История о том, как не следует поступать после тяжелого и долгого рабочего дня и о том, что иначе поступить практически не возможно.
Гарри устроился на новую работу и чувствовал себя в новом коллективе не совсем уверенно целых две недели. Все это время он со стороны наблюдал бурный поток взаимоотношений между странными, неадекватными людьми и ждал пока этот поток подхватит и его. Самостоятельно же кидаться в этот поток он считал непозволительной дерзостью. Заводская братия отнеслась с недоверием к холеному молодому человеку лет тридцати пяти, высокому, весьма упитанному в выглаженных брюках, начищенных штиблетах, всегда выбритому, причесанному, говорящему сложноподчиненными длиннющими предложениями изобилующими сравнительными оборотами с полным отсутствием жаргонных слов и ненормативной лексики… Было что-то в его прищуренных карих глазах, в его синей болоньевой куртке и кепке такого же цвета, с которых он сдувал пылинки перед тем, как выйти из гардероба, в том, как он предъявлял пропуск на проходной и как неторопливо курил, держа сигарету у основания указательного и среднего пальцев. Мечислав Чебатура, вокруг которого частенько собирались слушатели, почтительно смолкал, когда к компании под каким либо предлогом подходил Гарри. Василий Иванович, сражавшийся после работы со своими сапогами, сидя на лавке в гардеробе, объявлял временное перемирие, если в раздевалку заходил Гарри. Бывший кузнец Толик поведал товарищам о том, что новый хлопчик, то есть Гарри живет у него на районе и раньше он часто видел его идущим по улице в то время, когда все простые люди стоят у станков.
-Да он видно… - не решался высказать своего предположения Толик.
-Мент! – выпалил более решительный Митенька Чебатура.
Но тут группа курящих смолкла. Ибо к группе курящих подошел автор сего произведения - Евгений Чернецов, у которого было много серьезных недостатков, нельзя было доверить ему тайну, он был из тех, кто ради красного словца продаст и мать и отца, а потом скажет с невинным видом, что рассказывая о них, изменил имена, фамилии и место жительства. А еще этот парень не имел гордости, а вместо неё носил в груди доброе пылкое сердце и потому с новичками был всегда особенно приветлив, вопиюще нарушая этикет. Разве не достойны его внимания те, с кем он бок о бок работает больше, нежели какой-то новичок, который еще неизвестно что выкинет!
-Эй! – обратил на себя автор взоры толпы и по детски этому обрадовался. – Кто сегодня со мной остается допоздна? Добровольцы шаг вперед! Пока я к шефу не пошел, тогда он насильно назначит.
-Ну конечно! – то ли пролаял, то ли прокудахтал Гунча, перемещая окурок из одного уголка рта в другой без помощи рук. – Сегодня остаюсь, завтра, каждый день!
-А че те не нравится? Больше денег заработаешь, дольше будет твой очередной запой.
-У меня нет времени эти деньги нормально тратить и потому я…
-Как самолет у которого сломалось шасси, который летает пока у него топливо не кончиться, чтоб не было взрыва при посадке…
Веселый смех, вызванный сравнением оборвался при появлении шефа ссутуленного низкорослого человечка, обладателя ленинской прически, горбоносого армянина шустрого, как противотанковый реактивный снаряд, обладателя высокого пронзительного голоса. Ругался он как-то нараспев, как евнух гнусавящий молитву.
-Еще не успели стихнуть звуки моих шагов! – пропел он вступление стремительной скороговоркой. – А вы уже курите, а времечко то идет. Ну! Ну! Как так можно работать!
-Мне сегодня вечером нужен помощник. Я один не справлюсь.
-Где твои мозги? Ну! Придумай что-нибудь…
-Так никто не хочет. У всех дети дома плачут.
-Дети… - процедил шеф и окинул взглядом рассевшуюся у печки сделанной из бочки пожилую публику. – Хреновых детей вырастили, аксакалы, мать вашу! А этот новый человечек тоже не хочет?
-Да я собственно…
-Иди работай! Я сам с ним сейчас поговорю и он согласиться.
Работа мирно шла под мерное постукивание гильотины и лязг падающих заготовок. Истосковавшийся по общению Гарри рассказал мне несколько забавных историй связанных с гильотиной на его родном заводе, который пару лет назад прекратил свое существование. Я в долгу не остался, тоже выдал несколько историй слышанных от других, приправленных своим шаловливым вымыслом, присовокупив несколько анекдотов.
-Спасибо, что остался! А то бы я опять один эти листы таскал. Этих не допросишься…
-Как ты их один таскал? – удивился Гарри.
-Сначала юзом, а потом сначала одну сторону, потом другую… Медленно идет, но что делать! Напарник мой уволился и я зашиваюсь. Работаю за двоих, а получаю, как раньше, только за сверхурочные доплачивают.
В раздевалке на лавочке сидел мой однокурсник, которого Гарри и раньше видел на территории завода, но не видел чтобы он работал. Загадочная личность обладала высоким квадратным лбом, словно очерченными углем бровями, под которыми сверкали как два бриллианта два светло-голубых глаза, опушенных длинными и темными, словно накрашенными ресницами. Выражение этих широко открытых глаз напоминало выражение кошачьих глаз – полное отсутствие мысли сменяющееся настороженностью. Между этих замечательных глаз брал свое начало крупный, классический римский нос украшенный парой подростковых прыщей. Ниже были неровно выкошенные поля темной щетины растущей пучками, квадрат подбородка, полумесяц растрескавшихся губ, рожки которого порой капризно загибались книзу. Несмотря на то, что отрок был чуть выше среднего роста, он производил впечатление длинного человека благодаря своим неуклюжим, угловатым движениям и сорок шестому размеру обуви.
-Ну здравствуй! – протянул он и сунул мне свою ладонь пальцы которой апатично болтались в воздухе.
От меня по невероятной траектории пятерня апатичных, тощих сосисок приблизилась к пухлой монументальной руке Гарри, который вошел в раздевалку вслед за мной. Тот осторожно стиснул руку напоминавшую холодную мертвую лягушку и представился, но так и не услышал в ответ имени незнакомца.
-Деньги есть так давай в магазин, - не терпящим возражений тоном приказал я. – Водки возьми. Пол литра. Только в магазине не на точке.
-Ну я я устал - апатично огрызнулся парень и закурил. – Ща-а-ас докурю и пойду. Ты не представляешь, какая у меня была неделя трудная…
-Такая-сикая… Тут курить нельзя! Шевели своими худосочными. Мы тебя ждать тут не будем. Гарик, выпьешь с нами? Закуска у меня есть.
Гарри погрузился в робкие размышления, а незнакомец уже резво зашлепал своими длинными, как ласты ступнями по лестнице, размахивая вокруг себя гибкими и тонкими, как щупальцы осьминога руками. Через двадцать минут незнакомец вернулся, расстегнул ширинку, вытащил от туда трехсот пятидесяти граммовую бутылку водки и тут его стеклянные глазки узрели сигареты в руках Гарри. Уголки его рта поползли вниз к квадратному подбородку.
-Так тут же курить нельзя? – недоверчиво проговорил он.
-Во первых ты меня подвел! – строго сказал я, указывая на маленькую бутылку гордо водруженную на стол, где лежали на газете черный хлеб и ройский деликатес. – Ты меня опозорил перед нашим новым другом Гариком! А во вторых ты болван, показываешь свое незнание этикета, не назвав своего имени при знакомстве.
-Представьтесь пожалуйста, молодой человек! – Примирительно и мягко заговорил Гарри. – Я так часто вас здесь видел и всё ломаю голову над тем, кто же вы такой. Вы для меня просто мистер Икс. Помните эту песню? «Как они от меня далеки, далеки…»
Незнакомец ошалел от обилия информации, которую он не мог воспринять и прикрыл полные недоумения глаза пушистыми ресницами. Его губы сложились в застенчивую улыбку.
-Не знаю такое… - пробурчал он и поставил Гарри в безвылазный тупик со всем его красноречием. Но тут в разговор деятельно вмешался я.
-Имя назови, придурок!
-Чье? – и лицо незнакомца снова выразило робкое и жалобное недоверие. – А-а-а! Ну, так бы сразу и сказал, что свое! Меня зовут Дима, но брат, старший, Мишка, называет меня доктор Гомес. Ни комикс! Ни гомик, а Гомес. Надо так нежно произносить и тянуть…
Услышав эту ахинею Гарри решил впредь называть своего нового знакомого Димоном. Я понял, что промедление с выпивкой может повергнуть нас во взаимное непонимание и деловито разлил водку в одноразовые стаканчики, которые вынуждены были стать многоразовыми.
-За знакомство!
-Между первой и второй промежуток не большой! Тридцать секунд уже прошло!
Стаканчики были повторно наполнены до половины и нехотя опорожнены. Гарри хотел наставить своих младших товарищей, умерить их юношеский пыл, но решил, что для этого еще не настал момент и потому так же лихо опрокинул второй стакан во внутренности, которые еще содрогались после принятия первого. Закусив он оглядел потные, холодные стены раздевалки с частично отвалившейся штукатуркой, на решетки поблескивающие во тьме за стеклами, на рассохшуюся дверь окрашенную масляной краской с художественными подтеками и его неудержимо потянуло к прекрасному, к уюту. Бутылка стремительно пустела и он решил перетащить своими тонкими намеками на толстые обстоятельства компанию в какой-нибудь бар, на нейтральную территорию. Прочь от этого места, где так неприветливо его встретили!
А тем временем человек именовавший себя доктором Гомесом, (героем мексиканского телесериала) окинул его своим кошачьим взглядом и глаженные брюки вкупе с начищенными до блеска штиблетами произвели на него умопомрачительное впечатление.
-Гарик, - заговорил он, осмелев от тепла разошедшегося по телу. – Ты выглядишь, как джентльмен.
Взрыв глупого смеха в конце фразы смутил Гарри, но я расторопно все растолковал и Гарри улыбнулся и сказал, что весьма польщен комплиментом. Его фраза была искусно переведена на подростковый сленг, который Димон тоже плохо понимал, но все же лучше, чем классический русский. Очерченные углем брови сосредоточенно нахмурились, кубическая бритая голова согласно закивала, а потом запела.
-Зазеленило за окном, зазеленило!
И первым инеем любовь зазеленило!
И снова взрыв идиотского смеха, который подвиг Гарри собственноручно разлить остатки тошнотворной водки по стаканам и произнести тост славящий искусство. Я оказался более толковым собеседником и пока мы курили и рассуждали о расизме и политической обстановке, Димон-Покемон мотал ногой и шарил по полу своим кошачьим взглядом и казалось, что он внимательно следит за разговором, что он впрочем и делал. Гарри сделал вывод, что молодой человек туп, как дерево, но стремиться к знаниям. И тут в нем заговорило отцовское чувство. Он почувствовал желание взять шефство над этим несчастным и по мере сил просвещать его. Просвещать его за кружкой хорошего пива.
Когда мы вышли за проходную, Димон замотал своей неловкой клешней в сторону бара под названием «Pie priedes», (Под соснами) и сказал: -Пошли под сосну!
-Давай соснем пива? – спросил я у Гарри.
Прямо у входа в это заведение на стене была наклеена листовка антирекламы этого бара, который некогда славился свежим, густым пивом какого-то особенного сорта, но в то время, когда мы подошли к этому бару его репутация оставляла желать лучшего. Впрочем Гарри впервые посетивший это заведение "общепива" был всем доволен. Ему понравились стены обшитые сосновым лакированным горбылем, чучела птиц, кабанья шкура подвешенная достаточно высоко, чтоб ее не сорвал какой-нибудь озорник. В интерьере присутствовала не только охотничья тематика, на потолке висели сети, в которые были вплетены пластмассовые лианы. Эти же сети висели и на окнах, заменяя занавеси. Его не возмутило что пиво налили в глиняные непрозрачные кружки емкостью в четыреста грамм, хотя деньги брали за пол литра, притом из-за скрытности этих кружек нельзя было разглядеть, что пол кружки занимает неживая пена. Пиво же, которое уже не было таким густым, свежим и приятным, как в былое время начало ссориться в наших желудках с присутствовавшей там водкой и, чтобы выяснить свои отношения два напитка предпринимали попытки выйти наружу. Мы едва успевали подскакивать со своих мест и добегать до туалета, зажав рот и нос. Гарри, глядя на всё это брезгливо морщился, но согретый водкой, холодным пивом, которое тоже, как это ни странно, греет душу великодушно прощал мне и Димону-Покемону эти маленькие шалости. Доктор Гомес выразил свои сожаления по поводу алкоголя, который зря пропадает в недрах унитаза и спросил у Гарри о том, есть ли такие таблетки, которые способны пресечь расточительную деятельность желудка. В ожидании ответа он, поплевав на пальцы начал пересчитывать на ладони мелкие монеты, словно намеревался приобрести медикаменты прямо в пивной. Гарри был поражен практичностью и необыкновенному извороту его мысли, он даже начал вспоминать расположение аптек находящихся в округе, но тут его мысль вместо аптеки нашла ларек Якова, расположенный на улице Лачплеша, где в неё вливаются улицы Гоголя, Садовникова и другие. В этом ларьке, работавшем круглые сутки был очень большой выбор алкоголя, а так же продавались подогретые чебуреки и пирожки с печенкой, а так же множество разных продуктов питания. На пятаке между стойкой из фальшивого мрамора и стенкой киоска всегда располагались постоянные посетители этого …. Пусть это будет заведением! Это были интеллигенты, таксисты, рэкетиры, земляки Якова, (Кавказцы), рабочий люд, зашедший выпить какого пивка незнакомого сорта и наконец маргиналы сдающие тару, на которых Яков и его сменщик Вад старательно ругались, предлагали грошовое мыло в подарок от фирмы, опыляли их освежителем воздуха.
По счастливой случайности Якуба не было тогда, когда Гарри Дрегер привел своих новых друзей в легендарный ларек и втиснул их в толпу постоянных посетителей, которые за беседой переливали пиво из бутылок в желудки, стоя, навалившись на стойку. Вад славился тем, что лихо, с особым шармом закручивал пакеты в которые он нагружал покупателям печенье и прочую съедобную дребедень и завязывал их, непрерывно рассказывая гротескно-неправдоподобные истории о своей доблести.
-Это мои новые калеки! – представил парней Гарри. – То есть коллеги. Нет, пива не надо! Хватит ершить! Им опять будет плохо. Лучше хорошей водки. На месте. И стаканы, значит, с чебуреками… Пардон, чебуреки в салфетках, а не в стаканах. И нельзя ли, чтоб водка стояла в холодильнике, пока мы её будем пить.
-Вы её здесь пить не будете! – категорично запротестовал Вад, обернув руку одним пакетом он сыпал печенье в другой, который через мгновение со сверхзвуковой скоростью завертелся по часовой стрелке. – Вон на улице погода хорошая, морозец, там тебе и холодильник. Не положено тут водку пьянствовать, мало ли проверка какая…
-А бутылка будет в холодильнике…
-Пусть лучше она будет у тебя за пазухой. Какую тебе?
-Чего-нибудь новенького… Хочется разнообразия! Душа требует праздника!
Сказав это Гарри кинул на мрамор спрессованный из опилок свои последние деньги. Вад молниеносно умножил в уме стоимость чебурека на три и вычел результат из предложенной суммы и прикинул на что этого хватит. А хватило этого на семьсот граммов «Латгальской» водки, которую еще никто не успел попробовать. Часто, чтобы создать спрос на новый бренд производитель делает продукт под новой этикеткой весьма и весьма качественным и дешевым. Потребители пробуют, удивляются, привыкают, а потом покупают этот бренд по привычке, хотя и цена его постепенно выросла и от качества ничего не осталось. Потому Гарри всегда требовал чего-то новенького. Но в тот вечер он продегустировал продукт, который был изначально некачественным, видимо его производители делали ставку на низкую цену. Непривычные к такой горючей жидкости желудки повествователя и Димона с такой яростью метнули харч, что ядовитая жидкость попала на ящик с печеньем стоявший за стойкой. После этого инцидента молодых людей убедительно, слегка разбавляя мат жаргонными словами, попросили выйти просвежиться. Гарри же, проводив новых друзей укоризненным взглядом, принял еще пару глотков водки и провалился в состояние полной амнезии.
Полностью дезориентированные молодые люди знали, что им нужно куда-то идти, но куда именно идти они не знали. Алкоголь настолько изменил состояние нашего восприятия, что мы абсолютно не узнавали окружающую местность, вдобавок наши тощие ноги постоянно норовили завязаться в узлы. Встав равнобедренным треугольником мы все же начали движение по проезжей части щедро освещенной улицы Гоголя в сторону центра, в сторону сельхозакадемии и здания полиции, на пороге которого утром того дня валялся пьяный бомж, что Димон лицезрел по пути на работу. Но к вечеру сотрудники органов все же взялись за работу потому, что двое из них все же убрали двух разгильдяев мешающих движению с проезжей части, давая им аккуратных поджопников, (аккуратных, чтоб не свалить, ибо передвигать эти тела волоком у полицейских не было никакого желания). Из разговора с полицейскими мы запомнили только то, что нас спрашивали, какого мы года рождения.
-Вы? – удивленно спросил Димон. – Мы не знаем, но вы выглядите очень молодо!
Я оказался более понятливым и сообщил органам, что мы восемьдесят пятого года рождения, омолодив себя и товарища на шесть лет. Полицейские выдали нам повестки, в которых излагалось требование того, чтобы мы на следующий день явились с родителями на определенный адрес в определенное время. Таким образом был восстановлен порядок на улице Гоголя. А все потому, что нарушители свернули на улицу Дзирнаву, правда мешали мы там уже не автомобилям, а пешеходам на тротуаре. Далее мы несколько раз брали приступом железнодорожную насыпь, которая показалась нам Эверестом. Несколько раз мы позорно катились вниз. Колючий снег попадал за шиворот, делал бесчувственными, совсем не послушными руки. Во время пятой попытки, увенчавшейся успехом, я схватился за ветку какого-то деревца и слышал, как Димон жалобно завывал о том, что нам не совладать с такой крутизной и мы сейчас упадем, переломаем себе все конечности и обездвиженные будем долго и мучительно замерзать, а потом… Но я прервал поток плодов разыгравшейся фантазий собутыльника. Свободной рукой я вцепился в ворот собутыльника и титаническими усилиями свел руки, в результате чего Димон тоже повис на высохшей траве, едва не лишившись своих бриллиантовых глазок. Гордо шествовать по покоренной вершине альпинистам мешали рельсы, которых там было великое множество и потому путники в целях безопасности переправились через рельсы, опираясь на все имевшиеся у них конечности – руки, ноги, голову. К сожалению автор ничего не помнит на счет форсирования нами сетчатых заборов, что находятся вдоль путей, на вершине насыпи. Амнезия есть амнезия, хоть и хаотично – частичная. Подробности скоростного спуска ни я, ни Покемон так же не запомнили, но в наших душах этот участок пути оставил светлое ощущение, как впрочем и разговор с ночным сторожем пятнадцатой средней школы. Во время этого разговора мы наконец-то поняли, куда нам следует идти и, что ведомые идеомоторной памятью, мы почти туда пришли, то есть на «Рижский опытный завод Гидрометприборов», где можно было попить крепкого чая с запасенными сухарями, прикрывшись общественной, промасленной фуфайкой, прикорнуть в бытовке на лавочке. И оставалось пройти метров сто по полю школьного стадиона, пересечь улицу Лачплеша, переговорить со сторожем на проходной, а в ту ночь дежурил понимающий человек. Пустырь служивший школьникам спортзалом мы пересекли благополучно, даже осознавая что мы делаем и зачем. Опьянение вроде бы прошло, да и пора уж было ему пройти. И забор, тянувшийся вдоль края стадиона был нам надежной подмогой, крепкий, кирпичный, он позволял нам перемещается в вертикальном положении. И вот, всего в двух шагах от Рубикона – улицы Лачплеша Димон оглянулся и узрел, что за нами резвой, пружинистой рысью трусят трое серьезно настроенных парней. Димон, не чуя опасности, предложил мне подождать незнакомых и стрельнуть у них по сигарете у каждого, а если не дадут отобрать все и избить. Но я менее уверенный в своих силах потянул расслабленно – агрессивного товарища к Рубикону. Мы имели все шансы уйти от гиен мегаполиса, если бы еще два шакала не вышли из-за угла и не преградили нам дорогу. С одной стороны был забор, с другой стена трансформаторной будки, с третьей шеренга из трех гиен неуверенно приближавшаяся, а с четвертой стороны их стремительно атаковали два прытких и бесстрашных шакала. Я истошно завопил о том, что наш отряд шел не известно куда, а вышел к заводу и попался в засаду. Последнее слово показалось Димочке смешным и он беззаботно загоготал, смеялся и я, смеялись и двое шакалов, которые быстро проверили наши пустые кошельки и, не найдя в них ничего из того, что их интересовало, кинули их на снег и ушли.
Три гиены не оказались такими привередливыми, как их братья по ремеслу. Им захотелось не только чем-то поживиться, но и показать друг другу насколько они крутые. Я получил удар в подбородок и навзничь повалился в сугроб. Димон повалился туда же, только носом вперед, получив мощный поджопник. Громкий смех жертв грабительства после проделанных с ними манипуляций трансформировался в сдавленное хихиканье. С меня стянули замшевую модную куртку и благородно кинули мне свою с облупившимся на спине дерматином и разрезанную на груди. Я отчетливо помнил, как грабитель, разглядывая мои копеечные часы, злился и с упреком требовал, чтобы я больше такого дерьма не покупал. С жизнерадостно визжавшего лицом в сугробе обладателя ясных до святой глупости глаз сняли ремень украшенный блестящими заклепками, реквизировали портмоне и часы (подделку под «СЕЙКО»), помимо этого, стервятники терзающие пьяную падаль прельстились его тупорылыми ботинками на платформе, но, поленившись развязать во мраке смерзшиеся шнурки, дернули, не жалея своих подлых сил… И без того на соплях державшиеся подошвы китайских башмаков с вещевого рынка с радостью освободились от ботинок и полетели в темную даль над сверкавшим в свете уличных фонарей снегом…
Сколько мы приходили в себя после весело воспринятого нами разгрома, мы и по сей день не можем вспомнить. Да это, впрочем, и не важно, а важно то, что поднялись мы и приступили к форсированию улицы, когда по ней проезжал луноход, который собирает лунатиков, которые не прочь сесть на луну, вернее её отражение в луже. Меня, как более активного и разговорчивого, первого начали утрамбовывать в до отказа переполненный полицейский луноход. Рот мой уперся в чью-то острую коленку облаченную в кримпленовую штанину, (материал я мгновенно опознал и запомнил, в отличии от владельца коленки). Приняв полу лежачее положение, я умиротворенно затих, хаотично ворочая в своей голове ледяные глыбы глобальных мыслей. Как не пытались операторы лунохода усадить Димона на поверх моего затихшего тела, у них ничего не получалось. Луноходовский улов, хотя и был свински пьян, все же ясно соображал, что, если еще одну селедку впихнут в банку их отсека, то он превратится в консерву – братскую могилу полную деформированных, бездыханных тел. Потому множество рук и ног отторгало инертное тело человека лишившегося подошв своих ботинок. Водитель задумчиво пнул колесо и с надеждой взглянул на Димона и одухотворенный надеждой, объявил напарнику, что последний ведет себя вполне прилично и наверняка сам доберется до дому. В светло голубых глазах «вполне приличного» в тот момент не было ни хмеля, ни глупости, вообще ничего. Полицмейстер махнул рукой, что означало крайнюю степень усталости и безразличие к человеку, который явно не собирался нарушать общественный порядок. Отсутствие подошв на ботинках не вместившегося осталось незамеченным и он был оставлен на пустынной холодной улице, получив приказ идти домой. И он пошел, пошел пешком в родной Межапарк. Только остается загадкой, каким образом он добирался до дома без подошв, в мороз пять часов. Его память не сохранила ни падений, ни остановок в пути, ни загадочного маршрута этого пути. Прибыв к дверям отчего дома в семь часов утра он позавтракал, одел летние кроссовки и пошел на работу. Отморозил ли он ноги? Даже, если и отморозил, то ничего не понял, ибо даже трезвый он ничего не знает об обморожении. На работе его глаза испуганно бегали, как у нашкодившего кота, а обычно прикушенный высунутый язык порывисто высовывался, дергался и прятался в болезненно искривленных губках, уголки которых были траурно приспущены до уровня подбородка…
Каким бы я пьяным не казался окружающим меня в ту ночь людям, но инстинкт сохранения своих, еще не заработанных денег во мне не дремал. Давая интервью в вытрезвителе, я не сказал полицейскому чину, который сидел за ПК, наивно полагая, что может проверить любую информацию, своего настоящего имени и адреса, не сказал и случайно вымышленного адреса и имени и не молчал, как Зоя Космодемьянская. Я назвал фамилию, имя, отчество, адрес, персональный код своего соседа и одноклассника, который когда-то давно похитил у меня крупную сумму денег. Случай был драматический – сосед подставил под подозрение пять моих друзей, которым это очень не понравилось, а родители решили обратиться в милицию. Я нутром почуял, что виновник скандала мой сосед и побежал по домам остальных друзей рассказывать о том, что их ждет на следующий день. Пацаны знали, что такое разговор с инспектором по делам несовершеннолетних и потому, собравшись вместе, начали высаживать двери в квартире моего соседа, который затаился и делал вид, что никого нет дома. Возможно, что другие жильцы дома вызвали бы органы правопорядка, слыша, как ватага тинейджеров ломает серийную дверь запертую на серийный замок, но вернулась мать перепуганного воришки и кинула сына на растерзание озверевшей толпе и эта мера способствовала его моральному росту. Он тут же вернул мне похищенные деньги и оба мы разрыдались. Я попросил товарищей не трогать раскаявшегося грешника, хотя они еще очень долго предлагали планы суровой мести, которые мной отвергались. Но вот, сама судьба принудила меня отомстить подлецу, причем абсолютно анонимно и справедливо, ибо сосед мой устраивал весьма и весьма вредоносные дебоши и умудрялся уклоняться от карающих ударов доблестной полиции порядка.
Пробудился я на жесткой кушетке обтянутой сморщенным дерматином полусидя. Я немного поразмыслил над тем приподнята ли та часть кушетки, на которой находилась верхняя часть, или же напротив, опущена та часть топчана, на которой находились ноги. Потом внимание мое привлек смердящий бомж свернувшийся на соседней кушетке и дрожавший то ли от похмельного синдрома, то ли от холода, ибо верхней одежды на нем не было, а в помещении было довольно прохладно. Верхней одежды не обнаружил на себе и я, то есть я возлежал без куртки, шапки, шарфа и рукавиц, но на мне был теплый свитер, который нравился бомжу, лежавшему в одной рваной шелковой рубашке и нерешительно трогающему меня за рукав. Что было делать, касаться руки покрытой серо-розовой коростой было противно, но и позволять ей теребить рукав казалось недопустимым?
Этот вопрос разрешил вошедший уборщик – благообразный, седовласый крепыш в фартуке, сапогах и перчатках из грубой резины со шваброй в одной руке и ведерком в другой. Вслед за ним вошел полицай и они дружески беседовали, пока шла помойка, именно помойка вытрезвителя. Полицай заметил бесстыдную бомжевскую руку на моем светло-сером, относительно чистом свитере и, одолжив у уборщика швабру, освежил наглеца ударом влажной тряпки по сморщенной физиономии. Немому вразумлению последовал приказ перелечь в другое место.
Никакого холодного душа, ни рукоприкладства, ни грубости не встретил я в вытрезвителе, однако, разочарование постигло меня, когда вместо своей замшевой куртки, я получил изрезанное, рваное, вонючее неизвестно что. О том, как ночью с меня сняли куртку, я в тот момент не помнил, не помнил и при каких обстоятельствах оказался в вытрезвителе. Память потом очень медленно возвращалась ко мне.
-Извините, - обратился я к чину выдавшему мне мою связку ключей, зажигалку, пачку с двумя сломанными сигаретами, дешевые часы, которые грабители попросили меня больше не одевать и заменить чем-то поприличнее и верхнюю одежду. – А чего другого у вас взамен моей куртке не найдется?
-Простите, не понял вас.
-Ну я говорю, что куртка моя была совсем новая и могли бы за нее хотя бы приличную телогрейку дать.
-Но это ж ваша курточка. Вы в ней к нам прибыли…
-Знаете, я лучше так, в свитере до работы доеду.
-Нам она тоже не нужна, - добродушно усмехнулся чин и указал мне на дверь. – До новых встреч!
Брезгливо волоча за по обледеневшему асфальту подобие куртки, я брел по центральному рынку, на котором неожиданно оказался, шагнув за дверь вытрезвителя. Воровато оглядевшись, я бросил рубище, навязанное мне сначала грабителями, а потом вытрезвителями, я побежал к железнодорожному вокзалу, кутая шею мохеровым шарфом вонявшим блевотиной. Снег слепяще блестел в лучах восходящего солнца, когда я бежал по насыпи, вдоль рельсов, и видел на фоне голубого неба окрашенные приветливым утренним светом корпуса родного завода. Увидел я и две траншеи в сугробах. В этих траншеях были вмятины оставленные лицами, руками, коленями, но не подошвами. Мне тогда и в голову не пришло, что я иду по собственному следу. Тогда я лишь радовался, что кто-то уже проторил в сугробах путь, ведущий туда, куда мне надо. На заводе я кружными путями добрался до своего шкафчика, переоделся и принялся поедать недоеденные крысами свои запасы сухарей, запивая их похищенным у товарищей бульоном. Оказалось, что в вытрезвителе меня разбудили достаточно рано. Потому я, попивая крепкий чай, с гордостью рассказывал коллегам о своих ночных приключениях, которые начали всплывать в моей памяти яркими смешными картинками. Об участии в этих приключениях Гарри я тактично умолчал. И не зря, ибо шеф был разбужен в шесть часов утра телефонным звонком и услышал в трубке ожесточенный голос Гарри.
-Их бин больной тудэй, арбайтен не приду. Я соу соррри. Оуфидерзейн!
В иностранных языках шеф был совсем не силен и даже государственном латышском, но сущность сути обращенного к нему монолога ухватил и даже мысли не допустил, что Гарри врал ему тем более на басурманских наречиях. Шеф вообще представить себе не мог, что такой солидный, интеллигентный человек в наглаженных брюках может не выйти на работу из-за…