---

Эхо в плоти

Рация на плече сержанта Горского захрипела, голос рядового Семёнова был сдавленным, будто его грудь сжимали тисками. — «Гнездо», я «Скальпель-2»… Сержант, мы кое-что нашли. Комната… Боже, тут пахнет…

Горский мотнул головой, и пятерка бойцов в полной экипировке, с поднятыми автоматами, двинулась по узкому бетонному коридору заброшенного бункера. Воздух был спёртым, пахнущим плесенью, пылью и чем-то ещё… сладковатым и тухлым.

— Говори четко, Семёнов. Что за комната? — Не знаю… — голос сорвался на шепот. — Как будто… мясной цех. Только живой.

Они нашли дверь, сдавленную в проёме. Она была облеплена влажной, пульсирующей биомассой, похожей на слизистые грибы с сетью тёмных прожилок. Массивный стальной засов был разъеден до рыхлой губки. Из щели сочилась мутная, маслянистая жидкость.

— «Скальпель-2», выходи на связь. Приём. В ответ — лишь нарастающее, влажное шуршание в эфире.

Сержант жестом приказал вскрывать. Лом упёрся в дверь. С первого же удара со щели брызнула струя тёплой жидкости, пахнущей медью и испорченным мёдом. Дверь поддалась не с скрипом, а с мягким, чавкающим звуком, будто рвали мокрую ткань.

То, что открылось внутри, заставило даже видавших виды ветеранов сделать шаг назад. Капитан Ковалёв, санитар, тут же отвернулся, и его вырвало прямо в противогаз.

Комната не была комнатой. Это была утроба.

Стены, пол и потолок были затянуты живой, дышащей тканью. Она пульсировала медленным, волнообразным ритмом. Из «потолка» свисали толстые, похожие на кишки, канаты, сочащиеся той же маслянистой жидкостью. Повсюду, вперемешку с обломками старой мебели, лежали тёмные, похожие на коконы, образования.

И посреди всего этого, на коленях, стоял Семёнов. Спиной к ним. Его броня была снята, каска валялась в стороне. Он что-то жадно ел, его плечи судорожно вздрагивали.

— Семёнов, чёрт возьми! — крикнул Горский.

Боец медленно обернулся. Его лицо было усеяно десятками мелких, чёрных, хитиновых щупалец, которые вылезли из его рта, носа и ушей и теперь шевелились, впиваясь в его кожу. В руках он сжимал большой, полупрозрачный «плод», из которого он и ел, вгрызаясь в упругую оболочку. Внутри плода угадывались очертания… человеческой кисти.

— Он… он кормит нас… — просипел Семёнов голосом, который был уже не его. Из его горла вырвался рой мелких, крылатых насекомых, похожих на мясных мух с личиночными хвостами.

— Огонь! — заорал Горский.

Грохот выстрелов оглушил в тесном пространстве. Пули срывали куски с плоти Семёнова, но он не падал. Из ран не хлестала кровь — из них выползали и падали на пол толстые, белые личинки, сразу же начинавшие жадно объедаться плотью своего же носителя.

Один из бойцов, рядовой Лебедев, отпрянул к стене. Мгновенно живая плоть стены обволокла его ногу по бедро с тихим, нежным шорохом. Он закричал, пытаясь выдернуть её, но плоть лишь плотнее обхватила его, начиная медленно и неотвратимо втягивать. Костяк его ноги сломался с громким, сочным хрустом, как ветка. Он упал, и стена накрыла его, как одеялом, поглощая с мягким чавканьем. Его крик резко оборвался, сменившись звуком ломающихся рёбер и хлюпающего мяса.

— Отступаем! К двери! — Горский отстреливался, отступая.

Но дверной проём уже затянуло свежей, влажной плёнкой. Она пульсировала, становясь всё толще.

Капитан Ковалёв, санитар, упал на колени. Он срывал с себя противогаз, давя руками грудь. — Внутри… — захрипел он. — Они уже внутри меня…

Его живот вздулся и порвал замок разгрузки. Брюшина растянулась, стала тонкой, как пергамент, и сквозь неё просвечивало что-то тёмное и шевелящееся. С глухим, мокрым треском его живот разорвался вдоль. Не кровь, а потоки белых, жирных личинок хлынули из него на пол, немедленно начиная пожирать его же ещё дёргающиеся внутренности.

Горский остался один. Он упёрся спиной в живую, тёплую стену. Он видел, как по полу на него ползёт, извиваясь, ковёр из личинок, поглощающий остатки его товарищей. Он видел, как «плоды» на стенах лопнули, и из них вывалились на пол неуклюжие, слепые гуманоиды, слепленные из кусков его людей.

Он поднял пистолет. Не к личинкам. К своему виску.

Щелчок. Осечка.

Из рации у него на плече послышался знакомый хрип. Голос Семёнова, но теперь чистый и ясный, полный неестественного умиротворения. — Сержант… Не сопротивляйся. Здесь уютно. Здесь сытно. Мы все будем единым целым. Вечно.

Что-то мягкое и невероятно сильное обхватило его шею сзади. Живая стена. Она потянула его к себе. Он почувствовал, как его шейные позвонки с треском смещаются. Его голова запрокинулась.

Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его, был потолок-нёбо, с которого на него капнула густая, питательная слизь.

А снаружи, на командном пункте, в наушниках пропала помеха. Раздался ровный, спокойный голос сержанта Горского: — «Гнездо», приём. Объект чист. Угрозы нет. Можно проходить. Повторяю, можно проходить. Мы вас ждём.

Шум рации пробивался сквозь тихий гул кондиционера моего грузовика. Солнце, еще не перевалившее за девятый час, уже давило на округ Луна.
— Подразделение 12, что у тебя, Сэнди? — сказал я в микрофон.
— Мак, мне позвонили... странный звонок. Турист из Багровых Шпилей сообщил о теле. Сказал, что оно... ну, тебе нужно его увидеть. Возле арки Койот-Джо.

Я скрипнул зубами. Арка Койот-Джо не была местом для приятной пешей прогулки. Она находилась более чем в часе езды от грунтовой дороги, где она уходила в глушь, глубоко изрезанную оврагами и каменными горами, которые тянулись к востоку от города.
— Младший заместитель шерифа Миллер уже в пути. Голос у него был немного хриплый, — сказала Сэнди.
— Вот как. Скажи ему, чтобы охранял место преступления, ничего не трогал и ждал меня, — сказал я.
— Сделаю, Мак. И, э-э, будь осторожен. Турист казался напуганным. Действительно напуганным, — наконец сказала Сэнди.

Я отключил звук и повесил микрофон на крючок. Неизвестно ещё, что так напугало этого туриста: может, он перегрелся на солнце, и воображение нарисовало ему бог весть что.

Грузовик проезжал последние мили на пониженной передаче. Шины поднимали клубы пыли и гравия**,** когда я пробирался по довольно глубоким колеям, в которые менее крупное транспортное средство провалилось бы до самых осей.

Затем дорога стала слишком крутой и извилистой для грузовика, и я остановил его в тонкой тени пало-верде. Я взял свой рюкзак, фляги, пистолет, камеру и набор для сбора улик.

Прогулка была как вхождение в печь. Воздух над красной скалой дрожал от жары, и единственными звуками были грохот моих ботинок по выжженной земле и, время от времени, сердитое жужжание слепня, кружившего в неподвижном воздухе.

Когда я увидел машину Миллера, припаркованную у края сухой промоины, где земля обрывалась, пот пропитал мою рубашку до кожи. Он стоял на краю небольшого каньона, глядя в него, расправив плечи.
— Миллер, — поприветствовал я его немного хриплым голосом. — Какова ситуация?

Он повернулся, и я увидел облегчение на его молодом лице. Ему, наверное, едва исполнилось двадцать три.
— Детектив Коул. Сэр. Слава богу, вы здесь.

Он сглотнул и сделал движение дрожащей рукой.
— Там внизу. У подножия колонны.

Я посмотрел туда, куда он показывал. В сорока футах под нами осыпь спускалась на дно небольшого каньона. Там стояла одинокая каменная колонна — худу: ее форма напоминала длинный палец скалы, источенный ветром и временем. И у ее подножия, в тенях, что лежали пятнами на земле, было что-то. Даже с этой высоты я видел, что это было неправильно. Я поднес бинокль к глазам и навел фокус.

Я перестал дышать.

Он не был у подножия каменного столба. Он был на столбе. Или так казалось. Как будто он рос из самой скалы примерно в десяти футах от земли, где выступала узкая каменная полка. Полка не шире двух человеческих ног, поставленных рядом.

Тело, судя по ширине плеч, было мужским. Оно сидело прямо, но это была не поза сидящего человека, а нечто застывшее. Конечности были установлены неправильно. Одна рука вытянута в сторону, кости пальцев будто указывали на запад, где заходит солнце.

Другая рука была согнута и лежала на коленях, словно в жалкой попытке отдохнуть. Кожа мужчины была темной, туго натянутой на кости. Казалось, он неделями находился в этой неумолимой жаре.

Я спустился по склону, обломки скал скользили под моими ботинками, Миллер последовал за мной, неуклюже переставляя ноги. Воздух внизу был густым. Пахло пылью и горячим камнем, а под этим запахом чувствовался другой — сухой и резкий, с выраженной нотой чего-то едкого, который я не мог опознать. Не было никакого запаха разложения тела, и это было еще одной вещью, которая была неправильной.

Подойдя поближе, я увидел жуткую картину.

Рука, которая указывала, состояла не только из кожи и костей. Сегменты чоллы, колючие и опасные, были вплетены в ее плоть, сквозь плоть, так что кактус образовал своего рода броню поверх костей.

Там, где мышцы отходили от руки, в углубления были втиснуты полированные камни из русла реки. Молочный кварц и полосатый агат мягко светились в тени.

Они были зажаты между костями и высохшими сухожилиями, как будто тот, кто это сделал, хотел заменить то, что сама пустыня забрала бы в свое время.

Голова мужчины была наклонена набок. Лицо, насколько я мог видеть, было скрыто маской. Не той маской, которую можно купить. Она была сделана из глины цвета земли, и высохла и потрескалась на солнце. Два маленьких отверстия для глаз. Линия вместо рта. Грубая вещь. Из-за нее лицо под маской переставало быть человеческим. Тонкая полоска черных муравьев двигалась по глине маски и вниз по линии горла, исчезая в воротнике рубашки мужчины.

Миллер сказал дрожащим голосом:
— Сэр... кто, по-вашему, мог это сделать?

Я посмотрел на него, не выдавая своих чувств.
— Это сделал художник, — сказал я, глядя на человека на камне. — Очень больной.

Был только шорох муравьев и звук горячего ветра, когда он проносился через скальные проходы каньона. Тот, кто создал это, знал пустыню. Он взял ее суровую душу и сделал из нее сцену для этого.

Я достал камеру из рюкзака. Документирование этого займет время. Это будет долгий и мучительный труд. И я знал с уверенностью, более холодной, чем ночь в пустыне, что это не последняя его работа.

Труп из арки Койот-Джо лежал под белым светом окружного морга. Стоматологические записи дали ему имя — Томас Эштон, сорока пяти лет, из Тусона. Он отсутствовал три дня**, он был** орнитологом, приехал в пустыню наблюдать птиц. Доктор Рамирес работала над ним весь день. Она была женщиной спокойного характера, знакомой с жарой, жаждой и сломанными костями от падений в пустыне. Но с Эштоном все было иначе. Он открыл другой счёт.

Я стоял в той комнате с ней и в основном слушал. В морге царила такая спокойная обстановка, будто там и не лежало тело Эштона, оставленное как некий мрачный страж, от вида которого кровь стыла в жилах. Миллера отправили домой. Он мало говорил после того, как мы покинули арку**, и** я видел, что его потрясло то, что он там увидел.

— Высыхание, — устало сказала Рамирес, снимая перчатки. — Оно... ускорено. За рамками естественного. Мы говорим о чем-то, что должно занять недели, Мак, даже месяцы, сжатые до семидесяти двух часов, максимум.
Она указала на увеличенное изображение на своем экране, показывающее клетки кожи. — Есть признаки использования химического агента, какого-то агрессивного осушителя, что-то вроде дубильного раствора, но грубее. Распылили, я думаю. Посмертно.
— Итак, его убили, — сказал я. — Затем поместили туда. Потом покрыли веществом.
— Именно. Причиной смерти Эштона, похоже, стала травма затылка от удара тупым предметом. Быстро. Почти милосердно, учитывая то, что произошло после. — Она покачала головой. — Вставки чоллы преднамеренные, почти хирургические, несмотря на жестокость. Слава богу, нет никаких защитных ран, указывающих на то, что он был в сознании в этот момент. Глиняная маска? Сформирована прямо на его лице. Муравьи... Мак, эти муравьи были из особой колонии сборщиков урожая, которую я видела всего в нескольких милях от арки, около старого вулканического конуса. Они не собираются естественным образом. Их привезли.
— Кто-то приносит все инструменты с собой, — сказал я и почувствовал мурашки, пробегающие по коже. — Кто-то сильный, знающий местность, с невероятным запасом терпения. И естественными материалами, — наконец сказал я.

В последующие дни я просматривал старые отчеты о пропавших людях. Я читал короткие сообщения, написанные в интернете людьми, которые жили в этом округе, ища упоминания о странных лагерях, о людях, которые держались особняком в диких местах. Я разговаривал с рейнджерами парков, людьми, работающими на государственных землях, и владельцами старых ранчо, чьи земли простирались на пятьдесят миль вокруг арки Койот-Джо. Никто ничего подобного не видел. И если бы видел — не сказал бы. Томас Эштон был человеком без явных врагов, никаких странностей в нем, кроме того, что он приехал сюда, чтобы наблюдать за птицами, и встретил такой конец.

Давление со стороны шерифа округа, хорошего человека, но обеспокоенного началом туристического сезона и негативом в прессе, росло.
— Найди что-нибудь, Мак. Что угодно. Люди напуганы.

Я находил лишь новые вопросы. Цифровой след жизни Эштона никуда не привел. Турист, который нашел его, был всего лишь человеком, который любил гулять по открытой местности и теперь жалел об этом. Я снова и снова думал о мастерстве, с которым это было сделано, об ужасном порядке в этом представлении. Это не было сделано в порыве ярости. Это была одержимость. Послание. Но для кого оно предназначалось**?**

Чолла, полированные камни, словно драгоценности, в мертвой плоти, ряды муравьев, движущиеся по своим темным делам, — все это проникло в мой сон. Я просыпался в темноте своей комнаты с образом глиняного лица Эштона перед глазами и чувствовал сухое дыхание пустыни в своем собственном горле.

Это было вечером третьего дня после обнаружения Эштона. Солнце было оранжево-фиолетовым мазком на западном краю мира, когда по рации раздался голос Сэнди. На этот раз — не резким. Он был низким и напряженным, но я почувствовал в нем тень ужаса.
— Мак, ты там?

Я следовал незрелой теории о старых шахтах около вулканического конуса — где Рамирес упоминала уникальных муравьев. Мой грузовик был припаркован около обрушившейся штольни, воздух быстро охлаждался с приближением ночи.
— Вперед, Сэнди.
— Нам звонил старик Хендерсон. Вы его знаете, он живет за Призрачными скалами?

Я знал его. Человек, который жил вдали от мира, который приезжал в город два раза в год за тем, что ему было нужно. Он никому не звонил.
— Чего он хочет? — спросил я.
— Он говорит, — голос Сэнди стал тише. — Он говорит, что его пугало начало двигаться.

Наступила тишина.
— Его пугало? — спросил я.
— Вот что он сказал, Мак. Он продолжал повторять. Он сказал, что это в его западном загоне. Возле высохшего колодца. Он сказал, что теперь все по-другому. Он был напуган. Он не подойдет к этому близко. Он не будет смотреть на это снова. Он просто хочет, чтобы мы пришли**.**

Внутри меня все похолодело. До Призрачных скал было еще тридцать миль плохой дороги, ведущей туда, где земля была пуста. Но не совсем. Пугало. Я представил Томаса Эштона на каменном столбе, превращенного во что-то нечеловеческое.
— Скажи Хендерсону, чтобы он запер двери, — сказал я. — И оставался внутри. Я уже в пути. Есть ли кто-нибудь с ним? — спросил я.
— Нет. Он живет один.
— Понял, — сказал я. — Больше никаких радиопереговоров, если только это не срочно. У Миллера выходной. Я возьму это на себя.

