– Надоело что? Дышать? – прошептала она.

– Надоело смотреть на эти стены. На эти дурацкие рыбки. На этот кисель, – он ткнул пальцем в стакан. – Надоело быть заложником. Погнали! На один вечер! На один чертов вечер!

Она слабо покачала головой.

– Макс... Куда? Как? Я... не могу даже сесть нормально.

– А я могу! – Он ударил кулаком по подлокотнику кресла. – Я могу тебя везти. На моей боевой колеснице. Есть план. И... помощник.

Аня приподняла бровь. Помощник? В хосписе единственным человеком, способным на условное нарушение режима, была...

– Сестра Мария? – удивилась Аня.

– Она. Я ее уговорил…

– Чем? Угрожал, что будешь громче стонать?

– Примерно, – в уголке его рта мелькнула знакомая едва уловимая усмешка. – И напомнил, что ты три дня почти ничего не ела и не видела солнца. Что свежий воздух... и все такое. Она долго ругалась. Говорила, что я сумасшедший, что Андрей Петрович меня прибьет... А потом вздохнула и сказала: «Только на час. И чтобы никто не видел. И если станет плохо – сразу назад. Я ничего не видела и не слышала».

В глазах Ани, тусклых от боли и морфия, мелькнула искорка. Слабая, но живая. Побег. Из этой белой, доброй, но страшной тюрьмы. Хоть на час.

– Куда? – спросила она, уже пытаясь приподняться.

– В сквер. Через дорогу. Там лавочки, фонари... и киоск с мороженым.

Операция «Побег» была проведена в сумерках. Сестра Мария, с лицом заговорщика и мученика одновременно, помогла Ане перебраться в кресло-каталку (более легкое и маневренное, чем больничное). Накинула на нее пуховую куртку поверх пижамы, шапку, шарф – только глаза остались. Макс уже ждал у служебного выхода, ведущего в маленький внутренний дворик. На нем была потрепанная куртка, шапка-ушанка, на коленях – плед. Его лицо было напряженно-сосредоточенным.

– Готова, командир? – пробормотал он, цепляя крюк от Аниной каталки за специально приделанный к его коляске ремешок. Получился своеобразный «поезд».

– Готова, – прошептала Аня, чувствуя, как сердце колотится сильнее от страха и предвкушения.

Сестра Мария открыла тяжелую дверь. Резкий, холодный, обжигающе свежий воздух ударил в лицо.

– Час! – строго шепнула она. – Ровно! И чтобы тепло! И ни грамма алкоголя! – Это была их старая шутка, но сейчас она прозвучала серьезно.

– Есть! – отдал честь Макс и резко толкнул колеса.

Их вынесло на пустынную аллею, ведущую к воротам хосписа. Мороз щипал щеки, заставлял дышать мелкими глотками, но это был воздух свободы. Не больничный. Городской, с запахом холода, выхлопов и далекой выпечки. Уличные фонари уже зажглись, отбрасывая длинные тени. Аня втянула воздух полной грудью, забыв на секунду о боли. Макс работал колесами яростно, с каким-то остервенением, его лицо раскраснелось от усилия. Преодолеть небольшой уклон к воротам было непросто с двойным грузом, но он справился. Колеса катились по утоптанному снегу тротуара с приятным хрустом.

И вот они – на другой стороне дороги. Небольшой, засыпанный чистым снегом сквер. Пустые лавочки. Детская горка, похожая на призрака. И сияющий, как маяк, киоск с мороженым. Мороженое? Зимой? Они знали, что мороженое едят летом. Но кроме того они знали, что лета не будет.

– Какое? – спросил Макс, подкатывая к окошку. Голос его дрожал не от холода – от адреналина.

– Ванильное... – выдохнула Аня, глядя на яркие этикетки, как на сокровища. – Два стаканчика?

– Два, – он кивнул и заказал два вафельных стаканчика с пломбиром.

Мороженое было дешевым, сладким до приторности, искусственно-ванильным. И – абсолютно восхитительным. Аня надкусила край. Первый кусочек – холодный, сладкий комок – растаял во рту. Потом волна тошноты. Она закрыла глаза, сглотнула слюну, переждала спазм.

– Ну? – Макс смотрел на нее, не трогая свое мороженое. В его глазах – тревога и надежда.

– Божественно... – прошептала она, открывая глаза. И улыбнулась. Широко, по-настоящему. Вкус детства. Вкус жизни. Она откусила еще один крошечный кусочек. Точно так же. Тошнота отступила, уступив место простому, чистому удовольствию. Макс принялся за свое, с видом победителя.

Они отъехали к дальней лавочке, откуда открывался вид на улицу и высотки вдалеке. Фары машин рисовали световые реки. Окна домов светились желтыми, теплыми квадратами – чьи-то кухни, гостиные, жизни. Макс припарковался рядом с Аней. Они ели мороженое молча, наслаждаясь холодом, сладостью и невероятным ощущением нормальности. Они были просто парнем и девушкой, которые сбежали на свидание зимним вечером, чтобы съесть мороженое в парке. Никаких капельниц, боли, прогнозов. Только они, морозный воздух и огни города.

– Смотри, – Аня кивнула на небо. Сквозь городскую засветку пробивались самые яркие звезды. – Вега?

Макс поднял голову, изучая знакомые узоры.

– Нет, это, кажется, Денеб. Или Альтаир... Тут не разглядишь. Город слепит. – Он доел последний кусочек вафли. – Но где-то там... их свет все равно идет. Сквозь смог, сквозь время...

– Куда он идет? – спросила Аня тихо. – После... после того, как мы его увидели? Куда уходит свет звезд?

Макс задумался. Он смотрел не на небо, а на далекие огни машин, плывущие в темноте.

– Он... просто идет дальше, – сказал он наконец. Голос его был необычно мягким. – Сквозь космос. Может, к другим планетам. Может, к другим звездам. Или просто... в никуда. Но он есть. Он был. Мы его поймали. Вот и все.

Они замолчали. Тошнота снова подкатила к горлу Ани, но она проглотила ее вместе со слюной. Холод начал пробирать сквозь куртку, слабость накатывала волной. Час истекал. Но этот момент – мороженое, холодные щеки, огни города и тихий разговор о звездном свете – был совершенным. Пиком. Вершиной их маленькой, такой хрупкой вселенной.

– Пора? – спросила Аня, уже чувствуя, как силы покидают ее.

– Пора, – кивнул Макс. В его глазах читалась та же усталость, но и удовлетворение. Они сделали это.

Обратный путь был тише и медленнее. Макс двигался осторожнее, экономя силы. Аня полулежала в коляске, укутанная, с закрытыми глазами, но с легкой улыбкой на губах. Сестра Мария ждала их у служебной двери, как ангел-хранитель (или сообщник). Она молча помогла внести Анину коляску, скинула с нее снег.

– Спасибо, – прошептала Аня, когда сестра Мария поправляла ей плед уже в палате.

– Ничего не знаю, – строго сказала сестра, но в уголках ее усталых глаз теплилось что-то теплое. – И мороженого не видела. Спокойной ночи.

Макс проводил Аню до палаты. У порога он остановился. Они смотрели друг на друга. Ни слова не было сказано о боли, о тошноте, о том, что этот побег мог стоить им последних сил. Говорили только глаза. Глазами они сказали: «Мы сделали это. Мы были свободны. Мы ели мороженое. Мы видели огни».

Макс наклонился и быстро, по-мальчишечьи неловко, поцеловал ее в лоб.

– Спокойной ночи, космонавт, – прошептал он.

– Спокойной, пират, – улыбнулась Аня.

Когда дверь палаты закрылась, и Макс покатил к себе, в коридоре из тени вышел доктор Андрей Петрович. Он стоял у окна, смотря в темноту сквера, где еще виднелись следы от колес. Сестра Мария подошла к нему.

– Андрей Петрович, я... – начала она виновато.

Врач поднял руку, останавливая ее. Он не был рассержен. В его обычно сдержанном взгляде читалось глубокое понимание, даже... одобрение?

– Пусть, Мария, – тихо сказал он. – Иногда мороженое – лучший анальгетик. А свежий воздух – сильнейший антидепрессант. Засчитаем как сеанс трудотерапии. – Он повернулся и пошел по коридору, оставив сестру Марию смотреть вслед на следы от колес, ведущие обратно к жизни. Ненадолго, но все же к жизни.