Беларусь

https://t.me/zerkalo_io/36713

Беларусь г. Рогачев гом. Обл

Центр города ул Ленина

Председатель Совета Республики Наталья Кочанова посоветовала курсантам читать государственные СМИ, «чтобы узнать правду».

Напомним, на данный момент за решеткой находятся более 30 представителей белорусской медиа-сферы. Только за прошлый год в Беларуси силовики 113 раз задерживали  журналистов. В общей сложности в 2021 году работники независимых СМИ провели за решеткой 8733 дня.

https://t.me/zerkalo_chat/985275

https://www.belta.by/society/view/kochanova-kursantkam-unive...

Минчанин Игорь Сурмачевский — человек удивительный. Это настоящий белорусский романтик и далеко не миллионер. В нем объединились и реставратор, и cобиратель артефактов, создавший своей мастерской любопытную коллекцию старых белорусских икон, многие из которых сам же Игорь и восстанавливал. Мы побывали в гостях у реставратора и записали удивительную историю о том, как он спасал побитые временем и шашками иконы, как терял огромные суммы и почему бесплатно реставрирует иконы для белорусских церквей и костелов.

Бабушка Юзя, «Беломор» и чудесное спасение во время войны

— Интерес к иконам и духовности приходил в мою жизнь постепенно, и я не могу сказать, что это произошло как-то молниеносно, — заваривая чай на кухне, говорит реставратор. — Моя бабушка Юзефа жила в Фаниполе. Я у нее однажды спросил: «Как это так, всех бабушек зовут Таня и Наташа, а тебя все называют бабой Юзей?» На это она ответила: «Так повелось, что мы католики, а святой Юзеф — опекун семьи и мой небесный заступник. Но если тебе не нравится, то называй меня бабой Зоей. Как хочешь». В детстве она рассказывала мне сказки. Но не про Колобка и курочку Рябу — от нее я слышал истории из фанипольской жизни о том, как прежде жилось, и в эти рассказы она часто вплетала различные библейские сюжеты про Иисуса Христа.

Бабушка, что необычно, курила «Беломор». Во время войны умерла ее дочка — для нее это стало таким горем, что она начала курить папиросы.

Это сейчас женщины курят чуть ли не на каждом углу, а тогда подобное было крайне непопулярно и странно, тем более в деревне. Бывает, что женщины спиваются, а вот моя бабушка, скажем так, скурилась.

Остробрамская икона Божией Матери всегда была в нашем доме. Я пришел к выводу, что бабушка вместе со своей мамой привезли ее из Вильнюса, куда ходили в паломничество к Острой браме. В 1930-е при советах Новый год, как и Рождество, праздновать было нельзя. И папа рассказывал, что ночью, закрыв окна занавесками, они крепили возле этой иконы маленькую елочку, а игрушки делали из яблок, орехов, щепок в виде крестиков, перемотанных фольгой.

Кстати, во время войны эта икона спасла жизнь нашему дальнему родственнику Михалевичу. Когда немцы вступили в Фаниполь, люди вышли из домов посмотреть на них. А Михалевич был темноволосый мужчина, немного напоминал еврея. Один из военных сразу подошел к нему с автоматом, собирался поставить к забору и расстрелять. Однако к немцу сразу бросилась баба Юзефа и начала объяснять: «Это не юде! Это же католик! Он наш!» Толкнув Михалевича в бок, она сказала: «Иди быстро в дом, перекрестись перед иконой!» Упав на колени перед образом, он перекрестился, и только после этого немцы ушли со двора.

Сейчас эта икона хранится у моего 87-летнего отца. Так что она перед моими глазами присутствует на протяжении всей жизни. Повторюсь, все библейские истории я знал с детства, но тогда это воспринималось как сказка перед сном, а не что-то большее.

«Первую икону купил у одноклассника — она у него лежала в подвале»

— В детстве я собирал марки, но меня все время интересовала более серьезная тема — антиквариат и старинные вещи. Когда на глаза попадались те же старые монеты, я ощущал от них какую-то другую ауру, и они меня очень интересовали. В одной из частей телесериала «Следствие ведут ЗнаТоКи» показали коллекционера, и меня удивило, что в квартире у человека может быть настоящий музей. И тогда я подумал: а почему такого не может быть у меня?

В тот момент я уже занимался в кружке рисования, который вели художники Василий Шарангович и Михаил Ткаченко, и любил копировать картины Рубенса. В какой-то момент мне захотелось заполучить старую картину или икону. Я еще не знал, что есть подпольные рынки, где все это сбывают, и икону Матери Божией согласился мне продать одноклассник, у которого она лежала в подвале. Стоила 25 рублей. Для меня это были огромные средства, однако мама все время поддерживала во мне интерес к искусству и в итоге дала деньги. Так в моей коллекции появилась первая единица. Как я узнал позже, это была часть венчальной пары (иконы, которые дарят во время заключения брака).

В дальнейшем я учился в театрально-художественном институте, работал вместе с художником Виктором Воронкевичем, и он мне как-то сказал: «Открылся антикварный магазин напротив Художественного музея. Там нужны реставраторы, но они не знают, к кому обратиться. Давай сходим». Мы пришли, осмотрелись и заявили: «Денег нам не надо. Делаем вам три иконы, а четвертую вы нам подарите». Так работа у меня и пошла. Со временем Виктор от реставрационных дел отошел, а для меня это был кайф, мне очень нравилось. И с того момента вся моя жизнь, все мое окружение связано с иконами. Хотя поначалу про реставрацию вообще ничего не знал. Да, я мог положить левкас, чему учили в институте, но как раскрывать иконы, мне было неизвестно. Помогла и одновременно испортила мое здоровье книга Виктора Филатова «Реставрация станковой темперной живописи». Там было написано, что если нет необходимых реактивов, то их можно заменять киноклеем, с помощью которого соединяли пленку.

Мне приходилось дышать этой смесью спирта с клеем, и через три-четыре года я осознал, что у меня проблемы с легкими, и на месяц слег в больницу. Благодаря этому понял, что не нужно заниматься химией, а стоит найти хороших реставраторов, которые знают, как правильно работать с реактивами.

«Итальянцы скупили у наших антикваров очень многое»

— В том самом антикварном магазине работали ребята младше меня, но они были опытными дельцами теневого рынка и прекрасно знали, что за иконами нужно ехать в Москву, на рынок в Измайлово. Там собирались все, кто продает и собирает сакральную живопись. Иконы закупали, их привозили в Беларусь, а здесь уже продавали. К магазину приезжал автобус с итальянскими туристами, и они скупали буквально весь магазин. Среди них почитаются православные иконы, особенно с Богородицей. $100—150, которые отдавали за икону, — для них это были не деньги.

Кстати, самое интересное, что в 1992 году я реставрировал икону «Умягчение злых сердец», а потом как-то со временем оказался в музее города Турин на выставке православных икон и среди прочих увидел именно ее.

К слову, иконы, которые вы сейчас часто видите в наших храмах, еще в XVII веке не встречались в Беларуси. У нас были Матерь Божия Ченстоховская, Почаевская, Остробрамская, всевозможные Одигитрии, но не Казанская. Наши мастера больше ориентировались на западное искусство, а русские— на Византию. У нас была своя традиция, православная и католическая церкви имели свои чудодейственные иконы, которые прекрасно знали на наших землях. Кстати, самым цимесом у итальянцев считались именно белорусские иконы, написанные самобытными мастерами Ветковской школы. Икона, которую увидел в музее в Турине, принадлежит именно к этой традиции. И к 1998 году, когда итальянцы перестали сюда ездить, они вывезли к себе очень и очень многое.

Как эти предметы искусства попадали в антиквариат? Дело в том, что в Ветке когда-то жило много старообрядцев. Еще в XIX веке они крепко придерживались своих традиций, но их дети, внуки и правнуки от них отдалились, и когда в 1980-х начали возникать проблемы с деньгами, то эти иконы начали массово продавать.

Как я узнал, что это моя работа? Всегда указывал в орнаменте свои инициалы, и на этой копии они тоже были заметны.

А один раз мне попытался втюхать икону так называемый местный дилер. Люди этой профессии постоянно сидят на телефоне и пытаются скупить и перепродать предметы старины, в том числе иконы. И однажды мне позвонили по телефону: «Слушай, Игорь, тут есть такая славная икона с Георгием Победоносцем, просто супер! Все золотом прописано!» Он принес один из моих новоделов, который я хорошо знал. Увидев, я сказал: «Посмотри, тут есть инициалы „И. С.“. Продавай дальше. Она мне не нужна». Позже мне стало неинтересно заниматься копированием, и я начал реставрировать очень достойные вещи.

В середине 2000-х в Беларуси уже появились серьезные бизнесмены и свои коллекционеры, которые могли позволить себе покупать иконы XVI—XVII веков ценой в десятки тысяч долларов. Тратить такие деньги на иконы — это огромный риск, в том числе можно поплатиться здоровьем. Был у меня случай, который научил, что Москва слезам не верит.

Я мог отличить старую икону от новой, но еще не знал, как определить век создания. А это, как оказалось, колоссальная разница в цене. В итоге я ошибся. Покупал в Москве икону XVI века, а она оказалась XVII. Казалось бы, разница в сто лет, а я из-за этого потерял, считай, однокомнатную квартиру. После этого на нервной почве у меня полетела щитовидка… Но ведь не я один такой. Есть люди в России, для которых приобрести икону за $60—70 тыс. — это как открытку на почте взять. Однако даже они в такие истории тоже попадали.

«Старую икону хотели продать бандитам, но в итоге приобрел ее я»

— Как коллекционера, меня в большей степени интересует белорусская иконопись, — подчеркивает собеседник. — На меня очень сильно повлиял преподаватель театрально-художественного института, этнограф Михаил Романюк. Не помню, чтобы до него кто-то так вдохновенно рассказывал о нашей культуре и искусстве. Дилеры, которые занимались перепродажей, знали о моем интересе и целенаправленно предлагали белорусские иконы. Первыми серьезными работами в коллекции были полесские иконы XVIII—XIX веков. Это было что-то! Если русских иконописцев вдохновлял Андрей Рублев, то на полесских мастеров, создававших сияние с зигзагами, на мой взгляд, могли повлиять мастера итальянского Возрождения.

Я, когда смотрю на эти иконы, иногда думаю, что они повлияли на творчество Малевича или Кандинского. Они были не золотофонные, как русские, и некоторые батюшки относились к ним несерьезно: дескать, это же не Византия! Для них это было что-то народное и не очень понятное. Им проще было их сбыть и купить новую в «Софрино» (подмосковное предприятие, специализирующееся на производстве церковной утвари. — Прим. Onlíner). Одна полесская икона стоила $10—15, и я сумел собрать больше сотни единиц.

Да, кстати, посмотрите на огромные цветы, которые изображены на иконах. Дело в том, что наши предки-крестьяне именно так представляли рай, и на полесских иконах изображено очень много этих цветов.

Все иконы из моей коллекции когда-то были в храмах, но есть одна любопытная история. В деревне Дуброво, что под Молодечно, при костеле XVIII века находилась усыпальница последнего воеводы минского Адама Хмары. В центре храма располагалась икона Матери Божией, которую Хмара сам же пожертвовал костелу. При советах храм закрыли, и одна местная бабушка забрала эту огромную икону себе. Она долгое время пролежала на чердаке, пока ее не нашли сыновья той бабушки. Узнав, что некоторые иконы продаются за много тысяч долларов, они решили ее тоже продать.

Попытались сбыть литовцам, но не вышло, и тогда вышли на каких-то минских бандитов. Однако увидев этих братков и испугавшись, они продали ее мне за куда меньшую сумму.

Рассказ про Полоцк, Филарета и Ивана Грозного

— В моих руках была икона, которая по своей стоимости сравнима, наверное, с коттеджным поселком. Ее нынешняя цена перечеркнет все то, что есть в моей коллекции. Речь идет про икону Божией Матери Полоцкой XVI века. История такая. Более древнюю икону Матери Божией Полоцкой, привезенную Ефросинией Полоцкой в XII веке, через четыре столетия спрятали в городке Торопец от Ивана Грозного, пошедшего с походом на ВКЛ. В дальнейшем во время новгородского похода он двинулся и туда, и, чтобы икона не досталась Грозному, в Торопце написали копию. Она опять-таки через серьезного и проверенного дилера попала ко мне из Москвы. Когда я приехал к нему по делам, он сказал: «Есть икона из Торопца, которая имеет отношение к вашей истории. Нужна?» Сначала я не поверил, а когда приехал домой и почитал про нее, сразу же отзвонился. Цена уже была в два раза увеличена, но я все-таки выкупил эту икону. Она долгое время стояла в моей мастерской: решил, что останется у меня.

Но потом как-то утром ко мне в гости зашел реставратор из нашего епархиального управления. Увидев икону, он едва не оторопел от неожиданности. Он сразу понял, что это за икона, и мы пошли вместе с ним к митрополиту Филарету. Когда пришли, Филарет встретил нас в льняной рясе и расчесывал бороду. Посмотрев икону, сразу сказал: «Она должна быть у нас». Все, я ее пожертвовал православной церкви. В итоге она после реставрации оказалась в Полоцке. А потом я как-то приехал в Торопец, и мне там сказали, что местные бизнесмены ищут эту икону и готовы заплатить за нее очень и очень приличную сумму...

— В моей семье сплелись православие и католицизм. Бо́льшая часть детства прошла среди католических родственников, сам крещен в костеле, но иконы я реставрирую преимущественно православные. Для меня разорвать эти конфессии все равно что разделить мою семью. К сотрудничеству с церковью подтолкнула та самая передача иконы в Полоцк. Что-то внутри меня произошло, и я начал безвозмездно реставрировать иконы, за собственные средства в память о дедушке установил в костеле Воложина боковой алтарь… Жена теперь у меня спрашивает: «А дальше что?» Она, к слову, меня полностью поддерживает в моей работе, и если бы так не произошло, то ничего бы у нас с ней не получилось. Дальше тоже буду реставрировать и собирать иконы. Это моя жизнь, от нее уже не откажусь и менять ее точно не буду.

https://people.onliner.by/2022/02/04/istorii-ot-restavratora

http://slutsk-gorod.by/novosti/item/vsyu-smenu-rasstrelyali-...

У многих экспертов в международных отношениях есть такой подход к анализу действий государств: «все делают только то, что им выгодно». С этим трудно спорить, пока из этого утверждения не начинает цвести высоколобо-циничный, и особенно популярный в пост-СССР, вывод о том, что «вся их риторика про права человека ничего не стоит, проглотят что угодно, когда речь идет о бабках, которые они могут потерять».

Часто за этим прячется банальная склонность оценивать других по себе. Чужие идеалы сложно понять, если их не разделяешь. В какой-то момент проще перестать верить, что другой тоже способен их разделять и просто посчитать его лицемером. И поэтому действия идейного оппонента проще объяснять такими же приземленно-шкурными инстинктами и желаниями, из которых привык действовать ты сам.

Именно поэтому белорусские власти и их сторонники часто задают вопросы, в том числе, задержанным оппонентам: «А чего вам не хватало при ваших зарплатах?»

Они не могут вместить себе в картину мира мысль, что у кого-то спектр потребностей шире, чем у них. И что кроме пожрать, выпить и купить тачку, там есть и остальные уровни пирамиды Маслоу. Отсюда и вечная фиксация на «значит вам заплатили». Бесплатно бы только сумасшедший вышел на улицу, если у него полный холодильник и счет в банке, верно?

Возвращаясь в международную политику, я не склонен приписывать всем экспертам и комментаторам, которые так же объясняют поведение государств – через шкурный интерес – неспособность понять, что ценности бывают разными. Я думаю, тут скорее проблема в узком понимании, что такое прагматизм.

Вот Литва берет и блокирует поставки белорусского калия через свой порт, хотя не должна была это делать. Даже США, на санкции которых Вильнюс ссылается, не запрещали такой транзит.

Из логики экспертов, о которых я писал выше, Литва поступает непрагматично. Она принимает очень затратное для себя решение и провоцирует торговую войну, на которой потеряет еще больше. Непосредственную выгоду получит только «Уралкалий» и канадцы, конкуренты белорусов на калийном рынке, и те порты, которые их обслуживают. Это явно не Литва.

Так же, но в меньшем масштабе, ведет себя и Эстония. Ведь она не обязана была сейчас инициативно расширять санкции на белорусские нефтепродукты, но делает это после того, как журналисты выяснили, что под разрешенным товарным кодом Минск поставлял другие, запрещенные нефтепродукты. В итоге Эстония теряет транзитные доходы, и тоже ведет себя непрагматично.

Проблема такого анализа, а вернее разбрасывания ярлыками про прагматичное и непрагматичное поведение, - в очень ограниченном понимании слов «прагматичный интерес».

Бывают ситуации, когда для политиков, принимающих решения, персональные политические риски от каких-то международных сделок с токсичным партнером субъективно становятся куда более опасными, чем риски от потери доходов на этих сделках.

Проще говоря, правительства Литвы и Эстонии сочли, что продолжение работы с Минском, даже разрешенной всеми санкционными режимами, теперь стало настолько репутационно опасным, что отказ от такого вполне доходного дела превратился куда более приемлемый риск.

В этом смысле их решения не перестали быть прагматичными. Они просто включили в уравнение еще один фактор, который отказываются видеть или рассматривать всерьез некоторые комментаторы. Я бы назвал это «феноменом зашкварности».

Тут, конечно же, нет единых стандартов. Зашкварность белорусской власти и покупки у нее товаров, которые находятся формально не под санкциями, но в подсанкционных секторах, - разная для разных западных столиц. То, что зашкварно в Литве, абсолютно нормально в какой-нибудь средиземноморской стране. 

И даже это не единственная развилка. В процессе принятия решений на другой чаше весов от зашкварности какого-то режима всегда лежит относительная важность этого режима и сотрудничества с ним.

Киев может смотреть на события в Беларуси с такой же лютой злостью, как Вильнюс (пусть, и по своим причинам), но бензин и битум сами собой не появятся. В итоге приходится терпеть зашквар, покупать топливо у "пособников оккупантов", но к европейским санкциям не присоединяться.

Поэтому истина познается в балансе зашкварности и издержек от разрыва отношений.

Для некоторых стран потолка их собственной зашкварности, кажется, вообще не существует из-за того, насколько они важны для всех. Китай и его воспитательные концлагеря для уйгуров – один из примеров. Никто, или почти никто в мире, за это Пекин не пытается всерьез наказать, обрубая себе торговлю с Китаем.

Поэтому я и не говорю о какой-то борьбе морали и прагматизма. Я далек от мысли, что даже свободно избранные политики движимы лишь этическими идеалами и высокими ценностями. Просто, анализируя их поступки, надо учитывать все факторы, а не только те, что измеряются деньгами.

Любое осознанное действие на международной арене – проявление прагматичного расчета конкретных политиков в конкретный момент. Просто некоторым авторитарным режимам хватает ресурса убедить своих партнеров закрыть глаза на свою зашкварность, а некоторым – нет.

Белорусской власти в этом смысле повезло не так, как более могучим автократам или тем, у кого соседи и важные торговые партнеры разделяют их антидемократические взгляды. Хочется вести себя по-африкански, но угораздило (пусть и частично) зависеть от европейцев, у которых другое восприятие того, что такое хорошо и что такое плохо.

Мы видим, что степень зашкварности работы с Минском уже такая, что как минимум для балтийских властей становится нормальным и прагматичным наносить самим себе экономический вред, лишь бы не запачкаться в глазах своих СМИ, избирателей и политических оппонентов.

Чем дальше в лес региональной эскалации и репрессий, тем в большем числе стран весы будут склоняться именно в эту сторону – выбора наказать Минск, пусть даже ценой экономического вреда самим себе. Потому что убытки почти для всех посильны, а зашкварность – уже не совсем.

Артем Шрайбман

https://telegra.ph/Filosofskoe-Nedoocenennyj-fenomen-zashkva...