— Я, почему-то, не удивлён, — хмыкнул Лёха.

Друзья помолчали.

— Ты дозвонился? — спросил Лёха минутой позже.

— Да, — кивнул Жека. — Сообщил по своим каналам о пропаже группы туристов на Алтае.

Лёха молча кивнул. Разлил чай по кружкам и поставил котелок ближе к огню. Ветер усилился. Стало холодать.

— Тебе советую вырубить телефон, — сказал Жека, грея руки о горячую кружку. — Если объявят в розыск, то на тебя выйдут очень быстро.

— Не выйдут, — ухмыльнулся Лёха и кивком указал в сторону склона. — Я выбросил его.

Жека проследил за его взглядом.

— Уверен, что не вернёшься? — спросил блондин.

Лёха внимательно посмотрел на друга: в его голубых глазах отражалось пламя.

— А ты? — спросил Лёха. — Ты же слышал слова Мии: обратного пути нет.

— Ну-у-у… — протянул Жека, поигрывая кистью, будто взвешивал шансы. — Из того места, может быть, и не возвращаются, но она ничего не сказала про то, что ждёт нас за мостом.

Лёха на это лишь покачал головой, в очередной раз удивляясь оптимизму блондина.

— Я, — Жека указал на себя, — по крайней мере, хочу в это верить.

— Твои слова — да богу в уши, — улыбнулся Лёха.

— Э-ка ты заговорил, — хмыкнул блондин. — Неужели дошло наконец?

Лёха несколько секунд изучал лицо друга, но всё же решил промолчать, так как знал, что подобные разговоры у них обычно затягивались на часы. К тому же в глазах блондина промелькнули озорные искорки — верный признак того, что Жека уже приготовился парировать ответ Сумрака.

— Ты придумал, как нам связаться? — спросил Лёха, переводя тему. — И надо бы какое-то кодовое слово.

— Ну верёвкой. — Жека отставил кружку и принялся распутывать тонкий репшнур. — Двойной булинь: одну петлю — тебе на пояс, вторую — мне.

— Ладно, — согласился Лёха. — Что насчёт слова? Или фразы? Я там встречал ваших двойников, и мог бы поклясться, что это вы, если бы…

— Да-да, — Жека вскинул руку в предостерегающем жесте. — Я помню твой рассказ про ухо… А ты уверен, что эти мы, ну другие мы, не будут знать или помнить это слово? Как это вообще работает?

— Если бы я знал, — вздохнул Лёха. — Ладно, тогда другой вариант.

Сумрак подтянул свой рюкзак, раскрыл боковой карман и достал маленькую записную книжку с ручкой. Быстро написал фразу — старое прозвище Жеке и дурную считалочку, которую Лёха тогда придумал про друга.

— Вот, — протянул он листок Жеке. — Напиши и ты что-нибудь. Моё забери себе, а я возьму твой текст. Быть может, это сработает.

— А ты конспиролог, однако, — скривился блондин, и, прочитав Лёхины закорючки, добавил: — Хреновый, скажу я тебе, с не менее хреновым почерком.

— Тем лучше. Свои каракули я точно ни с чем не спутаю.

— Ну-ну, — Жека цокнул языком, но спорить не стал.

Он что-то написал снизу листа, разорвал его пополам и протянул Сумраку кусок со своим текстом, Лёхин же спрятал в карман. Лёха прочитал: «Хреновому конспирологу, от обворожительного блондина».

— Да уж, — Сумрак растянул губы в кривой ухмылке. — Вот тут я спокоен: такой высокопарной слог ни один иной не повторит.

— Ну и отлично, — Жека вернул другу тетрадку. — А зачем тебе она? Будешь дневник вести?

— Не помешает записывать, — Лёха кивнул. — Камера там не работает, а вот всякие тексты порой встречаются, типа загадок.

Жека запахнул куртку и вдруг разом помрачнел.

— Что? — спросил Лёха.

— Что-то мне сыкотно, Лёха. — Друг смотрел в сторону городских огней. — Вот никогда ничего не боялся, а сейчас как будто ледяной водой окатили.

Лёха молчал. У него самого руки слегка подрагивали, и вовсе не от холода. Облака растянуло, а месяц скрылся. Стало темно, хоть глаз коли. Сумрак задрал голову. Нашёл взглядом Кассиопею. Улыбнулся. Небо закрутилось. Перед глазами вспыхнула яркая вспышка, а следом пришла тьма. Холодная, непроглядная тьма.

Просыпаться Лёха не хотел. Ему снилась Алёна: они гуляли по парку, ели мороженое и кормили голубей; звучала музыка, шумели фонтаны, прохаживались парочки и галдела радостная ребятня, кувыркаясь на батуте. Хоть Лёха понимал, что это всего лишь сон, его постоянно отвлекало странное ощущение холода и влаги. По спине словно струился поток воды.

— Лёша, ау, ты со мной? — Алёна дёрнула Лёху за рукав. — Почему, когда я завожу разговор о свадьбе, ты будто улетаешь куда-то?

— Извини, — Лёха провёл рукой по шее — она была сухой, но Сумрак мог бы поклясться, что по его спине бежит вода, причём снизу вверх.

— Я думаю позвать Машу и Вику, они…

Алёна продолжала говорить, но Лёха не мог заставить себя сосредоточиться на словах. Он крутил головой по сторонам, понимая, что это неправильный сон. Впрочем, само осознание собственного сновидения говорило само за себя — так не бывает, это неправильно. Однако вспомнить события, предшествующие сну, у Сумрака не получалось. Словно не было ничего. Он понимал кто он такой, понимал кто такая Алёна, но не помнил о себе ничего.

На лицо упал лучик солнечного света, принося тепло. Лёха отчётливо осознавал это, но никакого солнца не было — парочка шла в тени высокого здания. Алёна вдруг резко закричала, обхватила лицо руками и забилась в судорогах. Мир накренился. Прежде чем приложиться затылком о мостовую Лёха услышал хлопанье крыльев и птичий клёкот, похожий на крик орла.

Где-то журчала вода, а холодный поток проникал под куртку, студил спину и приносил облегчение: затылок саднило, прикушенный язык распухал во рту. Лёха открыл глаза, щурясь на яркое солнце. Он лежал на дне оврага в ручье. По бокам вздымались раскидистые деревья с пышной кроной, снизу рос кустарник дикой малины, но пахло здесь вовсе не малиной. Этот запах был Лёхе смутно знаком, но он соображал туго, а потому просто смотрел прямо перед собой, силясь собрать разрозненные мысли в голове.

Тень упала на лицо. Сумрак лишь в последний момент успел заметить несущийся к нему предмет. Лёха дёрнулся в сторону, откатываясь. Тяжёлая палица с глухим стуком опустилась в ручей, взметнув брызги воды. Сумрак попытался встать, но голова закружилась, и он снова рухнул на спину. Затылок отозвался глухой болью.

Нападавший снова занёс палицу, на этот раз метя в область паха. Лёха, понимая, что не успевает, подставил под удар стопу, отклоняя дубинку в сторону. Хоть удар и пришёлся вскользь, но Сумраку хватило и этого: стопа вспыхнула огнём. Здоровенный мужик с жутким перекошенным лицом, тем не менее, провалился следом за палицей, наклонившись вперёд. Лёха изловчился и пнул противника в живот. Впрочем, тот этого даже не заметил. Он прижал Лёху коленом к земле и занёс кулак для удара. Сумрак крутился, как уж под вилами, силясь вырваться из крепкой хватки, но противник был крупнее и сильнее, так что все потуги лишь вызвали боль в груди — мужик давил всё сильней. Дыханье сперло, а перед глазами заплясали цветные круги, но урод не спешил, явно наслаждаясь моментом.

Лёха шарил рукой пытаясь нащупать хоть что-нибудь. Он понимал, что если ничего не предпримет, то следующий удар для него станет последним или же мужик попросту раздавит ему грудную клетку.

Спасла Сумрака птица: крупный беркут с криком пронёсся над оврагом. Уродливый мужик отвлёкся на птицу, и хватка ослабла. Лёха вывернулся, подобрал ноги и с силой ударил противника в голову — урод отпрянул, а Сумрак бросился бежать.

Беркут кружил над ручьём. Его громкий клёкот пробирал до пят. Мужик Лёху не преследовал. Он схватил палицу и стал крутиться на месте, высматривая птицу. Сумрак, продолжал нестись вверх по оврагу, ища взглядом торчащие корни: если у Лёхи получится забраться по крутому склону, то у него может появиться преимущество над противником. Впрочем, сражаться с этим уродом Лёха не желал. Вверх и дёру!

Птица выпорхнула словно из ниоткуда. Беркут пролетел над Лёхой, заставляя того вжать голову в плечи и прижаться к земле, после чего стремительно атаковал мужчину с палицей. Урод встал боком, занёс дубину для удара и замер, но в глазах его Лёха прочёл испуг. Всё произошло в два быстрых мгновения: мужик ударил — беркут резко взмыл вверх и обрушился на урода выставив острые когти; раздался высокий звук, словно лопнула тонкая гитарная струна, и урод рассыпался мириадами искр, беркут тоже исчез.

Лёха не верил своим глазам. Он тяжело дышал, сплёвывая кровью. Губы его кровоточили, а левая скула саднила — вероятно урод всё-таки попал, но в пылу схватки Сумрак этого не заметил. Болел затылок. Впрочем, негодование Сумрака быстро улетучилось, как дым на ветру: он наконец понял, где очутился. Противный холодок пробежал по спине.

— Твою мать… — выдохнул Лёха.

Он умылся из ручья и ощупал затылок — на руке осталась кровь. Рёбра болели, скула пульсировала — там набухала шишка, но он всё ещё был жив. В прошлый раз в этом месте беркуты Лёхе не встречались, и уж тем более птицы, которые помогали. Скорее напротив: всё, что двигалось, разговаривало и мыслило — пыталось всеми возможными способами помешать или сожрать.

Сумрак осмотрелся. Овраг уходил вниз по склону, и ручей там обрывался небольшим водопадом. Сверху же русло изгибалось. Берега были крутыми и местами скалистыми — так просто не подняться. Лёха только сейчас заметил, что на поясе у него болтался кусок репшнура — вторая петля двойного булиня оказалась разорвана.

«Не получилось», — с досадой подумал Лёха, развязывая узел.

Вернувшись вниз по течению, Сумрак подошёл к палице и попробовал её поднять — дубинка была тяжёлой. Лёха вспомнил, что в прошлый раз уже встречался с любителем помахать «бревном», но тогда им с Алёной помогла вспышка.

— Чёрт, — выругался Лёха.

Он стал внимательно осматривать округу. Должно же быть хоть что-то. Ведь в прошлый раз у него был рюкзак. Но кроме палицы урода на дне оврага не нашлось ничего полезного. Тогда Лёха поднял взгляд и почти сразу заметил то, что искал: его ярко-красный рюкзак висел на дереве, зацепившись лямкой за сухую ветку. Сумрак осмотрел край оврага и обнаружил след, будто там что-то тяжёлое скатилось вниз. Кажется, этим чем-то был сам Лёха. Иначе сложно объяснить, почему рюкзак висел на ветке, а Сумрак оказался на дне оврага. Вероятно, в этот раз его выбросило сюда более жёстко. Хорошо, что он ничего не сломал.

Голова болела. Но Лёха надеялся, что эта не та боль, которая сводила с ума, а всего лишь последствия падения да пара тычков того урода — будь он трижды неладен. Покрутившись на месте, Лёха вернулся за обрывком репшнура и замерил его длину — мало, но до корня может достать.

С пятой попытки Лёхе удалось перекинуть камень с верёвкой через толстый корень. Подёргав репшнур, Сумрак убедился в его надёжности и стал карабкаться вверх, морщась от боли в груди.

Взобравшись, Лёха растянулся на земле и лежал так минут десять. Голова кружилась, но чувствовал он себя более-менее сносно. Солнце висело в зените, что слегка обнадёживало. Однако не стоило забывать про вспышку. В том, что она случиться, Сумрак не сомневался. Раз появился бешеный мужик с палицей и не менее бешенный беркут, то и вспышки не заставят себя долго ждать.

«Хоть какая-то стабильность», — подумал Лёха и вслух добавил, глядя на рюкзак:

— Ну и как тебя доставать?

Применив уже проверенный способ — камень и обвязанный вокруг него репшнур — Лёха смог перекинуть верёвку через сухую ветку. Дело оставалось за малым: навалиться всем весом и сломать сухую ветвь. Это Сумраку удалось, правда рюкзак упал на дно оврага. Выругавшись себе под нос, Лёха снова полез вниз, закрепив верёвку за ствол бука.

«Снова буки, — думал Сумрак, спускаясь. — Следом должен быть сосновый бор».

Но в этот раз всё, конечно, могло быть иначе.

Спустился Лёха быстро. Перетащив рюкзак подальше от воды, он раскрыл нижний клапан и стал вытаскивать вещи: Сумрак переживал, что пакеты с крупами могли порваться, а рюкзак уже успел набрать воды. Разложив пожитки на камнях, Лёха внимательно изучил вещи — как ни странно, но всё, оказалось на месте. В прошлый раз он не досчитался половины снаряжения и запасов еды. Глядя на свои пожитки, Лёха кивнул сам себе: хорошо, что они с Жекой загодя поделили провизию поровну — есть шанс, что у друга осталась вторая половина и блондин сможет протянуть, пока они не встретятся.

«А встретимся ли?»

Лёха окинул овраг взглядом. Дубинка здоровяка не внушала оптимизма. Вряд ли этот мир изменился настолько, что теперь вместо кровожадных сов и филинов, тут встречаются на каждом углу доброжелательные беркуты. Лёха улыбнулся каламбуру, возникшему у него в голове.

Сумрак взглянул на небо: солнце уже перемахнуло зенит и медленно клонилось к горизонту.

«Часа три», — навскидку прикинул Лёха и перевёл стрелки часов.

Действие бесполезное, но так ему казалось правильно, да и успокаивало это: хоть какая-то постоянная в этом мире, пускай и преходящая, но всё же. Что-что, а ход времени тут оставался таким же, как и в родном мире. По крайней мере в перерывах между вспышками наручные часы синхронизировались с солнцем. Лёха это проверял несколько раз за те дни, что он провёл в лагере у пещеры. Собственно, как и компас: прибор всегда показывал точно на север. Зная где север, всегда можно определить время по тени.

Идти Лёхе никуда не хотелось: он всё ещё надеялся, что Жека может быть где-то рядом, но кричать и звать Сумрак опасался — здесь на зов мог выйти кто угодно. Перекусив консервой, Сумрак ощупал затылок — под коркой запёкшейся крови, он нащупал здоровенную шишку. Решил оставить так. Обработал ссадины перекисью и залепил пластырем лопнувшую кожу на щеке.

Те вещи, которые не были упакованы в гермомешок всё-таки промокли, и Лёха решил разложить их на тёплых камнях — просушить. Отломив веточку, Сумрак расчистил участок земли от камней и решил провести эксперимент с тенью и компасом, потому как уходить ему совершенно не хотелось.

Воткнув ветку в землю, Лёха положил рядом компас, так, чтобы север указывал на Сумрака. В такой схеме север — это условный полдень, а юг — шесть часов. Разделив воображаемую окружность на двенадцать равных частей, Сумрак определил, что тень находится между тремя и четырьмя часами. Подвёл стрелки. После решил провести обратный опыт: направил часовую стрелку на солнце, а оставшуюся большую часть окружности — взял грубо от четырёх часов до двенадцати — поделил пополам. Там должен был быть север. Компас указывал в том же направлении. Лёха довольно кивнул. И тут его осенило. Ведь подобный метод работает только в Северном полушарии, в южном нужно делать наоборот: двенадцать на циферблате направлять на солнце и делить пополам меньшую часть окружности — от двенадцати до часовой стрелки. Значит он находился всё ещё в Северном полушарии Земли? А Земли ли? Или это всё очень точная симуляция?

Чтобы закрепить экспериментальную часть, Лёха решил опробовать ещё один метод. Нашёл в ремкомплекте иголку и потёр острый её край о шерстяной носок. Сделал углубление в земле, налил туда воды из ручья, сорвал крупный лист, положил на него иголку и опустил этот кораблик в лужицу. Листик стал медленно поворачиваться и в какой-то момент замер. На всякий случай, для чистоты эксперимента, Сумрак прикрыл ямку с водой ковриком от ветра, но стрелка больше не двигалась и указывала острой частью в том же направлении, что и синяя стрелка компаса.

К пяти часам вещи просохли. Лёха решил, что всё же следует куда-то двигаться. Ночевать в холодном сыром овраге ему не хотелось, так как палатка осталась у Жеки, если она, конечно, переместилась сюда тоже. Покосившись на пояс с ножнами, Сумрак вздохнул. Обнажив клинок, Лёха проверил остроту лезвия. Стукнул пальцем по клинку, прислушиваясь к звону, будто заправский кузнец, определяя по звуку качество стали — естественно не обладая подобными знаниями — и, наконец, надел пояс, убрав мачете в ножны. В отличие от Жеки и Гавра, Лёха фехтовать не умел вовсе, но с клинком на боку он хотя бы чувствовал себя уверенно и, вероятно, мог внушать опасения другим. Впрочем, иные игнорировали эдакую демонстрацию силы и бросались даже на толпу вооружённых самодельными копьями туристов.

Упаковав рюкзак, Лёха ухватился за репшнур и стал карабкаться наверх. С тяжёлой ношей за спиной это оказалось непросто, но он выбрался. Правда взмок как мышь. Хорошо хоть погода здесь стояла майская и прохладный ветерок приятно холодил кожу. Осмотревшись, Сумрак решил не мудрствовать лукаво и взял курс на юг. В прошлый раз это направление вывело его и Алёну к земляничной поляне, где им повстречался странный дед.

Воспоминания обожгли сердце болью. Лёха стиснул зубы, поправил лямки рюкзака и заковылял вниз по склону.

(Поход 2) Там, где кончаются сны. Глава 8

Дом, который живёт

Сегодня особняк — музей, но экскурсоводы предупреждают: «Не отставайте от группы. И не спрашивайте, почему в коридорах пахнет порохом». Посетители сталкиваются с тем, чего не может объяснить наука:

• Топот невидимых ног — будто толпа бежит по коридорам, спасаясь от расстрела.

• Плач ребёнка из замурованной комнаты, где умерла дочь Сары.

• Тени с винтовками в зеркалах, которые Сара приказывала вешать только под углом 45° — «чтобы они не вышли».

• Кровавые отпечатки на полу «Кухни призраков», исчезающие за секунды.

В 2014 году охотник за привидениями Рэймонд Чейз провёл здесь ночь. Его нашли утром в комнате с 13-ю крючьями — он бился в истерике, повторяя: «Они хотят, чтобы я выбрал один… чтобы присоединиться к ним».

Проклятие Винчестеров: Кровь на кирпичах

Сара умерла в возрасте 83 лет, но её смерть лишь развязала руки духам. Смотрители музея находят по утрам:

• Стрелки всех часов, остановленные в 2:10 — время смерти Уильяма.

• Пули от винтовки Winchester, появляющиеся на подоконниках.

• Записи в гостевой книге на языке, который исчез в XIX веке.

Говорят, в полнолуние в окнах мелькает силуэт Сары — она всё ещё достраивает дом. А в подвале, куда не водят туристов, стоит её последний проект: комната с единственной дверью. На табличке — «Только для них».

Осипов ехал, расстегнув тулуп. Внезапное тепло давило, как пар в доброй бане. Хуже была только тоска. Тяжелая, липкая, заползавшая в душу червями сомнений. На Висельную тропу ступило шестеро бойцов. Вернее - пятеро, мальца можно не считать, на Егора он не полагался, этот, хоть и не трус, в чужую драку не полезет. Банда Варнака состояла из пятерых. Минус Юсуп - итого четверо. Но и отряд потерял двоих. Ночью расклад вновь поменялся в пользу налетчиков.

Может, не стоило стрелять Коржа? Стоило погодить, пока не настигнут Варнака? Да откуда комиссар мог догадаться, что Вольскому придет такая блажь - сунуть голову в петлю!

Яшка ехал сгорбившись, вцепившись в гриву лошади. «Браунинг» его больше не радовал - весь восторг от трофея растворился, как кусок сахара в кружке горячего чая. Теперь пистолет казался просто куском железа - холодным, мертвым. После смерти учителя, если б юнец и почувствовал радость трофею - скорее, устыдился бы.

Шелестов всхлипнул и быстро, пока никто не обернулся и не заметил, вытер лицо рукавом.

Мельник шагал впереди. Сегодня он то ускорялся, то замедлял шаг, словно спешил куда-то, но вспоминал об отряде, следовавшем по пятам. Лицо Егора, заросшее бородой, оставалось непроницаемым. Смерть Вольского ничуть не тронула его. Из-за галчонка мельник переживал гораздо больше, чем за людскую душу.

- Ты хоть понимаешь, что это был за человек? - вдруг вырвалось у Чернова, когда тот поравнялся с бирюком.

Проводник на секунду сбавил шаг, медленно поднял глаза. В них не было ни злобы, ни укора - только усталое равнодушие. И, по своему обыкновению, промолчал.

Балтиец скрипнул зубами. В груди под бушлатом что-то клокотало - горячее, колючее, готовое вырваться наружу потоком матерной ругани. Но слова застревали в горле, превращаясь в комок беспомощной ярости. Что он мог сказать этому лесному человеку? Обвинить в черствости? Так бирюк и не притворялся, что ему близки их горести и потери.

- Григорий Иванович, - вдруг тонко пискнул Малой, поднимая руку. - Смотрите!

На поляне, чуть поодаль от тропы, темнело бесформенное пятно. Осипов инстинктивно пригнулся к гриве, нащупывая рукоять «Маузера». Не засада ли? Комиссар оглядел опушку, выискивая в серых иглах хоть малейшее движение.

Лес продолжал давить безразличной тишиной. Ни крика, ни свиста, ни выстрела. Только где-то далеко, в чаще, с тихим скрипом прогнулась под тяжестью мокрого снега еловая ветвь, роняя комья белизны.

- Сходи, проверь, - приказал командир Яшке, не отрывая глаз от подозрительного пятна.

Шелестов уже начал слезать с коня, но его опередил Федор:

- Я пойду.

Щелкнув затвором, загнав патрон в патронник винтовки, он спрыгнул на землю. Движения матроса были осторожными, выверенными - сперва пригнулся, осмотрелся. Потом начал подбираться к темному предмету, перебегая от дерева к дереву.

- Как на том самом авроле, - мелькнуло в голове.

На мгновение ему даже показалось, что пахнет морем, а не этим проклятым, сидящим в печенках лесом.

Запах и был другим - сладковато-прелым, знакомым любому, кто вдыхал смерть.

Последние метры Чернов прополз по-пластунски, цепляясь локтями за раскисшую землю. Его бушлат мгновенно пропитался влагой, но матрос, привыкший к северным штормам, не обращал на это внимания. Приблизившись, он приподнял голову и ткнул предмет, издали похожий на мешок с тряпьем, стволом винтовки.

- На море - штиль, братцы! - крикнул Федор, расслабляясь и поднимаясь во весь рост.

Остальные, с шумом выдыхая затаенное дыхание, начали спешиваться. Кони фыркали, упираясь - животные чуяли смерть раньше людей. Осипов первым подошел к находке, резким жестом отстранив Яшку, который рванулся вперед с глуповатым любопытством молодости.

Вблизи мешок с тряпьем обернулся человеческим телом. Кто-то уже спустил его на землю - не бросил, а аккуратно уложил на спину, даже скрестив руки на груди, словно в гробу. Только шея, перекрученная, как мокрое белье, да обрезок веревки, врезавшейся в синеватую кожу, свидетельствовали о насильственной смерти.

- Васька-Алтын, - выдохнул Григорий, и в его голосе прозвучало нечто среднее между удовлетворением и разочарованием.

Он узнал этого человека сразу, хотя ранее видел эту рожу лишь в розыскных листках. Нос-картошка, рассеченный когда-то саблей шрам через левую щеку, золотой зуб, блеснувший в полуденном свете. Правая рука Варнака. Тот самый Васька-Алтын, что в прошлом году под Кунгуром целый продотряд в землянке заживо сжег - двадцать три человека.

- Свеженький, - процедил Лавр, потыкав носком сапога в руку покойника. - Суток не прошло.

Осипов почувствовал, как в груди вспыхнула радость. Настоящая, пролетарская - острая, как удар штыка. Они нагоняли Варнака! Все эти дни погони, бессонные ночи, замерзшие пальцы - не напрасны. И потери не бессмысленны. Но почти сразу же радость сменилась холодным сомнением. Комиссар мысленно прикинул: с крюком до мельницы, с расстрелом Коржа, с похоронами Вольского - они должны были отстать минимум на день. А вместо этого...

Неужто Варнак заплутал? Мысль мелькнула, но тут же рассыпалась в пепел, как мотылек в огне свечи. Леха-Варнак, который родился и вырос здесь, который знал эти леса как свои пять пальцев? Невозможно.

- Третий висельник! - Федор обернулся к товарищам и провел ладонью по лицу, смахивая несуществующую пыль. - Неспроста это все… ох, чую, неспроста…

- Может, свои? - неуверенно предположил Гущин, но тут же прикусил язык, почувствовав на себе тяжелый взгляд командира.

Осипов едко усмехнулся, крутя в пальцах папиросу, которую так и не решался закурить.

- Свои же вздернули, а потом свои же спустили? Ты, Лавр Аристархович, думай поперед, как сказать собрался.

- Не-не, - замотал головой балтиец, нервно постукивая прикладом трехлинейки по земле. - Юсуп, Вольский, теперь - этот вот… три висельника за два дня! Не верю я в такие совпадения.

Яшка резко икнул - глухо, по-детски нелепо. Все разом повернулись к мельнику, будто ища у того ответа. Великан стоял неподвижно на тропе, его тень, длинная и угловатая, ложилась на снег, как черная трещина.

- Эй, леший! - матрос сорвался на крик. - Ты ж здешний! Ты-то что скажешь?

Бирюк медленно перевел взгляд с тела на чекиста. В его глазах не было ничего - ни дна, ни отражения. Одна пустота.

- Невидаль, - проговорил он после долгой паузы, растягивая слово, словно пробуя его на вкус.

- Ась? - Чернов сделал шаг назад, невольно крепче сжимая винтовку. - Что еще за невидаль такая? Говори толком, черт косматый!

- Да брось ты, - Григорий резко махнул рукой, но в его голосе не было прежней твердости. - Поповские сказки.

- Так ты знал? Знал, да? - Федор рванулся вперед, его глаза бешено блестели. - Знал и молчал!

Яшка беспокойно завертел головой, ища глазами Вольского - того самого учителя, который мог бы сейчас разложить все по полочкам, объяснить все научно, по Марксу. Но, вспомнив, что Иван Захарович лежит заваленный камнями где-то позади, мальчишка тоскливо вздохнул, сжав кобуру с «Браунингом».

Матрос, забыв, что уже дослал патрон, с нервным щелчком передернул затвор. Латунная гильза, выброшенная наружу, описала в воздухе блестящую дугу и бесшумно утонула в рыхлом снегу.

- Эй, морда кулацкая! А ну-ка выкладывай, что за невидаль такая, пока дырок в тебе не наделал!

Мужик не шелохнулся. Только его губы чуть дрогнули. На мгновение даже показалось, что проводник недобро усмехнулся.

- Кто увидел - не расскажет. Кто услышал - не поверит.

Эти слова подействовали на Чернова как удар хлыста. Он закачался на месте, лицо его исказила страшная гримаса, где смешались ярость и животный страх.

- Говори, контра, - завопил балтиец, прикладывая винтовку к плечу.

В этот момент Осипова осенило. Он вдруг понял тех, царских офицеров, кто командовали его ротой на Германской. Солдаты их за это люто ненавидели, а зря. Нет, причин ненавидеть царских офицеров хватало, хотя бы за то, что все они - белая кость, угнетатели и эксплуататоры. Но не за это. Потому что сейчас Григорий поступил точно так же. Потому что иначе никак.

Его удар - быстрый, сильный, выверенный годами - пришелся Федору точно в солнечное сплетение. Матрос ахнул, согнулся пополам, выпуская из рук оружие. Гущин, понимавший, к чему идет дело, уже стоящий наготове, едва успел подхватить падающего Чернова.

- Очухался? - процедил комиссар, попробовав кулак на зуб. В глазах его горел холодный огонь - не гнева, а необходимости. - Или добавить?

Балтиец, задыхаясь, мотал головой. Его лицо постепенно приобретало нормальный цвет, но в глазах еще стоял тот самый животный ужас, что заставляет человека верить в любую нечисть.

Выпустив восстанавливающего дыхание товарища, пулеметчик присел рядом с трупом. Было ясно - свои уже побывали здесь: карманы вывернуты, подкладка порвана в спешке.

- Чертов Варнак, - пробормотал Лавр, вытаскивая из кармана смятую винтовочную гильзу.

Она была пуста - только запах пороха еще держался в латуни. Затем показались коробок спичек с полустертой этикеткой "Заря" и... небольшой медный крестик на оборванной бечевке, позеленевший от времени.

- Ты еще зуб золотой у него забери, - с усмешкой подсказал Федор, оправившийся после удара.

Он стоял поодаль, нервно пощипывая проступившую за время похода бороденку.

Лавр поморщился, будто укусил лимон. Его лицо, изрезанное морщинами, как изюм, выразило отвращение.

- Не мое это, - отрезал он.

- А Корж не побрезговал бы, - продолжал дразнить матрос, явно пытаясь выместить злобу. - Помнишь, как он за пистолем рванул? И как обратно…

- Ты меня с уркой не путай! - зарычал Гущин, резко поднимаясь. Его глаза яростно вспыхнули. - Я к Георгию представлен был! За Мукден! Сам генерал Куропаткин…

- Отставить! А то обоих…

Голос Осипова прозвучал, как выстрел. Он не повышал тона, но в этом одном слове чувствовалась такая угроза, что оба спорщика замолчали. Комиссар не стал заканчивать фразу, но его ладонь, медленно легшая на деревянную кобуру «Маузера», говорила красноречивее любых слов.

Наступила тягостная тишина. Даже Яшка, обычно неугомонный, замер, широко раскрыв глаза. Чернов не выдержал первым. Он шумно выдохнул, плюнул в снег и отвернулся.

- Ладно, командир, - пробормотал матрос, но в голосе еще дрожала обида. - Ты у нас командир.

Лавр же, промолчав, вдруг нагнулся и поднял брошенный крестик.

- Все ж таки… - пробормотал он, протирая находку о рукав. - Негоже святыню в грязи топтать.

Перекрестившись, старый солдат сунул крестик за пазуху.

Григорий видел это, но промолчал. В его глазах мелькнуло что-то, какая-то смесь чувств. Но сейчас было не до того. Тени становились длиннее, а впереди еще был долгий путь...

Кони шли, понуро опустив голову. Их копыта с хлюпающим звуком вязли в раскисшей земле. Люди, облегчая ношу животным, брели рядом, устало переставляя ноги. Снег таял неравномерно - то тут, то там обнажались черные пятна земли, похожие на лишаи бездомного кота.

Вдруг впереди мелькнуло движение - среди деревьев, в пятнистом свете, пробивающемся сквозь хвою, замерла косуля. Животное стояло, подняв изящную голову, уши настороженно поворачивались, улавливая каждый звук. Она смотрела не на людей, а куда-то в чащу, будто высматривала что-то более страшное, чем вооруженный отряд чекистов.

- Глянь… - шепнул балтиец. Его пальцы сами собой сжали винтовку. - Свежее мясцо… командир, дай шмальну?!

Чернов, еще не приставив приклад к плечу, прищурил левый глаз, будто прицеливаясь, прикидывая шансы сразить добычу. Двести саженей с гаком, для трех линий в умелых руках - пустяковое дело.

- Сколько мы ее еще разделывать будем, - медленно произнес Григорий, больше рассуждая вслух, чем возражая. В его голосе звучала усталость - не столько физическая, сколько душевная.

- Командир, Федька дело говорит, - неожиданно поддержал товарища Гущин. Старый солдат облизал пересохшие губы, словно смакуя плывущий по ним горячий жир. - Тушенка да сало - сколько можно-то! Живот пучит, как у дворняги от падали.

- Да никуда твой Варнак не денется, - добавил матрос, не отрывая глаз от косули. - Сам же видел - нагоняем контру!

Осипов вздохнул. Походный рацион - жесткое сало, черствые сухари и противная тушенка с мутным жиром - давно стоял у него поперек глотки. Перед глазами невольно вставали картины из прошлого: дымящаяся уха в чугунке, томленая в печи баранина, мамкины пироги с капустой... Но тут же вспомнилось другое - приказ. Приказ, хоть костьми лечь, но догнать банду Варнака. Причем не просто догнать, уничтожить, но еще и вернуться с грузом.

Было и еще кое-что. Еще одна причина нагнать Варнака. Причина, о которой комиссар пока не решался говорить.

Косуля, почуяв неладное, вдруг встрепенулась. Ее тонкие ноги напряглись, готовые в любой момент рвануть в чащу.

- Решай, командир, - прошептал Чернов. - Сейчас убежит...

Все решил Шелестов. Юнец не смел перебивать старших товарищей, но его глаза - большие, влажные, как у голодного щенка - смотрели на Григория с такой немой мольбой, что комиссар не выдержал. Взгляд мальчишки напомнил ему другую страницу собственной биографии. Как Осипов сбежал из дома, твердо решив воевать против ихэтуани в Манчжурии. Тогда похлебка из лебеды была за счастье, а варево из картофельных очистков - праздником. Но повоевать в Восстании боксеров не довелось. Свои же не приняли - мал был, младше Яшки.

- Давай, не промахнись, Робин Гуд, - сквозь зубы процедил чекист, осторожно поднимая руку в разрешительном жесте. Его пальцы замерли в воздухе, будто боясь спугнуть хрупкое равновесие между голодом и дисциплиной.

- Не нужно, - внезапно прозвучал голос мельника.

Он стоял чуть в стороне, заметно опередив отряд, почти незаметный - серая армячина сливалась с хвоей и стволами деревьев.

- Тебя спросить забыли, - злобно прохрипел Федор. - Все равно постишься! А мешать вздумаешь - я тебя самого шлепну, как курицу на суп!

Егор медленно перевел взгляд с матроса на комиссара. В его глазах - глубоких, как лесные омуты зимой - мелькнуло что-то опасное, словно вспышка молнии за горизонтом. Но он лишь тяжело вздохнул, и этот вздох прозвучал как предостережение - глухое, невысказанное.

Матрос, не дожидаясь дальнейших пререканий, ловко нырнул под брюхо лошади, появившись с другой стороны. Его движения были отработаны до автоматизма - еще бы, сколько раз приходилось стрелять с качающейся палубы! Он положил винтовку на седло, создав импровизированный упор, и аккуратно, чтобы не спугнуть добычу случайным щелчком, потянул шайбу предохранителя.

- Только не дергайся, красавица, - прошептал балтиец не то своей кобыле, не то косуле.

Лошадь, почуяв неладное, замерла, лишь уши ее нервно подрагивали.

В лесу воцарилась звенящая тишина. Даже ветер словно затаил дыхание. Глаза каждого неотрывно следили за косулей. Животное, не подозревающее о смертельной опасности, продолжало щипать прошлогоднюю траву, изредка поднимая изящную голову. Хоть она еще была жива, но в воображении людей уже трещали на углях сочные куски мяса, капал золотистый жир, распространяя по лесу аппетитный аромат. Вопроса о меткости Чернова не возникало - он попадал в бутылку со ста саженей, даже приняв штоф водки на грудь.

Раздался выстрел. Но не тот, хлесткий, раскатистый гром трехлинейки, разносящийся гулким эхом по всему лесу, а сухой, короткий хлопок - будто кто-то резко чихнул.

Косуля вздрогнула всем телом и исчезла в чаще быстрее, чем успела испугаться, оставив после себя лишь шевелящиеся ветки да горсть выбитой копытами земли.

Отряд замер в оцепенении. Даже кони удивились, перестав жевать удила.

Все медленно, словно в дурном сне, повернулись к Федору. Он лежал в грязи, раскинув руки в странном жесте - будто пытался обнять небо, как старинного друга. Лицо балтийца сохраняло безмятежное выражение - та самая лукавая улыбка, с которой он травил анекдоты у костра, от которых у Яшки горели уши.

В правой руке матрос сжимал дымящийся «Наган». А во лбу, чуть выше переносицы, там, где у моряков сходятся морщины от постоянного прищура, зияла маленькая, аккуратная, черная дырка, будто выведенная циркулем.

Кровь еще не успела хлынуть - лишь первая капля медленно сползала по переносице, как слеза.

Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.

А потом я поймал её — станцию, которой не должно было существовать. Частота на шкале находилась между обычными радиоволнами, в той зоне, которая должна быть пустой. Сначала голос был едва различим — мужской, глубокий, но какой-то отстранённый, словно говорящий находился не в студии, а в каком-то странном месте, лишённом акустики.

— …пятнадцатое продолжение истории Марии Сивоплясовой, той самой, что в 1833 году обнаружила под половицами своего дома на Неплюевской улице предметы, которые, по её словам, «не принадлежали этому миру». Напоминаем, что предыдущие части нашего повествования выходили в эфир с интервалом в двенадцать лет, начиная с 1845 года. Если вы слышите нас впервые, то мы рады приветствовать нового слушателя. Большая редкость в наши дни — обрести того, кто действительно умеет слушать тишину…

Я замер, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть этот странный монолог. Голос звучал так, будто вещал специально для меня, зная, что именно в этот момент я настрою приёмник на эту невозможную частоту. Моё сердце колотилось где-то в горле, а пальцы, лежащие на ручке настройки, словно приросли к ней. Самым рациональным объяснением была бы какая-нибудь любительская радиостанция, ведущий которой разыгрывал своих слушателей мистификациями в духе «Войны миров» Уэллса. Голос продолжал, и с каждым словом я всё отчётливее понимал, что никакой актёр не смог бы так говорить — с интонациями, которые, казалось, принадлежали человеку, прожившему несколько веков и утратившему всякое представление о том, как должна звучать современная речь.

— …после того, как Мария сообщила о своей находке местным властям, в её доме провели обыск. Официальная версия гласила, что никаких аномальных предметов обнаружено не было. Однако три члена следственной комиссии впоследствии покончили с собой при странных обстоятельствах. Четвёртый — коллежский асессор Павел Дмитриевич Горностаев — бесследно исчез. Согласно рапорту полицмейстера, он отправился в степь «в поисках места, где небо соприкасается с землей». Интересно, что те же слова были найдены нацарапанными на стене камеры, где содержалась сама Мария перед тем, как…

Передача внезапно прервалась, и приёмник снова окунулся в ту особую тишину, которая, я теперь понял, была не отсутствием сигнала, а чем-то вроде паузы, ожидания. Я лихорадочно начал крутить ручку настройки, пытаясь снова поймать станцию, но она словно растворилась в эфире. Только когда стрелка вернулась точно в то же положение, где я впервые услышал голос, из динамика поступил новый сигнал — но теперь это был не голос, а звук, напоминающий скрип открывающейся двери, заснятый в помещении с сильным эхом. За ним последовали шаги — медленные, тяжёлые, словно кто-то в сапогах с металлическими подковками шёл по каменному полу. Эти звуки были настолько реалистичны и объёмны, что я невольно обернулся, ожидая увидеть за своей спиной того, кто их издавал. Но комната была пуста, если не считать моих книг, разбросанных по полу рукописей и коробок с документами, которые я, как историк-краевед, собирал для своего исследования о забытых страницах Оренбургской губернии.

Шаги продолжались, становясь то громче, то тише, словно их источник перемещался по какому-то большому помещению с высокими потолками. Затем послышался шорох бумаг, звон стекла и, наконец, снова голос — но другой, не тот, что вёл передачу. Этот был выше тоном, с лёгким акцентом, который я не мог идентифицировать.

— Протокол двести семнадцатый, — произнёс новый голос, — Происшествие в доме на Неплюевской. Свидетельства очевидцев указывают на то, что объект временно материализовался в нашем слое реальности. Рекомендую немедленную изоляцию района и введение карантинных мер согласно директиве «Аврора». Повторяю, объект проявляет признаки активности. Запрашиваю подкрепление. Координаты…

Голос снова сменился тишиной, но теперь она была другой — напряжённой, как струна перед тем, как лопнуть. Из динамика приёмника не доносилось ни звука, но мне казалось, что кто-то с другой стороны эфира смотрит на меня, наблюдает, изучает мою реакцию. В комнате стало заметно холоднее, хотя обогреватель работал на полную мощность. Батарейки в приёмнике должны были сесть ещё в восьмидесятых, провод питания не был подключён к розетке — я проверил это несколько раз, прежде чем включить устройство, — но оно продолжало работать, словно питалось от какого-то другого источника энергии.

— Вы всё ещё с нами, Алексей Павлович? — внезапно вернулся первый голос, обращаясь ко мне по имени-отчеству, чего никак не мог знать. — Признаюсь, мы не ожидали найти слушателя так скоро после последнего инцидента. Обычно проходит не менее десятилетия, прежде чем кто-то снова настраивается на нашу волну. Вы человек любопытный, это видно. Историк, краевед, искатель истины в пыльных архивах. Но готовы ли вы к тому, что некоторые истины лучше оставлять похороненными под слоями времени? Что некоторые двери следует держать запертыми? Впрочем, вопрос риторический — вы уже повернули ключ в замке. Теперь остаётся лишь войти.

Я ощутил, как мои волосы буквально встают дыбом. Откуда этот голос мог знать обо мне? О моей профессии? Возможно, это какая-то изощрённая шутка? Розыгрыш коллег? Но никто из них не знал о приобретении приёмника, да и не было среди моих знакомых таких искусных мистификаторов.

— Что вам нужно? — спросил я вслух, чувствуя себя немного нелепо от разговора с радиоприёмником.

— О, это не вопрос, который вам стоит задавать, — ответил голос с нотками, похожими на развлечение. — Правильный вопрос: что нужно вам? Вы ведь что-то ищете, Алексей Павлович. Что-то, что привело вас к нам. Возможно, сами того не осознавая, вы искали именно нашу станцию. Не случайность привела вас на тот блошиный рынок, не случайность заставила купить этот приёмник, созданный в единственном экземпляре мастером, которого официально никогда не существовало. Вы ищете тайны Оренбурга, те, что скрыты за официальными летописями. Истории о подземных ходах под Яиком, о хранилищах казачьих атаманов, о тайных обществах временен Караван-Сарая. Но главное — вы ищете сведения о Переходах. Об особых местах, где граница между мирами истончается до прозрачности. Признайтесь, ведь именно поэтому вы так увлеченно исследуете дело фрейлины Волковой, которая в 1916 году бесследно исчезла по пути из Оренбурга в Стэбэ?

Я замер. Это было невозможно. Информация о моём исследовании дела Елены Волковой была известна лишь узкому кругу специалистов. Более того, буквально вчера я обнаружил в областном архиве упоминание о некоем Стэбэ — месте, которого нет ни на одной карте, но которое фигурировало в дневниках фрейлины как её пункт назначения. Я ещё никому не рассказывал об этой находке.

— Кто вы? — мой голос дрогнул, и я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот.

— Мы? Мы — Хранители Частот. Наблюдатели. Летописцы. Многие жители Оренбурга слышали о нас — правда, обычно в виде городских легенд о призрачной радиостанции, которая вещает из ниоткуда и предсказывает смерть своим слушателям. Как и большинство легенд, эта содержит зерно истины, обросшее фантазиями. Мы не предсказываем смерть, Алексей Павлович. Мы лишь документируем то, что происходит на стыке миров. И иногда — очень редко — мы находим тех, кто может помочь нам в нашей миссии.

Динамик приёмника издал резкий треск, и я невольно отшатнулся. На несколько секунд эфир заполнился какофонией звуков — шорохов, постукиваний, отдаленных криков, странных мелодий, которые не могли быть созданы ни одним известным мне музыкальным инструментом. Затем всё стихло, и голос продолжил, теперь более серьёзно:

— В 1837 году военный картограф Николай Дагеров, работая над обновлением карты Оренбургской губернии, обнаружил странное несоответствие. Он многократно измерял расстояние между Оренбургом и Орском, и каждый раз получал разные результаты. Иногда разница составляла всего несколько вёрст, иногда — десятки. Как будто сама степь то сжималась, то растягивалась. Дагеров был педантичным человеком и не мог допустить, чтобы такая аномалия осталась необъяснённой. Он решил пройти весь путь пешком, тщательно измеряя каждый участок. Через два месяца его нашли в степи — живого, но в состоянии глубокого потрясения. Он утверждал, что наткнулся на место, где пространство «сворачивается само в себя», и что, пройдя через эту точку, он оказался в том же Оренбурге, но «не совсем в том». В городе, где всё было почти как здесь, но немного иначе». Там, по словам Дагерова, небо имело чуть заметный лиловый оттенок, а воздух пах металлом и озоном. Жители этого города узнавали его, называли по имени, но глаза их были «странно пусты, словно за ними никого нет».

Оттуда Дагеров сумел вернуться, следуя за бродячим псом, который, как он был убеждён, «знал дорогу между мирами». После возвращения картограф был помещён в лечебницу для душевнобольных, где провёл остаток своих дней, рисуя на стенах палаты странные карты с указанием точек, которые он называл «дверями». Большинство его рисунков было уничтожено санитарами, но три таких карты сохранились. Одна из них сейчас находится в особом фонде Оренбургского краеведческого музея, доступ к которому закрыт. Вторая исчезла вместе с фрейлиной Волковой. А третья… третья ждёт вас, Алексей Павлович.

В комнате стало так холодно, что я видел облачка собственного дыхания. Оконные стёкла покрылись причудливыми морозными узорами, хотя за окном температура была не ниже минус десяти — холодно, но не экстремально для февральского Оренбурга. Я заметил, что стрелка настройки на приёмнике медленно движется сама по себе, хотя я не касался ручки.

— Вы сказали… ждёт меня? Что это значит? — Мой голос звучал глухо, словно заглушённый ватой.

— Это значит именно то, что вы услышали. Карта Дагерова — в вашей квартире, Алексей Павлович. Всё это время она была здесь. Подумайте: почему из всех возможных жилищ в городе вы выбрали именно эту квартиру? Почему странная старушка-хозяйка так настойчиво предупреждала вас «не будить тех, кто спит в стенах»? И почему год за годом в этом доме жили только те, кто так или иначе интересовался тайнами Оренбурга?

Моё сердце гулко билось в груди. Мысли лихорадочно метались: это не может быть правдой, это какая-то мистификация, розыгрыш, возможно даже, я просто заснул за столом и вижу странный, детально проработанный сон… Но холод был настоящим. И приёмник тоже. И этот голос, знающий то, чего не мог знать никто.

— Где? Где именно она находится? — Я удивился своему голосу — он звучал твёрдо, решительно, словно принадлежал другому человеку.

— О, наконец-то правильный вопрос, — в голосе диктора послышалось удовлетворение. — Она там, где проходит граница между тем, что вы видите, и тем, что скрыто. В месте, где один мир соприкасается с другим. Можно сказать, что карта находится одновременно здесь и не здесь. Но доступ к ней откроется только тогда, когда вы будете готовы её принять. Не только увидеть — принять, со всеми последствиями этого знания. Потому что, Алексей Павлович, знание о Переходах не может быть просто академическим интересом. Это знание меняет того, кто им обладает. И не всегда эти изменения… приятны.

Динамик снова затрещал, но на этот раз иначе — словно кто-то пытался прорваться в эфир извне, перебить основную передачу.

— …Немедленно прекратить контакт! — прорезался сквозь помехи новый голос, женский, властный. — Субъект не авторизован для получения информации уровня «Омега». Повторяю, субъект не авторизован! Инициирую протокол очистки…

Треск усилился, превратившись в пронзительный свист, от которого заболели уши. Я инстинктивно прикрыл их руками, но это не помогло — звук, казалось, проникал прямо в голову, минуя органы слуха. Затем так же внезапно, как появился, свист прекратился, и вернулся спокойный голос первого диктора.

— Прошу прощения за это вмешательство, — произнёс он без тени беспокойства. — Не все наши коллеги одобряют контакты с… назовём это «неподготовленными слушателями». Но я считаю, что вы достаточно подготовлены, Алексей Павлович. И что именно вас мы ждали всё это время.

Я обнаружил, что стою посреди комнаты, сжимая кулаки. Когда я успел подняться со стула? Не помню. Моё внимание привлекло лёгкое движение в углу комнаты — там, где обои немного отклеились от стены. Казалось, что под ними что-то шевелится, словно ветер проникает в щель. Но окна были наглухо закрыты, а сквозняка в квартире никогда не было.

— Видите? — произнёс голос из приёмника. — Она уже отзывается на ваше присутствие. Карта Дагерова чувствует, что вы близко. Что вы почти готовы.

Я шагнул к отклеившимся обоям, как под гипнозом, не в силах сопротивляться нараставшему внутри меня любопытству. Что, если это правда? Что, если под этими обоями действительно скрывается то, что я, сам того не осознавая, искал всю свою профессиональную жизнь?

— Подождите, — остановил меня голос. — Не торопитесь. Сначала вы должны понять, с чем имеете дело. Карта Дагерова — не просто схема. Это, если хотите, портал. Прикоснувшись к ней, вы установите связь, которая навсегда изменит ваше восприятие реальности. Вы начнёте видеть Переходы везде — в трещинах асфальта, в разломах льда на реке, в узорах, которые образует пар на оконном стекле морозным утром. И некоторые из этих Переходов будут… звать вас. Манить. Обещать знания и опыт, недоступные обычным людям. Вопрос в том, сумеете ли вы сохранить себя, когда пройдёте через них? Останетесь ли вы Алексеем Павловичем, историком и краеведом, или станете кем-то — или чем-то — иным? Подумайте хорошенько, прежде чем сделаете этот шаг.

Моя рука замерла в нескольких сантиметрах от отклеившегося края обоев. Сомнение проникло в мой разум, разбавляя лихорадочное возбуждение. Что если это какая-то ловушка? Что если этот голос намеренно манипулирует мной, толкая к какому-то необратимому поступку?

— Почему вы обратились именно ко мне? — спросил я, впервые задумавшись об этом.

— А почему люди веками приходят в Оренбург? — вопросом на вопрос ответил голос. — Этот город всегда был перекрёстком. Место, где Европа встречается с Азией, где Русь соприкасается с Великой Степью. А перекрёстки, Алексей Павлович, всегда были местом, где истончаются границы между мирами. Где встречаются странники и заключаются сделки. Где открываются двери, ведущие… куда угодно. Ваши предки знали это. Павел Дмитриевич Горностаев, тот самый коллежский асессор, который исчез после визита к Марии Сивоплясовой, был вашим прапрапрадедом. Разве вы не замечали, что ваш интерес к тайнам Оренбурга похож на… зов крови? На возвращение к чему-то, что знали ваши предки, но что было забыто в суете поколений?

Я отшатнулся от стены. Откуда он мог знать о Горностаеве? Я сам узнал о своём родстве с ним только три недели назад, исследуя генеалогическое древо по архивным записям. Это был малоизвестный, почти забытый предок, сведения о котором я нашёл случайно. Ни в каких документах я это родство пока не зафиксировал, никому не рассказывал…

— Не удивляйтесь, Алексей Павлович, — проговорил голос, словно читая мои мысли. — То, что зовётся случайностью, часто бывает закономерностью, видимой лишь с определённого угла зрения. Вы нашли сведения о Горностаеве не случайно. Карта Дагерова привела вас к этим документам, как до этого привела вас в эту квартиру и к этому приёмнику. Она готовила вас. И теперь вы готовы.

Обои на стене зашевелились сильнее, словно под ними пульсировала какая-то живая сущность. В комнате стало так холодно, что дыхание превращалось в плотные облака пара. Приёмник издал серию странных звуков — не помех, а похожих на код, последовательность сигналов, в которой чувствовался какой-то ритм, почти музыка.

— Выбор за вами, Алексей Павлович, — произнёс голос. — Вы можете отойти от стены, выключить приёмник, убедить себя, что это был просто странный вечер, игра воображения, вызванная усталостью и профессиональным интересом к загадкам прошлого. Вы можете продолжить свои исследования обычным путём — архивы, документы, интервью с краеведами. Но тогда вы никогда не узнаете всей правды о фрейлине Волковой, о Стэбэ, о том, что на самом деле скрывается за легендами о подземном Оренбурге. Вы останетесь в своём мире — безопасном, понятном, ограниченном.

Голос сделал паузу, и в этой тишине я услышал, как где-то в глубине стены раздаётся тихий звук — словно перелистывание страниц древней книги.

— Или вы можете принять своё наследие. Завершить то, что начал ваш предок. Увидеть то, что скрыто за тонкой плёнкой привычной реальности. Но помните: путь назад может оказаться закрыт. Некоторые двери открываются только в одну сторону, Алексей Павлович. Решайте.

Я стоял, парализованный сомнениями. Всю свою жизнь я посвятил поиску исторической правды, изучению тайн и загадок прошлого. И вот передо мной открывалась возможность узнать то, что никогда не попадёт в официальные учебники, что останется за рамками академической науки. Но чего это будет стоить?

— Если я соглашусь… что именно мне нужно сделать? — спросил я, всё ещё не решаясь прикоснуться к стене.

— Просто примите то, что уже происходит, — ответил голос мягко. — Вы стоите на пороге, Алексей Павлович. Переход уже начался в тот момент, когда вы впервые настроились на нашу частоту. Карта Дагерова уже чувствует вас. Она ждёт. Осталось только завершить контакт.

Обои отклеились ещё сильнее, обнажая под собой не штукатурку или кирпич, а что-то похожее на старый пергамент с витиеватыми линиями, которые, казалось, слегка светились внутренним светом. Я мог различить очертания, напоминающие карту — но не обычную географическую карту с реками и городами, а нечто более сложное, многомерное, словно схему, наложенную на схему, наложенную на ещё одну схему.

Мои пальцы сами потянулись к этому пергаменту, как будто между нами существовало какое-то магнитное притяжение. Я чувствовал, как бьётся моё сердце — гулко, медленно, отмеряя последние мгновения перед шагом, который изменит всё.

— Да будет так, — прошептал я, касаясь карты.

В тот же миг комната исчезла. Я стоял посреди Оренбургской степи, но это была не та степь, которую я знал. Небо над головой имело лёгкий лиловый оттенок, воздух пах металлом и озоном. А вдали виднелись очертания города, похожего на Оренбург — и в то же время неуловимо отличающегося от него.