе к божественному единству.

Дружба — это не просто связь между людьми, но и средство, ведущее к единению с Богом. Симпликий утверждает, что дружба не только важна для человеческих взаимоотношений, но и имеет божественный аспект, поскольку помогает подготовить душу к высшему духовному состоянию. Он упоминает пифагорейцев, которые видели в дружбе некую синтезирующую силу, соединяющую все добродетели, ибо дружба предполагает и справедливость, и воздержание, и разумность. Однако Симпликий также отмечает, что для истинной дружбы человек должен очиститься от неразумных страстей, чтобы быть её достойным. Он подчеркивает высокие требования к духовной подготовке перед тем, как вступить в настоящую дружбу.

Говоря о врагах, Симпликий отмечает, что они также связаны добровольным выбором, однако связи лежащие в основе таких отношений - разъединяющие. Также есть добровольные связи между неравными, основанные на различии в статусе и ролях. Например, учитель выступает как причина обучения, а ученик - как следствие.

В качестве особого вида связи Симпликий выделяет отношения между мужчиной и женщиной. Этот союз является одновременно и добровольным, и природным. Это средний тип соединения, так как муж и жена не равны, но они влекутся друг к другу от природы.

Симпликий подчеркивает то, что говорит Эпиктет - обязанности зависят от природы связи. Природные обязанности, такие как отношения между родителями и детьми, нельзя отменить по желанию одной из сторон, тогда как добровольные отношения (например, дружба или вражда) могут быть изменены или расторгнуты по воле участников. Если друг становится врагом, обязанности друга прекращаются. Но если отец действует плохо, это не устраняет его природную роль отца, и обязанности перед ним остаются.

Он также указывает на то, что отношения с родителями важны не только из-за природной связи, но и потому, что наши действия по отношению к родителям будут иметь последствия в будущем — так, как мы относимся к своим родителям, будут относиться к нам наши дети. Так реализуется божественная справедливость, с которой необходимо быть аккуратнее, и не идти ей наперекор.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

<...> Сократ, призвавший всю философию возвратиться к людским нравам, сказал, что высшая мудрость - различать благо и зло. "Не упускай их из виду, - говорит он, - если мои слова что-нибудь для тебя значат, - и ты достигнешь блаженства. И пусть ты кому-нибудь покажешься глупцом - терпи это! Пусть, кто хочет, бранит тебя и оскорбляет, - ты от этого не пострадаешь, если добродетель будет с тобою. Если ты хочешь быть блаженным, быть поистине мужем добра, позволь другим презирать тебя". Этого не допустит никто, кроме тех, для кого все блага равны, ибо нет блага, не причастного честности, честность же во всех благах равна.

<...> Всему свое время, все должно родиться, вырасти, угаснуть. Все, что ты видишь, что вращается над нами, окружает нас, на чем мы стоим, как на прочнейшем основании, - все убывает и сходит на нет. У всего есть своя старость, все природа приводит, хоть и в разные сроки, но к одному рубежу. Что есть, того не будет, оно не погибнет, но распадется.

А для нас такой распад означает гибель: ведь мы смотрим только на ближайшее, а что дальше, того не прозревает слабый дух, подчинивший себя плоти, - не то бы он мужественнее перенес неизбежность кончины и своей, и близких, если бы надеялся, что все проходит своим чередом через жизнь и смерть и что возникшее распадается, а распавшееся возникает, ибо в этом труде и состоит вечное искусство божества - устроителя вселенной.

И тогда любой, обозрев минувшие века, скажет, подобно Катону: "Весь род человеческий, который был и который будет, обречен смерти; про все города, достигшие могущества и бывшие великим украшением чужих держав, когда-нибудь спросят, где они находились, - потому что все их уничтожит какая-нибудь напасть: одни разрушит война, другие истощат мир и праздность, обратившиеся в лень или роскошь - губительный плод великих богатств. Все плодородные поля скроет внезапно разлившееся море или поглотит сброс нежданно осевшей и разверзшейся почвы. Так что же мне негодовать или сетовать, если я немного опережу общую участь?"

Великий дух послушен божеству и не медлит претерпеть то, что велит закон вселенной. Он покидает жизнь либо для лучшей доли - светлого и спокойного пребывания среди богов, либо уж наверняка чтобы не чувствовать ничего неприятного, смесившись со всей природой и вернувшись в ее целокупность. Значит, честная жизнь Катона есть не большее благо, чем честная смерть, ибо добродетель не увеличивается. Сократ говорил: "Добродетель и истина - одно", и как не растет истина, так не растет и добродетель: если она есть, то в полную меру.

Выходит, нет причин удивляться тому, что равны между собою блага, принимаемые нами намеренно, и блага, навязанные обстоятельствами. Ведь если ты допустишь их неравенство и признаешь мужество под пыткой меньшим благом, то скоро ты сочтешь его злом и назовешь несчастными и Сократа в темнице, и Катона, раздирающего рану с большим мужеством, чем нанес ее, а самым жалким - Регула, казнимого за верность данной врагам клятве. Но сказать такое не осмеливались даже самые изнеженные, кто, не признавая его блаженным, все же не считал и несчастным.

<...> То мужество, которым часто преисполняются благородные по задаткам юноши, когда их поражает красота какого-нибудь подвига, так что они готовы презреть все случайное, - его внушит нам и подарит мудрость. Она убедит нас, что только честное есть благо, что оно не может ни убавиться, ни прибавиться, - также как нельзя согнуть мерило, которым проверяют прямизну. Что ты в нем ни изменишь, все повредит прямизне.

То же самое мы скажем о добродетели: и она пряма, согнуть ее нельзя; стать тверже она может, вырасти - нет. Она судит обо всем, ей никто не судья. И как она сама не может стать прямей, так то, что делается в соответствии с нею, не бывает одно прямее другого: ведь все вымерено по ней и, значит, одинаково.

Ты скажешь: "Значит, все равно, лежать ли на пиру, или под пыткой?" - Это кажется тебе удивительным? Ну что ж, удивляйся еще больше: возлежать на пиру - зло, висеть на дыбе благо, если первое постыдно, второе - честно. И то, и другое - благо или зло не само по себе, а в зависимости от добродетели: где она появляется, там все - одной меры и цены.

Пусть любой, кто о мужестве всех судит по своему собственному, колет мне глаза моими словами о том, что равные блага - стойко вынести бедствия и честно судить об удачах, что равные блага - справлять триумф и с несломленным духом плестись перед колесницей. Они мнят, будто и не бывает того, что им самим не под силу, и выносят приговор добродетели, глядя на собственную немощь.

Надо ли удивляться тому, что порой нам приятны и даже милы и огонь, и раны, и смерть, и цепи? Для привыкшего к роскоши воздержность - наказанье; для ленивца труд - пытка; избалованный жалеет деятельного; для празднолюбца усердье - мука. Так и все мы то, что нам не по плечу, считаем непереносимо трудным, забывая, что для многих мученье - остаться без вина или просыпаться на рассвете. Не так трудно все это по природе, как мы сами хилы и бессильны.

Чтобы судить о всяких делах, нужно величие духа, а не то мы припишем им наши пороки. Так прямые предметы, погруженные в воду, кажутся взгляду искривленными и переломленными. Важно не только то, что ты видишь, но и как: наша душа видит слишком смутно, чтобы разглядеть истину.

<...> Много ли зла в пытках, во всем, что мы называем бедствиями? На мой взгляд, только одно: они подрезают наш дух, сгибают его, придавливают; но с мужем мудрым этого быть не может. Он ни под какой тяжестью не согнется, ничто не сделает его ниже, и все, что приходится сносить, будет ему по нраву. Ибо он не жалуется, когда на его долю выпадает что-нибудь из того, что может выпасть человеку. Он знает свои силы, знает, что должен носить тяжести.

Я не исключаю мудреца из числа людей, не утверждаю, что он чужд боли, словно бесчувственная скала. Я не забываю, что и он сложен из двух частей: одна из них чужда разума - она чувствует терзания, ожоги, боль; другая - разумная, и она тверда в своих мнениях, бестрепетна, непобедима. В ней-то и заключено высшее благо человека; пока оно не достигло полноты, дух колеблется в нерешительности, когда оно станет совершенным, дух делается спокойным и недвижимым.

<...> Теперь перейду к тому, куда зовет меня твое ожидание. Не думай, будто наша добродетель витает за пределами природы: нет, мудрец и задрожит, и побледнеет, и боль почувствует; ведь все это ощущения тела. Но где бедствие? Где истинное зло? Там, конечно, где тяготы заставляют пасть духом, признать себя рабом, раскаяться в том, что ты таков.

Мудрец побеждает фортуну добродетелью; но скольких мудрецов по ремеслу страшит малейшая угроза! В этом и есть наша ошибка: всего, что сказано о мудром, мы требуем от начинающих. Что я хвалю, в том хочу убедить себя, но еще не убедил; а если бы и убедил, все равно дух мой не настолько закален, чтобы с готовностью идти против всех превратностей.

Как шерсть одну краску впитывает сразу, другую - только когда долго мокнет и варится в ней, так одни учения ум удерживает, едва восприняв, а это учение, если не проникло глубоко и надолго, если не окрасило, а только испачкала душу, не даст ей ничего из обещанного.

Преподать его можно быстро и в немногих словах: есть одно благо - добродетель, и помимо нее благ нет; добродетель заключена в лучшей, то есть разумной, части нашего существа. Что же такое эта добродетель? Истинное и непоколебимое суждение; от него душа получает все побуждения, через него становятся ясны все те видимости, от которых побуждения исходят.

Держаться этого суждения - значит считать все, к чему причастна добродетель, благом, а все блага - равными. Телесные блага суть блага для тела, а не блага во всем. В них есть своя ценность, но благородства в них нет, и между собою они далеко не равны: одни бывают больше, другие меньше.

И между приверженцами мудрости есть большие различия - этого невозможно не признать. Один преуспел лишь настолько, что осмеливается взглянуть в лицо судьбе, но ее взгляда не выдерживает и опускает глаза, ослепленные блеском; другой настолько, что ему под силу сойтись с ней лицом к лицу, - если он достиг вершины и не знает сомнений.

Несовершенное не может быть стойким: оно то движется вперед, то оскользается и никнет. Пусть оскользаются, лишь бы шли вперед и не оставляли стараний; но стоит ослабить неустанное рвение, перестать напрягаться - и поневоле пойдешь назад. Отступившись, не вернешься к достигнутому. Так будем усердны и упорны!

Для того, чтобы преуспеть в этой жизни в чем угодно, нужно иметь четко поставленную цель, направление, куда двигаться: "Если не знаешь, к какой гавани плыть, ни один ветер не станет попутным". Но что годиться в качестве цели? Сколько вещей не заслуживающих внимания, бренных и преходящих - деньги, имущество, непостоянство внимания людей, иллюзорная слава и почет.

Сенека говорит нам, что только честная жизни во всех своих аспектах есть цель достойная стремления, а честность - это неотъемлемая компонента любой добродетели, ее основа. Честная жизнь позволяет спать спокойно, не докучая муками совести. Она же придает силы выдержать многие испытания, зная, что за тобой стоит правда и сохраненное человеческое лицо. Вспоминая Сократа, различение блага и зла является подлинной мудростью. Человек должен стремиться к ней, не обращая внимания на осуждения и оскорбления окружающих, для которых ты всегда будешь неправильно жить. Для человека идущего своим благим путем никакие внешние нападки не должны становиться препятствием.

Дальше философ в духе Гераклита, и как это любит делать Марк Аврелий, рассуждает о вечном непостоянстве и смене всего, как естественном процесс - за рождением неизбежно следует распад; то, что существует, однажды исчезнет, а нечто новое народиться. Это касается отдельных людей или целых цивилизаций. В таком процессе нет ничего трагического, если осмысленно к нему подойти. Для того же, кто подчинил свою жизнь плотской радости и материальным интересам, осознание факта конечности может оказаться полным страхов и страданий. Чем меньше человек зависит от внешнего, тем проще ему будет воспринимать жизнь и расстаться с ней в нужный срок.

Также Сенека напоминает о фигуре стоического мудреца, которому, конечно, не чужды чувства и ощущения простого человека. Он также испытывает боль, бледнеет, краснеет и проявляет естественные телесные реакции, но его отношение к ситуации, как спокойно и с полным принятием судьбы он ею распоряжается, резко отличает его от обычного неподготовленного человека. Даже когда новички только постигают мудрость и учатся себя контролировать, беды заставляют свернуть с этого пути и всякий раз хочется дать себе слабину. Учение должно проникнуться глубоко, как краска, которая полностью въелась в шерсть, иначе она расползется, испортив вещь.

Так будем же усердны и упорны, чтобы не сворачивать с пути добродетели и жить честно!

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Если хочешь меня послушаться, думай об одном, готовься к одному: встретить смерть, а если подскажут обстоятельства, и приблизить ее. Ведь нет никакой разницы, она ли к нам придет, мы ли к ней. Внуши себе, что лжет общий голос невежд, утверждающих, будто "самое лучшее - умереть своей смертью". Чужой смертью никто не умирает. И подумай еще вот о чем: никто не умирает не в свой срок. Своего времени ты не потеряешь: ведь что ты оставляешь после себя, то не твое.

Несмотря на то, что стоики придерживались космополитизма, считая себя "гражданами всего Космоса", мы неоднократно встречаем у Сенеки предостережения от путешествий. В смене мест и впечатлений нет покоя, а новые эмоции распаляют душу, располагая ее к страстям. Человек наблюдает заморские товары, необычную кухню, какие-то развлечения и расслабляется настолько, что потом крайне трудно войти в привычную колею.

Постоянство Сенека сравнивает с лечением, от которого тем больше пользы, чем оно дольше, и даже можно сказать "правильнее" подобрано, а это уединение с вдумчивым, размеренным досугом. Тогда и приходится жить безвозмездно, поскольку оставаясь на месте и самосовершенствуясь в умеренных лишениях, ты не оставляешь страстям шанса соблазнить тебя иллюзорными наградами.

Ну и напоследок классическое стоическое напоминание о презрении к смерти, о том, что жизнь философа, как человека живущего разумно, в любую секунду считается полной и завершенной, а значит может быть прервана без всяческих сожалений. Между 20 годами и 70 нет ничего, кроме отрезка прошлого и потускневших воспоминаний. Так есть ли разница? Человеку страстному и 1000 не хватит, чтобы насладиться жизнью и научиться довольствоваться полнотой момента, поскольку он пребывает где угодно, только не в нем.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

У Сократа было другое игровое поле - политическая жизнь Афин V в. до н.э. Философ, от которого отмеряют целый период (досократики и сократики), прилежный гражданин и человек совести. Руководствуясь добродетелью мужества, исполнил свой воинский долг в Пелопоннесской войне, а после вразумлял распущенных граждан, пытаясь наставить на благой путь. Был обвинен в безбожии своими врагами, не стал вымаливать пощады, отказался от спасения бегством из тюрьмы, как это предлагали друзья, а выпил яд цикуты, оставшись верным принципам и законам того государства, в котором жил. Для Сократа друзья, ученики, жена, дети, даже собственная жизнь относились к разряду "безразличного", а честь, какой он ее понимал, являлась наивысшей ценностью. Так Сократ распорядился мячом, который подбросила ему Судьба.

Может быть не таким радикальным образом, но и в обыденной жизни можно беречь добродетель, тщательно подходя к собственному выбору и решениям. Пильюччи приводит пример, как он отказался от банковских услуг, узнав, что банк замешан в сомнительных операциях, а продолжать держать в нем деньги равносильно соучастию. Или, например, что касается одной из главных страстей в жизни - чревоугодия. Так, например, писал учитель Эпиктета Музоний Руф:

Ради испытания нескольких мгновений гастрономического удовольствия из дальних заморских земель привозят дорогостоящие продукты, приготавливают бесчисленные изысканные блюда. Повара ценятся выше, чем земледельцы. Некоторые люди разоряются на пиршествах, но от поедания дорогой еды не становятся ни сильнее, ни лучше… Когда дело доходит до еды, ответственные люди предпочитают простое сложному, доступное — труднодоступному…

Такой подход к предпочтительным безразличным вещам, в т.ч. к еде, помогает в практике добродетели умеренности и облагораживает жизнь, стоит только возвести это в привычку. Впрочем, говоря о безразличном, подходов в этике было несколько (не считая эпикуреизма, с которым по-моему мнению у стоицизма не так много расхождений), можно вспомнить нескольких учеников Сократа - Аристотеля (перипатетики) и Антисфена (киники).

Все они считали основой эвдемонической (счастливой) жизни - стремление к добродетели, однако Аристотель добавлял, что необходим и ряд других условий, вроде здоровья, богатства, образования и даже внешняя красота. Отсюда уже следует, что полнота счастья - удел избранных, тех, кому повезло. Антисфен, а наиболее известный представитель школы кинизма - Диоген (собака) Синопский, напротив, настаивали что любое внешнее - это обременение, уводящее человека от его естественной природной сущности; достаточно вернуться к животному началу, как человек обретает свободу, из которой прямо и следует счастье.

Стоики соблюли логическую середину и этим их ход гениален. Вещи, на которые человек не может повлиять в полной мере (внешние), даже если это собственное тело, здоровье, друзья и родные, тем не менее могут быть предпочтительными, и наоборот - есть те, с которыми совершенно не хотелось бы соприкасаться. То есть, счастье достижимо для каждого. Это не элитарная система Аристотеля, и не опасная для жизни крайняя аскеза киников, а максимально разумный подход к принятию решений, временным затратам и сохранению внутреннего спокойствия. Сенека как нельзя лучше обобщил контраст между предпочтительным и непредпочтительным опытом:

Есть большая разница между радостью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй избегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна. При такой оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели, то и тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинакова.

То есть, человек может стараться избегать боли, ведь это разумно. Нужно вовремя посещать врачей, проходя профилактику, не рисковать там, где риски неоправданны высшими целями. В этом смысле радость без боли более естественна для человека - это его нормальное состояние. Однако, добродетель не зависит от внешних обстоятельств, и она может практиковаться как в радости, так и при недомогании. Человеку не нужны добавочные условия и прочие "но" для выражения своей разумной сущности, заключающейся в мудрости, самоконтроле и способности оставаться уравновешенным в любых обстоятельствах.

End.

Конспект по книге "Как быть стоиком" Массимо Пильюччи, Глава 1, Часть 3.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Марк Аврелий подчеркивает, что разумное поведение и действия, которые согласуются с природой разума, естественно приводят к правильным результатам. Эти действия считаются правильными, потому что они соответствуют истинной природе и цели разума.

Далее Марк Аврелий, в типичном духе Аристотеля и стоиков рассуждает об истинном благе человека. Только то, что принадлежит человеку по природе, можно считать благом, ведь это истинно свойственные ему вещи, как например способность размышлять, передавать информацию сложными языковыми конструкциями, изобретать орудия, преобразующие окружение и др.

Философ поясняет, что если бы какие-то внешние вещи и обстоятельства были подлинным благом, то человек не мог бы пренебрегать ими и отказываться от них без ущерба для себя. Но поскольку люди могут от них отказаться добровольно, перенося утрату без труда, или понимая, что их приобретение несет больше вреда, значит они не составляют сущности человеческого блага. Важно лишь то, что внутри.

Следовательно, чем больше человек способен обходиться без таких внешних вещей, тем он более добродетелен и совершенен. Марк Аврелий подчеркивает важность внутренней независимости от внешних обстоятельств и вещей, которые не составляют истинную природу людей.

[1] Т.е. того, что не отвечает истинной природе человека. Стоик Хрисипп писал, что богатство, слава, красота, знатность и вещи, вызывающие наслаждение, на самом деле не блага, а предметы безразличные, хоть по виду и предпочтительные.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы