Серия «"Нравственные письма к Луцилию" Луций Сенека»

Нарисуй-ка в душе такую картину: фортуна – устроительница игр – осыпает собравшихся смертных почестями, богатствами, милостями; но кое-что пропадает, разорванное расхватывающими руками, кое-что приходится делить с бесчестными сотоварищами, кое-что приносит великий ущерб тем, кому достается; часть оказывается у тех, кому нет до этого дела, часть теряется, потому что расхватывается слишком жадно, или пропадает на стороне, потому что уносится слишком поспешно. И даже удачно хватавшему захваченное не принесет надолго радости. Так что всякий, кто благоразумней других, едва увидев, как вносят подарки, убегает из театра, зная, до чего дорого обходятся пустяки. Никто не сцепится с уходящим врукопашную, никто не ударит удаляющегося: вся свалка – вокруг добычи.

<...> Кто решил достичь блаженства, тот пусть помнит, что есть одно только благо – честность. А если он видит и другие блага, значит, он плохо думает о провидении, потому что с людьми справедливыми случается много неприятностей и потому, что все, уделяемое нам от него, кратковечно и ничтожно в сравнении с долговечностью всей вселенной. Вот от таких-то жалоб и получается, что мы оказываемся неблагодарными истолкователями божественной воли. Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.

Всякий наш замысел шаток, и никакая удача не может нас насытить. А причина в том, что мы еще не достигли неизмеримого и непревзойденного блага, на котором не может не остановиться наше хотение, так как выше вершины нет ничего. Ты спросишь, почему добродетель ни в чем не нуждается? – Она довольствуется тем, что есть, не жаждет того, чего нет; если есть, сколько нужно, ей не бывает мало.

Отличное объемное письмо, в котором Сенека затрагивает несколько важных моментов.

Начинается оно с утверждения, что только честность является основой блаженной жизни. Представим человека, для которого самоцелью является добродетель, будь то умеренность во всем, или, например, справедливость. Путь такого человека определен, он точно знает, чего хочет и к чему движется в каждый момент времени. Четкость в определении целей - это уже половина ответа на любые поставленные вопросы, и это дарит ощущение контроля, ощущение спокойствия.

А теперь представим человека, который лишь имитирует такую "честность", или вовсе о ней не задумывается, а живёт случаем, внешними вещами и связанными с ними устремлениями. Его постоянно будет одолевать неопределенность, тревога и страхи, ведь у него нет конкретного пути, он не представляет, что делать с завтрашним днём.

Также человек "мелкого ума" по одному малоизвестному выражению, падок на чужие мнения, и очень любит проживать не свою жизнь, задорно интересуясь, что там у других. "Чужие горести тревожат душу свидетелей", - таков неизбежный вердикт. Впрочем, радости тревожат не меньше, распаляя зависть.

Сенека предлагает представить картину, когда в театре со сцены толпу начинают осыпать пустяковыми подачками, но люди готовы драться и давиться, дабы что-нибудь себе урвать. Это и выглядит жалко, и несёт больше вреда, чем пользы. Только тот остаётся цел, кто лишь завидев непостоянные "подарки" фортуны, уходит прочь, сохраняя достоинство и внутренний покой.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

"Но ведь и других царь защищает своей силой". - Кто с этим спорит? Но как из всех, кому на пользу морская тишь, больше всего считает себя обязанным Нептуну тот, кто больше вез и чей товар ценней, как ревностней исполняет обет купец, чем путешественник, а из купцов щедрее благодарность того, кто вез идущие на вес золота благовония и пурпур, нежели того, чьи товары стоят не дороже корабельного балласта, - так и благодеянье мирной жизни, оказанное всем, глубже чувствует муж, который пользуется ею во благо.

Ведь среди облаченных в тогу немало таких, для кого мир хлопотнее войны. Или, по-твоему, так же обязаны подателю мира те, кто тратит мирное время на пьянство, и блуд. и другие беспутства, которым надо положить конец даже ценою войны? Неужели, ты полагаешь, мудрец до того несправедлив, что не считает лично себя обязанным за благодеяние, оказанное всем? Я обязан и солнцу, и луне - а они не для меня одного восходят; я благодарен году и божеству, управляющему его временами, - хотя все это устроено не в мою честь.

<...> великие и подлинные блага делятся не так. что на душу приходится лишь ничтожная часть: нет. каждому достается все целиком. Из предназначенного к раздаче люди уносят столько, сколько обещано на одного; угощение и даровое мясо и все. что можно взять в руки. расходится по частям; а вот неделимые блага - свобода, мир - целиком принадлежат и всем вместе, и каждому в отдельности.

Мудрец помнит, благодаря кому пользуется их плодами, благодаря кому общественная необходимость не призывает его к оружию, к несению стражи, к охране стен и ко всем многочисленным военным трудам, и он благодарен своему кормчему. Тому и учит философия: быть благодарным за благодеяния и платить за них благом; но порой сама признательность служит платой.

