Proigrivatel

‒ Во времена сновидений жизнь ещё не пришла в пустыню. Но и пустой она не была. Были в ней ещё не люди, но заготовки людей. Огромные однородные куски мяса, способные только дремать на земле. А затем пришли два брата, что людьми не были никогда. Они взяли каменные ножи и принялись делать из мяса людей. Отделили им руки и ноги, нарезали в них пальцы, оттянули носы, просверлили в них ноздри, открыли уши и глаза. А потом стали ящерицами и убежали.
‒ Жесть какая, ‒ Анна на секунду появилась на экране телефона, и я увидел, как брезгливо сморщилось её лицо. ‒ Это выходит, они считают, что мы произошли от колбасы?

Я отвлёкся от дороги: вокруг всё равно расстилалась однообразная равнина, покрытая мелким кустарником.
‒ Почему колбасы?
‒ Ну ты ж сам говоришь, что предки людей были кусками мяса без всяких органов. Это ж как колбаса. Я вот сейчас представляю эту твою австралийскую пустыню, а посреди неё лежит здоровенный шмат какого-нибудь мясосодержащего продукта. Живого. И тихонько посапывает во сне. Ужас же.
‒ Да, ты бы стала отличным рассказчиком среди бушменов, – рассмеялся я.
‒ Ладно, но я вообще-то спрашивала, какого ляда ты туда поехал. Я ещё понимаю, зачем ты в Австралию улетел. Хотя сейчас же весь мир интернетом накрыло. Мог бы и прямо у себя из дома с кем надо поговорить. Но что ты в пустыне забыл?

Я вздохнул и снова уставился в закреплённый на приборной панели джипа телефон.
‒ Ну ты пойми, австралийские бушмены ‒ это же практически уникальный естественный эксперимент. Они до сих пор живут почти как первобытные люди. Не знают ни земледелия, ни животноводства. По крайней мере, так считается в научном мире. Но мне кажется, что раньше у них были ручные звери. Этот миф, который я тебе рассказал, можно понять так, что местные одомашнили мегафауну, пока она ещё здесь существовала. И если это верно, то придётся пересматривать почти все модели, которые построены на основе наблюдений за местными.
‒ Оке-ей… ‒ я увидел, как Анна что-то лепит из теста, иногда помогая себе ножом. ‒ Мой муж шатает столпы науки. Этот образ мне нравится. Но я всё ещё считаю, что шатать столпы лучше из кабинета. Когда я выходила за гуманитария, то рассчитывала на спокойную жизнь рядом с учёным мужем, неспешно толстеющим за написанием книжек.

Я затормозил, вглядываясь вперёд. Плавящийся от жары воздух вдруг перестал прятать стелющийся по земле огонь.
‒ Чёрт! ‒ восклицание вырвалось раньше, чем я подумал, что встревожу им жену.
‒ Что такое? ‒ её обеспокоенное лицо тут же заполнило экран.

Немного помявшись, я всё же сказал как есть:
‒ Тут буш горит. Большая полоса пламени. Такое периодически случается в этих местах.


Анна расплылась в улыбке.
‒ Ну слава богу. Возвращайся назад в Мельбурн.
‒ Подожди, я ещё думаю.
‒ Что тут думать? У тебя там форс-мажор.
‒ Родная, я ж на внедорожнике, а тут, считай, как у нас дома, когда мальчишки сухую траву поджигают. Пламя и до голени не доходит.
‒ Так! Марк, давай ты не будешь играть в героя!

Я не ответил, вглядываясь в дым и пламя. Выглядело это не слишком опасно. Но всё же я лукавил. В отличие от пала травы, тут горела не просто узкая полоса. Ехать прямо по огню придётся не меньше километра. По крайней мере, рассмотреть, где начинается уже прогоревший буш, я со своего места не мог. И всё же…
‒ Там даже зверь не бежит, ‒ пробурчал я задумчиво.
‒ Что? Какой зверь?
‒ Всякий. Когда пожар серьёзный, он гонит перед собой живность. А если огонь небольшой, то большинство здешней фауны умеет его пережидать, например под землёй.
‒ Марик, дорогой. Я тебя умоляю, поверни назад. Что тебе вообще в той пустыне надо?
‒ Если сейчас поверну, потом времени может не быть уже. Я ж через две недели домой возвращаюсь. И они у меня уже все расписаны.

Решившись, я вновь включил передачу и нажал на газ. Анна смотрела на меня, прижав руку к груди.
‒ Ты с ума сошёл? Всё-таки едешь?
‒ Да, прорвусь через огонь, быстро всё сделаю и вернусь. И дальше можно будет уже только в архивах работать.
‒ А это ‒ то, за чем ты там едешь, ‒ почему нельзя в архиве сделать?

Я помолчал, подбирая слова и одновременно выбирая, как въехать на горящую землю.
‒ Ну, видишь ли, чтобы мою догадку подтвердить, мне нужно услышать оригинал этой песни, что я тебе процитировал.
‒ Так прочитал бы его в какой-нибудь своей книге.
‒ Это, к сожалению, так не работает. У бушменов нет своей письменности, так что сами они легенды не записывают. Все их мифы записаны на других языках, причём довольно небрежно.
‒ Ну тогда нашёл бы кого-нибудь из этих твоих бушменов. Ты ж говорил, вы их там прикормили у себя какое-то количество.

Я вновь ответил не сразу, провожая взглядом оставшееся в стороне одиноко стоящее низкорослое деревце, целиком охваченное пламенем. Затем вновь повернулся к телефону и улыбнулся взволнованной жене.
‒ Так тоже не получится. У них… Нет, тут надо с самого начала рассказывать. В общем, у бушменов нет истории как мы её понимаем. Тут времена года почти не меняются. Это у нас дома сейчас вот снег лежит, потом цветочки распустятся. И понятно, что год прошёл. А здесь день один от другого почти не отличим. И потому сколько тех дней между двумя событиями прошло, не так и важно. Мы вот знаем, что греческие мифы были когда-то давным давно. А для бушменов их мифы просто были. А учитывая, что дни похожи друг на друга, что всё повторяется, и мифы повторяются тоже. То есть они не только происходили в прошлом, но и происходят прямо сейчас.

Я мельком глянул на экран. Анна обеспокоенно хмурила брови, но не перебивала.
‒ Так вот, у них есть такое понятие ‒ время сновидений. Тоже очень неудачный, но устоявшийся перевод их термина. Это на самом деле не время, а как бы такое состояние, в котором бушмен снова оказывается в мифической эпохе, когда прародители делали всё то, что мифическим прародителям положено.

Я резко вильнул рулём, в последний момент пытаясь объехать не заметный на фоне почерневшей земли пень, но всё равно услышал скрежещущий удар по дну. Но давать Анне лишний повод для волнения я не хотел. И, расслабленно улыбаясь, продолжил читать жене ликбез по специальности, которой посвятил жизнь.
‒ Но тут есть ещё одна хитрость. Времени, как мы его привыкли понимать, у них нет. А есть время, связанное с окружающим рельефом. Все их мифы ‒ это песни, в которых рассказывается, как предок совершает некие деяния в совершенно конкретных местах. И когда они поют об этом, проходя по тем же местам, то они как бы оказываются там одновременно с предком. В его времени снов. То есть их миф ‒ это одновременно и карта, описывающая их “сновидческие пути”, и история, и способ оказаться внутри мифа.
‒ Что ещё за сновидческие пути?

В голосе Анны всё ещё звучало недовольство, но я уже слышал прорезавшийся интерес. Это именно то, за что я её люблю. Она с огромным любопытством впитывала любые истории и всегда была моим идеальным слушателем.
‒ Это ещё одно явление культуры бушменов. Вся Австралия пронизана пешеходными дорогами, идти по которым помогают как раз вот эти их путеводные мифы. И потому, двигаясь по одной из таких дорог, они постоянно поют. Песня служит одновременно и картой и навигатором, и сном, который певец и его слушатели видят. Потому никто и не согласится спеть мне миф про, как ты говоришь, “дышащие колбасы”, в неправильном месте. Не там, где они, по мнению аборигенов, дремали.

И в этот миг раздался хлопок, руль рвануло, и машина пошла юзом. Я вдавил в пол педаль тормоза и выскочил из кабины. К счастью, здесь вся трава уже успела прогореть, так что пламени вокруг не было, если не считать две огненные полосы, оставленные моими колёсами. Взглянув на шины, я испытал сложную гамму чувств. Острый стыд за собственную тупость, леденящий сердце страх пополам с ощущением безнадёжности. Выстреливающая синеватыми огоньками резина сырым тестом облепляла колодку. Похоже, какое-то время я ехал на пылающих колёсах и они успели размягчиться до такой степени, что сейчас тянулись к земле, словно нити оплавленной карамели. Внезапно с хлопком почти одновременно выпустили воздух и все остальные колёса.
‒ Марик! Марик! Где ты делся?! ‒ раздавался из кабины взволнованный голос Анны. Но я пока не знал, что могу ей ответить.

И тут я увидел… Чёрт, из-под бензобака растекалась небольшая огненная лужица. Похоже, размякшему над огнём пластику хватило того удара слишком поздно замеченного пня. Развернувшись, я кинулся прочь от машины. Грохот догнал меня почти одновременно со взрывной волной и швырнул на землю. Я перестал отдавать себе отчёт в происходящем. Так иногда бывает во сне, когда ты просто видишь картинки, ничего по этому поводу не думая.

Вскоре я осознал, что лежу на спине и пялюсь в ярко-голубое небо. Ощущение времени отсутствовало напрочь. Вокруг была чёрная выгоревшая трава, но земля не обжигала, как это бывает сразу после пожара. Чуть в отдалении стоял остов моей машины, теперь напоминающий причудливый растрескавшийся валун. Один из тех, на который абориген мог бы указать, напевая свою дорожную песню. Мол, смотри, белый человек, именно здесь предок бросил свой бумеранг, да так сильно, что земля встала на дыбы и превратилась в камень. Или оттолкнулся и запрыгнул на Млечный Путь – спорить с Радужным Змеем.

И вдруг из-за остова машины вышел человек. Он с любопытством и некоторым осуждением осматривал новый предмет, появившийся посреди равнины. Я подскочил и побежал в его сторону, на ходу пытаясь вспомнить правильные слова местного диалекта.
‒ Здравствуй, охотник. Я забыл, где восходит солнце. Покажи мне дорогу к людям, ‒ тщательно выводил я непривычные звуки.

Он смотрел на меня, то ли скалясь, то ли щербато улыбаясь. Наконец, когда я несколько раз, меняя очерёдность и тональность слов, повторил свою просьбу, он помотал патлатой головой и ответил на чистом английском:
‒ Я не покажу тебе дорогу сейчас. Не могу показать, ты не увидишь её. Белые люди не видят снов. У вас свои дороги. Я иду далеко на северо-запад, но там нет людей.

Я предупреждающе замотал ладонями.
‒ Не иди туда, куда собираешься, там горит земля.
‒ Она горит не всегда, ‒ весело рассмеялся он. ‒ Я пройду тогда, где она не горит. Там, когда безопасно.

Я непонимающе уставился на него, но абориген не был настроен что-то мне объяснять. Сделав прощальный жест бушменов, он повернулся и пошёл прочь. В жарком воздухе его силуэт плавился и расплывался. Это было странно, он прошёл совсем ничего, но уже был едва различим. Я побежал следом, но то ли он шёл слишком быстро, то ли превратившийся в линзу горячий воздух прятал от меня недавнего собеседника. Казалось, растворилась не просто его фигура в окружающем мареве, а он сам исчез из мира.

Образ воздуха, превратившегося в лупу, всё сильнее разгорался в мозгу. С одной стороны, исчезновение бушмена выглядело так, словно кто-то изменил настройку микроскопа и секунду назад чётко видимый образ исчез без следа. С другой, я вдруг почувствовал себя муравьём, на которого гигантский ребёнок направил сфокусированный свет солнца. Жара стояла неимоверная.

Оставаться здесь сулило только смерть от перегрева. На секунду перед глазами встало гневное от страха лицо Анны, требующей, чтобы я немедленно обеспечил себе комфорт и безопасность. Усмехнувшись, я козырнул воображаемой жене и осмотрелся. Насколько хватало взгляда, вокруг была чёрная равнина. Рассудив, что там, где проехал, людей видно не было, я отправился дальше по ходу движения.

Унылое однообразие пейзажа угнетало, и в памяти всплыла традиция аборигенов петь во время своих скитаний по “снящимся тропам”. Мрачная ария из фильма “Последний дюйм” показалась мне идеальным отражением и моего состояния, и окружающей реальности. Поначалу голос хрипел, отказываясь выдавать мелодический рисунок. Но вскоре тяжёлый бас загудел в резонаторе лёгких.
‒ Тяжёлым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня.

Невдалеке я снова увидел охваченное огнём невысокое деревце. Видимо, древесина горела значительно дольше, чем трава. И вдруг к моему плечу прикоснулись. Подпрыгнув от неожиданности, я резко обернулся.

Меня касалась клювом огромная птица. Она походила на страуса эму и при этом была чем-то иным. Крылья выглядели развитыми, и на них существо опиралось как на ещё одну пару оперённых ног. Длинная лысая шея и большеглазая голова покачивались передо мной.
‒ Куда ты идёшь? ‒ прозвучало традиционное местное приветствие.

Я не сразу понял, что говорила со мной не птица, а сидящий на её спине человек. Он был отдалённо похож на бушмена, но при этом имел более аристократичное сложение. И сидел на типичном представителе вымершей мегафауны как на домашнем вьючном животном.
‒ Я забыл, где садится солнце, и не могу найти своих людей.

Он посмотрел на меня с любопытством, перекинул одну ногу через спину своего зверя, как если бы хотел спрыгнуть, но так и остался сидеть, словно в дамском седле.
‒ Белые люди ломают сны. Пускают в них необратимое время. Иди туда, в ту сторону, где всё стареет, ‒ он указал куда-то вбок.

Я попытался вспомнить, как его следует поблагодарить, но он поднял ладонь.
‒ Не пытайся. Ты говоришь только слова. В них нет снов. Они не останутся навсегда. Прозвучат и угаснут. Я их не запомню.

Он тронул птицу пяткой, и она развернулась ко мне тем боком, на котором не было ноги наездника. И вдруг исчезла. Словно была рисунком, нарисованным только с одной стороны. И, повернувшись другим боком, просто перестала выглядеть хоть как-то.

Я запустил пятерню себе в волосы, пытаясь осмыслить увиденное. А затем обернулся в ту сторону, куда указывал странный бушмен. Внезапно мне показалось, что я бреду уже много часов, едва переставляя ноги, и всё вокруг – просто бред страдающего от жары и жажды ума.

Помотав головой, я отогнал странное наваждение. И вдруг увидел разрезавшую пейзаж железную дорогу, станцию и стоящий у неё поезд. Очень странно, что не заметил их раньше. Должно быть, опять этот эффект жаркого воздуха, преломляющего лучи. Отчего далёкие предметы кажутся ближе, а близкие исчезают вовсе. Несколько мгновений я пялился на неведомо откуда взявшееся спасение. Словно после сна, когда не сразу начинаешь понимать, что происходит вокруг. Поезд дал долгий гудок. И, словно наконец проснувшись, я кинулся в сторону локомотива, крича и размахивая руками.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

Неделю назад мне снился сон. Когда Демьян узнал об этом, он стал целовать мои пальцы, пряча в них слёзы радости.

Снился мак. Красный, как лампы в теплицах и аквариумах, куда меня часто водили учителя. Цветок распустился в абсолютно чёрной пустоте и потянулся вверх. С лепестков капало золотистое масло. Казалось, весь сон дрожит под мерными ударами этих капель, острой рябью пробегая по телу. Мак цвёл всё ярче. В его сердцевине зрело что-то тёмное.

Что-то, чему нельзя было оставаться в моих снах.

Демьян долго и подробно расспрашивал меня об этом сне, записывал малейшие подробности, уточнял незначительные детали. Так продолжалось около двух часов, пока я не устала. Демьян отвёл меня в комнату, разрешил заказывать в ресторане всё, что захочу. Но сам не остался – ушёл в лабораторию, обрабатывать результаты.

Почему ему так важно было научить меня сновидеть? Все люди это умеют, ничего особенного.

Тот день тянулся как-то особенно долго. Время для меня вообще вязкая материя, но тот день истончался до неприличного медленно. Заказанные фрукты принесли лишь через час. Девушка, вошедшая с подносом в спальню, наблюдала за мной со смесью любопытства и отвращения, пока не закрыла за собой дверь. Здесь все так смотрят, кроме Демьяна.

Когда я только появилась здесь, взгляды не волновали. Помню, как Демьян впервые взял меня за руку и повёл в оранжерею. Он показал мне орхидеи и гиацинты, тюльпаны и лилии, даже эдельвейс и миддлемист. «Редчайший цветок» – сказал он тогда.

Мне было всё равно. Перед глазами качались на тонких стебельках яркие благоухающие пятна, ни больше ни меньше.

– В чём смысл?

Демьян не расстроился, лишь улыбнулся и повёл меня дальше. С каждым днём мы продвигались, хотя поначалу казалось, что время вообще застыло на месте. Демьян втолковывал мне, растягивая слова и движения, растекаясь по секундам, как вязкий кисель:
– Не мы медленные, а ты слишком быстро воспринимаешь мир.

Время стало первой задачей. Демьян сказал, что его нужно понять прежде всего. Я должна была «влиться в общий поток восприятия». Первым делом Демьян убрал из комнат часы.

– Тебе необходимо разучиться определять, сколько секунд прошло. Мы так не умеем, понимаешь? Мы можем предположить до минут, и то – не слишком точно.
– Но ведь это значит, что я ориентируюсь лучше.
– Не нужно быть лучше. Нужно – как мы.

Он запер меня в пустой комнате, и я сидела там ровно четыре часа, семнадцать минут, двадцать четыре секунды. Когда Демьян об этом услышал, надолго задумался. А потом повёл меня к берегу.

Вода мне не понравилась, больше всего – отражениями. Почему-то их было трудно уложить в голове, легче, чем время, но всё равно трудно.

– Время – как река, – сказал Демьян. – Её течение может быть медленным, может быть быстрым. И, чтобы переплыть реку, нужно понимать, чувствовать её течение. Не знать в точности, как быстро кубометр воды переместится из точки А в точку Б, а ощущать силу, влекущую тебя вперёд.

Я вошла в воду, чувствуя холод и сопротивление. Тело будто покрылось плотной, но пластичной плёнкой, и продолжало покрываться с каждым шагом. Вокруг царило движение: река скользила по мне, плавно огибая ладони и талию. Её ледяные потоки действительно отражали время, столько же неспешное, сколь и неумолимое.

– Сейчас я поплыву на другой берег, – Демьян сделал несколько шагов, привыкая к температуре воды. – А ты просто иди по дну. Здесь не глубоко.

Он оттолкнулся, нырнул и поплыл, ловкий и быстрый, будто рождённый в этой реке. А я пошла – медленно, с трудом преодолевая сопротивление всей толщи текущей воды. Прежде чем добралась до другого берега, Демьян пересёк реку трижды, и даже не слишком запыхался. Глядя в его ярко-голубые глаза, я поняла: чтобы догнать, нужно не плестись по дну, а плыть вдоль течения.

И время стало нашим.

После были другие дни, странные и удивительные. Демьян нанял учителей: искусствоведов, художников, музыкантов, танцоров. Творческих людей. Они показывали мне лучшие картины, играли музыку, танцевали для меня. Когда наступали выходные, Демьян вёл меня гулять, а вечером мы смотрели фильмы в его личном кинотеатре. Я понимала, для чего всё это, но порадовать Демьяна и остальных было нечем. Ни снов, ни воображения не появлялось.

Однажды я услышала разговор. Демьян был у себя в кабинете, с одним из докторов, регулярно меня навещавших. Я не подслушивала, просто проходила мимо. Но они спорили, и доктор говорил достаточно громко.

– Ты многого достиг, Дем. Но она… Даже для нас – это слишком. Чего ты хочешь? Научить подсознанию? Очеловечить… – последнее слово ускользнуло от меня.
– Именно так, – Демьян говорил ровно, не повышая голоса. – Инна – наша надежда. Козырная карта этого мира.
– Ты требуешь невозможного!
– Бросьте. Время ей уже поддалось.
– Раскалибровать внутренние часы – не то же самое, что… Демьян, я даже не понимаю до конца, что мы пытаемся в неё вложить!
– Душу, – просто ответил Демьян.

Через пару месяцев, в оранжерее, мы снова разглядывали цветы. Мне приглянулся мак: почему-то, несмотря на заурядность и простоту формы, растение притягивало взгляд.

– Тебе нравится? – Демьян протянул руку и сорвал цветок.
Я вздрогнула.
– Не надо… Так делать.
– Почему? – не понял он. – Мы вырастим ещё. Сколько угодно. Это ведь масличная культура, их миллионами сеяли и срезали, когда в этом была необходимость.
– Он мне нравился, – я коснулась лепестков кончиками пальцев. – Почему ты решил, что красоту нужно убить, чтобы ей насладиться?
– Я лишь хотел, чтобы ты могла посмотреть ближе, вдохнуть аромат.
– Я могла просто наклониться.

Демьян посмотрел с интересом, потом ласково поправил мне волосы.

– Извини меня, дорогая. Давай, в качестве извинений, пообедаем где-нибудь. Чего тебе хочется?
– Суши! – неожиданно заявила я. – Самых вкусных, сама выберу!

Демьян улыбнулся, и мне показалось, что улыбка сделала его таким же красивым, как увядающий на ладони мак.

Так появились чувства.
Тогда я и стала замечать взгляды. Учителей – удивлённые, учёных – заинтересованные. Остальные просто боялись.

– Почему? – спросила я Демьяна.
Он лишь пожал плечами.
– Ты не укладываешься у них в голове. А люди есть люди: дезориентируй мозг – получишь напуганного врага. Поэтому они так смотрят.
– А ты? – я потупилась.
– Я ведь тебя знаю.

А потом приснился мак, и всё изменилось. Учителей больше не приглашали – Демьян приказал предоставить мне полную свободу. Бродя по холодным коридорам небоскрёба, я начала понимать, как сильно реальная жизнь отличается от тех условий, в которых меня воспитывали. За окном простиралась Нова – город с пустыми улицами, саркофаг для миллионов живых мертвецов. Я ни разу туда не выбиралась: боялась соприкоснуться с зимней серостью. Вдохнуть её. Подцепить.

Впрочем, здесь, на тридцатом этаже, тоже царило безмолвие, изредка прерываемое быстрыми шагами очередного учёного или мерным гудением колёс андроида-уборщика. Остальные работники «Somnia» большую часть времени спали.

Так устроен этот мир: работа во снах, развлечения во снах. Меня же сны пока не привлекали. Они появлялись, но оставались обрывочными, не связанными друг с другом. Не поддающимися управлению.

Демьян стал приходить реже. Он уставал и нервничал: я видела это в бледности лица и туманном взгляде голубых глаз.

– Наверное, у нас не так много времени, как хотелось, – объяснил он.
– Почему?
Демьян накрыл руками мою ладонь.
– Нам противостоят такие силы, что с ними трудно даже «Сомнии». Даже мне.
– Чего они хотят?
Он пожал плечами, задумчиво разглядывая мой новый маникюр.
– Не знаю. Никогда не понимал Ангелину.
– Кого?
– Старую подругу. У нас с ней общее прошлое.

И пришла ревность. Она помогла мне тренироваться усердно. Я стала засыпать чаще и спать дольше, стараясь наполнить сны смыслом. В этом мне никто не мог помочь – слишком нестабильными и расплывчатыми были сновидения. Цвета, запахи и мелодии мешались в сумбурный калейдоскоп, вихрем выносящий меня на поверхность, к реальности.

– Тебе нужен чёткий образ, – говорил Демьян. – Чтобы за него можно было зацепиться.

«Ангелина тебя не получит», – думала я и спала всё дольше. Взгляды прислуги, становившиеся всё острее, только способствовали погружениям: выходить из комнаты и общаться с кем-либо не хотелось. Дни и ночи перестали иметь значения – я просыпалась, чтобы немного прийти в себя, а потом снова засыпала, раз за разом натыкаясь на сверкающую карусель из всего подряд.

С каждой моей неудачей Демьян становился всё дальше, всё больше погружался в неизвестное противостояние. Приходилось стараться, стараться, как никогда. Собирать все свои мысли, все чувства в единый клубок. Не знаю точно, когда из этой смеси вырос Демьян, но, как только он появился, стало проще. Все свои сны и мечты я соединяла с ним. Крепила к лацкану дорогущего пиджака. Прятала в нагрудный карман. Привязывала.

И это сработало.

Мы встретились посреди первого моего осознанного сна. Я – лёгкая, ловкая, переливчатая, в платье из всех цветов, которые росли в саду, и он… Прекрасный. Ни до, ни после я не встречала никого ярче и многогранней. У Демьяна здесь были великолепные сапфировые крылья.

– Здравствуй, Инна.
Я улыбнулась. Широко, как полнейшая дура.
– А мне теперь… Можно тут?
Демьян рассмеялся, и в его глазах заплясали звёздные искорки.
– Конечно, дорогая. Для этого всё и затевалось.

Я шагнула вперёд, прикусив язык, с которого рвалось признание.
«Теперь мы равные. Я люблю тебя».

– Что затевалось?
Демьян продолжал улыбаться, но глаза его уже смотрели печально.
– Ты не помнишь, да? Слишком сосредоточилась на человечности.
– Что?..

Я попятилась и споткнулась, балансируя на пятках. Казалось, это Демьян выбил землю из-под моих ног. Но нет – он шагнул вперёд, поддержав меня за локоть.

– Твоё имя. Ты забыла его расшифровку.
– Расшифровку?

Демьян махнул рукой. В воздухе вспыхнули 4 знакомых буквы, постепенно расползаясь в слова.

– Искусственный нейросетевой независимый андроид. ИННА.

Теперь понятно, почему все так смотрели. Первый в мире андроид, который считает себя человеком. Считает себя живым. Я бы тоже испугалась, если бы мой утюг стал проявлять эмоции.

Кажется, произошёл сбой. Сон медленно поплыл, истончаясь до нитей, связавших меня и тонкие черты Демьяна. Я закричала и забилась в руках, как подстреленная птица. В каком-то смысле, так и было.

Может ли болеть процессор? Может ли сенсор андроида различать красоту?

– Зачем вы это со мной сделали?
Демьян осторожно убрал слёзы с моих ресниц.
– Так было нужно. Это не… Не эксперимент ради интереса, если тебе будет легче.
– Я… Не понимаю.
Он помог подняться, поддержал за плечо.
– Идём. Я покажу, с чем мы боремся. Что ты должна будешь одолеть.

И мы взлетели, плавно и легко понеслись куда-то вдаль, в глубины Сети снов. Демьян двигался уверенно, я плелась позади, раздавленная заново открывшейся собственной природой. То, что казалось любовью, было лишь интересом создателя к собственному творению. Любованием.

Наконец мы остановились посреди кромешной белизны сырого сновидения. Здесь не было ничего, кроме давящего чувства тревоги, всё нараставшего из ниоткуда.

– Да, неуютно, – хмыкнул Демьян, наблюдая за мной. – Но именно поэтому мы здесь. Сейчас увидишь.

Он протянул руку и сделал пальцами несколько сложных пассов. И прямо посреди пространства обозначилась длинная узкая щель, из которой… Мне трудно сказать, что именно из неё сочилось в сон, но, как только я это увидела, стало нехорошо. Даже машине было кристально ясно: это неправильно, этого не должно быть здесь.

Демьян же, казалось, не испытывает особых неудобств. По крайней мере, держался он спокойно.

– К ней привыкаешь, – пояснил мой любимый. – Это энтропия, или, если тебе будет угодно, Пустота. То, что лежит за гранью снов, и грозит уничтожить наш мир. Подойди ближе.

Преодолевая отвращение и страх, я сделала несколько шагов к щели. Казалось, эта дрянь беззвучно воет неслышным ветром, втягивая в себя окружающую реальность. Впрочем, на самом сне это, вроде бы, не отражалось: вокруг по-прежнему царила белая чистота.

– Протяни руку, – кивнул Демьян.
– Я не хочу, – кажется, впервые в жизни запротестовала я.
– Инна, для этого ты создана и воспитана.
– Для этого?! Чтобы… взаимодействовать… С этой пакостью?!
– Все мы так или иначе с ней взаимодействуем, – мягко заметил Демьян. – Пустота пронизывает мир, уравновешивая его. Но со временем её становится всё больше. Мало того – процесс лавинообразный. Пока мы сдерживаем энтропию: построили Сеть снов, чтобы люди не ковырялись, где не надо, отлавливаем тех, кто всё-таки лезет… Но это – полумеры. Чтобы положить всему конец, нам нужна ты, Инна. Мне нужна ты.

«Мне нужна ты». Зажмурившись, я выбросила руку вперёд, прямо в Пустоту, в энтропию, в голодное ничто.

Это было отвратительно. Будто в руку и душу вцепилось всё самое страшное, тошнотворное и невыразимо неприемлемое. Оно пыталось проникнуть внутрь, добраться до меня и поглотить, но…

Но отступило. Ему нечего было взять. Машину, лишённую человеческих слабостей, Пустота не переварила. Мне было страшно, но, видимо, не так, как бывает людям – и щель подавилась моими чувствами. Она сжалась и схлопнулась, сверкнув напоследок бледной серостью, исчезла навеки. Дышать сразу стало легче.

Обессиленная, я рухнула бы на пол, если бы не Демьян. Он помог плавно опуститься, почти уложил меня на прохладный белый пол.

– Ты справилась. Умница!
– Я… Спасла мир?
Демьян грустно улыбнулся.
– Нет. Пока – лишь залатала маленькую щёлочку. У нас впереди большая работа, и тебе придётся делать её в одиночку. Понимаешь, планировалось, что мы успеем воспитать хотя бы ещё несколько твоих собратьев, но… Времени слишком мало. У нас нет ещё нескольких лет, Инна. Пустота слишком быстро распространяется.

Я заплакала. А когда проснулась – глаза были сухи. В конце концов, андроиды не проливают слёз.

Но нам иногда всё-таки снятся сны.

Автор: Андрей Дёмин
Оригинальная публикация ВК
Больше историй о снах

– Лучше бы это ты умерла, Жень, а не Кирилл.

Я подняла заплаканные глаза на мать. Наверное, стоило попросить прощения, но горло стиснули раскаленные тиски. Мать нависала надо мной, а из кармана рабочего передника торчали портняжные ножницы.

– Он бы никогда так не поступил! Он бы не стал мне врать!

Кирилл. Конечно, всегда Кирилл. Любимый сын, долгожданный, запланированный. С ним мать связала свои надежды, планы, собственное будущее.

А получила меня.

Тиски разжались, и я с трудом вымолвила:
– Прости, я не хотела…
– Не хотела, вот как? – внезапно мирно сказала мать. Через маску гнева внезапно проступило обычное, доброжелательное лицо.

Вообще, мама человек не жестокий. Она часами может выслушивать стенания своих клиенток про незадачливых мужей и поборы в школах, пока подшивает принесенную одежду или доводит до ума купленное в “секонд-хэнде” платье. За плохие оценки ругает, только если неудачно подвернуться под руку, а к не сделанным домашним делам относится скорее философски. Но иногда, внезапно, без какой-либо видимой причины, она начинает кричать, швыряться вещами, выворачивать мне руки и таскать за волосы.

Когда я была помладше, то пыталась спрятаться под столом или в шкафу, как стала старше – начала сбегать к дяде Андрею, маминому младшему брату. Мама потом приходила, била себя в грудь, что больше так не будет, умоляла вернуться. А дядя не особо любил со мной нянчиться, так что с легким сердцем возвращал меня обратно.

– Что молчишь? Сказать больше нечего?
Я подняла подбородок.
– Чего глаза вылупила, тварь неблагодарная? Надо было тебя в роддоме оставить. Кирюша бы выжил, если бы не ты. Так и сказали – осложнение, потому что близнецовая беременность. Если бы он выжил, и ты бы сейчас не стояла здесь. Лгунья, паршивая лгунья.
– Мам, мы просто вместе посидели и пиццу съели. Мы ничего не праздновали, правда!
– Да? А вот это что? – она вытряхнула на содержимое черного пакета с надписью “Хорошего тебе чего-то там”. На пол посыпались три поздравительные открытки, томик ранобэ, подаренный Катей, и аккуратно сложенная футболка с мемом “ЪУЪ”. – Сердца у тебя нет, Женя.

Про нашу семью стоит знать две вещи. Первое – Кирилл был бы самый лучший. Он бы раньше меня научился ходить и говорить. Он бы лучше меня учился, уважительно относился к нашей матери, помогал по дому и вообще был бы тем самым сыном маминой подруги. Красивым, высоким, умным. Как бы я ни старалась, никогда и близко не смогу приблизиться к пьедесталу, на котором лежит этот мертвый младенец.

Второе – мой день рождения – это день скорби, поскольку Кирилл умер именно в этот день, в 15:45 по Москве. Каждое шестое апреля в квартире траур, будто кто-то очень близкий умер накануне. За все пятнадцать лет своей жизни дней рождений я не видела. Меня никогда с ним не поздравляли, ничего не дарили, и только седьмого числа бабушка, дядя и двоюродная сестра втайне от матери подкидывали мне подарочных денег. Однажды они принесли мне куклу – скандал был такой, что соседи милицию вызвали, подумали, убивают кого-то.

Мать так им сказала, мол, убивают ее. Равнодушием, бессердечием, ведь у нее умер ребенок. Менты тогда даже извинились – им же не сказали, что ребенок технически никогда не жил.

Да и проблемы бы не было – встреться я с друзьями седьмого числа или восьмого. И если бы не было этих поздравительных открыток, а просто футболка и книга. Но я захотела именно сегодня, шестого числа. В день, когда умер мой брат.

– Мам, я больше не так буду, правда. Хочешь, я с тобой на кладбище завтра схожу?
– Нет, – мать бесцеременно вырвала провод у моего компьютера, нисколько не заботясь о сохранности устройства, – никакого интернета до конца месяца. Решила тут козни плести за моей спиной! Отпраздновать она день рождения захотела, подарочки получить.

Идея отпраздновать день рождения была Катина. Мы с ней дружили уже три года, и она никак не могла взять в толк, почему я никогда его не отмечаю, не устраиваю чаепитие после уроков, не зову в выходные домой, не хвастаюсь подарками. И почему вариант “попроси подарить на день рождения” в моем случае совершенно нерабочий.

– Ну, понимаешь, – сказала я, – у меня брат в этот день умер.
– Ой, а я не знала. А давно? А сколько ему было?
– Нисколько. Вот когда я родилась, тогда и умер.
– А почему в другой день тогда нельзя? Седьмого, например?
– Потому что это нечестно по отношению к Кириллу.
Катя удивлённо заморгала, глядя мне в глаза, и сказала:
– Мертвому-то какое дело?

Почему эта мысль мне никогда не приходила в голову.

Мы решили собрать компанию из пяти девчонок с нашего класса и именно шестого апреля, в день семейного траура, залезть на открытую крышу девятиэтажки и там отметить мое пятнадцатилетие. Мы даже притащили алкоголь. И стоило мне порадоваться, что все это так и останется маленьким секретом от мамы, как она возьми и получи сообщение от родителей Даши, мол, поздравляем с днем рождения Жени.

– Кирюша мне бы никогда не соврал! Он бы никогда, никогда…
Жар из моего желудка прорвался в горло будто лава во время извержения.
– Откуда ты знаешь?
– Что ты сказала?!
– Откуда ты знаешь, каким бы он был? Может быть, он в пятнадцать лет соль бы жрал по падикам или закладки искал по всем району? Или страшный был как двадцать лет строго режима за экстремизм? Откуда ты знаешь?!

Мать вцепилась в мои длинные волосы и потащила в ванную. Я брыкалась, пыталась укусить за руку, но все без толку.

– Ах ты тварь! Гребаная дрянь! Поговори мне еще тут!
Щелкнули ножницы для резки ткани.
– Мама, пожалуйста, не надо! – я попыталась защитить голову, но острые лезвия уже кромсали пряди волос, и они падали на сырой пол.

Я рыдала, умоляла прекратить, но мои мольбы только сильнее злили мать.
– Вот поглядим, кому ты такая страшная будешь нужна! – мать оттолкнула меня, и я больно ударилась спиной о бортик ванной. Прежде чем я успела встать, дверь уже захлопнулась, и я услышала, как тащат по линолеуму тяжелое кресло.
– Выпусти меня!
– Чтобы мои глаза тебя не видели больше! Как бы я хотела, чтобы это была не ты!

Лицо горело, а кожа чесалась из-за обрезанных волос. В глубине квартиры заработала швейная машинка – мама подшивала мужские брюки, которые ей принес студент из соседнего подъезда. Она вообще больше любила работать с мужской одеждой.

Я попыталась сдвинуть кресло, но мебель просто упиралась в стену и образовавшийся проем был слишком узким, даже чтобы просунуть руку.

Сев на бортик ванной, я до боли стиснула пальцы. А потом, наконец, решилась посмотреть на себя в зеркало. Обрубленные волосы торчали во все стороны, тушь и подводка потекли от слез, а под глазом красовался синяк. Мать умудрилась обрезать волосы самым уродливым способом – сделав мне челку штрих-кодом и обнажив мои растопыренные уши.

Я схватила лежавшие в луже воды ножницы и принялась отрезать остатки волос. Под самый корень. Жаль, нет бритвы. Потом ими же срезала длинные ногти и вскрикнула, когда задела ножницами кожу.

Сняла белый кроп-топ через голову и с такой же яростью изрезала его на куски. Приподнялась на пальцах ног и сдернула с бельевой веревки черную уродливую майку, в которой обычно спала.

Из зеркала на меня смотрело нечто, что скорее было мальчиком, причем из весьма неблагополучной семьи. Из крана медленно текла вода.

– Ну что, так бы ты выглядел? – зло спросила я. – А я ведь всегда жалела, что ты умер. А ты бы обо мне жалел? – с остервенением я ударила кулаком по зеркалу. По заляпанной поверхности пошла паутина трещин. На костяшках выступила кровь. – Ты бы обо мне жалел?!

Осколки стекла посыпались на мокрый, засыпанный отрезанными волосами, пол. Красные капли падали на раковину и образовывали тонкие ручейки.

– Ну так займи мое место! Задолбало жить с призраком! Все время ты! Кирилл то, Кирилл се! Гори оно все синим пламенем! – я опустилась на пол. Свет в ванной замерцал, и я вспомнила, что лампочку не меняли уже очень давно.

Послышался шум передвигаемой мебели. Через минуту пыхтения и скрежета дверь в ванную распахнулась.

– Ты чего? – голос внезапно прозвучал обеспокоенно. Я внутренне сжалась, ожидая еще одного удара. – У тебя же в крови все! Так, быстро, вставай.

Мама перевязала мне костяшки, приговаривая, что я дурная и с головой совсем не дружу. Но злости в глазах не было – и я порадовалась, что ее так быстро отпустило.

– И зачем ты это сделал, я понять не могу, – посетовала женщина, глядя куда-то сквозь меня. – Иди спать. Ты и так весь день шатался где-то, – она запнулась и с презрением оглядела меня. – Шаталась.

Я встала и заперлась в своей комнате, где упала на кровать. Станет маме легче, если я “роскомнадзорнусь”? Или она начнет оплакивать сразу двоих детей? А то и вовсе – забудет случайные наваждения с мертвым сыном, и слезы достанутся только мне?

Живот стянуло от голода. Я толком не обедала, ну а ужин мне, видимо, не полагался. Но от мысли, что надо выйти из комнаты, мне становилось страшно настолько, будто там, в коридоре, сидело чудовище.

В ванной включился кран. Мою комнату от санузла отделяла тонкая стенка, и мне всегда было сложно заснуть, когда кто-то лил воду. Я подождала десять минут, затем двадцать. Без интернета и смартфона было скучно, и я просто рассматривала трещины в потолке.

Когда вода не перестала литься и через полчаса, я осторожно выглянула в коридор. Ванная была заперта, и в темный коридор проникала узкая полоска света.

На цыпочках, чтобы мама не услышала, я пробралась на кухню. Открыла холодильник и пробежалась глазами по полкам. Да, негусто. Пара яиц, упаковка черного хлеба и сковорода. Из-под стеклянной крышки я разглядела две сосиски и макароны. Макароны выглядели как кучка холодных червяков. Я сняла крышку, чтобы переложить еду на тарелку.

– Ну и что ты делаешь?!

Я подпрыгнула от неожиданности, и пустая тарелка едва не выпала из рук.

Мать сидела в углу кухни со стаканом вина. Волосы спутанные, под глазами синяки – она снова плакала.

– Положи на место! Нечего по ночам жрать!
– Но кто… – я прислушалась. Вода в ванной больше не текла. Я сглотнула. Кто-то пришел? Может быть, новый мамин ухажер? Или припозднившаяся клиентка, обнаружившая, что свадебное платье слишком длинное?
– Марш спать!
– Я есть хочу.
– Утром поешь!

Желудок запротестовал, когда я закрыла холодильник. У двери ванной комнаты я остановилась. Внутри все еще горел свет, и я слышала, как на поверхность ванной капает вода. Коснулась ручки.

Не открывай, там что-то внутри, там что-то не так, не открывай!

Я распахнула дверь, и по глазам полоснул свет от лампы. На полу лежали осколки зеркала, мои собственные волосы и обломки крашеных ногтей.

По отражению скользнула тень. Мне показалось, что это игра света, или собственная усталость подкинула галлюцинации, но затем чернота вновь отразилась в зеркалах, и я спиной ощутила чужеродное присутствие позади меня.

Я замерла, глядя куда-то в пространство, стараясь не задевать взглядом зеркала. Нельзя подавать виду. То, что стоит сзади, чувствует мой страх.

Во всей квартире погас свет. Я закрыла рот рукой, чтобы не закричать, и зажмурилась, как в детстве, когда искала путь до кровати. Ведь если я не вижу чудовище, оно меня тоже не видит.

Я сделала шаг назад, готовая в любой момент упереться спиной во что-то стоящее сзади. Вжавшись в стену, я сделала шаг к своей комнате. Потом второй, третий, и наконец нащупала ручку двери.

На уроке биологии недавно рассказывали, что мы эволюционно так устроены, чтобы чувствовать на себе чужие взгляды. Поэтому нам часто не по себе в общественном транспорте, а еще мы физически чувствуем осуждение, когда входим в класс после начала урока.

И я точно знала, что на меня кто-то смотрит.
И это не мать.

Захлопнув дверь, я наконец открыла глаза. По комнате разливался теплый свет от ночника. Мне захотелось вымыться: спину кололи отрезанные и попавшие за шиворот волосы.

Но я ни за что не выйду в коридор, пока не закончится ночь.

Страх постепенно сошел на нет, и я нашла в себе силы отвернуться от стены. И закричала.

В углу комнаты стояла тень. Она переливалась, будто сделанная из мазута, а на месте глаз горело два красных огонька. Тень качала головой из стороны в сторону, как бы разминая шею. А затем встала ногами на мою кровать, будто намереваясь напрыгнуть, как кошка на добычу.

– Мама! – закричала я, – мама, помоги мне!

Снизу кто-то начал стучать по батарее.
– Хватит орать! Соседи полицию вызовут!
– Выпусти меня, мама, пожалуйста! Я больше так не буду, мама, я не буду тебя обманывать, помоги мне!

Тишина.

Может быть, я сплю? Вот сейчас я обернусь, и там никого не будет.

Черная тень положила мне руки на плечи. Я отпрянула в угол, а тень, чьи глаза были огнем, провела призрачной рукой по книжному шкафу.

Полки из дешевого ДСП вспыхнули, и комната наполнилась запахом гари. Книги – учебники, журналы, дешёвые фэнтези книги, одолженная у подруг манга – начали тлеть. Огонь перекинулся на шкаф с одеждой, оттуда на рабочий стол. Ветер из открытой форточки раздул пламя, и я стала задыхаться от дыма. Компьютер плавился в огне, и паленая пластмасса наполняла горячий воздух ядом.

Горели мои фотографии, моя кровать, школьный портфель. Стакан с водой раскололся от жара. Где-то запищала пожарная сирена. Соседи сверху, видимо, почувствовав запах дыма, принялись суетиться и бегать над потолком.

Я выбежала в коридор. Мать, кутаясь в халат, непонимающе глядела на огонь. Я схватила ее за руку и потащила к выходу.

Внезапно мамино лицо расплылось в улыбке. Она высвободила руку из моей хватки и направилась к жуткой черной тени, что занимала место в дверном проеме.

– Кирюша, я знала, что ты вернешься.

По лестничной клетке уже бежали соседи, вдалеке выла пожарная сирена.

Я плохо помню, что было дальше – знаю, что бежала в одних тапках по ночной улице, петляя между серыми пятиэтажками, будто надеясь сбить тень со следу. И мне казалось, что если я обернусь, то увижу как пылает весь микрорайон. И что потом долго звонила в домофон дяди, пока тот, спустя десять минут, не проснулся и не впустил меня.

С ним я прожила два дня – за это время мать госпитализировали, заодно обвинив в поджоге. Врачам и следователю она с улыбкой рассказывала, какой у нее замечательный сын и что он будет поступать в Высшую Школу Экономики. А когда ее спрашивали про меня, то она качала головой и сообщала, что у нее только один ребенок, а дочери никогда не было.

Потом меня забрала к себе бабушка. У нее мне нравится. Меня никогда не лишают ужина (даже за очень плохие оценки), всегда интересуются, как дела. Никогда ни с кем не сравнивают, а если и сравнивают, то в лучшую сторону. Иногда нам звонит мама, но никогда не спрашивает про меня, зато постоянно рассказывает про Кирилла. Бабушка с ней не спорит.

Но с прошлой недели я снова стала плохо спать. Тень с огненными глазами ходит за мной по пятам – я вижу ее новой в школе, за гаражами, когда сижу на фудкорте с новыми друзьями, когда убираюсь в кинозале, где работаю после уроков.

Только в квартиру тень не заходит. Словно что-то не дает ей перешагнуть порог. Но я всегда сплю с открытой дверью, чтобы успеть убежать и от огня, и от чудовища.

Она всегда где-то недалеко, смотрит на меня – и в этом взгляде не злость, не ненависть, а зависть.

Одно я знаю точно. Я в этой жизни занимаю чужое место.

И я его так просто не уступлю.

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК

Разговоры в салуне затихли в тот же миг, как створки двери захлопнулись за спиной Джонни. Посетители уставились на гостя, в воздухе запахло перестрелкой. В дальнем углу кто-то смачно высморкался.

– Не помню, чтобы тебя звали, Серебряный Зуб, – буркнул бармен из-за стойки. – Уходи, пока не поздно.

Джонни в предвкушении провёл языком по губам. Сделал уверенный шаг вперёд.

– Я серьёзно. Мы не хотим проблем. Тебе не хватило прошлого раза?

– Не кипятись, Сэм. Я всего лишь зашёл промочить глотку.

Другие ковбои не вмешивались. Допивали дешёвый бурбон, косились друг на друга, улыбаясь. Игроки за покерным столом отложили карты – на их глазах разворачивалась куда как более напряжённая игра.

В тишине шаги Джонни раздавались, точно гром – неумолимые, угрожающие. Он прислонился спиной к барной стойке, повернувшись лицом к залу. Ленивым движением выудил из кармана мятые купюры. Не глядя бросил на стол.

–Дай мне что-нибудь освежающее.

Сбоку раздался натужный смешок.

– Ты ведь даже не знаешь, что пьют ковбои, – процедил Сэм сквозь зубы. – Найди себе другое развлечение.

– Виски. Я хочу виски.

Бармен оглядел посетителей. Те, как и прежде, пялились в немом ожидании. Он смёл со стола деньги, пересчитал. С разноцветных бумажек глядели лица неизвестных.

Из-под прилавка Сэм вытащил бутылку светло-жёлтого напитка. Открутил крышку. Тёплое виски зашипело кошкой, пузырясь. Следом бармен поставил стакан на стол и медленно, точно надеясь, что Джонни, не дождавшись, уйдёт, наполнил его почти до самых краёв.

– Твой виски.

Не отрывая взгляд от зала, Джонни взял стакан. На поверхности виски плавали бесформенные пятна пены. Он принюхался – запах резкий, сладковатый, с примесью чего-то кислого. Серебряный Зуб не спешил пить: ждал реакции посетителей. И не прогадал.

Парочка ковбоев едва сдержала смех, прикрыв лица руками. Другие сидели с широко раскрытыми глазами; один скривил гримасу, будто рядом с ним лежала огромная куча конского дерьма.

– Сначала ты, – Джонни протянул виски бармену.

– Что я? – не понял тот.

– Пей.

Сэм испуганно покосился на протянутый стакан.

– Хозяин салуна сам не пьёт. Он только наливает.

– А я говорю – пей.

– Не пойти бы тебе, Джонни, в задницу? Тебя сюда не звали. Если что-то не нравится – проваливай!

Серебряный Зуб устало улыбнулся. Выпрямился, встал лицом к бару. Бармен был ниже Джонни на целую голову и сейчас, стоя в накрахмаленном костюмчике, словно бы ещё больше уменьшался с каждой секундой.

– Мы ведь оба знаем, что там не виски, – Джонни взболтнул перед лицом напитком.

– Иди…

Бармен не успел договорить. Тёплая жидкость выплеснулась ему в лицо, залила костюм и попала в раскрытый рот. Сэма моментально скрутило. Зловонная рвота потоком хлынула на пол.

– Смотрите, Сеня хлебнул ссанины! – раздалось за спиной у Джонни.

Оглушительный хохот заполнил салун. Ковбои падали со стульев, стучали руками по столам, и лица их наливались краской от истеричного смеха. В это время бармен безуспешно старался оттереть лицо от пахучей мочи, размазывая остатки рвоты по щекам и губам.

– А теперь, – крикнул Джонни, – разберёмся с вами!

Первая пуля угодила в пыльник толстяка по имени Билл Мясник, сидящего у самого входа. Тот лишь и успел ойкнуть, как багряное пятно растеклось по ткани. Следом Серебряный Зуб начал выцеливать остальных: Артура Моргана, Бутча Динамита, Бедового Тома, Джона Быка – и прочих.

Пули разили без промаха, не оставляя шансов. Непрекращающийся хохот и визг не давали ковбоям опомниться, выхватить оружие и открыть ответный огонь. Некоторые пытались прятаться за сваленными столами, скрывались за трупами тех, кому повезло меньше, но меткий глаз Джонни находил каждого.

“Валим!” – раздалось откуда-то сбоку. “Я пожалуюсь на тебя!” – с другого. Посетители прыгали в окна, кубарем валились через двери, и лишь немногие старались дать хоть какой-то отпор.

Мертвецы, которым доставалось больше, чем остальным, вскакивали и убегали, не выдерживая боли.

Перестрелка продолжалась несколько минут, но и их с лихвой хватило, чтобы грязно-белые стены салуна окрасились в рыжевато-красный оттенок рябины.

Джонни орудовал пистолетом, как заправский стрелок, и с маникальным удовольствием радовался каждому поверженному противнику.

Наконец, когда от смеха гостей остались лишь всхлипы и бессмысленные жалобы, Джонни убрал оружие в кобуру. Ковбои расползались кто куда, в страхе оглядывались на него и рыдали, точно бордельные девчонки.

Бармен, кое-как стерев с лица блевоту, кинул пластиковым стаканчиком в спину Серебряного Зуба и прокричал:

– Поэтому с тобой и играть не хотят, придурок! Надоел нам уже всё портить. Я отцу пожалуюсь. Он так тебе в лоб даст, что ты улетишь!

Бармен вышел из-за импровизированной стойки – толстой ветви, обитой темной тканью и закреплённой в дверном проеме, стряхнул с себя остатки завтрака и побрел вслед за остальными.

В полуразрушенном бараке оставался лишь довольный сокрушительной победой Джонни.

Автор: Владимир Путин
Оригинальная публикация ВК

Помню, ливень хлынул внезапно. Мы его ждали – как-никак угрюмые тучи роптали уже с полчаса, – но верили, что дождь нас не достанет. Может, передумает совсем, или пускай зацепит у самого подъезда. Но он выждал (спасибо и на этом), когда мы заедем на своем педальном транспорте в последний подъем перед прямой к городу, и ринулся ордой капель вниз.

Мы возвращались с дачи. Мама ехала первой, за ней Катя, моя сестра, я замыкал. Оле, старшей сестре, повезло: её отправили на автобусе. Три велосипеда, шесть колес и одна усталость на всех. Не помню точно, от чего. Или ягоды собирали, или грядки пололи – было лето. Но что-то мне подсказывает, раз уж дождь случился, значит, наверняка эти самые грядки полдня и поливали. Закончили? Получайте: небесная поливалка! И вентиль наверху выкрутили будь здоров.

Скатившись под горку, в затяжной подъем мы пошли на своих двоих, толкая груженые велосипеды. И даже урчащие перекаты в чреве разбухающей тучи, затеявшей с нами игру в догонялки, не заставили вернуться к педалям. Когда шоссе выпрямилось и колеса перестали проситься назад, мы остановились отдышаться. Тогда-то и ударил в нас резкий порыв ветра. Холодный, сырой, дурманящий запахом грозы.

Мама вскрикнула. Посторонилась и замотала головой: что за бешеная фура пронеслась мимо?! Но никакого грузовика не было. Мама обернулась к нам, сощурилась: ветер подхватил и метнул дорожную пыль. Разметал ей челку. Напрасно она пыталась вернуть её на место. Нас с Катей он толкнул в спины. Залез мне под футболку, от прохлады поползли мурашки. А затем за шиворот мягко упала капля. Неожиданно теплая.

Не сговариваясь, мы задрали головы. Грозовая глыба настигла нас, вырвалась вперед и оставила под брюхом. Всю дорогу ругалась, пугала и вдруг замолчала. Затаилась, мол, передумала.

– Поехали скорее! – опомнилась мама.

А в следующий миг небеса над нами раскололись. Хрясь! Шоссе, уходящее вниз, в мгновение почернело и вспенилось. По асфальту замолотили капли. А мы, удивительно, все еще были сухи. Невозможно, но так сохранила моя память. Доля секунды, я успел лишь моргнуть, как этот дождепад рванул на нас. С нарастающим гулом и жужжанием. Буквально мчался к нам, как набегает тень от быстрого облака, как приближается цунами. Молниеносно сокращая расстояние, только успей вдохнуть.

– Идите ко мне! – долетел мамин голос.

И прежде чем ливень достал нас, она схватила в охапку и меня, и Катю. Укрыла, загородила спиной. И в ту же секунду нас расцеловали сотни тысяч капель. И побежали по коже, волосам, не оставляя сухого места. Мир вокруг зашипел, как безумное радио. Небо сотрясалось, угрожая рухнуть. Ребенком, наблюдая такое в окно, я, помнится, желал оказаться снаружи, казалось, это круто. И вот я немного подрос и это случилось – в самую настоящую грозу я без крыши над головой. Какой там "круто", признаюсь, я здорово перепугался.

Но мы не умерли. Нас не смыло и не сдуло: это был далеко не ураган и не потоп. Но я хочу верить, что не умерли мы не поэтому. Мама встала стеной - вот почему. Может быть, у стихии были действительно грозные планы, но мама была против. «Ни за что!» – заявила бы она самому Зевсу, вздумай он метнуть в нас хоть искорку.

Мы стояли растерянные и буквально постиранные. Не под дождем даже, а будто в водовороте, ветер расстарался. Укрыться негде: ни леса, ни остановки. Велосипеды навалились на нас с обеих сторон. Что делать: уже ехать или подождать? Стихия не думала давать передышку.

Что делать? Мы… рассмеялись.

Спины промокли, и футболки повисли, то и дело прилипая к коже, когда налетал ветер. Кроссовки, как хлипкие лодочки, тонули: мы стояли на пути у ручья, бегущего по асфальту. Вода стекала струйками по волосам и лицам. Это неприятно. И это весело. С какой стороны посмотреть.
Мы переглянулись, мол, ну попали! И засмеялись. Как смеются люди, которые долго ходят с серьезными лицами, а потом является неудача, откуда не ждали, и показывает яснее ясного, как это было глупо. Хихикали облегченно, смиренно и как-то заговорщически – гляди-ка, что с нами приключилось, вот будет история!

И пускай вокруг всё плакало – мы смеялись. Пускай кругом промокло всё – в сердце нашего объятия было сухо и тепло. Там плескало через край любовь и заботу мамино сердце, и трепетно бились, прижимаясь и греясь, наши сердечки.

Не помню, что мы говорили. Что-то изумленно нечленораздельное вырывалось из нас, что-то искренне веселое стекало с губ. И, возможно, наверное, я думаю, что впервые за день. Мы же возвращались с дачи, а сколько счастья и веселья ребенку в огороде в яркий летний день в разгар каникул? А сколько радости крутить педали в гору? Конечно, с самого утра мы были обижены на маму. Дача, дача, надоела эта дача!

Мы думали, это наказание воспитанием или воспитание наказанием. Но, наверное, возможно, я думаю, маме просто нужна была помощь, поддержка. Она отдавала любовь и заботу и ждала, что они прорастут в нас. А это не семена огурчиков и морковок, которые она выращивала каждый год. Тут непросто угадать. Взойдут ли ростки, никаких гарантий. И какие будут плоды? Хотелось, конечно, не только красивое, все в лепестках, «спасибо», но и крепких поступков, на котором оно держится. Ведь если разделяешь с кем-то тяжелые сумки, полные ягод и овощей, или берешь на себя левый фланг полчища сорняков, значит, заботишься о нем. А забота это любовь.

И вот этот коварный дождь смыл нашу обиду. Мокрые и покоренные, мы смеялись и шутили. Легко и свободно стало без напрасной злобы. Она, как та серая, уродливая туча, ползла за нами по пятам, ворча и хмурясь, желала грозы. Но благодатный ливень освободил и ее, и нас.

Но на самом деле это даже не дождь, за мгновение до его целительного прикосновения были мамины пальцы. И ее слова: «Идите ко мне!» Именно этот порыв спасти нас, уберечь, защитить и никому и ничему не дать в обиду сотворил магию. Чудо неожиданного счастья в водовороте внезапной неприятности. Объятия разрушили недовольство, раздражение и по-детски раздутые мысли о несправедливости и наказании. Ничего этого не было, мама не хотела нас мучить и обламывать. Она позволяла нам прорасти, зацвести и созреть.

И наше дружное, одно на троих, веселье и тепло, непроизвольное и непосредственное, возможно, наверное, я думаю, доказывает, что в тот самый миг мы осознали это. Не вот так вот красивыми словами и взрослыми мыслями, как я теперь пишу, а простым и кратким ощущением – нас любят. И мы тоже хотим любить. Обнимать, говорить и показывать.

А затем этот миг прошел.

Не помню, сколько мы так стояли. Ливень поумерил пыл и голод. Вымокшие, с мыслями о сухости и комфорте квартиры, мы разделились по велосипедам и поехали. Колеса рассекали потоки воды, брызги летели во всю. Но было уже все равно. На ходу мы занимали очередь в ванную.

Удивительно, но наша улица оказалась лишь в редкую крапинку от капель. Последние силы ушли на подъем двухколесных товарищей и сочного урожая на третий этаж. И, помнится, в тот день нас ждала еще и награда за проделанную работу: мама, как бывало часто, послала папу за мороженым.

А может, и нет. Может, все было по-другому. Не мороженое, а шарлотка. Или сытный, горячий суп. Голодными и уставшими он ценится в сто крат. Но сейчас я понимаю: настоящей наградой затаился в душе тот краткий миг истины. И в суете дней стоит чаще его откапывать, сдувать пыль и любоваться.

У меня большая мама, у нее три любимых ребенка. И ее ровно столько, чтобы хватило на нас. И даже чуточку больше.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Гермодверь – предбанник – первая дверь шлюза – кнопка открытия…

"Внимание! Дверь закрывается автоматически. До закрытия десять… девять… восемь…"

Игнорировать этот голос! Приятный, невозмутимый – чёрт, он только мешает, слишком успокаивает! Увернуться от струи пара из поврежденной трубы, не потерять равновесие на стыке вагонов, а главное – ни в коем случае не касаться стенок. Лучше упасть на грязную прорезиненную дорожку и снова подняться, чем намертво примерзнуть перчаткой к металлическим стенкам, холодным, как сам космос. Мы знаем это ценой жизни Минни, и её жертва не будет напрасной.

Успел или нет? Успел – или…
"...один… ноль!" В наушниках – два коротких запыхавшихся "Есть, шеф!" Успели.

Теперь повторить в обратном порядке. Ткнуть кнопку открытия второй двери шлюза – уже на той стороне. "Внимание! Дверь закрывается автоматически. До закрытия десять… девять… восемь…"

До гермодвери – один отчаянный прыжок. Рывком повернуть рычаг, налечь всем телом и с облегчением почувствовать, как она поддаётся и отъезжает в сторону.

Вну и Ба прикрывают огнём со спины, наконец, кричат: "Чисто!" И мы входим в очередной вагон, заваленный телами охранников.

***
– Так, давайте ещё раз. "Кто, кто в Теремочке живёт?"
– Пробовали.
– "По щучьему велению, по моему хотению…"
– Не сработало.
– "Ваша мама пришла, молочка принесла!"
– Не-а.
– Ещё идеи?

Команда, точнее, то, что от неё осталось, хранит молчание. Задание казалось элементарным: зайти в поезд, зачистить охрану в каждом вагоне, продвинуться к локомотиву и вскрыть центр управления…

Мы знали, что внутри они держат заложника, и были готовы на всё для его спасения.

Чего мы не знали, так это того, что при входе в локомотив от нас потребуют пароль. И
что двери в следующий вагон открываются, только если в предыдущем остался один из отряда. А после каждой провальной попытки взломать пароль последний вагон отстреливается от поезда самым брутальным способом.

Ба разражается тирадой, в которой из цензурного только “грёбаные правила”, “чёртовы извращенцы” и ещё несколько замечаний на тему русских народных сказок и врагов, помешанных на фольклоре.

– Ты точно уверена, что пароль – фраза из сказки? – в очередной раз спрашиваю я.

Вну – наш мозговой центр – копается в планшете, хмурится:
– Сто процентов. Только не знаю какая. Есть ещё мысль, но…
– Всё что угодно, лишь бы уже открыть финальный уровень! Меня порядком задолбала эта…
– "По сусекам я метён, по амбарам я скребён, на сметане мешон, на окошке стужон. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, я от зайца ушёл, я от волка ушёл, от медведя ушёл и от тебя убегу”, – Вну с сомнением смотрит мне в глаза. – Запомнишь?
– Проще пареной! – привычно ухмыляюсь я. Произношу про себя. И уже перед очередной дверью прошу:
– Хотя эт… Повтори-ка?

***
– …я от волка ушёл, от медведя ушёл, – запинаюсь, секунду даже паникую, но потом беру себя в руки. – И от тебя убегу!

Мгновение длится пауза, и тот же обволакивающий, ненавистный женский голос льётся из динамика:
– Пароль понятен. Пароль принят. Пароль неверный.

Я успеваю только чертыхнуться, как всё механическое тело поезда сотрясается от взрыва. Я знаю, что это значит: шлюз между предпоследним и последним вагонами сейчас разорвало в клочья, и крайний вагон отлетел, навсегда теряясь в безграничном космосе… И Вну – вместе с ним.

Кажется, что я просто моргаю, но уже через секунду снова оказываюсь в последнем вагоне. Точнее, в последнем из двух оставшихся, мчащих за локомотивом, в который я не смог попасть вот уже четвертый раз. Перезагрузка происходит совершенно незаметно. А вот биться с восставшей охраной нам приходится заново.

***
– Итак, две попытки? – горько улыбается Ба, когда мы укладываем всех стражей вагона.
– Причём без нашего главного мозга…

Мы с Ба молчим, вспоминая потерянных боевых товарищей. Минни – наша Мышка – шла за Китти, Китти – за Жу, Жу – за Вну, Вну – за Ба, а уже Ба – за мной.
– Не забудь, перед последним шлюзом…
– Растяжка, помню. Проверяю чеку, зажимаю рукой, свожу усики шплинта и кусаю проволоку.
– С Богом, командир. И спроси эту стерву, тепло ли ей, девице? Чую, в этот раз точно сработает!

…вагон Ба отстреливает с таким грохотом, что я почти глохну.

***
Гермодверь – предбанник – первая дверь шлюза – кнопка открытия.

Перестрелять охрану в одиночку – не самое сложное. Оттащить тела с прохода – тоже, хотя обычно мы делали это сообща.

"Проще пареной… – шепчу я, опускаясь перед последним шлюзом. – Проще пареной".

Труднее всего даётся слушать тишину в эфире. И не заорать самому, когда коварный, тягучий лисий голос начинает обратный отсчёт.

Кнопка открытия, вторая дверь шлюза, предбанник, гермодверь.

– Здравствуй, моя прелесть, – рявкаю в приёмник, не дав себе шанса передумать. – Угадай-ка, что в моих карманцах?

– Пароль понятен. Пароль принят. Пароль неверный…

– А это и не пароль, – усмехаюсь я в динамик и разжимаю руку. Взрыв гранаты бьёт по ушам секундой раньше, чем грохот разлетающегося шлюза. И секундой позже, чем я скрываюсь за гермодверью.

***
– Условие было "вскрыть центр управления", – пожимаю я плечами. – Не “зайти в локомотив”, не “остановить поезд”, даже не “выжить”…

Команда хохочет: это и радость победы, и облегчение от пройденной миссии.

– Я думала, хоть в одной миссии возьмём мозгом, а не грубой силой, – Вну обиженно прячет планшет.

– Не жили богато, нечего и начинать! – ухмыляется Ба. – Ну что, Дед, показывай, кого мы там вытянули из того локомотива!

Минни, Китти и Жу подаются к столу. Я клацаю замком. Стенки ящика распадаются и открывают взгляду нашего заложника – круглое жёлтое Нечто. Оно поворачивает к нам мордашку и улыбается во все тридцать два.

Так в нашей команде появляется Ре.

Автор: Анастасия Кокоева
Оригинальная публикация ВК

Обжорка спрыгнула с холодильника прямо на кухонный стол, выгнула полосатую спину, и, подобрав наетое брюшко, требовательно мяукнула.

– Нет, – твёрдо ответила Леся, – мы на диете, а время уже к восьми.

– Мя? – широкая кошачья морда была полна скепсиса. Делать вид, что Леся зашла на кухню просто попить водички стало труднее. Хотя изначально она собиралась сделать именно это. Наверное.

Обжорка усмехнулась, соскочила со стола на пол и пошла гладиться о Лесины ноги, навязчиво подталкивая девушку к холодильнику.

– Зараза, отстань от меня! – поморщилась Леся, отталкивая кошку, но легче было комод с места сдвинуть. – Всё из-за тебя.

Ярик, здоровый чаузи по сути, а по виду натуральный камышовый кот, зашипел из-под стола и тут же довольно заурчал.

– Как же вы мне все надоели! – в сердцах бросила Леся, открывая холодильник и машинально прикидывая, из чего можно сделать бутерброд к чаю. – Дождётесь, съеду от вас.

И поскорей бы... Обжорка милостиво согласилась принять кусок ветчины, смела её в один присест и уставилась на Лесю с голодным видом. Пришлось делиться и с ней, и с Завьялой, тощей сиамкой, прибежавшей из коридора. Ярик недовольно заворчал, но из-под стола не вылез. Леся хотела кинуть подношение на пол, но передумала. Захочет – выйдет. И так ветчины осталось на полбутерброда.

Квартира досталась Лесе от бабушки несколько кружным путём. По завещанию небольшая двушка была отписана дяде Кириллу, младшему брату Лесиного отца. Он всегда ходил в любимчиках. Однако Кирилл после бабушкиной смерти в квартире не задержался. И года не прожил, как неожиданно всё бросил: и работу, и женщину свою, и родной город, переехав на ПМЖ в Индию достигать просветления. Квартиру он тоже бросил, точнее, передарил сестре. Дескать, не желал отягощать себя вещами. Родственники подивились и забыли. Были они недружные, общались только по праздникам, и то не всегда. Сестра, тётя Леси, тоже прожила в двушке недолго, через год решила уйти в монастырь и переписала квартиру на племянницу.

Надо ли говорить, что заезжала на новое место Леся с опаской? Но центр города, своё жильё, пусть и с простеньким ремонтом, своё дело сделали – и собралась Леся быстро. Никаких позывов к просветлению, правда, она за месяц проживания так и не ощутила и успела уже успокоиться. А потом в пустой квартире раздался возмущенный мяв пятнистого шотландца Гордона, на которого Леся имела наглость наступить посреди ночи. Пока она, отпрыгнув, ошалело хлопала глазами, вислоухий кот доорал, смерил её презрительным взглядом, брезгливо вылизался... и растаял в воздухе. Он был первым, с кем Леся познакомилась.

Второй была Жади, пойманная с новой расчёской в зубах. Быстро выяснилось, что бурманская кошка с золотистыми глазами таскала всё, что плохо лежало. Если какая-то вещица, принесенная с распродажи, не надевалась сразу, а терялась на кресле или в недрах шкафа, то через неделю можно было смело искать пропажу в логове Жади за креслом. Отдавать награбленное бурма отказывалась категорически, сверкая глазами и оглашая всю квартиру возмущенным мявом при попытках Леси вернуть своё.

Рыжий увалень Лёня был третьим, на него Леся как-то нечаянно села. Особых проблем не доставлял, разве что своей любовью разваливаться на любой поверхности: кресло, ноутбук, коврик у двери – и недовольно ныть, когда его пытаются оттуда подвинуть. Весил этот мохнатый здоровяк килограммов десять, и мероприятия по его транспортировке с облюбованного места не всегда заканчивались успешно.

Чёрная томная Эрато, четвёртая, была самой красивой и грациозной. И самой приставучей. Тощая сиамка Завьяла редко приходила сама, но стоило уделить внимание какому-то коту, как кофейная мордочка высовывалась из ниоткуда и начинала громко жаловаться на жизнь и своё ущемлённое положение.

Этим парад котиков не закончился. Пока Леся продолжала переживать о галлюцинациях в столь юном возрасте, на холодильнике прописалась Обжорка, а под столом, откуда было так удобно охотиться на чужие ноги, Ярик.

Клички придумались не случайно. При ревизии кладовки за фанерным щитом на стенке Леся нашла выбитый на стене перечень семи смертных грехов, а ниже намалеванную красной краской надпись «не забывай их кормить». Вопросов стало ещё больше, а с ответами возникли сложности. Связи ни с дядей, ни с тётей не было. Коты появлялись, когда хотели, не слушались и, за исключением привычки растворяться в воздухе, казались обычными животными. Ха, обычными. С кормлением тоже было непросто. Тварюшки в пище, казалось, не нуждались, под настроение требовали человеческую еду, а кошачьей чаще брезговали – пакет элитного корма, купленный месяц назад, так и стоял почти полный.

Телефон зазвонил, когда с вечерним чаем было покончено.
– Привет! Как ты там?

Стоило ответить на звонок, как в мессенджере нарисовалась бледная Мишина физиономия, с улыбкой на весь экран.

– Миша! – Леся тут же повернула телефон к потолку, – У меня бардак, и я не одета.
– Я не против!
– Зато я против, – возмутилась Леся, но не сильно. Быстрый осмотр показал, что на горизонте чисто, только упитанный рыжий Лёня дремлет в кресле, но за высоким подлокотником его почти не видно. А пижамка на Лесе была достаточно приличной для ночного показа.
– Если бардак, тогда понятно, почему у тебя покупатели разбегаются.
– Я шучу, – обиделась Леся. Миша, может и не специально, но задел за больное. – Сам посмотри.

Телефон сместился вниз – и на экране показалась комната с почти идеальным порядком и сама Леся с голыми плечами, больше в кадр не влезло.

– А я уже надеялся на неодетую.
– Миша!
– А что такого? – снова засмеялся он. – Я насчет выходных звоню. Ты свободна завтра? Увидимся?
– У меня показ очередной, не знаю когда. С утра скажут, во сколько смогут прийти. Если вечером только.
– Давай вечером. Или могу у тебя подождать.
– Лучше погуляем. Я позвоню, когда освобожусь.

На кровати лежала Эрато, посверкивая белым бикини на чёрном брюшке и выгибаясь в соблазнительную позу. Хоть сейчас на обложку кошачьего Плейбоя.
– Брысь! – Леся потянулась согнать обнаглевшее животное.

Эрато, перевернувшись, томно прогнулась и шустро спрыгнула с кровати. Леся посмотрела на чёрную пушистую тень, тающую в воздухе, и покачала головой. Нет уж. Позывов к просветлению Леся в себе не ощущала, альтруизмом не страдала, но квартиру с призрачными обитателями настойчиво пыталась продать.

Молодая семейная пара Лесе понравилась, а им – квартира. Сначала. Потом покупатели, пока потенциальные, стали принюхиваться и недоумённо переглядываться. Леся и сама почувствовала резкий застоявшийся кошачий запах. А потом в ногу мужчины, неосмотрительно прошедшего рядом с кухонным столом, вцепилась когтистая лапа. В ответ на испуганный возглас на холодильнике заорала Обжорка, а в комнате недовольно вторили Завьяла с Жади. Пришлось ругать и отцеплять Ярика, успокаивать остальных и покупателей, объясняться про «временную передержку». Получалось плохо. Неподъёмного Лёню, устроившегося на чужих сапогах, едва удалось поднять. Томная Эрато встала со светлой шапки сама, оставив взамен клочья чёрной шерсти. Гордон, не обращая внимания на остальных, с аристократически презрительным видом драл в коридоре обои.

Молодая пара уже не покупателей, даже не потенциальных, очень быстро ретировалась из квартиры, не слушая Лесины извинения.

Стоило закрыться двери, как дикий рёв тут же прекратился. Леся пошла в комнату, согнала с одеяла Эрато и бессильно повалилась в кровать.
– Как вы меня достали!

Пора было признать неудачу. Если при первых попытках продать квартиру коты практически не появлялись, то чем дальше, тем ужаснее проходили показы.

На свидание Леся опаздывала, поэтому почти бежала к месту встречи. На улице стало немного легче: морозный воздух остужал голову, а быстрый шаг отвлекал от глупых мыслей. Миша терпеливо ждал у перекрёстка, и при виде нахохлившейся фигуры у Леси взыграла совесть.

– Привет! Извини, что опоздала.
– Подумаешь, полчаса, – беззаботно отмахнулся Миша и показал на соседнее здание, – я в кафешке отсиделся. Как показ?
– Не спрашивай…
– Неужели так плохо?

Леся пожала плечами. Хуже некуда.

– Странно. Дом не новый, конечно, но район хороший. О самой квартире мне судить сложно, ты же не приглашаешь.
– Хочешь, прямо сейчас пойдём ко мне? – спокойно предложила Леся. Ей было уже всё равно. Пока она торопилась на встречу, успела вспотеть – кофта неприятно липла к спине. Руки без перчаток замёрзли.

Квартира встретила тишиной и спокойствием, кошачий навязчивый запах исчез. Леся обрадовалась, но ненадолго. Хорошее начало ещё ничего не значило.

– Всё нормально? – спросил Миша. – Извини, что напросился. Ищешь кого-то? Ты же говорила, что живёшь одна.
– Нет, никого не ищу, – замотала головой Леся, перестав оглядываться по сторонам, и быстро улыбнулась. – Всё хорошо, замечательно. Я поставлю чайник. У меня чай есть настоящий индийский. Согреемся заодно. Раздевайся. Тут есть гостевые тапочки.

И пока Миша задержался в прихожей, Леся быстро рванула на кухню, но и там было пусто. Под столом, на холодильнике – ни одной наглой кошачьей морды. Леся быстро щёлкнула чайником. Пара эклеров, заначка на завтра, как раз осталась.

В коридоре раздался тихий цокот когтей по плитке.

– Вот же заразы... – Леся обернулась в гневном порыве, но тут же остановилась. Ни тяжёлого Лёни, ни агрессивного Ярика в коридоре не было. Оттуда на кухню, не торопясь, вышел чёрный доберман и оскалил треугольную пасть, казалось, всю превратившуюся в сплошные зубы. Гулкое низкое рычание на одной ноте заполнило кухню, пробежалось по Лесиному хребту древним страхом обезьяны, вылезшей из пещеры и попавшейся хищнику.

Леся медленно попятилась, пока не упёрлась в столешницу.

– Это хорошо, что ты одна. – За доберманом показался Миша, небрежно и дружелюбно улыбающийся. Между его ног проскользнула серая лохматая тень, встала справа от добермана и раззявила розовую пасть с острыми иглами зубов, мерзко хихикнув.

Бежать было некуда. Помощи ждать не от кого.

– Это очень хорошо, – Мишина улыбка сменилась ухмылкой, ничем не уступающей оскалу его «питомцев», только на красивом человеческом лице она смотрелась куда страшнее. – Малыши проголодались.

Из коридора с интересом выглянула приплюснутая морда, пускающая слюни на плитку. Целую лужу прозрачных густых слюней. Собаки, продолжающие пристально смотреть на Лесю, подвинулись, освобождая место товарищу. В коридоре снова зацокали когти.

– Не надо… Помогите, – пыталась выкрикнуть Леся, но вместо слов изо рта вырвался жалкий скулёж.
– Надо, Леся, надо, – снова улыбнулся Миша. – Я так долго этого ждал, – улыбка его искривилась и пошла дальше трещинами по лицу.

Звериная свита засмеялась. Страшно, с подрыкиванием, с клокочащим весельем и предвкушением. Леся не знала, что собаки умеют издавать такие звуки. И предпочла бы никогда не узнавать.

– Хороший мальчик, – Миша потрепал добермана, подставившегося под ласку. – Фас!

Леся хотела зажмуриться, но не успела. Не успел и пёс. Полосатая Обжорка спрыгнула с холодильника прямо на спину добермана, вцепившись когтями в шкуру. Демоническое создание завертелось на месте, взвизгнуло от боли, тонко и жалобно. Как сама Леся недавно.

Серая шавка кинулась к напарнику, но тут из-под стола без предупреждения, без привычного рычания выскочил Ярик и полоснул когтями по удивлённой морде. И только потом завыл низко и страшно.

Со шкафа на слюнявое страшилище спикировал истребителем рыжий увалень Лёня. Из коридора выскочила небольшая собачка, преследуемая Завьялой и Гордоном. Ещё одна пара животных вкатилась на кухню, сцепившись клубком.

– Что за дрянь? Откуда? – Миша растерянно наблюдал за кучей малой. Лицо его, пошедшее рябью, утратило всякое человеческое выражение.

Он наклонился, оторвал от добермана Обжорку и размахнулся. Полосатая кошка распласталась по стене и свалилась на пол бесформенной кучкой. Миша пнул ногой ближайший клубок, посмотрел на Лесю, которую затрясло ещё сильнее, улыбнулся остатками рта и сделал шаг к ней. Но тут на него прыгнула Эрато и вцепилась в лицо чёрной мохнатой шапкой.

– Убью!
– Не трогай их! – завопила Леся и судорожно зашарила по плите позади себя. Удобная ручка с прорезиненной вставкой сама легла в ладонь.

Когда Миша сдёрнул с лица Эрато и отшвырнул в сторону, его голова встретилась с фирменной сковородкой. Потом ещё. И на этот раз он покачнулся и завалился на пол.

Собаки завыли, движения их замедлились, а сами псы стали полупрозрачными и почти не сопротивлялись. Зато коты ускорились. Теперь им никто не мешал, они рвали оставшиеся собачьи тени на куски и жадно ели. Обжорка с трудом встала с пола и подошла к остальным, уступившим ей место. Леся медленно сползла на пол. Ноги не держали.

Миша не шевелился, но лицо его, повернутое к Лесе, казалось теперь абсолютно нормальным. Как раньше.

– Он умер?

Гордон склонился к Мишиному лицу, понюхал с брезгливым видом, поднял морду и покачал головой совсем по-человечески.

– И что теперь будет? Что делать?

«Он всё забудет».

Леся не поняла, кто это сказал, вернее, подумал, но мурчащая интонация казалась знакомой. Завьяла кивнула и отвела голубые глаза.

– У него тоже были грехи. Он хотел меня им скормить. Мне тоже так придётся?

«Если захочешь», – молча ответил Рыжий Лёня и продолжил трапезу.

– А если нет?

«Значит, нет. Грехи тоже вкусные».

Леся кивнула и погладила мурчащую Эрато за ушком. На плиточном полу не было холодно. Обжорка и Жади подъедали оставшиеся клочки теневых псов, а остальные коты накрыли Лесю рокочущим довольным меховым одеялом. И было это хорошо и правильно.

Автор: Tai Lin
Оригинальная публикация ВК