Ну а раз уж эта игрушка спрятана в подземном гараже, он развлекается, поднимая нехотя растущие вихри из слишком тяжёлого, слишком слепяще белого, слишком бритвенно‑острого снега.

Если та штука, что покрывает равнины Таймыра‑700, вообще может называться-считаться снегом.

Всё более пронзительным, всё сильнее отдающим металлом становится свист этой метели. Пока не делается неотличимым от сверхскоростного визга фрезы из быстрорежущей стали. Подсказка, если кто ещё не догадался: здешний климат частенько весьма нехорош для существ из плоти и крови.

Да и из других материалов тоже. За исключением, может, иридия или тантала – за сеанс такая метель прилично обгрызает раскиданные на побережье здоровенные гранитные валуны.

Однако же сразу по наступлении затишья прямо около маячной сверхцитадели – в такую погоду сенсоры «Мидгарда» вообще не тянут – иногда находятся следы странного нечта. Похоже, некоторые из местных зверушек будут попрочнее тантала.

Наверное. Личного знакомства не было и особо не хочется.

Предисловия, прокрастинации и оттяжки. Жалкие, обречённые, но вдруг, а вдруг получится, попытки нарушить исчисленное и отмеренное расписание, уклониться от неизбежного. Пока дышу — надеюсь, так ведь? Но оставь эту игрушку, на Таймыр‑700 входящий.

В месте, которого нет на картах — почти никакой мистики, банальная секретность, и лучше бы на самом деле не было, в этот зловещий час начинает активно испускать фатально повреждающие неокрепшие умы, морально разлагающие чудовищные волны генератор белой горячки и садо‑мазо‑порнографическое нечто, вроде аватара Снежной Королевы в кожаной сбруе — Радио Промороженных Пустошей.

Его воле повинуется интегральный спикер, безумный метеоролог, профессиональный сталкер по алкомаркетам и харддискаунтерам, частый посетитель антимира по служебной и не очень необходимости, сластолюбивый свинозавр, существо, рожденное или пытающееся в этом себя убедить, чтобы жить в кромешном мраке под запредельным давлением – Джон-Ледяные-Яйца.

Ну а кого вы ещё ждали мазафака?

Не, не нужно отвечать. Вопрос из тех, что риторические.

Зато есть желание отметить, что в последнее время т. н. «реальность» по уровню кринжа стала посрамлять большую часть глюков, которые Джон видит, пропуская приём своих лекарств.

Впрочем, если быть объективным, нехилая часть маразма и наркоманского абсурда окружающего стаж имеет чрезвычайно почтенный.

Например, несмотря на весь угар «Sexual Revolution», гигабитный инет, «Порнхаб», «Онлифанс» и рост доступности психотерапии, изображение и пропаганда насилия до сих пор куда «приличнее» и законнее того же самого про секс.

Хоть старого и скучного цисгендерного между М и Ж, хоть новомодно-прогрессивного между М и \вырезано цензурой\, М и \вырезано цензурой\ или даже М и \вырезано цензурой\. Об этом вот и поговорим сегодня, пушистики.

Ну блин с какого моржового болта фильмы-игры про насилие, резню, кровищу и хтонические ужасы получают рейтинги ниже, чем те, что (формулировку зацените!!!) содержат «откровенный контент».

Да, вообще, едреный макинтош что такого плохого в «make love» и его документальном отображении, что этому требуется ограничивающий рейтинг??

Здесь нужен экскурс в историю. И замечание, да эта шкура повторяется, ещё как, вот только репиты, это тоже драма, а то и трагедия. Про фарс это только красивая фраза древнего балабола.

Вот, на примере того, чтож столько табу навешано на половой секс и его изображения.

Смотрите, пушистики: Free Love из 60-70-х был обеспечен разгромным триумфом тогдашней медицины над венерическими болезнями и нежелательными беременностями.

И как только это стало безопасно, все бросились беспорядочно и бурно трахаться со всеми.

Девиз того прекрасного времени: «Кто с одним и тем же спит, в том истеблишмент сидит!». Золотой был век, когда секс стремительно становился тем, чем и должен быть – межполовым рукопожатием.

Но потом чертиком из коробки выскакивает СПИД, и веселье заканчивается, толком не успев набрать оборотов, изменить массовую мораль. Вот едва-едва Джон отведал нелимитированного промискутета, за который ничего не бывает. И лавочка с треском захлопнулась.

А откуда же, пушистики, все эти отстойные загоны, которые пыталась сломать Секс Революшн? А вот в доколумбовой Европе люди тоже трахались как черти, и свобода нравов была такая, что Америка на пике хиппизма рядом не лежала.

Ребята кучей занимательных способов сношали всё, что движется. А то, что не движется, тоже сношали. Не нагнетая отстойной духоты про грех, верность, девичью честь, женскую порядочность, приличия и тому подобный ментальный мусор.

Веселье продолжалось до того момента, пока в один черный день некто Колумб Христофор не привез (возможно, даже на своем кривом окаянном отростке) из Америки сверхэффективный вирус турбосифилиса. От которого средний европеец за год сгнивал до подметок.

Не, ну можно это представить это кармическим возмездием за оспу индейцам и прочие фокусы «бремени белого человека». И в целом там им и надо бы. Если бы кончелыги не задавали тренды всему миру.

Итак, Джон напоминает – до антибиотиков и латексных шипастых гондонов ещё лет 200-300, так что колумбовский турбосифилис косит население Европы так, что Черная Смерть завистливо вздыхает в сторонке. Паршивцам нейчурал грозит полное истребление.

Спасает положение Церковь, начиная активно форсить в массы всю ту тошнотворную бодягу, что все мы прекрасно знаем по кампаниям «Нет СПИДу».

Секс – грех. Наслаждаться им – плохо. Трахаться, кроме как с мужем/женой – плохо. Трахаться, кроме как с целью рождения детей – плохо. Развратная жизнь приведет тебя в ад. Сиськи-письки – грязно и отвратительно. И так далее. И враг был остановлен. Существование цивилизации продолжилось.

Но какой ценой, какой ценой, разве ж это жизнь??

Трансляция №24
В эфире было Радио Промороженных Пустошей
Из «Объекта» в аномальной зоне Таймыр-700
Побережье Моря Мрака (Лаптевых)

Если вы впервые здесь — стоит начать с первой трансляции.

(…Шелест и шепот забытых тайн, смешивающийся с низким гулом мощного двигателя в подземном гараже… Диссонансный аккорд искаженного эха… Барабанная дробь, сердца, пульсирующего в лихорадке…)

Протяжный шумный выдох дыма поддельной «Кохибы Инквизиторс» прямо в микрофон и мрачный голос:
Плохие лекарства сначала помогают, а потом убивают. Мораль — одно из таких. Не сильно ли дорогая плата за древнее спасение — жизнь на ментальном мусорном полигоне? Когда делатели насилия — герои, а секса — аморальные изгои… Бесполезное карканье старого ворона, последнего из оставшихся врагов пауков в смокингах, плетущих паутину карнавала маразма. Невермор! Победа будет за нами, нужно только пореже пропускать прием своих антипсихотиков.

(…Вой ветра, смешанный с абсурдным хихиканьем, как будто пустошь сама шутит над собой… Обрыв, эхо тает в сюрреалистичной тишине несбывшегося будущего… Остается только далёкий треск помех.)

Ссылка на видео👇 https://youtu.be/KBild5Qirvs?si=jjeRfAwFToIgVuFb
Всем привет! Помните я вам раньше рассказывал о найденном мною потерянном эпизоде лунтика? Мне недавно по ватсапу написало парочку человек, что он был отцифрован с одной из кассет и выложен на ютуб канале "сыночек". И это было тот самый эпизод, который я видел. Не фанмейд, созданный из моего рассказа, а подлинный оригинал. Но с его находкой со мной случилось ещё кое-что плохое. Мне пишет один человек, который скинул ссылку на оригинальное видео. Я зашёл во вконтакт и начал с ним вести диалог, в течении которого я узнал некоторые подробности из создания эпизода. Но сначала стоит сказать, что моего собеседника больше нет в живых. Оказывается, что в определённый отрезок времени на студии мельница работала группа друзей-культистов, которые хотели распространить свою идеологию. Какую именно не знает даже мой собеседник, но, скорей всего, они хотели продвинуть идею убийства всех, кто не может творить шедевры искусства. Эта группа была сразу выявлена, когда руководство студии паровоз вместо серии мимишек 'ода для комода' получили данную серию. Группа была немедленно отправляна в психушку, но по какой то причине серия попала на несколько двд-дисков со сборниками эпизодов. Но на этом ничего не КОНЧАется 😂😂😂. (Это не смешно, смертный.) Два дня спустя после моего диалога с этим парнем я опять слышу смску через телеграм, где написано, что он ликвидирован и мне следовало бы перестать искать правду. Слитый материал будет распространяться, а канал мельницы взломан, где будут выходить продолжения эпизода лунтик гамлет, а я буду зомбирован и посвящён в культ. Не знаю сколько мне осталось жить но надеюсь люди увидят этот пост

Но время изменилось. Уже очень и очень давно никто не заселялся. Никто не хотел связывать свою судьбу с местом, где пропали без вести десятки людей. Мебель покрылась толстым слоем пыли, сырость стала моей неотъемлемой частью, пронизывая каждый сантиметр площади, а мороз, проглатывавший все, до чего мог только добраться за зиму, совсем действовал мне на нервы.

Только с крысами мне удавалось бороться. Ну и, естественно, не голодать. Хоть многие и считают этих грызунов довольно смышлеными, но мне так не кажется. Уже сколько стай мне удалось поглотить, но нет. Все шли в надежде на то, что с ними-то уж никак не сможет произойти такой же беды.

Пусть будут. Пища.

Но однажды прямо напротив ворот, врезанных в окружавший меня забор, остановилась неприметная машина. Оттуда вылезли двое мужчин. От одного так и веяло чем-то смрадным, знакомым. Подобное мне довелось ощущать неоднократно. Так пахло от риэлторов.

Я обрадовался этому гнилостному аромату. Он обещал мне семью. Точнее давал на нее надежду.

Второй, к моему счастью, оказался его клиентом. Они быстро прошлись по моим двум этажам, покупатель недовольно цокал языком, смотря на многолетний беспорядок. Но в конце осмотра они пожали друг другу руки. Видимо его устроила цена, которую при мне так и не озвучили. Не важно. Запах будущий "хозяин" моих стен издавал просто умопомрачительно аппетитный. Или это так сказывалась длительная диета из крыс.

Заехали они через месяц. Великолепная семья, образцовая. Тот самый мужчина, его супруга, двое прелестных мальчуганов. Правда перед этим мне пришлось вытерпеть недели ремонта и уборки... Но предстоящее торжество того стоило.

В этот раз я решил не торопиться. Прошлые семьи исчезали вскоре после заезда, а мне бы не хотелось, чтобы в этот раз был такой же долгий перерыв. Он негативно сказывается на моей психике.

Я затих и ждал. Долго. Семья успела обжиться, привыкнуть к моим стенам. Прошло около года, точнее не скажу, не считал. Я все это время также питался крысами, которые, почувствовав приехавших людей, расплодились сверх меры. Грызуны могли бы попортить жизнь моим новым "хозяевам", но я пожирал их достаточно быстро. Достаточно для того, чтобы паразиты не отравляли жизнь людям.

Можно сказать, что в какой-то мере я заботился о них. О жильцах, конечно же, не о порядком надоевших серых тварях.

В конце концов у семьи притупилась бдительность. Они забыли о том, что здесь пропало куча народу, перестали обращать внимания на слухи, которые исправно доносили до них соседи.

Люди успокоились. Вовремя. Мой аппетит, затуманенный вкуснейшим запахом "хозяев", уже был просто неудержим.

Начать мне захотелось с женщины. Нет, здесь нет никакой логики в порядке поглощения, нет ничего более, чем привлекательность аромата. И из всех четверых она казалась мне наиболее вкусной. И я не ошибся.

Момент подобрать оказалось легче легкого. Супруг моей будущей жертвы решил отдохнуть с друзьями, поэтому появиться он должен был только на следующий день. В тот вечер "хозяйка" тоже захотела расслабиться. Дети давно уже легли спать, поэтому она взяла бутылку вина и легла в горячую ванную. Закрыла глаза, отключилась от происходящего и даже задремала.

Этого я и ждал. Она была не первой, кого я застал именно здесь, почти полностью погруженной в воду.

В мою воду. Здесь все было мной.

Стоило только легонько потянуть, как женщина скользнула вниз, скрывшись под водой. Она не сразу поняла, что происходит, попыталась вытянуть голову вверх, глотнуть воздуха. Но вода держала крепко.

Спасительная поверхность была так близко, пища в панике начала барахтаться, задыхаться, но я не давал лицу приблизиться к воздуху ни на сантиметр.

Спустя пару минут она затихла. Широко раскрытые глаза, в которых, наверняка можно было бы найти некоторое отражение безысходности, не видя, смотрели на спасительную поверхность. Пузырьки воздуха уже перестали вырываться из приоткрытого рта.

И в этот момент я начал свое пиршество. Процесс со стороны больше походит на растворение в кислоте. Плоть, жидкости и кости пищи смешивались с водой, краями ванной. Нога, закинутая на бортик и торчащая наружу, почти полностью растворилась, но та часть, голень, оторвавшись, шлепнулась на пол.

Не страшно, здесь везде — я.

Через несколько минут от пищи не осталось и следа. Кристально чистая плитка и вода никак не могли рассказать даже самому пытливому сыщику о том, что здесь только что произошло.

Пришло время приниматься за детей.

Убивать их перед поглощением не было никакой необходимости. Их мать могла закричать, спугнув маленьких жертв, но на их крики уже не прибежит никто.

Спали они в двух разных комнатах на практически одинаковых кроватях. Я уже окреп, поэтому сил для того, чтобы сожрать их обоих сразу у меня было более чем достаточно.

Они кричали. Долго. Я могу их понять, нет ничего приятного в том, что твоя постель, место, которое должно тебя защищать от монстров, обитающих в темноте, превращается в секунду в это самое чудовище. Одеяло, простынь, подушка, кровать, даже стена рядом — все начинает поглощать биологический материал.

И они меня тоже должны понять. Я слишком долго был голодным. Постели, идеально заправленные после приема пищи, молча сохранили память о вкусном.

С "хозяином", впрочем, получилось все слегка не так, как я ожидал. Он вернулся под утро. Судя по его виду, он был не настолько пьян, насколько я ожидал.

И он держал в руках кошку. Что-то говорил про долгожданный подарок любимым детям, вполголоса говорил существу о том, что их семья — самая счастливая на свете, как кошке повезло с ним.

Но в один момент животное перестало его слушать. Оно начало шипеть и вырываться, а затем спрыгнуло у него с рук и убежало по моим комнатам.

Отец семейства не стал обращать на это внимание и решил подняться в комнаты к детям. Видимо, чтобы разбудить их и сообщить радостную новость. Я попытался его затормозить, но мне удалось только поглотить немного ткани носков.
Жертва хоть немного должна находиться на одном месте.

Детей, естественно, он на месте не обнаружил. Как и жены. Он начал пытаться дозвониться до нее, но быстро нашел телефон в ванной.

А затем мужчина резко сорвался с места и побежал в сторону выхода. Я отчаянно цеплялся за его ноги, но не успевал захватить. Уже в коридоре он на ходу схватил висящую на крючке куртку и... Споткнулся о пробежавшую мимо кошку.

"Хозяин" распластался на полу, сразу же оттолкнулся ладонями и попытался встать, но не смог. Я крепко вцепился в его кожу и начал поглощение. Алкоголь в его крови приглушал боль, но не настолько, чтобы сдерживать в себе крики.

За руками отправились колени, голени. И вот пища, еще живая, мыслящая, понимающая, что выхода нет, но продолжающая цепляться остатками рассудка за надежду, уже лежит практически без конечностей с одними только туловищем и головой.

Процесс приема пищи не занял много времени. Я впитал последнего члена семьи полностью быстрее, чем рассчитывал. Но в этом виноват не я, нет. Вина за столь быстрое растворение лежит полностью на нем.

