Большая перемена. Мы сидим в фойе первого этажа школы на деревянных откидных сидениях, грызём посыпанные сахаром коржики, запивая солёным томатным соком. На стене напротив приколот большой жёлтый лист. Афиша. На ней гигантскими буквами отпечатано «ЦЫПЛЁНОК ЧОК», кто-то шариковой ручкой дописал «-нутый». Мы давимся от смеха, расплёскивая вокруг себя томатный сок.
В дверях появляется Жосан. Имени его мы не знаем, все зовут его по фамилии — Жосан. Я вжимаюсь в плоскость кресла. Жосан месяц как освободился. Лёлька сказала, что сидел он за изнасилование, и это поселяет в моей душе, а тем паче теле — страх. Страх перерастает в ужас в тот момент, когда я ловлю на себе его заинтересованный взгляд.
— Здорово! — приветствует нас Жосан и, откинув деревянную сидушку, подсаживается ко мне.
Я давлюсь остатками коржика, отряхиваю фартук и поднимаюсь.
— Пошли, на физру опоздаем. — Хватаю Лёльку за руку и тащу к выходу.
Жосан громко ржёт нам вслед.
На физру не пошли. Физкультура — не наш предмет. Спускаемся с Лёлькой в туалет и вынимаем из портфелей свёрнутые в рулет панталоны.
Каждый раз по утрам, натягивая голубые с начёсом штанишки, я канючила:
— Надевай. Придёт время, ты мне ещё спасибо скажешь, — увещевала мать, строго следя, чтоб я ушла из дома полностью экипированной.
Перед началом занятий мы стягивали с себя панталоны и прятали в портфель, чтобы после уроков, чертыхаясь и ругая настойчивость матерей, снова натянуть ненавистные штанцы поверх колготок.
Лёлькины панталоны немного разошлись по швам.
— Дядька подарил. Когда мне исполнилось 10 лет. Прикинь, за праздничным столом торжественно вручил мне, с пожеланием хранить в тепле попу. Вот так и грею до сих пор. Они растут вместе с моей попой и сносу им, кажется, не будет.
— Они вечные, — с сарказмом поддержала я негодование подруги, — но вот резинки… — У советского белья, несмотря на всю добротность, был один минус — резинки быстро изнашивались и превращались в веревочку. — Чёрт! Ну что это?
— Затяни и завяжи, дома ножницами разрежешь.
Я последовала совету подруги и завязала резинку в толстую загогулину.
— Ты домой? — Лёлька отдёрнула подол формы, крутанулась. — Глянь, не видно? А то там ветрище.
— Не видно. Не, я ключи забыла, пойду в библиотеку, почитаю чего-нибудь, пока маман с работы придёт.
В читальном зале школьной библиотеки всегда уютно, а когда за окном непогода, то время за книжкой пролетает незаметно. Когда стрелка настенных часов приближается к золотистой четвёрке циферблата, я сдаю книгу и выхожу из библиотеки. В окне первого этажа замечаю фигуру Жосана. Он курит, сцепив сигарету кончиками большого и указательного пальцев, как это делают зеки. В те далёкие времена никому и в голову не приходило заводить в школе охрану, потому кто угодно мог беспрепятственно заходить и бродить по коридорам здания. Но сейчас Жосан стоит спиной к выходу и, если быстро проскользнуть за угол, то можно остаться незамеченной. Толкаю дверь! Несколько мгновений страха пройдены! Боясь оглянуться, несусь на всех порах в сторону железнодорожного вокзала, а там через мост и я дома. На пути разрытая траншея. Стараюсь перепрыгнуть, поднимаю ногу и от толчка в спину падаю в вывороченное нутро канавы. Жосан коршуном прыгает сверху, и мы начинаем кататься по дну траншеи. Сопротивлялась я отчаянно, но сил было недостаточно. Жосан вывернул мне руку за спину и, навалившись, прижал к земле. От боли я не могла дышать. Свободной рукой насильник задрал подол формы и попытался стянуть голубые панталоны, но резинка, намертво скреплённая загогулиной, не подавалась. Взвыв, Жосан вцепился в загогулину зубами. Он кусал её, скрежетал челюстью, грыз ненавистный узел, пытался разорвать зубами ткань, но советский трикотаж достойно отстаивал знак качества. Наконец, отчаявшись, Жосан встал, плюнул, пнул меня от души носком ботинка и полез наверх.
В тот день я впервые помолилась Богу и мысленно поблагодарила мать.
