Это перевод истории с Reddit

Моей девушке двадцать один, мне двадцать три. Мы встречаемся всего несколько месяцев; нас сблизили любовь к природе, оружию и большим пикапам.

Когда я впервые её встретил, о ней особо нечего было сказать, кроме того, какая она милая. Плюс к этому она уверенно обращалась с оружием и вела грузовик одной рукой по неровным, грунтовым тропам. Если честно, она идеальна.

Но как только первый ажиотаж новых отношений улёгся, я начал замечать странности. Она почти не говорила о родителях или вообще о какой-либо семье, я так и не узнал, откуда она, точнее — из какого именно места.

Всё, что я слышал, — её обычное: «Я прилетаю со Среднего Запада». Она говорила это со смешком, будто только что отпустила отличную шутку, и смотрела на меня с таким лукавым блеском в глазах, что было ясно: говорить об этом дальше она не хочет. Я и не давил — как всегда.

Меня тревожило не только её происхождение. Похоже, она не спит. Ну, то есть она спит… по крайней мере, я так думаю. Потому что иногда я просыпаюсь среди ночи и вижу её рядом в кровати — то читающую книгу, то просто сидящую в темноте.

И утром она выглядит прекрасно: ни мешков под глазами, ни усталости. На лице — сплошная энергия, готовая смести всё на своём пути. Честно, я не понимаю, как у неё это получается.

Ах да, ещё эта история с собаками и кошками.

По какой-то причине она люто ненавидит домашних животных; когда я предложил завести щенка для нашей общей квартиры, она моментально пресекла идею. Похоже, ненависть оказалась взаимной: всякая собака и кошка, что нам встречалась, на неё рычала, шипела, скалилась или лаяла.

Есть ещё одна вещь, которую я заметил, когда мы однажды поехали в поход. Тогда я не придал этому значения, но теперь, чем больше думаю, тем больше всё сходится.

Мы припарковали пикап на стоянке, расписались и ушли в лес. Лес был живой: птицы пели, сверчки и прочие насекомые выводили свой обычный лесной гимн.

Но когда мы добрались до эпицентра этих звуков — как раз там решили разбить лагерь — шум внезапно стих. Ничего. Ни птиц, ни насекомых. Только жуткая тишина и зловещий ветерок, прошедший сквозь деревья.

— Вдруг как-то резко стало тихо, да? — сказал я.

То, что она ответила, выбило меня из колеи.

— Со мной всегда так. Привыкнешь со временем.

Лицо у неё при этом было каменным: ни улыбки, ни даже её обычной язвительной усмешки. Она говорила совершенно серьёзно.

Сначала я об этом особо не думал. Но в последнее время я часто сижу в интернете и насмотрелся видео про скинвокеров, вендиго и прочую паранормальщину. Лес, который вдруг замолкает сам по себе, — по одному видео, что я смотрел, — плохой знак. И я задумался… было ли что-то в той местности рядом с нами? Или сам лес так реагировал на неё?

Я до сих пор на взводе, глядя на неё с той самой улыбкой, которая в последнее время стала казаться мне пугающей.

Если узнаю больше, напишу, как только смогу.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Когда на свет появился наш маленький мальчик, последнее, о чём мы с мужем думали, — что через шесть с лишним месяцев он будет мёртв.

У нашего крохи были проблемы с дыханием с самого рождения, его сразу поместили в кувез на сорок восемь часов. На это было тяжело смотреть. Ужас, который испытываешь как новый родитель, ни с чем не сравнить в эти минуты, когда ты смотришь в лицо возможной смерти своего ребёнка. Этот маленький инопланетянин так долго рос внутри тебя, ты — его единственный источник жизни, а теперь ты смотришь на него и задаёшься вопросом, не было ли всё напрасно.

В конце концов мы привезли его домой из больницы — розовый, готовый устроить нам ад ближайшие восемнадцать лет. А то и дольше. Я так хотела, чтобы дольше.

Примерно через полгода был один вечер, когда я чувствовала себя… не так. Будто воздух в доме был неправильным, материнская интуиция, наверное. Жаль, что я не прислушалась к себе. Но я была так устала. В ту ночь я уснула и не проснулась ни от чего и ни от кого. Другие родители поймут, насколько ужасна и реальна депривация сна. Не зря её используют как действенный метод пытки. Ты готов на всё, выложишь все секреты мира — только бы немного поспать.

Мы как раз за неделю до того вечера переселили сына в другую комнату в основном потому, что мой муж храпит как слон. Это было настолько невыносимо, что собака начала спать в гостиной.

Это была первая ночь за недели, когда я проспала без единого пробуждения. Проснувшись утром, я перевернулась и почувствовала, как голова яснее, будто я отдохнула. Но тело было натянуто, как струна. Снова накатила та странная тревога, и я посмотрела на телефон: давно прошло время, когда обычно просыпался мой сын.

Я посмотрела на видеоняню — и у меня провалился живот, будто в бездонную яму. Как на американских горках, в тот миг перед ударом о землю.

Он лежал лицом вниз и не двигался. Сердце заколотилось так, словно работало на чистом реактивном топливе.

Дальше я толком не помню, только обрывки. Трещины во времени.

Помню, как смотрела на дверь его комнаты и зависла над ручкой. Помню, как стояла босиком на его коврике, на котором не раз засыпала ночами. Потом вдруг обнаружила себя сидящей в качалке в углу, молоко струилось по мне, пока я прижимала его синие губы к своей тёплой коже.

Я раскачивалась и шептала: «Просыпайся, малыш, ну же, бубба, просыпайся, пожалуйста». Но он так и не проснулся.

Наверное, тогда я закричала, потому что вбежал муж. Теперь, оглядываясь назад, мне жаль, что ему пришлось увидеть всё это, и одновременно я злюсь на него.

Последнее, что помню, — как парамедики пытались мягко вытащить его из моих рук. Я боролась, ногтями вцепилась в его спальный мешок и зарычала, как бешеное животное.

Следующие недели тоже прошли как в тумане. Мы узнали причину — СВДС, синдром внезапной детской смерти. Он перевернулся среди ночи, а я была слишком измотана, чтобы заметить, как он задыхается в простыне.

Я не знала, что бывают гробы для детей; это был шок. Хотя, наверное, знала, просто никогда не думала об этом. Он был такой маленький, такой хрупкий. Его опустили в яму — и на этом закончилась моя прежняя жизнь. Не было ни искупления, ни примирения, ни выхода из этой ямы. И больше ни к чему.

Мы с мужем изначально были не так уж крепки, и ссоры после этого стали такими жёсткими, что он настойчиво потребовал, чтобы я ходила в группу поддержки для матерей, переживших подобное. После долгих уговоров он уже потребовал это под угрозой развода. Я согласилась. Я знала, что мне нужна помощь. Я не была из тех, кто всё отрицает. Я знала, что произошло, и знала, что это моя вина.

В группе были в основном матери, потерявшие детей от рака. У одной женщины сын погиб в автокатастрофе — тело так изуродовало, что ей даже не позволили его увидеть. Моя история казалась самой «мирной», от чего мне становилось плохо: у кого-то оказалось ещё хуже, хотя у меня внутри всё гнило.

Я почти ничего не говорила, просто слушала. Но из уважения представилась и коротко рассказала, что помню: почему он оказался в той комнате, синие губы, перепачканные молоком, — парамедики. Остальные смотрели на меня так, будто у меня недостаточно сырого, недостаточно ужасного. Я и сама это чувствовала. Кроме одной пожилой женщины — она смотрела на меня по-настоящему с разбитым сердцем. Это было приятно.

Когда всё закончилось и люди стали расходиться, я подошла к столу с бутербродами и дешёвым кофе. Долго на всё это смотрела. Наверное, они зря положили сэндвичи с клубничным джемом, сочащимся из хлеба, как мини-место преступления.

Кто-то положил руку мне на плечо, и я вздрогнула, резко обернувшись.

Так я встретила её — Марлу.

Ей было, наверное, под пятьдесят. По одному виду было понятно, что ей досталось от жизни. В её глазах видны были пережитые вещи. Настоящая мучительная боль.

Она улыбнулась мне так, словно знала, что я переживаю, — и я сразу расплакалась. Это было странно. Я не понимала, почему, а она обняла меня крепко, как старую подругу, которую не видела много лет. Мы стояли так слишком долго, но мне не хотелось отпускать. В ней было что-то, будто изнутри исходила энергия, от которой казалось, что всё будет хорошо.

После мы пошли прогуляться — по улице и в парк.

Мы сидели на скамейке и смотрели, как дети играют на площадке.

Посидев в тишине, она сказала: «Я знаю, что случилось, знаешь ли».

Я посмотрела на неё, немного растерянная.

«Простите?»

«Я знаю, что ты винишь себя, но это не твоя вина. Я это знаю, и, думаю, ты тоже».

Я откинулась, уставилась перед собой, губа дрожала, и дала ей продолжить.

«Я знаю, что во всём виноват твой муж. Знаю, прозвучит жёстко, но я просто честна».

Я встала и пошла прочь, утирая слезу, но она сказала что-то, от чего я застыла.

«Есть способ вернуть твоего мальчика, знаешь ли».

Я медленно повернулась, готовая наброситься на эту женщину.

Она поднялась и вскинула руки, как бы сдаваясь. Думаю, она увидела огонь в моих глазах.

Она быстро добавила: «Пожалуйста, поверь мне, способы есть. Мы уже делали это. Делали — и успешно. Пожалуйста, позволь мне помочь».

Я закрыла лицо руками и разрыдалась.

«Зачем вы это делаете со мной? Вы больная!» — закричала я ей.

Она подскочила и крепко обняла меня. Я была в шоке, в замешательстве — всё сразу.

Я сжала её в ответ, почти грубо. «Зачем вы это делаете со мной? Кто вы такая?»

Она держала меня очень крепко, как стена, медленно раздавливающая. Но это почему-то успокаивало.

Она прошептала мне в ухо: «Я знаю, ты меня не знаешь, но это сработает только если ты мне доверишься. Ты доверяешь? Тебе нужно быть за это на сто процентов».

Я медленно отстранилась и оглядела её с ног до головы. Одетая со вкусом, будто только что из загородного клуба, а не какая-нибудь ведьма, помешивающая зелье в котле. И странное дело — я ей доверилась; мне действительно показалось, что она говорит правду — по крайней мере ту правду, которая есть у неё.

Мы прошли ещё немного, и она объяснила мне процесс. Ей нужно было что-то, принадлежавшее моему мальчику: любимая мягкая игрушка, предмет одежды — что угодно, на чём ещё осталась частичка «его». Она заберёт это на несколько дней, а на следующей встрече женской группы вернёт мне, и я должна буду отнести это в подвал и запереть дверь до её следующей команды.

Я сделала всё, как она сказала.

Когда она вернула плюшевую овечку, с которой он спал, я отнесла её в подвал. Мужу я ничего не сказала — что бы я ему сказала? Я никому об этом не говорила. И сама не задавала вопросов.

В моей голове это было безвредно. Если каким-то чудом это сработает — я верну своего малыша. А если эта женщина оказалась сумасшедшей, чем она почти наверняка и была, — я ведь ничего не теряю, правда?

Прошло несколько ночей — ничего. Я решила, что меня провели. Чувствовала себя идиоткой.

Пока не услышала звук из подвала.

