Дороги и волки…
Путешествие по лесным дорогам ассоциируется в современном сознании с приятной прогулкой, здоровым образом жизни, любованием природой, чем угодно, но не с опасностью для жизни.
Возможность встречи с дикими животными кажется скорее гипотетической, хотя лично я советовала бы предпринимать определенные меры безопасности. И сегодня наши леса – не городской парк. Все чаще встречи не только с лосями и лисами, хотя и они могут представлять определенную опасность, но с медведями, кабанами и рысями тоже.
Поэтому лучше не ходить по лесу поодиночке, всегда иметь при себе петарды и свисток. И вообще лучше производить во время похода как можно больше шума. Именно для этого наши предки обвешивали себя множеством шумящих украшений (например такими, как зооморфная подвеска на эмблеме нашего Клуба) и пели песни во время сбора грибов и ягод.
И все-таки, будем честны, случаи нападения диких животных на людей в наше время крайне редки. Поэтому всем известную поговорку «волков бояться – в лес не ходить» мы произносим с известной долей легкомысленности, не отдавая себе отчета в том, какую роль играли почти исчезнувшие ныне хищники еще совсем недавно.
Но давайте обратимся к свидетельствам очевидцев прошлых времен. Вот, что писал В.И.Агафонов в «Повести о былом», рассказывая о переезде семьи из села Самарово на хутор. Это было в 1929 году:
«В поле буйствовали жаворонки, беспрерывным звоном провожая нас до самого леса, леса мрачного, сырого, с волчьими логовищами в непроходимой трущобе. Издавна сюда свозили падаль, подкармливали волков — говорили, что сытые волки меньше беспокоят стада. Здесь на волков делали облавы.Мы с братом Ленькой пугливо переглядывались, разговаривали шопотом».
Поездка через лес как-то не казалась в те времена приятным атрибутом здорового образа жизни, не правда ли? Страх был вполне конкретным, впрочем, как и волки. Но, возможно, в то время еще детское сознание автора преувеличивало опасность? Фактически же на обоз никто тогда не напал…
В статье «Наваждение или действительность? (Экскурсия в с. Лыченцы)», опубликованной в газете «Русский листок» в 1901 году Г. И. Клепацкий так описывал свое возвращение из Лыченец в Переславль:
«Ровно в 12 часов ночи мы въехали в лес. (…) Лошадь начала пугливо озираться по сторонам и похрапывать. — Что это? — спросил я у ямщика, инстинктивно вынимая из бокового кармана пальто револьвер. — Волки, сударь... — отвечал он несколько испуганным голосом: — их тут в этом лесу страсть как много… (…)
А что же это у тебя в ногах, с чем ты возишься? — Это собачонка... Я её захватил на всякий случай... — Зачем? Что же она тебе поможет? — А так... Ежели, стало быть, будут сильно надоедать, выбросим её... (…) — Вот, послушайте-ка... Я насторожил уши и через несколько секунд из глубины леса до слуха моего долетел однообразный жалобный звук, сильно напоминавший вой большой дворняги. Этот вой то умолкал на минуту, то слышался отчётливее, казалось, на очень близком расстоянии.
Лошадь, несмотря на глубокий снег и массу ухабов, неслась очень быстро. Я выстрелил из револьвера в воздух, а она понеслась ещё быстрее. — Вот... вот, смотрите, барин... — вдруг быстро заговорил ямщик и, повернувшись на козлах, кнутовищем указал мне на какую-то тёмную массу, двигавшуюся между деревьев: — выстрелите, барин, ещё раз...
Расстояние, отделявшее меня от этой массы, равнялось каким-нибудь 30—40 шагам, и я, конечно, и не думал прицеливаться. Я просто в этом направлении произвёл быстро, один за другим, два выстрела, и тёмная масса опрометью бросилась в лесную чащу. Ямщик повеселел. — Ишь как утёк проклятый... А здоровый какой, шельма... — сказал он, вполне довольный, но несколько минут спустя быстро нагнулся, схватил лежавшую у него в ногах собачонку за шею, выбросил её в снег и изо всей силы ударил кнутом по лошади.
Всё это было сделано так неожиданно и быстро, что я не успел помешать этой ненужной жестокости. — Ничаво... — огрызнулся он, видимо, недовольный мною: — Кабы это ваша лошадь была, сударь, вы небось и шубу свою выбросили бы...»
Была ли, в самом деле, оправдана такая жестокость ямщика? Неужели выстрелов могло быть недостаточно, чтобы отпугнуть зверя? Неужели волки представляли такую серьезную опасность в то время?
Александр Дюма старший, путешествовавший по нашим местам в 1858-1859 годах, писал в «Из Парижа в Астарахань» о своем пребывании в селе Елпатьево: «волки здесь водятся тысячами».
И тут же предлагает очень любопытную зарисовку, демонстрирующую реалии того времени: «Конечно, волк охотится на такую живность, как косуля и заяц; с приходом зимы, в снегах, одолевает голод, и волк охотится на охотника. Несколько лет назад нагрянула такая суровая зима, что, по поговорке ― «голод гонит волка из леса», они вышли из лесов и явились в деревни напасть не только на скот, но и на жителей.
Перед лицом такого нашествия власти приняли меры. Организовали облавы и установили премию ― 5 рублей за каждый волчий хвост, который будет предъявлен. Были предъявлены 100 тысяч волчьих хвостов, и было выплачено 500 тысяч рублей ― 2,5 миллиона [франков].
Заинтересовались, справились, провели расследование и обнаружили в Москве фабрику волчьих хвостов. Из волчьей шкуры, что стоила 10 франков, делалось 15-20 волчьих хвостов, которые стоили 350-400 франков; увидели, что с учетом затрат на махинацию, барыш составлял 3,5 тысячи процентов».
Но еще более яркой картиной предстает нам охота на волков на тройке лошадей, которую описал Дюма со слов своих Петербургских друзей. Предлагаю вам, дорогие читатели, высказать свое мнение относительно того, насколько это описание могло соответствовать действительности или же является «развесистой клюквой», появление которой, к слову сказать, некоторые приписывают все тому же Дюма-старшему.
«Как и охота на медведей, охота на волков ― любимое развлечение русских; но, поскольку потомки Рюрика уважают опасность ради нее самой, они придумали охоту с двойным риском, то есть риском быть сожранными волками…
В тройку сажают трех-четырех охотников с двустволками…Правит ею кучер, в котором уверены, хотя вряд ли в мире сыщется такой кучер, на которого можно положиться. Позади веревкой или цепью, чтобы было прочнее, привязывают подсвинка. (…) Поросенок нежится в экипаже до леса, при въезде в который решено начать охоту. Там его ссаживают, и кучер пускает коней вскачь (…) Подсвинок, мало приспособленный к подобному аллюру, испускает жалобные вопли, переходящие скоро в непрерывные стенания.
На эти стенания навостряет свой нос первый волк и бросается в погоню за свиньей, за ним ― два, затем три волка, десять и 50 волков. Они грызутся из-за поросенка, бьются за право приблизиться к нему, стараясь достать его, один ― когтями, другой ― зубами. (…) Сбегаются волки с округи радиусом в три лье, и тройка оказывается преследуемой волчьим полчищем. Вот тогда-то и важно иметь хорошего кучера...(…)
Минувшей зимой князь Репнин устроил такую охоту, и она едва не стала для него последней. С двумя друзьями был он в одном из своих имений, что на степной границе: решил добыть волка или, вернее, устроить охоту на волков. (…)
Волков было около двух десятков, когда они подступили достаточно близко, чтобы начать бойню. Раздался ружейный выстрел, волк упал. Великая тревога охватила стаю, и охотникам показалось, что она уменьшилась наполовину. В самом деле, вопреки поговорке, гласящей, что волки друг друга не едят, семь-восемь оголодавших зверей поотстали, чтобы сожрать убитого. Со всех сторон в ответ неслись другие волчьи завывания, со всех сторон показались заостренные носы с глазами, горящими как карбункулы. Волки были в пределах досягаемости, и охотники открыли беглый огонь.
Но, хотя почти все выстрелы попадали в цель, вместо того, чтобы уменьшаться, стая постоянно разрасталась; вскоре она не была больше стаей, а стала полчищем, плотные ряды которого не отставали от охотников. Волчий бег был таким стремительным, что они, казалось, летели над снегом, и таким легким, что не сопровождался ни малейшим шорохом. Вал их, похожий на немой морской прилив, все время нагонял тройку и не подавался назад перед обильно кормящим его, как было, огнем трех охотников.
Они охватывали тройку сзади огромным полумесяцем, оба рога которого начали обходить лошадей. Количество волков множилось с такой быстротой, что можно было сказать, что они появлялись из-под земли. И в их появлении было что-то фантастическое. Действительно, невозможно было объяснить себе, откуда взялись среди пустыни, где за весь день с трудом увидишь двух-трех, две-три тысячи волков….
Если бы одна лошадь сейчас упала, то все было бы кончено, а кони в смятении дышали огнем и неслись невиданными скачками.
― Что ты об этом думаешь, Иван? ― спросил князь своего кучера.
― Думаю, князь, что добра здесь не жди.
― Ты чего-то боишься?
― Черти отведали крови, и чем больше вы будете стрелять, тем больше их, чертей, соберется.
― Что же ты предлагаешь?
― Если позволите, князь, то я сейчас отпущу вожжи моих лошадей.
― Ты в них уверен?
― Отвечаю за них.
― А за нас отвечаешь?
Кучер промолчал: очевидно, не хотел принимать на себя это обязательство. Он дал волю коням скакать в направлении замка [господского дома]. Бедные животные, которые итак, можно было подумать, неслись во весь опор, пришпоренные ужасом, рванули вдвое быстрей. Их отчаянная скачка буквально поглощала расстояние. Кучер еще подбадривал их пронзительным свистом, в то время как они описывали кривую, чтобы сбить один из рогов живого полумесяца. Волки потеснились, чтобы дать проскочить лошадям; охотников охватила радость…
Волки, изумленные неожиданным маневром, мгновение пребывали в нерешительности. Его хватило, чтобы тройка пронеслась версту. Когда волки бросились следом, было слишком поздно: они не могли ее догнать. Через четверть часа охотники были в виду замка. Князь был уверен, что за эти четверть часа кони пролетели более двух лье. На следующий день он объехал верхом поле битвы; обнаружились кости более двух сотен волков. Как видите, такая охота полна острых ощущений».
Не правда ли, после этого рассказа действия ямщика, бросившего волкам собачку, не кажутся такими уж неадекватными?
