Карина нахмурилась, выискивая в памяти имя, и уточнила:
— Значит, ты и есть Милёна?
Карина прикрыла глаза и вдохнула, унимая клокочущую внутри злость. Она понимала, что едет в мрачную, разоренную тьмой дыру, но напарница, едва достающая макушкой до груди, оказалась неприятным сюрпризом.
— Веди, старшая, — хмыкнула Карина, тоскливо глядя на взбирающуюся в вагон проводницу.
Вокзальные часы гулко отбили полдень. Поезд застучал колесами, убегая прочь от залитого тревожным предчувствием городка.
Дом пах запустением. Унылая двухэтажка, неуклюже растянувшаяся на городском отшибе, больше походила на склеп, чем на жилище. Карина шагала по оббитым ступеням за маленькой провожатой, а внутри тугой пружиной скручивалось беспокойство.
— Вот тут будешь жить, — Милёна распахнула дверь комнаты, нашарила на стене выключатель и хлопнула по нему ладонью. Свет залил помещение.
Комната была небольшой. Две койки, плотные бордовые шторы на окне, платяной шкаф и письменный стол.
— Одна? — уточнила Карина, ступая на истершийся ковер.
— А с кем? — Милёна подняла брови. — Дом, почитай, пустой. Я пойду?
Карина рассеянно кивнула. Дверь негромко хлопнула.
Карина стянула ботинки, бросила сумку у порога и рухнула на алые покрывала, блаженно вытягивая ноющее тело.
Крайний угнетал. Пустынные улицы, заколоченные окна многоэтажек, нечищенные, засыпанные палой листвой дороги. Карина догадывалась, какую картину застанет, но реальность оказалась гаже. Сердце болезненно сжалось.
Маятные мысли проросли в реальность. Постель показалась стылой и неуютной, матрас — тощим, перекладины койки — жесткими и выступающими.
На электричестве в доме смотрителей экономили.
Дверь захлопнулась, и Карина утонула в кромешной коридорной тьме. Она нашарила ладонью стену и на ощупь двинулась к скудной полоске лестничного света.
Пара смутно знакомых пролетов вывела в холл. Карина замерла перед увешанной фотографиями стеной и огляделась. Пара продавленных диванов, пустая будка консьержа, запертые на щеколду двери, забитые досками окна. Будто баррикады и запоры остановят то, что погубило Крайний. Если смотрители снова прозевают прорыв, тьма сплющит остатки города как консервную банку из дешевой жести.
— Еще одна столичная цаца, — голос прозвучал зло и резко. Карина вздрогнула и разозлилась на себя за секундную трусость. В доме смотрителей бояться некого. Даже самый отчаянный грабитель не тронет тех, кто защищает город от тьмы.
Из-за спинки дивана высунулась голова.
Степан оказался длинным и нескладным, похожим на вешалку, забросанную тряпьем. Он поднялся, сладко потягиваясь. С ядрено-желтой футболки скалилась зеленая зубастая морда, черные патлы, сплетенные в кучу разномастных косичек, болтались, стянутые на затылке резинкой.
— А ты местное пугало? — огрызнулась Карина, теряясь под пристальным взглядом. — На маяк ставят ворон отгонять?
Глаза Степана округлились. Он сплюнул на сомнительной чистоты пол и процедил:
— Ты на маяках вообще бывала? Птицы к светочу на выстрел не приближаются. У них, в отличие от столичных дур, есть мозг и чуйка.
Карина почувствовала, как приливает к щекам кровь. Она отвернулась, пряча глаза.
Взгляд уткнулся в групповую фотографию. Больше десятка молодых ребят в строгой форме корпуса смотрителей хмуро глядели в объектив. Карина безошибочно нашарила тонущую в бушлате фигурку Милёны. Та крепко стискивала ладонь другой девочки, казавшейся маленькой даже на Милёнином фоне. Большеглазая, с торчащими из-под шапки русыми косами, она выглядела перепуганной и потерянной. Карина коснулась снимка кончиками пальцев. Поджимающая губы Милёна немного выдвигалась вперед, словно заслоняя младшенькую от фотографа.
— Раньше сюда свозили мелкоту, — глухо произнес Степан, неожиданно оказавшийся за Карининым плечом. — На выучку. Тихий рубеж, опытные смотрители. Натаскивались на раз-два.
— То-то вас смяли, как бумажный листок, — едко процедила Карина.
Глаза Степана полыхнули яростью. Он стиснул кулаки.
— Закрой свой поганый рот! — Степан ткнул пальцем в групповой снимок и прорычал, от ярости глотая слова: — Ты даже кончика реснички никого из них не стоишь. Ася сгинула, прикрывая отход горожан. Женьку сожрали, когда он бросился вытаскивать застрявших на маяке. Аришка выгорела дотла, пытаясь зажечь светоч. Сопливая семилетка. И что думаешь? Зажгла.
Палец с черным ободком под ногтем ткнул в девочку возле Милёны. Карина обхватила себя за плечи. Горло спазмически дернулось, но она упрямо пропихнула слова:
— А где же старшие были, когда сопля светоч зажигала?
Степан насупился и словно бы сдулся:
Покрасневшие глаза ощупали Каринино лицо.
— Не лезь не в свое дело, белоручка, — хрипло выдохнул он. — Послезавтра последний состав заберет остатки горожан, и ты отправишься обратно в теплую и уютную жизнь.
Не дожидаясь ответа, Степан развернулся и поплелся к лестницам.
У берега ветер окончательно выстыл и озлобился. Он трепал выбивающиеся из-под ушанки волосы, толкал в спину. Карина не отрывала глаз от мокрых камней, старалась ступать на плоские и устойчивые. Выданный с переполненных складов бушлат жал в плечах и почти не прикрывал поясницу. Новая форма пахла мылом, но под ним Карине чудился металлический душок крови. Она пыталась вызнать у Милёны, с чьего плеча получала обновку, но девочка лишь поджимала губы.
Карина ковырнула пальцем пушащуюся липучку, на которой когда-то крепилось имя владельца. Оставленные без присмотра, камни бросились врассыпную из-под подошв.
Она со всего маха села на землю.
— Не расшиблась? — Милёна подхватила под локоть слабыми руками, попыталась поднять.
— Задумалась, — Карина виновато улыбнулась. Она сжала-разжала содранные ладони, поморщилась и встала на ноги. До тяжелой, окованной металлическими листами двери оставалось рукой подать.
Карина подняла голову. Громада маяка утыкалась верхушкой в низкие тучи. Сложенная из вылизанных морем кирпичей, на фоне хмурого неба маячная башня белела ярко и вызывающе. Карина вгляделась в узкие бойницы.
Старшие смотрители ждали смену на пороге. Грузная одышливая бабка и не слишком старый, но ссутуленный жизнью мужик даже не бросили взгляд в сторону новой смотрительницы. Привыкли за последний месяц, что помощницы меняются с каждым прибытием поезда.
Карина посторонилась, позволяя смотрителям пройти, и нырнула в приоткрытую дверь.
Нутро маяка оказалось пустым и гулким. Витая лестница, тянущаяся ввысь, баррикада деревянных ящиков у подножия. Карина заглянула под крышку. Консервы. Жестяные банки с истертыми этикетками. Пай для дежурного смотрителя.
Металлические ступени гудели под ногами. Карина хваталась за шершавую стену и ступала осторожно, стараясь не смотреть вниз.
До первого и единственного яруса пришлось тащиться кучу муторных витков.
Дощатый пол заскрипел под ногами. Неструганные половицы выглядели шершавыми и занозчатыми. Единственная койка — жесткой. Бойницы пропускали стилетно-узкие лучи, рассекающие ярус на четыре неровные дольки. Карина выглянула в один зарешеченный проем и сухо сглотнула. Город лежал под ней как игрушечный — крохотный, скукожившийся. Выеденный изнутри.
Карина отшатнулась от бойницы и едва не рухнула в лестничный проем — удержали хлипкие перильца и холодные детские ладошки.
— Нельзя так к людям подкрадываться, — Карина отвесила Милёне тяжеловесную затрещину. Форменная шапка слетела с головы, выпустив на волю толстую, но совершенно белую косищу.
Карина вздрогнула, вцепилась пальцами в железо перил и насилу оторвалась от созерцания белоснежной головы.
— Надорвалась, — буркнула Милёна, проследив ее взгляд.
Она подняла с пола шапку, небрежно отряхнула и нахлобучила обратно, натянув по самые брови.
— Во время прорыва? — сипло спросила Карина. Пальцы сами потянулись к болтающемуся на груди медальону, сжали.
— Ага, — Милёна одарила напарницу тяжелым, совсем не детским взглядом. — Мы с Аришкой на башне были, когда тьма поползла. Насилу светоч запалили. Держали, пока Степаша не добежал. Аришу до капли вычерпало, а я ничего, белой башкой отделалась.
Карина с трудом разжала сведенные судорогой пальцы. Нагретый теплом ладоней медальон гулко стукнул о ткань бушлата.
Время на маяке шло тягуче и лениво. Смена длилась половину суток, но Карина вымоталась как за полные. Она облазила жилой ярус, сунулась на верхушку маячной башни, поглазела на светоч, продрогла, спустилась вниз, обшарила ящики с едой.
Милёна засела в фонарном помещении как приклеенная. Лишь после обеда девочка спустилась к подножью башни, чтобы вернуться с двумя помятыми консервными банками. Карина поймала брошенный пай, поморщилась от соприкосновения с холодным металлом.
Тушенка оказалась склизкой, хрустящей на зубах хрящами. Карина брезгливо разбирала мясо на волокна, не решаясь сунуть вилку в рот.
Милёна расправилась со своей банкой быстро, словно вовсе не жевала.
Наконец смена подошла к концу.
Хмурого и сонного Степана они встречали у подножия башни.
— Что, мелкая, без происшествий? — он потрепал Милёну по шапке, сдвинув тулью на самые глаза, толкнул плечом Карину, понукая уйти с дороги.
— Психопат, — буркнула Карина, глядя, как долговязая фигура исчезает в дверном проеме.
— Степаша мается совестью, — вздохнула Милёна. — Он с нами был в ночь прорыва. Вернее, мы с ним. Напросились у воспитателей. Ариша страсть как любила ночные смены. Все ждала, когда получится поглазеть на запаленный светоч. Дождалась.
— Умерла? — в горло словно сыпанули песка. Карина прокашлялась.
Солнце замерло у горизонта, красное и тусклое. Вдоль прибрежной кромки загорались фонари. Милёна шла не глядя под ноги, легкая и быстрая. Камни под ее ногами лежали смирно. Карина ступала след в след, но коварная тропа разъезжалась из-под ног.
— Аришка выгорела. Светоч выхлебал ее до донца. Она теперь как кожурка от сухого апельсина. Вроде человек, а внутри пусто.
Милёна остановилась. Карина едва успела затормозить.
Девочка подошла вплотную, задрала голову и впилась в ее лицо взглядом:
— У вас глаза похожи. Серые, туманные. Очень светлые.
Карине стало неуютно. Она потянула ворот бушлата, шумно втянула воздух.
Милёна отвернулась и зашагала дальше:
— Аришку забрал отец. Приехал белый как смерть, облаял наставников душегубами. Радовался, что старшую спрятал от отбора в смотрители. Дурак, конечно, в таком сознаваться, но нашим не до того было. Все, кто выжил, на маячной башне торчали.
Камни хрустели под ногами, море шелестело, вылизывая прибрежный песок.
На входе в город их встретил сухонький дед, опирающийся на перемотанную изолентой клюку. Услышав шаги, дед поднял голову и подслеповато прищурился.
— Вы чего из дома вышли на ночь глядя, дедушка, — Милёна скрестила руки на груди и поджала губы.
— Женька жду, — произнес дед тусклым старческим голосом. — Внучка́. Он у меня смотритель. Почти до старшего дослужился.
Милёна потемнела лицом. Она аккуратно подцепила деда под локоть и повела за собой:
— Нет Жени на маячной башне, не ждите. Давайте домой отведу. Вам чемоданы собирать надо, послезавтра поезд. Последний.
— Куда ж я поеду? — рассеянно проскрипел дед. — Женька тут совсем сиротой останется. Мамка с батей сгинули, я один ему семья.
Карина старалась не вертеть головой, чтобы не натыкаться взглядом на провалы выбитых окон и заколоченные двери. Чтобы не видеть брошенные машины, покосившиеся магазинные вывески, горы мусора у подъездов.
У стены дома закопошился упитанный рыжий пес. Ткнул носом воткнутую в землю вертушку с цветными лопастями, обнюхал крошечный ботинок. Повернул седеющую морду к людям. На шее болтался ошейник. Глаза смотрели сиротливо.
Карина отвернулась. Крайний упрямо топил ее в собственном пропитанном тоской нутре.
— Пришли, дедушка, — Милёна ткнула пальцем в сторону подъезда. Дом был мрачным. Темным, пустым, как выеденная скорлупка.
Дед замер на пороге, обернулся на смотрительниц и произнес жалобно:
— Не хочу. Там страшно и смертью пахнет.
Карина всмотрелась в оконные провалы и вздрогнула. В глубине темных коридоров ей померещилось копошение.
— Давай заберем его в дом корпуса? — слова сами сорвались с губ. Милёна свела брови к переносице.
— Можно, — наконец кивнула она. — Но со старшими объясняйся сама.
Дед растянул губы в малозубой улыбке. Карина отдернула тянущуюся к медальону ладонь и тяжело вздохнула.
Газовая лампа тихо шипела. Пламя подрагивало, пускало по стенам зыбкие тени.
Милёна сидела, привалившись спиной к потухшему светочу, и мелко дрожала. Оплетающий фонарное помещение решетчатый купол не сдерживал ветер. Ледяной и мокрый, тот вползал под слои одежды, выдувал тепло.
Карина выглянула из люка, убедилась, что упрямая девочка еще шевелится, и нырнула в уютный полумрак маячной башни.
Внизу, на жилом ярусе, похрапывал Степан. Карина потопталась на ступенях и приникла к бойнице, до боли напрягая глаза.
Над водой стояла непроглядная темень. Разволновавшееся море хлестало подножие маячной башни. Карине казалось, что она чувствует холодные соленые брызги на губах.
— Может, наверх поднимешься? — пробурчала Милёна.
Она поднесла скрюченные холодом пальцы к губам и подула. Карина поежилась, глядя на покрытый инеем воротник, на торчащие из-под ушанки промерзшие пружинки волос.
— Так положено, — буркнула Милёна, утирая рукавом покрасневший нос.
— Я и отсюда прорыв угляжу, — Карина ткнула пальцем в сторону бойницы. — А до люка бежать недолго.
— Мы тоже так думали, — голос Милёны сорвался. — Мы с Аришкой спустились всего на пару витков лестницы. Степаша дрых внизу. Он проштрафился и получил неделю ночных дежурств подряд. Это было пятое.
Милёна замолчала. Пламя газовой лампы заложило жуткие тени в провалах ее глазниц. Девочка присела, протянула красные подрагивающие пальцы к колпаку лампы и продолжила:
— Было холодно. Лето, но на маячной башне всегда холодно. У бойниц сквозило. Мы уселись на лестницу. И задремали.
Карина живо представила жмущуюся бок о бок парочку малявок в огромных бушлатах. Две распушившиеся в холод синицы. Пальцы тронули ворот куртки. Надежно спрятанный под слоями одежды, медальон привычно лег под пальцы.
— Ладно, не нуди, посторожу я наверху.
Милёна насупилась, прикусила губу и вдруг выдала торопливо, почти захлебываясь словами:
— Покажи, что у тебя в медальоне.
