Proigrivatel

Сначала струями неощутимых запахов заструились эмоции. Интерес, нетерпение, раздражение от дискомфорта и, кажется, зуда в месте укуса какого-то кровососа. Но в первую очередь — профессиональное дружелюбие и принятие иной культуры. Затем, медленно формируясь из россыпей цветных точек, появилось изображение: наполовину торчащий из воды болотник с гладкой сиреневой кожей, длинными вислыми жгутами усов и, казалось, слезящимися глазами навыкате. Именно из-за этих глаз, из-за блестящей на них влаги, выражение лица болотника казалось каким-то виноватым.
— Смещение по оценочной шкале, — недовольно пробурчал оператор, уставившийся в дисплей сводящего пульта.

Корреспондент неопределённо угукнул и тут же вызвал из глубин сознания другие ассоциации с блестящими глазами. Высокая температура, боковой отсвет, рефлекс на рисунках в мультфильмах, взгляд младенца... Да, пожалуй, младенец подойдёт. Зрители любят, когда интервьюируют кого-то простого и наивного. Когда не приходится держать в голове, что обитатель какой-то планеты с дальнего от тебя края империи может не просто иначе воспринимать мир, но и элементарно врать.
— Есть сигнал, — одобрил его старания оператор. — Можем начинать.
— А чой-то вы там делаете? — прокряхтел болотник, переводя взгляд с одного гостя на другого. Что ж, хорошо, начинать всё равно стоит с отвлечённой беседы, поэтому можно и объяснить принцип нейроспектаклей.
— Мой коллега сейчас калибровал сигнал с моей камеры, — журналист постучал ногтём по идущему вокруг его головы ободку. — Сейчас запись того, как я воспринимаю нашу встречу, идёт в его банк данных.
— А что, по старинке уже не модно? — было трудно определить, является ли квакающий тон болотника скрипучим сам по себе или это признак ворчливого недовольства. — Пустить, там, картинку на экран. Просто картинку, без этих ваших нейро-шмейро.
— Да, не модно — хорошее слово, — журналист присел на оставленную кем-то на берегу лодку и, опёршись локтями о колени, наклонился к болотнику. — Но дело не только в этом. Империя большая, в ней постоянно происходит много чего. Обычный зритель часто не знает, какой проблеме посвящён сюжет. Но благодаря моему отношению, которое он чувствует, становится сразу понятен некоторый контекст. Это во-первых. А во-вторых, я ещё и служу как бы переводчиком. Окружение очень сильно влияет на мировоззрение. И, например, обитатель водной планеты, для которого спуск во тьму, на глубину, требует приложения усилий, будет воспринимать морально положительным что-то тёмное, что находится внизу — совсем иначе, чем горожанин, для которого хорошим и правильным кажется подъём к свету, выше уровня смога, и туда, где располагаются офисы более высокопоставленных слуг империи.
— А ты у нас, значит, такой весь беспристрастный, что тебе хоть на дно, хоть на сук? — глаза болотника недобро прищурились.
— Да нет, почему. Просто с меня снимается уже конечная реакция, а не то, чем она вызвана. Вот скажите какую-нибудь вашу местную поговорку.

Болотник медленно осмотрел сидящего перед ним журналиста, перевёл взгляд на увлечённого аппаратурой оператора и, криво ухмыльнувшись, выдал:
— Гнилого корня по стволу не увидать.
— Вот видите? Я сейчас тут с вами, вокруг нас заболоченная земля, из которой торчат деревья. Поэтому я в общих чертах понимаю, о чём вы. А ведь среди наших зрителей есть, например, обитатели стерильных станций. Им понятие гниения вообще не знакомо. Есть астроидяне, и они ни разу не видели дерева с его стволом и корнями. Вообще, считается, что у среднего гражданина империи условия жизни аналогичны всего проценту или двум от остальных имперцев.

Чувствовалось, что журналист хочет сказать что-то ещё, но тут его прервал оператор:
— Ты давай, заканчивай уже экспозицию, — буркнул он, прихопнув очередное кровососущее насекомое у себя на шее.

Услышав это, посерьёзнели, сделали официальные лица и журналист, и болотник. Профессионально прищурившись, журналист сфокусировался на торчащем из воды торсе и заговорил:
— Мы сейчас общаемся с господином Фунгрешем…
— Ты это, — тут же встрял болотник, — господином-то меня не величай. У нас тут этот, как его… Синдикативный эгалитаризм.

Было видно, что болотник Фунгреш, оставшийся в репортаже бесфамильным, выговорил умные слова с заметным напряжением, и журналист не смог подавить промелькнувшую ироничную мысль. Но тут же одёрнул себя и продолжил:
— Что ж. Фунгреш, вы живёте на планете, где сейчас идут сражения между имперскими клонлегионами и повстанцами так называемой Сороквторой пророчицы. По сути, вся поверхность планеты, будто пазл, состоит из перемежающихся зон влияния разных сторон и исчерчена изогнутыми линиями фронта. Скажите, каково это — жить в зоне боевых действий?

Болотник хмыкнул, на секунду погрузился в воду, снова вынырнул, блестя повлажневшей кожей. Похоже, макание изменило к лучшему и настроение болотника.
— Ну а чо, хорошо живётся. Получшее, чем раньше.

Глаза журналиста расширились от удивления. Но задать вопрос он не успел. Болотник продолжил сам:
— Вот ты сам говоришь, линии фронта по планете как жабычи по жабке ползают. У нас тут всё чаще легионеры стоят. А легионер — это кто? Это, дружок ты мой, человек с немаленьким жалованием, и ещё большими потребностями. Еду ему давай. Питьё давай. Выпивку и к еде, и к питью давай. Бабу давай. При том, легионеры ж всё больше просто люди. Икру оплодотворять не приучены, так что повеселятся с девками, а неприглядов своих не оставят. И за всё это они платят дукатами. Потому как если безобразить начнут, так вот как раз такие, как ты, мухами понаслетятся, да на всю… Как бишь её… Ойёйкумену раструбят, мол, защитники самих защищаемых, того… Ойёйкуминируют.

Журналист вскинул ладони в останавливающем жесте.
— Так, стоп, стоп. А как же сами боевые действия? Тут же стреляют!
— Да кто стреляет? — отмахнулся болотник. — Ты слыхал, как те сорокодвушки воюют?
— Ну-у…
— Вот то-то и оно, что «ну-у», — передразнил болотник журналиста. Исполненное его квакающим скрипучим голосом, неуверенное междометие и правда вышло глуповато-комичным. — С ними ж вместе терраформеры да агрономы бьются. Так что оно как происходит: сначала легионеры много дней ищут по чащам да трясинам, где эти ребелы залегли. Ищут безуспешно, и оттого злятся. А кто злится, тот больше тратит. Выгода, значит, получается. А найти никого не могут. Потому как агрономы своих солдат под среду изменяют. Ты вот сидишь, а может та трава, что под ногами у тебя — эт диверсант всамделишный.

Журналист дёрнулся и тем вызвал приступ квакающего хохота.
— Да сиди. Растения у них не разумные обычно. Навродь ефрейторов, — и болотник опять гоготнул своей шутке, нор добавил уже серьёзным тоном: — Но вот слыхал я, что грибницами у них как раз мозгачи служат. Шутка ль, километровую распределённую сеть раскинуть?
— Какие мозгачи? Телепаты? Так не может быть. Телепатический ген же — секрет, охраняемый имперскими службами.
— Телепаты, или нет — не скажу. Но планировщики. А насчёт, что быть не может — ты вот что подумай: женишок-то у той пророчицы из благородных. Так что, надыть думать, все эти прибамбахи генетические, за которые ты аж сам затрясся, у ребелов уже имеются.

Журналист кинул быстрый взгляд на оператора. Но тот продемонстрировал ему большой палец. Похоже, неожиданные рассуждения болотника не выбили журналиста из колеи, эмоциональный фон транслировался ровный.
— Так, ну хорошо, давайте продолжим. Вы говорите, что большую часть времени силы клонлегиона проводят в безуспешных поисках. А настоящие-то стычки бывают?
— А то! Сначала, значится, терраформеры начинают. Они на малых мощностях погодой управляют, так что для начала поднимается буря. Туманом всё заволокает. А буря — это что? — Болотник сделал приглашающий жест, но журналист лишь пожал плечами. — Буря — это рыба, — назидательно сообщил болотник. — А в тех частях планеты, что позасушливее, — это ещё и влага. В общем, сплошная польза.
— И во время бури повстанцы нападают, так?
— Так да не так. На рожон они больше не лезут. У них нынче в отрядах оборотни. Могут кем хошь прикинуться. Утащат легионера в тумане, сожрут ему лицо с мозгом, да и прикинутся съеденным. И лик его, и память уже имеют. Так что и разведка заодно. И привычки все. Навроде этой твоей кондыбели, — болотник мотнул головой в сторону аппаратуры. Так что диверсантом их вообще любой может оказаться. Да хоть я.

Журналист неуверенно улыбнулся.
— Опять шутите, да? Как с травой тогда?

Однако теперь лицо болотника осталось серьёзным.
— Да нет, цензор. В этот раз не шучу. Я ж тебя, цензор, сразу узнал…
В ту же секунду прикидывавшийся оператором технорыцарь, приставленный к цензору телохранителем, вскочил и направил на болотника реактивный пистоль. Но тот продолжал говорить спокойно.
— Мы с тобой на синей луне встречались. Ты тогда нам в плен сдался. Не узнал? Ну это понятное дело. Мне с той поры гены раза три перепрошивали, чтоб под разный ландшафт адаптировать. И ты это, скажи своей шавке, чтоб опустил пукало. Вас обоих уже достаточно покусали, чтоб нашпиговать управляемым вирусом. Мне подумать достаточно, чтоб вам мозги отключить.

Журналист тоже изменился. На смену простоватому интелигенту пришёл спокойный профессионал. Он кивнул телохранителю, и тот опустил пистоль.
— Да, Фунгреш, не узнал. Тебя так называть-то можно?
— Да называй, чё бы нет.

Казалось, болотник хотел продолжить, но бывший журналист заговорил сам.
— Не узнал. Но надеялся на встречу. Я ж тут опять ради вас.
— И что за весть принёс? Согласна империя на мир с нами?

Цензор молча смотрел на собеседника.
— Понятно, — болотник вздохнул. — Ну а зачем ты тут тогда?
— Затем, чтобы, когда начнётся эвакуация планеты, затесаться к вам и отбыть в рядах повстанцев.
— Затесаться? Ты? — болотник иронично хмыкнул. Но вдруг посерьёзнел. — Стой. Что ещё за эвакуация? С чего вдруг?

Именно в этот момент вдалеке раздался приглушённый расстоянием хлопок. Массивное тело входило из космоса в атмосферу планеты, тормозя о её верхние слои. Цензор поднял взгляд и указал на огромный даже с такого расстояния силуэт. Болотник обернулся, и глаза его расширились от удивления и страха.
— Это что?
— Это, мой друг, десантная баржа имперской гвардии. Вы привлекли внимание, но договариваться с вами никто не собирается, — цензор выдержал паузу. — Кроме меня.

Болотник снова повернулся к нему. Ещё недавно хозяин положения, контролирующий всё окружение, в которое заманил вражеского шпиона, — теперь он, несмотря на грузное тело, выглядел испуганным мальчишкой.
— Гвардия? Десантная гвардия против нас?
— Да. И ещё полк технолегиона.
— И что же нам делать?
— Я же сказал. Готовьте эвакуацию. Я полечу с вами.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

Парламент Сердца Империи бурлил. Каждый из представителей, словно мелкий клерк, был заперт в крошечном отсеке, ограниченном видимыми лишь ему виртуальными экранами. Бешеный поток информации: котировки, прогнозы, статистика — вливались в отверстия их голов, перерабатывались организмами и исторгались наружу указаниями и распоряжениями. Министры распределяли нагрузку и имеющиеся ресурсы. Депутаты заключали, разрывали и нарушали по десятку соглашений в минуту.

Сейчас они, привыкшие считать себя лучшими из людей, не были людьми вовсе. Лишь клетки, нейроны огромного организма империи. Соревнующиеся в том, кто быстрее успеет возбудиться от определённого стимула и заглушить соседей, чтобы продавить именно свою модель поведения. Глупые, алчные, коррумпированные каждый в отдельности — действуя друг против друга, они невероятным образом выдавали статистически очень приемлемые результаты.

Всё изменилось в одно мгновение. Личные экраны погасли. Представители ещё секунду пытались вернуть исчезнувший интерфейс управления империей. И все замерли, когда в воздухе разлился густой, проникающий в кости, звук гонга. Лица, одежда, позы — всё изменилось во мгновение ока. Те, кто только что были логическими элементами в очень сложном и расточительном процессоре, вдруг стали чиновниками. Придворными, допущенными лицезреть императора.

Покинув личные тюрьмы виртуального опен-спейса, они оказались заперты в гораздо более тесных рамках традиций. Долгополые одеяния, высокие причёски, переплетённые с причудливыми шляпами, обозначавшими статус носителя, строго предписанные позы движения, места в общем строе... Парламент замер. Люди складывались в сложный узор, ожидая появления правителя империи.

И вот он появился. Огромная фигура, составленная из светящихся точек, возникла в центре агоры. Парламент склонился в поклоне, словно единый организм. Впрочем, сейчас так и было. Чтобы не ошибиться ни в едином движении, люди отдали управление своими телами протокольному разуму агоры. И сейчас именно он отвечал за достойное поведение собравшихся.

Император молчал. Парламент чувствовал на себе его взгляд. Каждый чиновник, несмотря на то, что не смел прервать поклон и посмотреть на императора, понимал: сейчас правитель смотрит именно на него. Понимал: император видит и знает все те прегрешения, что чиновник совершил прямо сейчас, управляя вверенной ему частью жизни империи. Видит и знает обо всех нарушениях морали, мешающей чиновнику быть достойным мужем. Видит, знает и взвешивает. Каждый чиновник знал: император милостив, но у его милосердия есть предел. И потому чиновники были в ужасе, проживая эту невероятно долгую паузу, растянувшуюся на минуту.

— Я вижу, вы упорно трудитесь, — зазвучал голос императора, и парламент облегчённо выдохнул. Сегодня не будет приговоров. Сегодня будет явлена воля правителя. Новая работа? Но работа не страшна, когда ты пережил возможную казнь. Император же продолжал: — И потому не стану затягивать. Империя столкнулась с проблемой. Совет павших предтеч решил, что искать выход из ситуации требуется живым умам.

На глазах почти всех чиновников возникла белесая пелена. Они нырнули в чертоги разума, чтобы в точности записать речь правителя и те решения, что будут приняты.

— Заточённая звезда — главный источник энергии для всей Империи — вскоре взорвётся в сверхновую, — продолжил Император.

Перед разумами Парламента возник образ медленно вращающейся тёмной сферы Дайсона — огромной скорлупы, пожиравшей весь свет одного из солнц, и потому выглядящей для подлетающих путешественников как огромная сфера тьмы, пожирающая далёкие точки звёзд. Пожирающая сам космос.
— Прогнозы говорят, что Заточённая звезда взорвётся не позднее, чем через тысячу стандартных лет.

Разумы Парламента, привыкшие перенаправлять стремительно несущиеся потоки символов, реагировать на изменение котировок — в общем, работать лишь с сиюминутными стимулами — столкнулись с вечностью. С планированием на срок, когда из всех собравшихся, возможно, жив будет только император. Да и то только потому, что со смертью физического тела разум императора включался в Совет павших предтеч — роевый разум всех былых правителей империи и их избранных советников. Именно для поддержания работы этого титанического сверхсознания было создано Сердце Империи — столичная планета, фактически являющаяся огромным сервером. Именно поэтому в Сердце Империи заседал парламент. Неиспользованных крох вычислительной мощности, создаваемых здесь, хватало, чтобы поддерживать и работу зала собраний, и все чертоги разумов чиновников.

Правитель умолк, давая чиновникам время осознать новый масштаб, в котором им предстояло работать. И, ощутив замешательство, заговорил вновь, давая опору. Указывая направление мысли.
— Возможно, нынешняя оболочка заточённой звезды выдержит её превращение в сверхновую. Возможно, мы сможем использовать взрыв для получения редких элементов. Но для энергетической отрасли это станет невосполнимым ударом.

Тишина длилась лишь мгновение. Но вот разумы парламента отреагировали на расставленные в речи эмоциональные крючки. Тут и там начали вспыхивать ментальные возгласы, проносящиеся по сознанию всего Парламента. «Укрепить оболочку», «Построить новый звёздный реактор», «Нет, лучше два!», «Обложить колонии налогом на энергию».

Император ждал, пока прозвучат все очевидные первые мысли. И лишь когда мозговой шторм утих, уточнил техническое задание.
— Недостаточно просто найти решение проблемы. С этим справится любой кризис-планировщик. И ради этого мы не стали бы отрывать вас от вашей, — это слово император выделил тоном, — работы. Но нам нужно решение людей. Основанное и на предвидении, и на знании эмоций. Империя — сложный организм. И, как всякий высокоорганизованный организм, однажды она умрёт. Я не желаю, чтобы это случилось в моё правление. И потому напомню, живёт империя лишь до тех пор, пока поражает умы своих подданных. Лишь пока и министр в этом зале, и шахтёр в дальней колонии понимает, что ему недоступны те решения, которые принимаем мы, пока он испытывает трепет от масштабности деяний империи — мы будем существовать. И потому мы не можем просто построить ещё одну Запечатанную звезду. Не должны делать ничего, что граждане империи уже видели и могут себе представить. Нам необходимо что-то новое. Для этого мне нужны ваши, живые, умы.

В этот раз тишина длилась гораздо дольше. Чиновники были ошарашены масштабностью проекта, за который им предстояло взяться. Тут и там начинало разгораться сияние формирующейся мысли, но нигде оно не принимало законченную форму. И вдруг в зале раздался звук голоса. Не ментальное сообщение, не разделённое воспоминание и не блик в мессенджере, которым здесь пользовались почти все. Звук сразу показал, что несмотря на вечный ментальный гвалт, Парламент работал в гробовой тишине.
— О повелитель планет, быть может, стоит оставить позади тех граждан, что должны благоговеть, узнавая о делах Империи?

Люди, повинуясь своим инстинктам, повернулись к источнику внезапного звука. И лишь спустя мгновение те, кто были слишком далеко, скользнули из своих органических тел и подключились к визорам зала собраний, чтобы увидеть того, кто говорил. Сотни человек взглядом сошлись на магистре ордена цензоров. Повернулась к нему и фигура императора.
— Поясни свою мысль, — потребовал он. — Ты хочешь, чтобы империя отреклась от своих граждан? Ты забыл, что империя — и есть граждане?
— Именно это хотел сказать и я, о повелитель планет. Империя вечно меняется, изменяя саму вселенную. Но её кирпичики, граждане, остаются почти такими же, как те, кто вышел с Первой планеты. Кто-то добавил в своё тело хром, кто-то вступил в симбиоз с новыми органами или сам стал органом сообщества. Но мы всё ещё люди. Нуждающиеся в еде и сне. И в энергии. Всё, что мы делаем, требует энергии. И именно поэтому истощение важного источника становится проблемой. Но как говорил триста пятый правитель, со сменой точки зрения любая проблема может оказаться преимуществом.

На долю секунды лицо фигуры императора изменилось. Из сонма ушедших правителей всплыл тот самый триста пятый император. Важно кивнув, он снова уступил голографическое тело нынешнему правителю.
— Продолжай, — позволил он.

Магистр ордена кивнул и, вскинув руки, раскрыл перед собой несколько информационных экранов.
— В третьем рукаве Ориона сейчас происходит мелкое восстание колоний. Они называют себя последователями пророчицы Сороквторой, — один из экранов подсветился, показывая звёздную карту с отмеченными боевыми фронтами. — Несмотря на то, что подавление восстания пока идёт только за счёт клон-легионеров, силы бунтарей истощаются. И они предложили одному из моих людей условия перемирия. Они просят позволить им забрать себе не приспособленные для жизни людей планеты.

Фигура императора нахмурилась.
— Я начинаю вспоминать. Это тот бунт, к которому примкнули творцы биосферы. И они изменяют свой народ, чтобы получить преимущество в боях. Но при чём тут это?
— Тысячелетие — это очень долгий срок для управляемой эволюции. За это время они, я почти уверен в этом, смогут найти решение для любой проблемы, которую мы им поставим.
— И какова же будет эта проблема?
— Они должны будут научиться жить без внешней энергии. Выдавим их туда, где жизнь не просто тяжела, а невозможна: в открытый космос. Закроем для них дорогу на любую планету. Вынудим приспосабливаться к тьме и холоду. А когда они с этим справятся, воспользуемся их изобретениями. Изменим граждан империи. И, снизив потребность населения в энергии, будем использовать то, что получаем из иных источников. Этого хватит с избытком.

Чиновники переваривали предложение не дольше миллисекунды. Зал тут же наполнился гвалтом. Кто-то, по примеру магистра ордена, кричал голосом, но большинство слали в общий канал сообщения. В умах чиновников покраснело от восклицательных знаков, означавших срочность сообщений. Но тишина наступила мгновенно, стоило фигуре императора сделать жест рукой.
— Не просто так мы сохраняем чистоту расы людей. Не просто так несём внешность нашего вида сквозь тысячелетия и парсеки. Общность формы делает нас едиными. Мы можем говорить на разных языках и верить в разные мифы, но в любом конце империи гражданин сразу отличит другого гражданина, просто взглянув на него.

Император немного помолчал. Чиновники уже было начали понижать рейтинг своих взаимоотношений с магистром ордена. Но вдруг правитель продолжил:
— Однако, у твоего предложения есть потенциал. Оно скорее всего не сработает, но тогда мы лишь избавимся от бунтовщиков, порочащих людскую породу. Если же оно преуспеет, мы получим интересный инструмент. Что тебе нужно для осуществления этого проекта?

Магистр лихорадочно перетасовал висящие перед ним документы.
— Подавляющее военное превосходство над повстанцами. Полагаю, должно хватить двух полков гвардейского десанта. И ещё один технолегион.
— Ты получишь необходимое. А теперь возвращаемся к задаче. Я жду новых идей.

Парламент вновь затих. Но магистр ордена этого уже не знал. Сознание его отправилось исполнять распоряжение.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

— «Единорог» вернулся! — завопил чумазый оборвыш, и вмиг вся игравшая в ножички стайка встрепенулась, помчалась на пристань, мелькая черными пятками.
А как же не сорваться с места, если входит в порт всеми любимый корабль, наверняка нагруженный доверху заморскими диковинками? А главное — отцы у некоторых ребятишек на этом корабле плавают, так что им особая радость. Будет сегодня город гудеть, а громче всего — таверна.
«Черный единорог», раздвигая бортами волны, как высокие травы угольно-глянцевым телом раздвигает конь, к пристани шел, горделиво неся мачты. Носовая фигура, венчавшая его форштевень, хорошо известна была среди горожан, не только припортовый народ наслышан был о работе неизвестного мастера. Заведя руки за спину, девушка гордо вскинула подбородок, и однорогий шлем венчал ее чело. И не черной она была, как борта корабля, а сливочно-белой, радостной, весенней, и не трескалась, не тускнела от времени. Говорили, редкое, заморское дерево использовал мастер, и диковинным лаком покрыл фигуру, только ему известным составом. И захочешь повторить — не выйдет.

На пристань народ торопится, оживленный. Тут и бойкие женушки, и девицы с томными глазами, и вышагивают почтенные отцы семейства.
А вот слышится щебет малышни, и бегут дети за кем-то взрослым, как барашки пены за кораблем. Сразу ясно — это, покачивая юбками, в крахмальном чепце и с корзинкой идет по улочке Агнета-голубятница, ребячья радость.

Уже не то чтобы молоденькая, Агнета еще вполне привлекала взоры женихов — румяная, округлая, эдакое яблочко наливное. Даже третий сын бургомистра одно время поглядывал в ее сторону, рано овдовев, а детей не нажив. Но Агнета, как то ни удивляло всех окрестных кумушек, не спешила замуж. Собственного уютного гнездышка не создавала; помогала по хозяйству старому Матиасу-часовщику, разводила герани да кормила голубей.
Откуда появилась в городе Агнета-голубятница, даже местные сплетницы-кумушки не прознали, но шептались, что отец ее или дед был корабельных дел мастер. Не скрыть было, что знает она толк в кораблях. Одни уверяли, от холеры вся ее семья перемерла, потому и очутилась Агнета в этом порту, другие — что отец разорился и спился, оставив дочку одну с долгами, и пришлось ей покинуть родные места, здесь поселиться. Так или иначе, разное болтали, но за десять лет плохого слова о Голубятнице горожане сказать не могли.
Что до голубей, то их в городе скорее любили, особенно когда те не гадили на подоконники и на развешанное для просушки белье. А у Агнеты не птицы были, а загляденье — не просто пестрые или даже белые, а с хвостами курчавыми, диковинными хохлами, перьями на грудке на манер ожерелий. Портовые мальчишки повторяли на разные голоса, будто в ясную на окна Агнеты садятся белые голуби, в дождь — сизо-серые в крапинку, а к суровой непогоде слетаются темно-дымчатые, едва ли не смоляные.
— Чем тебе голуби настолько к душе? — спрашивали ее.
— Голуби — это дом, как чайки — море, — отвечала Агнета.

Ничем себя не украшала Агнета — ни янтарными бусами, ни букетиками цветов, только на шее сияла-белела штучка вроде камеи с изображением единорога. Шутили — мол, у нас в порту черный, что ж ты белого носишь? Смеялась. Никогда не снимала.
И к прибытию корабля не наряжалась, только светилась вся. Смотрела, как спускается по сходням на берег подтянуто-ладный капитан Михаэль с неизменной трубкой во рту, и пристань ему рукоплещет.
— Привет, красавица, — говорил капитан, видя в толпе Агнету. Больше ни слова не обронит, но и так ясно: вскоре обязательно наведается к старому Матиасу в его домик, сплошь завешанный циферблатами, долго-долго будет рассказывать о дальнем странствии. А тут и милая соседка ненароком окажется, и тоже послушает, варенья принесет яблочного и грушевого, старику и капитану к чаю. Не все же пить Михаэлю ром!

Когда Агнета с пристани возвращалась, уже одна, без ребячьей свиты, возле рынка встретил ее один из несостоявшихся женихов. Суконщик богатый, нестарый, только пузо далеко впереди носа.
— Ты бы хоть поглядела поласковей, — вздохнул суконщик. — У тебя ж богатства-то – всего одна камея! Мрамор, небось?
— Дерево, — равнодушно ответила Агнета, уворачиваясь от руки суконщика, которую тот протянул якобы в попытке дотянуться до камеи и рассмотреть ее.
— Да неужто? А с виду не скажешь…
— Отстань, господин хороший! — усмехнувшись, женщина отступила на шаг, весело поблескивали ее глаза, но корзинку рука перехватила понадежней — если что, меж собой и ухажером воздвигнуть, а то и в лоб ему дать.
— Суровая больно, — огрызнулся суконщик, смущенно косясь через плечо — не видел ли кто, не растреплют ли по всему городу. Этой-то востроглазой смех один, а он — человек почтенный.

Про такие встречи Агнета со смехом рассказывала часовщику, разливая по чашкам ароматный, «Единорогом» привезенный чай.
— И пошел, бедолага отвергнутый… Ох, надолго ли хватит его? Завтра еще будет стороной обходить, а послезавтра не украшение, так узор на юбке полезет разглядывать!
— Баловство одно… Вот вышла бы ты замуж за капитана, — ворчал Матиас. — Он еще огого! И сам на тебя поглядывает…
— У него есть куда большая любовь, чем я, — смеялась Агнета. — Корабль. Да оно и к лучшему, дядюшка. Не гожусь я в жены даже капитану.

Капитана звали Михаэль Оборванец. Уважительно звали, даже любовно, памятуя о том, как тридцать весен назад босоногий мальчишка без роду, без племени пробился в юнги, со временем стал помощником штурмана, а после дошел и до капитана.
«Единорог» и впрямь был смыслом всей его жизни, десять лет водил Михаэль его по морям-океанам, получив с благословением от хозяина корабля. Не здесь строили корабль, и почему хозяин, уроженец иного города, приписал его к этому порту, не знал даже капитан Михаэль. И гадать не собирался, радуясь, что корабль всего города любимец, не только его одного.
Черный, быстроходный, под белыми парусами, «Единорог» возил солнечные ткани и пряности, эбеновое дерево, кофе, диковинных птиц для клеток богатых дам, страусиные перья для их щегольских нарядов.

Но как бывает на море — ясно, разве что висит у горизонта одинокая тучка, и вдруг ураган налетает, — так и здесь вышло.
Прежний владелец «Единорога» то ли разорился, то ли вовсе умер. Хозяином корабля стал мейстер Ван Янсен, недавно прибывший в город делец. Он капитана велел рассчитать, без личной встречи даже, не посмотрев ни на какие заслуги, ничьего заступничества не слушая. Не по нраву пришелся ему Михаэль.
— Да я же… и через экватор, и во льды, и через Саргассово море! — кипятился он за дубовым столом у Матиаса день и другой. Потом нарядился по всей форме, направился к Ван Янсену, неся на челе все свои подвиги, а в глазах громы и молнии.
Новый хозяин корабля и слушать его не стал.
Сразу от двери облил ледяным холодом и указал на порог.
Теперь Михаэль, неожиданно присмиревший, или сидел в кабаке, или бродил по пристани, растерянно разглядывая уже чужой корабль. Встречные здоровались и тут же отводили глаза.

За днями летели дни. Михаэль пил все крепче, и все больше теряло задоринку прозвище Оборванец. Бывший капитан оброс, волосы висели нечесаными клоками, под глазами появились и потемнели мешки, походка из развалистой по-морски, упругой стала неуверенно-скользящей.
— Да плюнь, капитан! Найди себе другого хозяина, другой корабль! — в сердцах увещевал Матиас.
— Не могу. Он мне сердце рогом своим, как бабочку булавкой пришпилил.
Горожане сперва сочувствовали, потом занялись своими делами. Все реже заговаривали с Михаэлем. Толку с него теперь?

Матиас, ежедневно привечая у себя Голубятницу, снова завел старую песню — мол, ты, птичница, приголубь человека, совсем потерялся! Тебя-то послушает, а более никому и не нужен, даром что весь город им гордился.
— Да не могу, дядюшка! — в отчаянии сказала Агнета. — Я кораблю и морю принадлежу.
— Да что с тобой говорить, всякая дурь на уме, — в сердцах махнул рукой часовщик. — Кокетство да глазки… Одно слово, бабы!
Больше таких разговоров не заводил.

Последний раз Михаэля видел малолетний сын булочника: Оборванец отвязывал от колышка на краю пристани лодку, смутно ругаясь, и никого не видя вокруг себя. Уж куда он собрался плыть, неведомо было, может, что по пьяни удумал. Мальчишка, помня ребячью примету о голубях, заикнулся было — у Агнеты, мол, сегодня на окно целая туча темных слетелась! — но Михаэль только цыкнул на мальца. Заткнись, мол, сухопутный щенок, небо видишь, какое ясное?
Так и уплыл, никем другим не замеченный, в сутолоке чужой, а через пару часов нагрянул шквал, накрыл город.

За упокой капитана пили долго, со вкусом. Не вечер и не два собирались в портовой таверне моряки, доковые рабочие и сочувствующие. Трактирщик хорошо заработал, порой думал — хорошо бы такие капитаны помирали почаще. После себя одергивал и тоже грустил.
А потом у посетителей появился другой повод собраться и выпить.
Город облетел слух, что новый хозяин «Единорога» велел убрать с носа корабля фигуру девушки. Мол, так и сказал, поморщившись — «Уберите эту дуру!». Вскоре и впрямь на пристань явились рабочие, снимать скульптуру. Вроде бы, говорили, Ван Янсен выписал взамен ее какую-то диковинную химеру.
И вправду выписал, две недели спустя ее привезли и установили — лупоглазую, красно-золотую, всю в чешуе и блеске. Прежнюю, деву в шлеме, бросили в доке. Жалко, а куда ее? Не гостиную же украшать. Не для того назначена.
Стыдно портовым было мимо ходить, сперва глаза отводили, вскоре привыкли. Мало ли валяется всякого.
Вот как статую сняли да бросили, впервые почтенные горожане увидели Голубятницу в гневе.
— Да пропадите вы пропадом! — будто бы сказала Агнета, невесть к кому обращаясь, сорвала с шеи неизменное украшение и швырнула в море. Ее, в отличие от Оборванца, в тот день видели многие, но тоже никто не смог сказать, куда она делась потом, даже Матиас только руками разводил. Все, нет Голубятницы. Бросила его заботливая Агнета, почитай, внучка.
Камею не нашли, разумеется, но сын булочника, когда вырос, все вспоминал, как однажды довелось ее поразглядывать, и была она точь-в-точь как носовая скульптура «Единорога», из того же материала. Такая же сливочная, сочно-сияющая. А сама скульптура валялась под дождем и ветром, пока ее не сожгли.
Что до обновленного корабля, то он из первого же рейда в порт не вернулся, и больше никто о нем не слышал, как и о капитане Михаэле. Так что город потерял сразу многих — команда на «Единороге» была немаленькая.
Голуби-то остались, но простые, сизо-пестрые. Кудрявых, с перышками-венцами, со смоляным или белым оперением дети еще долго искали-высматривали, да понапрасну. А взрослым других забот хватало. Такие дела.

Автор: Светлана Дильдина
Оригинальная публикация ВК

Часовая стрелка давно пересекла границу полуночи. Из раскрытых окон бара «Красная дверь» лился мягкий свет, над переулком плыли минорные звуки фортепьяно. Бармен протирал стаканы за стойкой, изредка поглядывая на двух засидевшихся посетителей.

Первый из них, молодой человек в дешёвом костюме в полоску, являл собой типичного представителя той дерзкой и неугомонной братии, что днём тянет лямку продавца, банковского клерка или коммивояжёра, а по ночам штурмует Парнас, мечтая о славе властителя дум. Проще говоря, этот молодой человек, яростно грызущий карандаш над чистым разворотом блокнота, был начинающим писателем. О, юность! Сколько бессонных ночей, сколько выкуренных сигарет и чашек кофе были принесены в жертву неуловимому вдохновению! Сколько безвинных блокнотов и карандашей пали в битве за благосклонность Музы!

Второй, рыжий здоровяк в рубашке и засаленном жилете, дремал за барной стойкой, подпирая подбородок мощным кулаком, несомненно, сокрушившим немало челюстей и скул.

– Шёл бы ты домой, Бобби, – обратился к нему бармен.

Вместо ответа здоровяк с грохотом уронил подбородок на стойку. Удар пробудил его ото сна, и он громогласно воскликнул:

– Будь ты проклят, Брайан О’Мэлли!

– Бобби, в последний раз тебя предупреждаю! Если ты снова начнёшь буянить, я вызову полицию. Так что иди-ка домой, пока ещё способен стоять на ногах.

Почуяв драму, юный писатель встрепенулся, подобрался, словно гончая, идущая по следу, отставил в сторону остывший кофе и подсел к Бобби.

– Двойной виски с содовой мне и этому джентльмену!

Бармен неодобрительно покачал головой, но выполнил заказ.

– Спасибо, – просипел Бобби. – Ты, верно, хочешь услышать историю про Брайана? Ну что ж, сынок, приготовься, это долгий разговор.

Изрядно хватив виски, он начал свой рассказ:

– Всё началось давным-давно. Мы с моим дружком Брайаном покинули отчий край ради лучшей жизни в Новом Свете и высадились на берег в Бостоне. Брайан был ловок, умён, хорош собой – почти как ваш покорный слуга! – и невероятно везуч. А ещё в нём, несмотря на немалую примесь испанской крови, жил дух настоящего ирландца. Эрин го бра! – он стукнул кулаком по стойке так, что задребезжали бутылки на полках. – Дела у нас быстро пошли на лад, всякая собака в Дорчестере знала, что с О’Коннором и О’Мэлли лучше не шутить. Нас боялись даже итальяшки, дьявол их раздери. Ещё немного – и мы стали бы грозой всего Бостона, но однажды между нами пробежала чёрная кошка.

Её звали Миллисент Дигнам, ей было восемнадцать, и была она чудо как хороша. Чёрные кудри, дивные испанские глаза, талия тонкая, как молодое деревце. Её отец держал бакалейную лавку, а она работала за кассой. Как-то раз я заметил, что Брайан слишком часто туда заходит, решил наведаться лично – и пропал. Конечно, мы хорохорились перед ней, как бойцовые петухи, но девица была себе на уме и никому не отдавала предпочтения. За моей спиной она любезничала с Брайаном, а в его отсутствие весьма мило улыбалась мне. Папаша Дигнам смотрел на это сквозь пальцы – знакомство с нами было неплохой защитой ото всех, кто захотел бы наложить лапу на его кубышку.

Итак, время шло, Милли всё так же хлопала своими прелестными глазками, а мы, как дурни, верили её обещаниям. Наконец, мне надоело жить надеждами, и я решил поговорить с ней начистоту. Само собой, навёл лоска: чисто побрился, надел лучший костюм, купил букет свежайших фиалок – и прямиком к моей милой.

– Крошка, – сказал я, – мои рука и сердце принадлежат тебе. А ты знаешь, во всём Бостоне нет другого такого горячего сердца и такой твёрдой руки! Одно твоё слово – и экипаж умчит нас в Брайтон, а уж там мой знакомый священник мигом нас обвенчает!

Она ответила:

– Робби, мой милый (да, она называла меня Робби), но как же родительское благословение? Папе нельзя волноваться, у него нервы!

Такая уж она была, моя Милли – чистый ангел.

– Верь мне, дорогая, я всё улажу, – пообещал я и вышел прочь.

Старика Дигнама я обнаружил возле почтамта.

– А, Роберт, сынок, у тебя ко мне какое-то дело?
– Да, – без обиняков выложил я, – я пришёл просить руки вашей дочери, несравненной Миллисент.

Дигнам всплеснул руками:

– Вот незадача! Да ведь я только сегодня утром дал отцовское благословение другому достойному молодому человеку!
– И кто же, – спросил я, чувствуя, как кровь закипает в жилах, – этот счастливчик? Мы знакомы?
– О, разумеется, – лучезарно улыбнулся Дигнам, – это твой друг, Брайан О’Мэлли.

Я был вне себя. Новость поразила меня, как меткий выстрел, как нож в печень, как удар грома!

Бобби закашлялся и залпом прикончил остатки виски.

– Так вот, – продолжил он, – узнав, что Брайан подложил мне эдакую свинью, я пришёл в бешенство. Мне захотелось с ним расквитаться, и я без промедлений направился к квартирке, которую он тогда занимал. Мерзавец был у себя. Чистенький, напомаженный.

– Привет, Бобби, – сказал он.

Привет, Бобби! И этого человека я называл своим другом! Нет, это была подлинная змея в людском обличье! Один бог знает, чего мне стоило тогда сохранить самообладание.

– Как раз собирался тебя искать.
– Для чего же это? – спросил я.
– Да вот, хотел сказать, что не смогу больше заниматься нашими делишками.

От удивления у меня аж глаза на лоб полезли.

– Это ещё почему?
– А я, представь себе, Бобби, сегодня женюсь, – как ни в чём ни бывало заявил он, – на весьма благонравной особе. Ей такие дела не по нутру.
– Кому это повезло? – как можно равнодушнее поинтересовался я.
– О, это мне повезло! – просиял он, приглаживая кудри. – Милли наконец-то согласилась на моё предложение, и её отец оказался не против!
– А известно ли тебе, негодяй, что я точно так же просил руки Миллисент, и она тоже была согласна? – тут уж я не удержался и взревел так, что стены задрожали.
– Ну так, – слегка побледнел Брайан, – я первый. Ранняя пташка, как говорится…
– Ну уж дудки! Тебе это просто так с рук не сойдёт! Я требую, – я запамятовал, как же это называется, но почти сразу вспомнил, – я требую сатисфакции!
– Что ж, давай! – выпалил Брайан. – Когда тебе будет угодно?
– Немедленно! Но выбор оружия, так и быть, оставляю за тобой!

Не мешкая ни минуты, мы взяли пистолеты, патроны и отправились на ближайший из пустырей, которыми в те годы изобиловал Бостон. Решили обойтись без секундантов – к чему лишние хлопоты! Признаюсь, руки у меня дрожали, но не от страха, а лишь от ярости, а вот Брайан был белее мела, хоть в его глазах и полыхал жгучий огонь. Условились стреляться с десяти шагов. Взвели курки и начали расходиться, Брайан считал:

– Один, два, три, четыре…

На слове «десять» я резко развернулся и встретился взглядом с Брайаном. В одно мгновение в моей памяти пролетела вся история нашей дружбы: со дня знакомства до сегодняшнего утра. Я вскинул руку – всего на дюйм выше, чем было нужно – и выстрелил. Брайан не остался в долгу. Стая голубей взвилась над пустырём, напуганная грохотом, а мы, опустив стволы, застыли друг напротив друга.

Он опомнился первым:

– Раз уж наша дуэль не удалась, предлагаю разойтись и больше не вспоминать про этот случай. Как видишь, сама фортуна нас рассудила: я всегда был её любимчиком.

Я сразу же пожалел о том, что пощадил его. Злые слова сорвались с языка:

– Фортуна, говоришь? Куда же подевалась твоя хвалёная меткость? А может, её и не было никогда?

– Ты что, намекаешь, что я промазал? – рассердился Брайан. – Да я никогда не промахиваюсь!

Мы вцепились друг в друга и покатились по бурьяну. Помнится, я разбил ему нос, а Брайан поставил мне фонарь под глазом…

Бобби икнул, и в это мгновение дверь скрипнула. В бар вошёл седоусый констебль. Форма щеголевато сидела на нём, в сухощавой фигуре угадывалась былая стать.

– Добрый вечер, – поздоровался он с барменом.
– И вам добрый вечер, Ричард. Припозднились вы сегодня.
– Служба…

Констебль улыбнулся и подошёл к стойке.

– Как обычно?

– Да, пожалуйста.

Пока бармен наливал ему виски, Бобби, пошатываясь, поднялся со стула.

– Да будь ты проклят, Брайан О’Мэлли! – повторил он, навалившись на стойку. Та заскрипела под его тяжестью. – Ах, паршивец!

Он погрозил кулаком своему отражению в буфетной дверце.

– Бог свидетель, что Брайан О’Мэлли – самый дрянной, паршивый, мерзкий человек, которого носила земля с начала времён!..

Констебль не спеша выпил, вытер усы белоснежным платком.

– Пора домой, Бобби. Или снова хочешь заночевать в участке?

Бобби заворчал под нос, но отошёл от стойки и направился к выходу. Констебль расплатился и последовал за ним.

Юный писатель, который остался в одиночестве, спросил у бармена:

– Но чем же закончилась эта история? Право слово, я теперь не усну!

Бармен подобрал пустые стаканы.

– Да ничем. Он мне нос расквасил, я ему глаз подбил. Милли посмотрела на нас, эдаких красавцев, да и выбрала Бобби. Он теперь с каждой получки здесь надирается, проклиная меня. Да уж, повезло ему!

Он усмехнулся, сполоснул стаканы и поставил их на полку.

– Закрываемся, молодой человек. Расплачивайтесь за напитки и прошу на выход.

Окна бара «Красная дверь» гасли одно за другим, над переулком сгущался туман. Город ещё дремал, но в глубине улицы залаяла собака, ей ответила другая, и звонкий перебрёх по цепочке добрался до пригорода, где разбудил молочника, который засобирался на службу раньше обычного. Почтальон, поправив фуражку, начал свою ежедневную одиссею. Утро вступало в свои права.

Юный писатель, забыв блокнот в баре, задумчиво брёл домой.

Автор: Екатерина Иващенко
Оригинальная публикация ВК

Каждый день Рик жарил себе с утра яичницу с салом. Не с беконом, а непременно с салом. Внешний вид бекона ему не нравился – эти красные прожилки на сковороде выглядели неприятно.

Четыре яйца, несколько тонких ломтиков томата, мелко порезанные кубики сала, всё обильно посыпать зелёным луком. Кофе, пара бутербродов с сыром. Рик любил калорийный завтрак. И плевать ему было на всех диетологов, проповедовавших то раздельное питание, то лечебное голодание. Рик много и хорошо работал и считал должным много и хорошо есть.

Сегодня выходной, и завтрак могла приготовить жена. Но будить её, пришедшую за полночь после встречи с подругами, совсем не хотелось.
Рик был совсем не против – человеку нужно отдыхать. Ему нравилось своё попустительство и щекотало ощущение себя хорошим терпеливым мужем. Во всяком случае, жена ни разу не жаловалась.

Лопаточка поддела яичницу, сковорода наклонилась, глазунья съехала по масляному дну и послушно шлепнулась в тарелку. Смакуя горячие скользкие куски, Рик подумал, что очень постоянен в привязанностях – уже не первый год ест один и тот же завтрак. Или, например, верен жене...

Но яичница – вкуснейшая вещь! В детстве родители нечасто могли её себе позволить. Яйца были дороги, а они – бедны. А сейчас можно есть то, что хочешь.

Утро – ясное, солнечное, почти летнее – билось в окне. А то, что жена ещё спит – неплохо! Можно тихо и хорошо посидеть на кухне. Распланировать день. И – Рик зажмурился от удовольствия – помечтать о сегодняшних покупках. Ожидать приятное – сладко.

Покончив с завтраком, он взял в руки большую щётку и направился к шкафу. Дверца зашуршала, отъезжая, Алиса на кровати зашевелилась. Её спутанные жёлтые кудри оторвались от подушки, а глаза, голубые, мутные ото сна, непонимающе ощупали комнату. Она приподнялась на локтях, приходя в себя и наблюдая.

Рик улыбнулся ей, достал любимый серый костюм и резкими, привычными движениями принялся отряхивать его щеткой. Маленькие частицы пуха и перьев почему-то остаются всегда. И работает Рик в комбинезоне, который чистит каждый вечер, и проверяет себя перед входом в дом, и моется постоянно – всё бесполезно! Этот белый пушистый мусор всё равно откуда-то берётся, пачкая одежду. В поры проникает, что ли?

Ну, что ж… Рик пожал плечами. У каждой работы свои недостатки. И этот – ещё не самый крупный!

Наблюдавшая за ним жена с лёгким стоном рухнула обратно на подушки.

– Ты уходишь?

– Да! Хочешь со мной?

Алиса пожала атласным краешком плеча, торчавшим из-под одеяла.

– Не знаю… Мне так долго собираться.

– Я подожду. Я решил сегодня новую панель купить!

Жена радостно взвизгнула и окончательно проснулась.

Рик привык к тому, что она долго собирается. Пусть! Чем дольше, тем лучше результат. Небольшая плата за роскошную женщину. Все эти хлопоты даже забавляют.

Рик гордился своей женой. А ещё больше – своей снисходительностью к ней.

А пока можно было спокойно посмотреть новости. Расположившись в углу дивана, Рик щёлкнул пультом. В мире всё было примерно так, как и всегда. Где-то чуть лучше, где-то чуть хуже, где-то совсем ужасно, но, слава Богу, не здесь!

Под конец показали сюжет про митинги «пернатых». Защитнички ангелов сегодня устроили пикеты сразу в нескольких местах! В том числе и в его городе! Как же они уже надоели! Трепло!

Надо будет скорректировать маршрут, а то ещё нарвёшься на их демарш – полдня в пробке простоишь!

Рик ещё пощёлкал пультом, ожидая, пока жена освободит ванную, а потом побрился так тщательно, словно собирался на королевский приём. С подбородка почти исчез синеватый оттенок. Выходя из парадной, чуть не жмурился от удовольствия, представляя, как они сейчас смотрятся: благополучный мужчина и холёная женщина! Рик ощущал собственную успешность, словно тающий кусок шоколада на языке, и смаковал его, смаковал этот контраст – рабочих, будничных, потных моментов, и вот таких красивых и смачных воскресных выходов.

В машине он первым делом нажал на кнопку стеклоомывателя и включил дворники, чтобы сделать и так чистое стекло абсолютно прозрачным. Хотелось как следует рассмотреть этот чудесный день: самое начало осени, погода мягкая, но воздух уже не такой душный, а свежий, с чуть слышным ароматом увядания. Люди одеты немного теплее, и – Рик поймал себя на лёгкой нотке старомодности – немного приличнее. Солнце мелькало в пространстве между высотными домами, создавая ритм, светилось сквозь листву, делая её прозрачной. Отличный день!

Конечно, впереди ждут холода, и работать в полевых условиях будет тяжело, особенно когда наметёт снега выше колен. Но он, в конце концов, мужчина! Придётся выдержать. Тем приятнее будет встреча весны. Зато с какой гордостью Рик расскажет когда-нибудь будущему сыну о своей профессии!

Сын.

Через пару лет надо серьёзно позаботиться об этом.

Но пока время терпит…

Преградившая дорогу процессия прервала его мысли.
Разномастная и разновозрастная толпа неожиданно вывалила на переход и тут же развернулась, встала, заблокировала дальнейший проезд. Прямо перед капотом оказалась бабуля с всклокоченными кудрями и выпученными глазами, тыкавшая в лобовое стекло картонку с неровной надписью “Руки прочь от небес”. За её плечами виднелись два нелепых вязаных бугра.За ней прыгали два подростка, поддерживая растянутое на каких-то палках полотно, вопящее “Запретите отлов!” За спиной тряслилсь крылья, неумело сделанные из пластиковых обрезков.
Романтичные дураки! Рик огляделся: большая часть протестантов – старшие школьники и студенты. Лучше бы за учебниками сидели! А то…

Вот ведь заразы! Он же вроде всё просчитал, не должны они были встретиться с этим парадом идиотов! Но нет! «Пернатые» изменили свой маршрут, и теперь орут и топчутся у него на дороге! А ведь наверняка вопреки согласованиям!

И точно – вскоре показалась полиция, которая выстроилась шеренгой и принялась теснить активистов в сторону. Те, разумеется, сопротивлялись, но против крепких парней со щитами не очень-то помаршируешь!

Как они смешны и противны: глаза выпучены, блестят, как у пьяных, рты раззявлены, головы по-дурацки болтаются на шеях! Защитнички ангелов! Понаписали эту ерунду на своих плакатах, нимбы из пластика и тряпья нацепили.… У некоторых даже с подсветкой… Кто их будет слушать? Да этих тварей на небе полно! На пять жизней хватит, а потом и новые появятся!

Они же глупые, бессловесные, только мычат и светятся, но многое могут. Вот, в столицу, говорят, недавно свеженького доставили, и тот новые дома возводит за несколько дней! Правительство планирует за год решить там все жилищные вопросы. А у соседей есть такой, который тяжёлые формы болезней лечит. Рак, диабет для него – раз плюнуть!

И что, от всего этого отказаться за просто так? За что?

Чем маршировать тут и раздражать людей, лучше пошли бы да возвели бы пару домов. Помогли бы своему опекаемому ангелу – устроили бы ему выходной!

Рик хмыкнул.

–Ты чего? – удивилась Алиса.

– Так… Мысли.

Полиция сместила всю ораву, машине наконец удалось обогнуть процессию, и дальше они ехали по почти пустой, солнечной дороге.

Панель выглядела так, словно только их и дожидалась. Огромная, в полстены, серебристая, с тонкой пурпурной обводкой. С блестящей поверхностью и рядом малюсеньких кнопочек сбоку. Она притягивала глаз и гипнотизировала. Алиса смотрела в восхищении, потряхивала кудрями, и даже слегка причмокивала губами от восторга и предвкушения. Была у неё такая забавная привычка.

Выглядело умилительно!

– Я быстро, дорогая! Попей пока кофейку где-нибудь рядом.

У него немного не хватало – Рик планировал эту покупку через пару месяцев. Но, проснувшись с утра, решил – а чёрт с ним! Есть же кредиты – а отдаст он легко!

В кредитных отделах почти всегда работали девушки. Но ему, на удивление, достался молодой парень, попросивший подождать пару минут, пока Рик закончит с бумагами.

Ещё удивительнее, что в кресле рядом оказался их сосед по дому – немолодой странноватый толстячок, живший снизу. Тот почему-то нервничал и заметно потел. Сосед кивнул в ответ на приветствие, достал носовой платок и промокнул лоб.

Его расспрашивала девушка в фирменном зеленом галстучке и, не глядя, быстро стучала по клавишам, занося ответы.

– Профессия? Должность?

Толстячок чуть замялся.

– У меня маленький бизнес.

– Что именно? Магазин? Производство?
– Нет… Лоток.

– Лоток? – пальцы девушки зависли в воздухе. Она впервые подняла глаза. – В каком смысле лоток?

– Ну, обыкновенный лоток. Ящик со столиком на колёсах. Я на Старой Площади воздушные шарики продаю.

Девушка теперь уже внимательно смотрела на соседа. Тот вспотел, кажется, ещё больше.

– Скажите, а у вас есть документы, подтверждающие ваш доход?

– Да. Вот… – толстяк судорожно зашуршал бумагами

Менеджер бегло просмотрела страницы. В голосе её прорезались снисходительные нотки:

– Боюсь, ваш доход недостаточен для предоставления кредита!

Сосед снова пустил в ход носовой платок.

– Понимаете, у меня слишком маленький бизнес, поэтому я плачу налоги не с реальных доходов, а усреднённый. Но у меня есть бумаги, подтверждающие…

– Простите, – перебила его девица, – но это нам не подходит. Нам нужна лишь справка из налоговой. А по ней ваш доход недостаточен.

– Но я же торгую на Старой площади! Самой крупной в городе! И… у меня большая проходимость, вы поймите.

Девушка сдержанно улыбнулась, излучая вежливость.

– Я понимаю. Но у нас есть правила. Приходите, когда ваш бизнес будет чуть крупнее. Мы будем рады оказать вам услугу. Всего доброго!

Толстяк судорожно собрал бумаги и ушёл.
Странный человек!

Рик не жалел соседа. Мужчина не должен быть такой размазнёй! А также иметь «недостаточный» доход!

Тем временем освободился сотрудник, который должен был работать с ним. Наступила его очередь отвечать на вопросы. «Зелёный галстучек» спрашивал, кивал, забивал в компьютер данные, снова спрашивал, не глядя, так же, как и до этого девушка. Пока, наконец, не дошел до пункта:

– Профессия? Доход?

Рик спокойно ответил.

Кредитный менеджер тут же вскинул распахнутые глаза и зачарованно кивнул. То ли вспомнил, что видел его как-то в новостях, а их команды там временами показывали, то ли просто проникся. Рик уже привык к такой реакции. «Клетчатый галстучек» вытянулся в кресле и так и заполнял всю дальнейшую заявку – навытяжку.

Кредит ему, разумеется, дали.

Он звякнул Алисе и она, разомлевшая от кофе и ожидания, тут же пришла в отдел. Жена пахла булочками и корицей. Улыбнулась радостной новости и ловко договорилась о доставке. Всё.


С суперпризом на сегодня было покончено, оставалось перейти к призу попроще. Но не менее приятному. Рик аж потянулся, чувствуя мышцы на руках и спине. Работа отлично сказывалась на фигуре! Прижал к себе мурлыкнувшую Алису:
– Заедем в “Небесных ковбоев” – у меня большое лассо перетирается. А потом поужинаем где-нибудь, чтобы отпраздновать!

Машина катила неспешно, Рик совсем уже расслабился. Спасла профессиональная реакция, позволившая заметить на самом краю лобового быструю тень. Выскочивший молодой человек мягко тюкнулся о капот, сразу подскочил, ошарашенно уставившись, нелепый проволочный нимб над головой мигнул два раза и потух. Тут же, как горох, высыпали другие “пернатые”, замельтешили на дороге, двое тут же вытащили рулон с огромным транспарантом, стали разворачивать непослушную ткань, норовившую провиснуть до лужи в самой середине полосы. Первый парнишка вежливо постучался, Рик опустил стекло:
– Не могли бы сдать назад? Вы на угол моего плаката наехали.
Глаза Рика сузились и холодно блеснули. Он медленно и плавно выжал газ, переежая плакат и настойчиво сдвигая и парнишку и тех его приятелей, которые пытались перегораживать дорогу.
– Чокнутый! – услышал он сзади перед тем, как закрыть окно и рвануть вперёд по свободной дороге.

В “Небесном ковбое” Рика уже хорошо знали, хозяин с порога начал чуть-чуть кланяться, да так вошёл в раж, что уже не мог остановиться. Так и разговаривал, кланяясь время от времени. Алиса пристроилась в кресле с журнальчиком, ждала, не торопила, понимала, насколько важен для него хороший инструмент.

Рик сначала прошёлся вдоль всей лавки, спросил о новинках, побеседовал о том о сём. И лишь тогда приступил к выбору лассо. Каждое взвешивал в руке, проверяя баланс, лёгкость. Несколько попробовал прокрутить и закинуть на полигоне позади. В итоге остановился на двух: одном – для самых дальних и высоких бросков, особо длинном, и другом, наоборот, лёгком и тонком, для мелкой добычи. Посчитал необходимость и, подумав, забрал оба.

Оплачивая, Рик ласково погладил их. Тугие, шёлковые, так и просящиеся в руку. Представил, как завтра выйдет, опробует их в деле. Будет долго раскручивать и закидывать раз за разом наверх, пока не почувствует, наконец, приятную тяжесть добычи. И тут уже лишь бы верёвка выдержала. А они сейчас почти все выдерживают!

Какое счастье эти современные материалы. Прочные, но такие лёгкие, так хорошо скользят. Удивительно, но почему-то лассо оказалось единственно возможным инструментом для Ловли.

В машину Рик сел страшно довольный. Снова погладил лежащие рядом лассо, а затем – колено жены.

Когда они доехали домой, панель уже доставили. Молодой парень в спецодежде быстро и ловко всё установил. Как только рабочие уехали, Алиса радостно взвизгнула и защёлкала пультом. Рик присоединился. Самая передовая разработка – с эффектом голограммы! Это вам не просто объём с приспособлениями, это уже выход в пространство! Они долго любовались пейзажами в рекламных роликах и, смеясь, пытались поймать персонажей.

Уже ночью, лёжа в постели, с женой, щекотавшей кудрями где-то под мышкой, Рик вспоминал, какой отличный сегодня выдался день! Конечно, его чуть подпортили «пернатые», но это мелочи… зато потом… потом.

Сначала – роскошная техника, потом – роскошное лассо. А как славно они посидели в ресторане! Официанты – сама любезность: предлагают, расшаркиваются. Шеф-повар вышел поприветствовать. Замечательно!

И, уже засыпая, Рик усмехнулся, вспоминая этого странного соседа в кредитном отделе. Продавец воздушных шариков! Это же надо – такую профессию иметь! И этот чудак ещё на что-то рассчитывал….

Другое дело – он.

Рик – ловец ангелов.

Вот это – уважаемая профессия!

Автор: Саша Нефертити
Оригинальная публикация ВК