К вечеру прилично подморозило, и редкие снежинки сверкали в свете фонарей подобно новогодним украшениям, вселяя в прохожих веру в скорую настоящую зиму. Ну куда это годится – новый год уже завтра, а земля до сих пор грязно-серая, противная и периодически скользкая. Рома и Паша случайно встретились во дворе – вышли покурить, подышать и просто отдохнуть от семейной суеты. Оба – молодые отцы уже почти взрослых детей. И сейчас, когда парням едва перевалило за тридцать, они уже сполна ощутили прелести семейной жизни.

— Смотри, что есть, - Рома зажал сигарету в губах и полез в карман.

Спустя пять секунд кряхтения и тяжёлого дыхания в его руке оказалась здоровенная петарда, толщиной и длиной примерно с поллитровую бутылку.

— Сыну покупал сегодня, - гордо продолжил Рома. – Там много всяких, но ты глянь на эту махину!

— Дурак, что ли? – Паша с опаской покосился на пиротехническое изделие. – От сына побыстрее избавиться хочешь?

— Да не, ты чего, я ему самому не дам такую взрывать. Я ж говорю, там много у него. «Корсары» первые всякие, фонтанчики, самолётики. А эти, - Рома следка подбросил петарду, - по скидке были, 200 рублей упаковка, 10 штук. Ну как можно отказаться?

— Ну, судя по цене, там или пшик, или просроченные какие-нибудь. Или просто палёнка какая-то.

— Вот щас и выясним, - уверенно зашагал Рома.

Друзья свернули к поляне, где обычно выгуливают собак, но сейчас, почти в одиннадцать вечера, там было пусто. Путь лежал через подобие детской площадки – ржавая каруселька, никому не нужные лесенки и что-то вроде турников, используемых обычно не по назначению. Особо дельные местные жители натянули между ними верёвки и сушили бельё, причём плевать на погоду: дождь, снег, мороз – в любое время хотя бы одна верёвочка была занята какими-нибудь полотенцами, штанами или прочими вещами, пригодными для стирки. На ночь свои ценности обычно забирали домой, а то вдруг украдут.

— Блять! – выругался вдруг Рома, зацепившись шапкой за одну слишком сильно провисшую верёвку и едва не потеряв головной убор. – Кто хоть на улице вещи сушит? Любой может мимо пройти и плюнуть, мухи всякие садятся, птицы срут. Чем вон балконы не угодили, а?

— Не у всех они есть, - возразил Паша.

— Ага, щас, - ехидно усмехнулся Рома. – Обрати внимание, средний подъезд, второй этаж. Бабка целыми днями с балкона следит за своими вещами, которые здесь болтаются. Ну гениально же!

— Ну, издержки былых времён, - пожал плечами Паша. – В её молодости все так делали, вот и привыкли. Да и какая тебе разница-то?

— А если ребёнок побежит и зацепится? – Рома обиженно поправил шапку. – Понавешают своей хуйни, а люди страдают потом.

— Это просто ты метр девяносто пять, - засмеялся Паша.

— Нет, ну серьёзно, в чём прикол такой стирки? – не унимался Рома. – Вот взял ты чистые вещи, порошком пахнут, свежестью. И, блять, на улицу потащил, где везде насрано, с помойки воняет, костры жгут.

— Да отстань ты от людей, какое тебе дело, как они живут? У моей бабушки соседка ходит на речку стирать, хотя ей уже пять лет как воду провели. Привычка просто. И технологий боится, попробуй скажи ей про стиральную машину – перекрестится и за порог выгонит.

Рома остановился, осмотрелся и удовлетворённо кивнул – место показалось ему подходящим для взрыва. Расстояние до всех ближайших домов было максимальным, вокруг ни души и достаточно темно для теста любого фейерверка. Рома ещё раз затянулся, взял остатки сигареты и поднёс к фитилю.

— Э, ты чего, в руках прям будешь? – тут же забеспокоился Паша.

— А как? – искренне не понял его Рома.

— А если ебанёт? Руку оторвёт – не найдёшь.

— Да фитиль длинный же, ты чего?

Фитиль словно откликнулся, услышав своё имя, и громко зашипел. Рома ещё пару секунд издевательски покрутил петарду в руках, подождал, пока искрящийся огонёк преодолеет середину, и только тогда швырнул в сторону. Паше это показалось недостаточно безопасным, он отбежал ещё дальше и на всякий случай отвернулся – вдруг что в глаз прилетит. Паша же, напротив, стоял рядом с дымящейся петардой, насмешливо поглядывая на испуганного друга.

Фитиль наконец догорел, и яркая вспышка, сопровождаемая лишь едва уловимым хлопком, осветила огромный кусок улицы, превосходя по яркости фонари. В стороны разлетелись искры и, медленно опускаясь на землю, погасли.

— И всё? – резко повернулся и вытаращился на дымящуюся землю Рома.

— Может, брак? – осторожно повернулся Паша, всё ещё опасаясь продолжения эффектов.

— Бля, подожди, - Рома строгим жестом указал на друга, - ща ещё принесу. Неужели мне такую херню продали?

Обиженный и задыхающийся от возмущения, он в полную силу побежал домой, не говоря домашним ни слова схватил всю коробку с оставшимися девятью петардами и так же быстро вернулся на к другу.

— Снимай на видео, - приказал он, - если опять такие будут, завтра пойду верну.

— Да хрен с ними, сам же говоришь, скидка большая была, - попытался успокоить друга Паша, но всё же включил камеру. – Тем более, завтра вряд ли они работают.

— С подсветкой давай, - снова приказал Паша и, как только фонарик вспыхнул, принялся к сбору доказательств: - Итак, тридцатое декабря, петарды «Куркасы», куплены сегодня в магазине на Катукова тридцать пять. Пашок, сними поближе. Вот, видите? Новая упаковка, всего одна штука использована, и сразу брак. Сейчас попробуем вторую.

— Офигеть ты заморачиваешься, - подал голос Паша, скрытый яркой подсветкой.

— В смысле? – строго возразил Рома. – Я что, деньгами разбрасываться буду? Мне продали некачественный товар, я имею право вернуть деньги.

Зажигалка чиркнула десяток раз, прежде чем загореться и поджечь новый фитиль. Рома бросил петарду прямо под ноги и сделал лишь шаг назад.

— Снимай! – прикрикнул он.

Паша снова отвернулся, вжал голову в плечи, но камеру не убрал. Всё в точности повторилось – вспышка, искры, но на этот раз к представлению добавился и сам Рома, истошно завопив:

— Блять! Ослепила, сука!

Он бросил коробку на пол и судорожно тёр глаза, продолжая материться и ругать производителей.

— Сука, я в суд подам! Причинение вреда здоровью! Я ослепнуть мог! Где, блять, предупреждение о чрезмерной яркости? А если у меня эпилепсия? Где предупреждения?

— Скажи честно, ты хоть инструкцию читал? Или что там на упаковке написано? – остановил поток ругани Паша.

— Читал! – обиженно крикнул Рома, но тут же убавил громкость: - нет там ничего такого. Просто «отойти на безопасное расстояние», как и везде.

— А ты отошёл?

— Да блять, вырубай уже! – изо всех сил проморгался Рома и махнул рукой в сторону камеры.

Фонарик тут же погас, а телефон издал тихий звук, уведомляющий об окончании записи.

— Сука, до сих пор перед глазами стоит, - пожаловался Рома, активно моргая и вращая глазными яблоками.

— Может, это что-то типа как сварка? – предположил Паша.

— Ага, заебись. Петарды, на которые нельзя смотреть.

— Так можно же, но с безопасного расстояния.

— Не убрал ещё? – Рома протянул коробку другу. – Посвети, почитаем.

— Эффект: вспышка, хлопок, множество искр, – почему-то с выражением прочитал Паша.

— Пидорасы! – громче прежнего возмутился Рома. – И не прикопаешься теперь! Вспышка, блять, хлопок…

— Вот что ты за человек? – вздохнул Паша, выключая фонарик и убирая телефон в карман. – Вечно раздуваешь скандалы из-за фигни. То тебе картинка не совпадает с содержимым, то приняли на три минуты позже времени записи, то петарды не так взрываются. Ты бы хоть сначала прочитал перед тем, как покупать. Или типа думал, что раз большие, то и взрываться должны как динамит?

— Да хватит, слышь! – грубо прервал друга Рома. – Давай прекращай меня отчитывать, мне жены хватает. Ну лоханулся в этот раз, что поделать. Всё, забыли.

Вот только забыть не получалось – фантомные искры так и сверкали перед глазами, стоило лишь моргнуть или резко перевести взгляд. Друзья выкурили ещё по одной, обсудили домашние проблемы и разошлись по домам, но зрение упорно отказывалось полностью восстанавливаться. Рома не смог даже сразу вставить ключ в домофон – настолько сильно мешали пятна.

— Ну что, надурачился? – с порога начала язвить жена.

— Ага, - лишь буркнул в ответ Рома.

Весь оставшийся вечер он моргал, тёр глаза, промывал их водой – вдруг какая искра всё же залетела, и напряжённо молчал. Он вообще болезненно переносил любые ошибки и оплошности, старался всегда и во всём одерживать победы, поэтому признаться, что он не читал инструкцию и вот так глупо мог испортить себе зрение, было страшнее всего.

Часа три Рома не мог уснуть – пялился в едва освещённый уличным светом потолок, но видел только россыпь искр. Стало понятно, что если не моргать как можно дольше, то они почти полностью исчезают. Но стоит моргнуть – вся яркая компания возвращается и радостно приветствует своего нового друга.

Рома терпел, пока высохшие глаза не прошибала слеза, неумышленно моргал и с досадой раз за разом убеждался, что искры никуда не пропали. Он глубоко вздыхал, досадно причмокивал, но ближе к утру организм всё же потребовал немного сна.

— Ром, Рома, - разбудила его жена, толкая в плечо. – Я не пойму, это что, вода от соседей просачивается?

Муж кое-как проснулся, открыл глаза и тут же с досадой выругался – искры были на месте и даже увеличились в размерах и растеклись по полю зрения, превратившись в бесформенные кляксы. Потребовалось несколько секунд, прежде чем на потолке начало просматриваться тёмное, словно мокрое пятно.

— Вот твари! – проблемы с глазами мигом отошли на второй план. – Щас я поднимусь!

«Соседями» они назвали всех, кто так или иначе присутствовал в кваратире сверху. Принадлежала она одному мужичку, известному всем как Гундосик - скромному, вежливому, но крепко привязанному к алкоголю. Откуда взялось такое прозвище – никто не знал. Даже сам Рома порой сомневался в правильности его настоящего имени. Вроде бы, Виктор. Поэтому и обращался к нему не по прозвищу, а «дядя Витя», чтобы не обидеть, а тот спокойно отзывался и не поправлял.

А так как одному пить – нехорошо, компания в его жилище собиралась не всегда такая же адекватная, как он сам. Обычно все неудобства ограничивались шумом и опасениями, которые в этот раз, кажется, сбылись.

За дверью было тихо, что только усиливало беспокойство. Однозначно, после бурного, пусть не очень шумного вечера кто-то что-то натворил, а потом все дружно уснули. И теперь хорошо было бы хотя бы разбудить хозяина, чтобы как можно скорее остановить потоп. Однако Гундосик открыл быстро, выглядел сонным, но не пьяным. Во всяком случае, насколько смог понять Рома своим далеко не идеальным зрением.

— Дядь Вить, - тут же затараторил Рома, спокойно, но строго, - вы нас заливаете, походу. Пожалуйста, как можно быстрее разберитесь, что там у вас случилось и исправьте проблему.

— Как? – испуганно встрепенулся Гундосик. – Где заливаю? Ничего подобного, у меня всё в порядке!

— Ну посмотрите, у нас в спальне с потолка льёт!

— Заходи давай, вместе посмотрим, - Гундосик полностью распахнул дверь и, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, побежал в квартиру.

Внутри пахло чем-то кислым и ядрёным. Следов бурного пьянства не было, как и признаков присутствия кого-либо ещё, кроме хозяина. Рома заглянул на кухню, в ванную, боковым зрением кое-как убедился, что потопа нет, нервно побегал по спальне, но так и не обнаружил источника затопления.

— Где-то под линолеумом, наверное, - задумчиво закусил губу Рома, продолжая внимательно осматривать комнату.

— Да откуда ж она там? – Гундосик дважды топнул ногой.

— Вот не знаю, - вздохнул Рома, - но поднять и проверить по-любому надо.

— Может, заодно ремонт мне сделаешь? – скромно усмехнулся Гундосик. То ли он хотел пошутить, то ли просто тянул время, не желая заниматься поисками проблем.

Его спасла жена Ромы. Слышимость в доме была хорошая, даже прекрасная, поэтому она даже не в полную силу крикнула:

— Ром! Ты там? Ложная тревога, это не вода!

— А? Вик, это ты? – на всякий случай наклонился переспросил Рома, хотя уже всё понял.

— Домой иди, говорю! Это не вода!

— Фух, - резко выпрямился Рома, - дядь Вить, вы уж простите за эту панику.

— Ну уж постараюсь, - Гундосик хитро подмигнул. – А давай по чуть-чуть за примирение?

— Не, вы чего, мне ж на работу, - виновато развёл руками Рома.

Гундосик только досадно крякнул, махнул рукой и поплёлся на кухню. На улице кто-то бахнул мощную петарду.

— Тьфу, блять! – дёрнулся от неожиданности Рома. – Шесть сорок утра, у кого там в жопе заиграло?

— Хор-о-о-о-ший разрыв, со-о-о-чный! – протянул Гундосик из комнаты. – У меня такого нет пока. У меня вот, смотри. Будешь?

— Вы о чём? Про петарды, что ли? – Рома тоже проследовал на кухню.

— Разры-ы-ы-вы, - Гундосик сидел за столом и давно не стриженными ногтями счищал серу со спичек.