В ту ночь я спала и проснулась от холода в воздухе. Будто муж, который теперь окончательно перебрался в гостевую, врубил кондиционер просто чтобы меня добить. Я поднялась, чтобы выключить, и услышала странный звук. Он шёл из подвала. Это было похоже на плач новорождённого, уткнувшегося в подушку: приглушённый и слабый.

Посветив телефоном, я медленно прошла мимо панели кондиционера — он был выключен — и направилась к двери подвала. Я дрожала и изо всех сил пыталась выровнять дыхание. Половицы скрипнули подо мной, и плач стих. Я осторожно приложила ухо к холодной двери и уже потянулась за ручкой, когда муж схватил меня за плечо.

«Чёрт!» — вырвалось у меня, я подпрыгнула и схватилась за грудь.

Он посмотрел на меня как на сбежавшую сумасшедшую. Впервые я увидела в его глазах настоящий страх.

Он обхватил себя руками, пытаясь согреться. «Какого чёрта ты включила кондиционер?»

«Я не включала, я думала, это ты — чтобы меня позлить», — пошутила я. Но ему было не смешно.

Он покачал головой и ушёл, фыркая: «Тебе правда нужна помощь, женщина, честно, я уже не знаю, что делать».

Я было пошла за ним, чтобы оправдаться и поспорить, как всегда, но будто ноги приросли к полу. Я отпустила его.

Вместо этого я позвонила Марле и шёпотом рассказала, что происходит, надеясь, что она прояснит ситуацию.

Я почти слышала её улыбку в трубке. Чистая радость в каждом слове. «О, это же замечательные новости, дорогая. Теперь корми его».

Слова застряли, выходили обрывками: «Я… Его?»

«Прости, оговорилась: корми его — твоего мальчика. О, это просто чудесно».

«Постойте, что вы имеете в виду? Что там внизу?» — спросила я, глядя на дверь.

«Просто следуй правилам: ни при каких обстоятельствах не открывай дверь, пока я не скажу. Понимаешь? Запри её и спрячь ключ, чтобы твой муж не сунулся. Это очень важно».

Я и правда забыла про этот ключевой пункт.

«Да, конечно», — солгала я.

«Хорошо. Теперь слушай этот звук: у тебя скоро снова пойдёт молоко, это природа. Не сопротивляйся, сцеживай и клади в пакет с застёжкой, просовывай под дверь четыре-пять раз в день, пусть он сам подсказывает тебе своим плачем. Сообщай мне, когда будут ещё… явления».

«Что вы имеете в виду? Что произойдёт? Как он возьмёт молоко из пакета?»

Вопросов было слишком много.

«Он знает, что делать, не переживай. А насчёт явлений… Ты поймёшь, когда это случится. Я так рада за тебя, дорогая. Поспи. Впереди изнурительное, но прекрасное путешествие».

Связь оборвалась.

Она была права: на следующее утро я проснулась от резкой боли в груди, будто кто-то медленно вонзал нож. Я посмотрела вниз — футболка была мокрой от молока. Грудь стала каменной. Ночью моё тело ответило на слабый плач. Касаться было мучительно больно; всё случилось куда быстрее, чем в прошлый раз.

Муж всю следующую неделю ничего не спрашивал. Я сцеживалась в ванной, на замке, с включённым душем, кусая губы от боли.

Не знаю, что он думал, но стал задерживаться на работе ещё дольше — нам нужны были деньги. А потом стал ночевать у родителей несколько раз в неделю. Сказал, что так ближе к офису, что правда, но я видела, что происходит. Мне было всё равно. Так мне только было удобнее сцеживаться.

Я прекрасно понимала, как безумно всё это звучит, но плач… Он был… Он звучал точно как его идеальный маленький плач. Это был его плач. Даже моё тело это знало.

Примерно через месяц муж собрал вещи и ушёл.

Я не винила его. К тому моменту я уже тронулась. Я переделала детскую и снова привела её в вид, будто вот-вот въедет новорождённый. Купила новую одежду и заменила некоторые игрушки, которые мы отдали.

Я сдалась и рассказала ему, что делаю. Скрывать было уже невозможно. Он паковал сумку так быстро, что, кажется, не взял ничего нужного. Полностью перебрался к родителям, пока «разберётся, как быть». Как он на меня посмотрел — это было ужасно. Будто я отвратительна. В его глазах читалось, что он меня больше не знает.

Я делала это и для него тоже: он тоже получит нашего малыша обратно. Почему он не поддержал меня? Это же ради нас, чтобы снова стать целыми.

Он говорил, что не слышит плача, но он просто не прислушивался. Он был, плач был — он его игнорировал, потому что решил двигаться дальше.

В какой-то момент я и сама стала сомневаться. Подумала, что схожу с ума, но однажды мои сомнения рассыпались, и с тех пор я знала, что здорова. Я пришла положить под дверь свежее молоко — и нашла маленький зубик. Молочный зуб. Его — такой маленький и милый. Я положила его в отдельную коробочку. Я так разволновалась, что не могла уснуть и всю ночь просидела у двери, просто слушая, иногда напевая колыбельные. Тянущиеся звуки, сладкие всхлипы и агуканье. Как же хотелось открыть дверь, спуститься вниз, обнять его, чтобы всё стало хорошо.

Последний звонок Марле я сделала как раз перед тем, как пропал ребёнок у соседей.

Она сказала, что время почти пришло, мой малыш почти готов вернуться к нам, в этот сумасшедший мир. Осталось только одно — жизнь за жизнь.

Ему нужно тело, чтобы вернуться, здоровая оболочка, которую он сможет занять. Меня замутило, хотелось бросить трубку, хотелось убить её за то, что она всё это провела со мной, не сказав о последнем, чудовищном шаге сразу.

Хотелось. Но я не смогла. Не сделала этого.

Я спросила подробностей — вдруг есть обходной путь.

Мысли потемнели: «А сколько держится тело, если оно забальзамировано? Можно выкопать его?»

Она сказала, что сработает только с живым ребёнком. «Ты же не хочешь, чтобы твой малыш выглядел так, будто месяцами лежал в гробу, с жуками, проедающими дырки в коже, правда?» — сказала она.

Меня чуть не вывернуло от этой картинки. В этом был смысл, но я знала, что значит потерять ребёнка, — неужели я могу сделать это другой семье, другой матери. Я отказалась, и тогда она сказала нечто, от чего меня пронзил ледяной ужас.

«Когда процесс начат, его уже не остановить. Ты должна довести всё до конца, иначе то, что ты создашь, станет твоим пожизненным сожалением».

Я повесила трубку.

Побрела в спальню, не зная, что делать дальше с этим экспериментом. И тут снаружи двери подвала послышались царапанья. Значит, у него отросли ноготки — странно. В таком возрасте так не бывает, уж точно не такие ногти, чтобы царапать дверь, как бешеная кошка.

Я заперлась в комнате, но всё равно всю ночь слышала слабое поскребывание. Потом начался плач. И молоко — снова. Она была права, это не остановить.

А сегодня, возвращаясь из магазина, где я купила ещё кое-какие припасы — подгузники и прочее, — я увидела полицию, утешающую наших соседей.

У меня провалился желудок. Лицо соседки тут же вернуло меня в то утро, когда я нашла своего мальчика лицом вниз. Меня чуть не стошнило на крыльце; я вбежала в дом, моля Бога, чтобы они меня не заметили.

Я медленно подошла к двери подвала и опустилась к ней спиной. Я слышала тихое дыхание, и затем плач начался как по расписанию. Я начала сцеживаться — механически, онемев, молоко шипело, набегая в бутылочку. Я сидела без выражения на лице — тут я и сижу сейчас, всё ещё сцеживаюсь, всё ещё жду, всё ещё пишу свою историю, всё ещё держусь за надежду снова обнять моего мальчика.

Из кухни потянуло запахом жарящегося мяса, и в дверном проёме появилась Марла. «Не беспокойся о них, — сказала она, — я помогу им вернуть их мальчика… со временем. А пока просто корми его, ты всё делаешь прекрасно».

Что-то бухнулось в дверь у меня за спиной. Не стук — скорее маленький черепок, испытывающий прочность дерева. Маленькие пальчики просунулись в щель у пола. Они были холодные, скользкие, ногти — чёрные от грязи.

«Скоро, — пробормотала Марла, помешивая кастрюлю. — Твой прекрасный мальчик будет свободен. Этот растёт быстрее предыдущего».

Марла напевала колыбельную, и он начал напевать ей в ответ из-за двери. Я такой раньше не слышала. Будто она была только для нас.

Я улыбнулась, прислонилась лбом к двери, взяла его пальчики и прошептала: «Скоро увидимся, мой прекрасный мальчик».

Пальцы сжались сильнее и не отпустили.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Есть причина, по которой мы боимся темноты.

Это знакомое, неприятное чувство, когда едешь один ночью — даже если вокруг на дороге никого не видно. Это инстинкт. Предупреждение, вшитое в сами кости. Потому что там, снаружи, есть кое-что. Существа, которым нет объяснения. Они не появляются на камерах. Им плевать на твой перцовый баллончик. Но они следуют правилам. Древним. Может, ритуалам. Я не знаю, откуда они взялись и кто их установил, но одно я усвоил: если соблюдаешь правила — они тебя не трогают.

Я просто не думал, что когда-нибудь столкнусь с этим, сидя за рулём чёртового такси.

Люди думают, что быть водителем сервиса по приложению — просто. И по большей части они правы. Ведёшь машину. Разговариваешь, если хотят поговорить. Высаживаешь. Получаешь деньги. Никакого начальника, который дышит в затылок, никакой офисной политики, никаких дедлайнов. Только дорога, твоя машина и плейлист длиной ровно настолько, чтобы не скучать между поездками.

Именно поэтому я этим и занялся. После того как ушёл с прежней работы, мне не хотелось больше иметь дело с людьми. Не по-настоящему. Я двадцать лет был механиком, держал собственную мастерскую, пока колени не сдали и дело не посыпалось. Приложения для такси появились как раз вовремя. Не нужно улыбаться, если не хочешь. Не нужно никому чинить проблемы. Просто довези туда, куда им надо.

Днём — легко. Студенты едут на пары, медсёстры берут двойные смены, кто-то без машины — в магазин. Честная, тихая работа. Иногда мне даже нравилась болтовня. Любил слушать про их жизни. Казалось, что делаю что-то хорошее, пусть это всего лишь пять звёзд и тихое «спасибо».

Но ночью… всё меняется.

Воздух становится тяжёлым. Люди — странными.

Я помню, когда впервые услышал о правилах дороги после заката.

Не рекомендациях. Не советах. Правилах.

Они появляются в приложении в ту же секунду, как солнце начинает садиться.

И если нарушишь одно — ну… скажем так, лучше не узнавать, что будет.

Понимаю, звучит запутанно, если слышишь это впервые. Объясню.

Каждая ночная смена начинается одинаково.

Сразу после заката приложение пищит и издаёт странный звук. Не стандартный чирик уведомления. Что-то глухое и тянущееся, как сирена перед бурей — только в куда меньшем масштабе, конечно. Экран чернеет, и затем появляется сообщение квадратным шрифтом:

ПРОТОКОЛ НОЧНОЙ СМЕНЫ — ДЕЙСТВУЕТ С ЗАКАТА ДО РАССВЕТА.

1. Не смотри на пассажиров напрямую. Если нужно — смотри в заднее зеркало.

2. Не принимай оплату, превышающую стоимость поездки. Никогда не бери подарков.

3. Обрабатывай только одну поездку за раз. Никогда не сажай в машину нескольких пассажиров.

4. Убедись, что последнего пассажира высадил до рассвета.

Я перечитываю их каждый раз, хоть уже и выучил наизусть. Не знаю, обновляет ли приложение эти правила или что-то потемнее следит за тем, чтобы я их прочитал. В любом случае, я никогда не пропускаю этот экран. По крайней мере, больше не пропускаю. Я однажды совершил ошибку — проигнорировал правила. И этого раза оказалось более чем достаточно.

Я никогда не был суеверным. Когда только начал работать по ночам, смеялся. Такие правила казались шуткой — какой-то дерзкой маркетинговой кампанией. Тем, что запускают на Хэллоуин, чтобы казаться модными и праздничными.

Но дело в том… эти правила настоящие. А последствия — ещё реальнее.

Усвоил это на собственном опыте.

Началось с пустяка — мужчина, который во что бы то ни стало хотел заплатить вдвое. Сказал, что ценит сервис. Сказал, что я выгляжу усталым и он хочет меня «благословить». Достал хрустящую сотню и мягко положил её на центральную консоль.

Я отказался.

Он настаивал.

Я отказался снова.

Он улыбнулся и сунул купюру в подстаканник. «Всё равно твоя, брат».

Я её не тронул. Просто оставил до тех пор, пока он не ушёл. Ну а что такого? С виду — самый обычный мужик. Средних лет, с гладко зачёсанными назад волосами с проседью. Очки для чтения. Футболка и жилет. Весь из себя расслабленный, по-сёрферски.

Потом я поднял глаза в зеркало.

Он всё ещё был там.

Я слышал, как он ушёл — как хлопнула за ним дверь, видел, как он растворился во тьме.

Но в зеркале он был.

Улыбался.

Глаза были полностью чёрные.

Губы шевелились, но слова не совпадали с движением. Как сломанная кукла, пытающаяся прошептать молитву.

Я не верил своим глазам. Нащупал рукой назад, сердце колотилось. Сиденье пустое. Его нигде не было.

Кроме зеркала. Он оставался там всю дорогу.

Просто улыбался. Болтал беззвучно.

Я припарковал машину в самом дальнем углу парковки у дома, запер двери и поднялся к себе. Та стодолларовая купюра лежала всё там же — нетронутая, но будто излучала тихое невидимое давление. Я чувствовал её присутствие где бы ни был. Что-то будто подталкивало вернуться за ней. Потратить, может? Я не знал, но понимал, что нужно, чтобы это исчезло.

Я связался с поддержкой в приложении. Никакой горячей линии, никакого имени человека. Только форма с одним вопросом:

Опишите ваш инцидент.

Я изложил всё. Пассажир, чаевые, зеркало. Ждал. Чувствовал себя идиотом.

Через двадцать четыре часа пришёл ответ.

Нарушение протокола признано.

Прежде чем вы сможете вернуться на смену, выполните корректирующие действия:

— Сожгите иностранную валюту.

— Избегайте морепродуктов в течение двух полных дней.

Спасибо, что связались со Службой технической поддержки!

Всё.

Ни извинений. Ни объяснений. Только инструкции.

Я взял стодолларовую купюру, будто заряженный пистолет, и удивился её тяжести. Вышел в переулок за домом и сжёг её в жестяной банке из-под супа. Пламя на миг вспыхнуло зелёным, потом исчезло. Пахло не горящими деньгами — солью и старой рыбой.

Суши я пропустил на той неделе. К счастью, я и так не любитель рыбы. На третью ночь приложение снова пустило меня в смену. И как ни в чём не бывало — поехали поездки.

Дальше шло довольно гладко. Не каждая смена — кошмар. Некоторые просто… странные.

Например, женщина в ярко-жёлтом, которая села, не сказав ни слова, и только прошептала пункт назначения: «Болото». Или мужчина, который не моргал, смотрел прямо перед собой и визжал каждый раз, когда мы проезжали мимо пожарного гидранта.

Самая странная поездка была прошлым ноябрём.

Около 3:12 ночи — мёртвый отрезок времени, когда мир кажется пустым. Я стоял на окраине города, двигатель на холостых, смотрел, как мотылёк раз за разом бьётся о лобовое. Пришёл пинг. Не адрес — координаты. Я почти отклонил — там никто не живёт. Одни поля и старые сараи. Но я отставал с арендой. И к этому моменту умел хорошо следовать правилам.

Фото в профиле — пусто. Имя — просто «M».

Ладно. Принял.

Когда подъехал к точке, фары высветили что-то, стоящее посреди дороги.

Мужчина.

Нет. Фигура. Неподвижная. В старомодной одежде. Чёрная шляпа, длинное пальто, руки сложены перед собой, будто на похоронах. Я остановился.

Он не шевельнулся.

Я глянул в приложение. Метка стояла прямо на нём.

Рискуя, опустил окно на пару сантиметров.

— Эй, эм… вы М?

Фигура кивнула один раз.

Я отпер двери и открыл на телефоне вкладку с правилами.

Те же правила, что всегда. Без изменений.

На всякий случай перечитал первое: не смотри на пассажиров напрямую. Если нужно — смотри в заднее зеркало.

Понял.

Он открыл заднюю дверь и скользнул внутрь. Молча. Просто сел, и сиденье под ним скрипнуло.

Я отъехал от обочины и вернулся на трассу. Тишина давила.

Я украдкой посмотрел в заднее зеркало.

Сначала я не увидел ничего.

Потом зеркало запотело. Будто кто-то дыхнул на него изнутри.

Я стёр конденсат большим пальцем — и едва не подпрыгнул от того, что открылось.

Фигура на заднем сиденье на меня не смотрела.

Она что-то держала.

Большую открытку, прижатую к лицу, как маску. Длинные пальцы обхватывали края — пальцы с такими длинными и жёлтыми, что казались гнилыми, ногтями. Один вид их холодной волной прошёл по спине.