Так я утверждаю, Луцилий, и зову тебя к небесам кратчайшей дорогой. Секстий часто говорил: "Юпитер может не больше, чем муж добра". У Юпитера есть много такого, что посылает он людям; но из двух мужей добра не будет лучшим тот, который богаче, как из двух одинаково искусных в обращении с кормилом не назовешь лучшим того, чей корабль больше и наряднее.

Чем Юпитер превосходит добродетельного человека? Он добродетелен дольше. Мудрый ценит себя ничуть не ниже оттого, что его добродетелям отмерено недолгое поприще. Так из двух мудрецов умерший в старости не блаженнее того, чья добродетель была ограничена немногими годами; так и бог берет над мудрецом верх не счастьем, а долгим веком.

Не та добродетель больше, что жила дольше. Юпитер всем владеет, - но все отдает другим во владение. И одним только правом пользуется он один быть подателем всего, чем пользуются люди. Мудрый с таким же презрительным спокойствием видит все в чужих руках, как и сам Юпитер, и ценит себя еще выше потому, что Юпитер не может всем этим пользоваться, а мудрец не хочет.

Поверим же Секстию, указывающему прекраснейший путь и восклицающему: "Так восходят до звезд!" Так, следуя за умеренностью; так, следуя за воздержностью; так, следуя за храбростью!" - Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся.

В письме Сенека обращается к теме отношения философов к власти и правителям. Он оспаривает мнение, будто философы презирают правителей из-за своей непокорности и независимости. Напротив, истинные последователи философии благодарны правящей верхушке, поскольку те обеспечивают общественный порядок и покой, а также досуг для более важных дел - самосовершенствования и жизни в соответствии с добродетелью.

Спокойствие и предсказуемость завтрашнего дня является необходимым условием праведной жизни. Когда правители начинают войну по собственной глупости, из порочных амбиций и тщеславия, государство начинает штормить и ты не знаешь, чего ожидать даже в самое ближайшее время. В таком коротком горизонте планирования очень трудно ориентироваться и полностью отдаваться полезным занятиям.

Сенека говорит, что благодарность философа безвозмездная и искренняя, поскольку он не стремится к богатству и влиянию, в отличие от тех, кто вовлечен в общественные и политические дела и испытывает постоянное беспокойство из-за ненасытности. Люди, занятые карьерными достижениями и политической борьбой всегда стремятся к большему и не умеют наслаждаться достигнутым, что приводит не только их самих к постоянным тревогам и неудовлетворенности, но и создает проблемы окружающим.

Отличный пример приводится с мореплавателями. Когда человек перевозит ценный груз, он в большей степени переживает за дорогу и испытывает большую благодарность и радость, когда она завершается благополучно. Точно также тот, кто получается от общего блага больше выгоды и главное - умеет это ценить, оказывается искреннее благодарен. Философ использует мирное время рационально, для благородных целей и ценит каждый день, проведенный в спокойствии.

Люди как правило не осознают важности мира и не одинаково его ценят. Большинство живет в пустых развлечениях, пьянстве и пороках. Они не замечают даже такие общие блага, как солнце, луну, времена года, свободу и мир. Каждый человек получает их целиком, несмотря на то, что они принадлежат всему человечеству. Философ не станет делить мир на "мое" и "общее", подобно жадному. Нужно видеть ценность в том, что принадлежит всем и владеть им совместно с остальными.

Также Сенека проводит аналогию мудрого человека с богом Юпитером. Мудрец уступает ему лишь тем, что жизнь Юпитера длится дольше. Добродетель мудреца не меньше по качеству, он также смотрит на власть и богатство, нажитое тщеславным и суетливым путем, с презрением, поскольку в состоянии верно расставить приоритеты и радоваться элементарному. Мудрый в некотором смысле даже выше богов, поскольку в состоянии сознательно отказаться от всего, тогда как богам это просто не нужно изначально по своей природе.

В заключении Сенека говорит, что божественное присутствие есть в каждом человеке — в виде "божественных семян", которые могут вырасти, если человек правильно развивает свою душу. Добродетель — это результат правильного внутреннего ухода за собой, тогда как леность и порок приводят к гибели этих божественных семян.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Я скажу тебе, как распознать здорового: он доволен собою, доверяет себе, знает, что для блаженной жизни ничего не дают ни все молитвы смертных, ни те благодеяния, которые оказывают, которых добиваются. Ведь все, к чему можно прибавить, несовершенно, от чего можно отнять, не вечно; а кому нужна вечная радость, тот пусть радуется только своему. Все, на что зарится толпа, притекает и утекает; фортуна ничего не дает во владение, но и преходящие ее дары приятны лишь тогда, когда разум их приправит и смешает: ведь это он умеет придавать вкус даже тем внешним благам, которые невкусно поглощать с жадностью.

