Хочешь, я напечатаю солнце?⁠⁠

До конца смены оставалось минут тридцать, когда подвернулся долгожданный момент и начальник цеха отвлекся на новеньких. Ленка ловким движением сунула два пакета биочернил в карман халата и с бьющимся сердцем замерла над печатным полотнищем, где крошечные тканевые сфероиды нарастали под курсором принтера и превращались в человеческие щитовидные железы. Никто не обратил на Ленку внимания, и летающие роботы-счетоводы плавно проплыли по цеху к дальним столам. Теперь нужно просто не забывать в отчете всю неделю приписывать к браку лишние граммы, чтобы цифры свелись воедино, и никто не понял бы, что Ленка воровка. Тащит коммунистическую собственность, чтобы продать в запрещенном Контранете. Пусть думают, что она халтурщица и раззява. Ленке давно уже не стыдно. Но страх никуда не делся, и Ленка старалась соблюдать крайнюю осторожность: в раздевалке делала вид, что стесняется, и под прикрытием дверцы шкафчика незаметно перекладывала пакеты с биочернилами из кармана в бюстгальтер.

– Буланова, ты на соревнования после смены идешь? – сквозь шум от принтеров раздался вдруг звонкий голос комсорга Маши Кудрявцевой. Ленка посмотрела на розовощекое Машкино лицо под красной косынкой, пожала плечами, но потом прикинула: отказ вызовет подозрение. На нее и так уже начали коситься. Ведь она единственная отлынивала от всех мероприятий «молодых коммунистов» в последнее время. Начальник недавно спросил, нормально ли у нее со здоровьем и не нужно ли ей записаться в санаторий. Ленка, конечно, вывернулась, быстро сочинив историю про взятое обязательство по изучению трудов древнего мыслителя Маркса с подшефным кружком юного дезинсектора. Теперь же отказываться было чревато, и потому Ленка нарочито громко ответила:

– Конечно, иду. – Пусть все видят, что Ленка такая же, как все.

Соревнование по управлению беспилотниками длилось часа два. Ленка нервничала, но улыбалась в видеофиксатор роботов-дружинников. Так и простояла все два часа рядом с коллегами, топчась на одном месте, растягивая губы и повторяя за всеми, но не понимая происходящего, лишь ощущая всем телом: ей надо домой. А трибуны шумели, следили взглядами за проносящимися крыльями, в едином порыве кричали и размахивали флажками.

– Видела? Чертыхалов прорвался! Ну дает! Вон его беспилотник, синий, – запрыгала Кудрявцева, и Ленка ей подыграла: тоже закричала «ура» и пару раз взмахнула руками, чувствуя, как под грудью колыхнулись нагретые телом пакеты с биочернилами.

Во всем этом был один приятный бонус: на электронном счетчике баллов помимо стольника за отработанную смену добавились еще шестьдесят: тридцатка за участие в общественно полезном мероприятии, десятка за положительные эмоции, двадцатка за положительный образ комсомолки и здоровый вид.

Система была проста: здоров, красив, счастлив, трудишься во благо других, занимаешься спортом, поддерживаешь активность – получай трудовые баллы и трать их потом на что хочешь, так же, как когда-то древние «сорили деньгами». И все старались. Стахановцы на Марсе сверх нормы, опережая план, добывали вольфрам. Бамовцы протягивали рельсы через Ближний восток к странам Африки. Все улыбались, качали мышцы, пели и танцевали в кружках, а на заработанные баллы покупали машины и дачи. Каждый житель КоммунСоюза получал по заслугам и потребностям, если достоин. И такими были почти все! И только Ленка ощущала, что несчастна.

К дому Ленка в тот вечер добралась с тяжелым сердцем, и предчувствие ее не обмануло. Вошла в квартиру, включила режим засова, вынула и кинула на стол пакеты, прислушалась. Из средней комнаты раздавались тихие всхлипы и тонкоголосые завывания.

Ленка отперла комнату, опустилась на пол рядом с матерью и попыталась ее успокоить. Мать сидела, уткнувшись лицом в колени, обхватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону, подвывая, как больная собака.

– Мам! Испугалась? Ну, прости, прости. Мне пришлось задержаться.

– Ты – Лена? – отняла руки от лица мать и посмотрела на Ленку испуганным взглядом.

– Ленка, твоя дочь, – привычно ответила Ленка и погладила красную мокрую щеку матери.

– Ты меня бросила? – спросила мать, как делала каждый вечер, когда Ленка возвращалась. Снова и снова. Изо дня в день. Раскрасневшаяся и наверняка опять прорыдавшая весь день в голос, и кто знает, слышали ли ее соседи. И хотя звукоизоляция была по всему периметру, Ленке казалось, что крики из их квартиры разносятся по всему дому.

– Я тебя не брошу, мам, – ответила Ленка, как и всегда. Это был их ритуал с момента начала болезни матери: сначала долгие уговаривания остаться дома вместо работы, потом вот эти вечерние материны: «Бросила меня?» и утром неизменное Ленкино: «Я вернусь, я тебя не брошу. Я иду печатать тебе солнце».

Мать у Ленки болела давно. Подолгу сидела на больничных, и с ее счета списывались за это баллы. Переходила с места на место, но нигде долго не задерживалась. Много плакала. То спала сутками напролет, то, наоборот, мучилась бессонницами и мигренями. Диагнозы ставились разные, от «симуляции из-за легкой усталости» до «депрессивного психоза на фоне выгорания», но лечение было сумбурным, интуитивным и даже вредным. Мать закормили нейролептиками, и ей стало только хуже. А потом однажды Лена услышала от врача: «Вам бы ее обнулить. Вызовите бригаду через ноль-два». И больше к врачам они не обращались.

Больным с ментальными проблемами не было места в коммунистическом идеальном обществе. Они были не нужны. Таких изолировали и обнуляли. Что значит «обнуляли», Ленка поняла не сразу. Сначала думала, что «обнуление» – это списывание баллов под ноль за содержание в закрытой клинике. Но потом набрала в поисковике интересующее слово и почитала отзывы, сводящиеся к одному: «Все правильно делает партия. Пользу свихнувшиеся уже не принесут. Взять с них нечего. Ресурсы только расходуются на них да баллы родных. Таких нужно уничтожать на корню. Обнулять! Выпиливать. Усыплять…»

Нервная соседка сверху как-то выловила Ленку на лестнице и, схватив за рукав, вкрадчиво прошептала: «Ну хочешь, я позвоню? Нам же всем легче будет!». Ленка отпрянула. В тот же вечер заказала звукоизоляцию с доставкой, и нанятый в магазине робот обколотил панелями комнату со всех сторон, включая ставни на окнах. Не раздражать соседей и власти стало Ленкиной задачей на первое время, пока она искала возможность для улучшения маминого состояния.

И Ленка эту возможность нашла! Вычитала в Контранете о трансплантации гипоталамуса и части нервной системы. Стоила такая операция не хило: больше миллиона баллов, но обещанные результаты ошеломляли. Ленка сначала позвонила в Минздрав и спросила, делаются ли такие операции в КоммунСоюзе. Нет, не делаются, ответили ей, в стране же психов нет.

«Ну конечно, – зло подумала Ленка, но промолчала, – откуда бы таким больным взяться, если вы их всех обнуляете».

Трудовые будни стала копить, но те все равно таяли со счетчика: коммуналка и еда на двоих, штрафы, обязательные отчисления в пользу голодающих австралийцев. Ленка стала думать, как бы заработать, но вторую работу не потянула физически. А Контранет пестрел объявлениями и запросами о донорских и искусственных органах.

Ленка, будучи оператором биопринтера, раньше никогда не задумывалась, насколько несправедливо происходит распределение напечатанного конструктива. Ведь, чтобы получить новый искусственный орган взамен вышедшего из строя, обычный человек должен копить баллы лет двадцать-тридцать. Или скинуться баллами с родными и друзьями. «Это отлично! – утверждали блогеры-эксперты, – Это дает возможность почувствовать поддержку со стороны и стремиться самому работать во благо всего социума!»