Я чуть подался вперёд — настолько, чтобы разобрать надпись.

Два слова, накорябанные чем-то вроде красных чернил.

Или кровью.

Не уверен.

«Просто едь», — там было написано.

Вопросы я задавать не стал.

Я поехал.

Сорок минут мы катили мимо безмолвных полей, мёртвых заправок и отрезков дороги, которых, клянусь, я не видел ни на одной карте. Ни обновления пункта назначения. Ни таймера. Только я, дорога и то, что сидело сзади.

Тишина была гуще обычного. Слышно было только низкое урчание двигателя да изредка — скрип кузова, будто самой машине не по себе.

Я продолжал смотреть в зеркало, но оно снова и снова запотевало. Каждый раз я стирал запотевшее стекло ребром ладони — и всякий раз открывалось одно и то же:

Он был ближе.

Сначала сидел прямо, жёсткий, почти как манекен.

Потом чуть наклонился вперёд.

Потом его колени почти упёрлись в спинку моего сиденья.

Шляпа — старая, запятнанная, с полями, опущенными так низко, что закрывали почти всё лицо. В одном месте — надрыв, бахрома, словно её тянули по гравию. Глаз я не видел, но чувствовал их. Как жар на затылке.

По лбу выступил холодный пот. Я не знал, что делать. Ни имени. Ни таймера. Ни адреса.

Такого ещё не было.

Я сжал руль крепче и продолжал ехать, сердце стучало громче шин по асфальту.

Что делать, если он не выйдет?

Если просто будет сидеть до рассвета?

Случится что-то плохое. Я не знал, что именно, — но я знал правила. Это была не просто очередная жуткая поездка.

Ровно в 4:00 он дважды постучал в стекло.

Я остановился.

Не успел сказать ни слова — дверь заскрипела и хлопнула. Я глянул в зеркало.

Туман исчез.

Сиденье пустое.

Кроме одного.

Остался маленький конверт с витой восковой печатью. Внутри — пачка потрёпанных купюр, перевязанных изящным красным бантиком.

Ни цента сверх тарифа. Слава богу.

Я отложил конверт и ещё немного посидел, просто дыша. В машине наконец стало тихо. Неподвижно.

Та ночь кажется, будто была сто лет назад. Теперь я опытнее.

Пассажиры без пунктов назначения? В последнее время — обычное дело. До меня не сразу дошло: они преследуют не место. Они преследуют чувство. Реакцию. Они ненасытны.

Но я многому научился. Я знаю, что нельзя поддаваться их желаниям. Держишь холодную маску достаточно долго — и в конце концов они уходят.

Теперь я спокойнее. Как надзиратель, сопровождающий буянов. Я даже купил пистолет. Лежит в бардачке, в основном без дела. Но если кто-то сзади наглеет — начинает слишком близко подбираться — короткой демонстрации ствола обычно хватает.

Рычат. Ругаются. Хлопают дверью напоследок.

Тариф — оставлен на сиденье. Ни цента переплаты.

Я не стараюсь быть деликатным. Всё равно чаевых они дать не могут.

Но сегодня я нервничаю больше обычного. И дело не в работе. Нет, сверхъестественные пассажиры — это прогулка в парке по сравнению с тем, что меня ждёт завтра.

У моего сына свадьба.

Я не был частью его жизни — по-настоящему. Это моя вина. Я держался на расстоянии после развода, внушал себе, что так ему будет лучше, без моего нависающего присутствия. Никаких неловких визитов. Никаких неуклюжих разговоров отца и сына. Просто пространство.

Но когда пришло приглашение, я заплакал.

Просто сидел на диване, сжимал конверт и плакал так, как давно не плакал.

Я ни за что это не пропущу. Я и так слишком многое пропустил.

Сейчас мне следовало бы отдыхать. Готовиться к большому дню. Но мне нужно было успокоить нервы. Почему-то именно эта работа меня успокаивает.

Полночь. Приложение звякает — первый заказ ночи. Я глубоко вздыхаю и провожу по экрану «принять». Надо собраться. Просто пережить смену, потом — прямо в отель, переодеться в костюм и на церемонию.

Парень, который садится, выглядит обычно. Рубашка с воротником, тёмные джинсы, аккуратный. Сначала молча устраивается на заднем. Я трогаюсь.

Через пару кварталов он заговорил:

— Важная ночь?

Я киваю:

— Ага. Завтра у сына свадьба.

— О, отлично. Как его зовут?

Я замялся.

— Джеймс.

Он повторил медленно:

— Джеймс. Сильное имя. Во сколько свадьба?

— В два, — говорю, глядя на дорогу.

Он ухмыляется:

— Здорово. Должно быть, вы гордитесь.

Я криво улыбаюсь, но не отвечаю. Нервирует не то, что он спрашивает — люди болтают. Нервирует, как он подаётся вперёд, будто ответы ему уже известны. Будто он что-то проверяет.

Мы подъезжаем к месту высадки. Он благодарит, выходит — и просто… стоит на тротуаре, глядя в заднее стекло. Я смотрю прямо перед собой и делаю вид, что не замечаю.

Через пару секунд он исчезает в темноте.

Я сижу в тишине, руки на руле. Странно. Даже для меня — странно.

И тут меня осеняет.

Правила. Я забыл проверить правила сегодня.

Открыл приложение и смахнул к разделу «Правила».

Чёрт.

Появилось новое правило.

«Не рассказывай пассажирам о своей личной жизни».

Я уставился на экран, будто мог читать неправильно. Будто оно всегда там было, а я просто не замечал. Но я-то знаю. Вчера этого не было.

Сердце забилось чаще.

Я прижался к обочине, открыл поддержку и отправил сообщение. Коротко:

«Появилось новое правило. Я его нарушил. Насколько это плохо? Что делать?»

