Наполеонович. Глава первая
У меня в жизни было не так уж и много друзей, но все они были незаурядными. При выборе друзей для меня самым главным была не верность, не уровень образования, ни общественный статус человека, а его странности. Я мог многое человеку простить, если с ним не было скучно, если я мог о нем долго писать, а потом читать написанное, уничтожать и писать заново, потому что произведение об этом человеке казалось мне недостойным такой неординарной личности. С детства я не любил людей, потому мне больше нравились те люди, у которых все не так, как у людей. Я не видел смысла в общении с теми, кто на вопрос о том, как дела, отвечал «нормально» или «хорошо», и начинал обсуждать погоду или какие-то рабочие вопросы. И что можно написать о человеке, у которого все нормально и хорошо? Можно разве что перечислить его достижения в буклете призывающим за него голосовать на выборах в парламент или муниципалитет. А для создания привлекательного литературного образа нужен образ трагический, преодолевший множество трудностей и испытаний.
Юрис Наполеонович Островский к моменту нашей встречи был уже изрядно потрепан и покалечен жестокой жизнью, ему было что рассказать, да и рассказывать он умел очень артистично и поэтично. Он профессионально владел и голосом, и словом, а я в то время не владел ни тем, ни другим, был слишком наивным, не очень образованным максималистом, которому казалось, что он вот-вот познает мир до конца. Многие относились ко мне снисходительно, пытались поучать, и это меня ранило, впрочем, и восторги некоторых недалеких людей моей начитанностью и болтливостью меня тоже раздражали из-за недовольства собой. В девятнадцать лет я был комком противоречий, для которого не было авторитетов, но который эти авторитеты пытается для себя создать. Мысли мои были обращены в будущее. Мне казалось, что все у меня впереди, а настоящее мне служило только для того, чтобы находить в нем повод для того, чтобы помечтать. Смотрел я на бомжа, и думал, что можно его отмыть, вылечить от алкоголизма, обучить новой востребованной профессии, устроить на работу, убедить его начать расширять кругозор, заниматься творчеством после трудовых подвигов, и станет он великим человеком. Чтобы не потерять желание жить, я старался искать в своих друзьях что-то, что могло бы сделать их великими.
В то же время у меня была очень низкая самооценка. Я был убежден в том, что те, кто мне был интересен вряд ли со мной согласятся общаться просто так, потому общение со старшими коллегами по работе было основано на том, что я угощал их алкоголем, под воздействием которого я мог раскрепоститься и не переживать постоянно о том, что я что-то не то ляпнул. У меня тогда была мечта стать писателем, хоть мне и пришлось тогда работать слесарем. Но у меня с осуществлением этой мечты было две проблемы – я не знал, о чем мне писать, и не знал, как же мне овладеть словом. И мне казалось, что мой тогдашний коллега Игорек, который был старше меня почти в два раза, неплохо излагает свои мысли, когда иронично критикует окружающих, а все эти пьяные приключения дадут мне материал для будущих книг. Кто-то коллекционирует почтовые марки, кто-то спичечные коробки, кто-то монеты, а я коллекционировал нелепые приключения в своей голове. Я прощал Игорьку его лицемерие, женскую мелочность, его трусость и нерешительность, за его умение складно и артистично говорить, у него были ораторские способности, и если бы он не пошел учиться в техникум на автослесаря и потом не женился, не стал жестянщиком на заводе РАФ…
После одной корпоративной пьянки, которую начальник неожиданно решил прекратить в самом разгаре, я и Игорек оказались в баре недалеко от завода, на котором располагалась фирма, в которой мы трудились. Это было в центре Риги, оттуда за пятнадцать минут можно было дойти до железнодорожного вокзала. Двое суток оставалось до нового девяносто девятого года. Домой мне ехать совсем не хотелось, в кармане было десять лат, на них тогда можно было долго пить пиво в круглосуточной пивной, которые тогда были на каждом углу. Игорьку тоже не хотелось идти домой, где его ждал едва начатый десть лет назад ремонт, но совершенно не продвинувшийся, кричащая жена, и десятилетняя дочка, спрашивавшая его, почему он не начнет работать головой, если у него не получается зарабатывать на жизнь руками.
Игорек предложил поехать на Зас, то есть к его бывшему коллеге Александеру, который жил недалеко от станции Засулаукс в левобережье Риги. В электричках тогда ещё кондукторов не было, потому можно было доехать бесплатно, побегав из вагона в вагон в случае рейда бригады контролеров. Спускавшееся в мой желудок пиво попросило крепкий алкоголь, находившийся там подвинуться, они собрались драться за место в моем желудке, и для драки решили выйти. В общем зажав рот я побежал на улицу облегчиться, а потом согласился поехать в гости в незнакомый мне район к какому-то незнакомому человеку. По дороге Игорек рассказал мне, что он вместе с этим Александером работал жестянщиком на РАФе в Риге, где делали экспериментальные, выставочные и эксклюзивные образцы микроавтобусов «Латвия». После того, как завод начал расплачиваться с работниками своими акциями, а потом закрылся, Игорек год работал слесарем в какой-то немецкой фирме, а вот его друг устроился в телефонную компанию землекопом. Все-таки он отучился один курс в радиотехническом институте, до РАФа год работал продавцом электротоваров.
Игорек в электричке принялся мне шептать на ухо про то, что его друг служил в войсках связи, и женился там на девице, которая тоже пошла служить в армию, чтобы найти себе жениха. Девица была слишком игривого нрава, а точнее кидалась на всех мужиков подряд, а Александер этих мужиков отгонял, специально для этого занимаясь карате. На свадьбу мама подарила Александеру двушку в панельной хрущевке, дала денег на хорошую свадьбу, а сама уехала в родной Полоцк. Вскоре у молодоженов родился сын, но воспитывать его начали помимо отца несколько друзей матери. Через пару лет Александеру это надоело, и он отправил жену в деревню Грязи в Псковской области, а сына к своей маме в Полоцк. В телефонной компании он работал в основном в командировках, начал сильно закладывать за воротник и незадолго до нашего визита, его оттуда уволили за прогулы. Он особо не расстроился по этому поводу, решил, что работа, мешающая ему пить водку не нужна. Он решил сдать одну из комнат в своей квартире своему знакомому, бывшему коррумпированному офицеру милиции, который был совладельцем трех стоянок, и мог позволить себе пить целыми днями и не работать. Однако, его дома пилили жена и теща, вот он и решил снять комнату у знакомого, чтобы и пить не было скучно в одиночку.
Как Александер, так и его лысый друг мент мне очень не понравились, но я не мог понять, чем конкретно они мне не нравятся. Лысый держался высокомерно, рассказывал о своей службе офицером на флоте в Ледовитом океане. Александер был тихим очкариком, который старался выглядеть интеллигентно, предложил мне поиграть в шахматы, жадно глотая принесенную нами ужасно вонявшую водку. Игорек заискивающе говорил своим друзьям о том, как они прекрасно готовят, нахваливал за то, что они нарядили елку, и повесили гирлянды. Стол был застелен белой скатертью, а еда находилась в фарфоровом сервизе. Впрочем, палас на полу был протерт до дыр, и я не мог понять, почему хозяин его не выбросит. А ещё эта секция, в которой стояла пара книг на польском, пара на белорусском и целое семейство керамических ёжиков разного размера. Остальные полки были пусты. Телевизор стоял с вывороченными кишками. Александер заявил, что после праздников он его в два счета починит, надо только за деталями съездить.
Потом пришли какие-то женщины, одна из них принялась танцевать со мной, шепча на ухо о том, что она гражданка Израиля. Игорь в это время пил в кухне с её «охранником». Я не заметил, как сел на диван и уснул, а когда я проснулся, диван был уже разложен, на нем лежал Александер с какой-то женщиной под одеялом. Я не сразу вспомнил, где я нахожусь, чувствовал только неприязнь к этому очкастому незнакомцу под одеялом с капризным выражением лица. Мне захотелось уйти, оттуда поскорее. Я направился в коридор, но Игорек, сидевший в кухне, заметил меня, позвал к себе, и влил в меня стакан водки, а потом напихал полный рот конфет, коробки которых мы получили от Жоры в подарок. И тут он представил мне сначала охранника израильтянки и какого-то очень высокого субъекта с длинными черными волосами, окладистой черной бородой и аристократическим лицом. Синие глаза смотрели на меня каким-то отрешенным взглядом рок-музыканта под наркотиками или распятого Христа. Игорек сказал, что это сам Наполеонович, сосед Шурика, заслуженный артист Засулаукса, пан Островский. Мне он сначала показался недобрым, но стоило ему протянуть мне свою неловкую ладонь и заговорить скороговоркой, подобно священнослужителю, читающему нараспев молитву, я почувствовал, что это очень добрый человек. Я спросил его, не поп ли он. И он ответил, что некогда был дьяконом в православной церкви, и собирался стать протоиереем, но из-за интриг недобрых коллег по церкви ему пришлось оставить церковную службу и стать просто верующим. Как-то тогда беседы не получилось, новый знакомый Юрка ушел к себе домой, а я попал в неприятный переплет.
Игорь Николаевич решил съездить домой, взять свои сбережения и вернуться к этому Александеру Зеноновичу, чтобы встретить новый год у него. То же самое он предлагал сделать и мне, то есть я должен был отправиться домой к себе, взять там свои пятнадцать лат, встретиться с ним у вокзальных часов в семь вечера и поехать в гости к его другу. Мне в этой квартире не нравилось, как и её хозяин, я начал робко отказываться, но Игорек настоял на том, чтобы я с ним встретился, и мы приехали праздновать новый год именно туда, где на его взгляд было весело. К полудню мы выбрались из квартиры, дошли до станции Засулаукс, и застряли там в тесной пивной, где наливали очень плохое пиво. Там, ко мне прилипла какая-то страшная женщина, лица, которой я совершенно не запомнил, но Игорек потом мне сказал, что она была ужасной. Я съездил домой, взял деньги вместе с этой женщиной, кружными путями добрался до вокзала, выпив ещё достаточно много пива по дороге, но женщина убеждала, что мы с Игорем договорились не на семь, а на шесть, убедила меня поехать обратно на Засулаукс, где я как-то вспомнил, не смотря на невменяемое состояние, где находится квартира друга Игорька. Дверь открыл Лысый, я не знал, что сказать, да и он никак не мог вспомнить, где меня видел, а женщина взяла меня за локоть, и сказала, что я ошибся дверью. Как-то я оказался в пивной на станции, где кореец обманом отнял у меня пятерку, я начал требовать от него вернуть деньги, в общем бармен и пара ребят меня вывели и принялись бить, а потом решили сдать в полицию, но я как-то вырвался, сел в электричку, которая шла из Юрмалы в Саулкрасты. Я мог без пересадки добраться до дома, но уснул, и очнулся на конечной станции, обратной электрички уже не было, и встретил я новый год в зале ожидания с дежурной по станции и бомжом, около печки.
После всего этого я совсем не хотел ехать в гости к бывшему коллеге Игорька, когда мы снова напились после работы в пивной. Но мой старший коллега сказал, что на этот раз мы разделяться не будем, потому всё со мной будет в порядке. И в тот раз всё было менее трагично для меня, но у Игорька денег особенно не было, он сетовал на то, что зарплату за неделю он отдал жене, заначив только десятку, купил сигарет на неделю, и у него осталось только семь лат. Вопреки его ожиданиям, у Лысого были какие-то проблемы с деньгами. Телефон в квартире отключили за неуплату, и владелец трех автостоянок был вынужден бегать по соседям и униженно просить дать ему позвонить, своему компаньону, на пару с которым он открыл эти стоянки. Потом он все-таки дозвонился, и пришел в ярость от услышанного. Компаньон и соучредитель его фирмы, заявил, что если он хочет денег, то пусть сам приедет и возьмет, и выразил недовольство по поводу того, что прибыль они делят пополам, вложились одинаково, но Лысый совсем ничем не занимается, ведь надо было контролировать сторожей, платить им зарплату, контактировать с бухгалтером, платить налоги, разбираться с конфликтами с клиентами.
С новогодней ночи прошел уже месяц, но на столе стоял тот же сервиз, висели те же гирлянды, и наряженная ель все ещё стояла в углу. Александер сказал, что им отключили электричество за неуплату, но он подключил его обратно, да ещё и мимо счетчика как-то. Газ им тоже перекрыли, опечатали вентиль, но они сорвали пломбу. Игорек по-отечески говорил Александеру, что долги за квартиру надо выплатить, а то могут и выселить. Александер снисходительно улыбаясь в ответ, говорил, что через пару дней он выйдет из запоя, найдет работу и выплатит все долги, прибавив, что он уже не мальчик, что ему тридцать два года, и он все свои проблемы решить сам, без всяких наставлений. Мы с Игорьком то и дело ходили на ближайший базарчик то за водкой, то за пивом, мы пили пиво, а хозяева квартиры водку. Деньги у меня как-то быстро закончились, как и сигареты. И тут Игорек решил зайти к соседу Наполеоновичу, чтобы стрельнуть у него сигарет, а возможно и денег одолжить. В тот раз я был в более вменяемом состоянии, поговорил с Юрисом про рок-музыку. Он сказал, что в свое время играл в группе на гитаре, пока не получил травму. Игорек начал допытываться, что была за травма, и тот ответил, что они играли на свадьбе каких-то бандитов, тем что-то не понравилось, и они выбросили бедного Островского из окна, с третьего этажа. Упал он неудачно, сломал руку, с позвоночником тоже были проблемы, долго пришлось лежать в больнице, долго он не мог ходить без костылей и в итоге получил третью группу инвалидности. Пока он вставал на ноги группа его распалась, да и многие друзья от него отдалились.
Скурив шесть сигарет, которые гостеприимный Наполеонович вытащил из тайника в туалете, Игорек начал расспрашивать, как Юра отнесется к тому, если мы как-то заглянем к нему в гости, среди ночи, не с пустыми руками, конечно. Тот ответил, что из дома выходит редко, потому что ходить ему трудно, а если придут такие хорошие друзья, как мы, то он всегда будет нам рад, в любое время, и мы можем у него гостить, сколько захотим. Правда, денег он одолжить не смог, сказал, что его мама, живущая в Нью-Йорке, высылает деньги соседке, которая должна платить за квартиру, и готовить ему есть, да и покупать все необходимое. А свою пенсию по второй группе инвалидности, он уже неделю назад потратил, повеселился с соседями. Мы с Игорьком поехали по домам, по дороге он сказал мне, что каким-то этот Шурик стал требовательным и капризным, видимо Лысый на него плохо влияет, и потому в следующий раз лучше идти в гости к Наполеоновичу, который всегда дома, электричество у него не отключают, газ тоже, так что вермишель быстрого приготовления заварить можно, или пельмени сварить, да и нет у него никаких претензий по поводу того мы пьем пиво, а не водку или какой-то спирт. В общем, он сказал, что нам нужен запасной аэродром для пьянства. Хотя, после пьянки, он, как обычно собирался бросить пить.
В следующий раз, когда мы с Игорьком напились, мы сразу отправились к Наполеоновичу. Тот, сильно хромая, дотащил до кухни музыкальный центр, и мы достаточно громко слушали музыку, причем кассеты, которые были при мне, с зарплаты я часто брал пару штук, чтобы не все деньги уходили только на пьянство, сигареты и еду. У Наполеоновича было намного веселее, он начал пародировать Горбачева, Ельцина, Жириновского, Новодворскую, даже Ленина и Сталина. Однако, после десятой двухлитровой бутылки пива, он уже начал изображать различных животных, то пел петухом, то кудахтал, потом немного похрюкал, помычал, и наконец взвыл, так что даже напугал свою кошку. Я так заслушался, что прожег себе спортивные штаны с тремя лампасами сигаретой. Тут на шум явились Александер с Лысым, и Игорек начал перед ними оправдываться, когда они мягко упрекнули нас в том, что мы не зашли к ним. Он говорил, что мы просто не хотели их будить среди ночи, что даже не знали, дома ли они. Пиво они с нами пить отказались, попросили Наполеоновича, чтобы он попросил у одного соседа по прозвищу Губа позвонить. В итоге они снова оказались в кухне, Лысый ругался, говорил, что надо ехать выбывать деньги у его компаньона или подельника, как он его начал называть. Как-то мы переместились в квартиру Александера, Наполеонович остался у себя, я помню, что просил нитку с иголкой, чтобы хоть как-то зашить дыру в штанах, а потом уснул.
Очнулся я запертым в квартире, не сразу вспомнил, как я там оказался, куда все делись, денег у меня не было, очень хотелось есть и курить. Я полез в холодильник, то там было только пару морковок. Я вспомнил, что уже вечер воскресенья, и пора бы поехать домой, чтобы в понедельник выйти на работу, но я не мог выбраться их квартиры. Думал даже спуститься по балконам с четвертого этажа. Но тут услышал за стенкой знакомые песни, постучал в стену, и спросил, не Наполеонович ли это. За стенкой ответили, что это Бонопартович. Я объяснил ситуацию, и Юра сказал мне, где в коридоре висит запасной ключ. И вот я сидел у него в кухне, и пил чай, который он заварил из использованных пакетиков. Порывшись в шкафчиках, он нашел вермишель быстрого приготовления, а в холодильнике у него была кастрюля с бульоном от пельменей. Все это он совместил разогрел и кинул туда ещё краюхи черствого хлеба. Было очень приятно съесть хоть что-то, после сырой моркови. Когда я посетовал на отсутствие сигарет, Наполеонович сказал:
- Не люблю я лазать по мусорникам! Но что делать?
Он расстелил на столе газету, вывернул на неё мусор из ведра, там были в основном окурки, из которых он вытряхивал табак на блюдце. Он улыбнулся мне и воскликнул театрально:
- Присоединяйтесь, барон! Присоединяйтесь!
Потом он принес сувенирную трубку для полученного табака, но она была основательно засорена, а ничего подходящего для того, чтобы её прочистить не нашлось, и пришлось нам вертеть самокрутки из газеты. Он рассказал, что в его квартире до него жил моряк, который зачем-то привез из плавания маленького крокодила тайком, держал его в ванне, хорошо кормил, но когда животное выросло, то разбило чугунную ванну. Соседей залило, они вызвали милицию, те выломали дверь и, найдя крокодила, завязали ему пасть, погрузили в машину и отвезли в зоопарк, а матроса оштрафовали на приличную сумму. Крокодил был тяжелый, да еще и брыкался, когда его тащили в машину. Я не понял, зачем он мне это рассказал, спросил, что за пятна белой краски по всему подъезду. Он ответил, что это та соседка Люда, которой его мама деньги высылает в него банками с краской кидалась, когда он среди ночи к ней пришел и потребовал денег на пиво. Он сказал, что костыли бросил и побежал, когда она начала на него орать.
Но меня больше интересовало, какие он ещё травмы получил. Он вздохнул и сказал, что травм было много, но самая страшная была, получена у вокзальных часов в подземном переходе. Он тогда работал краснодеревщиком, этой профессии он обучился в училище, ещё до того, как он играл в группе на гитаре. В общем, только он отошел от первой травмы, начал более или менее нормально ходить, так сразу пошел работать гробовщиком. Зарплата была очень даже приличной. И вот он после зарплаты зашел в табачную лавку в подземном переходе, как раз под вокзальными часами. Сверху, шустрые парни увидели, что у него в кошельке много денег, и когда он поднялся к часам, подозвали его, принялись бить, и отбирать кошелек. В итоге он упал в переход вниз головой. Была и черепно-мозговая травма и травма позвоночника. Тогда жена сказала ему, что он слишком добрый, потому невезучий, и ушла от него. Мама привела к нему в больницу православного священника, хоть его семья и была польской из Латгалии, но все они почему-то покрестились в православие. После этого он и увлекся религией, даже думал о пострижении в монахи. О конфликте с церковнослужителями он говорить не хотел, сказал, что теперь он в церковь ходит редко, но продолжает служение богу самостоятельно.
Потом он рассказал мне о том, как он, отойдя немного от травмы около башни вокзальных часов, начал более или менее ковылять с палочкой, с ним опять случилась неприятность. Было жаркое лето, он шел в спортивных штанах без карманов, в кармане рубашки у него было два лата. Он шел по улице Слокас, начал накрапывать дождь, и он решил спрятаться в подворотню. И тут туда вошел молодой парень, сказал, что он наркоман, что ему срочно нужна доза и потребовал у Наполеоновича пять лат. Тот дале ему свои два лата, сказал, что больше у него нет. Но парень сказал, что двух лат ему не хватит, вытащил пистолет, и сказал, что если он не зайдет в подворотню дальше, то он его застрелит. Юра зашел далеко в подворотню, и парень снова потребовал пятерку, иначе обещал прострелить ногу. Наполеонович снова показал, что у него и карманов-то нет, где деньги прятать, и взять их ему неоткуда. Он признался мне, что был уверен, что все это не всерьез, что парень шутит, а пистолет игрушечный. Но тут прозвучал выстрел, и парень убежал. Пуля попала в колено, сильно пошла кровь, но он нашел себе силы выползти из подворотни на тротуар. И тут он удивился тому, что никто особенно не кинулся ему помогать. Люди шли мимо, некоторые брезгливо кривились, обходя его. И ему как-то не захотелось просить помощи. Наконец подошла какая-то бомжиха, от которой плохо пахло и лицо у неё было багровым и опухшим. Она закричала, что человек тут кровью истекает, а всем хоть бы что, попросила пацана сбегать в ближайший магазин, сказать, что у человека стреляная рана, и пусть они вызовут скорую помощь и полицию. И она сидела рядом с ним и утешала его, пока не подъехали медики и полицейские. Стрелка так и не поймали, а Юрику дали вторую группу пожизненно. Он ещё долго ходил на костылях, и лишь через много лет смог ходить с тростью, но уже не далеко и очень медленно.
Я тогда оставил ключ от квартиры Зеноновича ему и поехал домой, в некоем приподнятом настроении, не смотря на похмельные муки. Я был очень рад тому, что у меня появился интересный собеседник, хоть и религиозный, но все же достаточно образованный, незаурядный, то есть у которого, как и у меня мозги набекрень. А с такими правильными мужиками, как Лысый и Александер мне было совсем неинтересно общаться. Да, он вроде бы и пил, но как-то совсем скучно, банально, и ужасно любил спорить по пустякам. Он один раз начал нас убеждать в том, что название магазина, где продавали всякий брак, «Парадиз цен», означает «Парад цен», и Игорек вопил, что парадиз означает рай, а не парад. И не было дома у него ни энциклопедии, ни какого-то словаря иностранных слов, ни даже латышско-русского словаря. Спорщики только орали друг на друга. Я, конечно, поддержал версию Игорька, Лысый сказал, что не знает, и его это не интересует. И даже когда пришел сосед Генрих, родным языком которого был латышский, и подтвердил, что парадиз, и с латышского языка, и со многих других языков переводится, как рай, Шурик утверждал, что все идиоты, а он один умный, и не мог перейти на другую тему, его просто заклинило на несколько часов. И этим своим качеством отпираться до последнего он гордился. А кроме споров он очень неинтересно в хвастливой манере рассказывал о своих отношениях с разными женщинами. А мне тогда очень хотелось узнать побольше разных творческих и необычных людей, слушать которых было бы интересно. Как-то раз я предложил Игорьку съездить к Наполеоновичу на трезвую голову, но тот ответил, что на трезвую голову слушать нашего нового друга он не намерен и уж тем более видеть его вечно пьяных соседей.