Лет десять тому назад, в графстве, чьи леса еще помнили шелест кельтских плащей, в старинной усадьбе, похожей на замок, поселилась маленькая Элис. Отец ее, полковник в отставке, человек стальной закалки и мягкого сердца к дочери, привез ей щенка. Не болонку, не мопса, но гордого отпрыска древнейшей породы - ирландского волкодава. Мальчика назвали Каром, что на языке предков этих псов значило «Друг».
С первого мгновения Кар стал тенью Элис. Его неуклюжие щенячьи лапы топали следом по паркетным залам и травянистым лужайкам. Когда девочка падала, огромная мохнатая голова тут же подныривала под нее, помогая подняться. Ночи Кар проводил у ее кровати, положив тяжелую голову на край покрывала. Его дыхание, глубокое и ровное, как шум далекого моря, было колыбельной для Элис.
Он рос не по дням, а по часам, превращаясь в исполина с серой, как лесная скала, шерстью и глазами янтарного меда, полными безмерной преданности. Он не сторожил дом - он сторожил ее. Чужака, будь то бродячий пес или зашедший слишком близко к усадьбе незнакомец, Кар встречал молчаливой стеной мускулов и низким, гулким предупреждением, от которого стыла кровь. Но для Элис он был лишь большим, теплым, бесконечно терпеливым Каром, на котором можно было спать, как на пуховой перине.
Годы текли. Элис расцвела в юную леди. Паркетные залы уступили место бальным, травянистые лужайки - изящным садовым дорожкам. И гигантский волкодав, некогда ее защитник и живая игрушка, стал неудобен. Он занимал много места в карете, его шерсть пачкала дорогие платья, его размеры пугали гостей. Элис, поддавшись капризу и влиянию модных подруг, захотела крошечного левретку - изящного, гламурного, помещающегося на бархатной подушке.
Предательство. Слово это не произносилось в стенах усадьбы. Говорили: «Отправим его в хорошие руки», «Он заскучает в городе», «Ему нужен простор». Лживые слова, сладкие, как сироп. Полковник, ослепленный любовью к дочери или уставший от упреков, согласился. Не в «хорошие руки». В вечные, холодные руки леса.
Однажды вечером, когда солнце кровавым шаром садилось за вековые дубы, верного Кара выманили во двор лакомым куском. Двое грубых слуг, лица которых Кар знал годами, набросились на него. Цепь, петля, удушающая удавка на могучую шею. Предательские руки связали его лапы крепкой веревкой. Сдавленный вой, полный недоумения и ужаса, вырвался из его глотки, когда его втолкнули в темный фургон. Элис наблюдала из окна верхнего этажа, ее сердце сжалось на миг, но тут же успокоилось мыслью о будущем изящном щенке.
Его вывезли далеко вглубь угодий, туда, где лес становился диким и непроходимым. Связанного, с петлей на шее, сбросили в овраг, поросший колючим терновником. «Пусть природа решит», – буркнул возница, хлестнув лошадей. Фургон скрылся в сумерках. Кар лежал, чувствуя, как холод земли проникает сквозь шерсть, как колючки рвут кожу. В его янтарных глазах гас свет доверия, и разгорался новый - холодный, как сталь клинка.
Он не умер. Голод и ярость дали силу, о которой не подозревали его мучители. Он грыз веревки, пока десны не истекли кровью, терся о камни, пока петля не ослабла. Освободившись, он не побежал обратно к усадьбе. Он поднял морду к черному небу и издал вой. Не собачий. Волчий. Зов одинокого хищника, отринувшего мир людей.
Кар стал Призраком леса. Он научился охотиться с безмолвной жестокостью тени. Местные крестьяне, находившие растерзанных оленей или кабанов с перекушенным хребтом, шептались о «Лесном Дьяволе». Охотники возвращались бледные, рассказывая невероятные истории: о гигантском, «с лошадь величиной» сером волке, которого пули, казалось, не брали вовсе, а капканы он раскидывал, как щепки. Говорили, он уводил целые стаи волков со своих владений, а непокорных жестоко убивал. Его боялись. Его имя - Призрак леса - стало легендой, передаваемой у костров с суеверным трепетом. Он не нападал на людей без причины, но его одинокий силуэт на вершине утеса или горящие во тьме глаза, замеченные путником, наводили леденящий ужас. В его душе осталась лишь черная обида и холодная ярость, замешанная на врожденном благородстве породы. Он стал господином этих чащоб, мстя миру за одно предательство.
Прошло несколько лет. Элис, теперь уже юная женщина, гуляла в лесу недалеко от усадьбы. Рядом скакал ее новый фаворит крошечный, изнеженный левретка Фриц, сверкавший ошейником с бриллиантами. Лес был тих и казался безопасным в сонных лучах предвечернего солнца. Слишком тих.
Внезапно из-за вековых буков вышла стая. Семь голодных, остроухих теней с горящими желтыми глазами. Волки. Запах легкой добычи - Элис и пищащего Фрица привлек их сюда. Элис вскрикнула, леденея от ужаса. Фриц, дрожа всем телом, жался к ее ногам, его тонкий лай был жалким писком против волчьего рыка.
Стая окружила их мгновенно. Вожак, седой матерый зверь, сделал молниеносный бросок. Раздался душераздирающий визг Фрица. Крошечную собачку подбросили в воздух, как тряпичную игрушку. Еще миг - и острые клыки впились в нее. Элис замерла, парализованная, видя, как ее изящная игрушка превращается в кровавый лоскут. Волки, возбужденные первой кровью, повернулись к ней. Запах страха манил их сильнее. Они сжали кольцо. Элис увидела оскаленные пасти, капающую слюну, почувствовала звериное дыхание. Мысль пронеслась: Кар... Где же Кар?
И он пришел. Не из усадьбы. Из самой глубины ада, что горел в его душе.
Беззвучно, как буря, обрушившаяся с ясного неба, огромная серая тень вылетела из чащи справа. Это был не волк. Это был гигант. Исполин с гривой, вставшей дыбом, с глазами, пылавшими нечеловеческой, холодной яростью. Кар. Но не прежний Кар. Это был Призрак леса, воплощение мести, взращенной на предательстве.
Он врезался в стаю, как пушечное ядро. Первый волк, тот, что терзал Фрица, взвизгнул и отлетел в сторону с перебитым хребтом, словно его ударил молот. Кар не лаял, он убивал, методично, с ужасающей эффективностью. Его челюсти, способные некогда нежно переносить руку ребенка, теперь ломали кости, как сухие прутья. Клыки вонзались в глотки, рвали сухожилия на могучих лапах. Он использовал свой чудовищный вес, сбивая волков с ног и топча их. Стая, только что уверенная в победе, превратилась в сборище затравленных тварей. Они кидались на него, но он был неуязвим, как скала, быстр, как молния. Их зубы скользили по его густой, свалявшейся в войлок шерсти, оставляя лишь царапины. Его же удары были смертельны. Один за другим, седой вожак, молодые самцы, матерые охотницы - все семеро легли на пожухлую траву, искаженные в предсмертных судорогах, их кровь алела на серой шерсти их убийцы.
Тишина. Гнетущая, звенящая тишина повисла над полянкой смерти. Стоял только Кар. Весь в волчьей крови, но, казалось, и его собственной, истекшей когда-то из раны на сердце. Его могучая грудь тяжело вздымалась. Пар клубился от его разинутой пасти. Он медленно повернул голову к Элис.
Она стояла, прислонившись к буку, бледная как смерть, дрожащая, с глазами, полными немого ужаса и... узнавания. Она смотрела в эти янтарные глаза. Глаза ее детства, глаза ее защитника, глаза существа, которого она обрекла на муки и одичание.
Взгляд Кара был страшен, в нем не было ни любви, ни радости спасения некогда дорогого ему человека. Там была бездонная боль. Глухой, немой укор, тяжелее любых слов. Он смотрел на нее так, словно видел не юную леди, а ту маленькую девочку, что предала его у окна усадьбы. В этом взгляде была вся горечь изгнания, все ночи голода и ярости, вся смертоносная мощь, рожденная от человеческой жестокости.
Он не подошел, не тронулся с места. Он лишь издал короткий, хриплый звук - не лай, не вой, а что-то среднее, полное невыразимой скорби и окончательности. Потом развернулся. Его огромная, покрытая шрамами и запекшейся кровью фигура медленно двинулась к чащобе. Он не оглядываясь шагнул под сень вековых деревьев, в свою стихию, в свою вечную ночь, и растворился в ней, как и положено призраку.
Элис рухнула на колени среди растерзанных волков и жалкого клочка, что был Фрицем. Но она не видела их. Перед ней стоял лишь один образ: взгляд. Взгляд ее потерянного друга. И только сейчас, в смертной тоске, спасенная им и вновь им же проклятая, она поняла всю чудовищность содеянного. Она поняла, какого верного сердца, какого благородного духа, какого настоящего друга она лишилась ради мимолетной прихоти. Слезы хлынули потоком, горячие и бесполезные, смывая румяна, но не смывая вины.
В лесу воцарилась тишина, нарушаемая лишь ее рыданиями, далеким карканьем ворона и шелестом листвы, хранившей тайну пса Кара. Призрак леса ушел навсегда, оставив ей лишь леденящую пустоту и горькое знание цены предательства.
