Кое-что, конечно, утекло. Но Свету это волновало меньше всего. Те, кто украл данные по Объединённым Лабораториям Ковалевской всё равно упрутся в глухую стену. Под конец жизни Виктория Ковалевская, великий учёный и жертва собственного гения, зашифровала все архивы ключ-паролем, сгенерированным на основе её уникального, мутировавшего генома. Взломать это было всё равно что подделать отпечаток души.
«Мда... — мысленно выдохнула Света, прикрывая веки, под которыми плясали остаточные изображения строк кода. — Призраки прошлого настигают в самый идиотский момент.»
Желудок предательски заурчал, напоминая о пропущенном завтраке. Со вздохом она поднялась и, волоча ноги, направилась на кухню. Дверца холодильника открылась с тихим щелчком, обнажив стерильно белые, сияющие и пустые внутренности. Там было настолько пусто, что можно было бы констатировать факт добровольного ухода из жизни последней мыши.
— Вот же ж... — прошипела она, захлопывая дверцу. — Два сапога пара. Что Настя не может закупиться, что я вечно забываю. Пока желудок революцию не объявляет.
Решение пришло мгновенно. Развернувшись со скоростью, которая могла бы посоревноваться с рефлексами её сестры, Света ринулась обратно в комнату, и схватила своё оранжевое худи — личный скафандр от окружающей действительности. Голод, в отличие от абстрактных призраков прошлого, был тираном куда более осязаемым, и с ним нужно было разобраться.
Улица встретила её не объятиями, а плевком ледяной воды в лицо. Не снег — тот самый, из старых фильмов и бабушкиных сказок, — а всё тот же вечный ливень, подаренный человечеству Кольской аномалией в 1991-м, в тот самый день, когда Советский Союз должен был умереть, но вместо этого получил второе дыхание в виде энергетического монополизма и климатической язвы на всей планете.
И на такой коллапс социалистическая держава отреагировала, на удивление, очень по-капиталистически: тотальным кризисом и взлётом цен.
«Ну конечно, именно сегодня, — мысленно рыкнула Света, кутаясь в капюшон. — Красота.»
Её путь пролегал мимо огромного, светящегося даже в сером дневном свете голографического билборда. На нём улыбающиеся колхозницы в прозрачных дождевиках собирали неестественно яркие овощи под залитым искусственным солнцем куполом агрокомбината «Северный-1». Слоган гласил: «СВОЁ, РОДНОЕ, СОЮЗНОЕ! Наше сельское хозяйство не знает кризисов!»
«Знает, ещё как знает, — ядовито подумала Света, ускоряя шаг. — Особенно когда паёк "комбинированный №3" стоит полсотни рублей.»
Чуть дальше, на торце хрущёвки, плакат постарее, но не менее яркий, восхвалял другую победу: «ЭНЕРГИЯ БУДУЩЕГО — УЖЕ СЕГОДНЯ! Портал "Полюс-1" — свет и тепло наших домов!» На рисунке стилизованный луч энергии из портала вписывался в серп и молот.
Именно эти два образа — насильственное изобилие и техногенное величие — и определяли жизнь.
Пшеница, рожь, как и остальная древняя агрокультурная братия, всё это стало дефицитом. Но Союз, ставший энергетическим гигантом благодаря «насосам», качающим энергию из самого сердца аномалии, не сдался. С привычным для ЦК размахом он вбухал миллиарды в те самые агрокомбинаты за Полярным кругом и синти-фермы, где еду для народа растили под люминесцентными лампами, как показывали на том билборде. Только вот на выходе получался не яркий овощ, а серая масса. Такая же питательная, как и безвкусная.
«Вырастили, блин, «Паёк комбинированный №3» за полсотни рублей, — скептически хмыкнула она про себя, подныривая под навес над тротуаром. Вода с него лилась сплошной завесой. — На энергию из портала цены бы так не задирали ещё...»
Пробежка до круглосуточного «СоюзПита» превратилась в спринтерский забег с препятствиями. Она виртуозно петляла между лужами, похожими на мини-озёра, и чуть не поскользнулась на намёрзшей на асфальте ледяной корке. Какой-то дед в прорезиненном плаще, с виду — ветеран ещё тех, первых энергетических войн, стоял под крышей и с тоской смотрел в хмурое небо, держась металлической рукой за стену.
— Держись, дед! — крикнула ему Света на бегу, не сбавляя темпа. — Говорят, в Антарктиде бананы уже вызревают! Может, и до нас дойдёт!
Она не услышала ответа, но ей почудилось, что он фыркнул.
Ворвавшись под слабо мигающий неон вывески «СоюзПит», она отряхнулась, как мокрая собака, скинула капюшон и тут же уставилась на витрину.
— Серёга, ты как с такими ценами людей не боишься? — громко возмутилась она, увидев за прилавком знакомого парня. — «Борщ синти-мясной» — двадцать пять рублей! Да за эти деньги он сам должен меня до дома донести!
Сергей вздрогнул и выпрямился, как по стойке «смирно». Увидев её, его лицо озарилось — не глупой улыбкой, а каким-то незаслуженно тёплым, внимательным выражением, от которого у Светы внутри всё ёкало со смешанным чувством досады и чего-то ещё, в чём она сама боялась признаться.
— Света! Привет! — он засеменил на месте, беспомощно отирая руки о засаленный фартук. — Это... это не мы, это свыше план спускают. Сам в шоке. Но для тебя... я всегда могу найти что-то посвежее.
«Очередная его блажь, — тут же отрезала себя Света мысленно. — Сейчас не до этого. Совсем не до этого.»
Она уже собралась заказать две сосиски в тесте, но перед этим рефлекторно глянула на баланс в карманном ЭВМ. Цифры заставили её поморщиться.
Те новые конденсаторы для Кеши. Настя, конечно, принесла бы денег, но признаваться, на что она спускает половину своей зарплаты ей не хотелось. Не до нравоучений.
— Ладно... — вздохнула она, меняя план на ходу. — Давай тогда один «борщ синти-мясной» и одну сосиску в тесте.
Сергей на секунду замер, его взгляд скользнул от экрана с заказом к ней, но промолчал. Он лишь кивнул и принялся собирать заказ.
— Как дела-то? Давно не заходила. Всё в своих... цифрах? — спросил он, стараясь заполнить паузу.
— Ага, — буркнула Света, избегая его взгляда и наблюдая за потоками воды за стеклом. — Сижу, дыры в защите латаю.
— Здорово, — с неподдельным, хоть и наивным восхищением произнёс он, протягивая ей пакет. — У тебя всегда всё получается.
«Всё, да не всё, — горько мелькнуло у неё в голове, пока она прикладывала карманный ЭВМ к терминалу для оплаты. — Ни черта у меня не получается, Серёж.»
— Спасибо. Не болей тут. И там тоже не болей.
— Ага... Заходи, если что!
Его голос прозвучал чуть тоскливо, но Света уже была на выходе, сжимая в руке тёплый, хоть и отдающий химической тоской, обед. Мысли о хакерской атаке, о сестре, о пустом холодильнике и о том дурацком, предательском тепле в глазах Сергея смешались в один сплошной комок. Не злости на этот раз, а тяжёлой, невысказанной усталости. И где-то на задворках сознания, за всем этим шумом, тихо скреблась мысль: а что, если эта атака была не слепой яростью, а прикрытием? Прикрытием для чего-то одного, маленького и очень важного, что она могла пропустить?
Вот с чем разбираться надо. А все эти взгляды и вздохи... пусть подождут. До лучших времён. Если они, конечно, настанут.
Зал совещаний, НИИ «Сфера», Голицыно-2
— ...Следовательно, поскольку ни одна из посланных групп не вернулась, я настаиваю на прекращении попыток исследования аномалии живыми силами. — Голос Марии Яцевой был холоден и точен, как скальпель на столе патологоанатома. Он рассекал спёртый воздух зала, насквозь пропитанный запахом старого пластика, дерева и страха перед принятием решений. — Все ресурсы следует перенаправить на дистанционное изучение природы излучения, исходящего из эпицентра — аномалии «Полюс-1». Что касается неподтверждённых слухов о возвращении Эдуарда Белова из портала... Их невозможно проверить. Сам объект недоступен для опроса, а документы о его, предполагаемо, настоящей личности «Эдвине Блэке» утеряны.
«Конечно, недоступен, — вспыхнуло в сознании Анастасии словно сигнал тревоги, пока она слушала доклад. — Нестареющий дед растворился в дымке почти полвека назад, прихватив с собой все ответы.»
— Генетика лийцев радикально отличается от человеческой. И даже это не гарантирует им безопасность. Все восемь исследовательских миссий с их добровольцами также закончились безрезультатно. Никто не вернулся.
— Природу излучения изучили ещё ваши предшественники, товарищ Яцева, — раздался механический скрежет, выдававший голос министра обороны Жаркова. Его голографическое изображение, проецируемое потолочным устройством, сидело за столом как живое. Лицо было искажено не столько гримасой раздражения, сколько грубыми оптическими аугментациями. — А тот факт, что группы не возвращаются, лишь подтверждает наличие внешней угрозы. Мы не можем позволить себе игнорировать это.
— Будьте реалистом, Анатолий Сергеевич, — отмахнулся советник по энергетике Утробов. Его голограмма сидела рядом и мерцала, словно от дурного соединения. — За восемьдесят лет эта «угроза» так и не проявила себя...
— Вам мало пяти лет непрекращающихся терактов так называемого культа Астарот по всем границам СОЗ? — вспылил Жарков, его пиксельное лицо на мгновение поплыло, распадаясь на помехи, а голос, передаваемый динамиками под столом, исказился механическим скрежетом. — Если вы так переживаете за свою зону влияния, попереживайте и об убытках, которые они несут!
— Культ Астарот — это миф, порождённый истерией и дешёвой прессой! — парировал Утробов.
Яцева едва заметно закатила глаза, бросив взгляд на Анастасию. Её глаза, с неестественно тёмно-красной радужкой, говорили красноречивее любых слов: «Опять они за своё. Цирк с конями.»
Анастасия поднялась с места. Её движение было резким, словно спусковая пружина. Кулак, сжатый в комок ярости и фрустрации, она с силой и неестественной для обычного человека скоростью обрушила на полированную столешницу. За миг до удара костяшки пальцев на миг окутала фиолетовая дымка — сгусток чистой энергии, тут же исчезнувший, будто впитавшийся в лёгкую паутинку трещин, оставшихся на матовой поверхности. Голограммы корпоративных чиновников вздрогнули и покрылись рябью, их цифровые лики исказились в немой гримасе помех.
— Предлагаю вернуться к повестке! Я поддерживаю предложение Яцевой. Мы не можем позволить себе терять больше людей. Сколько ещё жизней нужно отправить в мясорубку, чтобы в ЦК это наконец дошло? Тридцать? Сорок? Или все сто сорок?
— Не забывайтесь, Игатова! — ярость Жаркова теперь была целиком направлена на неё. — То, что ваш дед на пару с Беловым собрали свой преобразователь, не даёт вам права...
— Это право дают мне семьдесят девять писем с соболезнованиями, товарищ министр, — её голос стал тише, но в нём зазвенела сталь. Каждое слово было отчеканено, как патрон. — И то, что в этих похоронках не стояло ни вашей фамилии, ни чьей-либо ещё из ЦК.
Она сделала паузу, и когда заговорила вновь, её голос стал низким, шипящим будто у змеи, готовой вцепиться в глотку. Это был звук предельной усталости от повторения одного и того же.
— Я готова подписать приказ на ещё одну группу. Возглавьте её лично, товарищ министр. Или, если возраст не позволяет, ваши дети займут это место. В первом ряду. Рядом с призраками тех, кого я уже отправила в эту мясорубку. Уверена, они будут рады такой компании.
Взгляд немигающих зелёных глаз, холодный и острый, казалось, прожигал дыру в полупрозрачных фигурах чиновников.
— А что до преобразователя... Если бы не мой, как вы изволили выразиться, «дед на пару с Беловым», вам бы не пришлось считать убытки от террористических атак возле границы СОЗ. Потому что не было бы и астрономической прибыли от портальной энергии, не так ли? Так что не читайте мне лекций о моих правах.
Она села, откинувшись на спинку кресла. Со стороны это выглядело как спокойствие, но под столом её пальцы всё ещё дрожали, разряжая остатки адреналина. Возражений не последовало. Только гул проекторов и тягостное молчание.
— Потому я настаиваю на своём, — продолжила Настя, голос её вернул себе стальной, оперативный тон. — Отдел товарища Яцевой переводится в режим лабораторных работ. Подробное исследование излучения, кристаллов Сребро и проблемы отторжения аугментаций на их основе — наш приоритет. Мой отдел займётся полевым сбором информации в СОЗ. Я не верю, что мы единственные, кто пытался пройти по ту сторону портала. Этот культ... Правдивы ли слухи о них или нет, но террористические атаки — реальны, и с ними нужно покончить.
Кольская СОЗ, «Древо Памяти»
Карина стояла неподвижно, как изваяние, под сенью Древа. Его кора была цвета запёкшейся крови, а листья — белоснежными, словно саван, отлитый из света. Очередной причудливый выверт Санитарной Зоны. Но в отличие от других аномалий, пожирающих разум и плоть, это место дарило покой. Тишина здесь была не пустой, а густой, насыщенной, обволакивающей душу, как бальзам.
Она провела длинными пальцами по узору на коре — замысловатому сплетению линий. Тот же узор, что шрамом обезобразил её грудь. Давящая мигрень, часами точившая виски, наконец отступила, позволив Карине сделать первый за сегодня полный, свободный вдох.
Голос прозвучал бесшумно, словно возник из самой тишины. Элеонора. Девушка-лиец с кожей отполированной меди и плетью белых, как лунный свет, волос. Её глаза, цвета зелёно-голубой морской волны, смотрели с безмятежным, но настороженным вниманием.
— В последнее время вы выглядите... измотанной.
— Подаренные годы берут своё, Элеонора, — ответила Карина, не оборачиваясь. Её голос был ровным, но в нём слышалась тяжёлая усталость.
Воздух снова застыл, нарушаемый лишь шепотом белых листьев. Шепотом, похожим на эхо не наступившего будущего.
— Я... принесла то, о чём вы просили, — наконец нарушила молчание лийка.
— «Прометей» не против твоих визитов? — Карина медленно повернулась к ней. Её собственные глаза, алые, как свежая кровь, встретились с взглядом Элеоноры.
— Мария и Анастасия не то что не против. Они настаивают. Кажется... для них это важно.
— Важно... — Карина позволила себе горькую, почти незримую улыбку. — Однако сами, за все эти годы, так и не нашли времени навестить старую знакомую своих предков.
— Вы знаете их обстоятельства, госпожа, — мягко, но со сталью в голосе парировала Элеонора. Защищая. Всегда защищая тех, кого когда-то растила.
— Конечно, знаю. — Взгляд Карины стал отрешенным, устремленным в прошлое. — Четыре семьи. Игатовы, Вихровы, Ковалевские, Яцевы... Вместе строили будущее, пытаясь спасти умирающий мир. Но благие намерения...
— Всего не предугадать, — тихо произнесла лийка, и в её словах прозвучала не оправданием, а констатацией вечного закона — лучшие замыслы разбиваются о скалы реальности.
Карина кивнула в сторону поселения, откуда доносились низкие, грубые, почти звериные голоса, сливавшиеся в странную, ритмичную симфонию труда.
— Пойдём, Элеонора. Они будут рады тебя видеть.
За частоколом, сплетенным из стволов, увенчанных колючими проводами под напряжением, раскинулась картина, словно сошедшая со страниц русской сказки, пропущенной через синтетический сон. Бревенчатые избы, но вместо замысловатой вязи на наличниках — пульсирующие неоновые трубки, отбрасывающие ядовито-зелёные и кислотно-синие отсветы на тёмную землю. Похожие на ритуальные тотемы столбы несли не флюгеры, а жгуты высоковольтных проводов, гудящие от передаваемой ими мощи.
В этом причудливом сплаве архаики и техномагии кипела жизнь. Мускулистые ворки с багровой кожей и приземистые, покрытые болотной чешуей греблины были поглощены работой. Один с размаху раскалывал гигантское бревно, другой ворочал бочки с провизией. А через всю улицу, несся как вихрь ещё один, взвалив на плечо тушу оленя, чьи рога были увенчаны гроздьями мерцающих зелёным светом кристаллов Сребро.
— Готовитесь к празднику? — спросила Элеонора, наблюдая, как у сложенных из грубых брёвен печей-каменок хлопочут женщины — и воркши с багровой кожей, и приземистые греблины. В воздухе витал густой, сытный запах, смешанный с дымом и сладковатым ароматом незнакомых трав.
— То, что для них — праздник, для меня ритуал выживания. — Голос Карины прозвучал ровно, но в нём слышалось отголоском древнее, всепоглощающее бремя. — Потому я и просила доставить посылку сегодня.
Они подошли к её дому, ничем не выделявшемуся среди других, кроме, пожалуй, ещё большей, вневременной тишины, что исходила от его стен. У калитки, словно ритуальный дар, стояла коробка из прочного карбона с логотипом «Прометея» — стилизованная рука, сжимающая факел.
Карина замерла, её алый взгляд утонул в символе.
— Никогда не понимала, почему Лев выбрал именно это название, — её слова прозвучали тихо, почти для себя. — Прометей даровал людям огонь. А не агонию, что пришла вместе с ним.
— Благие намерения, госпожа. Вы сами это только что сказали.
— Да... Сказала, — Карина медленно наклонилась, и её пальцы с белизной старого мрамора сомкнулись на ручках коробки. — Ты задержишься? Дети скучали по своим «урокам истории».
— Конечно, — лицо Элеоноры озарила тёплая, живая улыбка, столь контрастная на фоне вечной, застывшей грусти Карины.
— Тогда пойдём в дом. Отдохнёшь с дороги. — Карина повернулась к двери, и в её голосе, впервые за этот разговор, дрогнули нотки чего-то, напоминающего лёгкость. — И, может, снова попробуешь называть меня просто по имени. Не такая уж и большая разница у нас в возрасте.
Изморозь хрустела под каблуками, словно кости мелких тварей. Тепло, вырвавшееся из распахнутой двери, встретило их тяжёлым, почти осязаемым облаком пара.
— Я... не знаю, К-Карина, — Элеонора запнулась, с трудом преодолевая годами выстроенную дистанцию. — Ты всегда была достойна этого тона. Немногие в горниле хаоса способны выковать народ.
— Как и немногие способны вырастить из детей титанов, — парировала Карина, её пальцы отпустили ручку коробки, поставив её на грубый деревянный стол с глухим стуком.
— Я не уверена, что справилась, — в голосе лийки заплелась неподдельная, старая грусть. Она двинулась к печи, её действия были отточенными, привычными. Ритуал заваривания чая в этом доме был одним из немногих, что не изменились с тех пор, как Карина ступила на эту землю в 1990-м — чужаком, которого брат привез из Америки в подарок новой родине. Подарок, который обернулся вечным проклятием.
— Ты дала им стержень. Честь. Долг. Достоинство. — Карина говорила твёрдо, вбивая каждое слово, как гвоздь. — А то, что мир извратил эти понятия, превратив в оружие, — не твоя вина. Это вина того, кто лучше всех умеет манипулировать чистыми сердцами.
Элеонора, разливая заварку по фаянсовым чашкам — реликвиям, пережившим саму эпоху, — тихо произнесла:
— Знаю, милая. — Взгляд Карины потух, уставше скользнув по стене. Она помнила каждый год, прожитый с 1929-го, и эта тяжесть давила на веки. — Искала и я. Но после погрома в её корпорации... она растворилась. Словно её и не было.
Свисток чайника, резкий и ностальгический, разорвал тягостную паузу. Элеонора налила кипяток и поставила чашки на стол.
— Спасибо, — Карина сделала глоток, и на её губах, холодных и идеальных, как у мраморной статуи, на миг дрогнуло подобие улыбки. — Они выросли сильными. Их дороги разошлись, некоторые стали врагами... но они не сгибаются. Идут до конца. В этом — твоя заслуга.
— Людьми легко играть. Нам просто не повезло, что наш общий старый друг оказался в этом виртуозом.
— Вы всё ещё считаете, что Белов...? — Элеонора бессознательно сорвалась на «вы».
«Братец, — пронеслось в сознании Карины, холодной и острой сталью. — Мой дорогой братец, который подарил мне вечную жизнь в аду, который сжёг свой старый мир и построил на пепле этот. Гений, ставший чокнутым культистом.»
Внешне же лишь кивок. Молчаливый. Решительный. Никто не должен был знать, что американец Эдвин Блэк, известный советский учёный Эдуард Белов — её брат. Никто не должен был знать, что именно его неуёмное любопытство в 1991-м подарил ей вечную молодость и вечный голод, а миру — новый источник энергии. Эта тайна была её проклятием и щитом.
Карина отставила чашку и поднялась. В её руке, белой как мрамор и не знавшей возраста, блеснуло лезвие. Один точный взмах — и картонные печати «Прометея» были распороты. Из глубин коробки она извлекла прозрачный пакет, наполненный густой алой субстанцией. Не лекарство. Не артефакт. Еда. Единственное, что могло утолить голод, который её же брат в неё вложил.
Взгляд Карины, тёмный и бездонный, сливался цветом с содержимым.
«Ублюдок, сотворивший со мной это...»