— Какие разрывы? – раздражённо спросил Рома, не моргая глядя на руки дяди Вити и на стол.

— Ну уж прости, чем богаты, как говорится.

На столе валялась кучка серы, спичечные головки мгновенно пустели под натиском окаменевших ногтей соседа. Роме вспомнилось, как в детстве он точно так же ковырял спички, чтобы добыть немного взрывоопасного вещества для самодельных петард.

— А зачем это вы? – сменил он раздражение на заинтересованность.

— Ну как, - поднял брови Гундосик, не отрывая взгляда от спичек, - праздник же скоро. Праздничные разрывы будем делать. Скромно, конечно, но я ж говорю – чем богаты.

Сера на столе неожиданно зашипела. Очистившееся от пятен зрение Ромы чётко показало и вспышку, и облачко дыма, полетевшего Гундосику в лицо.

— Стой! – закричал он и начал отчаянно хлопать по столу ладонью, надеясь затушить остатки. – Ты чего! Рано же ещё!

Часть серы прилипала к ладони, воспламенялась прямо на коже, а дядя Витя всё бил и бил по столу.

— Дядь Вить, - испуганно позвал соседа Рома.

— Я тебе чего плохого сделал, а? – расстроенно спросил Гундосик, когда всё наконец догорело. – Это разве разрыв? Зачем над соседом издеваешься?

Гундосик продемонстрировал почерневшую ладонь. Рома, успевший уже несколько раз моргнуть, не смог ничего толком рассмотреть. То ли это ожоги, то ли просто крепкая мужицкая рука настолько окаменела, а кожа так омертвела, что и не заметила огня, просто испачкавшись в золе.

— Я ещё начищу, не проблема, - продолжил Гундосик. – Но зачем ты так? Смешно?

— Да что я сделал-то? – громко возмутился Рома.

— А что, оно само загорелось, что ли?

— Да нахрена мне поджигать? Я что, дурак совсем?

— Знаю, Рома, не дурак, - Гундосик опустил руку и внимательно посмотрел на соседа. – Поэтому должен понимать, что такие шуточки неуместны. Для тебя это копейки, а для меня – деньги. Ты хоть представляешь, сколько спичек нужно для добротного разрыва?

— Вам спичек купить, что ли? – усмехнулся Рома.

— Можно и чего посерьёзнее, в знак примирения, - смущённо отвернулся дядя Витя. – Ты ведь мне всё утро нервы треплешь, нехорошо это, не по-соседски.

Раздался ещё один взрыв, уже внутри дома. Будто кто-то из соседей прямо в квартире бахнул петарду.

— Во, люди празднуют уже, - покосился на стену Гундосик. – А я тут крошки собираю. Нехорошо это, нехорошо.

— Ёбнулись все, что ли, - пробубнил себе под нос Рома и поспешил покинуть соседа.

В подъезде было шумно. Где-то, ближе к первому этажу, оживлённо беседовали неизвестные личности, кого-то поторапливали и ругались. Перед самым носом распахнулась дверь, и очередной сосед вылетел на лестничную площадку.

— Перед тяжёлым рабочим днём, - бодро заявил он, заметив Рому, - нужно хорошенько разорвать!

— Ага, согласен, - хмуро ответил Рома.

— А дым какой, мммм, никакой шашлык не сравнится!

Отвечать ни капельки не хотелось. Осознание чего-то неправильного и странного пришло уже давно, и с каждой секундой только усиливалось. Из глубин сознания поднялись самые большие страхи – за родных и близких. Через пару часов все они – и жена, и сын, будут так далеко, что в случае опасности не будет никакой возможности помочь.

Словно в подтверждение опасений внизу прозвучал оглушительный и звонкий разрыв. Рома уже не испугался, лишь инстинктивно дёрнулся, как от любого внезапного звука. Глубоко вздохнул, почесал голову и пошёл домой под радостные женские крики с первого этажа. Узнавать, что там происходит, не было ни желания, ни времени, ни необходимости.

Звон в ушах проводил парня до двери и давящей тревогой поселился в мозге. Даже проблемы со зрением стали какими-то смазанными, несерьёзными, неважными.

Дома пока всё было нормально. Жена с интересом рассматривала потолок, а сын не показывался из своей комнаты – видимо, всё ещё спал. А если надо вставать в школу, то его не разбудит и самая мощная петарда.

— Ну что там? – спросил Рома, присоединившись к изучению пятен на потолке.

— Как будто чем-то закоптило, - пожала плечами жена. – У нас в детстве, когда свет надолго выключали, мы свечи зажигали. И вот что-то подобное на стене было пару раз, слишком близко ставили, видимо.

— Да откуда там копоть? – недоверчиво спросил Рома и осёкся.

Нужно было срочно провести эксперимент. Пятна в глазах словно прочитали мысли и радостно зашевелились, сталкиваясь и поглощая друг друга. Рома тяжело сглотнул и уставился на стену.

— Это порча, наверное, - трагически изрекла жена. – Про это бабушка говорила всегда. Если свечка коптит, то заговоренная она.

— Но у нас нет дома ни одной свечи, и тем более никто их не поджигал, - напомнил Рома.

— Не знаю, - жена запрыгнула на кровать, провела пальцем по пятну и понюхала, - даже воняет горелым. Порча – не порча, но точно мистика какая-то.

— Вот тут ты верно подметила, - на стене, сквозь потускневшие пятна проглядывалось что-то тёмное.

— Блин! – жена тут же это заметила, проследив за взглядом мужа. – Ещё одно! Ты когда проснулся, оно было уже? Не обратил внимания?

— Вроде не было.

Само собой, не было. Прямо сейчас пятно менялось на глазах, всё темнея и темнея, а потом и вовсе задымилось от пристального и очищенного от всего лишнего взгляда.

— Рома! – завизжала жена. – Чего смотришь, пожарным звони! Пусть проверят здесь всё, а то сгорим ведь нахрен!

— Да какие пожарные? – Рома наконец проморгался. – Сама же говоришь – мистика. Что ты им скажешь, как объяснишь?

Жена обиженно отвернулась. Дым рассеялся и оставил на стене куда более чёрное пятно, чем те, которое было на потолке. «Силы растут» - мысленно посмеялся Рома и даже восхитился своими новыми способностями.

— Короче, бери сегодня отгул, - скомандовал он. – Коля тоже пусть дома остаётся, школа подождёт, пока не разберёмся.

— Ладно, - Вика облегчённо выдохнула. – Всё ценное пока соберу и к выходу отнесу. И если что, бегом на улицу, да?

— Да, - Рома с радостью убедился в адекватности жены. – И сразу мне звони. Я тоже попробую отпроситься, но хрен знает.

Кажется, только хрен и знал, чего ждать от нового дня. И получаса не прошло, а уже столько сюрпризов навалилось на ещё молодую, но уже уставшую от жизни голову. С одной стороны, было даже как-то весело – интересное приключение среди задолбавшей до краёв рутины, а с другой… с другой – жена и сын, остающиеся вроде дома, но как будто совсем не в безопасности.

— А поехали со мной, - предложил Рома. – Буди Колю и поехали, посидите у меня в офисе, пока не отпрошусь.

— Ага, и пусть всё нахрен горит, да? – Вика ковырнула ногтем свежий ожог на стене. – За домом кто-то должен следить, как ни крути. Уж если что, сразу пожарных хоть вызову.

— Да не сгорит, не бойся, - Рома попытался успокоить жену, но адекватных объяснений сразу придумать не получалось. – Что тут? Просто закоптилось чуть-чуть. Может, провода в стене горят.

— Ну и тем более! – Вика отдёрнула руку, и сама отодвинулась от стены. – Ты иди, а я пока электриков вызову.

— Ладно, - вздохнул полной грудью Рома. – Только смотри, из дома без необходимости не выходи, никому не открывай…

— А электрикам?

— Электрикам открывай, - кивнул Рома, он допустил возможность того, что это безобразие происходит только в одном доме или хотя бы районе. – Но тоже посматривай за ним. И если что странное, сразу на улицу беги и мне звони.

— Ты чего параноишь? – нахмурилась Вика.

— Да мало ли что, лучше перестраховаться.

Изо рта вырывались слова, никак не сопоставляющиеся с мыслями. Почему просто не сказать «пойдём со мной, тут творится кое-что плохое, и стены не загорятся, не переживай, я всё объясню, только пойдём отсюда»? Это же родной человек, неужели не поймёт и не поверит?

Не было желания смотреть в глаза любимой, страшно было увидеть в них недоумение, насмешку или ещё чего похуже. Ситуация выходила из-под контроля, и Роме нужно было срочно уходить. Не позавтракав, не умывшись, лишь бы поскорее. А там – видно будет.

Наспех одевшись и уже перешагнув порог комнаты, Рома спохватился – прямо здесь, скрытые всего лишь тонкой дверцей шкафа, лежат петарды, заготовленные на новый год. Сюрприз для сына, любителя всего яркого и шумного. А так как очевидно, что к петардам этим утром проявляется нездоровый интерес, опасно оставлять в доме такой клад. Даже если семья в порядке, то кто знает, что взбредёт в голову пьяному дяде Вите или его друзьям. Или ещё кому угодно.

Скрипучая дверь шкафа открылась, и Рома нащупал пакет, не отрывая взгляда от жены. Всё-таки пришлось заглянуть ей в глаза. Та сидела на кровати, уперевшись спиной в стену, будто совсем позабыла про мифические горящие провода, и жадно следила за действиями мужа. Пакет зашуршал – Вика слегка наклонилась вперёд, глаза округлились, а тягучая слюна шумно провалилась в пищевод.

На секунду даже поверилось, что родная жена вот-вот набросится на него диким зверем, вырвет из рук пакет и уползёт под кровать, укрывая и пряча свою добычу. Медленно, не делая резких движений, Рома попятился к выходу, а Вика всё тянулась и тянулась, но не к любимому мужу, а к заветным и желанным петардам.

Сын вряд ли проснулся – слишком тихо Рома покинул квартиру. Старался не скрипеть полом, не греметь обувью и даже не дышать слишком глубоко. Только замок дважды щёлкнул под напором ключа, но вряд ли смог бы нарушить детский покой.

Рома ощупал карман и мысленно похвалил себя за то, что в последний момент решил незаметно утащить и все остальные ключи – теперь жена с сыном точно останутся дома и не смогут ничего натворить.

Погода словно шутила над людьми. Вчерашние снежинки ночью превратились в слабый, но мерзкий дождь, расползлись по земле тоненьким слоем, а к утру мороз снова вернулся. Рома едва не полетел вниз, едва коснувшись ступенек за пределами подъезда.

— Ёбаный!.. – кое-как удалось удержать равновесие. – Какого хера? За что мы налоги платим?

Его возмущения были услышаны бабулькой из соседнего подъезда, которая, не выходя на улицу, рассыпала на крыльцо соль из полиэтиленового пакетика.

— Да спят все ещё, чего разорался? – высунула она лицо из подъезда, когда Рома оказался рядом.

— Готовиться нужно! – тут же вступил в спор Рома. – Прогноз погоды для чего существует? А то, видите ли, ничего себе, зимой снег выпал, что же делать…

— Семь утра только, через полчаса Филипп сыпанёт песочку. А я пока соль разбросаю, чтоб не убился никто. А то в окно смотрю, то один упадёт, то другой.

— Ага, петарды в шесть утра взрывают, - возмутился Рома. – Нормальные или как?

— Ну, мил человек, это разрывы, - развела руками старушка. – Дал бы мне кто один, я бы тоже во двор выкатилась.

— Понятно, - Рома вытащил из глубин куртки пакет. – Хотите, подарю?

— Чегой-то? Не врёшь? Прям-таки подаришь? – заинтересовалась бабулька.

Осторожно ступив на уже успевшую подтаять поверхность, бабулька дала понять, что ради разрыва действительно готова рискнуть здоровьем.

— Да подождите, стойте! – Рома наспех вытащил из пакета пачку первых «Корсаров» и швырнул женщине. Коробочка пролетела мимо и скрылась в подъезде.

— Ой, счастья тебе, здоровья, с наступающим! – вмиг повеселевшим голосом пропела бабулька и поспешила вслед за желанным, захлопнув за собой дверь.

И уже через десяток-другой секунд из подъезда донёсся тихий хлопок слабенькой петарды. Вслед за ним раздался восхищённый старческий крик.

— Я хуею, - Рома покачал головой и рассмеялся.

За руль садиться было опасно – зрение пусть и привыкало к новым картинкам, но по-прежнему не позволяло расслабиться. Чтобы что-то разглядеть, приходило впиваться в это взглядом и ждать, пока туман из пятен рассеется. И хорошо, если поверхность за это время не успеет полностью почернеть или вовсе загореться. Рисковать совершенно не хотелось, поэтому было решено катиться по льду дальше – на остановку.

Несмотря на необычное поведение людей, улица всё ещё спала. Где-то громко мяукала замёрзшая кошка, тихонько жужжала чья-то прогревающаяся машина, а единичные прохожие были мрачны и угрюмы. Не нужно было даже видеть их лица, атмосфера нового рабочего дня не может быть другой.

На остановке никого не было, что весьма удивило Рому. Обычно, проезжая мимо, он каждый раз встречал толпу, уныло смотрящую в даль, откуда вот-вот должен показаться автобус. В этот раз ни людей на остановке, ни машин на дороге не было видно. Лишь одинокий путник, сражающийся со льдом, на минуту притормозил и заговорил с Ромой:

— А чего ты стоишь-то? Автобусы ведь не ходят.

— Почему? – склонил голову на бок в удивлении Рома.

— Так всех же перевели на подготовку, ты только что из спячки вышел, что ли? - прохожий вытащил что-то из кармана, поднёс ко рту, и в утреннюю тишину проник щелчок зажигалки. Вслед за ним пошло шипение, а лицо мужчины вдруг ярко осветилось. Пятна перед глазами Ромы оживились и радостно пустились в пляс.

— Какую подготовку? – спросил Рома и машинально пригнулся. Громкий взрыв разорвал застоявшийся морозный воздух.

Прохожий захрипел, закашлял, а на почти зеркальный лёд плюхалось что-то жидкое и густое. Не нужно было восстанавливать зрение, чтобы понять, что это такое. Лицо бедолаги заблестело в свете фонарей, лишилось привычных черт и сильно потемнело. Пятна всё плясали и плясали, тускнели медленно и неохотно.

— Сё норально, - с трудом выговорил прохожий. – На аю раотососонось это не авлияет. Ща ижгё и заеись!

Его голос чётко давал понять, что с зубами и губами там всё очень плохо. А когда искалеченный мужчина снова полез в карман, кляксы в глазах Ромы стали ярче обычного и будто потащили взгляд в нужную им сторону. Казалось, будто он удивлённо таращится на изуродованное лицо прохожего, но на самом деле, всё поле зрение было занято безудержными танцами.

Прохожий поднёс что-то к лицу, и свет фонарей вновь дополнился яркой вспышкой. Что-то громко шипело, горело и трещало на лице прохожего, а тот даже не пискнул.

— Мужик, ты как? – спросил Рома так громко, будто пытался перекричать кого-то. – Щас, подожди, я скорую вызову!

Экран телефона никак не просматривался сквозь пелену двигающихся пятен. Рома уставился в экран и ждал, когда зрение хоть немного прояснится.

— Подожди, щас, минутку, - нервно обещал он пострадавшему, изо всех сил округляя глаза.

— Да не надо, наайна сё! – влажно прошипел мужик, и мелкие капельки жидкости долетели до Ромы.

Он отпрянул, не желая контактировать с выделениями незнакомца. Усилия наконец оправдали себя – экран телефона стал различим ровно настолько, чтобы кое-как набрать 112, при этом не сгорев. Но трубку никто не брал.

— Подожди, мужик, трубку не берут, суки, - Рома яростно сбросил звонок и случайно моргнул.

— Да я ааю, наайна сё! – бодро отозвался прохожий и направился к Роме. – Офь асааи, не амуу!

Рома так и не смог рассмотреть его лицо, но приближаться к неадеквату не желал. Что он там бормочет? «Всё нормально?» Ну вот и всё!

— Главное, когда она представится, сказать: «о, какое красивое имя». И уголки губ так опустить слегка, брови приподнять, головой покивать, типа «хм, да, вот это очень даже неплохо». Таким образом ты создашь впечатление правдоподобности, как будто это не обычная формальность, а тебе реально нравится такое имя.

Кирилл слушал лишь частично. Большая часть внимания и мыслей были заняты осмотром поворота, где вот-вот должна была появиться его цель.

— Ну вот, а потом, - продолжил Денис, весело поглядывая на обеспокоенное лицо друга, - скажи: «плевать, что это – сбой в матрице, судьба или моя бурная фантазия, я в любом случае не могу упустить такой шанс. Можно тебя проводить и за это время попытаться понять?»

— А прикинь, именно сегодня она не появится? – Кирилл пропускал мимо ушей всё больше слов.

— Ну тогда это точно судьба, чувак.

Но она появилась. На три секунды позже – Кирилл, как всегда, предпочёл объяснить это накопленным за сутки отставанием часов. Невесомым призраком она выпорхнула из-за угла, кажется, едва касаясь земли разноцветными кроссовками – жёлтым и красным. Ветер подгонял девушку, трепал её лёгкое, почти прозрачное платье, неся на своих волнах прямо в объятия Кирилла. Ярко-синие волосы падали на лицо, взлетали вверх, а потом срывались вниз, пружинили и сверкали на солнце, отражаясь в глазах очарованного студента.

— Ну? – вполголоса прохрипел Денис и ткнул друга в спину. – Чё стоишь? Судьбу свою не упускай.

Кирилл тяжело сглотнул. Вмиг пересохшее горло ответило скребущей болью, а язык прилип к нёбу. Отступать и медлить было непозволительно – девушка уже через несколько секунд бросит на Кирилла хитрый взгляд, улыбнётся и растворится в толпе, продлив волнение и ожидание ещё на сутки.

Глубокий вдох, попытка заставить слюнные железы работать активнее и нерешительный, но такой необходимый шаг. Шаг навстречу своей судьбе.

Кирилл нелепо махнул рукой, когда взгляды наконец встретились. Он просто не знал, как лучше поступить – просто поднять руку, активно жестикулировать, привлекая внимание, делать движения ладонью в стороны или вперёд-назад… вместо всего этого похолодевшая конечность едва приподнялась выше груди, совершила пару хаотичных движений пальцами и безвольно рухнула вниз.

— Привет! Я… - обратился Кирилл к девушке и замолчал.

Высохший рот издавал противные чавкающие звуки, а язык вместо того, чтобы смачивать губы, словно скрёб их наждачной бумагой.

— Привет! – радостно ответила она и не сводила с парня взгляд, в ожидании продолжения.

— Ну, я тут заметил, короче, что ты как бы это… ну, каждый день в одно и то же время проходишь здесь и как бы каждый раз смотришь на меня, - промямлил Кирилл, мысленно поражаясь своей неуверенности.

— А что тут такого? – всё так же весело спросила девушка.

«Твою мать, я такой дебил, она же просто ржёт надо мной, - внутренний голос явно не был уверен, что всё это действительно необходимо. – Блять, блять, блять, надо сваливать, пока не поздно…»

— Ну просто показалось это странным, как бы, - Кирилл отвёл взгляд в сторону, будто пытаясь что-то разглядеть. – Ладно, я как бы на всякий случай спросил. Мало ли что. Извини…

— А может, для меня ты тоже странный, - улыбнулась девушка. – Стоишь тут каждый день в одно и то же время, смотришь на меня, взглядом провожаешь.

— Ну, значит, просто совпадение?

— Ты что, в судьбу не веришь? – наигранно удивилась девушка. – Ты что, упустишь такой шанс?

«Сука, меня разводят, что ли? – снова пожаловался внутренний голос.»

— Ды нет, - ответил Кирилл сразу на два вопроса. – Ну это… как тебя зовут?

— Унгелука, - протянула руку девушка.

— Нифига себе! – вырвалось у Кирилла. – Первый раз такое имя слышу.

— Ну уж какое есть, - развела руками Унгелука.

— Да я что, я наоборот говорю, что классное имя у тебя!

Кирилл облегчённо вздохнул, стараясь сделать это как можно незаметнее. Кажется, всё идёт нормально, нужно просто продолжать общение. Унгелука покорно стояла рядом, мечтательно смотрела по сторонам и иногда с интересом заглядывала Кириллу в глаза.

Улица словно на мгновение остановилась. Кирилл готов был поклясться, что в этот момент всё сломалось – матрица окончательно зависла после небольшого сбоя, усугублённого вмешательством влюблённого парня. Во внезапно возникшей тишине губы шумно, почти с хрустом, разжались, а дыхание стало самым мощным источником звука на ближайшие пару сотен метров.

— Э! Это что такое? - едва слышно промычал Кирилл.

— В смысле? Ты о чём? – тут же заглянула в его лицо Унгелука.

Где-то над головой затрещали провода, грозясь вот-вот обрушить на асфальт водопад искр. Кирилл машинально пригнулся, закрыл голову руками и отскочил в сторону, уткнувшись в какого-то прохожего.

— Аккуратнее, блять! – выругался тот, отряхнул футболу и пошёл дальше.

Всё снова стало нормальным – люди куда-то спешили, автомобили нервно скрипели колёсами, а ветер тяжёлой волной ударил в лицо.

— Ты видела? Видела? – выпучил глаза Кирилл.

— Как ты прохожих таранишь? Видела! – засмеялась Унгелука.

— Ды нет, какой таранишь, видела, как всё остановилось?

— Так, если это какой-то нелепый подкат, то лучше сам остановись, я терпеть не могу эти ваши изобретательства, – Унгелука вмиг поменялась в лице.

— Ды правда, я же говорю…

— Тихо, - девушка неожиданно схватила Кирилла за руку. – Всё будет хорошо, успокойся. Пойдём куда-нибудь в тень, где людей нет.

И она потащила Кирилла в неизвестном направлении. В его глазах мир снова остановился, на этот раз от радости, вдохновения и первого настоящего наплыва влюблённости. Только Денис подавал признаки жизни – округлил глаза и весело испепелял глазами друга, выражая поддельное недоумение. Кирилл смог на это ответить лишь лёгким движением плечами и не менее удивлённым взглядом.

Унгелука почти бежала вперёд, крепко сжимая руку Кирилла. Её волосы подпрыгивали, искрились и будто вспыхивали праздничным салютом. Манящим, гипнотизирующим салютом, заставляющим открыть рот, истекать слюной и покорно следовать за судьбой. И думать только о ней, перебирая все мыслимые и немыслимые образы.

Водоворот вспышек, состоящий из фантазий и надежд, вдруг замер, рухнул куда-то под ноги, а Кирилл упёрся носом в дверь собственной квартиры.

— Давай-давай, открывай, - нетерпеливо толкала его в спину Унгелука.

— Откуда ты знаешь, где я живу? – резко повернулся к ней Кирилл.

— Я знаю? Вообще-то ты сам меня сюда привёл.

— В смысле привёл? – возмутился Кирилл, но замолчал.

Внутри его мозга столкнулись две мысли: одна из них требовала выяснить, что происходит, а вторая изо всех сил старалась не выставить парня дураком. Это ведь он сам замечтался и не обращал внимания на происходящее, кого тут можно винить?

Замок щёлкнул, его эхо ещё долго растворялось в потрёпанных временем и людьми стенах подъезда. Кирилл потоптался, дождался полной тишины, всем нутром ощутил строгий взгляд Унгелуки и понял – нет смысла сопротивляться. Эта девушка, как настоящая судьба, всё равно добьётся своего, чего бы ей это ни стоило. Любое её желание теперь станет главной жизненной целью Кирилла, и он, как зомбированный раб, будет биться головой в бетонную стену до тех пор, пока не пробьёт её насквозь. И смерть – не отговорка.

— Руки, - строго потребовала Унгелука, едва перешагнув порог.

— А? Зачем? – Кирилл протянул ладони к её лицу.

— За спину, - скомандовала девушка.

Запястья тут же стянула прочная верёвка. Слой за слоем она наматывалась на руки и всё сильнее сдавливала кожу. Кирилл молча терпел, внутренний голос успокаивающе повторял «так надо, так надо…»

Унгелука рывком затянула узел и облегчённо выдохнула Кириллу в шею, запустив вниз по спине поток приятных мурашек. Ладонь девушки медленно проскользила вверх, и цепкие пальцы вцепились в мышцы. Ещё одна верёвка коснулась кожи, проползла сквозь локти и тут же стянула их так сильно, что они даже коснулись друг друга. Кирилл взвыл от боли – его руки не были готовы к такому.

— Я знала, что тебе понравится, - тихо прошептала Унгелука.

Кирилл вздрогнул. Ему показалось, что тёмная прихожая вдруг наполнилась тусклым синим свечением.

— Разувайся, - последовала новая команда.

Унгелука провела Кирилла словно какого-то заключённого, грубо толкнула в спину, повалила на кровать и продолжила опутывать тело. Верёвка крепко стянула лодыжки, колени и бёдра, прижала запястья к спине и лезвием вонзилась в живот.

— Зачем это всё? – хрипло спросил Кирилл.

Жажда опять напомнила о себе почти трескающейся от сухости слизистой. Унгелука не ответила, вместо этого она согнула ноги парня в коленях, и ещё одной верёвкой притянула лодыжки к запястьям. Теперь Кирилл не просто не мог встать – в таком состоянии даже ползать было бы затруднительно.

Холодная ладонь опустилась на шею, лавиной прокатилась по коже, а затем перепрыгнула на голову и резко дёрнула Кирилла за волосы. В приоткрытый рот тут же врезался огромный шар, раздвинул челюсти и до боли сдавил язык. Кирилл не успел опомниться, как у него на затылке затянулся тугой ремешок.

— Зачем? Больно же! – возмутился Кирилл, но слова превратились в неразборчивую мешанину из гласных звуков.

— Больно? А что, ты не знал, что некоторым нравится доминировать? – склонилась над его лицом Унгелука.

На кровать упала прядь волос, вспыхнула синим огнём, расплавилась и впиталась в ткань.

— Ты понимаешь, что я говорю? – промычал Кирилл.

— Поверь, я понимаю тебя больше, чем кто-либо ещё. Да я единственная, кто тебя понимает. Буквально.

— В смысле?

— Да брось, очевидно же, что я ненастоящая. Какая-то странная, притягивающая. Может, идеальная?

— Да, наверное. Идеальная, - даже с кляпом голос Кирилла прозвучал мечтательно и влюблённо.

— Так вот, знай, я не такая. Я ничто, никто и нигде. Я ёбаный сгусток первичного вещества, и не просто ёбаный, а ёбаный самим большим взрывом! Наделённый сознанием и положивший начало всему существующему. Я часть всего, часть каждого, я фантазия, я мысль, которая собирается по кусочкам в спящем мозге и превращается в самый ебанутый и прекрасный образ, желанный и недоступный, который сначала дразнит, а потом забывается и растворяется во вселенной, становясь частью этой самой вселенной.

Волосы Унгелуки плавились, как горящий пластик капали на кровать, поднимались к потолку светящимся синим дымом. Кирилл боялся приподнять голову и посмотреть, во что превращается девушка.

— Так я сплю, получается? Это всё не по-настоящему? – осторожно спросил он.

— Это зависит от того, насколько ты допускаешь возможность моего существования. Если веришь в меня, то я всегда буду рядом, а если нет – проснёшься в совершенно новом мире, где меня никогда не было.

— Я верю! Верю! – Кирилл приложил немало усилий, чтобы повернуться.

Унгелука стояла на коленях, полностью покрытая дымящейся синей краской. Одежда тоже растворилась, и теперь всё её тело светилось и блестело, вырисовывая на тёмном фоне шикарную фигуру. Голова пылала ослепительным костром, выбрасывая всё новые и новые порции синих огненных волн. Неземной красоты лицо тускнело и вспыхивало с новой силой, каждый раз меняя образ.

«Серьёзно? – вдруг заговорил внутренний голос. – Как можно в такое верить? Это же какой-то психоделический пиздец. Мозг, давай, просыпайся, хватит хуйню творить».

На спину Кирилла упала первая капля огня. Кожу пронзила боль, но не от жара, а от холода. Синяя льдинка с лёгкостью разрезала кожу, и по спине побежала приятная прохлада, распространяясь сразу во все стороны. Унгелука рухнула на Кирилла, вцепилась ногтями в бока и вгрызлась в спину, прожигая и замораживая плоть. Холод проникал в вены, сосуды и капилляры, распространялся по организму с невероятной скоростью. Кирилл взвыл от боли и наслаждения, изо всех сил зажмурил глаза, и по его щеке скатилась светящаяся слеза.

— Я меняю людей, я заставляю их полюбить запретное и сокрытое, - надрывный голос Унгелуки звучал в голове. – Я тот сладкий сон, после которого люди решают больше не просыпаться. Первый сон – ножичек, третий сон – ножницы. Лезвием верёвку – спасся от бессонницы. Умер – галочка, выжил – галочка. Про тебя забыли – проиграл в считалочку.

Голос становился всё мелодичнее, его звонкое эхо путешествовало по комнате, создавая подходящую мелодию.

«Первый сон – ножичек, третий сон – ножницы.

Лезвием верёвку – спасся от бессонницы.

Умер – галочка, выжил – галочка.

Про тебя забыли – проиграл в считалочку.

Первый раз – голосом, третий раз – песенкой,

Так и не проснулся – значит, будет весело.»

Музыка и голос плавно сливались в один монотонный звук, при этом становясь всё громче и громче. Мелодия превращалась в писк, а слова приглушались, хрипли и словной наждачной бумагой резали уши. Боль и холод тоже усиливались – Кирилл, несмотря на приятные ощущения, боялся, что его тело вот-вот превратится в один кусок льда, не выдержит напряжения и разлетится по комнате мелкими кусочками.

Часть верёвок вдруг ослабла – ноги выпрямились, а локти наконец отлипли друг от друга.

— Дальше сам, - Унгелука похлопала Кирилла по плечу.

Но он опомнился только когда хлопнула входная дверь.

***

Дверь в аудиторию с самого первого курса открывалась именно так. Протяжный вой, хруст тысячи суставов, а затем, прямо перед контактом со стеной, оглушительный щелчок, заставляющий всех присутствующих хотя бы моргнуть. Как ни пытался Кирилл держаться и не реагировать на этот звук, ничего не получалось. Это как микро-капелька воды, брызнувшая в глаз – вроде и вреда не причинит, но веки всё равно рефлекторно сожмутся, а рука тут же бросится на помощь.

Так же и этот щелчок, несмотря на безобидность, заставлял тело реагировать на потенциальную опасность. Преподаватели старались открывать дверь аккуратно, не распахивая её полностью, а большинство студентов, напротив, старались побыстрее щёлкнуть и напугать присутствующих. За четыре года никто так и не починил её, как будто не хотели уничтожать главную «фишку» этой аудитории.

Денис был уже здесь, сосредоточенно смотрел в стол и что-то на нём рисовал, слегка высунув и прикусив язык. «Если любишь самогон, нарисуй ещё вагон» - гласила надпись на потрескавшейся краске. Под текстом красовался длиннющий поезд, состоящий из вагончиков всех видов и сортов – детально проработанные, разноцветные, минималистичные и даже просто прямоугольники.

Очередной щелчок заставил сосредоточенного студента дёрнуть рукой, слегка испортив свой новый шедевр. Денис приподнял глаза и тут же радостно завопил:

— Опа-а-а-а! Кирюха! Ты куда вчера пропал-то, а? Я тебе столько сообщений написал, ебанёшься. Звонить не стал, вдруг помешаю, но ты мог бы и ответить, конечно.

— Да пиздец, - поморщился Кирилл и махнул рукой.

— Ну? Что «пиздец»? Что случилось-то?

— Да бля, столько всего было. Ну его нахуй, чувак, ну его нахуй.

— Ты, блять, давай, не отмазывайся, а рассказывай. Как она? Как всё прошло? Как зовут?

— Ты не поверишь, имя у неё ебанутое, - перешёл Кирилл на полушёпот. – Я загуглил – нет такого имени, ну вот не существует.

— Ну? Какое?

— Унгелука, прикинь.

Денис замер и нахмурился. Шариковая ручка, только что старательно закрашивающая очередной синий прямоугольник, остановилась и приподнялась над столом.

— Что? – заметил это Кирилл. – Ты её знаешь?

— Не, - мотнул головой Денис после пары секунд размышлений, - просто вспомнить пытаюсь. Вдруг слышал где-то.

Кирилл присмотрелся: Денис вдруг нервно прикусил губу и, казалось, был готов полностью сжевать её и проглотить. Глаза прыгали во все стороны, старательно убегая от рисунка. Ручка продолжала корябать стол, но теперь, очевидно, бесцельно.

«Не, меня точно разводят, - вспыхнул в голове внутренний голос. – Сука, хоть бы не палился, актёр хуев.»

Дверь снова щёлкнула. В аудиторию вошла незнакомая Кириллу девушка. Небольшого роста, в свободной болтающейся одежде, длинными серыми волосами и одной тонкой, но очень яркой синей прядью.

— Видал? – Денис уже сидел с профессорским видом, задумчиво вдавив ручку в щеку. – Перевелась к нам сегодня, с экономического. Ты представляешь? На четвёртом курсе! Что она тут будет делать-то? А? Так разве можно вообще?

Кирилл не сводил с неё глаз. Разводы разводами, но подделать то, что вчера произошло, невозможно. Синяя прядь пульсировала яркими вспышками, при каждом движении пыталась растаять, вылиться на пол и пропасть зря, даже не коснувшись человеческой кожи. Как можно такое допустить?

— Чё, опять влюбился? – Денис ткнул друга локтем. – Чё, отшили тебя вчера, да?

— Да лучше бы отшили, - задумчиво ответил Кирилл, будто в пустоту.

— Ну хватит интриговать, рассказывай, что у вас там было.

— Судьба была, что ж ещё.

— Да слышь! – обиделся Денис. – Я тебя нормально прошу, блять. Не хочешь рассказывать – так и скажи.

Кирилл уже был рядом с девушкой. Медленно, будто боясь спугнуть редкую птицу, он подошёл к ней и так же аккуратно наклонился к её лицу.

— Унегулка? – прошептал он.

Девушка вздрогнула.

— Чё? Ты мне?

— Ты ведь Унгелука? – с надеждой посмотрел на неё Кирилл.

— Нет, извини, - сухо ответила девушка и демонстративно отвернулась.

— Ну как… а как же «если поверишь, я всегда буду рядом»? А? Ну вот, я верю.

— О чём ты? – девушка скривила лицо в удивлении.

— Ну блин, - Кирилл тяжело вздохнул. – Вчера ты сказала… стоп, ты притворяешься? Типа не помнишь меня, что ли?

— Парень, да ты болен, - язвительно покачала она головой.

— Да я серьёзно, блин. Думаешь, я забыл про волосы? Или думала, что не замечу? Открою секрет – ты палишься.

Кирилл протянул руку к её голове, но остановился. Трогать эту субстанцию и начинать представление прямо здесь было не лучшей идеей. В этот же момент девушка повернулась.

— Руки убрал! – тут же закричала она. – Иди голову лечи, окей?

— Чувак, чувак, - рядом вмиг появился Денис и оттащил Кирилла в сторону, - успокойся, ты чего буянишь?

***

Тёмный вечер делал своё дело – накрывал улицу тревогой, наделял каждый шорох зловещим эхом и растворял в себе охотника, надёжно скрывая его от осторожных глаз добычи. Синяя прядь волос ручейком стекала вниз, соблазняюще впитывалась в плечи и грудь, скользила на бедро, а потом смело спрыгивала на прохладный асфальт. Кирилл, как опытная ищейка, сверлил взглядом то землю, то девушку, втягивал ароматный воздух и едва держал себя в руках. Хотелось прыгнуть на землю, подобно маленькому щенку, и извозиться в грязи, чтобы вобрать в себя побольше синей жидкости.

Она шла медленно, вырисовывая шаги, возводя их в произведение искусства. Легко узнаваемый шедевр с синей подписью автора. Пространство будто расступилось, отодвинув подальше здания, автомобили, деревья и людей. Вот она – судьба, ведёт за собой в неизвестность, а на земле горит синяя путеводная ниточка. Нет ни единого шанса сбиться с пути.

Нужно поторопиться, иначе тяжёлая железная дверь что-то тихо пропищит, присвистнет металлическим скрежетом и навсегда спрячет принцессу в неприступном замке. Кирилл ускорил шаг. Кроссовки громко зашипели, отказываясь защищать ступни от разлитой по асфальту кислоты. Ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и всё вернётся.

— Эй, подожди, - просипел Кирилл. Жажда снова подступила, как обычно в самый неподходящий момент.

Девушка обернулась так резко, что часть волос сорвалась с места, светящейся бабочкой взлетела вверх и опустилась точно на щеку Кириллу. А через мгновение скрылась в глубинах его организма. Тело отреагировало стиснутыми до боли зубами и хрустом выгнутой до предела шеи.

— Послушай, - выдержав короткую паузу, начал он, - я же всё вижу. Это ты, Унгелука, и не надо врать.

— Опять ты, - на этот раз её голос был тихим и испуганным.

Девушка судорожно шарила по сумочке рукой, которую отказывался нормально контролировать мозг. Сколько раз она оттачивала это действие, но всё зря. Казалось бы, что тут такого? Схватила баллончик, нащупала нужную сторону, вскинула руку и атаковала врага спасительной жидкостью. Кто ж знал, что паника настолько сильно всё испортит?

— Ну а что? – наступал Кирилл. – Тут одно из двух. Или это ты, или часть тебя. Сама же говорила, что живёшь в каждом, что всегда будешь рядом, если я поверю. А я верю, искренне верю. Да как не верить, если вот она, ты.

Похолодевшие пальцы наконец смогли встать в правильную позицию, и девушка запустила в сторону Кирилла жгучую струю, выдавив из ёмкостью сразу всё содержимое. В парня будто вселился дикий зверь, наделив невероятной реакцией. Основная часть перца улетела мимо, лишь небольшое облачко проникло в глаза и рот, слегка вышибло слезу и согрела слизистые.

— Разве это не судьба? – всхлипнул Кирилл и сглотнул сопли. – Это ведь не просто так, это ведь к чему-то меня ведёт.

Кирилл водил пальцем взад-вперёд, повторяя в воздухи очертания синей полосы на земле.

— Как я мог забить на такие знаки после вчерашнего? А?

— Я щас закричу, - предупредила девушка. – И если ты щас же не уйдёшь, я заявлению напишу, понял?

— Тщщщ, тихо, - Кирилл одним прыжком настиг жертву, крепко обнял и зажал рот рукой. – О нас никто не должен узнать. Я не хочу делиться.

Девушка попыталась завизжать и вырваться. Синий ручеёк, прочертивший линию судьбы на её теле, теперь впитывался в Кирилла. Холод и мурашки наперегонки бежали по коже, плоть леденела и твердела, наделяя мышцы каменной силой. Ладонь, закрывающая рот, сдавила губы так сильно, что каждое движение и попытка освободиться грозились вырвать их вместе с лицом.

— Больно? – удовлетворённо спросил Кирилл. – Вот так-то. Если не будешь орать, будет легче.

Каменные пальцы свёрлами вонзились в спину и с удовольствием смяли кожу. Девушка пискнула и замерла.

— Вот, молодец, пошли домой.

Кирилл с лёгкостью оторвал девушку от земли, прижал её лицо к груди и прикрыл ветровкой. Теперь со стороны это выглядело даже мило – будто обнимашки влюблённой парочки, в которых парень согревает свою любимую.

За парочкой тянулся светящийся шлейф. С каждой секундой он становился шире и гуще, всё ярче освещая улицу. Кирилл нервно осматривался по сторонам, но вокруг никого не было.

— Видишь, вселенная тоже хочет, чтобы мы были вместе, - нежно прошептал он. – Она указала путь к тебе, а теперь прячет меня от завистливых глаз. Слышишь? А? Слышишь, как тут тихо?

Все следующие попытки спастись пресекались ледяными пальцами Кирилла. Только шагнув за порог и надёжно захлопнув за собой дверь, он смог наконец расслабиться. Каменные ладони обмякли, освободили горящую от боли плоть и принялись нежно ощупывать тело девушки. Оно пылало жаром, окутывало замёрзшие руки Кирилла теплом, не давало льду полностью захватить организм. Волосы растрепались, желанная прядь упала на лицо, смешалась со слезами и чётко вырисовала в темноте пышные губы. Кирилл как будто всю жизнь мечтал о таком поцелуе – он кусал их и облизывал, ощущая всё новые и новые вкусы, сладкие, солёные, холодные.

Синий свет ручьём лился на пол, собирался в лужу, кровь и слёзы переливались в ней как бензин в воде, создавая причудливые и прекрасные узоры. Светящиеся испарения попадали в глаза, размывали зрение, и теперь Кирилл мог видеть только череду волшебных всполохов вместо лица своей любимой.

— Я знаю, знаю, что нужно, - прошептал Кирилл, нежно взял девушку за руку и повёл в комнату. – Помнишь? Помнишь?

Кирилл собрал с пола верёвки, не отпуская ладонь.

— Я всё запомнил, я знаю, как надо.

Аккуратно, стараясь не причинить девушке лишнюю и ненужную боль, он завёл её руки за спину и начал старательно связывать в том порядке, который запомнил. Узлы были тугими, Кириллу казалось, что львиная доля удовольствия спрятана прямо под ними, в местах, где верёвка врезается в кожу. Закончив с локтями и запястьями, Кирилл заметил под ногами кляп и наклонился, чтобы его поднять.

— Ааааааа! Помогите! – девушка вложила в крик всю силу, бросилась к выходу из комнаты, но, даже не достигнув его, получила двойную порцию боли.

Ледяная и будто потрескавшаяся рука Кирилла рухнула на израненные и кровоточащие губы. Кожа ладони словно покрылась шипами и тысячей уколов заставила девушку замолчать.

— Неужели тебе не нравится? – искренне удивился Кирилл. – Ты же сама вчера сказала, что заставляешь полюбить запретное. Что меняешь людей. Так измени ту, в которой ты прячешься сейчас, неужели это так сложно?

Дыхание девушки стало похоже на храп, когда кляп погрузился в рот. Язык пытался выдавить твёрдый шар, но ремешок уже был застёгнут и не оставил ей шансов. Пленница предприняла ещё одну попытку закричать – звук был хоть и приглушён, но всё равно достаточно громкий.

— Да блять, - выругался Кирилл и начал нервно рыться в завалах на одной из полок шкафа.

Через минуту рот девушки был плотно замотан десятком слоёв широкого скотча. От режущего уши визга остались кашель, мычание и хлюпанье слизи в носу из-за непрекращающегося рыдания. Кирилл был доволен собой – толстые стены старого кирпичного дома точно не пропустят эти звуки.

Остатки вчерашнего вечера до сих пор слабо светились на полу и кровати. Даже высохшие участки помнили о произошедшем и из последних сил напоминали о своём присутствии. Кирилл толкнул девушку на кровать и закончил свою любовную паутину, полностью обездвижив добычу.

— Ну вот, теперь твоя очередь, - Кирилл тоже прыгнул на кровать и опустил голову напротив лица пленницы. – По-любому ты именно так всё и задумывала. Играешь в недотрогу, проверяешь, достоин ли я стать твоим. Не надо во мне сомневаться, я готов на многое... да блять, я на всё готов! Что, сука, не веришь? Я тоже могу доминировать!

Заветная прядь окрасила растрёпанные волосы девушки и потерялась среди них. Одежда промокла, прилипла к телу и светилась. Пьянящие пары больше не поднимались вверх, теперь они дружно следовали к ноздрям Кирилла, заползали в нос и туманом заполняли лёгкие. Кирилл закатил глаза, припал носом к голове пленницы и вдохнул так, словно это был последний вдох в его жизни.

Грудь и спину пронзила невыносимая боль. Дыхание остановилось – лёгкие покрылись корочкой льда, болезненно загудели и вдруг взорвались приступом эйфории. Кирилл выдохнул обжигающее синее облако, схватил девушку за волосы и изо всех сил потянул к себе. Вместе с истошным мычанием из головы пленницы вырвалась чистейшая синяя прядь, девственная и не тронутая вселенной. Кирилл вцепился в неё, прижал к груди и, словно дождевой червь, выброшенный на жаркий асфальт, начал извиваться и наматывать на себя пылающую паутину. Подобно гусенице, соткавшей вокруг себя неприступный кокон, он шагнул на новую страницу своей жизни и испытал недоступный больше никому набор ощущений.

Комната пылала синем пламенем. На кровати переживала тысячу смертей счастливая сияющая мумия.

***

КОНЦОВКА В КОММЕНТАРИЯХ

В зале Центра Запросов и Разрешений, как обычно, душно и шумно. Люди в очередях галдят и негодуют, факс шумит, клавиатуры стучат. Мямлящие призывы к порядку из громкоговорителя не помогают. Никто к порядку не стремится. Не такой уж и бардак.

Дама в очках, Регистратор номер 4, высунулась из окошка и уставшим, но твёрдым голосом возвестила стоящему мужчине прямо в лицо:

- Нет, не можно, мужчина, ничего не можно. Сначала получите разрешение на обращение, потом записывайтесь, получайте номерок и приходите, обращайтесь.

Мужчина дёрнулся было сказать что-то в ответ, но плюнул и ушёл.

Вставшая на его место пожилая дама в косынке держала кипу бумаг в одной руке и рыжую курицу в клетке для попугая в другой:

- У меня сорок четыре. Сейчас сорок четвёртый номер? Девушка? Сорок четвёртый?

- Куда? Куда вы с курицей-то? У вас есть разрешение на пронос пернатых в ЦЗР?

- Есть, - язвительно ответила дама, плюхнув бумаги под нос Регистратора.

В соседней очереди печально вздохнула кучерявая девушка, она уже предвидела скандал с криками и долгое разбирательство. На её талончике был номер сорок семь.

К стойке информации подлетел запыхавшийся мужчина:

- Разрешение на жарку рыбы в домашних условиях. Где подать?

- В отделе рыбного хозяйства, - девушка, Информативный Консультант, закатила глаза и цокнула языком, - ну что не понятного-то?

- А вот и нет! – Он аж подпрыгнул на месте, - только оттуда! Рыбное хозяйство это отлов, улов и содержание. А жарка — это домохозяйство и соседские соглашения.

- Был подан запрет на запах?

- Мной?

- На вас?

- Да, соседи подали. У самих воняет картошкой, а мне рыбу нельзя!

- Заполните анкету на обращение, - выложив пачку листов на стол, девушка отвернулась.

Очереди продолжали галдеть и возмущаться скоростью обслуживания. Принтера шумели ещё активнее. Плакали дети, вздыхала дама в шляпе, а мужчина у окна непрерывно кашлял.

Кто-то терял терпение. Кто-то держался из последних сил.

По громкоговорителю раздалось объявление:

- Уважаемые посетители, работа нашего центра временно прекращается, по причине истёкшего разрешения на функционирование. Просим покинуть помещение до дальнейших распоряжений.

Зал затих. Громкоговоритель зашумел и произнёс ещё раз:

- Уважаемые посетители, работа нашего центра временно прекращается, по причине истёкшего разрешения на функционирование. Просим покинуть помещение до дальнейших распоряжений.

Окошки с Регистраторами мгновенно захлопнулись, а девушка с информационной стойки меланхолично выставила табличку «не работает» и неторопливо ушла под недовольный гул толпы.

Часть 1

Дьявол носит Прада

(название романа Лорен Вайсбергер)

1. Люся-1.

- Бабушки, здравствуйте! Извините ради Бога за беспокойство, можно мне на скамеечку с вами присесть, отдохнуть? Не помешаю?

Баба Леся оборачивается первой, за ней – одновременно, как по команде: баба Маша, баба Ира и баба Зуля.

За их спинами, на тротуаре, стоит девушка. Обычная девушка, лет двадцати пяти. Стройненькая, не дылда, но и не пигалица. Цветастое платьице, чуть выше колен, не совсем уж непристойное мини, всего лишь чуть-чуть… Правда, цвета какие-то очень уж яркие, очень уж пестрые: пламенно-желтый, кроваво-алый, оловянно-серый.

У бабы Зули начинает рябить в подслеповатых глазах, и она отводит взгляд. Правда, через минуту поворачивает голову вновь.

Любопытство всегда берет верх.

Волосы у девушки белые, но не блондинистые, крашеные, а скорее пепельные.

Лицо ее приветливое, улыбающееся открытой дружелюбной улыбкой, с ямочками на румяных щечках. Тут понятно: на улице адская июльская жара, плюс 34 по Цельсию. Ветерок, да и тот слабый, лишь на улице. Дома находиться невозможно, если только у тебя нет кондиционера.

Ни у одной из четырех пенсионерок кондиционера нет.

Но не это обстоятельство - основная причина их пребывания в этот аномальный зной на двух стоящих друг напротив друга скамеечках перед подъездом, в котором все они проживают.

Они сидят тут постоянно. Это - их рабочее место.

Даже рассадка обычно одинаковая: баба Маша и баба Зуля любят греться на солнышке, поэтому они на правой (если находится лицом к дому), почти всегда освещенной солнышком, скамейке. Левая находится в тени стоящего чуть поодаль тополя, и на ней предпочитают располагаться баба Леся и баба Ира.

Июльский зной, октябрьские дожди или февральская стужа – ничто не останавливает этих энтузиасток общения и фанаток обсуждений от встреч.

Но вернемся к девушке. Она стоит с милой улыбкой, рассматривая по очереди каждую из старушек и ожидая вердикта.

- А что, другого места не нашлось? – баба Ира едко цедит слова, - Вон, у первого подъезда никто не сидит… Такие же скамейки. Сиди – не хочу!

Девушка оборачивается в сторону первого подъезда. Там, рядом с газоном, стоит пожилой мужчина, он рассматривает засыхающие цветы.

- Вон тот меня прогнал. Сказал: «шляются тут всякие». И неприличное слово добавил…

- Незабудько-то? – баба Маша напрягает остатки не самого острого зрения, но угадывает точно, - Колька может! За словом в карман не полезет… Еще и нах… пошлет…

Все смеются, напряжение разряжается.

- Нам-то что? – баба Леся высказывает общее мнение. Она почти всегда среди коллег по рабочему месту в роли заводилы. Самая голосистая и самая ядовитая. Самая наглая и самая злобная. От нее исходят флюиды осуждения… Попадешь такой на язычок: пиши пропало! – Мы эти скамейки не покупали. Пущай сидит…

Девушка благодарно кивает и аккуратно присаживается рядом с бабой Зулей. Та всё еще настороженно смотрит на девушку и немного отодвигается.

Баба Леся лукавит. Да, пенсионерки эти сидячие места не покупали, не арендовали и не получали в дар, ни от ТСЖ, ни от «благодарных» квартиросъемщиков – соседей по дому. Сии сидения получены ими во владение незаконным путем: самозахватом. И теперь старушки негласно, но единогласно считаются владельцами двух скамеек перед третьим подъездом.

Попробуй на одну из них сесть посторонний, когда та пустует, когда вся компания занята домашними делами… Тут же «великолепная четверка» каким-то мистическим образом учует неладное, отбросит все дела, а также мораль и нравственность, и, высунувшись из своих окон, начнет хором поливать оступившегося негодника словесной грязью.

Много нового узнает о себе уставший путник, искавший всего лишь минутного отдохновения! Рано или поздно шайтан его сожрет (это баба Зуля!), а потом заболеет несчастный так, что даже еврейская медицина не поможет (баба Ира!), следом он околеет дубиной стоеросовой (баба Маша!), и, наконец, споткнется дурень на ровном месте, да убьётся (баба Леся!). Как после таких проклятий не сбежать? Сбежишь! Все сбегают, как миленькие.

И снова мы отвлеклись. Больно уж колоритные бабульки собрались у подъезда номер три дома номер семьдесят три по улице Миловадской города Энска.

А вот девушка - самая обычная. Доброжелательная, уважительная. Наверное, смелая очень. Или очень глупая. Или и то, и другое, раз попросилась присесть рядом с этими «небожьими одуванчиками».

Баба Леся уже сама удивляется своему решению дать девушке добро на посадку. В 99-ти случаях из 99-ти она отказывает в приеме на своем «аэродроме», прогоняет уставших жителей дома и их гостей к двум другим подъездам, или на детскую площадку. А тут: на тебе – «Пущай сидит»!

Но слово не воробей, скажешь и пожалеешь, а поздно будет!

Вот и сидит теперь девушка рядом с бабой Зулей, которая, в свою очередь, сидит рядом с бабой Машей. На противоположной скамейке – баба Леся и баба Ира.

И каждая из вышеперечисленных не сводит глаз с девушки.

Пятая - лишняя!

Девушка робко ерзает, отводит глаза, одергивает платье, пытается прикрыть коленки, да не получается. Так что выделяются ее красивые, молодые, стройные, загорелые девичьи ножки оазисом красоты и юности среди длинных юбок и теплых колготок старости.

Видно, что стесняется девушка, чувствует себя неуютно. Как в аду, на сковородке у чертей, голая сидит. Со всех сторон сканируют ее подслеповатые глаза (самым молодым органам зрения, принадлежащим бабе Ире, уже 70).

Девушка скованно улыбается, украдкой всё же ухитряется рассматривать высокомерно молчащих старушек. Потом решается:

- Меня Люция зовут. Здрассте… Спасибо, что приютили…

- Люся? – переспрашивает баба Зуля, сидящая с девушкой почти вплотную, но слышащая из присутствующих хуже всех.

- Люськя, - подтверждает баба Леся. Девушка с улыбкой кивает, соглашаясь с новым звучанием странного по нашим меркам имени.

- Ты к кому тут пришла? Что тут делаешь? – бесцеремонно спрашивает у Люси баба Ира.

Еврейское любопытство прет наружу, хотя, не задай этот вопрос она, секунду спустя его задала бы баба Маша. Или баба Леся. Или баба Зуля. Старческое любопытство – оно и в Африке любопытство. Как будто пожилым людям мало знаний, приобретенных за долгие годы, и организм требует еще и еще…

- Даааа… - задумчиво тянет Люся, - К кому-то пришла…

Потом сосредотачивается и добавляет: - К Семенову из 76-й.

- Это который лежит помирает третью неделю? – осведомленность старушек не знает границ. Они в курсе, кто, когда и с кем, а также – чем болеет… Баба Маша просто выражает знание коллективного пенсионерского разума.

- Помирает… - снова задумчиво говорит Люся, будто прислушиваясь к чему-то. Видимо, к чему-то внутри себя, поскольку в плавящемся июльском воздухе стоит непонятно как образовавшаяся тишина. Даже птицы спрятались куда-то от нечеловеческой жары, которая одним старушкам ни по чем.

Наконец девушка широко улыбается. Как будто наконец-то услышала то, что хотела.

- А ты ему кто? – продолжает допытывать коллектив в лице Зули. От любопытства у нее дрожат иссохшие пальцы, похожие на толстые короткие шершавые ветки, надломленные в нескольких местах.

- Я? – переспрашивает Люся и снова становится серьезной, - Родня я ему… Дальняя…

- А! – восклицает баба Леся, - Знаю! Ты его троюрОдная племянница из Москвы. Точно?

Девушка молча кивает, подтверждая эрудицию старой хохлушки. И добавляет:

- Я в столице… за МКАДом живу…

Баба Леся победоносно улыбается, скаля бесплатный пластмассовый зубной протез. Она уверена, что снова доказала своей осведомленностью право верховодить престарелыми вассалками.

- Всё ты знаешь… - злобно говорит Зуля и добавляет, бормоча себе под крючковатый нос, - Откуда только такие берутся?

Если вы подумали, что старушки – дружная компания, вы ошиблись. Каждая ненавидит троих других. Всеми фибрами своей нетленной души. Да, жизнь свела их вместе. В одном подъезде. Маша с Ирой даже живут на одной лестничной площадке, причем дольше всех – двадцать семь лет, с момента первого заселения. Мужья их работали в одном СМУ. Только у Маши – крановщиком, а у Ираиды – начальником смены. Какая тут может быть дружба?

Но общее место жительство не сплачивает старушек. Их сплачивает общий враг – мир вокруг. И потому они допускают по отношению друг к другу вооруженный нейтралитет.

Бабульки, потеряв интерес к общению с юным поколением, переключаются на окружающую действительность. За праздными разговорами они упустили самое важное, отвлеклись от цели своей жизни, потеряли на минуту смысл своего существования!

Как – что?

Конечно же - осуждать!

Вот оно – альфа и омега далеко не праздного, как вы наивно можете подумать, пребывания «четырех мушкетерш» на свежем воздухе с перерывами на обед и сон, ночной или послеполуденный.

А что поделать? Ведь кто-то должен отдаться этому занятию со всей душой, со всем рвением и старческим задором.

Вокруг, как назло, ни одной жертвы. На часах скоро будет три пополудни, взрослое население сейчас на работе (среда подошла – неделя прошла), младое дошкольное и младшешкольное - на дачах, вместе с поколением среднего возраста (от 45-ти до 60-ти), или в лагерях, а подростки выходить на адский зной не спешат. Их время – далеко за вечер, когда стемнеет и немного спадет жара…

Поэтому бабульки привычно переходят к плану Б.

Повышение пенсии.

- По телевизору опять говорили, что пенсию скоро поднимут… - запевалой выступает баба Маша. Ей поспешно вторит баба Зуля:

- Да, да! И я слыхала! Там еще говорили, что…

- Бряхня! – рубит с плеча баба Леся, - Чтобы пенсию подняли, надо чтоб черти в аду все поиздыхали. Слыхала я эту вашу «новость»! Диктор сказал – планируется. А вы сами знаете, КАК у нас что планируется. Пока не подымуть, загадывать рано…

- Сволочи… - философски заявляет баба Ира, политкорректно обращаясь безадресно.

- Ты-то, Идка… - баба Леся смотрит на подругу с издёвкой, - Тебе-то чего жаловаться? Тебе Вениамин твой в свое время выхлопотал пенсию… Не знаю, какие жопы он там лизал…

- Но-но! – обычно выглядящая самой забитой Ираида мгновенно превращается в адскую фурию, готовую защищать СВОЁ последними зубами и длинными, давно не стриженными ногтями, - Ты Вениамина моего не тронь! Он святой был человек!

- Га-га-га… - только смеется в ответ баба Леся.

Ей вторит баба Маша:

- Твой Валентин…! Скажешь тоже! Мой мне много чего рассказал про твоего Валентина, когда они на стройке тут работали… Наверное, твой святой сейчас в бане с чертями на сковородке парится.

К смеху присоединяется баба Зуля и троекратный злорадный хохот возносится до небес.

Баба Ира униженно отворачивается, презрительно махнув рукой на своих товарок.

Она обиделась…

Это ненадолго, потому что во двор входит мужчина с собакой. Вот он - подарок судьбы! Тут не до обид…

Лишь только мужчина с мелкой дворняжкой на поводке оказывается в поле зрения пенсионерского сканера, все четверо напрягаются. Кажется, что по мере приближения жертвы нервы у старушек сжимаются, как пружины. Они становятся похожими на гончих, еле сдерживаемых поводками: готовы броситься в атаку, лишь только ослабнет хватка невидимого хозяина.

Наконец мужчина равняется с подъездом номер три.

Доморощенные стратеги подпустили врага поближе и теперь открывают прицельный огонь, от которого никому еще не удавалось укрыться.

- Ходють тут всякие… Собачатники… Ссуть и сруть мине на ноги, - кажется, что кислота капает из бабы Лесиного рта, прожигая асфальт.

- Замучили! – вторит ей баба Зуля, - Пройтить невозможно! Черти! Идолы окаянные! Чтоб вы посдыхали со своими курвами!

- Вы чаво все только под нашими окнами ходите? - в голосе бабы Маши звучит праведный гнев, - Тут дети играють… Шагай отсель!

- Да! ЛюдЯм спокойно отдохнуть невозможно! – бабе Ире уже не до обид, - Засрали все газоны. А ты их сажал?

Обалдевший и побелевший от наглой и бурной несправедливости мужчина смотрит на бабулек, с ненавистью буравящих его глазами. Вид его совершенно несчастный. Он не чувствует своей вины. Наивный. Он виноват лишь тем… Что прошел в ненужное время в ненужном месте…

- Но я… Но мы… Мы не какаем на улице…

- Иди дальше, козел! Собака паршивая! И шавку свою уноси! Чаво стал? Милицию мне вызвать? – Старушки торопятся и перебивают друг друга, спеша унизить прохожего до того, как тот сбежит, корчась в муках совести.

Мужчина разворачивается спиной к старушкам, начинает отступать, тянет за собой упирающуюся собаку, пытаясь быстрее покинуть это судилище, где он – обвиняемый без следствия и без адвоката.

Бабули замолкают, с усмешкой оглядывая поверженного противника.

- И не забывай о своем сыне! Которого ты бросил!

В звенящей после старушечьего гомона тишине голос Люси кажется непривычно тихим. Очень тихим. До сих пор она молчала и женщины даже подзабыли о ней. Но что-то сподвигло ее присоединиться к хору обвинителей.

Люсины слова слышат все. И бабули, и мужчина. Он останавливается как вкопанный, медленно разворачивается и смотрит на Люсю. В его глазах ненависть. Если бы можно было… Если бы только было можно…

Люся смотрит на мужчину в ответ. Она спокойна и злорадна. Это бесит мужчину еще сильнее.

Собрав остатки воли, выдохнув, он наконец-то покидает злосчастный двор. Сюда он больше ни ногой.

Теперь все бабульки удивленно переводят взгляды на Люсю.

- Что за сын? – первой спрашивает баба Маша, - Ты его что, знаешь, что ли? Мужика этого?

- Знаю, - немного помедлив, отвечает Люся, - Пару раз сталкивались по этой жизни… А сын…? Сын у него есть… от другой женщины. Не от жены. Но он ему не помогает… Бросил…

- Здорово ты его поддела, - со смехом говорит баба Зуля, - Смылся, как в жопу раненый…

- Да ерунда! – девушка смущенно улыбается соседке. Молчит минуту и спрашивает у нее: - У вас же тоже есть сын?

Как будто прогремел гром в безоблачном голубом небе.

Повисает гробовая тишина.

- Не… - говорит баба Ира, - Откуда у нее дитё? Он ж бесплодная! Да, Зуля?

Все взгляды устремляются на бабу Зулю. Та всегда рассказывала, что в ранней юности у нее был неудачный аборт, она тогда еле выжила, и с тех пор по женской части давно уже негодная.

Вот сейчас она так и скажет…

Но баба Зуля молчит.

Только смотрит в упор на сидящую рядом девушку. Во взгляде пожилой женщины хватает и ненависти, и удивления, и страха. Люся спокойно смотрит в ответ. На ее губах – легкая приветливая улыбка. Она сама невинность!

- Ты кто такая? – баба Зуля говорит тихо, но твердо, - Чего тебе тут надо? Вынюхиваешь чего? Какого черта приперлась?

Девушка начинает испуганно хлопать глазами.

- Тетя Зуля, не нервничайте так, не рвите свою душу… Я просто спросила… Просто… предположила… А вдруг…? Угадала, да?

Она испуганно смотрит на старушку, хлопая идеально накрашенными глазками.

- Предположила? Угадала? Гадалка хренова!

Отказ бабы Зули подтвердить отсутствие у нее детей поражает всех старушек разом.

Они знают друг друга, как им кажется, вдоль и поперек. Тысячи раз рассказанные и перерассказанные истории, автобиографии до пятого колена, похождения с малых лет, даже любовники… Они – как одна большая семья, в которой никто ничего не скрывает.

И вот: на тебе!

- Зулька, так у тебя сын есть? – спрашивает баба Леся. В ее команде непорядок. Одна из компаньонок, оказывается, утаила очень важное обстоятельство. Предводительница видимо все еще надеется на поспешное отрицание порочащего факта, но Зуля молчит, а потом, глядя себе под ноги, злобно бормочет:

- Тебя это не касаемо! Командирша чертова! Завсегда в кишки, в кости влезешь… Душу вывернешь…

В полной тишине она с явным трудом встает со скамейки, и, никому ничего не говоря, медленно переставляя ноги, уходит в подъезд. Даже на улице слышно, как она шаркает, пока поднимается на третий этаж.

Все молчат. Баба Леся с подозрением смотрит на Люсю, которая как ни в чем не бывало копается в своем мобильном телефоне.

Однако уже через минуту и девушка встает:

- Ну, мне пора! Спасибо, бабушки, за компанию. Берегите себя… До свидания.

Ее провожает мертвая тишина…

2. Зульфия.

В детдом я его сдала в 1962-м.

Ну а что мне оставалось делать? Мы жили тогда на съемной квартирке в маленьком городке, куда переехали из Ферганы, впятером: мы с мужем, который был старше на 15 лет, его мама, мой отец и пятилетний Алик.

Мой Алишерчик. Сыночек…

Работал только муж. На трубном заводе фрезеровщиком. Приползал домой в 3-4 часа ночи, падал на кровать, а в 6 уже снова шел на смену.

Его матери было 63, моему отцу - 52. Папа очень сильно болел туберкулезом.

Я пыталась устроиться на работу, ходила каждый день в самые разные организации, но все было бесполезно: узбечка! Своих, русских, хватало.

Каждая вакансия в городке была на вес золота и заполнялась мгновенно, как правило - знакомыми. Даже уборщицей было не устроиться.

Муж отговаривал меня. Но я настояла. Слушалась его всегда и во всем. Боялась. Любила.

Но тут стала стеной. Иначе не прокормимся.

Как он смотрел мне вслед! Я тогда обернулась и на всю жизнь запомнила его жалобные голубенькие глазки.

Мой Алик. Сколько страдания было в этих прекрасных глазах, сколько ужаса! Мама, ты меня бросаешь?!

Через год мужа посадили. Он ударил своего бригадира, русского. Ударил несильно, можно сказать, дал затрещину. Даже следа не осталось. Но бригадир был мстительным. Договорился с врачом, дал денег, и тот написал, что получены повреждения средней тяжести. Кто тогда что-то проверял? Мужа арестовали, судили быстро, добавили попытку саботажа и дали двенадцать лет.

Через три месяца умер мой отец. Через полтора года свекровь.

И я уехала. Без денег, без надежды. Одинокая.

Семь лет скиталась по стране, пока не остановилась в этом задрипанном Энске. Навсегда…

Тогда казалось, что этот город – сказка.

Сюда меня привез второй муж. Он меня любил. Очень любил! По-своему. Иногда поколачивал, но я была не в обиде.

Он был импотентом, поэтому детей у меня больше не было.

Восемь лет назад муж умер, и я осталась одна в нашей двухкомнатной квартире на третьем этаже.

С тех пор мне все чаще казалось, что это другая Зульфия жила в другое время, в другом месте.

Это она, а не я родила и растила Алика. Это она предала его.

Я убедила себя в этом, и теперь верила всей душой.

И поэтому никогда больше не вспоминала о сыне.

До сегодняшнего дня.

Как только я вошла в прихожую, раздумывая о странных словах этой потаскушки, сразу поняла: в квартире кто-то есть.

Было тихо. Неестественно тихо. А главное - Петруччо не шумел в своей клетке. Он всегда радуется, когда я прихожу, начинает бормотать своим скрипучим голоском: «Зулечка, Зулечка… Зульфия… Петруччо ждал… Петруччо ждал… Петруччо хочет кушать…»

Но сейчас из квартиры не доносилось ни звука.

Стояла гробовая тишина.

Я разулась и, стараясь не шуметь, медленно вошла в зал.

Когда я уходила на улицу, распахнула окно и раздвинула шторы. Теперь же окно было закрыто, а шторы – тщательно задернуты. В комнате было сумрачно. Хотя солнце, яркое в это время суток, немного освещало комнату, и я сразу увидела, что клетка Петруччо открыта, а сам попугай лежит на полу, плотно прижав зелено-желтые крылья к тельцу.

У него не было головы.

С недавних пор мне стало казаться, что умирать не страшно. Жизнь моя была тяжелой, я многое повидала, в основном страдания, разлуки, потери и обиды. Я устала от нее. Можно и умирать… Ведь если подумать - что меня ждет дальше? Или кто? Проклятые бабки – соседки по скамейке? Они ненавидели всё и всех. Сидя с ними днями, неделями и месяцами напролет, я и сама пропитывалась злобой, завистью, осуждением… Незаметно и сама стала такой же. Уже не мучала себя сомнениями: а вдруг тот или иной человек хороший, добрый, а я обижу его напрасно?

Жить ради них? Лучше уж скорее умереть.

Глядя на яркое пятно мертвого, растерзанного моего единственного друга, я подумала: возможно, смерть сегодня пришла не только к моему попугаю, но и ко мне?

И вдруг мне стало страшно умереть. Вспомнила, что в этом месяце я еще не оплатила коммуналку. Сериал на канале «Домашний» не досмотрела. В пятницу – скидки в «Пятерочке»…

Жизнь будет продолжаться, но меня… меня не будет?!

Эти мысли роились у меня в голове, пока я медленно шла к двери во вторую комнату – мою спальню. Что там?

Я тихо вошла в приоткрытую дверь. Здесь занавешена была лишь половина окна и солнце освещало каждый уголок. И я увидела…

На моей тщательно застеленной кровати сидел Алик.

На вид ему было лет 5. Он как будто немного подрос. Я уже и забыла, как он выглядит. Только голубые глазки узнала сразу.

Он улыбался, глядя на меня, и его губы, испачканные кровью, все растягивались и растягивались, обнажая острые белоснежные зубки.

- Мама! – сказал он наконец, - Мамочка!

Я отшатнулась.

Это не он! Это не мог быть он! Прошло много десятков лет, он давно вырос, если…

…Если остался жив…

Он неспешно встал с кровати и пошел ко мне, протягивая детские ручонки.

- Мамочка…

Я стала отступать, потом развернулась и выскочила в дверь.

Зал преобразился. Решетки были везде, и не только на окнах, но даже на стенах. Эти прутья скругляли комнату так, словно в нее втиснули птичью клетку.

Посредине стоял круглый стол. Он был накрыт. Столовые приборы располагались в соответствии с правилами этикета: ножи, вилки, фужеры для вина, бокалы для шампанского…

За столом сидело пятеро. Четверо из них обернулись и смотрели на меня, улыбки растягивались на их лицах, подобно тому, как только что растягивалась улыбка Алика.

Мой муж, отец Алика.

Мой отец.

Моя свекровь.

Алик.

Пятого гостя я рассмотреть не смогла. Он вроде бы и сидел за столом, но оставался каким-то неразличимым, словно смазанным, пятном.

Кто он? Почему-то даже не мертвые близкие люди, а это существо пугало меня больше всего. Не только кровавые потеки на лицах моих родственников, не только лежащие в беспорядке на белоснежной скатерти вместо закусок части тел: ладони, часть пальцев на которых отсутствовала, бедро, скользкие маслянистые кишки, что-то непонятное и мерзкое. Но слепое пятно пятого гостя изгоняло мою душу так далеко, что, казалось, она проваливается в сам Ад…

- Мамочка, покушай с нами! – Алик с тонким хрустом отломил свой маленький пальчик, подергал и оторвал совсем, потом второй, третий, собрал их все в горстку и протянул мне, - Наконец-то я наелся досыта. И ты тоже… наешься! Вот!

Муж взял со стола вилку и стал выковыривать свой глаз. Мой папа зашелся в туберкулезном кашле и принялся выхаркивать что-то пузыристое, похожее на части легкого, а затем тыкать в это вилкой и отправлять обратно в рот. Мама мужа с треском разорвала на себе халат (пуговицы брызнули во все стороны!), схватила столовый нож и принялась отрезать свою левую отвислую грудь, бормоча про себя: «Вкусно, дочка, это так вкусно! Это для тебя! Ешь!»

Я метнулась к двери в прихожую. Мой крик всё пытался заглушить чавканье, треск ломающихся костей, звуки рвущейся плоти, но тщетно…

К двери попасть было невозможно, толстые прутья клетки плотно и надежно покрывали стены моей когда-то бывшей уютной квартиры. Только что ярко блестевшие, они на моих глазах покрывались пятнами ржавчины. Или это была не ржавчина?

Кровь?

Я обернулась. Муж уже копался в голове своей мамы, выбирая, по-видимому, самые вкусные части мозга. Папа сполз под стол, разорвал штанину мужа и грыз его ногу, чавкая и мурча от удовольствия, как кот.

- Как же давно я не ела так вкусно! Так сытно! – свекровь не обращала внимания на своего сына, поедающего ее мозг. Кровь текла по улыбающемуся лицу, густая, темно-вишневая, стекала прямо на сальные губы женщины, жующие чьи-то кишки.

- Ты уже хочешь уйти? – Алик единственный смотрел на меня и ничего не ел. Его голубые глаза были наполнены болью, - Мамочка… Ты снова меня бросишь?

Я вжалась в прутья клетки, спиной ощущая их ледяной холод.

- Пппрости… сссынок… пппрости…

Слезы душили меня. Казалось: вот она - смерть!

Раскаяние разрывало мою грудную клетку, сжимало сердце, перекрывало дыхание…

- Мамочка… Подожди, еще рано уходить. А десерт? Ты же должна съесть меня! – Алик сполз с не по возрасту высокого стула, и, удивленно вглядываясь в мое лицо, не обращая никакого внимания на мои рыдания, направился ко мне, - Ты должна наконец-то наесться! Наесться навсегда.

- Это не ты! – закричала я, - Это не ты! Кто ты? Кто вы такие?

Папа приподнялся, оторвавшись от основательно обглоданной ноги собственного зятя, удивленно посмотрел на меня:

- Дочка? Ты что, не узнаешь папу? Я – твой папа! И я проклят! Как и ты, родная! Ты нас всех прокляла, и себя прокляла. А вот твой муженек! Тоже проклят… Его мама… Мы твои самые близкие люди, мы любим тебя!

- А это кто? – я указала на безмолвную фигуру, которая за все это время не произнесла ни звука, однако выглядела вполне живой, так как двигалась, покачиваясь на стуле, явно поворачивала голову, поднимала руки.

- Это? – переспросил папа, - Это же наш благодетель! Благодаря ему вся наша семья наконец-то в сборе. Ты должна сказать ему «спасибо». Нет, ты должна поклониться ему, должна полюбить его…

Всей ДУШОЙ!

Последнее слово прогремело как гром в абсолютной тишине.

Рядом стоял Алик. Он протягивал мне свой окровавленный мизинчик, оторванный им самим от собственной нежной детской ручонки.

Я покорно взяла пальчик сына. Алик выжидательно смотрел, не сводя с меня глаз. Прекрасных голубых глаз…

Я откусила…

В тот же момент все, сидящие за столом, все, кроме жуткой нечеткой фигуры, метнулись из-за стола ко мне.

Четыре пары челюстей впились в мою плоть, вырывая куски, перегрызая вены и артерии, захлебываясь моей брызжущей на стены и на пол кровью.

Я так не хочу умирать!!!

Последнее, что я увидела перед смертью: фигура, оставшаяся за столом, постепенно приобретает четкие очертания.

Я узнала ее…

Кап,кап, кап- капли дождя косыми выстрелами били по крышам, щебенке и зонтикам. Улица приморского города постепенно опустела. Никого не было, кроме пары бомжей, спавших под зонтиком сомнительной прочности, дядьки в шляпе и плаще и старика, сидевшего под козырьком. Крупные капли дождя текли по тележке с яблоками и арбузами. Жизнь текла суетливой струей за стенами домов, где тепло и не страшен дождь

Удивляла та быстрота, с коей ясное, словно созданное из стекла небо с ослепительным солнцем стало черно- фиолетовой горой, сравнимой лишь с океаном, бездонным и непонятным.

Горели огни высокой башни маяка, вывеска "Сiнематографъ", оставшаяся еще со времен Николая II, на старом кинотеатре, где вышел фильм "Золотой ветер" по книгам художника Араки,  окна домов были зашторены, но яркий свет проникал и сквозь них.

Дождь шел уже долго, казалось, он здесь был всегда, и без дождя это место не было бы собой.

В черной дали показался силуэт с фонарем в руке. Он двигался неспешно, казалось, он не видел ничего, поглощенный собою. На ум жителям города приходили мифы о Джонни-фонарике, безумном бродяге ,ходящем по ночам без цели; о морских людях, которые выбирались нв сушу в вечера, когда цикады только начинают петь, а пляжи из гальки пустеют....

Силуэт стал более видим, он стал статным юношей-брюнетом. Тусклый багровый плащ с 12 пуговками в виде стрел, штаны с ремнями и кармашками, сапоги, стучащие жуткий марш своими подковками и майка с узором составляли его одеяние. Мокрые волосы и сухой костюм заметно контрастировали,  а источником огня была  словно зажигалка в руке.

Что странно, то огонь горел, несмотря на дождь, а разные глаза и синие, как у утопца губы создавали вид лица жуткого, но человечного.

Человек подошел к старичку под козырьком и уточнил:

- Ваша тележка с фруктами?

- Моя, а что тебе, милок, надобно?

- Она ж совсем намокнет, уважаемый!

Юноша накрыл товар странной упругой тканью, достанной из кармана и провел рукой с огнем в виде зигзага. Можно было увидеть, что кисть была костяной, а светилась с помощью неких темных сил.

-Вот, уважаемый господин, все в порядке.

-Ой милок, благодарю от души, самому под козырек не дотащить, хоть так хорошо. Чего тебе надо, внучек?

-Да мне яблок 10-к хороших, и одно паршивое, кислое.

-Держи, внучек, за бесплатно отдаю. Как хоть звать тебя, друже?

-Мое полное имя непроизносимо вами, но можете звать меня Фил ВандерДек.

-Вандер-что, милок?

-ВандерДек.

-Фил, крассивое имя. Тебя Филлиппом звать, да?

-Именно.

-А меня звать Аверий Ефимыч, огородник я...

-Неплохо, полезное дело- овощи растить.

-Откуда путь держишь?

-Я со стороны моря шел, да ветер мне дорогу и указал.

-А что у тебя с рукою?

-Несчастный случай- проклятие - шепотом сказал Фил.

-Дракон цапнул?

-Вроде того.

-Мдаа, печаль, совсем они распоясались. У меня один хату сжег, у, вредители!

Так слово за слово, они разговорились. Говорили о царе, о погоде, о добре, о драконах, фараонах и других вещах..

И когда Аверий начал вещать местную байку про корабль-призрак, ХодячийИспанец,Фил нехотя обронил.

-В чем-то я похож на это судно, нет цели, а есть лишь мечта....

-Что говоришь?

-Ничего. Просто цитата....

Попрощавшись, Фил взял корзинку с яблоками и пошел.

У соседнего  дома спали, прижавшись друг к другу бездомный с его супругой, держа зонт, видевший еще ПетраI. Фил негромко сказал, чтобы те встали и взяли угощение. Бомжи изрядно офигели, увидев юношу с горящей рукой, дающего им корзинку. Женщина робко взяла яблочко, укусила, дала на пробу любимому. Тот не сразу понял, о чем его просят и смотрел то на нее, то на Фила. Парень оставил им яблоки, дав им 300 крупных монеток и сказал:

-Это на дом и получение работы.

-Это...нам?

-Да. Берите. Дарю.

Фил ушел в темноту, стуча туфлями.

По пути он зашел в пироговую, купил пирогов, положил на блюдце. Он разносил пирожки всем, кто жил на этой улице, звоня в двери. Дам парень целовал, а мужчин трогал за плечо. Деньги Фил не брал из принципа, говоря "Это вам".

Фил шел к морю. В голове крутились мысли, словно шестерни. Они были сумбурными, дурацкими. Парень освещал дорогу, по пути думая, что было бы смешно, если бы сердце бцло серебряным крестом, а глаза- пятирублевыми монетами, вспоминал матушку и отмахивался от рассветных комаров, непонятно что забывших вечером.

Море напоминало ртуть, бушевало волнами и грозилось устроить цунами. Фил не боялся моря. Оно было тихое, хоть и хвастливое. Море напоминало его душу- бескрайние глади словно стеклянного зеркала слез, соленых как море.

Хотя парню больше нравился океан, первобытный и непокорный. В океане жило НЕЧТО, ревевшее трубным басом каждый раз, когда люди находили часть ЕГО. Но что ОНО делало в этоом море? Непонятно.

На пляже в шезлонге спали девушка с парнем. Фил разбудил их, говоря:

-Не время спать, волна идет!

Он нашел лодку с парусами, словно одуванчиковый пух, предложил людям сесть на борт и сказал:

-Добро пожаловать на Летучий корабль.

В глубине рокотало нечто, а над водой, как чайки кружились акулы.

Акулы в небе- знак приближения Испанца.

Огромный дредноут с алыми парусами выплыл из туч, сверкая ржавыми боками.

Нечто же было богом Океана, чье имя не называют люди. Оно создавало волны, ловящие Испанец, а корабль стрелял, словно в окопах под огнем... Капитан Испанца Ходжи Джонс , больше известный как Немо, уже который раз противостоял Океану. Первая схватка была возле мыса Горн, в месте, где клокотали бури.

Фил повел  одуванчиковую лодку к городу, чтоб не мешать титанам воевать.

Люди, жившие в городе шли за Филом, взлетая в небо. Не взлетел лишь Аверий Ефимыч, ибо его держала земля.... Люди летели с кораблем в восход, и все это напоминало процессию птиц вроде уток или журавлей...

Утром полиция была в шоке- умерло почти все население города. На пляже лежали тела утопленников, мужчины и женщины, два голодных бомжа умерли во сне у того дома, людей находили мертвыми в домах.

А на улицах находили следы, светящиеся и свежие, в форме фразы " SENVOLER DE LA MORT" с подписью "PH"...

Арт в тему, рисунок мой

Я тут пару отсылок запрятал, кто найдет, тот поймет.

Адьюс, с вами был мистер Крокодайл.

В один из не солнечных дней, восемнадцатого июня, по нубийскому календарю*, шло слушание по похищению «безвозмездной» любви одного прокурора, и именитой особы из королевской семьи. На этом заседание сидел не важного вида судебный пристав, неказистый мужчина сорока с лишним лет, мистер Уоллес Барринктон. Он вводил записи в протокол, все то, что скажет судья, и оглашал приговор, приводя его в исполнения. Судебный процесс затянулся надолго. Отчего у мистера Барринктона от бесконечных записей и оглашений, помутнело в глазах, и буквы казались ему, уже не теми, какими он привык их видеть, черной кляксой обведенные, а теми, которые расплываются и уводят от реальности, в замкнутое пространство, в черные, безоблачные, бесконечные дали, абстрактные карикатуры. Голос судьи, обращенный к подсудимой, развеял его галлюцинации. Почти, развеял…

- Вы можете разжалобить приговор, мисс.

- Любовь не разжалобишь! Она тверда, как гранит!

- Да, мадам, как гранит. – Подтвердили в зале новоприбывшие.

- Вы опоздали, члены защиты.

- Мы вовремя, Вы не заметили, суд улыбнулся, когда мы Вас поддержали.

- Спасибо, Вам! Как Вам моя прическа?

- Сужает обзор!

- Так и знала, нужно было немного укоротить, сильно свисает к Вам. Не отравитесь.

- О, не отравимся, мы внимательны, к мелочам.

- К мелочам! То есть моя прическа мелочь?

- Нет, она ядовито сложена. Только бы укоротить, а то отравимся.

- Да, я говорила, нужно укоротить, нет, никто не слушает, всем до лампочки. Говорят, плохо выгляжу с короткой стрижкой. Не верю, просто всем наплевать.

- Суд удаляется…

- За вынесением приговора, сейчас ты получишь по заслугам, - шептал Барринктон.

- На чай!

- Что?

- С плюшками! Мисс, Вы с нами?

- С удовольствием! Я люблю каркадэ.

- Э! Что?

- Барринктон, Вы идете?

- Иду! – Фыркнул он, и нерешительно побрел в зал совещаний. Ослабляя ошейник, он чувствовал себя, как прикованная собака, волочившая за собой грязную, немытую цепь с ошейником. И еще минуту, чай ему покажется по вкусу жижи, намешанной в миске. Тем временем суд, напившись, чаю, набравшись духа, приступил к оглашению приговора. Но что – то пошло не так, и судья, чавкнув, пару раз, сахарным печеньем, огласил следующее: Мы принимаем решения выслушать присяжных, и тех, кто знает, что на самом деле произошло в ту самую, роковую ночь, года не скажу пока, поэтому у присяжных есть шанс оправдать подсудимую, и рассказать нам о тех событиях неизвестного года, неизвестного времени, и неизвестного часа. Прошу, к трибуне.

Сидевший рядом мистер Уоллес Барринктон изумлялся судейскому решению, и тому, как они облизывали свои жирные пальцы, от только что налипшей сахарной пудры. Он просвистел сквозь зубы, ожидая все же праведного, желательно сурового наказания для этой леди. А не этот карнавал театра абсурда. Из – за нее погиб многоуважаемый человек, приятной наружности, и с душой, как у поэта. К нему можно было обратиться, попроситься в долг, не вымолить помощь, а попросить о помощи, свободно, без посредников, и взяток, о временной дружбе, если ты в печали. Обо всем, всегда рад. Убили, из – за ревности, из – за кнута ревности. Такой человек погиб! А они сахар слизывают. Фу! А все ты, распущенная мадам, плутовка. Барринктон точил лезвием свои письменные приборы, подсчитывая уроны, нанесенные ей. – Не скостят срок, а надолго запекут, и поделом. Вот сколько карандашу надо для очистки, столько и получишь.

- Басен Эзопа на тебя не хватает, плутовка старая. – Внезапно крикнул пристав, от злобы закусив губу.

- Я старая? Так ты смеешь со мной говорить? Истец.

- Я пристав!

- Прошу тишины, тише, тише господа. Вы в зале суда. Мистер Барринктон, еще одно замечание, и я в деликатной форме попрошу Вас выйти из зала. Где проходит слушание по делу. Так минутку!

- По делу хищения «безвозмездной» любви.

- Ах, да. Совершено убийство человека.

- Ты замешана в этом! – Не сдержал свой пыл Барринктон, позабыв о замечании вышестоящего судьи.

- Я любила его, я не убивала его. Никто его не убивал, он сам себя убил.

- Прокурор сам себя защитит, что Вы за него вступаетесь? – Кричал кто – то из зала.

- Он умер, безмозглый ты тип. – С ненавистью отозвался мистер Барринктон, продолжая защищать прокурора. - От ревности. Он пал от ревности! И ты этому причастна.

- Вердикт провозглашает суд, а не Вы, мистер Барринктон.

- Это не в Ваших интересах, мистер Барринктон. В ваших интересах только озвучивать и приводить в исполнение наше с Вами решение!

- Наше! – Усмехнулся пристав, - Зато в моих интересах засадить этих плутовок подальше в камеры, и не слышать о них, и не знать их. Они опасны для общества, для мужчины.

- Суд удаляется в зал совещания.

- Иду! – Опустив голову, снова пошагал мистер Барринктон в зал совещания, гремя цепью.

- За вынесением приговора, мистер Барринктон. Вы куда?

- На чай!

- Какой чай? Вы сегодня крепко спали? У Вас жалкий вид.

- Крепко спал, господин судья. Крепче некуда!

- Займите свое место, судебный пристав, и ждите окончательного решения.

- Хорошо, господин судья. Ждать окончательного решения.

Мистер Барринктон устало побрел к письменному столу, сел за него, сложил руки на широкий, угловатый низенький столик, и как – то нервно скрючившись на неудобном стульчике, стал ожидать вердикта судьи. Решение о ее заключении, сроком на три года исправительной колонии был обжалован, рассмотрен повторно, и вынесен верховным судьей. Как оказалось, судья был на стороне девушки.

Мистер Барринктон, был крайне возмущен решением судьи. Арбитражный суд, в котором он работает уже двадцать лет, слишком мягок по отношению к преступному миру. По пути домой, он набрел на небольшое домишко, в неизвестной окраине, и постучался туда. Там жила миссис Леоти Галлати, та самая дама, которая была страстно влюблена в пищика судьи, мистера Уоллеса Барринктона. Они дружили с самого детства, но дорога разлучила их, на время, пока сама мисс Галлати, неожиданно для него самого, не переехала в Новую Зеландию. Погостить у старшей сестры, и больной тети. И не удивительно, что он решил постучаться к ней в семь часов вечера, домой ему идти никак не хотелось, а он прекрасно знал, характер мисс Галлати, был, как бы сказать чрезвычайно снисходительный, мягкий и воздушный, как облако, над влажным небом. Он заранее знал, что она его примет.

- Добрый вечер, миссис Галлати.

- Боже правый, мистер Барринктон. Я Вас не ждала, но коль постучали, значит ждать, в очередной раз, мне не потребуется. У Вас все случается только по вечерам… Да, мистер Барринктон?

- Да, миссис Галлати, - как – то даже виновато ответил он, - я здесь совсем недавно, мрачное, холодное место, поэтому Вы первая, к кому я решился зайти. Да и знаю я только Вас.

- И не опоздали, слушание назначено на восемь.

- Слушание?

- Да, по новостным каналам, слушание по делу хищения «безвозмездной» любви одной именитой дамы, и прокурора.

- Я пройду, можно!

- Да, конечно, заходите. Что стоят под дверью, холодно, простудитесь…

Он вошел, и, не раздевшись, ринулся было в комнату мисс Галлати.

Сестры не было дома, а больная тетя спала уже крепким сном в своей уютной обители.

- Вы по-прежнему в суде?

- В суде. Скажите, я поздно заявился?

- Нет, Вы как раз вовремя, я думаю, Вам, как одному из членов судебной делегации, будет интересно послушать, что это за судебное дело здесь замешано, кто кого судит и кто кому что должен. Я люблю такие передачи.

- Миссис Галлати, - вздохнул он с печалью в груди, и вздох этот подействовал на милую и привлекательную миссис Лорети. Миссис Лорети Галлати прониклась сочувствием к мистеру Барринктону, который теперь, еще больше внушал ей то особое чувство, без которого миссис Галлати не смогла бы смотреть на него, как на объект особой притягательности и романтической наружности, чем обладал этот, уже в летах, сорокалетний пищик судебных разбирательств. Она прониклась к нему всей душой, с еще большей силой полюбив его внутренний, переменчивый мир, и находя в нем особенную притязательность; доверенностью и актом, актом верности и сострадания. И большего ей не надо, чтобы понять, что он так же пойдет на все, чтобы заполучить ее сердце.

- Вы не держите на меня зла? – Вдруг нервно выпалил он, наблюдая за судебным процессом в телевизионных вещаниях.

- За что?

- За то, что я каратель!

- Вы, каратель, – она звонко посмеялась. – Право же, Вы каратель. Чудак!

- Да, ей – Богу, я висельник, каратель. Не верите мне?

- А нет, что – то действительно в Вас есть карательного!

- Преступного, зло устрашающего. Я висельник, поэтапно делаю преступления, поэтапно слышите?.. Теперь то Вы в праве меня осудить!

- Да, надо бежать, срочно!

- Вот видите, выход там. Берегите себя, миссис Галлати.

- Но как я могу убежать, когда люблю Вас. Я это сказала вслух? Дорогая, рот прикрой!

- Вы снова за свое.

- В сторону шутки, мистер Барринктон, я не держу на Вас зла!

- Побойтесь Бога, миссис Галлати, это немыслимо! Как это не держать на меня зла? Как можно не держать на меня зла? После стольких.… Либо я дурак, либо дурак тот, кто назвал меня дураком.

- Ну, вот так, мистер Барринктон. Я питаю к Вам интерес. Знаете, на зло, только злом отвечают.

- Ну, знаете ли…

- Я не вижу причины держать на Вас зла. Вы мне симпатичны, Вы мне интересны.… Нет надобности в том, чтобы злиться на хорошего человека.

- Как Вы сказали, хорошего человека? Ха, ха, ха, – громко посмеялся он, - я этого не потерплю, я судебный пристав, как можно полюбить судебного пристава, не принимаю этого.

- А что, приставы не люди. Их опасно любить?

- Их невозможно любить!

- Отчего же?

- От того, что я преступник, висельник, каратель. Я… я… жестокий человек, скольких я отправил на тот свет, сидеть у Бога под надзором, а Вы считаете меня ангелоподобным? Где Ваша праведность, где Ваша злость?

- Дорогой мистер Барринктон, зачем же Вы так на себя наговариваете. В моих глазах Вы теряете интерес.… Я надеюсь, в Вас это играет злость по отношению к недавно совершенным событиям, преступлениям, и судебному решению, который Вас крайне возмутил.

- Возмутил еще как! В нашем судопроизводстве не так казнят преступников.

- И как их нужно казнить?

- Четвертовать, и тут же карать, как следует!

- На Вас видно плохо влияет судопроизводство.

- Не плохо, они не плохи, но решение их слишком опрометчиво, не обдуманное. Я не понимаю, смягчают приговор, во имя чего? Чтобы плодить еще преступников, и сажать их за решетку. Так тюрьмы будут переполнены, и куда их потом сажать? К деду на коленки? Нет, это неуместно, чем они думают.

- Ну, полно, успокойтесь. Горевать не время, все переменно, измениться в лучшую сторону, терпите друг.

- Миссис Галлати, Вы в это верите?

- Так же, как и Вы…

- Значит, не верите…

- В глубине души, я верю. Как и Вы! А теперь решайтесь на шаг…

- На какой шаг?

- Перейти черту.

- Я не понимаю!

- Совершить свое преступление, коварное, преступное, безбожное. Полюбите меня!

- Четвертовать таких, как Вы, расхитительница! Вы с ума сошли! Я… я… вот таких дел не мастер. Вы от меня требуете невозможного.

- Обманщик, преступник! Я Вам верила! Я бросила все, летела сюда, ласточка недобитая, сюда к Вам, за любовью, а Вы. Судейский пристав! Что сказать! Вы только и можете исполнять волю судьи. Скажите, это судья Вам приказал? Это воля судьи?

Она внезапно рассвирепела, стала напирать на безумно робевшего в этот час, бедного и беззащитного человека, в суде занимавшего не плохое место за письменным столом. И сжала свой маленький кулак, направив его в лицо негодяя. Отчего мистер Барринктон отшатнулся назад, ноги его сжались, а тело ослабло. Он испустил страшный, испуганный вопль, и, стиснув зубы, прижался всем своим грузным телом к подоконнику, дрожа от страха, он молил о пощаде. В этот час он молил только о пощаде.

- Мисс, остыньте мисс, право же, пугаете, преступница!

- По воли судьи не любить меня? Не справедливо!

Она еще злюще возгорелась ненавистью.

- Ах Вы, преданный наставник, собачонка на цепи. Уже подписан акт о моем несчастье? О моем преступлении подписан акт, я тебя спрашиваю?

- Нет, нет, какой акт, Вы из ума вышли. Сумасшедшая!

- Дай мне акт, я расторгну его. Не любить меня, это унизительно, это не честно, после стольких попыток, я бросила все, я разлюбила, я прогнала, я убила свою первую любовь, для кого? Для собачонки! Я не боюсь наказания! Акт мне в руки, акт мне в руки.

- Да Вы, да Вы…

Простучал громкими ударами судейский молот. Комната, мисс Галлати обернулась судебным залом. В зале наступила гробовая тишина. И судья обратился к изумленному мужчине, иступлено разглядывая толпу, он побледнел.

- Ваше решение, мистер Барринктон, сажать ее в тюрьму или отпустить?

- Какое мое решение, я судебный пристав, я не судья…

И вмиг он обернулся судьей, чьи порядки и законы, он никогда не соблюдал.

- Сажать. – Вырвалось из его окаменелых губ. – Сажать, сажать немедленно!

На паперти стоявшая девушка, пала без чувств.

Конец.

Сноска

*Нубийский календарь – это магический календарь, он нереален, его нет в природе. По этому календарю проходит слушание, и по этому календарю живет главный герой. Все ситуации, происходящие с ним, они проходят в нереальном времени, в другом измерение. Календарь вызывает в нем галлюцинации, и календарь, это метафора, о том, как мистер Уоллес Барринктон попадая в другое измерение, живет по его принципам и действует строго по его распорядку.