Я знал, что это рискованно. Но если это то, о чем я подумал, то привлечение заместителя шерифа, даже опытного, может только усложнить ситуацию. Этому художнику может понравиться свидетель, но, возможно, не толпа.

Поездка заняла больше часа. Тьма полностью овладела пустыней, когда я добрался до края земли Хендерсона. Забор из колючей проволоки провис между столбами.

Единственным источником света были фары моего грузовика, скользившие по пустыне. Его кабина была маленькой темной фигурой, единственной точкой страха в этой огромной пустоте. Я заглушил двигатель, выключил фары и прислушался.

Было тихо. Только стрекотание сверчков в кустах и слабый шум ветра, проносящегося сквозь заросли.

Я взял с сиденья свой тяжелый фонарик и пистолет и направился к хижине.
— Мистер Хендерсон, — позвал я, понизив голос. — Департамент шерифа. Детектив Коул.
Из-за окна, заколоченного старым деревом, раздался голос. Он дрожал. — Ты один пришел?
— Да, сэр, — сказал я. — Один. С вами все в порядке?
— Эта штука, — сказал он. — В западном загоне. Вы должны это увидеть.
— Хорошо, мистер Хендерсон. Оставайтесь внутри. Я пойду посмотрю. Просто покажите мне дорогу.

Тонкая рука просунулась сквозь щель в досках. Она указала на запад. — За старым трактором, — сказал он. — Возле костей.

Кости. Я кивнул, хотя он не мог видеть этого в темноте.
— Оставайтесь на месте, — сказал я.

Западный загон представлял собой плоское место с потрескавшейся землей. Скелеты деревьев стояли как указатели. Свет моего фонарика прорезал темноту. Я увидел очертания покосившегося старого трактора, его ржавый железный корпус. А за ним…

Сначала это выглядело так, как сказал Хендерсон: пугало, потрепанное непогодой. Высокий каркас из палок, в рваной одежде, развевающейся на ночном ветру. Но когда я приблизился, луч света показал его истинную форму, и воздух, который я втянул в легкие, был ледяной.

Это было не просто по-другому.

Это пугало было сделано не из соломы и тряпок, набитых на деревянный крест. Каркас был деревянным, да, но это был не простой крест. Он был сделан более замысловатым, как идол какого-то темного бога. И к этому каркасу с помощью ржавой проволоки, которая отражала свет от моего фонаря, была привязана человеческая фигура.

Женщина. Она была меньше Эштона, изящная, но такая же иссохшая, как и он, ее кожа была истончена и натянута, как старый пергамент. Ее руки не были вытянуты, как у обычных пугал. Они были согнуты и подняты вверх, тонкие пальцы рук широко расставлены на фоне огромного темного небосвода с его бесчисленными звездами, будто она застыла в последней безмолвной мольбе к глухим небесам.

На ней было платье с выцветшими цветами, разорванное и надетое с каким-то ужасным мастерством. Но там, где у пугала был бы мешок ткани, находилась ее непокрытая голова. Она была откинута назад, рот открыт, как в крике, который застыл в ее горле.

И что к ней добавили. Боже мой, все эти вещи.

В ее волосы были вплетены серые и ломкие пучки высушенного перекати-поля, так что они образовали дикую корону вокруг ее головы, как змеи Медузы. В глазницах были аккуратно вставленные плоские кусочки бирюзы. Губы, оттянутые от сухих и твердых десен, были окрашены в насыщенный и неестественный красный цвет, полученный от раздавленных ягод или от какого-то измельченного камня.

Но самое жуткое, что заставило мой желудок сжаться в холодный ком, а волосы на руках встать дыбом, было то, что лежало вокруг нее на земле. Кости, о которых говорил Хендерсон.

Черепа. Маленькие черепа пустынных животных. Койоты и зайцы. Птицы. Даже череп суслика. Их были десятки. Они были разложены идеальной спиралью на потрескавшейся земле у ног чучела — спиралью, которая закручивалась, достигая ее босых, мумифицированных ног. Каждый череп был повернут к ней лицом, глядя внутрь, как будто они были молчаливой процессией, пришедшей поклониться ее алтарю.

Я отступил назад. Луч моего фонаря дрогнул. Это было не просто убийство. Это было не то, что он сделал с Эштоном. Это был ритуал. Это была форма поклонения.

И новый ужас зародился во мне. Эта женщина не могла быть здесь больше суток. Может быть, два. Он теперь работал быстрее. Он становился смелее. Его представление становилось все грандиознее.

Я провел лучом света по безмолвному загону. Я почувствовал дуновение ветра. Он принес слабый сухой запах креозота и шалфея. А под ним — другой запах, слабый и резкий, который я узнавал.

Он мог быть где-то там, в темноте. Наблюдать за мной. Ждать, что я сделаю с его новой работой.

Моя рука потянулась к прикладу «Зиг Зауэра» на бедре. Тишина пустыни больше не была мирной. Она была выжидающей.

И я стоял в центре его галереи.

Луч моего фонарика выделил женщину в западном загоне Хендерсона.

Я включил рацию.
— Сэнди. Это Мак.
Она ответила быстро, в голосе слышалось напряжение:
— Мак? Хендерсон сказал, что ты нашел его. Он не остановится.
— Да, я нашел его. Сэнди, слушай внимательно. Мне нужна полная команда на рассвете: криминалисты, подкрепление, судмедэксперты. До тех пор передай мистеру Хендерсону, чтобы он оставался дома, запер дверь и не выходил ни по какой причине. И соедини меня с шерифом Броуди, его домашней линией. Разбуди его, если понадобится.
— Поняла, Мак. Принято, — сказала она.

Я подошел к грузовику и включил фары, чтобы они освещали это место. Я сфотографировал женщину со всех сторон. Мое дыхание клубилось в остывающем воздухе. Нужно было подойти ближе, чтобы все тщательно рассмотреть. Проволока была завязана особым образом, узлом с петлей, который он использовал раньше. Женщина была моложе мужчины в Койот-Джо. Возможно, под тридцать. Имени у нее пока не было.

Солнце и все химикаты, которые он использовал, стянули плоть до костей, так что она стала изделием из кожи, дерева и проволоки. Перекати-поле было вплетено в ее темные волосы, так что они выделялись, как рога, тронутые безумным ветром, жестокий нимб на черном небе. А в ее глаза он поместил полированные камни, круглые и плоские, цвета глубокого полуденного неба, и они отражали свет, как высококачественная бирюза.

Голос Броуди был хриплым спросонья, когда Сэнди соединила нас.
— Еще один, Мак? Все так же плохо, как в первый раз?
— Хуже, шериф. Словно представление. Кажется, что это адресовано кому-то.

Наступил серый и безжалостный рассвет, и вместе с ним появились машины округа. Криминалисты молча приступили к своей работе. Доктор Рамирес с каменным лицом начала свой предварительный осмотр на месте. Старого Хендерсона вывели из дома, и он не мог отвести взгляд от западного поля.

Я снова посмотрел на черепа, расставленные у ее ног. Чистые кости, выгоревшие на солнце, каждый из них был обращен к женщине на ее странном распятии. Доктор Рамирес заговорила рядом со мной, ее голос был тихим, когда она изучала камни в глазах женщины.
— Нашел что-нибудь странное в материалах, Мак? — спросила Рамирес, осторожно ощупывая камни в глазницах пальцем в перчатке. — Эта бирюза — не та дешевая бижутерия, что продается в любом магазине. Это качество старой шахты. Особые прожилки. Может быть, Бисби Блю или Спящая Красавица, хотя они встречаются редко.

В голове у меня щелкнуло. Шахты Бисби Блю и Спящая Красавица находились в сотнях миль отсюда. Слишком далеко для случайного приобретения одиночкой в пустыне.
— Что-нибудь поблизости подойдет?

Рамирес пожала плечами.
— Большинство старых разработок здесь были закрыты десятилетия назад. Это были небольшие предприятия. Но… есть истории. Некоторые из действительно отдаленных каньонов в хребте Диабло, около вершин Твистед-Систерс… местные старатели клялись, что там есть нетронутые жилы бирюзы ювелирного качества. Трудно добраться. Опасная местность.

Хребет Диабло. Твистед-Систерс. Я знал эту местность. Изрезанная глубокими каньонами земля, и хребты, похожие на кости какого-то старого мертвого зверя. Сотовая связь там не ловила. Там никто не поможет заблудившемуся человеку. И череп маленькой совы, лежащий среди других, по словам Рамирес, принадлежал виду, который гнездится только в тех высоких каньонах, больше нигде в этом округе.

В течение следующих двадцати четырех часов мы обследовали известные бирюзовые месторождения и места обитания горных гончих, но теория о хребте Диабло укрепилась. Черепа животных позволили создать более точный географический профиль, учитывая конкретные места обитания; определенный подвид земляной совы, чей крошечный череп был найден среди других, в основном гнездился в горных образованиях на большой высоте, обнаруженных в каньонах Диабло.

Вторая жертва была идентифицирована как Сара Ким, студентка факультета геологии из университета Нью-Мехико, которая была объявлена пропавшей из одиночной экспедиции по картированию в Диабло неделю назад. Она даже не была официально зарегистрирована как «пропавшая без вести» до вчерашнего дня**, её срок учёта в системе только что истёк**. Ее машину нашли брошенной на малоиспользуемой тропе, ведущей прямо к вершинам Твистед-Систерс, как раз там, где сходятся высокосортные бирюзовые жилы и уникальные места обитания земляных сов. Он не сделал свою работу над ней там, где похитил. Он привез ее с гор на равнину Хендерсона и установил ее для нас, чтобы мы могли ее увидеть, здесь в пустыне.

Он создал Эштона для практики, чтобы отточить свое ремесло. Но эта женщина — карта. Он начертил линии и оставил метки, чтобы я мог их прочесть, как будто он знал человека, который придет за ними. Как будто он ожидал, что определенный взгляд последует по его знакам.

— Он хочет, чтобы я нашел его, шериф, — сказал я, стоя в кабинете Броуди с предварительным отчетом о Саре Ким в руке. — Это уже не случайная жертва, и ее расположение не случайно. Он оставляет улики, географические маркеры.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Квартира на третьем этаже оказалась почти нетронутой. Кто-то уходил отсюда в спешке: на столе стояла тарелка с окаменевшим хлебом, висела выцветшая занавеска, а на стене улыбался пионер с горном на пожелтевшей фотографии. Фёдор забаррикадировал дверь тумбочкой, сел у окна с целым стеклом и достал свой паёк — краюху чёрного хлеба и шмат сала. Он ел медленно, вслушиваясь в тишину. Счетчик пощёлкивал урывками, фон был высоким, но терпимым для короткой остановки.

Прошёл час. Хлеб был съеден, и Фёдор уже подумывал двинуться дальше, как вдруг тишину разорвал звук.

Сначала это был далёкий, безумный крик. Не крик ужаса, а именно вопль — животный, разорванный, полный такой первобытной боли и страха, что у Фёдора похолодели пальцы. Он резко вскочил и припал к окну, отводя в сторону край занавески.

Внизу, на пустынной площадке между домами, металась фигура в робе сталкера. Он бежал, спотыкаясь, падал, снова поднимался, оглядываясь с таким выражением лица, которое даже через расстояние и стекло говорило о предсмертном ужасе.

И тогда Фёдор увидел Его.

Существо выпрыгнуло из-за угла соседнего дома. Оно было огромным, размером с крупного медведя, но сложенным как волк — длинноногое, с мощной грудной клеткой. Но это было лишь подобие. Все его тело было покрыто свалявшейся, клочковатой шерстью, сквозь которую местами проступала голая, воспалённо-розовая кожа. Лапы были непропорционально большими, с когтями, которые цокали по асфальту, высекая искры. Морды почти не было видно — только длинная, растянутая пасть, полная зубов, которые даже отсюда казались неестественно белыми и острыми. А глаза… Они светились тусклым, больным желтым светом.

Оно не бежало. Оно двигалось — стремительными, размашистыми прыжками, слишком лёгкими для своей массы. Казалось, оно не бежит по земле, а скользит над ней. И оно догоняло. Беглец, обезумев, пытался отстреливаться. Глухой хлопок выстрела из «Сайги» донёсся до Фёдора. Пуля должна была попасть. Существо даже не дрогнуло. Оно лишь издало звук, от которого у Фёдора кровь застыла в жилах. Это не был рык или вой. Это был тот самый вопль, который он услышал минуту назад. Только теперь он шёл из глотки чудовища. Оно кричало человеческим голосом, полным муки и ненависти.

Сталкер споткнулся о бордюр и рухнул. Он попытался отползти, зажать уши от этого ужасающего двойного крика — своего собственного и того, что издавало существо. Но было поздно.

Тварь накрыла его одним прыжком. Фёдор зажмурился от щелчка, который был слышен даже здесь. Костный хруст. Крики оборвались. Наступила тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, хриплым дыханием монстра и каким-то жутким чавканьем.

Фёдор, не дыша, снова выглянул. Существо стояло над бесформенной массой, что минуту назад была человеком. Оно подняло свою уродливую голову и медленно повернуло её прямо к его окну. Жёлтые глаза-прожекторы упёрлись в него сквозь стекло. Оно знало. Оно всегда знало, что он здесь.

Медленно, словно нехотя, оно отступило от своей добычи и сделало шаг в сторону его подъезда. Потом другой. Оно не побежало. Оно пошло. Твёрдой, неотвратимой походкой хищника, который уже уверен в своей жертве.

Сердце Фёдора колотилось где-то в горле. Он отскочил от окна, схватил свой ТОЗ. Руки дрожали. Он слышал, как в подъезде выбили дверь. Потом послышалось шарканье когтей по бетонным ступеням. Шаг… шаг… шаг… Оно поднималось по лестнице. Оно не искало его. Оно точно знало, куда идти.

Фёдор вжался в стену рядом с входной дверью, подняв ружьё. Его мозг лихорадочно соображал. Выстрел? Привлечёт других? А если это не убьёт? Оно не среагировало на пулю того несчастного.

Шаги стихли прямо за дверью. Послышалось тихое, влажное сопение. Существо чуяло его дыхание, его страх, его живое, трепещущее тепло.

Дверь, которую он забаррикадировал тумбочкой, вдруг дрогнула от тихого, но нечеловечески сильного толчка. Дерево треснуло. Стекло в серванте зазвенело. Ещё толчок — и щель между дверью и косяком стала шире. В ней мелькнул клочок грязной шерсти и тот самый желтый глаз, теперь в упор. Он смотрел на Фёдора с бездонным, голодным любопытством.

Тумбочка с скрежетом поползла по полу. Фёдор, не помня себя, вскинул ружьё и почти в упор выстрелил в щель. Грохот в замкнутом пространстве был оглушительным.

На мгновение воцарилась тишина. Потом с другой стороны двери раздался звук, от которого захотелось вырвать себе уши. Это был не крик боли, а… смех. Низкий, горловой, полный чистейшего, нечеловеческого злорадства хрип.

Дверь с грохотом вырвало из петель, и тьма на пороге обрела форму. Жёлтые глаза пылали в полумраке коридора. Фёдор отступил к окну, судорожно взводя второй ствол. Он понял, что его дробовик — это всего лишь громкая погремушка против того, что породила эта земля. Против того, во что она превращает всё живое.

Последнее, что он увидел, прежде чем тень накрыла его с головой, — это пионера на старой фотографии, который теперь улыбался не в будущее, а прямо на него. И улыбка эта была полна той же самой, знакомой до боли, радиоактивной тоски.

2 часть

История Антона.

Господи, как же я сюда попал... Эта дурацкая идея «подзаработать на артефактах» казалась такой простой за стопкой дешёвого вискаря в баре. А теперь вот я здесь. Колючка на заборе порвала куртку и оставила длинную царапину на руке. Глубокую. Я замотал её тем, что было — грязным носовым платком. Надеюсь, не заражусь чем-нибудь. Хотя, в этом месте, наверное, это уже не самая большая проблема.

До этого леса я шёл, подгоняемый адреналином, чувствуя себя героем какого-нибудь боевика. А потом адреналин кончился. Осталась только усталость, сосущая под ложечкой тоска и дикий, животный страх. От каждого шороха вздрагиваю. Ветка хрустнет — сердце в пятки уходит.

Деревня выглядела как декорация к фильму ужасов. Дома с провалившимися крышами, пустые глазницы окон, скрипящие на ветру калитки. Выбрал тот, что покрепче, с ещё целой дверью. Зашёл, и запах ударил в нос — сладковатый, гнилой, пыльный. Так пахнет смерть, которая была тут давно и обжилась.

В рюкзаке только два энергетика, полбуханки чёрного хлеба и пачка сигарет «Беломор». Оружие... Ха. Оружие. Папин старенький ПМ, который, я уверен, не чистили с чеченской, и складной нож, которым в армии консервы открывали. Я чувствовал себя идиотом. Наивным мальчишкой, который сунулся туда, где ему не место.

Начало смеркаться. Тени стали длинными, живыми и зловещими. Я задвинул единственный уцелевший комод к двери, забитой щепками, и сел в углу самой дальней комнаты, спиной к стене. Съел кусок хлеба, запил тёплым, липким энергетиком. Руки тряслись. Я пытался уговорить себя уснуть, хотя бы на пару часов, но веки не смыкались. Каждый нерв был натянут как струна.

И тут... послышалось шарканье. Сначала тихое, где-то на улице. Я замер, затаив дыхание. Шарканье стало ближе. Потом к нему присоединилось тяжёлое, хриплое сопение. И рычание. Тихое, низкое, больше похожее на стон. Оно шло откуда-то из самой глотки, булькающее и мокрое.

Я подполз к окну, стараясь не шуметь, и осторожно, через дыру в занавеске, выглянул.

И у меня волосы встали дыбом.

Во дворе, в синеве сумерек, стояла собака. Вернее, то, что когда-то ею было. Шерсть клочьями свисала с тела, обнажая покрытую язвами и струпьями кожу. Ребра выпирали, будто она год не ела, но самое жуткое было внизу живота. Сквозь рваную рану бурым канатом свисали её собственные кишки, волочась по пыльной земле. Она не обращала на это никакого внимания.

Её голова была повёрнута в мою сторону. Глаза... Господи, её глаза! Они были молочно-белыми, слепыми, но она смотрела прямо на меня. Она чуяла. Чуяла мою плоть, моё тепло, мой страх. Она облизнулась, и с её языка капнула чёрная, тягучая слюна.

Она снова зарычала, и на этот раз звук был полон нетерпения и голода. И она медленно, неуверенно, но очень целенаправленно поползла к двери.

Сердце колотилось так, что я боялся, что оно вырвется из груди. Я отполз от окна, судорожно вытащил ПМ. Рукоятка скрипела от старости. Я встал напротив двери, уперев пистолет в то место, где должна была появиться голова.

Снаружи послышалось влажное, причмокивающее обнюхивание щели под дверью. Потом тишина. И вдруг — глухой удар! Дверь содрогнулась, и комод скрипнул, сдвинувшись на пару сантиметров.

Я ахнул. Она была не такая большая, но удар был сокрушительным, будто её таранил кабан.

Ещё удар! Дерево двери треснуло. Я увидел в щели клочок грязной шерсти.

— блять! блять! — закричал я, не помня себя от ужаса, и нажал на курок.

Грохот выстрела в маленькой комнате был оглушительным. Отдача больно ударила по руке. Дверь вздрогнула, но удары не прекратились. Наоборот, они стали яростнее. Я промахнулся. Или попал, но ей было всё равно.

С треском и скрежетом комод отъехал ещё дальше. В образовавшуюся щель просунулась морда. Те самые белые глаза, разодранные язвами ноздри, оскал жёлтых зубов. Она пыталась просунуть голову, чтобы вцепиться в меня.

Я выстрелил ещё раз, почти в упор. Пуля ударила куда-то в шею, сорвав клок кожи и мяса. Чёрная, густая кровь брызнула на пол. Тварь дёрнулась, отпрянула, но не отступила. Её рычание перешло в визгливый, истеричный лай, полный чистой, безумной ненависти.

Она снова бросилась на дверь, теперь уже не останавливаясь, долбя её головой и телом с слепой, нечеловеческой силой. Петли заскрипели, древесина начала ломаться.

Пистолет я опустил. Я понял. Он бесполезен. Пули только злят её.

Я отступил вглубь комнаты, озираясь в панике. Заднее окно! Оно было маленьким, заколоченным гнилой фанерой. Я рванул к нему, начал бить прикладом ПМ по фанере. Та поддалась, треснула.

Сзади раздался окончательный, победный треск. Я обернулся. Дверь рухнула внутрь, и комод откатился в сторону. В проёме, залитая синевой ночи, стояла Она. Вся в чёрной крови, с торчащими кишками, с безумными белыми глазами. Она сделала шаг внутрь.

Я дико закричал и из последних сил рванул фанеру. Обломки гвоздей впились в ладонь, но я не чувствовал боли. Я вывалился через окно на улицу, в колючие кусты, и побежал. Бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь о кочки и брёвна, слыша за спиной тот самый ужасный, визгливый лай.

Я бежал, а в ушах стучало только одно: «Беги. Беги. Беги». Я даже не знал, куда. Лишь бы подальше от этого дома. Лишь бы не слышать этого чавкающего дыхания у себя за спиной.

Кажется, я оторвался. Лай стих. Но я не останавливаюсь. Я буду бежать, пока не рухну. Потому что я теперь знаю, что здесь смерть ходит не невидимым излучением. Она ходит на четырёх лапах, волоча за собой свои кишки, и она очень, очень голодна.

3 часть

Я бежал, пока в легких не осталось ни капли воздуха, а в ногах — ни капли сил. Рухнул за огромным пнем, весь в царапинах от веток, и замер, пытаясь заглушить свой собственный свистящий вдох. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться и остаться здесь одного.

И вот тогда я услышал их. Сначала — пронзительный, агрессивный визг. Потом — ответный, хриплый и более низкий. И третий. Их было несколько. И звуки эти приближались. Неподалеку хрустнула ветка, потом еще одна. Я, затаив дыхание, рискнул выглянуть.

В луче лунного света, пробивавшегося сквозь чахлую листву, мелькнули тени. Крупные, неуклюжие, но быстрые. Я увидел спину одного — покрытую какими-то бородавчатыми наростами, с щетиной, торчащей клочьями. Радиоактивные кабаны. Сталкеры в баре рассказывали о них леденящие душу истории. Как они сносят с ног и затаптывают. Как рвут клыками. Одиночка против стаи — верная смерть.

Ледяная волна страха ударила в живот. Я прижался к пню, понимая, что бежать дальше — значит навлечь их на себя. Они уже чуют меня, мою свежую кровь на царапинах. Мысли метались, как пойманные мухи.

Деревня. Этот проклятый дом. И та... тварь. Собака.

Парадокс бился в моем воспаленном мозгу: я бежал от одного монстра прямиком к другому, гораздо более страшному. Но кабаны — это слепая, яростная стихия. Стая. Их не остановить. А собака... она была одна. Раненая. Я видел, как чёрная кровь брызнула от моего выстрела. Она была уязвима.

Это была не храбрость. Это был расчет загнанного зверя. Выбор между верной смертью в лесу и призрачным шансом в знакомом аду.

Сжав ПМ в онемевших пальцах, я пополз обратно. Каждый шаг давался с трудом. Каждый шорох заставлял замирать. Я шел на лай. Тот самый, визгливый, полный ненависти. Она была еще жива. И она была там.

Из-за деревьев показался контур дома. Лай доносился изнутри. Она не ушла. Она осталась в своем логове, зализывая раны. Или ждала, что я вернусь.

Я подкрался к тому самому окне, через которое сбежал. Фанера была сорвана. Внутри было темно, но слышалось тяжелое, хриплое дыхание и тихое поскуливание. Она мучилась.

Мой план был безумен и прост. Не дать ей выманить меня на открытое пространство. Зайти с тыла. Сделать один точный выстрел. В голову. В глаз. Во что угодно, лишь бы добить.

Я, как тень, проскользнул через окно в соседнюю комнату — должно быть, когда-то это была кухня. Пахло гнилью и свежей кровью. Я замер у дверного проема, ведя в большую комнату.

Она лежала на боку посреди комнаты, на том самом месте, где я сидел всего час назад. Её бока тяжело вздымались. Лужа чёрной, маслянистой крови растекалась под ней, сливаясь с тенями. Кишки по-прежнему волочились по полу. Она поворачивала голову, пытаясь дотянуться языком до раны на шее, и тихо скулила от боли. Её белые глаза были тусклыми, почти стеклянными.

Это был мой шанс. Момент, когда чудовище выглядело жалким и слабым. Но я помнил её силу. Помнил её ярость.

Я поднял ПМ. Рука дрожала. Я сделал шаг в проем, прицелился в её голову. Пол подо мной скрипнул.

Её голова резко дернулась в мою сторону. Скулящий звук в её глотке оборвался, сменившись низким, предупредительным рыком. Слепые глаза будто упёрлись в меня. Она попыталась встать, оттолкнувшись передними лапами, но задние подкосились. Пуля, видимо, задела что-то важное.

Адреналин снова ударил в голову. Я не стал ждать. Я выстрелил. Раз. Два. Грохот оглушил меня.

Первый выстрел пришелся в спину. Второй — чиркнул по черепу, сорвав клок кожи. Она взревела от ярости и боли, сделав последнее, отчаянное усилие, и рванулась ко мне. Не вставая на лапы, а ползя, волоча за собой непослушное тело, разбрызгивая чёрную кровь.

Я отпрянул, споткнулся о порог и рухнул на спину. Пистолет выскользнул из руки и укатился под печку. Я остался один на один с ползущим ко мне безумием. Её пасть была распахнута, из горла вырывался хриплый, захлебывающийся рёв.

Я судорожно полез в карман, выдернул складной нож. Жалкое, ничтожное лезвие блеснуло в темноте.

Она была уже в сантиметрах. Зловонное дыхание опалило мне лицо. Я зажмурился и изо всех сил ткнул ножом вперёд, в то место, откуда доносился этот ужасный звук.

Лезвие вошло во что-то мягкое, податливое. Тварь дёрнулась, издала булькающий, захлебывающийся звук. Я давил что есть сил, вгоняя нож всё глубже, чувствуя, как по руке течёт что-то тёплое и липкое.

Её тело затрепетало в последней судороге, потом обмякло и затихло. Тяжелая голова упала мне на грудь, придавив меня. Тишина, наступившая после, была оглушительной.

Я лежал, не в силах пошевелиться, под тушей мёртвого монстра, весь в его крови, и смотрел в потолок. Потом началась рвота. Долгая, мучительная, пока не свело желудок.

Я отполз, оттолкнув это тело. Оно больше не двигалось. Я нашёл свой ПМ, с трудом вставил в него последнюю обойму. Руки тряслись так, что я едва мог это сделать.

И теперь я сижу здесь, в углу этой комнаты, спиной к стене. Передо мной лежит то, что я убил. Пахнет смертью и кровью. Снаруди доносится тихий визг кабанов, но они не заходят в деревню. Кажется, их что-то отпугивает.

Или кто-то.

Я добил одного монстра. Но Зона шепчет, что их здесь больше. Что они уже идут на запах крови. У меня шесть патронов. Нож. И ночь только началась.

Я не сплю. Я прислушиваюсь к каждому звуку. И жду.

Сергей неодобрительно хмыкнул и подтянул ворот рубашки.
— Старый мерзавец… Мешается под ногами...
Уже направляясь прочь, он вдруг увидел, что пожилой человек никак не может подняться. Руки старика, узловатые и шершавые, будто старые сухие ветви, тщетно шарили по влажной поверхности асфальта. В этот миг Сергей почувствовал не запах, а странное ощущение — резкое, ледяное присутствие старой пыли, сухости травяного запаха и металла, похожего на вкус давно забытых ржавых монеток. Это неприятное чувство мгновенно заполонило ноздри, заглушив привычные ароматы дорогого парфюма и спиртного, исходившие от самого Сергея. Столь отчетливое и непривычное ощущение заставило Сергея вздрогнуть и быстро сделать несколько шагов назад.

В этот миг его взгляд уловил другую фигуру. В тени, возле стены клуба, стояла женщина. Высокая, стройная, в облегающем чёрном платье, с кожей фарфоровой белизны и волосами цвета воронового крыла. Она не улыбалась. Она смотрела. Сперва на него, затем на распростёртого на земле старика, после вновь на него. Во взгляде женщины не было ни осуждения, ни страха. Там была… глубина. Тихая, бездонная, словно старый колодец.

Агрессия Сергея мгновенно сменилась интересом. Добыча обнаружена. Он уверенно направился к женщине, забыв о старике, словно о досадной помехе.

— Прости за это зрелище, — сказал он, поворачиваясь, однако старика на тротуаре уже не оказалось. Словно его здесь вообще не было. Осталась лишь потерянная трость. Но тот странный запах ещё витал в воздухе, постепенно растворяясь.

— Я Сергей. Сегодня купил замок, надо отпраздновать. Составишь компанию, красавица?

Девушка молча кивнула. Губы её, алые, словно капли крови на снегу, чуть дрогнули в едва заметной полуулыбке. Своё имя она не назвала.

Поездка в его мощном чёрном внедорожнике оказалась весёлой и стремительной. Сергей плескал в стаканчик виски из бардачка, одной рукой ведя машину, другой дерзко шаря по коленям девушки, касаясь прохладной кожи под платьем.

Она не сопротивлялась. Не кокетничала. Просто позволяла. Молчание её звучало оглушающе. Время от времени он ловил её взгляд — тёмный, непроглядный, в котором отражались мелькавшие за окнами огни, но не ощущалось никакого внутреннего свечения.

Салон наполнился ароматом роскоши: дорогая кожа кресел, запах благородного виски смешались с её духами — густыми, дурманящими, отдающими нотами жасмина, сандала и едва уловимой терпкостью, похожей на лекарство, которую он никак не мог определить. Этот аромат действовал опьяняюще, сильнее любого алкоголя.

— Гляди, полюбуйся, — торжественно объявил Сергей, сворачивая на заброшенную дорожку. Дом возник перед фарами будто мираж — громадный, выполненный в духе «русской неоклассики», однако с абсурдными азиатскими чертами: парой каменных львов-собак возле гаража и вычурно изогнутой кровлей.

Тяжелая дверь из дуба резко отворилась настежь. Внутри витал затхлый воздух, пропитанный пылью, запахом старых купюр и едва ощутимым ароматом ладана, словно впитанным старинными стенами. Воздух был неподвижен и сперт.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — глухо рассмеялся Сергей, стремясь обнять девушку за талию.

Но она легко увернулась от его объятий, скользнув в гостиную. Движения её были неестественно тихими.

— Какой... необычный дом, — наконец произнесла девушка. Голос её оказался низким, мелодичным, но совершенно лишенным теплоты, словно звук хрусталя.

— За сущие копейки взял, представляешь? — похвастался Сергей, включая свет. Люстра озарилась ярким светом, отбрасывая резкие тени. — Китайский владелец куда-то смылся, бизнес накрылся. Как повезло встретить такого простака, ведь потерял шикарнейший особняк!

Девушка замерла возле массивной антикварной вазы, стоявшей в углу помещения, откуда небрежно выглядывали сухие прутики бамбука, напоминающие хрупкие кости. Проведя пальцем по запылённому краю сосуда, она повернулась лицом к Сергею. Изящно удерживая между пальцев маленький красный конвертик, прошитый тонкой золотой нитью, девушка осторожно поставила послание обратно на поверхность вазы, будто оно специально ждало именно её появления здесь.

— Так... ты решила отблагодарить официанта чаевыми? — с легкой насмешкой произнес Сергей, делая шаг навстречу.

Она промолчала. Женщина посмотрела сначала на конверт, затем на него. Глубина её взгляда оставалась такой же бездонной.

— Это тебе, — тихо сказала она, указывая на конверт. — Поздравление с новосельем.

Он приблизился и взял конверт. Бумага была на удивление грубой, шершавой, а на ощупь — ледяной, будто только что принесённой с зимнего ветра.

— Что это? — фыркнул он, разрывая незапечатанный край.

Внутри, на красном фоне, лежала единственная старинная монета с квадратным отверстием посередине. Она была тёплой, почти горячей, контрастируя с холодом конверта. На металле отливала патина, а по краю шли незнакомые иероглифы.

— На счастье, — без тени улыбки произнесла девушка. — Деньги к деньгам. Положи её в кошелёк. Не трать.

Сергей усмехнулся: «Дешёвое суеверие». Но его пальцы сами собой сомкнулись вокруг монетки. Она прилипла к его влажной от виски ладони с неестественной теплотой. Он на мгновение почувствовал лёгкий, едва уловимый толчок, будто где-то щёлкнул огромный замок. Но тут же списал это на головокружение.

— Ну хорошо, спасибо, — равнодушно произнёс он, небрежно засунув монетку в карман штанов, даже не удосужившись переложить её в кошелёк, таким образом проигнорировав единственное указание. Уже спустя мгновение он напрочь выкинул её из головы.

Сознание возвращалось к Сергею медленно и вязко, словно густая патока. Голову пронзала острая боль, рот наполнялся отвратительным привкусом дешёвого алкоголя и металла, будто он попробовал батарею на зуб.
— Чёрт, ну и дерьмо был этот виски... — простонал он, протягивая руку к прохладной стороне постели. Но там никого не оказалось. Девушка ушла тихо и незаметно, оставив лишь помятую подушку да воспоминания о себе.

Раздраженный, с неприятной сухостью во рту, он взял телефон и, ворча себе под нос, оформил доставку: две большие пиццы и дорогую бутылку виски. Когда оператор начал уточнять адрес (новый дом ещё плохо индексировался в их базе данных), он резко перебил её раздраженным криком:
— Читайте внимательно, что там написано! Вы разве сами не видите?! — После чего отключился.

Пришлось ждать целую вечность. Голод и похмелье терзали желудок. Сергей еле держался на ногах, отправившись на поиски еды. Особняк был незнакомым лабиринтом комнат. Зайдя не туда, очутился в тесной полутёмной каморке. Атмосфера тут отличалась особым духом — аромат старого дерева, гнилья и воскового дыма заполняли пространство. Посередине стоял маленький столик из тёмного, почти чёрного дерева. Поверх него лежало несколько подсвечников из бронзы с оплывшими свечами, блюдо с высохшими морщинистыми плодами и старинная чёрно-белая фотография в раме.

На фото была снята пожилая китайская пара. Они сидели прямо, в строгих одеждах, их лица были испещрены морщинами, а глаза смотрели в объектив с неким каменным, неодобрительным спокойствием. Взгляд старика показался Сергею знакомым.

Внутри него возникло неясное, тягостное ощущение, словно лёгкий укол совести, которой он уже давно перестал испытывать. Раздражённо сметя всё со стола в картонную коробку, брошенную в углу, он небрежно отшвырнул её ногой и принёс стул. Именно тут, за этим загадочным столом, он вкушал каждый ломтик пиццы, запивая его небольшим глотком виски. Казалось, будто он трапезничает над чьим-то чужим захоронением, однако он упорно отметал эту мысль, списывая её на последствия вчерашнего застолья.

Еду прервал звонок партнёра. Голос в трубке был напряжённым: сорвалась крупная поставка, возникли непредвиденные проблемы с таможней, срочно нужна встреча. Упущенная выгода исчислялась миллионами. Хмель мгновенно выветрился, сменившись яростью. «Жди, я выезжаю!» — прокричал Сергей в телефон.

Он стремительно бросился к гаражу, метнулся внутрь своего могучего автомобиля и привычно вставил ключ зажигания. Но вместо знакомого урчания мотора послышался лишь резкий беспомощный треск стартера. Аккумулятор оказался абсолютно разряжен, словно кто-то вытащил его и бросил подальше ещё несколько дней назад. Мужчина бешено стукнул ладонью по рулевому колесу, выкрикивая от отчаяния: «Это невозможно!» Его дело терпит убытки, а сам он оказался пленником этой ненавистной усадьбы.

Вернувшись в особняк, он мельком прошёл по коридору. В большом зеркале в резной раме краем глаза он уловил движение. Не своё. Он резко обернулся. В отражении, прямо за его спиной, на секунду застыли две фигуры — те самые старики с фотографии. Их лица, прежде спокойные, были искажены немой, древней злобой. Он вздрогнул и вгляделся — в зеркале был только он, бледный и перекошенный злостью. «Галлюцинация. С похмелья», — убедил он себя, но спину прошиб ледяной пот.

Решив прийти в себя, он направился в ванную. Включил воду в раковине, чтобы умыться. Первая струя была ржаво-бурой, с отвратительным запахом стоячей воды и гнили. Он с отвращением отпрянул. Через минуту вода потекла чистая, но осадок остался.

Он наполнил ванну водой. Наблюдая за струёй, вдруг увидел, что в сливе образовался отвратительный комок — спутанные длинные волосы тёмного цвета, мокрые и липкие. Брезгливо отвернувшись, сбросил одежду и погрузился в тёплую воду, мечтая сбросить напряжение.

Через запотевшее стекло душевой кабины ему померещился силуэт. Высокий, женственный, с распущенными длинными волосами. «Катя?» — подумал он с раздражением. — «Решила вернуться?»

Он лениво провёл рукой по стеклу, стирая конденсат, чтобы увидеть её получше.

За стеклом стояла она. Но не Катя. Это была женщина в красном. Её кожа была мертвенно-бледной, а длинные чёрные волосы сливались с тенями. Она не двигалась. И пока он смотрел, не в силах пошевелиться от внезапно сковавшего его ужаса, она резко повернула голову и посмотрела прямо на него. Её глаза были пустыми, чёрными, бездонными.

Сергей дико вскрикнул, попытался выскочить из скользкой ванны, поскользнулся и ударился головой о кафельный край. Яркая вспышка боли — и всё поглотила тьма.

Очнулся он на холодном кафельном полу. Голова раскалывалась. Он поднялся и, пошатываясь, посмотрел в зеркало. На его виске был свежий синяк и ссадина. «Сон. Бред. Надо проспаться», — убеждал он себя, глядя на своё испуганное отражение.

Он кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжёлый, алкогольный сон.

Его разбудило чувство. Лёгкое движение матраса, как будто кто-то лег рядом. Затем — ледяное прикосновение к его спине. Запах — тот самый, узнаваемый, тяжёлый и дурманящий, с нотками жасмина и лекарственной горечи.

Он замер, не смея пошевелиться, не смея дышать. Он чувствовал её спину к своей спине, невыносимый холод, исходящий от её тела.

Он не выспался. На следующее утро он чувствовал себя не разбитым — опустошённым. Будто за ночь из него высосали все соки. В зеркале на него смотрел не успешный бизнесмен, а измождённый, посеревший мужчина с лихорадочным блеском в глазах. И синяк на виске напоминал: это не сон.

Механики пожаловали только к обеду, растерянно пожали плечами и начали энергично махать руками в пустоту.

— Непонятно, браток, движок загнулся, такое бывает.
Они провозились в гараже до самого вечера, накрутив счет за «диагностику» до неприличной суммы, и в итоге развели руками: «Запчасти ждать три дня, не меньше».

Сергей, уже кипящий от бессилия, вышел из себя.
— Да вы ж, бл..., совсем руки из жопы растут! Три дня ждать! Я вас по судам затаскаю! Вы знаете, кто я?!
Один из механиков, коренастый, в замасленной спецовке, молча собрал инструменты. Второй, помоложе, посмотрел на Сергея не то с жалостью, не то с брезгливостью.
— Ты, дядя, сам с собой побудь хоть минуту. Тебе явно не на машине ездить надо, а к доктору. Ты на себя в зеркало посмотри.
— Пошёл на хер! — рявкнул Сергей и захлопнул дверь гаража.

Решив заказать такси, он столкнулся с настоящей чередой неудач: телефон либо беспомощно гас, будто разрядившись, либо система упорно отказывалась находить нужный адрес. А личный шофер, которого он считал своей палочкой-выручалочкой, внезапно слёг с температурой. Не выдержав напряжения, Сергей набрал номер своей бывшей — последней надежды добраться до места назначения. Но, увы, даже она коротко бросила трубку с едким напутствием: «Забудь мой номер, падаль!»

К вечеру, злой и голодный, он заказал еду из дорогого ресторана. Забрав у курьера пакет, он даже не кивнул, развернулся и ушёл в дом. Еда — стейк с трюфельным соусом — пахла странно. Кисло-сладковато, будто начала портиться. Первый кусок он едва прожевал и выплюнул. Мясо казалось протухшим, жирным, отдавало той самой ржавой водой из ванны. Он позвонил с громкими претензиями, ему услужливо пообещали возвратить средства и провести расследование. Однако настроение было безнадежно испорчено.

Ночь была хуже предыдущей. Она пришла снова. И снова лёгкое движение матраса, ледяное дыхание в затылок, невыносимый холод, исходящий от тела рядом. Он не спал, а проваливался в короткие, тяжёлые обмороки, полные кошмарных обрывков. Утром он чувствовал себя не просто уставшим. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым до самой глубины костей. Веки налились свинцом, каждое движение требовало нечеловеческих усилий.

Он побрёл в ванную, опёрся руками о раковину и поднял голову к зеркалу.

И не узнал себя. Тот, кто смотрел на него из зазеркалья, был измождённым, посеревшим стариком. Кожа обвисла, на щеках и под глазами залегли глубокие тени, волосы стали тусклыми и безжизненными. Его мощные плечи и бицепсы, которые он так лелеял в спортзале, исчезли. Рубашка болталась на нём, как на вешалке. За несколько дней он словно потерял годы жизни и десятки килограммов мышечной массы.

— Что со мной... — прошептал он, и его голос был хриплым, чужим шепотом.

И тут за спиной, прямо у уха, раздался тихий, сиплый, пропитанный бесконечной злобой шёпот. Он обернулся.

Прямо перед ним, вплотную, парило лицо старой женщины с той самой фотографии. Её рот был беззубым провалом, глаза пылали чёрным огнём. Она прошипела что-то на своём гортанном языке, и брызги слюны попали ему в лицо. Они были ледяными.

— А-а-а! — дико закричал Сергей и в ужасе отшатнулся назад.

Его спина ударилась о зеркало. Но оно не разбилось. Вместо звонкого хрусталья оно поддалось, как упругая, холодная плёнка. Из его поверхности вырвались бледные, костлявые руки с длинными ногтями и впились ему в плечи, притягивая к себе.

Он отчаянно рвался освободиться, однако тело отказывалось подчиняться. Из зеркальной поверхности внезапно хлынул поток густых чёрных волос, похожих на мерзких извивающихся змей. Волосы заползали ему в рот, обжигая горечью и слизью, душили, застревали в горле, проникали в ноздри и уши. Не было ни воздуха, ни возможности закричать, ни шанса даже шевельнуться. Медленно погружаясь в холодную зеркальную пустоту, Сергей различал там силуэт женщины в красном платье и её мёртвенно-белое лицо. Окружающее пространство исчезло в непроглядной тьме.

Он очнулся под утро на холодном полу в спальне, весь в слюне и собственной рвоте. Он судорожно глотал воздух, давясь кашлем.

На краю кровати, в той самой позе, сидела та красотка. Она смотрела на него, не мигая. Её лицо было бесстрастной маской, а в глазах читалось пустое, безразличное любопытство.

Сергею было уже не до злости. Он был пустой оболочкой, сломанной игрушкой. Он, не говоря ни слова, поднялся и побрёл на кухню. Руки дрожали. Он нашёл на столе недопитую с прошлого вечера бутылку виски и залпом выпил всё, что осталось. Алкоголь ударил в голову с непривычной силой, почти сразу превратив ужас в мутное, апатичное пьяное забытьё.

Он шаткой походкой вернулся в спальню, чтобы рухнуть на кровать, и прошёл мимо зеркала в полный рост. Он не обратил никакого внимания на то, что в его отражении, по обе стороны от его собственного измождённого силуэта, стояли двое — пожилой мужчина и женщина. Они смотрели на него с холодным, безразличным удовлетворением, будто наблюдая за экспериментом, который наконец дал ожидаемый результат.

Сергей больше не мог это выносить. Не дом — сам себя. Свою слабость, этот тлен, проедающий кости.

— Нужно ехать в город. Обязательно надо туда попасть. Там люди, там жизнь кипит, нормальная еда есть, — ворчал он, надевая замызганную рубашку. Дома телефон иногда трезвонил не переставая. Звонили партнёры, звонили приятели. Поднимая трубку, сам себя не узнавал — голос звучал грубо и хрипло, грубил, ругался, швырял аппарат, не дослушав собеседника до конца. Внутри всё бурлила противная, вязкая злоба.

До шоссе, казалось, идти всего полчаса пешком. Вышел резко, громко захлопнув тяжёлую дверь и даже не обернувшись. Морозный воздух резал лицо иглами. Шёл быстро, почти бегом, однако привычные приметы исчезли, словно растворились в тумане. Тропинка извивалась непредсказуемо, завела глубоко в лес. Спустя час, промокший и раздражённый, вновь оказался на знакомой поляне напротив непривычно величественного вида собственного дома. Особняк возвышался там же, неподвижный и горделиво-суровый.

— Да какого чёрта?! — закричал Сергей в пустоту. Он развернулся и рванул в другую сторону, но из кустов, с низким рыком, вывалилась стая диких собак. Глаза горят голодными точками, шерсть дыбом. Они не убегали, а пошли на него, оскалив зубы. С рёвом и лаем они кинулись, пытаясь вцепиться в ноги. Сергей, обезумев от страха, бросился назад, к единственному укрытию — к проклятому дому. Заскочив внутрь, он прислонился к двери, сердце колотилось, вырываясь из груди.

Тишина дома была теперь иной. Из гостиной, из-за двери кабинета, с верхнего этажа доносился тихий, прерывистый шёпот на том самом гортанном языке. Иногда к нему примешивался девичий смех — сухой, как шелест страниц, и оттого ещё более жуткий.

К вечеру он собрался с духом.

— Иду и всё. Прямо по лесу, пока не выйду.

Его путь продолжался дольше двух часов. Сумрак постепенно превратился в непроглядную темноту. Ветви деревьев больно хлестали лицо, а под ногами неприятно похрустывал промёрзший валежник. Впереди, среди стволов, периодически появлялось красноватое пятнышко. Он замедлял шаг, всматриваясь вглубь леса — однако ничего различимого не видел. Но стоило сделать следующий шаг — и опять вдали мерцала полоска алого шелка, притягивая взгляд, заманивая всё дальше от правильного пути. Так прошёл он целую ночь, дрожа от холода в тонкой рубашке, растерянный и совершенно вымотанный. К рассвету, оказавшись посреди чащи, он устало опустился на корточки, лишившись последних сил и желания двигаться дальше.

— Ладно. Ладно. Домой, — прошептал он пустому лесу. И пошел назад.

Через три минуты он вышел на опушку прямо к своему дому. Будто и не уходил.

В доме было холодно, как в склепе. Та девушка сидела в гостиной в кресле. При дневном свете её кожа казалась фарфоровой и неживой. Она не смотрела в окно, не читала. Она просто сидела.
— Эй! — хрипло крикнул Сергей. — Кто ты? Что тебе надо?!
Она не повернула головы. Не моргнула. Он подошёл, схватил её за плечо — тело было твёрдым и ледяным, как мрамор. Он дёрнул руку, будто обжёгшись.

С наступлением ночи она сама подошла к нему. Он сидел на кровати, опустошённый, и просто смотрел на её босые ноги на полу. Она остановилась перед ним. Её глаза были совершенно чёрными, бездонными, в них не отражалось ничего.

Он попытался оттолкнуть её, но её объятия сомкнулись, как стальные обручи. Невыносимо сильные, холодные, парализующие. Он забился в истерике, захлёбываясь собственным воплем. Она наклонила лицо к его лицу. Её алые губы разомкнулись.

И из её рта, клубами, словно гнездо змей, хлынули густые, чёрные, шевелящиеся волосы. Они полезли в его открытый от ужаса рот, заполняя горло, забиваясь в ноздри, вливаясь в уши, обволакивая глазницы живой, удушающей пеленой. Он бился в конвульсиях, пытаясь проснуться от этого кошмара, уже не понимая, где сон, а где его новая, вечная реальность.

Клуб «Геликон». Две недели спустя.

Молодой человек Дмитрий. Избалованный наследник, привыкший к роскоши с рождения. Покидая ночной клуб «Геликон», небрежно поправил манжет, открыв взглядам брендовые наручные часы. Чистый воздух принес ощущение свободы и уверенности в себе. В кармане тихо позвякивали ключи от новенького спорткара, а в руке лежала свежая записка от риелтора...

Конец.