324090391123

Анне Ивановне исполнялось восемьдесят.

В четверг, прямо с утра.

По этому случаю, на вечер четверга, был назначен домашний банкет. Со всеми положенными атрибутами: жаренной курицей (с лимоном в брюшке), шубой и лично испеченной юбиляршей королевской ватрушкой.

И – немножко коньячка. Для настроения.

Приглашенных было мало: только свои. Эмилия Адамовна с застарелым радикулитом, Валентина Васильевна с хронической бессонницей и Ольга Ильинична со слуховым аппаратом. Подруга детства, бывшая начальница и сводная сестра второго мужа юбилярши. Соответственно.

И - внук Лёша с Машей (или с Леной, или с Катей – смотря с кем он сейчас снимает квартиру).

Прибравшись в и так прибранной квартире до музейного состояния Анна Ивановна хлопотала в прихожей: припудривалась и немножко душилась «Красной Москвой», с удовольствием посматривая на круглый стол. Накрахмаленная скатерть, немецкий фарфор, мельхиоровые вилки и коньяк радовали глаз в столовой.

Трёхцветная кошка Серафима, полных двадцати лет от роду, дремала на бархатной подушке. От старости она частично ослепла на левый глаз и охромела на заднюю лапу, но всё-таки, пережила уже двух ветврачей, ошибочно диагностировавших скорый Серафимин конец.

Ровно в 19.00, не сговариваясь (они терпеть не могли друг друга), пришли обладательницы радикулита, бессонницы и слухового аппарата. Втроём.

- Девочки! Милые, здравствуйте! – закричала Анна Ивановна, открывая двери.

Кошка Серафима, увидев правым глазом трёх старух, свернулась клубком от грядущего внимания. И - притворилась шапкой.

- Анечка! Ангел мой! – певуче сказала Валентина Васильевна, - Какая ты сегодня!

(Валентина Васильевна трепала нервы Анне Ивановне нескончаемых десять лет в одном кабинете. И была причиной первого инсульта.)

- Душенька, Анюточка! – на одном дыхании сказала Ольга Ильинична, - Годы не властны!

(Ольга Ильинична была излишне наблюдательна к милым шалостям Анюточки лет сорок назад. И развалила этим её неплохой брак.)

Прокуренная Эмилия Адамовна закашлялась ничего не сказав. Она была просто подругой детства и старой дурой.

- Милые мои! – взволнованно лепетала Анна Ивановна помогая раздеться дорогим людям.

(Посмотрев на состояние здоровья дам, Анна Ивановна мысленно сожалела о количестве спиртного: одна бутылка! Ну, ничего, есть ещё валериана на спирту, пустырник и боярышник.)

Вешая очень модное в 1971 году пальто (из чистой шерсти, французское) в высоченный зеркальный шкаф Эмилия Адамовна увидела кошку.

- Аня! Боже мой – это Фима? Она жива? - прохрипела она.

И потянула руку с закопченными табаком пальцами к трёхцветной шубке.

- Милечка, не беспокой Фиму! Ей двадцать лет. Новый доктор сказал: каждый день может быть последним, - нараспев сказала Анна Ивановна, отводя табачную лапку.

Пока дамы проходили в столовую (на церемонию вручения подарков) Анне Ивановне позвонили:

- Лёшенька! Спасибо, дорогой. Все в сборе. А, ты в такси? На Комендантском? А почему не метро, такие пробки! Подарок не влез? Аааа.. Начинать без тебя? Просишь прощения? Ну, ладно.

Ритуал одарения был длинным.

С речами-пожеланиями невероятного и малодостижимого: сибирского здоровья, большой и чистой любви, бесконечной жизни и т.д. От старости и вида коньяка (в зоне досягаемости) дамы теряли и без того путанную нить повествования и сбиваясь, начиная снова.

Когда всё закончилось Анна Ивановна с сожалением осмотрела надаренное.

Подарочное издание Булгакова, портрет Анны Ивановны карандаша художника-алкоголика Валеры и связанный (лично) из старого свитера шарф – печалили её. Она очень захотела коньяка и отвлечься. На сельдь под шубой.

(До прихода гостей Анна Ивановна точно знала, что она хочет в подарок – тонометр. Или - глюкометр. Или - ирригатор полости рта.

Или что-нибудь в этом роде. Медицинское.)

После двух рюмок конька, когда дамы, наконец, нашли общую животрепещущую тему – хамство в аптеках, в дверь позвонили.

[ пост ]https://pikabu.ru/story/diagnoz_6213310

После страшного слова «опухоль», увиденного замечательным доктором на повторной плёнке, рассчитывать было не на что. Если опухоль бросается в глаза даже на надписи «Запасный выход» - значит всё.

И - очень скоро.

Я твёрдо решила привести в порядок свои земные, незавершенные дела. Срочно, за сутки до отъезда на трепанацию.

Недвижимость и пока ещё движимость (автомобиль «Пежо» 2000 г.в. – временно на ходу) завещать было незачем. Наследник и так один: дочь Алиса.

Оставались работа, хозяйство, погребальные хлопоты и семья.

Начала я с работы.

Как государственному служащему мне не было цены.

Никакой.

Как и моим коллегам.

Ряды чиновников не заметят потери бойца, а экономика продолжит загибаться и без моих креативных анализов. Поэтому о работе я не беспокоилась. Но, на всякий случай зашла, попрощаться. Если что.

Дамы-чиновницы, откушав послеобеденного чая с глазированными сырками трудились во благо родины изо всех сил: листали папки. Чтобы не заснуть.

Начав с главного:

- Заболела, - я кратенько изложила положение терминами «опухоль» и «трепанация».

Дамы, получив непривычно свежую и нераспространённую информацию, оживились. И стали звонить. При мне.

Половина коллег стремилась донести новость до остальных горожан, вторая половина – обзванивала претендентов(ок) на моё спокойное, перспективное место.

И я ушла улаживать земные дела. Дальше.

Очень беспокоило хозяйство. Прям волновало.

Родные бройлеры, милые кролики и няшные пчёлы – как они без меня? Кто о них позаботится? Кроме бабы Маши?

Баба Маша была моей дачной соседкой – через забор. Воспитанная Советским Союзом в духе трудового подвига она не могла жить без работы. Совсем, тосковала и грозилась помереть. Только состояние крайней усталости («валюсь без сил») давало бабе Маше чувство выполненного долга.

За совершенно символические деньги и доброе слово «Спасибо» она оказывала мне непосильную для восьмидесяти двух лет помощь. Пока я отдыхала на госслужбе.

К ней я и поехала.

Баба Маша, перебрав урожай картофеля на множество фракций тихо страдала. Выбором.

Что делать дальше?

Покрасить забор или побелить веранду?

- Баб Маш! День добрый! Как вы? – начала я дипломатично, издалека.

- Да вот не знаю… Веранда пооблазила… Побелить, что ли? – печально ответила баба Маша.

- Баб Маш! Я тут приболела, наверно полежу в больнице. Вы не присмотрите за моими? – не уточняя за кем, попросила я.

Оживлённая непочатым краем работы баба Маша с задором восьмидесятидвухлетнего комсомольца ответила:

- Пригляжу! Ложись себе спокойно!

И – мы распрощались. Неизвестно на сколько.

Погребальные хлопоты оказались лёгкими и приятными.

Нарядов у меня было много: костюм пасечника, кролиководческий комбинезон, мундир госслужащего и только одно событийное платье.

Зелёненькое. В нем я награждалась грамотами, ходила на свадьбы и именины. Даже из роддома я возвращалась в нём.

Посмотрев на свет зелёненькое платьице я обнаружила, что его люблю не только я. Но - и моль. Значит «в свет» носить уже нельзя, а вот красиво лежать – можно.

С обувью было проще. Кроссовки, чешки и резиновые сапоги не гармонировали с любимым мной (и молью) платьицем. А вот красные туфли на десятисантиметровом каблуке…

(Туфли я купила по случаю, на чудовищной распродаже. По цене пакета молока. Я в жизни не носила ни модельной обуви, ни высоких каблуков, ни красного. Но – польстилась.

Так они и стояли несколько лет. В коробке, не одёванные.)

Гардероб был готов!

Оставалась семья: Барсик и Алиса.

Барсик - кот редкой породы «белорусский бройлерный», жил у нас в приходящем режиме. По национальности кот Барсик был помойником, ведущим маргинальный образ жизни. До момента нашего с ним знакомства он жил в подвале, ел в мусорке и возглавлял дворовый прайд котов-гопников. После знакомства с нами – делал всё тоже самое, только иногда приходил в квартиру – поспать на диване, поесть халяльного и зализать раны.

Но – мы с Алисой его очень любили. Таким как есть.

Вспомнив, как Барсик отгоняет более мелких сородичей от сердобольных старушек, приносящих кильку и ливерку к подвалу, о питании кота я не волновалась. Пропасть он был, как минимум, не должен. Но диван….

Этажом ниже жил хороший человек. Счастливый пенсионер-вдовец дядя Юра.

Вся его до пенсионная жизнь прошла в ограничениях, полному счастью мешали супруга и работа. Потому что, главной любовью дяди Юры были плодово-ягодные вина.

Выйдя на пенсию-освободительницу и овдовев, дядя Юра завтракал с вином, обедал с вином и с ним же и ужинал. При этом он всегда сохранял вертикальность и приподнятое расположение духа.

К нему я и пошла.

Поужинавший (с вином) дядя Юра мне обрадовался.

- О! Какие люди! Соседочка! – сказал он, обдавая меня запахом яблок.

- Здрассте, дядь Юр! – начала я, подбирая слова, - Как вы?

- Великолепно! – ответил всем довольный дядя Юра.

- Я по делу. Вы не присмотрите за Барсиком? Недолго, мы тут с Алисой должны уехать… Пусть он у вас поспит на диване. Пока, - красиво врала я.

- Барсик? Да пусть приходит, он всё равно путает этажи. Места хватит, - радушно согласился довольный всем сосед, - Но, это дело магарычёвое… Понимаешь?

- Понимаю! – сказала я.

(Быстренько купив в магазине три бутылки вина и два килограмма ливерки я обеспечила коту Барсику диван на неопределённое время.)

Оставалась Алиса.

После недавнего прочтения официальной статьи Министерства образования о количестве денег, вкладываемых страной в содержание одного детдомовца за год я была в восторге. В полном.

Такой роскоши я не могла позволить Алисе не при каких обстоятельствах!

Рассказав на ночь сказку о прелестях детского дома, познанным мною лично, восьмилетней Алисе я прослезилась. Трогательнее всего у меня вышло эссе о творожной запеканке: румяная корочка представлялась как живая.

Утром, собрав халат, тапки и документы в дорожную сумку я поехала в Город. Госпитализироваться.

Мне очень повезло!

Именно в этот день, в областной больнице, на приёме с грифом «Сito», находился заведующий отделением, врач высшей категории. Крупный немолодой мужчина с прозаичной фамилией Иванов.

Увидев личную печать доктора Славы на моём направлении Иванов пришёл в ярость.

Оказывается, будучи доцентом кафедры нейрохирургии местного медуниверситета он сделал всё возможное чтобы Слава не произнёс клятву Гиппократа.

Но, возможности преподавателей не безграничны, а страна нуждалась во врачах.

И вот – я здесь. С диагнозом. От Славы. С различимой на фоне надписи «Запасной выход» опухолью, которая прямо прёт из черепа.

Возвращаясь домой, с невскрытым черепом и без мнимой опухоли, я ощутила прямо в маршрутке, как перестала кружиться голова.

И - прилили силы.

Болеть я не люблю.

Скучно, затратно и пользы никакой.

Впрочем, однажды, я болела с интересом.

С огромным.

Худо мне стало не внезапно, всё к тому шло: гектар картошки зарастал сорняками (вопреки раундапу), пятьдесят бройлеров неожиданно сожрали весь запас зерна, пчелы – роились и эмигрировали. Отпочковавшимися семьями.

И мне захудело. Наверно от пчёл, но может и от кроликов – кто его знает! Навалилась какая-то беспричинная усталость.

Голова стала кружиться не только от подсчёта будущей прибыли (в кроликах, картошке, бройлерах и мёде), а вообще.

Днями.

Походка приобрела неприятную шаткость, как у пьяного матроса на палубе ботика, упорно идущего в девятибалльный шторм.

Всласть посамолечившись я пошла в больницу.

В районную, других в окрестностях не было. Чтобы человек со специальным образованием и клятвой мне помог. В благодарность за своевременно уплачиваемые налоги.

Ничего особенного от районной медицины я не хотела, так, по мелочи: что-нибудь попить или помазать для обретения равновесия.

Бабуля-терапевт, судя по возрасту получившая диплом из рук самого Гиппократа, обрадовалась. Выслушав мои многочисленные жалобы. Это был не её профиль!

И, радостно спихнула меня (вместе с жалобами) к узкому специалисту: врачу-невропатологу.

Узких специалистов в райцентре было мало. И все на вес золота и с совмещением. Лор совмещался с окулистом, невропатолог с психиатором и только гинеколог был узкопрофильным.

Ввиду крайней редкости узких врачей горожане старались не злоупотреблять их вниманием.

И услышав от бабули-терапевта:

- Это не мой профиль!

Они старались скромно умереть дома с не поставленным диагнозом.

Тем более, что к лору-окулисту, гинекологу и невропатологу-психиатру была запись.

Предварительная. За два месяца «до».

Записаться в амбарную книгу предварительных приёмов в регистратуре было просто. После непродолжительного скандала милая девушка с лицом Марии Мандель любезно швыряла её болящему.

Я выбрала себе 10 октября и 12.15 по местному времени.

И стала ждать.

Прислушиваясь – не прошло ли?

В обществе гектара, бройлеров, кроликов, а особенно пчёл – ожидание было малозаметным и не томительным.

С детства я страдала только одним диагнозом – I группа по здоровью. Родись бы я мальчиком – в 18 лет ВДВ радостно распахнул бы объятья, а может даже и спецназ, кто его знает. Потом, правда, были всякие мелочи проходившие сами по себе – переломы, воспаления легких и т.д.

Логично, что матросская качка и тщетные попытки упасть на ровном месте вызывали интерес. Интересно: что же со мной?

Наступило долгожданное 10 октября.

Узкие специалисты в райцентре – ремесло потомственное. Хирург рожает хирурга, гинеколог – гинеколога.

Невропатолог Слава родился от мамы-невропатолога и с детства знал свою карму: после взятия измором медицинского института он будет лечить тоже, что и мама. Нервы.

Медицинский институт отнял у Славы лет десять, не меньше; обучая ремеслу только повторными курсами. С первого раза Славе не давалось. Потом, наконец, дал долгожданный диплом и Слава занял мамино место под солнцем.

(Доктор-мама, находясь в интересном положении, в ожидании Славы читала узкопрофильные книги об особенностях развития. Поэтому Слава шепелявил и картавил (одновременно) и подёргивал правой частью лица с закатыванием левого глаза. Но нервные, а особенно психические больные любили своего доктора таким как есть.)

Ввиду ограниченности времени приёма (10 минут на презентацию симптомов + постановка диагноза и 5 минут на кварцевание кабинета – чтобы больные не обменялись неврологическими/психическими заболеваниями) я написала опорный конспект. Краткий, как тост.

И начала.

После моих слов:

- Меня качает и кружится голова. Давно.

Слава, в знак взаимопонимания, подёрнул левой частью лица и спросил:

- И? Цто фы хоцице?

Я, экономя отведенные минуты приёма, честно сказала:

- Попить чего-нибудь и перестать шататься.

Доктор удивился моим желаниям (закатив левый глаз) и спросил:

- А цто фы узе пили?

В целях экономии времени я предоставила список чего я пила: водка, сосудорасширяющие и наоборот, тонизирующие, успокаивающие, витамины всех букв алфавита. И примененных действий: компрессы, припарки, молитвы и т.д.

Случай был сложным – судя по маскам на лице врача я зашла слишком далеко, и без врача. Если не помогла водка и молитвы.

- Фам надо зделаць рентген. Церепа, - твердо сказал Слава и накарябал направление.

Рентген в райцентре – сложная медицинская манипуляция. Особенно когда рентгенолог подрабатывает пропагандистом. И уезжает читать в сельских клубах лекции о здоровом образе жизни или уходит в запой.

По настроению.

Мне повезло. Рентгенолог Михаил Иванович уже вышел из запоя, но ещё не уехал пропагандировать. И через полчаса я получила из дрожащих рук рентгенолога две мутные плёнки – анфас и профиль своего черепа. Снятые на замечательном аппарате (забытом немцами в период оккупации Беларуси) на повторно используемую (в целях экономии) плёнку.

Размахивая пятнистыми крыльями, как бабочка-махаон, я рванула к доктору Славе – за диагнозом.

На моё счастье, в поликлинике был обед. И Слава уходил к домашнему борщу от неврологических больных потайным, неосвещённым коридором.

- Доктор! Подождите! – закричала я неприлично громко.

(Очень хотелось закончить всё скорее.)

Поднеся плёнки к лампочке с надписью «Запасной выход» Слава задумчиво посмотрел на них и изрёк:

- Это опухоль!

И, нетерпеливой рукой нацарапал направление на операцию по удалению опухоли головного мозга в Город. Начав со страшного слова «Сito!».

Как здорово иметь родину!

За полторы тысячи километров и двенадцать часов езды на комфортабельном автобусе.

Далёкую, лесистую и болотистую.

За полтора года жизни на милой сердцу чужбине (г. Санкт-Петербург) мне единожды довелось работать с земляками. Точнее – с землячкой.

Любкой.

Любка была уроженкой моего города над Сожем. И, всласть поскитавшись по объектам питания Приморского, Петроградского, а особенно Невского района, целых две недели трудилась драниковым сомелье.

Каждый день, ввиду отсутствующих гостей (желающих съесть драник с креативным наполнителем за двести пятьдесят рублей), мы устраивали с Любкой шоу. Вечера белорусской речи и культуры. Для маленького трудового коллектива из четырёх человек.

Почти петербуржцы (добирающиеся на работу по два часа из Павловска и Всеволжска) с удовольствием наблюдали. Украинка Юля и узбечка Негора – завидовали: им было не с кем поговорить на родном языке.

Пятый член трудового коллектива, наниматель-арендатор, в шоу не участвовал. Был занят в закуте-офисе: подсчитывал предполагаемую прибыль с мешка картошки – если вдруг. Кроме того, чистый петербуржец (уже два года) изо всех сил старался забыть свою родину – мегаполис Краюшкино, то ли в Тульской, то ли в Новгородской области. На объекте питания он находился из опасений: что повара и мойщицы совершат диверсию и ускорят конец и без того загибающегося бизнеса.

Вечера родной речи и культуры начинались одинаково: уставшая от ожидания очереди за драниками Любка, кассир-сомелье по драникам, входила в кухню и говорила:

- Пагамоним?

Я, выбросив вчерашние непроданные драники и изваявшая море новых, радостно отвечала:

- Пагамоним! – и коллеги прекращали имитировать деятельность и занимали зрительские места. Согласно бесплатных билетов: стоя у парика, сидя у слайсера и опиравшись на холодильник.

(В прежней жизни, на родине, белорусский был Любкиным хлебом. Именно его она преподавала в университете имени польского врача, который, почему-то числился там первопечатником. За убогих сто пятьдесят долларов.

Это уже здесь её хлебом стали блинчики, пышки и шаверма.)

И начиналось.

- Мне у вечары сяброука званила, вярнулась з вандроуки.

- Цикава было?

- Цикава, але клапотна, маркотна и грошай вельми багат звязла…

Или:

- Чым ты снедала сёння?

-Я? Суничным варэнням, смачна! Адрэзала ад кавалка лустачку…

И так полчаса, не меньше.

Очарованные коллеги, жители Ленобласти, обычно просили Любку под занавес:

- Люб, почитай что-нибудь!

(Я могла почитать только «Цвёрда трымауся юнак на дапросе» - больше ничего не помнила).

И Любка читала:

- Мой родны кут!

Як ты мне милы.

Забыць цябе,

Не маю силы….

Добрые люди передали нам зимой, в аккурат к Новому Году, трёхкилограммовый кусок Родины. Шмат домашнего сала. От бегемотоподобной белорусской свиньи которую зверски (шилом) убили в деревне. И подсмолили льняной соломкой.

Посоленное «По-полесски» сало, завёрнутое в обязательную к прочтению населением газету «Советская Белоруссия», везлось от Балтийского вокзала к дому с крайним бережением. Как яйца Фаберже.

Белорусское домашнее сало отличалось от петербуржского великолукского всем: снятое с хиба свиньи-бегемота, шириной в далонь, с многочисленными мясными прослойками-проростинами, тонюсенькой соломенной шкуркой, посоленное в домашней сальнице, хранимое на морозе…. Слюна бежала от вида и запаха как у бешенной собаки.

Дома, несколько месяцев, родное сало занимало почётное место-пьедестал в сейфе-морозилке холодильника. Пока не съелось.

Не реже раза в месяц, моя семья (две белоруски и русский кот), устраивает ностальгические гурманские вечера. С традиционной этнической кухней.

Узбеки на таких готовят плов, армяне – долма. А мы…

Мы готовим два блюда: или драники, или жемчуг белорусской кулинарии – бульбу з мясам (жалкое подобие этого шедевра в неевропейских ресторанах Питера называется «жаркое по-домашнему, в горшочке»).

Потом с тарелками полными родины мы включаем что-нибудь соответствующее: старый концерт «Песняров» или «Сябров» (ансамбль «Бяседа» с хитом «Чарка на посошок» угнетает аппетит, а речи главного белоруса – вызывают изжогу.) Или замечательный фильм – «Белые росы».

И – вкусно едим.

После этого, уже сытым, очень хочется плакать. И – домой, туда.

Минут десять-пятнадцать, не больше.

Любое существо имеет хобби.

Мой кот, например, вяжет мочалки.

Задействовав все четыре конечности, самозабвенно. Из ниток любой ценности и цветности – выходит чудесная, кустистая мочалка, которую нет никакой возможности превратить в прежний клубочный вид. Этому он, мерзавец, посвящает всё свободное время, не занятое сном, едой и созерцанием ворон на берёзе из окна. Алиса надеется, что когда вся серия мочалок будет готова – провести персональную выставку с продажей работ (хоть за что) и вернуть часть денег ухлопанных на нитки.

Это доставляет коту удовольствие.

И – занимает время.

Сосед Сан Саныч, из первого парадного, тоже занят приятным времяпровождением: он ищет и находит. Ищет что бы выпить, а найдя – впадает в нирвану. Хобби настолько поглотило его жизнь что не оставило времени больше ни на что: работу, друзей, женщин. Его уже не занимает вопрос «С кем?» и комфортно предаваться любимому занятию в одиночестве.

Юля, моя замечательная коллега, читает. Много-много. И с удовольствием пересказывает прочитанное всем желающим, а особенно настойчиво – нежелающим. Читает Юля бумажные версии романов для дам, написанных дамами. Там всё иначе чем в реальности: принцессы (Золушки, Белоснежки, Русалочки) любых возрастов находят Принца и …

Руслан Дмитриевич, пенсионер с мазаевской бородой, в виде хобби ждёт. Днями. Когда, наконец, из речки Карповки или Большой Невки появится судак. На заботливо приготовленные Русланом Дмитриевичем снасти. Вся его очень приличная пенсия уходит на ожидание подлеца-судака: на спиннинги, воблеры, активаторы клёва и живцов. Затратное дело!

Люда, красивая жена успешного мужа и немножко агент из «Итаки» - вышивает. Полотна-триптихи любой тематики: натюрморты, пейзажи, портреты. Все итаковские коменсы уходят на километры мулине различных оттенков, пяльцы, рамки и наборы иголок и булавок. Но, счастливее красноглазой Люды, за ночь дотворившей «Барыню» - нет.

В крохотных городках (я раньше специализировалась на проживании в таких) нет простора фантазии при выборе хобби.

Дамы там посвящают свободное время выращиванию и консервированию выращенного или обсуждению немногочисленных, но значимых событий: своих и чужих. Сплетням и пересудам. Лично и дистанционно, с додумыванием версий и финалов, прогнозов и предсказаний. Немногочисленные джентльмены из районных центров (те что остались и не ездят на заработки) при наличии денег или сахара - творят алкоголь и дегустируют сотворённое. Группами или в одиночестве. При отсутствии денег/сахара предаются сбору грибочков или ловле пескарей в местной речушке. С непромысловыми целями: просто так, коту.

Лет с шести (с тех пор как научилась держать ручку в левой руке), у меня тоже есть хобби. Малозатратное, что немаловажно при моей нищете.

Я – пишу.

Светлана Викторовна, учительница русского языка и литературы в белорусскоязычной школе (попутно преподававшая астрономию, математику и что-то творческое, вроде пения), сделала всё что могла. Чтобы спасти меня от пагубной тяги к письму: разместив моё эмоциональное и трогательное сочинение (на вольную тему) «Моя любимая кошка Мура» на доске общешкольных новостей. Между списками героев сбора металлолома и гимном Советского Союза. Меня чмырили как могли.

И я сделала два вывода: писать надо на заданную тему, а если нет – надо таиться.

Лет двадцать я делала и то, и то. Писала нужное, а если нет – таилась.

Учёба и работа давали большой простор в выборе тем: об экономической эффективности (разведение ханориков/симментальских быков/санберри), о преференциях и дотациях в бизнес различной крупности и т.д.

И - обязательные статьи в ключе «Как здорово мы живём» в местную малотиражку.

В последние годы, покинув госслужбу и болотистую родину, я вкрай осмелела. Пишу то, что хочу.

Процесс ваяния из букв текста – биологическая потребность моего организма: вроде сна и приёма пищи. И день, прожитый без этого, в зачёт не идёт.

Как минимум ½ времени суток занимает добыча средств к существованию и дорога до места добычи. Сейчас я кормлюсь поварством. Согласно самовольно присвоенного себе 4 разряда.

Повар – ремесло механическое. Ни о каком творчестве речь здесь не идёт: нарезка, развеска, термообработка, отпуск. Венцом интеллектуальной деятельности является написание листа закупа и актов списания.

И - всё.

Ремесло я выбрала по принципу Кристины Живульской: работа под крышей. На кухне тепло, еда и что-то платят. Сейчас даже ежесменно.

А комбинации с буквами и их производными не дают распрямиться извилинам мозга.

Все герои написанного мной имеют реальных прототипов, но - несколько изменены.

Фамилия Королёва была Коноплёв.

Позитивный повар Света-молдованка была Таней.

Настоящий ресторан был всем хорош, но – не платил поварам.

Поминальный и свадебный банкеты проистекали, но - со страшным скандалом и увольнением администратора.

Семёна Львовича в жизни зовут Леонид Семёнович и впечатлительная Алиса, редактируя написанное мной просила:

- Убей его, мать! Так нельзя!

(Леонид Семёнович по-еврейски экономно зажал мне зарплату за пять отработанных смен и, даже, не снизошёл до объяснений).

И т.д.

Некоторые вещи мне трудно закончить: рука не поднимается описать реальный финал, а воображение не рождает нереального. Или просто не могу нанести на бумагу: финальный абзац «Королёва» написанного в жарком июле не набирался до сентября. Не мог.

Я оставляю за собой право менять не только имена-отчества героев, но и финалы. Заменяя полный пи*дец полным хеппиэндом.

В крайнем случае – негрустной смертью.

В момент написания я испытываю реальные эмоции невиданной силы: плачу/смеюсь/веду диалоги, но закончив – полностью утрачиваю интерес к героям и обстоятельствам.

И - судьбе написанного.

Причём настолько, что при обнаружении Алисой моего поста (с чужим авторством и в чужой среде) не помню когда и как это написала. И - я ли.

Больше всего мне нравится общедоступность писательства сейчас: ручка в Fix Price стоит пять рублей, тетрадка – десять.

И - вперёд, твори.

И свободный доступ в интернет, безо всякой цензуры: хочешь размещай опус «Как я трахал свою сестру», хочешь – видео обжарки живой белой мышки в микроволновке: «хапнешь плюсцов».

И – никто не заставляет читать.

Свободно: хочешь читай-комментируй, хочешь - иди мимо.

В отличии от книг из «Буквоеда».

Там, вложив в покупку розовенькой книжки с няшными котами и слоганом «Читает весь Рунет» 696 рублей нельзя смело написать автору «Похмельный высер» или вернуть деньги. Выбор сделан.

И никаких рецензий от газеты на рассказ: «Страна нуждается в текстах воспитывающих патриотизм и национальную гордость в населении, подающих пример трудового подвига и семейных ценностей. А Ваша ирония и злой псевдоюмор подрывает и сеет …».

Здорово!

- Овца! Тупая овца! Уволю к чёртовой матери! И денег не заплачу, - кричал владелец ресторана так, что на кухне вздрагивали невозмутимые тараканы.

Администратор Лена, принявшая внутреннее решение держаться до конца как комсомольцы-молодогвардейцы, молчала. Потому что комната на Кировском заводе была не оплачена, а хозяйка – стерва, выгонит.

И всё – свежий петербуржский воздух. И вокзалы.

Владелец ресторана привёз на предстоящие банкеты трофейную финскую рыбу. По смешной цене. На банкет А и на банкет Б – сразу. Пытаясь предсказать сколько ещё банкетов (в алфавитном порядке) можно будет накормить чудесно добытой рыбой - он полез в меню.

И - обнаружил страшное.

Банкет А заказал свадебный торт, а банкет Б – поминальный канун.

И всё это - в один, пятничный, вечер.

А оба заказа приняла Лена. Сдуру.

Банкет А (П-образный стол справа от бара) обещал многое: чаевые, вызов экстренных служб и занятость всему заведению до шести утра. Не меньше.

Половина финской трофейной рыбы была намерена уйти туда.

Делавший предзаказ банкета папа невесты, был крайне щедр и широкоразмашист.

Банкет Б (Г-образный стол слева от бара) был скромным. По горячему: семь максимально нежных мясных суфле и один стейк. Салатики, конечно, и алкогольный минимум на человека, но – в коньяке.

На предзаказе был милый, удивлённый парень.

Персонал заведения с содроганием ждал пятничного банкетного вечера. Всё, включая мойщицу Малахат.

Сердобольная Малахат, используя хороший узбекский, ужасный русский и язык глухонемых, пыталась убедить администратора Лену в том, что на всё воля Аллаха. До тех пор, пока не подействовал барный коньяк.

После возникновения целебного коньячного эффекта Лена уверовала в высшую волю и смирилась с неизбежным.

Первым прибыл банкет А, за П-образный стол, в количестве тридцати гостей и жениха с невестой.

Более счастливой невесты ресторан не видел за всю свою банкетную жизнь.

Она - цвела; всем своим бело-розовым платьем (которое каким-то чудом удалось надеть на беременность). Второе место шкалы счастливости по праву принадлежало папе невесты, спонсору мероприятия.

Тридцать два года, нездоровая полнота, лёгкое косоглазие в сочетании с тяжёлым дефектом речи (шипящие и свистящие сливались воедино) – и, вот, её, наконец, взяли замуж: радость папы была понятна.

Особенно, когда у тебя ещё две дочери. Антидюймовочки.

Новобрачный, наверное, подошёл невесте по гороскопу. Потому что, по всем остальным критериям не мог. Серенький и маленький жених терялся в складках платья огромной невесты. Официант Андрей долго сомневался: совершеннолетний ли жених? А если нет, то почему так лихо хлопает водку? И куда смотрят его мама с папой?

Спустя полчаса непрерывных криков «Горько», когда ещё жених твёрдо сидел на стуле, прибыл банкет Б.

Странной компанией: семь старушек и молодой человек.

Молодой человек был счастливчиком. Отысканный чудотворцем-нотариусом наследник великолепной квартиры в историческом центре Санкт-Петербурга и внушительного денежного вклада. Покойную двоюродную тётку наследник видел однажды: в детстве, на групповой семейной фотографии.

И тут – такое!

В благодарность за чудо наследник решил закатить поминальный банкет, позвав самых близких незнакомой тётке людей – старушек-подружек. И даже заказал нежнейшие мясные суфле для них и их вставных челюстей.

Пока старушки чинно рассаживались за Г-образный стол (с видом умирающих лебедей пошедших на сделку с совестью), за П-образным столом пошли одарения.

Папа невесты, сразу после первых криков «Горько!», вручил жениху ключи от автомобиля. Жених благоразумно положил их в карман, но после вторых «Горько!» не смог вспомнить в чей.

Поэтому, после третьих криков «Горько!» и тоста «За молодых!», папа невесты был вынужден передать ключи от всего автосервиса, изъяв вместо них паспорт жениха.

Чтобы чего не вышло.

Из кухни периодически выглядывали испуганные повара – посмотреть, как за Г- и П-образными столами сочетается скорбь и радость.

Владелец заведения, тоже не мог находиться дома, и, под видом гардеробщицы бабы Маши, как мог контролировал ситуацию. Администратор Лена, пока могла ходить – ходила по залу и контролировала. Когда коньяк наконец стал преобладать в организме: приняла позу Алёнушки в ожидании братца Иванушки у ресторанного фонтана и затаилась.

Все напрасно ждали скандала.

За Г-образным столом, на банкете Б, до принятия старушками коньячного минимума, не было ничего интересного. Слегка всплакнув о безвременности ухода подруги (в юных восемьдесят четыре года), старушки жевали нежное мясное суфле под крики «Горько!» и заказанную мамой невесты песню «Ах, эта свадьба».

Официант Андрей, актёр ТЮЗа в подработке, за вечер освоил две роли: к банкету Б он подходил в образе Пьеро, а к банкету А – в образе Иванушки-дурочка, разделяющего папину радость.

Подруги молодой, специально отобранные ею по принципу оттенения своей красоты в выгодном свете (одна одной не забываемее), усмотрели, наконец, подходящий вариант в виде наследника из банкета Б.

И, наперебой подходили прикурить, пока потрясённый дамским вниманием наследник не отдал самой активной всю пачку со словами:

- Я больше не курю.

Бросивший курить наследник неожиданно полюбил общество более симпатичных женщин (старушек) и с удовольствием поддерживал разговоры о Горбачёве и ранней Ахматовой.

Где-то между часом ночи и фейерверком в честь усопшей тёти, но до заказа дядей невесты коллективного исполнения песни «Кольщик», к администратору Лене (у фонтана) подошла самая скромная старушка из числа подруг усопшей.

Та, что в платье из чёрного тюля с нафталиновым шлейфом.

И, стала настойчиво требовать объединения банкета А с банкетом Б.

В общий стол любой буквы алфавита.

Лена, некоторое время, под впечатлением коньяка думала, что это сон. Страшный.

Но, дядя невесты, любитель шансона в множественных татуировках поддержал объединение, простым естественным вопросом:

- Тебе, что – в падлу?

И гости банкета А и банкета Б, под руководством владельца ресторана в образе гардеробщицы бабы Маши, сдвинули столы в китайский иероглиф.

Вопреки ожиданиям сотрудников заведения скорая приезжала только дважды.

К невесте, которая спутала радостный танец младенца по случаю обретения фамилии (и папы) со схватками. И - к пепельновласой старушке-подружке виновницы поминального банкета.

Даме, под воздействием коньячных паров и мясного суфле, стало казаться, что меховая горжетка на маме невесты – пудель Арто, почивший в 1981 году. Который вдруг воскрес и пришёл поужинать с любимой хозяйкой.

Но – всё утряслось.

Полицию, к общему сожалению, даже не вызывали.

Всё было чинно-благородно до самого закрытия.

Папа невесты и наследник состояния мило приглашали друг друга танцевать на «Ах, какая женщина!» и «Магадан».

Пока могли.

Повар – ремесло парное.

Вроде бальных танцев.

Обычно повара вальсируют по кухне дуэтом, между плитой и париком, холодильниками и стеллажами.

Туда-сюда.

Холодный и горячий.

Холодные повара – обычно дамы, а горячие – кавалеры.

Бывают, конечно, исключения: два в одном лице: солист-универсал или однополые партнёры, но это ухудшает качество поварского вальса.

И – не так интересно работать.

Сейчас у меня горячий партнёр Дима. С редким санкт-петербуржским отчеством Бахтиёрович. Конечно, из Узбекистана, но - ленинградец. Как всё – съёмная комната в коммуналке на Петроградке с клопами, соседями-алкоголиками и знание города по местам бывших работ.

Маму Димы, юного русского доктора, Советский Союз распределил здравоохранять Ташкент. Там, на дежурстве она встретила папу (врачи брачуются дежурствами) Димы. И, два врача родили, почему-то повара.

Нет, не так.

Сначала Дима (Бахтиёрович) ощутил себя строителем. Маляром-штукатуром и москвичом. И, пользуясь моментом осознания, окрасил, а особенно оштукатурил, половину Измайлово. Наверное, он предавался бы этому увлекательному занятию и сейчас, если бы не леса. С которых он упал.

Со сломанной в пятке правой ногой штукатурить было не удобно, а жить – не за что. И Дима (Бахтиёрович) пошёл тем путём, которым и я умею.

На мойку, в ресторан.

Там, благодаря природной наблюдательности и острому желанию денег, Дима изучил все тонкости поварского ремесла. Опираясь на согнутую в колене правую ногу (с табуретом) и мойку он схватывал всё на лету: грязную посуду, мат и навыки.

Ещё летом у меня был другой напарник и горячий повар.

Тоже - Дима. Коренной, чистопородный петербуржец, с бабушкой-блокадницей и даже постоянной пропиской в собственной квартире.

Хороший человек!

Но – уехал! Теперь он якутянин, наверное.

Дима встретил на работе (повара тоже размножаются на работе) замечательную девушку Катю. Которая приехала из Якутска посмотреть Алые паруса и в период осмотра достопримечательностей трудилась временной официанткой. Покурив у служебного выхода ресторана они стали встречаться.

В ВК.

Потому что, Катя уехала назад, на родину, с переполненным петербуржскими достопримечательностями телефоном фотографий. А Дима остался.

По моим наблюдениям (кухня развивает невиданную наблюдательность) Дима тосковал. Не досаливал пюре из пастернака, а стейки прожарки «медиум» прямо истекали кровью. И - не выпускал телефон из рук.

Отмаявшись две недели, коренной петербуржец, хороший человек и мой напарник Дима, пошёл на решительные действия для сближения с якутской Катей.

(Интересно, что она ему написала в ВК?)

Дима сдал собственную двухкомнатную квартиру на Московском проспекте первым встречным и забронировал билет до Якутска. И, в ожидании брони и окончательного расчёта, перешёл жить в ресторан - в уютный коридор между туалетом и стеллажами. Предусмотрительно захватив с собой из сданной квартиры коврик для йоги.

Диму уговаривали не уезжать все: от управляющего, Андрея Васильевича, который к сорока пяти годам уже встречал много кать, до мойщицы Фирузы, которая раньше жила на Крайнем Севере и с теплотой вспоминала -40 по Цельсию.

Но – тщетно. Дима спал на коврике для йоги и грезил Катей.

Мне тоже было жалко уезжающего Диму. Тем более, в Якутск.

Но…

Самолёт унёс Диму-петербуржца в Якутск, к самой лучшей Кате на свете, а Авито дало мне нынешнего напарника, тоже Диму (Бахтиёровича).

Дима (Бахтиёрович) как повар-маляр, находка для любого заведения Санкт-Петербурга. Всё, чего касаются его трудолюбивые руки превращается в лагман.

Или харчо - по настроению. Невиданной насыщенности и аромата.

Со всей имеющейся в заведении говядиной. После трёхсотграммовой порции этого варева мужчина любой крупности испытывает желание совершать подвиги – охотиться на драконов или покорять Эвересты. Ещё у него непреодолимая тяга к специям: если вовремя не оттеснить его от стеллажа с сухими пряностями, то они заканчиваются. Все. Переходят в лагманоподобное состояние.

Работать в паре – интересно. Особенно, если мы разные.