Ответа нет.

Тишина. В прошлый раз, когда я нарушил правила, они отвечали через 24 часа. А у меня нет 24 часов.

В конце концов я снова выехал. Решил сделать ещё пару высадок, без лишнего. Может, если больше не накосячу, всё сойдёт на нет.

Следующие пассажиры вроде нормальные. Тихие. Но в воздухе — странная самодовольная нотка. Некоторые посмеиваются себе под нос. Один парень всё норовит перехватить мой взгляд в зеркале, как будто я — чья-то шутка. Другая девушка не перестаёт улыбаться — слишком широкой улыбкой, будто знает обо мне какой-то тёмный секрет.

Это начинает давить. К третьей такой поездке у меня выворачивает живот.

А потом становится хуже.

Следующая посадка — женщина, стоящая одна на углу, в полной свадебной экипировке. Длинное белое платье, фата, букет. Всё новое. Чистое. Не похоже на хэллоуинский костюм — выглядит по-настоящему. Дорого.

Она не говорит, садясь, только негромко напевает.

— Вот идёт невеста…

Снова и снова. Шёпотом. Фальшиво. Будто вспомнила лишь половину мелодии.

Волосы на руках встают дыбом.

Я еду молча. Стараюсь не реагировать. Она поёт до самого места. И прямо перед тем, как открыть дверь, наклоняется вперёд и шепчет:

— Так… во сколько свадьба?

Я молчу.

Она склоняет голову набок, как удивлённая птица. Потом выходит и растворяется во тьме, волоча подол.

Я тяжело дышу. Костяшки белеют на руле.

Следующий. Парень в мятой рубашке, галстук болтается. Залезает уже на повышенных тонах:

— …Он был чёртов механик! И знаете что? Никчёмный! Двадцать лет на заднице просидел и ещё хочет, чтобы я был благодарен!

Я еду. Он не замолкает.

— Невеста хочет, чтобы я его пригласил. Понимаете? На мою собственную свадьбу! Она его не знает. Да я сам его не знаю.

Он начинает бить кулаком по сиденью в такт. Будто накручивает себя.

Я смотрю в зеркало. Большая ошибка.

Глаза расширены. Дикие. По краям — краснота. Что-то блестит у него на коленях. На миг я подумал, что телефон.

Нет.

Без предупреждения он поднимает пистолет, упирает под подбородок и нажимает на спуск.

Оглушительный хлопок.

Лобовое не треснуло, но я слышу, как брызги ударяют о заднее стекло.

Он оседает набок. Дверь открывается сама собой, будто его кто-то подхватил. Я слышу, как тело глухо падает на тротуар, и дверь хлопает.

Я не останавливаюсь.

Не проверяю.

Просто еду дальше.

Как я сказал, я уже матерый водитель. Печально, но это не первый раз, когда один из этих безумцев пускает себе пулю в салоне, пытаясь заставить меня развернуться. У меня проблемы поважнее. Нарушенное правило давило на голову.

А ответа от поддержки всё нет.

Следующий пассажир выглядит… относительно нормально.

Аккуратный. Лет двадцать с небольшим. Рубашка, заправленная в тёмные джинсы. Улыбнулся, садясь на заднее. Вежливо кивнул. Ни слова.

Прошлые несколько поездок были, мягко говоря, тревожными. Но этот — другой. Не лучше. Иначе. Он молчит. И не нужно слов. В этой тишине есть самодовольство. Будто он меня уже знает. Будто мы это уже проделывали.

Мы едем пятнадцать минут, не обменявшись ни словом. Потом я подъезжаю к отелю.

Он не двигается.

Я ставлю на «паркинг» и чуть оборачиваюсь. Всё ещё не глядя прямо. Только через зеркало:

— Адрес поехали. Можно выходить.

Он смотрит. Ноль изменений в лице. Ноль реакции.

И тут я слышу стук в водительское окно.

— Пап?

Я едва не выпрыгиваю из кожи.

Поворачиваюсь — и вот он, Джеймс, мой сын. В рубашке и брюках, стоит у отеля, выглядит растерянным и немного нервным. Тот самый отель, где он с дружками ночует. Как я мог забыть?

Я навожу на лицо улыбку:

— О… эй, сынок. Только кого-то высаживаю. Нервничаешь перед завтра?

Он щурится, будто что-то не так:

— Ага… поговорим?

Желудок скрутило. Нужно выкинуть этого типа из машины.

— Конечно, дай только закончить поездку. Я сейчас зайду, ладно?

Его взгляд соскальзывает мимо меня, на заднее сиденье.

— …Трой? — говорит он.

Я застываю.

Фигура сзади наклоняется вперёд, свободно опираясь локтями на подголовник. Улыбка ширится.

— Эй, чувак, прикинь? Я на твоего батю нарвался и подумал — махнём за пивом перед большим днём. Запрыгивай!

У меня похолодела кровь.

Нет-нет, это не Трой, подумал я.

Но сказать Джеймсу я этого не мог. Не знаю, что случится, если скажу. Это плохо. Очень плохо.

— Нет, — Джеймс качает головой, поражённый. — Трой, ты только что был внутри. С парнями. Как… как ты так быстро оказался здесь?

Фигура и бровью не ведёт. Смеётся, будто это общая шутка друзей.

Джеймс переводит взгляд между нами, явно на нервах.

— Пап… кто это?

Я не дал твари сзади ответить. Так продолжаться не могло. Я вжал рычаг в «драйв» и вылетел с парковки, визг шин, рёв двигателя.

В зеркале Джеймс что-то кричал. Бежал за нами. Я не слышал.

— Ты пропустишь свадьбу, — произнесло это сзади спокойнейшим голосом. — Нехорошо как-то для отца.

— Заткнись, — огрызнулся я. — В голову мне не залезешь.

— Ну зачем так грубо, — пропело оно. — Твой сын постоянно о тебе говорит. Мне. Всем.

Я держал взгляд на дороге, челюсти сжаты так, что звенело в висках.

— Правда, хорошего он не говорит. Ты не хороший отец, Бен.

— Заткнись, — прошипел я. Слёзы защипали глаза.

— Ты пропускал дни рождения. Пропускал вехи. И что ты сейчас делаешь? Пытаешься появиться в последний момент и сделать вид, что это что-то значит?

Я сжал руль ещё сильнее. Хотел ударить по тормозам, распахнуть дверь и выволочь эту штуку за шкуру, какую бы она ни носила.

— О, не кипятись, Бен. У меня есть кое-что, что тебя развеселит, — прошептало оно. — Просто продолжай ехать. До самого рассвета. Мне есть что тебе показать.

Я не ответил.

И не нужно было.

Телефон завибрировал на сиденье рядом — Джеймс. Опять.

Я не взял.

Единственный звук в машине — шорох резины по дороге и дыхание того, кто сидел позади. Ждущее.

Я не знал, что делать. Пассажир дал высадку и отказался выходить. Такого ещё не было. Принудить я его не мог. Не глядя прямо — никак. Если я не выброшу этого типа до рассвета, мне конец.

Бесполезно.

Я резко прижался к обочине, шины подняли пыль. Тварь сзади не шелохнулась. Только улыбнулась, будто этого ждала весь вечер.

Я открыл бардачок и достал Glock 45.

— О, — произнесло оно. — Недолго выдержал. Уже устал от меня, Бен?

Я не отвечаю. Закрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов.

— О, Бен. Не обязательно. Ты пропустишь всё веселье, что я заготовил…

Я даже не оборачиваюсь. Поднимаю пистолет назад, выравниваю дыхание и спускаю курок.

Выстрел в тесном салоне оглушает. Я не смотрю. Просто сижу, уши звенят, сердце бухает. Жду движения. Другого голоса. Но ничего.

Наконец украдкой гляжу в зеркало.

Оно осело на сиденье. Всё ещё улыбается, но теперь тихо. Неподвижно.

Я знал, что это штуку не убьёт. Но стало легче. Мне просто нужно было на минуту заставить её замолчать. Если она не уйдёт — значит, не уйдёт. Надо было смириться.

На свадьбу я не успеваю.

Я снова брошу сына.

На этот раз окончательно. Минимум, что я могу — извиниться. Сказать, что люблю. Хоть бы сделал это раньше. Чёрт, хоть бы времени было побольше.

Я беру телефон. Руки дрожат.

Пытаюсь перезвонить Джеймсу — сразу голосовая почта.

Я говорю, давясь комком в горле:

— Привет. Это папа. Я просто… хотел сказать, что прости. За всё. Я должен был быть рядом. Должен был… должен был быть лучше.

Имитатор на заднем сиденье уже выпрямился. Смахивал кровь с рубашки и приглаживал растрёпанные волосы там, где вышла пуля.

Я всхлипываю в трубку.

— Но я горжусь тобой, Джеймс… правда. Несмотря на все мои ошибки, ты всё сделал правильно. И я очень, очень счастлив, что могу быть на твоей свадьбе.

Мимик кашлянул. Ударил себя кулаком в грудь. Я услышал звонкий металлический лязг — пуля отскочила от одного из его зубов, когда выходила из горла.

Я сдержал всхлип и глубоко вдохнул, прежде чем продолжить:

— Я так люблю тебя, Джеймс. Скоро увидимся, малыш.

Я отключился, слёзы текли по лицу, затуманивая экран.

Я пару минут сидел в тишине. Смотрел, как на горизонте начинает подниматься оранжевое свечение.

Почти рассвет.

Я закрыл глаза и вцепился в руль, готовясь к худшему. Вот и всё. Я не знал, что бывает, если нарушить это правило. Но понимал, что пути назад нет. Техподдержка меня из этого не вытащит.

И тут — хлопки.

Мягкие. Редкие.

Я поднял взгляд.

В зеркале тварь хлопала и широко улыбалась. Только теперь улыбка выглядела не самодовольной. Искренней. Настоящей.

— Хорошая работа, Бен, — сказала она. — Очень трогательно.

Она бросила на сиденье рядом с собой горсть купюр и вышла из машины.

Наклонилась в проём ещё раз, на прощание:

— Поздравляю с свадьбой сына.

И исчезла. Прямо перед рассветом.

Не знаю, почему она решила уйти. Всем ночным пассажирам нужно что-то. Реакция. Разрядка. Чаще всего — злая. Им подавай ярость, отчаяние, безысходность. Может, эта была благожелательной. Может, ей требовалось пережить что-то искреннее. Что-то настоящее. Бог свидетель, мне это тоже было нужно. Я просто рад, что всё закончилось.

Остаток ночи я не брал заказы.

Поехал домой. Оттёр кровь на заднем сиденье, хотя никакой крови не было. Поменял ароматизатор, хотя всё ещё пахло новьём. Долго, горячо помылся. Надел костюм, которого не надевал годами.

Когда посмотрел в зеркало, едва себя узнал. Внешне — без изменений. Но внутри — по-другому. Мне больше не было стыдно за того, кто смотрел на меня в отражении. Я собирался стать другим человеком. Я понимал, что слишком поздно быть хорошим отцом. Я слишком долго был в стороне, чтобы это исправить. Но он всегда будет моим сыном. И ему нужно знать, что я больше никогда его не оставлю.

Я сел в машину. Не на работу. Просто поехать.

На свадьбу.

И впервые за долгое время я почувствовал кое-что, что почти пугало сильнее, чем вся жизнь, проведённая за перевозкой сверхъестественных пассажиров.

Надежду.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit