Дому хотелось утопать в снегу. Желание это простиралось далеко, аж до самой околицы, им воняло, как дешевым одеколоном от местного щеголя, как дерьмом от деревенского туалета, как пустой надеждой в камере смертников.
Пустой надеждой, впрочем, воняло тоже.
Желание дома разделяла земля, корчившаяся в обморожении, ходящая ходуном с тихим стоном. Вторили желанию деревья, похрустывая ломкими ветвями, и само небо, казалось, плакало, сочувствуя. Тужилось, горело лихорадочными звездочками глаз, но не могло выродить из себя ни одной мало-мальски годной снежинки.
Стоял туман и на щеках оседали капельки влаги. Скорбные слезы неба, бессильного разродиться метелью, снегопадом, хотя бы чахлой порошей. Мерзлая земля угрюмо била в сапоги, только изредко каблук задевал незадачливую лужу, заполненную изнутри вязкой, как пластилин, грязью. Шаг за шагом.
Наверное, было холодно. Дома по краям дороги горели окнами - где тусклыми, закопченными, немытыми, а где наоборот - яркими, праздничными, до противного теплыми. Дымоходы, тоже очень разные, усердно чадили в небо, заставляя его болезненно щурить свои звездные глаза, и тоже втайне скучали по пушистой, холодной, уютной перине из мириадов острых злых снежинок.
А они злые, поверьте. Они даже мне не нравятся.
Окна эти мне не интересны, хотя я многое могу о них рассказать, и о тех, кто за этими окнами скрывается. Плохие, хорошие, добрые, злые, толстые и тощие. Кто-то готовит ужин, кто-то радостно его поглощает, вон там вон мальчонка кое-что мастерит, и ему очень повезет, когда отец заглянет в его комнату и хорошенько пропишет сорванцу ремня. Там вон, через два дома, уже вовсю милуются, даже мои обледеневшие щеки тронул легкий румянец. Здесь вот уже в открытую пьют, а вон там, напротив, украдкой прихлебывает из фляги человек с мутными, мертвыми глазами. Впрочем, человек ли.
Я в этом ничерта не понимаю.
Шаг за шагом, шаг за шагом. У меня есть теория. Мне нравится думать, что я стою на месте. Это земля вертится под моими ногами, и я только успеваю их переставлять. Ну или еще хуже, вращаю ее этими шагами, от рассвета к закату, от сегодня к завтра, просто так, чтобы не залеживалась на одном месте. Грязь вон уже залежалась, да и небо тоже не отстает, одно сплошное разочарование.
Немного ломит плечи, но я уже привык. С пустыми руками куда-то идти - не лучшая затея. Припасы на долгую дорогу, опять же, лучше захватить. Да и иду я не просто так, ради собственного удовольствия, я иду в гости. Нельзя же заявиться в гости с пустыми руками. А я - вот он я.
У меня с собой все и даже больше.
Шаг за шагом. Дом, одиноко плачущий старый дом, тот самый, что мечтает о мягкой снежной шапке сверху и теплых сугробах, в которые так уютно можно завернуться, все ближе с каждым шагом. Я держу путь туда. Меня не ждут и даже не звали, но и гнать меня оттуда тоже никто не планировал. Я просто знаю, что должен сегодня его навестить.
К сожалению, я не смогу остаться надолго, даже если мне будут рады. Таких домов несколько, а если я начну ходить быстрее, то и земля начнет вращаться мне в такт. Если, конечно, верна моя теория. Зачем такие побегушки, если я за один раз разменяю столько дней и недель, что к моему приходу и дом тот развалится, и уж тем более его обитатели? Поэтому я просто размеренно топаю. Шаг за шагом, минута за минутой.
По крайней мере, мне не холодно, я тепло одет и плотно подкрепился. Холодно собакам во дворах, но они даже перестают трястись и тихонечко скулить, когда я прохожу мимо. Они водят своими носами и недоверчиво косятся на мою макушку, которая возвышается над заборами. Они очень многое видят и понимают, только что не способны осознать.
По сторонам смотреть мне больше не хочется, только успеваю заметить, как в соседнем окне какая-то женщина почем зря колошматит сумкой по зубам какого-то мальчугана. Жаль, этот вообще-то не заслужил.
Дом встречает меня молча. Он даже перестает скучать по снегу и недоверчиво на меня смотрит тусклыми своими оконцами. Дымоход почти не чадит - я вздыхаю и открываю дверь. Эта - не заперта. Для меня нет запертых дверей, но эта не заперта в принципе. Дымоход все еще тщится исторгнуть из себя уютное облачко, но где ему. Я прекрасно знаю, почему он курится так слабо.
В доме не холодно, в доме даже жарко. Хочется расстегнуть шубу, но тогда я совершенно точно простужусь. Я делаю еще несколько тяжелых шагов и замираю. Тяжело опускаю мешок на пол. Она на меня смотрит. Я улыбаюсь. Я настроен дружелюбно, но ее все равно пугает мой перекошенный оскал. Это нормально. Я киваю на мешок.
Я смотрю ей в глаза. Подросток делает шаг назад, но смотрит на меня так упрямо, как умеют лишь подростки и законченные душегубы. Я пожимаю плечами. Я пришел не с пустыми руками. В моем мешке - все и даже больше. Там хруст наледи зимним утром, тоненький пар изо рта на морозе, возможно, даже крепкие снежки, если небо перестанет дурачиться и все-таки блеванет на землю искристыми бесноватыми снежинками. Там теплая печь, румяные блины и сосед Васька, которому сейчас методично выбивает зубы его мать, жалкий, нежный, теплый. Там школьные подруги и веселое катание на горке. Там же поляна у подлеска, где трактористы вырыли канаву, и можно ловить лягушат и втайне курить.
Я вижу, как она смотрит на мешок.
В нем педагогический колледж, в нем шабутная общага, в нем первая настоящая любовь - та, которая на продавленном диване и с тихими стонами. В нем озорной дворовый кот и добродушный дворник Ильич. В нем комендант общежития. которая прячет в карман шоколадку и демонстративно закатывает глаза с лукавой улыбкой. Там же школа в райцентре, первый класс - другой первый класс, класс детишек, который тебе доверят. Там грубые хулиганы, которые застенчиво краснеют при виде своей строгой учительницы, и там же первенец, розовый, странно мягкий и совершенно непостижимый.
Она отступает и смотрит на меня с ненавистью. Я ничем ее не заслужил. Ведь там все и даже больше.
Там горячие руки отчима. Там школьный физрук и его тяжелое дыхание на плече. Там подружки, запустившие тебе лягушку за шиворот. Там паленый косяк, после которого ты чуть не отгрызла себе пальцы. Рядом руки того же Васьки, не такие горячие, но липкие, скользкие, и ты прекрасно знаешь, чего они ищут. Там обезумевшая от ярости мать, которая не может поверить, что ты не смогла поступить в институт.
Она делает еще шаг назад.
Там все и даже больше. И лицо Коли, который сбежит после первой же ночи, и Боря, на которого даже мне неприятно смотреть, и это даже не учитывая, что он наделал. Тут и Катька, Олька, Ленка - все трое, в клетке в здании суда. И снова отчим взялся за старое, когда семья смирилась, и позвали отмечать окончание колледжа. Тут и Владик, чтоб ему пропасть, и старшеклассники на работе, что сунули тебе фотоаппарат под юбку, и тот самый первенец.
Конечно, нет. Ты же так и не узнала, кто его отец. Там есть все. Все и даже больше.
Я пожимаю плечами. Снова. Девочка кидается куда-то вглубь дома. Я с натугой поднимаю мешок и разворачиваюсь. Ладно, моя теория - чушь. Я иду в обратную сторону, а земля продолжает вращаться, как ей и заведено. Мне просто нравится думать, что я на что-то влияю. Я аккуратно закрываю за собой дверь, и спиной чувствую, как гаснут в окнах тусклые огни. Дом тихонечко подвывает от страха и продолжает немощно чадить в небо тоненькой струйкой. Он бы сейчас все на свете отдал, чтобы зарыться в теплый уютный снег, уснуть, забыться, перемигиваясь со звездами в небе. И я его не осуждаю. Я бы тоже сейчас с радостью упал в сугроб и наслаждался причудливой игрой далеких светил. Но у меня еще много дел, да и сугробов не наблюдается. А в грязи валяться это очень сомнительное удовольствие.
Девочка это прекрасно знала.
Поэтому и лежит теперь в этом доме, заполненном дымом и угарным газом. Вместе с рыхлой безвольной матерью, пьяноватым и посиневшим отчимом и диким, ужасающим страхом завтрашнего дня.
И полным отсутствием снега.
У меня еще много дел. И путь у меня длинный. Холодно, гадко, мокро - но я же не просто так Мороз, за снег я не отвечаю. Жаль, что они так редко заглядывают в мой мешок. Ведь там есть все.
