Пламя Времени Изначального, вырвавшееся из соединенных ладоней Артема и Софии, ударило в надвигающуюся тьму. Оно не было чистым светом Сада, каким помнил Артем. Оно пылало яростным багрянцем борьбы, прорезанным жилами усталого серебра – отблеском умирающего мира Софии. Стражи Сна, эти слепые антитела распадающихся иллюзий, завизжали нечеловеческим скрежетом. Их тенеподобные формы не горели, а рассасывались, как чернильные кляксы в воде, поглощаясь хаосом, который они же и несли.
Артем чувствовал, как каждая искра пламени – это капля жизни Сада, отмерянная циферблатом на запястье Софии. Он видел, как цифры на нем скачут вниз: 30%... 25%... 20%... Больше не было проекции бесстрашной спасительницы. Перед ним, точнее, плечом к плечу с ним, сражалась хрупкая женщина с запавшими глазами и стиснутыми зубами, чье дыхание сбивалось от усилия и страха. Ее сила была отчаянной, заемной, купленной ценой ее убежища.
— Держись! – крикнул Артем, не в богиню, а в бойца. Его собственная вера, сконцентрированная в погасшей лампаде, которую он сжимал как последний щит, была теперь осознанной солидарностью. Он защищал не мечту, а её. Реальную. Несовершенную. Такую же загнанную в угол, как он сам.
Последний взрыв пламени рассеял остатки Стражей. Но победа была пирровой. С последним вздохом пламени погас и Сад. Небо, уже не бархатно-звездное, а грязно-серое, рухнуло вниз обломками теней. Земля под ногами перестала быть землей, став зыбкой, безвкусной субстанцией распадающегося сна. Циферблат на запястье Софии замер на жуткой отметке: 0%. Он не погас, а потускнел, став холодным, мертвым металлом.
София пошатнулась. Артем успел подхватить ее. Она была легкой, почти невесомой, но вес ее отчаяния давил на него сильнее гранитных плит Града. Она подняла на него глаза – без прежнего сияния, но с новой, жуткой ясностью обреченности.
— Теперь у меня нет дома, Артем, – прошептала она, и голос ее был хриплым, как скрип несмазанных шестеренок. – Только ты. И эта... пустота.
Она не просила прощения за обман. Не оправдывалась. Просто констатировала факт их новой, страшной реальности. Проекция спасительного рая рассеялась окончательно. Остались двое у разбитого корыта мироздания.
Артем не стал говорить пустых утешений. Он крепче обнял ее, чувствуя дрожь в ее плечах. Вдруг сквозь зыбкую пелену умирающего сна проступил призрачный вид. Не Град Обреченный в его привычной, давящей серости, а нечто иное. Гигантские структуры, похожие на футуристические соборы, сплетенные из бесчисленных циферблатов, светящихся холодным, бездушным светом. У их подножия копошились крошечные фигурки людей. Тонкие, почти невидимые нити тянулись от их шей к гигантским часам-башням, откуда в ответ капало мутное, замедленное время в их персональные Хронофоны.
— Смотри, – хрипло сказала София, указывая на башни. Над их шпилями, вместо крестов, сияли сложные геральдические символы – шестерни, обвитые стилизованными терновыми венцами. – Их храмы. Их "Божий порядок". Часовые Владыки... Они не просто тираны. Они жрецы новой технократической религии.
Артем всмотрелся. У подножия башен, в рядах стражей в модернизированных доспехах, смешавших средневековую броню с полированным металлом, он узнал лица. Не бесчувственных роботов, а людей. С ожесточенными, фанатичными глазами. Среди них мелькнуло знакомое лицо – сосед по келье, Петр, некогда шептавший крамольные стихи Стругацких о свободе.
— Он... он теперь служит им? – пробормотал Артем, потрясенный.
— Система не только угнетает, – горько ответила София. – Она развращает и ассимилирует. Самые рьяные палачи – бывшие бунтари, продавшие время своей свободы за мнимый комфорт и безопасность под сенью шестеренок. Как в твоем... Граде Обреченном. Они называют Хронофон на шее – "крестом нашего века". Символом жертвенности во имя стабильности.
Артем почувствовал холодную яростьчистую и осознанную, как у Руматы Эсторского, столкнувшегося с чудовищной машиной лжи.
— Но крест не должен убивать, София, – сказал он тихо, но с железной убежденностью. – Он воскрешает. Или его нет смысла нести.
Трещина-разлом, через которую они наблюдали за Градом, вдруг заколебалась и стала расширяться. Не ввысь, к несуществующим звездам, а вниз. Вглубь. Туда, где в мрачных недрах копошился сам механизм системы, где, возможно, билось сердце Часовых Владык. Алые ветви Лествицы, уцелевшие после битвы, повернулись, как стрелки гигантского компаса, указывая в эту бездну.
— Она ведет... вниз? – удивилась София, цепляясь за Артема.
— Не вниз, – понял Артем. В его сознании всплыл образ из старинного Часослова – Христос, сокрушающий врата ада. Сошествие во ад. Кенозис. Уничижение ради спасения. – Она ведет в самое сердце тюрьмы.Чтобы спасти Сад... чтобы спасти тебя... мне нужно не бежать. Мне нужно вернуться. В Град.
София отпрянула, ужаснувшись.
— Ты с ума сошел?! Ты снова идешь в клетку? Добровольно? Они тебя сожрут! Твоя лампада погасла, но они найдут способ продлить твои муки!
Артем взял ее лицо в руки. Он смотрел не на идеал, а на израненную реальность – на морщинки страха у глаз, на пересохшие губы.
— Проекции рассеялись, София, – сказал он твердо. – Я видел твой страх. Твою привязанность к Саду. Твою боль. И я видел ложь Града. Его развращающую суть. Теперь я знаю, за что борюсь. Не за абстрактную свободу. За тебя. За шанс разрушить эту машину, пожирающую души. Я иду к людям. Не как узник, а как... сапер. В самое пекло.
Он подошел к корням Лествицы. Один из алых побегов, истончившийся, но все еще живой, обвил его запястье. Он почувствовал легкий укол. На его шее, на месте давно снятого Хронофона, материализовался новый циферблат. Простой, железный, без украшений. Цифры на нем зажглись: 24:00:00. И начали неумолимо отсчитывать секунды.
— Двадцать четыре часа, – прошелестел голос, похожий на скрежет шестерен, раздавшийся из разлома. – Срок твоего служения Системе. Исполни волю Владык – и получишь жизнь. Откажешься – обращен в пыль. Выбор за тобой, Артемий Петров. Добро пожаловать... домой.
София застыла, глядя на циферблат – символ новой, добровольной кабалы. В ее глазах читалось отчаяние, но и... странное понимание. Она подошла, взяла его руку. Ее пальцы нащупали под грубой тканью его рубахи холодок мертвого циферблата Сада на ее собственном запястье.
— Тогда... тогда нам нужен союз, – сказала она тихо. – Не во сне. Здесь. В самой пасти зверя. Настоящий.
Они спустились по Лествице вниз, в зловонное подземелье заброшенной церкви Св. Параскевы – ту самую, где он посадил красное зерно. Склеп был еще мрачнее, чем прежде. В углу, под слоем пыли и паутины, угадывался очерк полуразрушенного каменного алтаря. София подвела Артема к нему.
— Здесь, – сказала она, и в голосе ее прозвучала не мольба, а решимость. – Перед лицом Того, Кто сошел во ад. Без проекций. Без иллюзий. Только правда.
Она опустилась на колени перед алтарем. Артем последовал ее примеру. Не было священника. Не было венцов. Только трещины в камне да тени, пляшущие от их единой лампады Живого Огня, которую София зажгла от последней искры Сада, слив ее с верой Артема.
— Исповедуйся, – попросила София, глядя не на алтарь, а в глаза Артему. – Не перед Богом. Передо мной. Какой я была для тебя сначала? Проекцией? Спасительницей?
Артем глубоко вздохнул. Правда резала, как стекло.
— Да. Ты была... выходом. Ангелом из сна. Я влюбился не в тебя. В спасение. В свободу от страха. В иллюзию.
— Теперь... – он посмотрел на ее бледное лицо, на мертвый циферблат на ее запястье, на тень усталости вокруг глаз, – теперь ты София. Которая боится. Которая потеряла дом. Которая связана со мной не волшебством, а общей бедой. Которая сильнее, чем та ангельская проекция, потому что борется вопреки страху. Я люблю тебя. Эту. Несовершенную. Настоящую.
София кивнула. В ее глазах блеснули слезы, но она смахнула их.
— Моя очередь. Я послала тебе журавля. Красное зерно. Я впустила тебя в свой сон. Не из любви, Артем. Из отчаяния. Сад умирал. Мне нужен был... носитель. Источник веры, который я могла бы использовать. Я использовала тебя. Твою надежду. Твою проекцию на меня. Я не ангел. Я расчетливая садовница, пытавшаяся спасти свой умирающий сад любой ценой.
Артем не отшатнулся. На его губах даже тронулась горькая усмешка.
— И что из того? – спросил он. – Разве добро, рожденное из нужды, перестает быть добром? Ты дала мне нечто большее, чем знала сама. Ты дала мне... пробуждение. От слепоты. И теперь я здесь. С тобой. По своему выбору.
Он поднял руку с новым Хронофоном. Она подняла руку с мертвым циферблатом Сада. Без слов, в унисон, они ударили ими о каменный выступ алтаря. Железный Хронофон треснул. Мертвый циферблат Сада рассыпался. Остатки времени – его жалкие 24 часа и ее последние крохи Времени Изначального – слились в единый вихрь света и устремились в их общую лампаду. Пламя в ней вспыхнуло не ярко, а устойчиво, как костер путников в степи. Не вечное. Но их.
— Вот наш союз, – сказала София, касаясь теплого стекла лампады. – Не в вечности. Во времени. В нашем общем, украденном у гибели времени. Близость не когда двое смотрят в одну вечность. А когда плечом к плечу встречают конец часов.
Гулкий удар сорвал ржавую дверь склепа с петель. В проеме, заливая мрак мерцанием фонарей на шлемах, стояли Стражи Владык. Не ангелоподобные призраки, а грубая, хорошо вооруженная реальность системы. Стальные перчатки сжимали оружие, похожее на арбалеты, но стреляющее сгустками замедляющего времени.
— Артемий Петров. Предатель и еретик. И его сообщница. По приказу Часовых Владык вы подлежите немедленной нейтрализации, – раздался механический голос командора.
Артем и София встали. Медленно. Спиной к спине. Лампада Живого Огня стояла у их ног на камнях, ее пламя ровно горело в такт их дыханию. Артем почувствовал в кармане грубый холщовый мешочек – София сунула его ему перед спуском. Внутри что-то маленькое и твердое. Семя Белого Древа, шепнула она. Последнее. Из сердца Сада. Для новой Лествицы. Но его посадка в Граду, возможно, убьет ее окончательно. Выбор еще впереди.
Сейчас же был только бой. И каменная стена за их спинами, где трещины и тени, отброшенные пламенем лампады, сложились в икону "Сошествия во ад". Христос в сияющих одеждах протягивал руки к скованным теням в бездне. Артем встретил взгляд командора.
— Нейтрализуйте, – бросил он вызов, поднимая кулаки, пустые, но полные решимости. София рядом с ним приняла стойку, ее глаза горели тем же яростным светом, что и пламя у их ног. Настоящая близость. Настоящий бой. Настоящее время – здесь и сейчас. До последнего тика.