Правда уже нет никакого "него". Есть только часть меня. Часть этого дома, где все — я. И все те, кого я когда-то употребил, тоже являются моими кусками, обреченные бессознательно провести здесь вечно.

Я. И кошка, бродящая по моим комнатам и шипящая от ужаса. Ее, пожалуй, я оставлю на потом, все равно выйти она не сможет. Буду делиться с ней крысами, а затем поглощу, когда диета на грызунах мне наскучит и захочется чего-то более разнообразного.

Ну это будет позднее, пока я насытился надолго. Надеюсь. Но я всегда рад новым жильцам. Заезжайте. Заселяйтесь. Я жду.

Хей-хей, как неделька? Кайф начало? Тут, оказывается зима второй день идет, но грязь под ногами упрямая сука, которая отказывается верить в декабрь, блять!

Тэк, если что, то я и не думал от хоррора никуда уходить, развивая потихоньку фэнтези, нет-нет. Обойдетесь. Все будет, просто постепенно, насколько хватит моего ресурса и вечно кукующей кукушки со съехавшим чердаком.

Ну и фэнтези я постараюсь делать прям мрачное. А то шо-то пока не получается. Зато получается мрачно выглядеть у ссылочек. Нет? Но они по крайней мере тоже стараются:

https://author.today/u/nikkitoxic

https://t.me/anomalkontrol (а не запилить ли мне розыгрыш на пясот папищеков в телеге)

https://vk.com/anomalkontrol

И новостной проект с хтоньевой хтонью и юморесками https://t.me/angnk13

«Летом по ночам иногда играет музыка. Мама говорит, что это ветер в и чтоб я закрывала уши. Но это не ветер. Это дядя Лёша ищет свою песню. Он играет одну и ту же, и она очень грустная. Бабушка шептала, что свою тетрадь он утопил вместе с собой, а теперь не может успокоиться. Я его не боюсь. Мне его жалко».

По спине пробежал холодок. Детская фантазия, конечно, хотя Аня показалась мне честной девочкой, не склонной к такому баловству. Наутро я небрежно спросил о «дяде Лёше» у директрисы, Марии Петровны. Она, обычно суровая и непреклонная, вдруг побледнела, как простыня, и быстренько перевела разговор на нехватку дров для печки. Её реакция говорила больше любых слов и ещё сеяла в моей голове ещё больше сомнений.

Весь день меня не покидало чувство лёгкой тревоги. После уроков, пока дядя Митрич колол поленья во дворе, я решил разобрать хлам на чердаке - старые карты, потрёпанные учебники, развалившийся глобус. В углу, под слоем паутины, толстенной, как вата, стоял старый деревянный ящик, окованный почерневшими от ржавчины железными полосами. Я притащил его вниз, в учительскую. Внутри пахло сыростью и мышами. В основном там была макулатура, но на самом дне, в щели между дном и стенкой, завалялась папка, завернутая в ткань. Она была мокрая насквозь, листы слиплись. Я аккуратно положил её на теплую лежанку печки - пусть просохнет до понедельника, потом посмотрю.

Ночь опустилась рано и сразу, как чёрное одеяло. Я допивал уже остывший чай, глядя в окно, в непроглядную тьму. Ветер выл в печной трубе, и пробуждал не самые приятные мысли. И вот, сквозь этот вой, я начал различать другое.

Сначала это был едва уловимый звук, будто кто-то издалека провёл ладонью по натянутой шкуре. Потом — низкий, вибрирующий вздох басов. Мелодия выплывала из темноты не спеша, томно, словно сама ночь решила излить свою тоску. «Степь да степь кругом… Путь далёкий лежит…» Играл кто-то виртуозно. В каждой ноте была такая бездонная грусть, такая щемящая тоска, что у меня в горле встал ком. Это была не просто музыка. Это была агония печали, растянутая на аккорды.

Я прильнул к стеклу, заслонив ладонью отблеск керосиновой лампы. Ничего. Только чёрный квадрат ночи и в нём - моё бледное, искажённое отражение. Но музыка нарастала. Она не приближалась. Она окружала. Казалось, звучит не с улицы, а из самого дерева стен, из промёрзшей земли под полом. Мелодия была красивой и от этого делалось в сто раз страшнее.

Я резко захлопнул форточку, которую приоткрыл для проветривания. Стекло задребезжало. Но музыка… не прекратилась. Она теперь звучала внутри. Тихо, но абсолютно отчётливо, будто баянист сидел в углу, за моей спиной, упрямо выводя свою бесконечную, тоскливую песнь.

Сердце заколотилось, кровь ударила в виски. Я обернулся так резко, что чуть не упал. Комната была пуста. Только тени от лампы плясали на стенах и портрет Толстого сурово взирал на меня с полки. Но звук баяна был здесь, со мной, в теплом, замкнутом пространстве школы. Я почувствовал приступ чистейшего, животного ужаса.

И тут… к протяжным звукам присоединилось другое. Шаги. Тяжёлые, мокрые, неспешные. Будто кто-то, с трудом вытягивая ноги из грязи, брел по деревенской улице. Шлеп… хлюп… шлеп…Они приближались к школе. Ритм их совпадал с медленным тактом мелодии.

Музыка внезапно оборвалась на высоком, пронзительном звуке, похожем на стон. Тишина, наступившая вслед, была оглушительной и зловещей.

Я замер, не дыша, прижавшись спиной к печке, от которой уже не веяло теплом.

С улицы донёсся скрип. Дребезжащий, жалобный скрип первой ступеньки крыльца. Потом - второй.

Кто-то поднимался.

Медленно. Очень медленно.

Потом - тишина. Долгая, мучительная. Я почти надеялся, что это кончилось. Что мне всё послышалось.

И тогда прямо за дверью, которая вела в холодные сени, раздался голос. Негромкий, сиплый, насквозь мокрый. В нём булькало, будто говорящий набрал в лёгкие речной воды.

- Те-тра-ди… Мо-и-е… тет-ра-ди… От-дай…

Этого я уже не выдержал. Дикий, неконтролируемый крик сорвался с моих губ. Я отпрянул, споткнулся о ножку стула и тяжело рухнул на пол, ударившись головой о край печки. В глазах вспыхнули искры, а потом заволокла тьма.

Меня растормошил грубый стук в оконное стекло и хриплый голос дяди Митрича:

-Учитель! Артём Сергеевич! Ты жив там? Что случилось-то?

Я открыл глаза. В окне брезжил серый, неприветливый рассвет. Я лежал на полу, весь продрогший. Дверь в сени была приоткрыта. Дядя Митрич, крестясь широким, староверческим двоеперстием, втащил меня на стул, сунул в руки гранёный стакан с чем-то обжигающим и горьким.

Я пил, давился, и слова, сбиваясь и путаясь, вырывались наружу: музыка, шаги, голос за дверью…

Старик слушал, не перебивая, его лицо было серым и усталым. Когда я закончил, он тяжело вздохнул и посмотрел куда-то мимо меня, в угол, где на печке лежала та самая, уже подсохшая папка.

- Алешка это, - просто сказал он. - Баянист наш был. Лучше не было в округе. Душа компании. А песни старинные, которые от прадедов шли, он собирал, записывал в свою тетрадь нотную. Сокровищем этим дорожил. Да жизнь… Женился неудачно. Невзлюбила его молодая жена, скандалы, попрёки… Три года назад, вот как сейчас, осенью, с мостка в Почайку сгинул. Пьяный, говорили. Но многие шептались… что неспроста. Тетрадь его нотная с ним пропала. Искали, не нашли. Видно, утопла. А он, видать, успокоиться не может. Ищет своё. Играет свою последнюю песню и ищет…

Я молча подошёл к печке, взял папку. Развернул стопку пожелтевших, испещрённых карандашными пометками листов. На верхнем, с расплывшимися от воды нотами, было выведено корявым, но старательным почерком: «Степь да степь кругом. Записано со слов деда Федота, 1927 г. Алексей Крутов».

Крутов. Анина фамилия.

- Он… родственник? - тихо спросил я.

- Дядя девочкин, - кивнул Митрич. - Братом её отцу приходился. После его смерти семья ещё пуще бедствовать стала. Анка-то, поди, чувствует его. Дети, они как эт самые барометры во…

Я просидел остаток дня, перебирая листы. Я не был музыкантом, но видел труд, любовь, вложенные в эти записи. Частушки, плачи, старинные протяжные песни. Это была не просто тетрадь. Это была его жизнь.

С тех пор прошло полгода. Я не сбежал. Что-то в этой истории, в этом месте, приковало меня.

Я больше никогда не засиживаюсь в школе после темноты. Но я сделал кое-что другое. Я аккуратно переписал все песни из папки Алексея в новую, красивую тетрадь. А старые, намокшие листы, отнёс на тот самый мосток через Почайку.

Не молился — не умею. Просто сказал в черную, зеркальную воду:

- Алексей Петрович, вот ваше. Возьмите. Спите спокойно.

И бросил листы в воду. Они не уплыли. Они медленно, будто нехотя, пошли ко дну.

С тех пор музыка больше не звучала у школы. Иногда, в самые сырые и туманные ночи, я просыпаюсь от того, что по ветру, очень-очень далеко, плывёт один-единственный, тоскующий аккорд баяна. Всего один. Будто прощальный кивок. Или напоминание.

Внезапно радио включилось само. Не песня, а оглушительный, парализующий душу визг - помехи, сквозь которые пробивалась искаженная до неузнаваемости речь Левитана: «...наши войска... отступают...» Лена с размаху ударила по аппарату, и он замолк. В наступившей тишине ее сердце заколотилось. И сквозь его стук она услышала другой.

«Топ-топ-топ»

Мерный, железный шаг. Не просто шаг человека. Это был шаг солдата. Шаг, отбивающий такт на стылой, промерзшей земле. Так мог шагать только он. Алексей. Но Алексея не было. Он погиб подо Ржевом.

Шаги приблизились и затихли под окном. Она, дрожа, отдернула занавеску, сшитую из старого платья. Никого. Только ровный, нетронутый снег. Но прямо под окном, на безупречной белизне, темнели пять вмятин, будто от пальцев руки, вцепившейся в подоконник снаружи.

Воздух в комнате стал густым и тяжелым, запахло не домом, а чем-то чужим и страшным: гарью, бензином, металлом и - сладковато-приторным - запахом разложения. Запахом смерти, принесенной с полей сражений.

«Кто здесь? - взволнованно спросила она.»

В ответ из соседней комнаты, из гостиной, где на комоде стояла их с Алексеем единственная фотография, послышался тихий, сухой треск. Она вошла туда. Фотография лежала на полу, стекло разбито. Но не просто разбито. Оно было иссечено мелкими осколками, будто по нему стреляли в упор. А сквозь трещины на ее лице поползла странная, ржавая плесень, повторяя форму кляксы крови на уголке похоронки.

«Хол... лодно... - проскрежетал шепот, идущий отовсюду. - Земля... в Ржеве... мерзлая... кости... ломит...».

Лена с визгом бросилась в свою комнату, захлопнула дверь. Она схватила со стола пачку денег Семена Семеныча, но бумажки вдруг стали влажными и склизкими, будто пропитанными сырой землей. Она с отвращением отшвырнула их.

«Спекулянт... - прозвучал голос уже за дверью. - Тыловой крысе... ты продалась... Ты наш хлеб, наш паек ему на сало променяла...».

Дверь, неоткрытая, начала медленно покрываться инеем. Ручка повернулась сама собой, с резким скрежетом металла. В проеме, заливая комнату леденящим могильным холодом, стоял Он.

Алексей. Но не тот румяный парень с фотографии. Его шинель висела лохмотьями, сквозь дыры виднелась почерневшая, обмороженная кожа. Лицо - землистое, ввалившееся. Вместо глаз - две черные, бездонные воронки, как от пуль. Из одной сочилась та самая ржавая жижа.

«Я гнил за тебя в ржевской грязи... - его голос был похож на скрежет железа по камню. - А ты... ты ела его американскую тушенку... носила его трофейный шелк...»

Он пошел к ней. Лена, парализованная ужасом, не могла пошевелиться. Его костяная, почерневшая рука протянулась к ее лицу, не касаясь, но по коже тут же поползли сизые пятна обморожения.

«Ты отдала ему все, что было моим. Даже нашу кровать. Даже воздух в этой комнате. Он теперь пахнет им... им и смертью».

Он провел ладонью над ее грудью. Лена ощутила, будто ей в сердце вогнали ледяную иглу. Боль была пронзительной и абсолютной.

«Не дождалась, сука... - его шепот стал последним, что она услышала. - Но я дождался. Забрать свое».

Его ледяное дыхание смешалось с ее последним выдохом. Она не чувствовала ничего, кроме всепоглощающего холода, который сковывал ее изнутри, превращая кровь в лед, а легкие - в глыбы мертвого воздуха.

Утром соседка, пришедшая поболтать, увидела страшную картину. Лена лежала на полу, ее тело было холодным и жестким, как камень, а лицо застыло в маске немого ужаса. На заиндевевшем от странного холода окне кто-то вывел изнутри слова, уже подтаивающие на утреннем солнце:

«Не дождалась, сука».

А в ту ночь метель внезапно стихла. И по пустынной улице, растворяясь в предрассветной мгле, брел одинокий силуэт в пробитой шинели. Его миссия была завершена. Он возвращался в свою ржевскую землю, унося с собой вымерзшую душу той, что променяла память о нем на пайку сливочного масла и пару капроновых чулок.

Мы позавтракали на камнях как и вчера. Каша была как раз такой консистенции, которая подходила Луне; ей не приходилось слишком много жевать, и поэтому она могла есть относительно безболезненно. Хлеб доставлял больше проблем, поэтому она предложила его мне. Я скромно приняла его, и хотя мне было неловко за то, что я ем её еду, оставлять что-то недоеденным было бы ещё большим преступлением.

Я не хотела пялиться, но было трудно не смотреть. Её лицо выглядело удивительно хорошо, если учесть все обстоятельства. Некоторые синяки уже начали исчезать, а рана на лбу едва была заметна. Я видела, как её лицо заживает, словно оно становилось лучше с каждой минутой, но это казалось невозможным. Наверное, раны выглядели хуже при тусклом свете масляной лампы… или, может быть, всё было не так плохо, как я думала.

После обеда Луна сказала, что хочет показать мне кое-что. Мы обошли холм, на котором находился комплекс зданий старейшин. Я следовала за ней по каменистому склону. Мы остановились у большого камня, который глубоко врезался в землю. Он был удивительно плоским, как будто его специально стесали, что делало его идеальным местом для посиделок. Луна села и прислонилась к стене, закрыв глаза, чтобы солнце грело каждую частичку её тела. Я сделала то же самое.

Что-то в расположении этого камня относительно всего остального делало это место тихим и уютным, а еще тут было достаточно высоко, чтобы никто снизу не мог нас увидеть — да и сверху тоже — если только нас не искали бы специально. Мы были только вдвоём, не только телом, но и духом, и, даже не замечая этого, мы взялись за руки. Какое-то время мы просто молчали, слова были не нужны. Солнце грело, я слышала тихое дыхание Луны, переплетающееся с еле слышными отголосками пения птиц из окружающего леса. Я могла бы остаться здесь навечно, и мне хотелось сказать это Луне, но я не осмеливалась.

Тишину разорвал пронзительный металлический голос, доносящийся сверху. Он вырвал меня из мечтаний — о Луне — и заставил меня похолодеть.

«Ритуал начнётся через два дня. Истинная Любовь наконец-то принесёт свои плоды, братья мои, сёстры, наши дети! Пожалуйста, сделайте все необходимые приготовления. Да благословит нас Один Истинный Бог!»

— Два дня? — спросила я у Луны, мои приятные мысли мгновенно рассеялись. Она смотрела в пустоту, погружённая в размышления. Я заметила, что отпустила её руку, и теперь ощущалась холодная и неправильная пустота. Когда я отпустила? Или это она сама сделала?

После паузы она наконец посмотрела на меня и сказала:

— Да, похоже, так и есть.

Когда Джон говорил со мной о ритуале раньше, я думала, что это может быть через месяцы, даже годы. Два дня — едва ли достаточное время, чтобы продумать действия; я планировала собственный побег два года. Почему Луна не сказала мне об этом? Но ответ был очевиден: Луна просто не имела представления о том, что такое ритуал.

Я огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышит нас. Прижалась ближе к Луне, пока наши локти не соприкоснулись. Она казалась холодной и отстраненной.

— После этого, после ритуала, всё закончится. Убежать больше не получится, — сказала я.

— Почему? — спросила она, недоумевая.

Она всё ещё находилась под влиянием россказней старейшин. Она, может, и видела несостыковки, но не знала всей правды. Я глубоко вздохнула и начала объяснять всё о ритуале, что такое К’алут, как я сбежала, красные глаза Джейкоба — моего ровесника, — как меня нашли наблюдатели и как все в моём доме в конечном итоге погибли. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы рассказать ей всё это, и уверена, что мой поток слов едва ли был связным, не говоря уже о хронологическом порядке, но я помню, как у меня пересыхало во рту во время рассказа. Когда я произнесла это все вслух, оно начало казаться таким безумным, что я не удивилась бы, если бы она поверила намекам Джона о моем сумасшествии. Чёрт, до ритуала я бы тоже в такое не поверила.

Луна молчала. Я чувствовала, что она обдумывает всё сказанное и меня в том числе. Я была готова уйти с камня и освободить её от моего безумия. Все ощущалось как какая-то жуткая и поглощающая все и вся болезнь, от которой нет лекарства.

— Итак, день ритуала — лучшее время, чтобы это сделать? Как ты все провернула?..

Огромное облегчение накрыло меня. Я не потеряла её. Она всё ещё была на моей стороне.

— Да, в день ритуала проще всего, — ответила я.

— Я не могу уйти без мамы. Я не могу позволить, чтобы с ней это случилось, — она повернулась ко мне. Обычное суровое, монотонное выражение лица Луны полностью исчезло, уступив место широко открытым, испуганным глазам. — Ты должна это понять, Элиссон.

Я кивнула, но знала, что существует явная вероятность того, что всё пойдёт не по плану. Её мама была в руках старейшины Джона, и я сомневалась, что она вообще захочет уйти, если представится такая возможность. Мне было достаточно трудно сбежать одной, не говоря уже о том, чтобы вытащить троих.

— Должны ли мы сказать ей сейчас? О побеге? — спросила я. Мне казалось, что именно она должна решить это.

Луна задумалась, а затем сказала:

— Я понимаю. Она не… она часть всего этого. Так что, может быть, пока не стоит ей говорить. Но когда мы пойдем, мы возьмём её с собой, ладно? Мы заставим её, если потребуется. И она меня послушает. Должна.

— Ладно, пойдет. Но сначала нам нужен план.

— Верно.

— Эм, у меня его нет. То есть, он был, но потом, знаешь…

— Да…

Мы некоторое время сидели в тишине, затем Луна сказала:

— Думаю, у меня есть идея.

— Выкладывай.

— Хорошо. Итак, ты сказала, что во время ритуала все находятся на главном поле, в центре комплекса, верно?

— Да, и что с того?

Она понизила голос.

— Ну, есть одно место, через которое мы могли бы пройти, прямо у главных ворот. Там есть нора, которая проходит под забором, и я думаю, что она достаточно большая, чтобы пролезть через нее. Раньше её заделывали, но когда идёт дождь, она всегда появляется снова. В конце концов, ее просто перестали закапывать, так что она там уже как минимум год. В любом случае, это рядом с воротами, которые всегда охраняют несколько мужчин, так что никто не сможет пройти незаметно. Но если все мужчины будут на поле…

— Тогда они не будут охранять, и мы сможем пройти!

Луна улыбнулась.

— Ты думаешь, это сработает? — спросила она. У меня сложилось впечатление, что она считает меня экспертом, что, я полагаю, было совершенно незаслуженным титулом.

— Это, вероятно, наш лучший шанс, — сказала я. — Но они всё равно будут следить за тем местом с помощью видеокамер, так что нам нужно делать все быстро. И, конечно, есть ещё твой папа…

— Я могу позаботиться о нём.

— Но тогда его просто заменят.

— Верно... Но я знаю, что старейшины не будут пачкать руки, и они будут заняты проведением ритуала. Сомневаюсь, что они приведут нового наблюдателя, чтобы заменить его — все были так напуганы, когда тебя привели извне, понимаешь? Самый разумный шаг для них — просто попросить одного из других пап прийти и сделать это, когда он закончит со своей семьёй.

Я обдумала это, и хотя я не была уверена, что Джон не воспользуется шансом, чтобы лично расправиться с её мамой, идея Луны казалась наиболее правдоподобной.

— Хорошо, предположим, что всё пойдёт по плану, — сказала я, — а что если наблюдатели будут в окружающем лесу, просто дожидаясь, когда я — мы — сбежим?

— Наверное, нам просто придётся надеяться, что у них есть что-то более важное, чем это.

— Да, например, расстрелять другой сектор или…

Мои слова прервал крик, доносящийся издалека. Мы встали, чтобы определить источник звука, и я увидела, как на главном поле одного мужчину тащат в центр. Мы с Луной поспешили к ритуальной поляне.

Когда мы добрались туда, уже собралась толпа. Мы протиснулись между людьми, чтобы лучше видеть происходящее.

Трое мужчин держали другого, не давая ему вырваться. Он всё ещё кричал, но его лицо было прижато к земле, что заглушало звук, а с каждым вдохом песок и земля забивались ему в нос и рот. Я услышала скрип вдалеке и увидела, как двое мужчин катят что-то большое к нам. Когда они подошли ближе, я увидела, что это “что-то” было сделано из прочного тёмного дерева, с тремя смежными отверстиями, вырезанными на верхней части, одно из которых было больше остальных.

Устройство открыли, откинув верхнюю часть. Они положили руки и голову мужчины на полукруглые прорези, затем вернули устройство в закрытое состояние, заперев человека внутри. Он слегка наклонился вперёд, и его руки с головой казались оторванными от остального тела. Он попытался пнуть деревянную конструкцию, но она не сдвинулась с места. Мужчины стояли вокруг, и с холма спустился Джон вместе с двумя другими старейшинами, которых я никогда раньше не видела, одетые в похожие чёрные сутаны, как и у старейшины Джона.

Запертый мужчина кричал о помощи, но как только другие мужчины увидели, что старейшины приближаются, один из них ударил пленника в лицо. Человек замолчал, край его губы начал кровоточить. Кажется, она лопнула от удара.

Когда старейшины подошли ближе, толпа сделала несколько шагов назад. Луна схватила меня за руку, и мы последовали за другими, стараясь слиться с толпой как можно лучше.

Старейшина Джон вышел вперёд и посмотрел на мужчину, а затем повернулся к толпе.

— Этот человек задумал нечто плохое, ужасное против всех нас, — произнёс он с безумной силой в голосе. Он не звучал как хрупкий старик — он звучал как тиран.

— Истинная Любовь запрещает злодеяния против своих братьев и сестер. Этот человек замышлял побег своего ребёнка, что, следовательно, приведёт нас всех к гибели. Я уверен, вы все понимаете, что это неправильно. Для одного из нас уйти —  значит приблизить всех к опасностям внешнего мира. Это не то, что хочет от нас Один Истинный Бог. Это не признак здравомыслящего человека нашей общины.

Толпа молчала. Я не была уверена, верили ли они в то, что говорит Джон, или просто боялись встать и что-то сказать. Сколько из них думали так, как мы с Луной? Сложно сказать.

— Насколько неблагодарным он должен быть, чтобы думать побег? — продолжал старейшина Джон. — После того приюта, который мы предоставили ему, его жене и сыну? Еда, которую они едят, вода, которую они пьют, и общество, которым мы их благословили?

— И что мы можем сделать, как не указать ему на неповиновение? — сказал он, его голос теперь стал низким и обращённым больше к пленнику, чем к толпе.

Как будто по сигналу, один из мужчин вышел с ручной пилой. Джон кивнул ему и сделал несколько шагов назад, чтобы вернуться к старейшинам. Взгляд Джона переместился на меня, как будто он каким-то образом знал, что я всё это время была в толпе. Он улыбнулся так же, как когда Фред вытащил Луну из-под кровати. Холодная ярость пробежала по моему позвоночнику. В его присутствии я балансировала на грани страха и гнева, и теперь эта грань сломалась, и я оказалась на стороне раздирающей мою душу ярости. Единственное, о чём я могла думать, было: «Я ненавижу тебя», — слова били в голове набатом.

Мужчина с пилой подошёл к запертому в устройстве, и начал двигать зазубренное лезвие по его голой руке. Пленник захлебнулся в какофонии криков, но он был в ловушке, не в силах двигать ничем, кроме ног и ступней — мощное толстое дерево не позволяло ему сдвинуться. Он пинался и метался, его рука сжималась в кулак, пока пила углублялась в плоть с каждым движением. И хотя вокруг были люди — а люди ли? — он был совершенно один.

Оба мужчины быстро покрылись кровью, а звук движений пилы стал тише — по крайней мере, до тех пор, пока она не наткнулась на кость.

Пленник едва мог сжать кулак, а его лицо было забрызгано кровью, которая стекала вниз вместе с его слезами. Кость оказалось трудно резать, и каждое движение происходило с резким, жестоким рывком, будто два камня терлись друг о друга. Луна сжала мою руку так сильно, что мне стало больно, но мне было всё равно. Боль казалась лучше; это позволяло мне хоть как-то стать частью экзекуции мужчины, сопереживать через страдание.

Кость вскоре поддалась, и рука была разрезана пополам, удерживаемая лишь кожей, мышцами и сухожилиями. Она болталась, как сломанная ветка, держащаяся за остатки коры. Не потребовалось много времени, чтобы дорезать остатки плоти, и рука упала, повиснув на наручнике, прикреплённом к другой руке. Мужчина дергался от боли, его ноги бессмысленно дергались и сучили по пыли и грязи. Земля под ним была красной и влажной, песок слипался от крови.

Другой мужчина подошёл и вылил что-то из пластиковой бутылки на обрубок, а затем начал перевязывать культю бинтами.

Мы смотрели, как “наказанный” дергается ещё некоторое время, пока его силы не иссякли совсем. Он больше не мог бороться, да и за что, собственно, было бороться?

Старейшина Джон стоял с гордой осанкой, его аура была наполнена злым высокомерием. Затем он развернулся и начал подниматься обратно на холм с другими старейшинами, сигнализируя, что шоу окончено. Толпа начала расходиться, и именно мне пришлось схватить Луну на этот раз, таща её прочь от этого кровавого зрелища.

Утром мужчины на поле уже не было, остались лишь багровые следы на земле.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.