Поэма о памяти
она, наверное, ничто не знает, совсем ничто несчастная не знает и потому нелепо умирает от неизвестности дурацкого всего; не знает, что есть смерть, что мрак, что тина, что есть удел покамест всем противный, которым мы идем-бредем в ботинках, начав с бульона и добравшись до зигот.
она, наверное, ничто не знает, сидит не добрая, но и не злая, без всех своих необходимых знаний, зато справляется с вязанием носка; справляется с кормлением кошачьих, давя в себе потребность крепко сжать их — чтоб обшерстился всяк лоскут лежащий, чтоб подцепились пыль и свет крючком хвоста.
зато справляется с любым вареньем — малина, дыня, облепиха, ревень, сварить ведро, пока еще есть время, а что такое это время — кто бы знал; я говорю, она ничто не знает, она испуганный туманом заяц, она сейчас стоит и замерзает — в метро, на остановке, там, где был вокзал; где вроде бы еще остался запах, где детство бегает на стройных лапах, где существуют слово мама-папа; где что-то будто есть, но причиняет боль: и чуть загнутый подоконный колос, и чей-то вновь обретший живость голос, и на окне узорчатая морось — запечатленные в запамятный альбом;
такая вот – пришедшая на паперть, зачем, к чему, но хочется поплакать, еще прижаться нежно к маме-папе, и если повезет – понять, куда ушли, зачем оставили свою дочурку, куда девался свет в стальной печурке: она глядит сквозь эту толщу чутко, как ждут у моря в непогоду корабли;
такая вот – забредшая на рынок, забывшая зачем – за сном, за рыбой? за ложью, за добром, последней крынкой? забредшая, чтоб выкупить один билет; студенческий, шершавый, ярко-синий – всегда его с собой везде носила – валил ли снег, шумели ли осины, ведь без него не примут никакой ответ; на что ответ? какая дисциплина? летели журавли красивым клином, и путь казался длинным-длинным, а смотришь на него – и распирает смех.
такая то ли крошка, то ли мышка, такая яркая до рези вспышка, такая страшная с веревкой вышка, чтоб поднимались на нее кто слеп и смел, но не она, она еще без сына, она еще стоит себе в косынке и ловит взгляды – жадные, косые, но у нее в запасе много-много дел; а сына чуть попозже, но как знамя, она поднимет сильными руками, хоть пару раз он скатится как камень, но эта жизнь уже его, он так хотел.
он так хотел, а что она хотела? не берегла себя — ни ум, ни тело, корпела в черную, трудясь, потела, хоть кренилась порой, как самолет на борт; а что теперь — она ничто не знает, а узнает — так сразу забывает, и только где-то там еще летают тетрадные листы, но и они — вот-вот.
а то ничто в каком-то из проулков, возможно, с ветром запевает гулко, и смотрит, как она в авоське булку несет кормить комок пропащих голубей; и в том ничто как будто мама-папа, и вперемешку зной и снегопады, и сбитые коленки, больно падать, и абрисы в несуществующей избе.
и ночь, и день, и студсовет, и свадьба, и сын, и внуки, кошки, желтый фантик, и хочется бежать, ползти, позвать их, взглянуть на них сквозь ситец сумеречных штор.
но ведь пока она ничто не знает, совсем ничто несчастная не знает; она сейчас стоит и замерзает и улыбается в ничто
ничто ничто.