Ну а если человек был один и не мог ждать этих двадцати лет? Получалось, что сам виноват: плохой друг, семьянин, работник, не активен, не красив, не счастлив. Пусть копит, старается. Стал инвалидом? Обнулить!

«Несправедливо!» – решила тогда Ленка, и при первой же возможности, как только принтер засбоил и вместо печени в середине процесса начал печатать желчный, утянула в карман первую пачку биочернил. И прокатило!

Ту пачку она загнала через Контранет за целых пятьсот баллов, которые отложила в анонимную электронную копилку, не видимую службе Госконтроля баллооборота.

Так и пошло: биочернила, схемы и чертежи печатных органов, комплектующие и расходники к трехмерным биопринтерам. Каждую смену она зорко следила за тем, как бы что умыкнуть, и пока другие были заняты статусностью комсомольца, активностью и рекордностью, Ленка тащила все, что плохо лежало.

Конечно, все это было до поры до времени. Ленка рисковала и торопилась насобирать нужную сумму баллов. К концу года в кошельке было около двухсот тысяч. Рекордная сумма для обычного гражданина, но все равно недостаточная для операции.

Но однажды в Контранете ей пришло сообщение:

«Привет. Барыжишь биочернилами? Тыришь?»

Ленка вспыхнула и ответила: «Не ваше дело».

Она не волновалась, что ее вычислят, но и поддерживать беседу не хотела.

«Эй, бро, не сердись. Не хотел обидеть. Мне все равно, откуда у тебя товар. Если еще есть, я все куплю. Любой партией. И за ценой не постою. Или, может, есть что печатное?»

Ленка задумалась. По идее, если заранее припасти брака и не весь регистрировать в отчете, то потом можно было и отковырнуть с подложки парочку лишних хрящей или волокон мышечной ткани.

«Ну, предположим, есть кое-что», – ответила она, и сразу завязалась беседа.

Ленка для конспирации назвалась Марли. А собеседник назвался Бобом. Ленка шутку оценила. Боб Марли – это был такой допотопный черный чувак, который любил музыку и свободу. Ленка тоже хотела свободы.

Еще через месяц, когда в ее копилке было уже больше трехсот тысяч, Боб спросил в чате: «Ну что, повысим ставку? Сможешь добыть почку?»

«Как он себе представляет добычу почки?», – подумалось Ленке. Почки печатались в закрытом цеху на отдельном принтере, где помимо биочернил закладывались нефроны и соединительная ткань, выращиваемая отдельно в лаборатории. Да и потом, сразу же после изготовления почка чипировалась индивидуальным номером, тут же погружалась в питательную смесь в контейнер и отправлялась на операционный стол.

Так Ленка Бобу и объяснила.

«Жаль», – ответил Боб и какое-то время был неактивен в сети.

«Но ты, как бы, шаришь же по печатям на биопринтерах, так?» – как ни в чем не бывало пришло сообщение от Боба через неделю.

«Шарю? Да я сама, что хочешь, могу напечатать, дайте только расходники и программные схемы, – ответила Ленка. – У меня высшее по биоконструктиву. Теоретически я знаю всю механику создания искусственного человека. Вот!»

Это была лишняя бравада. Неуместная похвальба. И Ленка почти сразу о ней пожалела.

«Отлично. Тут просто как раз ищут спеца. И почти все комплектующие есть. Если сможешь напечатать хотя бы почки, то тебе хорошо заплатят. Сколько ты хочешь? Назови цену».

Ленка поколебалась, задумалась, а потом решительно написала: «Мне нужна трансплантация гипоталамуса и нервяшки к ней. Часть баллов для оплаты есть. Нужен хирург».

«Операция тебе?»

«Нет, матери».

«Марли, у тебя губа не дура. Сейчас уточню», – и Ленка еще неделю ждала ответа. Ходила на работу. Спешила домой. Кормила мать. Ждала доставщиков. Поглядывала в Контранет.

А потом Боб наконец-то ответил:

«Короче, за операцию тебе придется потрудиться. Одними почками уже не отделаешься. Хирург сказал, с тебя самостоятельная печать для твоего гипоталамуса серого бугра и сосцевидного тела на соединительной ткани. Присылай ему медицинские сканы по матери, ссылка вот. Да, еще с тебя сердце и почки. Это для нас. Схемы печати ищи. Срок – чем быстрее, тем лучше. Сможешь?»

«Я могу узнать инфо про хирурга?»

«Да», – он тут же скинул ссылку на страницу, и Ленка изучила ее досконально. Крупный центр Китая, регалии, грамоты, перечень достижений в медицине.

«Отлично. Меня устраивает».

Ленка отправила файлы с доками матери по ссылке, и через день ей пришло сообщение с номером видеофона:

«Хорошо. Как только раздобудешь схемы печати сердца и почек, набери этот номер. Это мой».

Схемы печати органов для принтеров загружались непосредственно начальником цеха и хранились на его сервере. Проникнуть в кабинет можно было только в двух случаях: быть вызванным на воспитательную беседу или обратиться с заявлением о взятом на себя обязательстве по пятилетке.

Ленка на следующий же день после договоренности с Бобом, с утра, не вставая к принтеру, прошла в директорат и постучалась в дверь кабинета:

– Егор… Матвеич… я… я… хочу… заявление написать…

– Что ты мямлишь, Буланова? – громко шлепнул ладонью по столу усатый толстяк и указал рукой на стул напротив себя. – Садись. Говори членораздельно и по существу.

– Егор Матвеевич, – произнесла Ленка четко, – хочу принять участие в соревновании… Взять обязательство и… и…

– Сдурела? У тебя брака на принтере больше, чем у всех остальных, вместе взятых! – начальник раздул ноздри в негодовании. – Ты у меня, Буланова, вот где сидишь!

Он показал на горло ребром ладони, а потом произнес:

– Агафья, покажи сводную таблицу по продукции.

– Открываю таблицу за предыдущий месяц, – ответил мелодичный голос.

Над столом развернулся мерцающий трехмерный экран, и тонкие нити потянулись через сетку вверх.

– Вот эти все – это остальные работники. А вот ты, Буланова, – и Егор Матвеевич указал на слабую рваную нить, дергающуюся зигзагом параллельно столу. Палец начальника уперся в эту линию и придавил ее, словно муху.

– Я тебя, Буланова, не выгоняю сейчас только потому, что не хочу портить показатели по стабильности рабочих мест за эту пятилетку. Но терпение мое на исходе…

Ленка думала только о флешке в кармане и нужных схемах. Всего-то надо было минут пять, не больше. Вот если бы он вышел! Но как?

И тогда она заплакала. Просто подумала о маме и представила, как та сидит в запертой комнате, качается из стороны в сторону и кричит от ужаса.

– Бу-бу-ланова! Ну-ка, прекрати, – растерялся начальник и потянулся за графином с водой. – Ты что, так расстроилась? Черт возьми…

«Мало, мало слез!» – Ленка поднатужилась и театрально осела со стула на пол.

– Агафья, что нужно делать при… ну, этом? – вскричал обескураженный Егор Матвеич и заметался по кабинету.

– Коммунист и комсомолец никогда не теряет сознание, – спокойно ответила виртуальная помощница, – если не находится в смертельной опасности… Любой другой вражеский элемент может находиться в обмороке, и тогда ему дают подышать парами нашатырного спирта…

Она продолжила перечисление действий, а начальник заорал: «Опасности? Черт возьми, да вызови же медробота!», позабыв назвать кодовое имя Агафьи для активизации команды, потом взвыл и сам выбежал из кабинета.

Ленка вскочила и сунула в разъем клавиатуры флешку.

– Агафья! – произнесла она дрожащим голосом. – Скопируй на флешку файлы с документацией по сердцу, почкам, гипоталамусу и нервной системе…

– Выполняю, – ответила Агафья, и Ленка привалилась к столу, нервничая и покусывая губу.

Неплохо было бы скачать все файлы, но вдруг это займет целый день? Ладно, четыре органа – тоже хорошо. Только бы не вошел. Только бы успеть.

И, конечно, начальник вошел вместе с роботом, который держал аптечку.

– А. Пришла в себя, Буланова? Напугала же ты меня. Слезы, обморок. Не работница, а…

– Файлы скачаны, – объявила громко Агафья, при этом начальник растерянно заморгал, а Ленка выдернула флешку и рванула со всех ног к выходу.

– Что-о-о? – донеслось до нее сзади, а потом раздался сигнал тревоги.

Ленка отключила свой видеофон, по которому ее могли засечь, сунула в карман брюк.

И хоть теперь все выходы из здания автоматически перекрылись, Ленка давно приметила себе запасной путь для побега: маленькое вентиляционное окошко в стене кладовой, где хранился инвентарь роботов-уборщиков. Роботы холода не ощущали и на фрамугу не обращали никакого внимания. А там, чуть сбоку от окошка, на расстоянии вытянутой руки была старая пожарная лестница – пережиток прошлого.

Ленка на нее и вылезла. Спустилась осторожно и скрылась в парковой зоне комбината, полежала в траве, слушая звук сирены и скрип проезжающих роботов-охранников с включенными сканерами, перекатилась в сторону ручья, текущего через всю территорию и дальше в лесопарковую зону города. Ленка сунула маленькую, не больше ногтя, флешку за щеку, скользнула в воду, поднырнула под лазерной оградой и, увлекаемая течением ручья, поплыла дальше от комбината.

У городского пляжа она вылезла из воды, дрожа от холода, и, пройдя мимо пляжных волейболистов и гребцов, села на песок отдышаться. Стянула с себя мокрый рабочий халат, бросила в песок. Вынула изо рта флешку, повертела в руках, запихала в потайной карман под майкой. Отдышавшись и чуть обсохнув, Ленка двинулась дворами через весь город к своему дому, избегая открытых мест, транспорта и камер. Платить баллами нигде было теперь нельзя, могла засветиться. Пришлось идти пешком.

У дома ее уже ждали. Там маячил патруль из роботов-милиционеров и два робота-представителя от комбината. Ленка ушла в соседний двор, где ребятишки играли в «казаков-разбойников», и, поманив одного из пионеров, спросила:

– Можешь видеофон одолжить на пару сек? У меня вырубился.

– Пять баллов, – сказал пацан и протянул аппарат.

– Идет, – Ленка набрала выученный наизусть тот самый номер, что писал в чате Боб.

– Кто это? – грубо спросил голос в видеофоне. Экран остался серым.

– Марли, – представилась Ленка.

– А. Так ты баба, что ли? – удивился голос. – Достала?

– А ты кто? – в свою очередь уточнила Ленка.

– Не боись. Я – Боб, само собой.

– Да, достала, – выдохнула Ленка, – только у меня тут проблема. Мать пасут. А я без нее не пойду.

– Что предлагаешь?

– Помогите отвлечь роботов и вывести мать, а потом мы обе поедем с вами.

– О, черт. Погодь-ка, посоветуюсь…

– Э, давай только не неделю советуйся, как до этого. Я с чужого фона звоню…

– Ща, – ответил Боб и замолчал.

– Уже пошли вторые пять баллов, – засопел пионер и хмуро посмотрел на Ленку.

– Ладно, – кивнула Ленка, – это правда очень важно.

– Короче, – сказал в трубку Боб, с кем-то посовещавшись, – сейчас подлетим. Говори, где ты.

Ленка назвала адрес двора и обрисовала количество роботов. Потом, подумав, описала себя парой слов.

– Ща будем, жди.

Ленка выдохнула. Протянула видеофон пионеру.

– А баллы? – заканючил тот.

– Сейчас друзья мои подъедут и заплатят. Честное слово комсомольца.

– Не честное, – заныл мальчишка, и пока он ныл, Ленка не заметила, как подлетел и завис над ней аэромобиль, и какой-то парень через люк на днище протянул ей руку:

– Эй, Марли! Держи руку, запрыгивай!

– Десять баллов! – завизжал пионер и схватился за другую Ленкину руку. – А то закричу!

– Десять баллов еще одолжи! – крикнула Ленка вверх, где показалась вслед за рукой физиономия в татуировках и с зеленым гребнем на макушке.

– Ща, – прокричал парень и щелкнул по своему счетчику.

Пионер словил своим электронный бонус и, довольный, удалился к друзьям, а Ленка ухватилась за протянутую руку, и ее втянули в салон авто.

Татуированный с зеленым гребнем и был Бобом. Ленка сначала обратила внимание на его разрисованные щеки и лоб, на туннели в ушах, и только потом на хитрые карие глаза, хищный нос горбинкой и рот в кривой ухмылке.

Боб представил Ленке остальных товарищей, а им Ленку как Марли, но Ленка никого не запомнила, лишь покивала для вида.

– Показывай дом. Через окно сможешь вытянуть мать?

– Вряд ли. Она испугается. Нужно отвлечь роботов, тогда я выведу ее во двор.

Она указала вниз на дом, который с высоты еле узнала, рядом с ним среди гаражей толпились серые роботы в погонах.

– Не штурмовики, уже хорошо, – успокоил Боб и дал указание подлететь к окну Ленкиной квартиры. – Никаких вещей не берите, и долго в квартире не оставайся. Сразу выводи мать на улицу. У нас будет не так много времени.

Пластик в окне под нажимом лазерной фомки прогнулся и глухо ввалился внутрь. Следом спустили Ленку, и когда она спрыгнула с подоконника на пол, отлетели выполнять задуманное.

– Ты – Лена? – испуганно спросила мать, и Ленка обняла ее, облегченно выдохнув.

– Ленка, Ленка, – успокоила и тут же за руку повела на выход.

– Ты меня не бросила? Печатала мне солнце?

– Я тебя сейчас в гости поведу, мам, – глянула в экран на двери, открыла, осторожно вывела мать, приложив палец к губам. – Только надо спускаться тихо-тихо.

Во дворе напротив подъезда стоял аэромобиль с распахнутой боковой дверью, а Боб на заднем сидении, высунувшись ногами и зеленым гребнем из салона, курил и смахивал пепел на асфальт. Вокруг на клумбах лежали разбросанные останки раскуроченных лазером роботов.

– Давайте, садитесь скорее, погнали, – сказал Боб, кинув окурок в сторону и садясь дальше вглубь салона.

Вдалеке уже слышался вой милицейских сирен.

Как только Ленка усадила и пристегнула мать и села сама, Боб крикнул: «Ходу! Ходу! Гони!», и аэромобиль взмыл вверх. Они летели так, что Ленку придавило к спинке. Голова кружилась, и казалось, что сейчас вырвет.

Несколько раз аэромобиль менял направление и сторону разворота, опускался вниз, набирал высоту, летел между узких улиц с высотками, подныривал под мосты и притормаживал в неожиданных местах. Звуки сирен то догоняли их, то замолкали, сменяясь шумом аэромагистралей. Ленка сжимала мать за руку и молилась только, чтобы их не поймали.

Наконец аэромобиль снизил скорость, выключил огни, заскользил тенью над крышами одноэтажных строений и опустился во двор одного из них, а потом проехал в открывшийся гараж.

– Прибыли. Ну что, добро пожаловать в Контру, тайное убежище анархистов. Но сначала дай обещанные доки, – Боб протянул ладонь, и Ленка вложила в нее флешку.

Комнату Ленке с матерью выделили просторную, но странную: в ней не было электроники. Все в ней дышало старостью и антиквариатом двадцать второго века.

Окон не было, и занять мать тоже особо было нечем, пока Ленка настраивала принтеры, установленные в одном из помещений. Мать пугалась незнакомой комнаты с обездвиженными бумажными обоями и деревянной мебелью.

– Мне надо уйти, – отрывала от себя Ленка материны руки, а та цеплялась и смотрела жалобно. – Я тебе напечатаю что-нибудь, хочешь?

– Хочу. Солнце.

– Напечатаю тебе солнце, хорошо. Только ты мне должна верить и подождать меня. Ладно?

Днем она возвращалась кормить мать, и из соседних комнат высовывались гнусные рожи:

– Заткни ей рот, орет часами. Если уходишь, вставляй ей кляп, чтоб мы не слышали.

Ленка знала, что мать кричит в ее отсутствие и, как могла, пыталась ускорить процесс настройки и печати. Отдала матери свой выключенный видеофон играть, смастерила ей из наволочек кукол. Пыталась поговорить с Бобом о дате операции.

– Сначала для нас настрой аппараты. Потом остальное, – отрезал он. – Ничего с твоей матерью не случится. Подождет.

Ленка знала, зачем им почка и сердце. Она увидела того, кого раболепно слушались все обитатели Контры, каждый день вылетающие мародерствовать в глухие районы КоммунСоюза. То, что это бандиты, Ленке стало понятно в первый же день.

Больной старик с темными пятнами на испещренном морщинами лице подъехал к ней на электрокресле и посмотрел выцветшими глазами без особого интереса. От носа за спину тянулась трубка, в которой клокотал подаваемый кислород.

Потом кресло со стариком проехало дальше, и Ленка заметила, как напряжены все, кто был в комнате и помогал ей с отладкой принтеров.

– Это важный человек. Главный, – сказал ей один из парней, видя ее взгляд.

– А что с ним? – тихо спросила Ленка.

– Старость, – пожал плечами парень, – ему где-то лет двести, что ли. Он лет сто назад менял органы, но в больнице.

– Ясно, – сказала Ленка.

То, что в Контру прибыл хирург, Ленка узнала случайно: проговорилась кухарка, готовящая на всю банду:

– Это не трожьте, это доктору.

– Какому доктору? – встрепенулась Ленка.

– Да какому-какому? Хирургу, конечно.

Ленка подскочила. Оставила посуду и бросилась через гостиную к жилой части. Почти дошла до комнаты Боба. Но, услышав голоса, замерла.

– Опей-асию нушно пловести пьямо сейчас! Инасе мо-ем не успеть, – услышала Ленка.

– А сердце психованной точно подойдет? – голос Боба Ленка ни за что бы ни перепутала, а второй голос был ей незнаком: высокий, картавый и неприятный.

– Ну а ачем ше я вас пьйосил бы пьислать ее медисинские документы, если не для того, чтобы убедиться, что донол подходит? – Ленка медленно соображала и никак не могла сопоставить услышанное с тем, что ей говорил ранее Боб, но постепенно все начало складываться, – Буланова-стайшая не только подходит по гуппе къови, но по дъугим па-амет-ам…

«Буланова-старшая!» – Ленку передернуло. Она чуть не вскрикнула и тихо попятилась из коридора в сторону комнаты с матерью. Вот оно, значит, что! Заманили, как дуру! Ее мать всего лишь удобный подходящий донор для главаря банды, а она – бесплатная рабочая сила, и ничего более. Как она могла поверить? Дура! Дура! Дура!

Ленка отперла комнату и закрылась изнутри на ключ. Потом подтащила комод, забаррикадировав дверь, и следом обе кровати.

– Лена, мы играем? – спросила мать и захлопала в ладоши.

– Играем, играем, – ответила хмуро Ленка, сосредоточенно подтаскивая к дверям вещь за вещью. – Мам, где видеофон мой, что я тебе отдала? Игрушка, помнишь? Пик-пик-кто звонит-алло-алло, – она показала на ладошку и приложила ее к уху. – Ищи, родная, ищи. Он сейчас нам очень нужен!

Тонкий прозрачный экран, деактивированный и даже в паре мест треснутый, нашелся на полу под ворохом тряпок. Ленка набрала воздуха в легкие, унимая дрожь, а потом включила экран и приложила ладонь для распознавания. Экран ожил и замигал красным цветом, а потом по нему побежала надпись: «Ваше местоположение определено. Оставайтесь на месте до прибытия представителей властей».

– Давайте. Жду, – сказала Ленка экрану, и тут же с другой стороны двери затряслась ручка и раздался стук.

– Ложись, мам, на пол. Давай. Видишь, я тоже ложусь, – зашептала Ленка, нутром чувствуя опасность.

– Марли? Ты там? Открой, – послышался голос Боба. – Нам нужно поговорить!

Дверь дернулась, в замке попытались провернуть ключ, но не смогли сдвинуть его из отверстия.

– Ты закрылась, Лена?.. Открой! Сука! – голос стал злым и требовательным.

Ленка лежала на полу рядом с матерью и одной рукой давила той на плечи. Только бы не испугалась, не вскочила.

– Ты меня не бросишь, Лена? – мамины глаза напротив были такие большие и испуганные.

– Я тебя ни за что не брошу, мамочка, – Ленка хотела провести ладонью по золотым завиткам, взметнувшимся на затылке матери, но звуки выстрелов заставили обеих сжаться, задержать дыхание и закрыть глаза.

***

В исправительно-трудовом лагере Ленку определили в цех изготовления пластиковых корпусов для очков виртуальной реальности. Допотопные аппараты, похожие на ящики, печатающие тридцать однотипных деталей за смену. Стоишь, жмешь кнопки, следишь, как из сопла тягучей нитью тянется полимер, и думаешь о своем. Вспоминаешь пережитое, раз за разом мучаешься, поступила бы так же снова или нет, зная, что обнуление не всегда несет за собой небытие, а спасение не всегда приносит удовлетворение.

Как ни странно, самым приятным воспоминанием остался момент захвата Контры штурмовиками. Время тогда замедлилось для Ленки, а сердце колотилось так громко, что перекрыло другие звуки. Она лежала с матерью на полу, слушая, как в отделении за ломающейся дверью стреляют, кричат, стучат прикладами. «Руки за голову! Сдавайтесь!», – было слышно отовсюду, и Ленка наконец-то впервые за долгое время облегченно выдохнула, открыла глаза и посмотрела на мать. Та лежала спокойно, смотрела на дочь и улыбалась. И Ленка ей тоже улыбнулась, отпуская из себя все свои прежние мнимые надежды и планы. Пусть их обнулят вместе.

Когда же дверь комнаты выломали, раскидали баррикады в стороны, подняли с пола обеих женщин, и штурмовик в шлеме с электронным забралом, глядя в сканер, сказал своим: «Это она. Уводите», – Ленка и тогда цеплялась взглядом только за мать, пытаясь запомнить в лице каждую мельчайшую черточку.

«Мама! Это тоже игра. Я скоро приду. Я приду!», – кричала она, когда ей защелкивали браслеты и сажали в аэроавтозак.

Потом был суд, и, к удивлению Ленки, ей дали шанс на исправление, посчитав веской причиной желание спасти близкую родственницу и большим плюсом сдачу давно разыскиваемых бандитов. Пять лет колонии – не так уж и много. Ее случай назвали резонансным, и он повлек за собой внимание специалистов и создание Экспериментального лечебного корпуса для реабилитации граждан с ментальными проблемами. Мать Ленки стала первой пациенткой и, судя по отчетам, присылаемым на видеофон каждую неделю, ей действительно стало лучше.

***

После каждой смены по сигналу датчика робота-надсмотрщика заключенные выстраиваются в три шеренги на перекличку, а потом строем идут на ужин. Идут, широко шагая и размахивая руками, и орут одну из строевых песен, тексты которых им были закачаны на видеофоны вместе с приговором и базовой суммой баллов.

«Эх! Хорошо в КоммунСоюзе жить!», – тянут женщины, и громче всех старается Ленка.

Робот тут же фиксирует Ленкино рвение, записывает в данные, и счетчик уверенно ползет вверх на пару баллов. Идет Ленка среди таких же сбившихся когда-то с пути, но все осознавших, щурится от яркого весеннего солнца и орет радостно:

– ...Эх, хорошо страной любимой слыть.
Эх, хорошо стране полезным быть!
Вместо камня мы сможем из пластика
Напечатать больших городов.
Через тысячу лет будет жить наш привет,
Солнце будь напечатать готов!

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК