4 поста
3 поста
Ночь, повторить которую я не отважусь.
До рассвета. На диване с поджатыми ногами с тапками в обеих руках.
А твари ползли и ползли. По полу, по стенам, из-за спинки дивана. Они ползли в темноте отовсюду. Крупные и помельче. Средние и крохотные, но не менее гадкие. Те же усики, лапы и рыжая спина.
Иногда они заползали мне на лицо...
Бр-р-р-р!
А вы ночевали в комнате, кишащей тараканами?
Мне страшно.
Я забываю простые слова и о кофе на плите. Неоднократно пропускаю поездку на поезде, потому что путаюсь в числах.
Сегодня ходила в контору. Мало того, что заплутала в городе, но и оставила важные документы дома. Придётся снова идти...
Я уже почти привыкла и смирилась, но мне не смешно. Мне страшно.
Продолжение
Первая часть Чайка на проводе
Вторая часть Чайка на проводе
Третья часть https://pikabu.ru/story/chayka_na_provode_11599395
Четвёртая часть https://vk.cc/cyrDJ0
Это и был ББЗ – Большой Бабкин Закидон.
Теперь, через несколько лет, ББЗ повторился. Выходит, Мишка остался один. Бабушка ушла. Надолго ли?
– И что такого? – сказал утром Мишка отражению в зеркале и повеселел. – Нормально! Проживу, – взглянул на закрытую дверь и солидно добавил: – Не маленький!
Голода Мишка не боялся. Во-первых, его, как ребёнка, находящегося в трудной жизненной ситуации, в школе обедом кормили бесплатно. Мишка искренне недоумевал, что в его жизни тяжёлого, но от супа с котлетой не отказывался. Даже добавку просил. Тётя Ира, приветливая раздатчица школьной столовой, не отказывала.
– Не в коня корм, – добавляла она мудрость к порции супа, имея ввиду Мишкину худобу. – В дырявый таз воду лить… Кушай, страусёнок!
Намекала на его рост и длинную шею.
Во-вторых, бабка, как запасливая белка, выдрессированная прежней социалистической обыденностью, всегда закупалась впрок. В кладовке на полках теснились залежи крупы, муки, консервов. Мишка смутно представлял, как превратить крупу в кашу, но решил, что по ходу разберётся. На кухне, за дверью – сухарей мешок. Бабка ничего не выкидывала. А сухари у неё получались отменные – ровные, солёные, с чесноком. А ещё в кладовке и на антресолях – банки с помидорами. Ими можно было питаться целый год.
Консервированные помидоры Мишка особенно уважал. Раз – сунул руку в банку, всю кисть, целиком, два – схватил, три – вытащил, четыре – запихал в рот целиком, испачкал рот и подбородок в рассоле. Пять – с наслаждением облизал сладко-солёные пальцы. Вкуснее помидоров в Мишкиной жизни не было.
Бабка, если ставила перед собой цель, то берегись оказаться на пути: как машина экскаватор – зашибёт – не заметит. Даже огородные растения это понимали. Помидоры в теплице росли густо, будто виноград – гроздями. У всех соседей по даче помидорные листья загнулись от холода, а зелёные чахлые плоды прилепились к веткам зелёным горохом. А у бабки, смотри-ка, наросли всякие: и крупные жёлтые, и розовые, и «Бычье сердце».
Колдовать, что ли, бабка умела?
А что, если бабушка уехала на заседание колдунов всей Российской Федерации?
Мишка представил.
Ночь. Лес. Лысая поляна. Вокруг костра фигуры в тёмных плащах и остроконечных шляпах. Под ногами шныряют чёрные коты разной упитанности и пушистости. Сбоку ершистой кучей навалены мётлы. Над поляной висит мерный гул – это фигуры в плащах болтают обо всём и все разом, как школьники на перемене.
Вдруг Главная фигура в капюшоне подняла руку. Разговоры смолкли.
Фигуры быстро образовали круг.
– Сосёстры! Собратья! – взревело из-под Главного капюшона. – Ассара-дАра-чУккара! Асирал Анишулар!
– Говори по-человечески! – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Двадцать первый век! Хватит абракадабры!
Мишка кивнул. Действительно, Всероссийский слёт ведьм, колдунов и волшебников происходит в светлом зале с колоннами. Женщины в длинных платьях. Мужчины в костюмах и цилиндрах.
Под потолком коты оседлали квадрокоптеры. Шныряют и гудят, будто хвостатые пчёлы.
На огромном экране надпись «Волшебство и искусственный интеллект – вместе навсегда!». Время от времени надпись меняется фотографиями волшебников с разными штуками, вроде голографических часов, волшебными палочками любой конфигурации и даже самоходных холодильников.
На низком белом диване удобно расселась Мишкина бабушка. Она в своем модном брючном костюме. Небрежно принимает с подноса робота-официанта бокал и большой пакет картошки-фри.
– Мишка, ты почему без шапки? – смотрит она прямо на него. – Ты уроки сделал?
Мишка очнулся. Он и сам проживёт. Но…
За закрытой дверью в бабкину комнату живёт проблема. Нет, не так. ПРОБЛЕМА.
За дверью живёт... нет! Понятие «живёт» не подходит к существу, что практически утонуло в ортопедическом матрасе кровати-гиганта.
Уже два года как болезнь украла Мишкину маму, оставив взамен восковую куклу. Кукла не поднималась вовсе. Функциональная кровать с противопролежневым матрасом для лежачих больных занимала половину большой комнаты. Такие кровати стоят лишь в самых современных клиниках, но вы не знаете Мишину бабку! Она куда-то звонила, кому-то грозила, умоляла, ругалась, посылала одно электронное письмо за другим, вдогонку слала бумажные в конверте; заверяла всевозможные бумаги у нотариуса и вот оно, торжество крюкотворчества! – специальную кровать доставили. Двое грузчиков из «Газели» (как пролезли по узким лестницам «брежневского» подъезда?) Но ведь кровать – не гроб, протащили как-то в квартиру. Впихнули невпихуемое. Разобранную, пахнущую мазутом – каждая металлическая трубка обёрнута серой бумагой. Те же ребята ловко собрали кровать – соединили все эти трубки, крючки, гайки, стойки, провода, схемы, колёса. Со стойкой для капельницы, функцией переворота и дугой для подтягивания.
Первый парень в чистой отглаженной робе подмигнул Мишке:
– Четырёхсекционная. Сама больного поворачивает. Крутит, как курицу на вертеле. Оснащение, как в космическом корабле, пацан. Хоть самому ложись!
Но скукожился под бабкиным взглядом. Второй напарник, постарше, деловито показал, как включать электроподъёмник, как менять положение кровати, регулировать повороты секций с пульта управления.
Мишка прозвал сооружение ложе-роботом за провода и металлические стойки. И не подходил. Боялся. Ложе-робота и того, что лежало на ней.
Оно было живое, несомненно живое: тонкое, гнутое, как веточка, почти невесомое, скрытое под одеялами. Оно хрипело, дышало; бабушка закрывала его голову платками и носила ему баночки с питанием, памперсы, ставила уколы и капельницы, выносила грязные простыни и звякающие при каждом шаге чёрные мешки.
Но бабушки нет.
И телефонов нет. Денег, пластиковых банковских карт. Похоже, бабушка забрала с собой всё. Унесла в своей вместительной сумке.
Мишка первым делом обыскал всю квартиру – всю, где мог. Даже на кухне в жестяной банке из-под кофе. И под постельным бельём.
Впрочем, можно пойти в полицию. Придут, оформят… А его, Мишку, куда? В детдом Мишку. Это ничего, это не конец жизни, и в детдоме живут. Выходят честными людьми. Вырастают, в институты поступают.
А куда её? Ну, то, что вместо мамы? В больницу?
Мишка задумался. Бабка часто повторяла:
– Без денег кому нищета нужна? Чёрта собачьего они станут возиться! – и вздыхала: – Устала, сил моих дамских нет! Когда уже?
Что «когда», бабка не сообщала, а Мишка не был дураком – не спрашивал. По тому, как темнели бабкины глаза, превращались из маслин в сливы, становилось понятно: не его, Мишкиного, ума дело. У тебя, что, дел нет? Молоко не обсохло, из ползунков не вырос, с горшка только слез. Делай уроки. Сделал? Врёшь! А если выучил – повторяй! В дневнике «двоек», что у блох у помойного кота, тетёха ты на дикобразе… В отца-алкаша пошёл… Угораздило же!
– Я здесь, – встрял Плут. – Меня-то ничем не проймёшь! Опять же медичка обещала прийти…
Мишка снова улыбнулся.
На той неделе приходила врач Гульнара Рудольфовна. Провела осмотр, напомнила о необходимости давать новое лекарство.
Мишка обещал.
– Пришлю вам патронажную сестру, – сказала врач, уходя. – Это же ужас! Так запустить больную!
– Бабушка, она… – не нашёлся, что сказать Мишка, – Понимаете… всегда сама. Никого не пускает…
– У нас очень квалифицированные сотрудники, – врач сделала упор на слове «квалифицированные». Да так уверенно, что Мишка невольно кивнул, соглашаясь. – Ждите завтра. А с Жанной Николаевной поговорю. Нельзя же так…
Патронажная сестра пришла на следующий вечер. Высокая, холодная и деловая, она смотрела куда-то поверх Мишки.
– Взрослые где? – спросила, как отрезала.
– В магазине, – промямлил Мишка.
– Где руки помыть? – спросила сухо и после продолжительного журчания крана в ванной нырнула в комнату. Кинула с порога: – Воды принесите.
Мишка налил в пластмассовый таз тёплой воды. Зашёл в комнату и поставил около дверей. Дальше не пошёл.
Патронажная сестра не обернулась. Точными размеренными движениями она колдовала над чем-то серо-розовым длинным, тонким и чуждым.
Миша вышел и присел на пол в коридоре.
Коридор, узкая кишка, без света и простора. Сбоку дверь и прямо дверь: обе, если открыть, закрывают проход. Тут и притулиться-то негде, но Мишка влез. Оперся подбородком о колени, обхватил согнутые ноги руками, сгорбился.
Напротив него, через узкий коридор, на обоях, рассмотрел Мишка рисунок. Сначала не поверил, приблизил глаза. Затем поднялся, не поленился, щёлкнул выключателем. Вот он, рисунок. В аккурат на уровне носа. В тусклом свете, расчерченном тенями от «висюлек» громоздкой люстры с одной лампочкой, Мишка скорее вспомнил, чем разглядел. Закорючка, круглая голова, кривой штрих...
Птица?
Одно крыло вздёрнуто вверх, другое, изломанное, следом волочится.
Детская рука нарисовала птицу
Это чайка, вспомнил Мишка. Да, чайка. В прошлый свой приезд, с папой, накалякал он фломастером на обоях, имитирующих кирпичную кладку, кособокую чайку.
Намалёванная птица летит куда-то по простору поддельной кирпичной кладки. Крыло, кривое, будто подбитое, тащится следом. Птица кричит. Широко открыт клюв – две чёрточки на круглой голове.
Впервые Мишка услышал чаек в этом городе.
За окном трепали кого-то – так Мишке показалось, – и этот кто-то вопил протяженно: А-а-а, в конце вскрикивал, зло и резко: ай!
– А-А-А-ай! А-А-А-ай!
Потом встретил крикунов на помойке – крупных птиц с серебристыми крыльями и жёлтыми клювами.
Бабушка называла их «клушами»:
– Разленились рыбу ловить, дармоеды! Шарятся за гнильём по помойкам!
Красивые белые птицы в размахе крыльев как два голубя или полторы вороны. Они ели всё, что находили в мусорных баках. Голуби, воробьи, даже вороны – остальные птицы опасались связываться с белыми хищниками. С самого утра они кружили над баками, истошно орали, вопили, задирали голубей, звали кого-то, и смолкали лишь к вечеру. Зимой их в городе не было. Чайка – птица перелётная, холодов не любит. Улетает зимовать на семь тысяч километров на юг, а в мае возвращается.
Интересно, бабушка не заметила рисунок или специально не стёрла «внуков шедевр»?
– Пациентка накормлена и переодета, – медсестра вышла в коридор и чуть не споткнулась о сидящего Мишку. – Что ж так больную запустили?
Мишка поднялся на ноги, бурча что-то о бабушкином повышенном давлении.
– Распишитесь! – не слушает сестра. Сунула ему в руки тетрадку, ручку. Он них резко пахнет лекарством. – В нижней графе.
Мишка вывел «Фуф». Медсестра выдернула тетрадь, не дала вычертить завитушку в конце.
– Завтра у меня выходной, – промолвила она скороговоркой, стаскивая с вешалки пальто. – Сами справляйтесь… Сами! Нельзя так… Следить надо! Памперс чистый, вам государство бесплатные зря что-ли выделяет... Мази, протирки. Комнату проветрить! Питание из бутылки…
Хлопнула входная дверь.
– Я сделаю, – крикнул Мишка вслед. – Спасибо.
Во дворе фонарь освещает тропинку. Бобка, молодой человек лет восемнадцати, стоит в темноте, за кустами. В одной руке у Бобки пакет с продуктами, в другой в скрюченных пальцах зажата записка:
Батон – 1
Молоко – 2
Яйцо – 1 дес.
Грузному Бобке стоять тяжело. Он давно хочет в туалет. Одну ногу свело, и он опирается на другую, здоровую. Временами он топчется на месте, переносит тяжесть с ноги на ногу. И снова замирает.
Бобкины пальцы замёрзли. И те, в которых пакет, и на другой руке, тонкие и сухие, с запиской. Бобка не надел перчатки – много возни, попробуй попади каждым пальчиков в «домик!» – и ушёл без них.
Бобка умеет ходить в магазин. Это несложно. Надо лишь протянуть продавщице карточку и записку от мамы или Риты и подождать, пока сумку нагрузят продуктами.
По тропинке идут люди. Они обходят Бобку, торопятся. Дверь подъезда верещит старыми петлями, с грохотом ударяется о стену. Вот проходит женщина, потом мужчина с ребёнком, пробегает сосед Никита с незнакомым мальчиком. Всех их облаивает собачка по кличке Муся. У Мусиной хозяйки, бабы Туси, болят ноги. Туся выпускает собаку одну. Собачка целыми днями визжит на прохожих с крыльца. Пока кто-нибудь не запустит Мусю в подъезд.
Бобка стоит за кустами и, не отрываясь, глядит на Мусю. От холода ему кажется, что руки у него одеревенели и оттянулись до тропинки, как лыжные палки. А от резкого лая прыгает в голове тяжёлый мяч. Бобке хочется заткнуть уши, но руки заняты. Он бы заплакал, но помнит, что говорила ему сестра: «Дурка! Здоровый шлепок, а плачешь, как маленький». Бобка терпит.
Проходит женщина в большом и тёмном пальто. В руках у неё большие сумки. Сумки задевают Бобкин пакет.
– Напугал, – ругается женщина сердито, а потом непонятно: – Чего встал? Бу-бу-бу!
Боба моргает и молчит. Женщина уходит. Муся облаивает женщину, её тёмное пальто и большие сумки.
– Ты что тут? – подходит папа Лёша. – Давно стоишь? Идём домой.
Когда они идут мимо Муси, Бобка хватается за папин рукав.
– Рита! – дома отец кричит в дальнюю комнату. – Ты же знаешь, там собака!
– Бу-бу-бу, – отвечает Рита за закрытой дверью, а Бобка уходит к себе за шкаф.
Шкаф перегораживает большую комнату. За ним, на диване, живёт Бобка, а на подушке живёт лягушонок. Лягушонка зовут Ва. У него длинные лапы, нет одного глаза, на боку из дырки высовывается серая набивка. Лягушонок улыбается большим ртом.
Бобка запихивает пальцем набивку в лягушонка. Серая вата вылезает снова.
За шкафом надрывается телевизор:
– Ля-ля-ля! Плати три рубля!
Бобка знает: это реклама. Ненастоящие зверушки танцуют и едят конфеты. Уставившись, на прыгающие по потолку пятна, Бобка растирает замёршие пальцы. Цветные пятна резвятся, лезут в глаза, от них Бобкины глаза тяжелеют.
– Ля-ля-ля, – надрываюся зверушки, а Бобка вдруг видит себя на детской площадке. Он висит на турнике.
– Сделаю из тебя мужчину! – говорит ему папа. Бобка ещё маленький. Висит он неудобно, на одной руке. Вторая, слабая и короткая, зацепилась только кончиками пальцев, и Бобку перекосило. Вскоре он падает.
– Бу-бу-бу! – ругается папа и отходит к знакомому мужчине. Они разговаривают.
Бобка сидит под турником и трёт глаза. Неожиданно появилась чужая незнакомая собака. Папа разговаривает со знакомым и не видит, как собака запрыгнула на Бобку и принялась облизывать его лицо. Бобка отмахнулся, и собака залаяла. И вот уже нет ничего в мире, только резкий лай, от которого голову царапает изнутри, и острые собачьи зубы, зубы, зубы…
Бобка хочет кричать, но не может. Он как будто одеревенел…
– Ужинать! – будит Бобку мамин голос.
За ужином Бобка подавился. Картошка, кусок котлеты и жёваный хлеб из Бобкиного рта шмякнулись обратно в тарелку.
– Дурка! – шипит ему Рита. — Почему вы не оставили ушлёпка в роддоме?
– Ритусечка, ну что ты такое говоришь! Не ругайся, детка… – привычно причитает мама и елозит полотенцем по Бобкиному рту. – За Бобочкой скоро приедет бабушка…
– Баба! – говорит Бобка и снова давится.
– Конечно, бабушка приедет к нему! – продолжает злиться Рита. – Бобочка, Бобочка! Всегда везде Бобочка! – Рита уже кричит. – Почему он?! А я для вас пустое место?
– Ритуся, ты внучка, – успокаивающе причитает мать. – Любименькая...
— Из-за него ко мне не приходят ребята, – не успокаивается Рита. – Меня дразнят «сестрой того жирного ушлёпка!»
– Я с работы! – громко говорит папа. – Дайте спокойно поесть!
Рита роняет ложку. Она вскакивает и убегает в свою комнату. Мама бежит следом, роняет полотенце.
Бобка не понимает, почему кричит сестра. Он заискивающе улыбается, поднимает упавшее полотенце, но снова кашляет. Слюни и остатки еды разлетаются по столу.
На другой день Бобку с занятий забирает Рита. Она идёт быстро и не оглядывается. Бобка ковыляет следом, но, как только он догоняет сестру, она быстро оглядывается по сторонам.
– Держись от меня подальше! – Не оборачиваясь, одёргивает она руку.
Когда они подходят к подъезду, Бобка цепляется за сёстрин рукав. И, хотя Муси нет, Бобка держится так крепко, что невозможно разжать его толстые пальцы.
Они так и поднимаются на свой этаж – паровозиком. Бобка неловко спотыкается об ноги впереди идущей сестры, но не разжимает пальцы.
Отцепляется он только в прихожей.
Рита скидывает шубку и ботинки, сразу убегает в свою комнату. Бобка ещё долго возится в темноте коридора с курткой. Сначала молния не открывалась, затем в рукаве застряла левая рука. Бобка пошёл в комнату сестры. Он открыл дверь и стал на пороге. Рита смеялась в телефон.
– Ма! Скажи ему! – Рита при виде Бобки прикрывает телефон и кричит: – Тебе сюда нельзя!
– Да, да, Ритусенька, детка, – отзывается с кухни мама. – Ужин почти готов.
Дверь захлопывается у Бобки перед носом.
Бобка наконец избавляется от куртки, но тут резко запиликала музыка. Это мамин телефон. Мама берёт трубку.
Бобка встаёт рядом и протягивает руку.
– Баба дай, – просит он, но мама отворачивается. Сначала она алёкает, потом говорит. Она говорит и говорит, а потом хлюпает:
– Что сказали врачи? Что? Было уже поздно?
Бобка ушёл к себе за шкаф. Он сел на кровать и закрыл уши ладонями. Но и сквозь пальцы Бобка слышит, как хлюпает мама, как гремит папа, как поют синие зверушки.
– Бу-бу-бу, – хлюпает мама, будто подавилась супом.
– Ра-ра-ру! – отвечает папа Лёша. – Чёрт знает что!
– Ля-ля-ля! – поёт телевизор. Боба зажимает уши длинными мягкими лапками лягушонка. Лягушонок обнимает Бобкину голову и улыбается.
Тут за шкафом появляется Рита. Садится на постель, рядом. Бобка протягивает ей лягушонка, но Рита неожиданно обнимает его за плечи. Он замирает. Рита такая маленькая, почти вся уместилась под его рукой.
– Бобка, – слышит он шепот сестры. – Ночью бабушку увезли в больницу. Бабушка, она… не приедет. Никогда…
Боба улыбается в темноте.
– Ты меня понимаешь? – Рита утыкается носом в Бобкин бок. – Бабушка, она....
– Баба, – твердит Боба. – Баба! Баба!
– Дурка ты глупая, – сдавленно бормочет Рита. – Бабушка... уже никогда...
Рита хлюпает там, в Бобкином боку.
Бобка улыбается, глядя на шкаф.
– Воды! Скорее! – кричит из комнаты папа. – Рита? Где мамины таблетки? Неси!
Рита вскакивает и убегает.
Пятна от телевизора прыгают по потолку. Бобке кажется, что они злые и смеются.
Бобка выходит из-за шкафа. Проходит мимо сидящей на диване мамы. У мамы на голове полотенце. Папа машет рукой: не мешай!
В темноте коридора Бобка сунул ноги в ботинки, а куртку оставил на вешалке. Затем открыл входную дверь. Бобка спускается по лестнице на цыпочках, и большая тень в форме Бобки крадётся вместе с ним.
На крыльце никого. Только Муся. Увидев его, собака заливается лаем. У Бобки звенит в ушах, внутри головы прыгает тяжёлый мяч.
Он замирает на крыльце. Не дышит, только смотрит, как подкатывается к его ногам пушистый ком с налипшим снегом на спинке.
Бобка наклоняется, протягивает руку. Муся на секунду затихает и снова лает. Бобка поднимает собачку и прижимает к себе левой, скрюченной рукой, а правой берёт под мордой. Здоровая рука у Бобки крепкая, не зря он втихаря таскает папину гирю.
Муся визжит. Визг закладывает уши. Бобка глохнет.
Он сглатывает и сжимает пальцы сильно-сильно, будто открывает крышку на банке с огурцами.
Муся взвизгивает и, наконец, затихает. Лапки обвисают.
Тишина.
Бобка кладёт уже не страшную Мусю на скамейку и садится рядом, прямо в налипший на сиденье снег.
– Баба, – Бобка гладит Мусю по пушистому боку, – Боба и баба!
Он улыбается. Теперь бабушка придёт. Никто ей не помешает. Бобка будет сидеть тут, ждать бабушку. Ждать, сколько позволят.
Часть четвёртая
Продолжение
Первая часть Чайка на проводе
Вторая часть Чайка на проводе
Третья часть https://pikabu.ru/story/chayka_na_provode_11599395
Дома его уже ждали. Бабушка уже знала и о его побеге с урока физкультуры, и об оставленном в классе портфеле.
Но при виде Мишки бабушка проглотила все слова.
Внук стоял, как покорёженный в боях танк-ветеран, с отметинами от пуль и попавших снарядов. Лицо в царапинах, куртка грязная, будто её протащили на машине за верёвку по лужам. На коленях – пятна, а во всклокоченных волосах застряли еловые иглы.
С ботинок натекла мутная лужа.
Наконец, бабушка, очнулась. Бегло оглядела повреждения во внуке, удостоверилась, что танк, то есть непутёвый внук, хоть и поцарапанный, но без тотальных повреждений.
– Ну? И где они? – наконец пропела она неестественно ласково.
– Кто? – насторожился Мишка.
– Разве ты не дрался со стаей бешеных собак?
– Ну, ба…
Мишка уже выучил бабушкин лексикон.
– И кому досталась тухлая рыба с помойки? Уверена: не тебе! Что за тетёха, – разошлась бабка, разворачиваясь и стремительно разворачиваясь в свою комнату. – Ума не хватает говно посолить!Я не нанималась… целыми днями убираешь, убираешь…
Ворчала она уже из своей комнаты, из-за закрытой двери.
Мишка притворно вздохнул – сегодня он легко отделался. Он же не виноват, что свежий новёхонький снег расползался под подошвами, земля липкая и грязная, а корни разляпались и хватали за ноги. Конечно, он упал, и не раз. Лицо и руки исцарапаны вредной ёлкой, когда Мишка натягивал на макушку опознавательный пакет. Ну, испачкал куртку, ну, щёка в крови. Заживёт!
– Бабуля, я постираю, – собрался заканючить в дверь Мишка. Он знал, чем разжалобить бабушку. – Я кушать хочу! У тебя всегда так вкусно!
Но тут…
… он увидел её.
…На крошечном столике, накрытом старой тёмной до пола тканью, под пальто и куртками, скособочилась сумка.
Бабушкин саквояж.
Мишка удивился.
Бабушка никогда не оставляла свои вещи. Особенно этот саквояж. Когда-то он был, вероятно, чёрным и блестящим. Теперь этот ветеран рыжий, местами протёртый – заслуженный трудяга размером с небольшой портфель. Бабушка недавно сдавал его в ремонтную мастерскую, и принесла обратно с новой ручкой и проклятиями на «одуревших мастеров! Столько содрать с пенсионерки за замену защёлки!»
Мишка прислушался. Замер на секунду. Затем, не дыша и не отрывая взгляд от дверей, протянул руку и медленно расстегнул застёжку.
Саквояж распахнулся. Обнажилась светлая подкладка. Словно птенец-желторотик в ожидании червяка.
Мишка, не дыша, сунул ладонь внутрь.
Под пальцами сразу же целлофановый пакет с бумагами (счета? газеты?) оглушительно зашуршал.
Мишка замер.
Тихо.
Дальше нащупалась мягкая ткань с чем-то твёрдым внутри (тонометр?), упругий бок яблока. Внизу, на самом дне, в толщине барахла, обнаружилась гладкая тяжёлая стеклянная поверхность. Бутылка?
Не зря бабушка ценила сумку за вместительность. Там, наверное, и клад можно спрятать!
В комнате легко звякнуло. Затем забулькало. Бабушка, вероятно, достала из шкафа свои капли, наливает жидкость в стакан.
Где же он?!
Мишка заторопился. Ладонь шустро перебирала вещь одну за одной: свёртки, карандаш, таблетки… Наконец, пальцы нащупали кошелёк, открыли. Не глядя, вытащил купюру и, с ловкостью фокусника, сунул её в рукав.
Закрыл замок и прикрыл полами длинного пальто.
****
Утром бабушка его не разбудила. Не заскочила, как обычно, к нему в комнату, не крикнула с порога:
– Эй! Будильник! Вставай!
Не гремела сковородой на кухне. Не поставила чайник.
Она вообще не вышла из своей комнаты.
Мишка из-за неё чуть не проспал.
Пришлось прыгать, как заводному. Он наскоро сжевал кусок хлеба с холодной котлетой, выгреб из кастрюли вчерашний холодный картофель.
Покосился на закрытую дверь в большую комнату, и поскакал одеваться. Но вернулся, как был – в куртке и ботинках – ухватил со стола таблетку.
Лекарство Мишка принимал ежедневно.
– Ба! Я в школу! – обозначиться стоит всё-таки.
В ответ тишина.
Мишка взглянул под вешалку – саквояжа не было.
После уроков Мишка долго жал на кнопку звонка. Потом рыскал в портфеле в поисках запасного ключа. А когда, наконец, приплясывая от желания в туалет, отпёр дверь – его встретил тёмный коридор.
В кухне – неслыханное и небывалое для бабушки, ярой поборницы чистоты: немытая посуда и тарелка с недоеденным картофелиной. Плод тоскливо завалился набок в неуютной лужице застывшего масла.
Но, может, ба спит? Бывает, устал человек. Прилёг и уснул.
– Бабушка, обедать будем? – На всякий пожарный случай крикнул он. Прислушался. – Ба!
Как всегда неожиданно появился Плут. Как обычно, с кривой ухмылочкой:
– Ну-ну! Слабо войти? Что ты как Дыркин, Фуфля!
Мишка лениво огрызнулся.
– Бабушка, – приоткрыл он дверь и прошептал в душную щель. – Я уже дома…
За дверью темно. Сквозь занавешенные шторы, оборванные с одной стороны – бабушка давно просила повесить, да Мишке отмахивался: – Потом, ба. Уроков много.
Мишка медленно прикрыл дверь.
– Эй, Фуфля! – появился на кухне Плут. – Сунь пельмени в микроволновку! Согрей их, как мужик!
– Чушка ты, Плут! – повеселел Мишка. – Пенёк с ушами!
Плут приставил обе ладони к макушке – вон какие уши! Уши поросюши.
– Бабушка смылась на дачу, – подмигнул ему Мишка. – К вечеру вернётся. Стопудово. Она никогда не оставляла меня… нас.
Плут тряс ладонями, кривляясь:
– Давай веселиться, Фуфля!
– Да! – обрадовался Мишка. – Свобода!
Вечер свободы с компьютером пролетел, как перемена между уроками – вжик – и уже зажёгся за окном уличный фонарь. Комната осветилась жёлтым, перемешиваясь с бликами монитора.
Мишка со вздохом отключил игру. Поплёлся на кухню и разогрел замороженные котлеты в микроволновке. Котлеты получились внутри сырыми, а сверху горячими.
Сухари с вареньем – неплохая замена котлетам. Особенно вприкуску с чаем и солёными огурцами. Это даже весело. Вот так – залезать суповой ложкой в банку со смородиной, затем облизывать сколько влезет!
И, хотя никто не контролировал, вечерние таблетки честно проглочены. Посуда быстро провозюкана под проточной водой, а зубы нашорканы щёткой.
– Спокойной ночи, – остановился он у бабушкиной комнаты. Он, конечно, понял, что бабушка не на даче: дачный автобус уже не ходит. Отменили по осеннему времени.
Мишка постоял-постоял и втопил кнопку выключателя.
Включилась лампа.
Прозрачная тень от «висюлек» на старой, советской люстре приклеилась на «кирпичи» стены.
– Я могу спать в темноте, – утешил себя Мишка. – Могу. Не маленький. Но если бабушка придёт, то поймёт, что её ждут.
Плут понимающе хмыкнул.
– Где же бабушка? Задержалась в гостях? Может быть, у Трески? Пьют чай и забыли о времени… – рассуждал Мишка, заползая под одеяло. – Или? Это он?
Мишка знал ответ и не хотел его услышать. Даже от Плута.
Но тому наплевать.
– Или. Это он, – подтвердил Плут, ухмыляясь. Его глаз-пуговиц сверкал от «висюлек». – Он! ББЗ.
Мишка поёжился.
Большой Бабкин Закидон.
Это тайна. Мишка не должен был её знать. Но он знал.
Детская злая память раз за разом подкидывала тот вечер. Цепко держало, почему-то…
Бабушка, непривычно тихая, в чужой оранжевой кофте, грязная, незнакомая и пахнущая незнакомо, покачивалась на кухонном табурете. Непричёсанные волосы прикрывались низко опущенное лицо и качались в такт.
Папа совал ей в трясущиеся руки то стакан с водой, то таблетки, то мокрое полотенце.
– Жанна Николаевна, в клинику вам надо! Я устрою, а?
Бабка огрызалась, стонала и отталкивала воду. Но жадно схватила стакан с лекарством – до краёв налитой прозрачной едко пахнущей прозрачной жидкостью из бутылки.
Мишка непонятно почему взвыл во всю мощь.
Нет. Не так.
Если уж вспоминать, то начать с Санкт-Петербурга. Там, дома, Мишка испуганно жался к подолу маминого халата.
Папа кричал в телефон зло и громко. Но мама! Мама закрывала тонкими горячими ладонями Мишке уши.
– Валя, Мика! – умоляющим голосом вскрикивала она. Папа шальными глазами шарил мимо Мишки.
Мишка жался к маминому подолу.
– Полгода, карамелька. Светлый дождик, батон с цветами подарю, и поднялось Белое море, – мама уже тогда говорила непонятно и многое забывала.
Папа старался сохранять спокойствие, но пожелтел лицом, потемнел глазами. Он то и дело хватался за телефон, кому-то звонил, кричал в трубку:
– Да! 65-лет, небольшого роста, сухая, стройная. Крашеные волосы, химическая завивка…
– Ёжики в капусте. Четыре листопад, – подсказывала мама. Взгляд её блуждал, а пальцы слабо ползали в Мишкиных в отросших волосах.
– Ну, мама твоя, милая тёщенька! – вскрикивал папа, хлопая крышкой телефона. Был у него такой складной, с крышечкой.
– Мышка бежала, хвостиком махнула… – соглашалась мама. – Баю-бай, Мика!
– Надо ехать! – не сводил с неё глаз папа. – Лёнька, ты как?
– Косамырыжки, – ответила мама. – Нижний уровень слабо, хоть и Выготский.
Папа глухо застонал и вцепился в волосы.
Так Мишка поехал с папой в Нижнедвинск – обуза, конечно, но куда его денешь? Лёньку-Алёнку устроили в больницу, удачно подвернулось свободное место.
В пустой квартире Мишка целые дни проводил с соседкой Ниночкой – старшеклассницей, тихой тростиночкой. Тихоня, как только за папой захлопывалась входная дверь, бросалась к телефону.
– Ирка! Ты щас умрёшь! Рыжий-то связался с Надькой… Какой-какой… Ну с той, в кофте с жуткими розочками…
– Не приставай! – бросала соседка Мишке, если тот приносил ей ободранного игрушечного зайца или машинку без колеса. – Поиграй сам! Да тут мальца навязали… А Рыжий что? Да ты что!
Или торчала у зеркала. Копалась в большой своей сумке. Выползала оттуда с синими пятнами вокруг глаз и с красным – на месте рта.
Папа прибегал вечером – красный, разводил руками. Хватал что-то из еды.
– Ты ещё не в постели? Иди спать! – рассеянно отвечал на Мишкину ласку.
Тогда и появился Плут. Вылупился из игрушечного зайца в клетчатых штанах и с разными глазами – один настоящий, другой – пуговица. Появился и принялся катать машинку без колеса.
С Плутом веселее, решил Мишка, и разрешил новому другу остаться.
Плут же разбудил Мишку, позже, уже в Санкт-Петербурге.
– Тс-с-с, слу-у-ушай, Мика.
– Что? – щурился со сна Мишка.
Плут ухмыльнулся и ткнул пальцев в сторону двери.
Мишка прислушался.
На кухне папа на кухне объяснял маме громко чётко, как маленькой, в каком притоне и в каком состоянии он нашёл её маму, Жанну Николаевну, дай бог её здоровья на долгие годы.
За окнами прошелестела машина. Над высокими кустами жёлтым тусклым окном глядел на Мишку фонарь из-под жестяного колпака. Во дворе брехали собаки, и слышался хвастливый разговор собачников.
– Ты понимаешь, она – сам себе враг, – доносился через закрытую дверь голос папы. – С этим надо что-то делать. Я поговорю… Да! Утром же позвоню Семёновичу… Он ещё работает… кажется…
– Рыбы летят в треугольном доме, – бормотала мама. – А как же Мика?
– Мика! Мика! – судя по звуку, папа отчаянно схватился за остатки волос на голове.
– Ну, хоть это ты понимаешь! Она была там больше двух недель! В притоне! Со всякими…
– Валя! – вскрикнула мама.
Дальше папа понизил голос и говорил неразборчиво.
– А ведь ей нравится! Нравится такая жизнь!
– Валя, – лепетала мама.
– А если бы я её не нашёл? А?
Мишка даже вспотел под одеялом, прижимая игрушечного зайца. Тогда ему даже не хотелось представлять, что это за притон
Когда Мишкина судьба обернулась худым концом, уехали Мишка с мамой навсегда к бабушке, а заяц Плутарх в суматохе потерялся.
Это и был ББЗ – Большой Бабкин Закидон.
Теперь, через несколько лет, ББЗ повторился. Выходит, Мишка остался один.
Часть третья
Продолжение
Первая часть Чайка на проводе
Вторая часть Чайка на проводе
Сейчас Мишка был почти счастлив. Выпал ранний снег, прикрыл ладошкой дыры и ямы с тусклыми лужами. Его класс потянулся на школьный стадион сдавать нормативы. Мишка же, со своим извечным освобождением от физкультуры, должен был протирать штаны на скамейке. Но кто не знает о дыре в заборе? Знают все, начиная с первоклассников. Даже Мишка.
Он еле дождался, когда отвернётся Роман Алексеевич, учитель физкультуры, затесался за спинами одноклассников и вот она, свобода!
Остались позади панельные пятиэтажки. Один-в-один, как бабушкин дом. Слева от него, через двор с ржавыми качелями – дом-близнец, и с другого боку, ещё два. Заблудиться среди серых стен – как рубль потерять.
Недалеко от школы протекала река Кодьма. Узкий вертлявый ручеёк, будто выкопанный в пляжном песке шалуном-мальчишкой. В зимнюю пору эти крутые берега, покрытые высоким тростником-»метёлочкой», плотно облепляли местные жители. Малышей в разноцветных комбинезонах пасли чинные мамы да бабушки, реже – папы. Папы, те стоять не умели. Седлали «ватрушку» или пластиковый снегоход, найденным отпрыском под новогодней ёлочкой, и – «Побереги-ись!» – неслись с горы под визг малышни. Рядом захлёбывается звонким лаем короткопалый Оскар, Бусинка или Фишка.
Сразу от речки редкие деревья густели, и начинался лесок.
Бывать одному в лесу Мишке строго-настрого запрещено! Бабушка узнает – уши отдерёт!
Поэтому Мишка бегал в лесок при каждом удобном случае.
На дорожке и рассыпающихся от неё во все стороны тропинках прятались под ёлками наспех сколоченные скамейки, фанерные столы, кормушки. В кормушках всегда многоптично: синицы, например, совсем не боятся людей. Если набрать полную ладошку семечек и стоять неподвижно, то через некоторое время сядет на ладонь наглая птаха, оглядит пуговицей-глазком и утащит семечку.
Вот поваленное дерево. Упавшее давным-давно, растопырило когти-корни. В яме корнями вполне может поместиться медведь. Или даже два. Другое дерево кривое, как жизнь соседки Ивановны. Она так и причитала: – Косенькая моё жизнь! – вот и дерево косенькое. На кочках выглядывали капли подмороженной брусники. Белая дымка едва покрывала жухлую траву.
Зимой тропа превращалась в лыжню. На деревьях приколочены старые лыжи – указатели. На фанерках цифры «2», «3» – это километры. Сколько пробежал зимой на лыжах любитель физических упражнений на свежем морозном воздухе. А ещё таблички.
Вдоль узеньких троп шутники-смотрители лыжни развесили надписи вроде «Молодец, добежал!», «Присядь, отдохни», шуточные правила. Бодрое воззвание «Берегись!» – там, где две неразлучные дорожки совершали неожиданный поворот, а на пути разогнавшегося любителя поджидала кривая, но крепкая берёза.
Сугробы около берёзы всегда хранили отпечатки чьи-то колен, а то и обломки лыж.
Мишка радовался. Всё шло отличнейшим образом.
Пальцы ног начали подмерзать. Утром он из чистой вредности выскочил из дома в кроссовках, хотя бабушка выставила в прихожую его начищенные ботинки на меху.
Он прибавил скорости. Уже недалеко. Пират Джек Воробей на «Чёрной Жемчужине» достиг желанного острова и откопал волшебное сокровище. Гарри Поттер открыл Тайную комнату и заколол василиска.
На скамейке под навесом уже ждет Мишку его воображаемый друг Плутарх, или, по-свойски, Плут. Плут, как обычно, в клетчатых штанах.
Мишка небрежно, как бы между делом, расскажет про новенькую девочку в классе. Соня Зефиркина. Умора, что у неё за фамилия: Зефиркина. Соня Зефиркина-Конфеткина!
– От такой фамилии кое-что слипнется, – пошутит Мишка.
Кстати, нормальная такая девочка, две косички. Не воображала. Утром обычно кивает Мишке. А он – ей.
Соню посадили наискосок от Мишкиной «камчатки». Всего через две парты. Можно хоть все уроки пялиться на Зефиркины косички. А девчонка-то целые уроки то на учителя смотрит, то в тетрадке строчит. Строчит и строчит! Шоколадной пастой что-ли намазано, в этой тетрадке?! Одним словом – Зефиркина! Хоть бы разок оглянулась!
– Между прочим, – скажет Мишка Плуту, – мама и папа за одной партой сидели. С шестого класса. Папа всем говорил про маму – ну тогда она ещё мамой не была, а была школьницей… «Лёня – моя принцесса, – всегда шутил папа».
– Ну, и где они сейчас? – насмешливо спросит Плут. Его левый глаз не похож на правый и чуть-чуть косит. Отчего вид у Плута придурковатый.
– Дурак ты, – ответит ему Мишка. – И не лечишься.
Там, где на лыже-табличке бурой краской намалёвано «1 км» и «Трасса неутомимых ветеранов» ныряет вправо тропинка. Она огибает стройную, почти «новогоднюю» ёлочку, затем муравейник и выскакивает на полянку.
Сейчас и так незаметная тропинка скрыта тонким свежим снегом. По нему бежала цепочка следов. Кто это? Мышь? Белка? Маленькая собачка?
Вот и поляна. Переломанное, вероятно, ещё в стадии ростка, оно вымахало толстым, изогнутым два раза, отчего походило на застывшего любопытного динозавра. Динозавра с шершавой шкурой.
Сбоку динозавра притулился наспех сколоченный стол. Поваленный ствол служил скамейкой. Сидеть на нём было неудобно, косо, но чья-то заботливая рука приколотила к бревну дощечку.
Сначала Мишка подумал, что под столом валяется чья-то рабочая куртка.
Он подошёл ближе.
Нет, это не куртка. Под столом лежал человек.
Из-под досок торчала голова с растрёпанными волосами, с другой стороны – потрёпанный ботинок. Свежий снег вокруг густо усеян бумажными стаканчиками, пакетами и пустыми бутылками.
Птицы и белки растащили остатки трапезы. Их следы густо усеяли легкий снежок вокруг.
Мишка рассердился. Это его секретная поляна! Его таинственный остров! Здесь нет места для сна всяким пьяным!
Сердце билось гулко где-то в горле.
– Как бы ни выскочило, – отстраненно подумал Мишка. – Как жить с дыркой?
Он повернулся и пошёл, загребая снег кроссовками. Есть другие беседки. С кормушками для белок. Синицы так же радостно воруют зерна с твоих рук.
Нужно успокоиться… Хорошо бы сейчас оказаться дома, в старом доме в Санкт-Петербурге. Забраться с ногами на диван, приткнуться к маминому тёплому боку…
Постой, отдышись… Как там учил школьный психолог? Глубоко вдыхать и медленно выдыхать? Может, наоборот? Но дыхание не помогало. Тяжёлый воздух повис и колыхался, как тяжёлый занавес на сквозняке.
Мишка остановился: нет, так неправильно! Так не должно быть! Он ушёл, а там – человек.
Мишка со всей мочи рванул назад, на поляну.
Мужчина был там. Под столом.
– Эй, – позвал Мишка. Он уставился на торчащую из-под стола ногу. – Э-э-э… Здравствуйте.
В ответ ни храпа, ни всхлипа.
– Вы спите? – спросил Мишка, чувствуя себя глупо. – Что с вами?
В ответ заругались в кустах воробьи, недовольные Мишкиным вторжением.
Мужчина лежал ничком. Носом, глазами и всем, что на лице, прямо на земле. И, по-видимому, уже давно. На левой отставленной руке пальцы покраснели и скрючились.
– Надо бы проверить пульс, – подумал Мишка, но испугался. Как это – прижать пальцы к красной и разбухшей шее?
Он даже вспотел.
– Знаете что? – придумал Мишка. – Я приведу кого-нибудь!
– Ты видел здесь людей? – влез Плут. – Собачников? Бегунов? Хоть кого-нибудь?
Мишка задумался. Да, сейчас утро и лес пустой. На тропе никаких следов.
До города больше километра. Ну, добежит, Мишка до людей, позовёт на помощь. Взрослые обычно отмахиваются. У них всегда дел под завязку.
– Кто тебе поверит? – насмешливо спросил Плут. – «Спасите-помогите, там человек в лесу!» Ха-ха! Учителя скажут: «Фуфлонов, это было последнее предупреждение! Как ты оказался лесу во время уроков? Заблудился по дороге в школьный туалет?»
– Что же делать? – растерялся Мишка.
Плут ободряюще улыбнулась и приставила ладонь к уху.
– Позвони…
– Но мой телефон у бабушки, – растерялся Мишка. Да и кому звонить? Он не помнит ни одного номера. Только свой.
Плут скривился. «Что, чувачок, не врубаешься?» – говорил его вид.
– Ты думаешь? – догадался Мишка.
– Давай! – Плут оттянул и щёлкнул резинкой клетчатых штанов. – Или опять трусишь?
Иногда Мишке хотелось врезать Плутарху кулаком в нос. Или в насмешливо косящий глаз. Слишком часто придуманный друг оказывался прав.
– Трусишь! – косил глазом Плут. – Трусишки намочил!
– Исчезни, – прошипел Мишка. – Без тебя справлюсь!
Первым делом Мишка приподнял мужчине голову и подсунул под неё свою вязаную шапку.
– Не на мёрзлой земле лежать, – выдохнул Мишка. Ему стало легче. Первое дело сделано! – Она тёплая... и вообще. – Он добавил с невольной гордостью: – Подарок бабушки!
Сейчас подарок, так уж вышло, защищал голову незнакомца от замёршей земли.
Дальше он приподнял ногу мужчины за грязную штанину. Но руки соскользнули с обледеневшей ткани. Тогда Мишка покрепче ухватился обеими руками, широко расставил ноги и потянул со всей силы.
Мужчина не сдвинулся с места. Он казался тонким и лёгким, а на деле вытащить из-под стола – та ещё задачка..
Раскачивание ноги в тяжёлом ботинке тоже не дало результата.
Мишка помедлил и полез под стол.
Нужно повернуть лежащего. Для этого пришлось упереться ногами в мужчине в бок, спиной опереться о ножку стола.
Мишка весь взмок, пока удалось сдвинуть мужчину. На ширину ладони. Этого хватило засунуть руку в чужой карман.
Сигареты, ключи от квартиры, пластиковая карта, скомканный чек из магазина…
Телефон обнаружился в нагрудном кармане. Исцарапанный корпус, истёртые кнопки. Но экран послушно засветился. Мишка с трудом попал замёршими пальцами по нужным цифрам – 112.
После гудков в трубке ответил робот:
«Введите цифру на клавиатуре телефона для переключения на нужную службу: 1, 2 или 3».
Пока Мишкина голова лихорадочно вспоминала номер скорой помощи, пальцы нажимали кнопки.
– Представьтесь, – отозвался телефон серьёзным мужским голосом. – Назовите причину звонка.
– Это я, – промямлил Мишка. Ему пришла мысль назваться чужим именем. Так его не накажут. – Я, это… Федя. Феодосий, то есть. Я в лесу…
– Феодосий, спокойно. Ты заблудился? Есть рядом кто-нибудь?
– Есть! Вернее, нет…
Мишка сбивчивым тоном объяснил, что вот, он, пришёл, а тут, под столом, лежит мужчина. Без сознания. Лежит давно, наверное. Рука вывернута – пальцы красные, обмороженные, куртка грязная, нога в ботинке, а лицо в земле.
– Пострадавший дышит? – спросила трубка. – Пульс имеется? Документы проверил?
– Э-э-э… Я не знаю, – Мишка совсем пал духом: зря, всё зря. Но голос в трубке не умолкал:
– Федя, ты молодец, что позвонил. Внимательно меня слушай и делай так, как я скажу!
– Я слушаю!
– Молодец! Значит так: ты сейчас переве…
Тут телефон хрюкнул и погас.
Всё стихло.
«Сел аккумулятор, – Мишка потряс аппарат и зачем-то подышал на него. – Всё. Каюк мышонку».
– Феодосий?! – Плут вперился глазом-пуговицей. – Фео-до-сий?!
– Сгинь в туман, – рявкнул Мишка. – Плутарх – соплёй об землю бах!
Он растерялся и назвал по телефону первое, что пришло в голову. Странное и необычное имя Феодосий. Это была их семейная байка: мама лежала с Мишей в роддоме. Сначала в роддоме, потом в детской больнице. Три месяца лечились, а папе поручено сходить в ЗАГС и записать новорождённого сына. Папа и назвал сынишку в честь римского императора Феодосия Первого Великого.
Мама охала:
– Наш сын – Феодосий?! – хваталась она за сердце.
За сердце, голову и другие части тела хватались и её товарки по больничной палате. Их детей, как у благоуважающих гражданок, кликали Матвеями, Тимофеями, Настями, Миленами…
– Фуфлонов Феодосий! Потрясающе! Звучит как! Чувствуешь!? – Радовался папа и мечтательно добавлял: – Вот бы меня звали Фаддеем! А тебя – Феофила! А что? Весьма незаурядная старина!
Мама бранила папу, ругала. Может, даже плакала. Пока не узнала, что это очередная шутка. В свидетельстве о рождении их мальчик записан Михаилом. Михаилом Валентиновичем, как ей и мечталось.
Позже они, конечно, смеялись над папиной шуткой. Папа всегда сокрушался и обещал завести щенка. Здоровенного пса в горошек или в клеточку! Вот его-то точно назовёт Феодосием!
Лишь иногда папа окликал Мишку Федорой или царём Рима Первым и Заключительным.
На Первого маленький Мишутка соглашался, а вот Заключный… Царю, что, нравились ключи? Он собирал их со всего царства в большой кованый сундук?
– История, брат, не имеет сослагательного склонения, – неизменно отвечал папа. – Но зато ты, Михаил, – премьерный и экспериментальный...
Тут папа замолкал и принимал важный и загадочный вид. Он надувал щеки и делал вид, что разучился говорить.
– Кто? Кто? – теребил Мишка папу.
Папа с шумом смешно сдувал щёки.
– Кто? – Мишка уже приплясывал от предвкушения
– Полосатый ослик, вот кто!
Мишка хохотал и прыгал от счастья:
– Папа, а когда мы заведём собаку? Феодосия в клеточку?
Собаку завести они не успели…
– Эй, Фуфа, вернись! – Окликнул его Плут. – Ау! Мы ту-у-у-т!
– Они приедут, – повернулся Мишка к лежащему на земле мужчине. Он постарался придать голосу уверенности, которой не чувствовал. – Все службы уже выехали. Полиция, спасатели. Вы, это, пожалуйста, не уходите никуда...
Но тут он со всей силы хлопнул себя по лбу. Вот он тетёха! Заключный Феофил!
Адрес! Мишка не сказал, откуда звонил! Лес-то огромный. Поляна с пострадавшим в стороне от большой тропы. Как сюда доберутся спасатели? Как их найдут?
Мишка почувствовал, как мороз ползёт под курткой по спине, словно большой паук.
– Спокойно! Сейчас что-нибудь придумаю: я встречу их на повороте с основной тропы! Да! На повороте!
– Думаешь, спасатели не способны отследить звонок сотового телефона? – подсказал Плут. Он снова тут. И смотрит укоризненно.
Мишка отмахнулся. Он огляделся. Его рюкзак остался в школе. На нём – только куртка и тёплые брюки с ботинками. Так, карманы… В карманах всякая мелочь. Зато под скамейкой торчит жёлтый полиэтиленовый пакет.
Жёлтый – это хорошо. Яркий. И красная надпись известного бренда добавляла красок.
Дальше дело техники.
Молодая ёлочка удачно росла у поворота с тропы. Жёлтый пакет, как сигнальный маяк, на её макушке виден издалека.
Мишка торопился. Он укладывал вдоль тропы ветви и палки – это указатели. Но поминутно оглядывался то на мужчину под столом – не пошевелился ли, то на большую тропу – не идёт ли кто.
Время тянулось, словно на уроке математике.
Тут вдали показалось два силуэта. Синяя форменная одежда со светоотражающими полосами далеко просматривалась через кусты и деревья.
– Идут! Двое!
Пешком, по узкой лесной тропе – машина здесь не пройдёт.
Уже ближе. Видна большая оранжевая сумка, вероятно, с инструментами.
– Сюда! – закричал Мишка и замахал руками, как сумасшедший.
Один из мужчин махнул в ответ.
– Помощь уже близко! – прошептал Мишка лежащему под столом мужчине, – Сейчас, потерпите, – а сам нырнул в кусты.
Отбежал от поляны и припал к толстому заснеженному стволу.
Когда на поляне раздались голоса, он осторожно выглянул.
Спасатели в форме наклонились у стола. Действовали быстро и слаженно.
Мишка задержал дыхание и, стараясь не шуметь, побежал прочь.
– Спасатели! – шептал он, скользя на снегу между деревьями. – Герои!
Неожиданно вышло солнце. Серая скользкая тропа засверкала пронзительным снежным светом. Зашевелились деревья. Они вдруг сделались голубыми и потянулись ветвями в небо. Воробьи взлетели, как искры. И скрылись за голубыми ветвями. Буквы на табличке «Трасса неутомимых ветеранов» запрыгали, как Крыши далёких домов стали цветными, будто сказочные. И туда, к этой сказке, стремилась лесная тропа.
Мишка что-то такое почувствовал. Даже остановился.
Вдруг так красиво!
Ему захотелось вобрать в себя и эту тропу, и лес, и далёкие крыши домов. Вобрать и оставить внутри навсегда.
Мишка зажмурился на секунду, а потом широко открыл глаза. Вокруг прозрачно и тихо. Даже воздух затих. Как будто рядом что-то хорошее. Как тёплый свет в родном окне. Ты идёшь и в густом тумане, ничего не видишь, но чувствуешь. Он есть. Тебя там ждут. Вглядываются в окно, волнуются:
– Где же наш Миша? Когда придёт?
И Миша идёт. Он уже близко.
Продолжение следует
Часть третья, заключительная
Продолжение.
Часть первая https://vk.cc/cykJrR
Часть вторая https://pikabu.ru/story/likhodey_11593295
***
Николав ехал и думал: «Вот и всё, старуха Матвевна… Отмучилась. Сейчас уже, небось, в тепле, в больничной капсуле… Вылечат, отчего не вылечить? По хлипкости здоровья срок скосят. Домой отправят. А там жизнь, электричество, интернет… много всякого… Летающие машины, например!»
Николав задумался о том, как на земле продвинулся научный прогресс за те десять лет, как его приговорили к изгнанию. Да что думать?! Он поддал вожжами, будто укоряя лошадь, что она летать по воздуху не выучилась.
«Как санки скатились, так заскрипело. Слышал я скрип-то. Как не слышать? То распахнули люк, чтоб его, старуху Матвевну забрать».
Он живо представил себе, как открылся потайной люк. Вылезли оттуда двое…
Отчего людей? Роботы выехали, специальные сторожевые. Конечно, перво-наперво, ДНК, отпечатки, сетчатку проверили: та ли старуха? Вдруг поддельная? Хотя, никому не сбежать, хотя случаи бывали...
…Взять хотя Ванку-шального. Так и пропал, дурной! Если хорошо подумать: куда бежать? До Земли добраться — космолёт нужен… А на этой планете, что б её разорвало, вне купола не прожить и десяти минут».
Мысли Николава подпрыгивали вслед за телегой на ухабах:
«Вот и живу… в дикости этой! Всего двух порешил… Ну убил и убил… Так случилось… А присудили изгнание… Отчего так? Жизнь потому что! Возьмём, случаем, Лександровну… Ей, медсестре в больнице, шутки шутить нравилось. На два десятка загубленных душ нашутила... До конца жизни тут…
А Матвевна? Что Матвевна? Отчего она здесь? Не говорила, а и не спрашивал. Пришла в избу и осталась… Мы и рады: вместе легче. Тяну лямку, с такой же каторжанкой… детки рождаются. А зачем рождаются? Здесь что за жизнь… в «свободной» тюрьме, чтоб её… – Николав покосился на Миньку и потупился на мгновенье, как будто хотел доверить сыну некую тайну, потом отвернулся, — Мал еще… После, после…»