Карина застыла. Сердце ударило где-то в горле и провалилось в пятки. По хребту заструился холодок.
— Что? — переспросила она хрипло.
— У тебя на шее подвеска. Круглая. В таких фотографии хранят. Мне кажется, я видела ее раньше.
— Мала чином меня обыскивать, — преувеличенно весело фыркнула Карина. Она развернулась и зашагала к люку на плохо гнущихся ногах.
Взгляд Милёны, почти такой же холодный, как воющий за стенами ветер, буравил спину.
Карина вытерла взмокшие ладони о штанины, расстегнула ворот бушлата, подцепила кончиком пальца цепочку.
Медальон лег в ладонь. Тяжелый, нагретый теплом тела. Серебро потемнело от старости. Время сгладило контуры стилизованной маячной башни на крышке. Карина щелкнула замком. Половинки раскрылись.
С одной смотрела мама. Такая же молодая и красивая, какой десятилетняя Карина видела ее последний раз. Русая, с выбеленными солнцем вихрами и светлыми до прозрачности серыми глазами.
Когда медальон носила сестренка, на второй половинке крепилась Каринина фотография.
Сейчас поверх нее было приклеено новое изображение. Белые волосы, белесые пустые глаза, заострившиеся черты лица. Медальон с маяком на крышке превратился в кладбище. Кладбище людей, сожранных маяками.
Отец был против. Кричал, что не для того уберег ее от участи смотрителя. Требовал остаться с ним и Ариной.
Но Милёна права. Арины больше нет. Есть шкурка, пустая и высохшая, выпитая светочем до последней капли. И кто-то должен за это заплатить.
Светоч возвышался на своем постаменте. Белоснежный, отливающий перламутром, похожий на гигантскую шершавую жемчужину. Карина привалилась к оплетающей фонарное помещение решетке и вгляделась во тьму.
Она нашла виновника. Тот снова дрых, оставив малявку и чужачку следить за маяком. Ничему не научился.
Завтра днем приедет поезд. Заберет остатки горожан. И убийцу. Увезет прочь от сгинувшего Крайнего. Спасет от правосудия.
Тьма над морем загустела. Потянулась к берегу чернильными щупальцами. Волна густого тумана, пожирающего слабые городские огни, ударила в маячную башню. Воздух загустел. Уши словно забило мокрой ватой.
Милёна влетела в фонарное помещение, дико шаря глазами по сторонам. Ткнула пальцем в светоч. Губы ее шевелились, но Карина не слышала. Взгляд слепо шарил в просветах между прутьями решетки. Небо на миг полыхнуло алым, озаряя тянущееся к маяку чешуйчатое щупальце.
Милёна подскочила, дернула за рукав бушлата.
Карина отшатнулась, замотала головой, крепко зажмурилась. Даже сквозь стиснутые веки она видела, как небо озаряет очередная алая вспышка. Милёна еще раз дернула Карину за рукав и, не дождавшись реакции, залепила хлесткую пощечину. Карина замерла, держась за горящую щеку.
Милёна шагнула к светочу. Судорожно вдохнула и протянула дрожащую ладонь.
Коснуться шара она не успела. Увитая жилами рука сграбастала ее за шиворот и легко, как котенка, швырнула в люк. Щелкнула упавшая в пазы щеколда.
Степан приложил ладони к светочу. Длинное нескладное тело выгнуло дугой. Он тихо застонал сквозь сжатые зубы.
И тут слух вернулся. На Карину разом накатил рокот хлещущих о маячную башню волн, сонное гудение светоча, грохочущие о люк кулаки и истошный, срывающийся крик:
— Не смей! Сгоришь! Ты в прошлый раз надорвался!
Светоч полыхнул теплым желтоватым огнем.
Карина думала, что ослепнет, оказавшись так близко, но свет не жег глаза. Он растекался в стороны, пожирал тьму, отгонял прячущихся в ней чудищ.
Степан мелко дрожал. Зеленую майку с розовой спиралью на всю спину полоскало по ветру, как парус. Голые тощие руки пошли цыпками.
Карина задохнулась от осознания, что виновный стоит пригвожденный к светочу. Возмездие свершилось.
Светоч выпьет Степана до дна. Как Аришу.
А после не сдерживаемая тьма затопит город и сожрет тех, до кого не дотянулась в прошлый раз. Вымотанных смотрителей, осиротевшего деда, брошенного рыжего пса. Несколько жизней в обмен на справедливость. Не слишком высокая цена.
— Карина, помоги ему, — Милёна уже не кричала. Сипела сорванным горлом. — Я приведу старших. Впятером мы удержим.
Тонкие, собранные в хвост косицы на голове Степана выцвели в серость. Под глазами залегли глубокие тени. На гладких, покрытых пушком щеках гуляли желваки. Карина замерла, оглушенная неожиданной мыслью. Степан ведь и сам еще ребенок. Длинный нескладный ершистый подросток.
— Степа спас нам жизни, — глухо прохрипела Милёна. — Без него Ариша бы сгорела с концами.
Сердце грохотало в висках.
Карина сняла с шеи медальон, намотала цепочку на запястье и шагнула к светочу.
Поверхность оказалась шершавой и теплой. Ладони дернуло, словно разрядом тока. Карина взвизгнула и попыталась отшатнуться, но светоч держал цепко.
Отец говорил, что маяки убивают. Выжирают человека изнутри, калечат. Карина чувствовала, как утекают в мерцающие недра капли жизни, но ощущала лишь покой и убаюкивающее тепло.
Грохот выломанного люка прозвучал словно бы издалека. Жесткие руки ухватили за пояс и дернули, утягивая в холод и темноту.
Карина налегла на сумку, стараясь одной рукой свести края, а другой потянуть за собачку молнии.
Застывший изваянием отец дернул щекой и буркнул:
— Помогать маякам красть последнего родного человека? Хватит мне потерь.
— Либо в смотрители, либо тюрьма, — Карина закатила глаза. — За то, что пробралась на маяк по подложным документам, мне пожизненное грозило. Крайнецкие отстояли. В голос кричали, что я всех спасла.
Замок сдался. Карина выдохнула, подошла к безучастно застывшей в кресле Арише, обхватила ладонями холодные пальцы.
— Ладно, мне пора. Навещу, когда отгулы дадут.
Белые глаза смотрели мимо. Безвольно приоткрытые сухие губы обнажали кромку зубов.
Карина грустно улыбнулась, потрепала сестренку по белой макушке и поднялась на ноги.
Тяжелая сумка била под колени. Карина волоком оттащила ее к порогу, с трудом разогнулась. Привалилась к дверному косяку, тяжело выдохнула.
Она отчаянно храбрилась, но рожденная ночью на маячной башне паника тугой спиралью свилась под ложечкой.
От резкого движения медальон хлопнул о грудину. Карина нащупала подушечками пальцев замок.
Цепочка стекла в ладонь теплой серебряной змейкой. Карина огладила контур маячной башни, нажала кнопку. Половинки распахнулись.
Аришкина фотография сковырнулась без малейшего сопротивления. Карина сунула ее в карман, ухмыльнулась, разглядывая собственные пухлые щеки и надутые губы, закрыла створки медальона.
Арине цепочка оказалась длинновата. Тонкая шея склонилась под тяжестью медальона, но Карина защелкнула замок.
— Чтобы не забывала, — улыбнулась она, заправляя длинную белую прядь Арине за ухо.
— Дочь, там такси подъехало, — прогремел из-за двери отцовский голос.
Карина вцепилась пальцами в ручку сумки, обернулась, улыбаясь во всю ширину рта:
Улыбка сползла с губ. Карина сухо сглотнула, прижалась спиной к дверному косяку, чтобы не осесть на подломившихся ногах.
Пальцы Арины крепко сжимали медальон.
Белые глаза смотрели в никуда. Тонкие губы сложились в робкую, но узнаваемую улыбку.