Аттал часто приводил такое сравнение: "Видел ты когда-нибудь, как собаки ловят на лету кусок хлеба или мяса, брошенный хозяином? А что поймает, она сразу заглатывает целиком и снова разевает пасть в надежде на будущее. Так же и мы: если фортуна что и бросит нам, насторожившимся в ожиданье, - мы и то проглатываем без всякого удовольствия и снова стоим, навострив уши и готовые схватить". С мудрым такого не бывает: он всегда сыт. А если ему и попадется что-нибудь, он берет спокойно и откладывает в сторону. Он наслаждается величайшей, постоянной и незаемной радостью.

<...> Но есть и третий род людей: они уже совсем подошли к мудрости, и хотя не достигли ее, но она у них перед глазами, до нее рукой подать. Такие уже не будут поколеблены, не отойдут вспять: они хоть и не на суше, но уже в гавани.

Вот и выходит: если так велика разница между взошедшими к вершине и оставшимися внизу, если даже достигшие середины не только получают плоды, но и рискуют скатиться вниз, то мы не должны давать простор делам. И нельзя допускать их к себе: стоит войти одному - и оно приведет на свое место сотню других. Поставим же им преграду в самом истоке! Лучше пусть не начинаются, чем прекратятся.

В этом письме Сенека рассуждает о важности практической философии, ведущей к самосовершенствованию, говоря о том, что она должна занимать центральное место в жизни человека. Это может быть что угодно: небольшие практические упражнения по самоконтролю, борьбе с фобиями и страхом, по умеренному образу жизни; может быть чтение книг и написание небольших работ при их осмыслении, с вынесением чего-то полезного и научением других.

Главное в любом деле - регулярность. Нельзя откладывать что-то на потом, считая, что для этого найдется "лучшее" время, ведь мы живем "здесь и сейчас". Тем более нельзя останавливаться, если уже начал, поскольку быстро вернешься к старту и придется все нарабатывать по новой. Даже закрепленные навыки быстро забываются. Спортсмен, получивший травму или забросивший тренировки на некоторое время, ощущает, что техника сбилась, мышцы не слушаются и на привычный темп он выйдет далеко не скоро.

Сенека сравнивает философию с процессом выздоровления от болезни. Прогресс теряется также, как если человек расслабившись не долечился, и болезнь вернулась. Придется снова обращаться к доктору и начинать заново, причем во второй раз излечение может оказаться дольше и труднее.

Важность практической философии заключается в том, что лишь она способна принести устойчивую радость, которую не могут нарушить внешние обстоятельства. Мудрый человек находит покой внутри себя, он вооружен лучшими установками и гораздо легче преодолевает превратности судьбы, чем обычный человек, гонящийся за внешними благами и не понимающий, от чего он несчастен, когда их недостаточно или они вовсе не достаются. И даже если удалось поймать удачу за хвост, избыток быстро превращается в скуку, а постоянно растущее потребление с невозможностью утолить этот голод, может оказаться проклятием худшим, чем лишения.

Философ таким образом выделяет 3 категории людей:

• Мудрые, которые достигли вершины, понимают как работает эта жизнь, будь то собственная психология/физиология или социальные процессы.

• Те, кто только учится, идет к мудрости и должен быть внимателен, чтобы не сбиться с этого пути. Здесь категорически важна регулярность, поскольку остановки существенно откатывают назад.

• Те, кто уже близки к мудрости, стоят у этой границы, но пока не достигли её. Им также важно не останавливаться, но в отличие от вторых здесь уже есть крепкий фундамент, который легче восстановить в случае чего.

Говоря о делах, мы понимаем, что жизнь очень динамична и избавиться от них вряд ли получится. Что бытовые, что рабочие, они преследуют постоянно, и большую часть отложить в долгий ящик попросту нереально. Тем не менее, многие люди плодят дела ненужные, рукотворные, допуская лишние телодвижения и жалуясь, что времени ни на что не хватает. Необходимо пересмотреть свой график, проанализировать, какая часть времени утекает впустую и что является лишь имитацией деятельности, а затем поменять это на полезный досуг, учась чему-то новому и совершенствуясь.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

<...> Сократ, призвавший всю философию возвратиться к людским нравам, сказал, что высшая мудрость - различать благо и зло. "Не упускай их из виду, - говорит он, - если мои слова что-нибудь для тебя значат, - и ты достигнешь блаженства. И пусть ты кому-нибудь покажешься глупцом - терпи это! Пусть, кто хочет, бранит тебя и оскорбляет, - ты от этого не пострадаешь, если добродетель будет с тобою. Если ты хочешь быть блаженным, быть поистине мужем добра, позволь другим презирать тебя". Этого не допустит никто, кроме тех, для кого все блага равны, ибо нет блага, не причастного честности, честность же во всех благах равна.

<...> Всему свое время, все должно родиться, вырасти, угаснуть. Все, что ты видишь, что вращается над нами, окружает нас, на чем мы стоим, как на прочнейшем основании, - все убывает и сходит на нет. У всего есть своя старость, все природа приводит, хоть и в разные сроки, но к одному рубежу. Что есть, того не будет, оно не погибнет, но распадется.

А для нас такой распад означает гибель: ведь мы смотрим только на ближайшее, а что дальше, того не прозревает слабый дух, подчинивший себя плоти, - не то бы он мужественнее перенес неизбежность кончины и своей, и близких, если бы надеялся, что все проходит своим чередом через жизнь и смерть и что возникшее распадается, а распавшееся возникает, ибо в этом труде и состоит вечное искусство божества - устроителя вселенной.

И тогда любой, обозрев минувшие века, скажет, подобно Катону: "Весь род человеческий, который был и который будет, обречен смерти; про все города, достигшие могущества и бывшие великим украшением чужих держав, когда-нибудь спросят, где они находились, - потому что все их уничтожит какая-нибудь напасть: одни разрушит война, другие истощат мир и праздность, обратившиеся в лень или роскошь - губительный плод великих богатств. Все плодородные поля скроет внезапно разлившееся море или поглотит сброс нежданно осевшей и разверзшейся почвы. Так что же мне негодовать или сетовать, если я немного опережу общую участь?"

Великий дух послушен божеству и не медлит претерпеть то, что велит закон вселенной. Он покидает жизнь либо для лучшей доли - светлого и спокойного пребывания среди богов, либо уж наверняка чтобы не чувствовать ничего неприятного, смесившись со всей природой и вернувшись в ее целокупность. Значит, честная жизнь Катона есть не большее благо, чем честная смерть, ибо добродетель не увеличивается. Сократ говорил: "Добродетель и истина - одно", и как не растет истина, так не растет и добродетель: если она есть, то в полную меру.

Выходит, нет причин удивляться тому, что равны между собою блага, принимаемые нами намеренно, и блага, навязанные обстоятельствами. Ведь если ты допустишь их неравенство и признаешь мужество под пыткой меньшим благом, то скоро ты сочтешь его злом и назовешь несчастными и Сократа в темнице, и Катона, раздирающего рану с большим мужеством, чем нанес ее, а самым жалким - Регула, казнимого за верность данной врагам клятве. Но сказать такое не осмеливались даже самые изнеженные, кто, не признавая его блаженным, все же не считал и несчастным.

<...> То мужество, которым часто преисполняются благородные по задаткам юноши, когда их поражает красота какого-нибудь подвига, так что они готовы презреть все случайное, - его внушит нам и подарит мудрость. Она убедит нас, что только честное есть благо, что оно не может ни убавиться, ни прибавиться, - также как нельзя согнуть мерило, которым проверяют прямизну. Что ты в нем ни изменишь, все повредит прямизне.

То же самое мы скажем о добродетели: и она пряма, согнуть ее нельзя; стать тверже она может, вырасти - нет. Она судит обо всем, ей никто не судья. И как она сама не может стать прямей, так то, что делается в соответствии с нею, не бывает одно прямее другого: ведь все вымерено по ней и, значит, одинаково.

Ты скажешь: "Значит, все равно, лежать ли на пиру, или под пыткой?" - Это кажется тебе удивительным? Ну что ж, удивляйся еще больше: возлежать на пиру - зло, висеть на дыбе благо, если первое постыдно, второе - честно. И то, и другое - благо или зло не само по себе, а в зависимости от добродетели: где она появляется, там все - одной меры и цены.

Пусть любой, кто о мужестве всех судит по своему собственному, колет мне глаза моими словами о том, что равные блага - стойко вынести бедствия и честно судить об удачах, что равные блага - справлять триумф и с несломленным духом плестись перед колесницей. Они мнят, будто и не бывает того, что им самим не под силу, и выносят приговор добродетели, глядя на собственную немощь.

Надо ли удивляться тому, что порой нам приятны и даже милы и огонь, и раны, и смерть, и цепи? Для привыкшего к роскоши воздержность - наказанье; для ленивца труд - пытка; избалованный жалеет деятельного; для празднолюбца усердье - мука. Так и все мы то, что нам не по плечу, считаем непереносимо трудным, забывая, что для многих мученье - остаться без вина или просыпаться на рассвете. Не так трудно все это по природе, как мы сами хилы и бессильны.

Чтобы судить о всяких делах, нужно величие духа, а не то мы припишем им наши пороки. Так прямые предметы, погруженные в воду, кажутся взгляду искривленными и переломленными. Важно не только то, что ты видишь, но и как: наша душа видит слишком смутно, чтобы разглядеть истину.

<...> Много ли зла в пытках, во всем, что мы называем бедствиями? На мой взгляд, только одно: они подрезают наш дух, сгибают его, придавливают; но с мужем мудрым этого быть не может. Он ни под какой тяжестью не согнется, ничто не сделает его ниже, и все, что приходится сносить, будет ему по нраву. Ибо он не жалуется, когда на его долю выпадает что-нибудь из того, что может выпасть человеку. Он знает свои силы, знает, что должен носить тяжести.

Я не исключаю мудреца из числа людей, не утверждаю, что он чужд боли, словно бесчувственная скала. Я не забываю, что и он сложен из двух частей: одна из них чужда разума - она чувствует терзания, ожоги, боль; другая - разумная, и она тверда в своих мнениях, бестрепетна, непобедима. В ней-то и заключено высшее благо человека; пока оно не достигло полноты, дух колеблется в нерешительности, когда оно станет совершенным, дух делается спокойным и недвижимым.

<...> Теперь перейду к тому, куда зовет меня твое ожидание. Не думай, будто наша добродетель витает за пределами природы: нет, мудрец и задрожит, и побледнеет, и боль почувствует; ведь все это ощущения тела. Но где бедствие? Где истинное зло? Там, конечно, где тяготы заставляют пасть духом, признать себя рабом, раскаяться в том, что ты таков.

Мудрец побеждает фортуну добродетелью; но скольких мудрецов по ремеслу страшит малейшая угроза! В этом и есть наша ошибка: всего, что сказано о мудром, мы требуем от начинающих. Что я хвалю, в том хочу убедить себя, но еще не убедил; а если бы и убедил, все равно дух мой не настолько закален, чтобы с готовностью идти против всех превратностей.

Как шерсть одну краску впитывает сразу, другую - только когда долго мокнет и варится в ней, так одни учения ум удерживает, едва восприняв, а это учение, если не проникло глубоко и надолго, если не окрасило, а только испачкала душу, не даст ей ничего из обещанного.

Преподать его можно быстро и в немногих словах: есть одно благо - добродетель, и помимо нее благ нет; добродетель заключена в лучшей, то есть разумной, части нашего существа. Что же такое эта добродетель? Истинное и непоколебимое суждение; от него душа получает все побуждения, через него становятся ясны все те видимости, от которых побуждения исходят.

Держаться этого суждения - значит считать все, к чему причастна добродетель, благом, а все блага - равными. Телесные блага суть блага для тела, а не блага во всем. В них есть своя ценность, но благородства в них нет, и между собою они далеко не равны: одни бывают больше, другие меньше.

И между приверженцами мудрости есть большие различия - этого невозможно не признать. Один преуспел лишь настолько, что осмеливается взглянуть в лицо судьбе, но ее взгляда не выдерживает и опускает глаза, ослепленные блеском; другой настолько, что ему под силу сойтись с ней лицом к лицу, - если он достиг вершины и не знает сомнений.

Несовершенное не может быть стойким: оно то движется вперед, то оскользается и никнет. Пусть оскользаются, лишь бы шли вперед и не оставляли стараний; но стоит ослабить неустанное рвение, перестать напрягаться - и поневоле пойдешь назад. Отступившись, не вернешься к достигнутому. Так будем усердны и упорны!

Для того, чтобы преуспеть в этой жизни в чем угодно, нужно иметь четко поставленную цель, направление, куда двигаться: "Если не знаешь, к какой гавани плыть, ни один ветер не станет попутным". Но что годиться в качестве цели? Сколько вещей не заслуживающих внимания, бренных и преходящих - деньги, имущество, непостоянство внимания людей, иллюзорная слава и почет.

Сенека говорит нам, что только честная жизни во всех своих аспектах есть цель достойная стремления, а честность - это неотъемлемая компонента любой добродетели, ее основа. Честная жизнь позволяет спать спокойно, не докучая муками совести. Она же придает силы выдержать многие испытания, зная, что за тобой стоит правда и сохраненное человеческое лицо. Вспоминая Сократа, различение блага и зла является подлинной мудростью. Человек должен стремиться к ней, не обращая внимания на осуждения и оскорбления окружающих, для которых ты всегда будешь неправильно жить. Для человека идущего своим благим путем никакие внешние нападки не должны становиться препятствием.

Дальше философ в духе Гераклита, и как это любит делать Марк Аврелий, рассуждает о вечном непостоянстве и смене всего, как естественном процесс - за рождением неизбежно следует распад; то, что существует, однажды исчезнет, а нечто новое народиться. Это касается отдельных людей или целых цивилизаций. В таком процессе нет ничего трагического, если осмысленно к нему подойти. Для того же, кто подчинил свою жизнь плотской радости и материальным интересам, осознание факта конечности может оказаться полным страхов и страданий. Чем меньше человек зависит от внешнего, тем проще ему будет воспринимать жизнь и расстаться с ней в нужный срок.

Также Сенека напоминает о фигуре стоического мудреца, которому, конечно, не чужды чувства и ощущения простого человека. Он также испытывает боль, бледнеет, краснеет и проявляет естественные телесные реакции, но его отношение к ситуации, как спокойно и с полным принятием судьбы он ею распоряжается, резко отличает его от обычного неподготовленного человека. Даже когда новички только постигают мудрость и учатся себя контролировать, беды заставляют свернуть с этого пути и всякий раз хочется дать себе слабину. Учение должно проникнуться глубоко, как краска, которая полностью въелась в шерсть, иначе она расползется, испортив вещь.

Так будем же усердны и упорны, чтобы не сворачивать с пути добродетели и жить честно!

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Если хочешь меня послушаться, думай об одном, готовься к одному: встретить смерть, а если подскажут обстоятельства, и приблизить ее. Ведь нет никакой разницы, она ли к нам придет, мы ли к ней. Внуши себе, что лжет общий голос невежд, утверждающих, будто "самое лучшее - умереть своей смертью". Чужой смертью никто не умирает. И подумай еще вот о чем: никто не умирает не в свой срок. Своего времени ты не потеряешь: ведь что ты оставляешь после себя, то не твое.

Несмотря на то, что стоики придерживались космополитизма, считая себя "гражданами всего Космоса", мы неоднократно встречаем у Сенеки предостережения от путешествий. В смене мест и впечатлений нет покоя, а новые эмоции распаляют душу, располагая ее к страстям. Человек наблюдает заморские товары, необычную кухню, какие-то развлечения и расслабляется настолько, что потом крайне трудно войти в привычную колею.

Постоянство Сенека сравнивает с лечением, от которого тем больше пользы, чем оно дольше, и даже можно сказать "правильнее" подобрано, а это уединение с вдумчивым, размеренным досугом. Тогда и приходится жить безвозмездно, поскольку оставаясь на месте и самосовершенствуясь в умеренных лишениях, ты не оставляешь страстям шанса соблазнить тебя иллюзорными наградами.

Ну и напоследок классическое стоическое напоминание о презрении к смерти, о том, что жизнь философа, как человека живущего разумно, в любую секунду считается полной и завершенной, а значит может быть прервана без всяческих сожалений. Между 20 годами и 70 нет ничего, кроме отрезка прошлого и потускневших воспоминаний. Так есть ли разница? Человеку страстному и 1000 не хватит, чтобы насладиться жизнью и научиться довольствоваться полнотой момента, поскольку он пребывает где угодно, только не в нем.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Отойдя от дел, нужно стараться, чтобы не люди о тебе говорили, а ты сам с собою говорил. О чем? О себе, и так же, как люди с особой охотой говорят о других, - со злостью. Так ты приучишься и говорить, и выслушивать правду. И больше всего занимайся тем, в чем сам чувствуешь свою слабость.

<...>

Ты скажешь: "Как же ты, Сенека, советуешь мне Праздность? Ты скатываешься к Эпикуру!" - Я советую тебе праздность, чтобы ты занялся делами, которые величавей и прекрасней оставленных тобою: стучаться в двери могущественных гордецов, переписывать по алфавиту бездетных стариков, иметь влияние на форуме - может быть, это и власть, но всем ненавистная, недолгая и, если оценить ее по-настоящему, нечистая.

<...>

Если бы ты намного раньше готов был исполнить это намеренье! Если бы мы начинали заботиться о блаженной жизни раньше, чем смерть появится вблизи! Но хоть теперь-то не будем медлить: поверим опыту в том, в чем надо бы давно поверить разуму, и признаем многие вещи лишними и вредными.

Как те, что выехали поздно и хотят наверстать время скоростью, пришпорим коня! Для наших занятий нет возраста лучше: он отбушевал и усмирил пороки, неукротимые в первом пылу юности; еще немного - и он совсем их угасит. -

"Но когда и в чем поможет тебе знанье, добытое на исходе жизни?" - Поможет лучше уйти! Не думай, будто есть для благоразумия возраст лучше того, который укрощен многообразным опытом и нередким раскаянием и приходит к спасительным мыслям с усмиренными страстями. Теперь самое время для этого блага! Кто пришел к мудрости стариком, того привели к ней годы.

Античный философ-стоик Луций Сенека поддерживает инициативу своего друга и ученика Луцилия уйти с государственной службы и заняться самосовершенствованием. Возраст уже немолодой, чин с окладом хороший и сбережений хватит, чтобы сполна предаться философии.

Сенека отмечает, что стоики ни в коем случае не порицают работу с ее хлопотами, особенно если она связана с заботой о государстве, что для любого римлянина или грека было делом священным. Однако, человек разумный, культурный и образованный в духе космополитизма заботится не только о своем государстве, но о всей планете в целом. Это сулит не меньше пользы для общественного блага.

Также совершенно правильное наставление касается уединения на время досуга и молчаливость в этом отношении. Наверняка вам в жизни попадались индивиды, лезущие ни в свое дело: к вам лично, в ваш бизнес, в семью, и разными способами, то ли от любопытства или неприязни, то ли от зависти, мешали чем только могли. Люди устроены так, что их привлекают "не такие как все", нестандартное, таинственное, закрытое. Занимаясь своим делом, на любые вопросы проще отвечать, что время уходит на лечение по слабости здоровья, или на праздную ленность, чем выдавать планы, распыляя интерес.

К сожалению, отмечает философ, за облагораживание души мы беремся лишком поздно, как правило к преклонному возрасту, если беремся вообще. Жизнь во все времена устроена несладко. Нужно зарабатывать на хлеб, на крышу над головой, успеть скопить на старость, пока позволяют силы. И тем не менее, нужно стараться как можно раньше доходить до тех фундаментальных истин, которые существенно облегчат пусть, куда бы он ни вел.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы

Что такое намеренье? То, что привлекало художника и за чем он гнался: если он работал на продажу, - это деньги, или слава, если он работал ради почета, или вера, если он готовил приношенье в храм. Значит, причина и то, ради чего делается вещь. Или, по-твоему, нет необходимости считать в числе причин сделанного дела все, без чего оно бы не делалось?

Платон добавляет еще одну причину: образец, именуемый у него "идеей". На него-то и оглядывается художник, чтобы создать именно то, что собирался. Неважно, будет ли этот образец вне его, но перед глазами, или внутри, зачатый и выношенный в душе. Эти образцы всех вещей заключает в себе божество, обнимающее духом и число, и вид всего того, что имеет быть созданным: оно полно теми не ведающими ни смерти, ни перемены, ни усталости обликами, которые Платон зовет идеями. Люди погибают, а сама человечность, по образцу которой создается человек, пребывает и не терпит урона от людских страданий и смертей.

<...> То же самое, говорит Платон, есть и у вселенной: и создатель - то есть бог, и то, из чего она создана, - то есть материя, и форма - тот облик и порядок, которые мы видим в мире, и образец - то, наподобие чего бог сотворил эту прекрасную громаду, и намеренье, с которым он ее сотворил.

Ты спросишь, каково было намеренье бога? Сделать добро. Именно так и говорит Платон: "какая причина создать мир была у бога? Он добр, а добрый не жалеет другим ничего благого, - вот он и сделал лучшее, что мог". Так рассуди нас и вынеси приговор, чьи слова, на твой взгляд, всего правдоподобнее <...>

В утверждениях Платона и Аристотеля названо либо слишком много, либо слишком мало причин. Если считать причинами все, без чего нельзя сделать того-то, - названо их слишком мало. Пусть тогда причислят к причинам и время: без времени ничто не будет сделано. Пусть причислят и место: ведь если делать негде, то и невозможно делать. Пусть причислят движение: без него ничто не делается и не гибнет, без движения нет ни искусства, ни изменений.

Но мы-то ищем первую и общую причину. А она должна быть простой, потому что проста материя. Что это за причина? Конечно, деятельный разум, то есть бог; а перечисленные вами - это не отдельные причины, они все зависят от одной, той, которая и действует.

Ты говоришь, что форма есть причина? Но ее придает изделию художник, она есть часть причины, а не причина. И образец - не причина, а необходимое орудие причины. Образец так же необходим художнику, как резец, как напильник; без них искусство не сдвинется с места, но они - и не части его, и не причины.

- "Намеренье художника, то, ради чего он берется что-нибудь сделать, есть причина". - Пусть причина, но не действующая, а дополнительная. Таких может быть без счета, а мы доискиваемся до общей причины. Нет, без обычной своей тонкости утверждают они, будто весь мир, как любое законченное изделие, есть причина: между изделием и его причиной - большая разница.

<...> - Но ты скажешь: "Какая тебе радость терять время на эти пустяки? Они ведь ни одной из твоих страстей не уймут, ни от одного из вожделений не избавят". - Верно; я тоже считаю важнее те занятия, которые утишают душу, и сперва исследую себя, а потом только вселенную.

Но времени я, вопреки твоим мыслям, не теряю и сейчас: ведь если этих исследований не мельчить и не растекаться в ненужных тонкостях, они поднимают и возвышают наш дух, придавленный тяжелой ношей, но жаждущий распрямиться и вернуться в тот мир, которому он принадлежит. Тело для духа - бремя и кара, оно давит его и теснит, держит в оковах, покуда не явится философия и не прикажет ему вольно вздохнуть, созерцая природу, и не отпустит от земного к небесному. В этой отлучке он ускользает из-под стражи и набирается сил в открытом небе.

<...> Мудрый или ищущий мудрости, хоть и прочно скованы с телом, отсутствуют лучшей своей частью и направляют помыслы ввысь. Они, словно присягнувшие воины, считают срок своей жизни сроком службы, и образ их мыслей таков, что жизнь они принимают без любви и без ненависти и терпеливо несут смертную долю, хотя и знают, что лучшее ждет их впереди.

Ты запрещаешь мне наблюдать природу? Отрываешь от целого, оставляешь мне малую часть? Нельзя мне доискиваться, в чем начала всех вещей? Кто их лепщик? Кто расчленил все, когда оно было слито воедино и облечено косной материей? Нельзя мне доискиваться, кто создатель этого мира? По какой разумной причине такая громада обрела закон и порядок? Кто собрал разбросанное, разделил перемешанное, коснеющему в единой бесформенности придал обличье? Что изливает столько света? Огонь ли это, или что-нибудь ярче огня?

Значит, нельзя мне этого доискиваться? Так мне и не узнать, откуда я вышел? Однажды ли я должен все это видеть, или мне предстоит рождаться много раз? Куда я отправлюсь отсюда? Какое жилище ждет душу, избавившуюся от рабского человеческого состояния? Ты запрещаешь мне причаститься небу - значит, велишь мне жить, не поднимая головы.

<...> Возвращаясь к нашему предмету, я повторяю, что свободе этой немало способствует и наблюдение природы, о котором мы беседовали. Ведь все состоит из материи и бога. Бог упорядочивает смешение, и все следует за ним, правителем и вожатым. Могущественнее и выше то, что действует, то есть бог, нежели материя, лишь претерпевающая действие бога.

То же место, что в этом мире бог, занимает в человеке душа; что в мире материя, то в нас - тело. Так пусть худшее рабски служит лучшему; будем же храбры против всего случайного, не побоимся ни обид, ни ран, ни оков, ни нужды. Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть - ведь это все равно, что не быть совсем; я не боюсь переселяться - ведь нигде не буду я в такой тесноте.

У Сенеки с друзьями случился интересный разговор, касавшийся разницы в метафизике стоиков, Платона и Аристотеля по вопросу о причинах, то есть о том, как и почему возникают все вещи и явления. Основную часть беседы философ пересказывает Луцилию и просит рассудить, кто ему кажется точнее в своих размышлениях.

В античности был распространен взгляд, что всё относящееся к понятию "материя" - пассивно (инертно) по своей природе. Первоматерия, из которой состоят все вещи во Вселенной - это просто некий материал, и из него можно вылепить что угодно, как из глины гончар делает всякую посуду.

Однако, нужен тот, кто лепит, руководствуясь какими-то соображениями. Материи обязательно нужно нечто, что придает ей конкретную форму и свойства; что из общего, из её вариативности, сделает множество частных отдельных вещей. Таким активным началом признавался разум.

Разум - это та внешняя по отношению к материи сила, которая сосуществует с ней, но не является её частью, и оказывая воздействие на материю, создает из неё все имеющееся в Космосе. В религии, например, Разум станет тождественен Богу, а если говорить на языке науки - фундаментальным законам, которым подчиняется материальный мир.

Стоики считали, что разума, как единственной активной причины, вполне достаточно, а все остальные причины можно свести к нему. Тем не менее, позиции Аристотеля и Платона внесли огромный вклад в развитие философской мысли, и были очень популярны.

Аристотель считал, что есть 4 причины, которые объясняют происхождение всего.

1. Материальная причина (Материя). Это сам пассивный материал, из которого что-то делается.

2. Действующая причина (Движение). Это создатель, который приводит материю в движение и таким образом изменяет её.

3. Формальная причина (Форма). Это структура объекта, его вид и свойства (в общем, сущность), которые создатель ему задаёт. Благодаря оформлению, объект становится собой. Например, конкретную статую (допустим, "Давид" Микеланджело) мы отличаем от других статуй именно по её характерным чертам (форме).

4. Целевая причина (Цель). Это назначение объекта, цель, с которой он вообще делается. Ничего не происходит бездумно, даже если причины мы не осмысляем. Конечный функционал объекта всегда определяется целями, которыми руководствуется его создатель.

Платон придерживается +/- той же структуры, но добавляет пятую причину, основную в рамках его философии - идею. Это вечный, неуничтожимый и неизменный образец, от которого происходит ряд вещей одного класса. Например, мы можем взять множество собак разных пород, размеров, окрасов, чего угодно, но всех их объединяет идея "собачности". Взглянув на любую собаку мы точно понимаем, что это собака, а не кошка или лошадь.

По Платону, конечная вещь не совпадает с её идеей. Когда скульптор делает статую, он задумывает её руководствуясь идеей "ста'туйности", как бы интуитивно понимая, какие черты должно содержать изделие, чтобы являться статуей. Однако, получив из куска мрамора результат, скульптор имеет конкретную статую, а не её "идеальный" прообраз, который существует лишь в умозрительном мире идей.

Сенека замечает, что добавляя причины к Разуму, мы лишь плодим ненужные сущности. Если Разум - это творец, скульптор, то все остальные причины уже содержатся в нём и исходят от него. Иначе нам нужно добавить и время, и место в пространстве, и само движение и т.п. Зачем ограничиваться? Однако, гораздо уместнее оставить единственную основную активную причину, как прародительницу всех остальных.

Далее, Сенека отвечает на вопрос, - "Зачем вообще нужны все эти сложносочиненные размышления?". Мы знаем, что стоики к философии относили лишь практически пригодные наработки, которые непосредственно улучшают жизнь и облагораживают её. Перечисленные причины - это какие-то абстракции, которые невозможно использовать в жизни с пользой.

Но нашему духу, - отмечает Сенека, - естественно задавать извечные вопросы, волнующие каждого человека. Такие размышления рассекают дух и тело, позволяя первому воспарить туда, откуда он происходит, не будучи скованным телом. Нас будоражат те глубины, которые скрывает природа, а любознательность, удовлетворенная хорошим ответом, дарит большое наслаждение. Наверняка многие вспомнят, какое удовольствие они получали от решения сложной задачи по математике в учебные годы. Это буквально экстаз, непонятно откуда берущийся.

Точно также и с философскими вопросами, которые не должны ограничиваться лишь практикой, а еще и дарить нашему духу подлинную свободу.

End.

Подписывайся на Telegram-канал Гераклитовы слёзы