Клип про Агафью Лыкову
Клип снят прошлой зимой командой ТВ МИРЭА, музыка, слова и монтаж — Дмитрий Разворотнев, вокал — Яна Комова.
Клип снят прошлой зимой командой ТВ МИРЭА, музыка, слова и монтаж — Дмитрий Разворотнев, вокал — Яна Комова.
В 1980-е, скорее всего, не было в Советском Союзе семьи известнее этой. Про нее регулярно писали газеты, выходили книги, снимались телесюжеты и документальные фильмы. Вся страна увлеченно следила за жизнью и судьбой Лыковых, отшельников, обнаруженных геологами в глухой, безлюдной тайге Хакасии. Сбежав от цивилизации в 1937 году, они несколько десятилетий жили без контакта с внешним миром, пока там начиналась и заканчивалась Вторая мировая война, взрывались атомные бомбы, человек летал в космос и высаживался на Луне. Из шести человек, выбравших одиночество на склонах Западного Саяна, сейчас осталась в живых лишь одна Агафья Лыкова. Она отказалась уезжать на «большую землю», сохранив верность своей заимке в 250 км от ближайшего населенного пункта. 76-летняя Агафья по-прежнему регулярно становится героиней новостей, а свежие ролики про поездки к ней собирают миллионы просмотров уже на YouTube.
Первое знакомство:
«Наш приход был, как видно, замечен. Скрипнула низкая дверь. И на свет божий, как в сказке, появилась фигура древнего старика. Босой. На теле латаная-перелатаная рубаха из мешковины. Из нее ж — портки, и тоже в заплатах, нечесаная борода. Всклокоченные волосы на голове. Испуганный, очень внимательный взгляд. И нерешительность. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Мы тоже молчали. Так продолжалось с минуту. Надо было что-нибудь говорить. Я сказала:
— Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в гости...
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, потрогал рукой ремешок на стене, и наконец мы услышали тихий нерешительный голос:
— Ну проходите, коли пришли...»
Так описывала свою первую встречу с Лыковыми геолог Галина Письменская. Дата действия ее истории — 15 июня 1978 года. Место действия — крутой берег реки Еринат, притока Большого Абакана. Горная Хакасия, труднодоступный уголок Западного Саяна, неподалеку от границ с Алтаем и Тувой.
Заимка Лыковых находится в нижнем левом углу карты:
Именно здесь, в местах, где на сотни километров вокруг просто не было, не должно было быть человеческой жизни, обнаружили железорудную залежь. Летом 1978 года для более подробной разведки потенциальных месторождений на берега Большого Абакана решили отправить группу геологов. Именно в процессе поиска подходящего места для их лагеря пилоты вертолета и заметили нечто очень странное. На берегу Ерината, неподалеку от его впадения в Абакан, летчики разглядели сначала огород, потом вырубку, ну а в конце концов, и покосившуюся, вросшую в землю, почерневшую хату. Ничего из этого на самых подробных картах отмечено не было.
Место для лагеря геологов нашли лишь в 15 км от загадочного объекта. Высадившаяся группа, четыре человека во главе с Галиной Письменской, быстро решила познакомиться с потенциальными соседями. Ими двигало не только вполне понятное в данных обстоятельствах любопытство. В безлюдной тайге мог найтись кто угодно, поэтому на встречу Письменская на всякий случай прихватила выданный ей пистолет.
Оружие не понадобилось. Вместе со стариком, чье появление на свет было описано выше, жили две дочери, одежду которым заменяли рубахи из домотканой мешковины. «И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна билась в истерике и молилась: „Это нам за грехи, за грехи...“ Другая, держась за столб, подпиравший провисшую матицу, медленно оседала на пол», — писала позже Письменская. Впоследствии выяснилось, что у древнего деда была и пара сыновей, но те обитали в своем доме в 6 км вниз по течению Ерината.
Геологи очень быстро смогли войти в доверие к отшельникам и выяснить, что обнаружили они семью Лыковых. Отец семейства Карп, сыновья Савин и Дмитрий, дочери Наталия и Агафья. Больше трех десятилетий те жили здесь, на берегу Ерината, и за все эти 30 с лишним лет Галина Письменская со своими коллегами стали первыми людьми, которых они встретили. Общение Лыковых с геологами стало регулярным, но мир про них узнал лишь спустя еще четыре года, когда на заимке побывал журналист «Комсомольской правды» Василий Песков. В своем документальном цикле «Таежный тупик» он впервые рассказал о Лыковых широкой аудитории, и история эта произвела оглушительный эффект. В течение следующих лет в сотнях статей, нескольких книгах и бессчетном количестве видеосюжетов страна узнала об удивительном бегстве отшельников от цивилизации и жизни в тайге, единственным помощником в которой были лишь их собственные силы.
Сыновья и младшая дочь Лыкова Агафья:
Часовенные:
Строго говоря, судьба Лыковых была сколь необычна для широких народных масс, столь и типична для той среды, к которой они принадлежали. Они были старообрядцами, т. е. решительно отвергали церковную реформу середины XVII века. Многие из старообрядческих течений предполагали минимизацию контактов с государством, считая его (в постреформенном виде) сатанинским порождением. Часовенное согласие староверов, к которому относились Лыковы, было как раз из таких. Лишившись в XIX веке из-за репрессий императора Николая I своих священников, они заменили их выходцами-мирянами из своей среды, а богослужения стали проводить в тайных (часто домашних) часовнях (отсюда название). Оснований доверять режиму, лишившему их даже собственных иереев, у часовенных не было, поэтому они предпочитали жить уединенными коммунами, сами по себе.
Именно так предки Лыковых и перебрались сначала в Горный Алтай. Там их все полностью устраивало. Власть была далеко, их почти не тревожила, зато простора для деятельности трудолюбивым непьющим людям (а почти все староверы таковыми и были) было много. Все поменялось с приходом к власти большевиков.
В отличие от прежней власти, в конце концов смирившейся со своеобразием старообрядцев, большевикам такие автономные сообщества, живущие по своим правилам, да еще и объединенные по религиозному принципу, были не нужны. В начале 1930-х новая политика докатилась и до Горного Алтая. В ходе коллективизации в сельхозартели попытались объединить и коммуны староверов. Кто-то из них смирялся с неизбежным и соглашался жить по-новому, кто-то рассматривал все это как очередную волну уже привычных гонений на «истинных христиан». Лыковы были как раз из таких. В попытке избавиться от «сатанинской» власти они принялись забираться все глубже и глубже в тайгу, но в результате противостояние привело к открытому конфликту.
На землях, где укрылись Лыковы, Советы организовали Алтайский заповедник. Попытка прогнать семью («браконьеров»!) с земли, объявленной заповедной, закончилась винтовочными выстрелами. Так погиб брат Карпа Лыкова Евдоким, ну а сам Карп окончательно уверился в том, что новая власть тоже от дьявола и спокойной жизни им не даст. В 1937 году после очередного визита сотрудников НКВД на их алтайскую заимку старший Лыков принимает решение отправиться с женой, сыном Савином и дочерью Наталией еще глубже в тайгу.
В попытке избавиться от нежелательных соседей семья постепенно забиралась все дальше и дальше в совсем уже глухие, безлюдные места и лишь в начале 1940-х наконец окончательно обосновалась на берегу реки Еринат. Место для новой, уже не алтайской, а саянской заимки было выбрано с умом. Дом Карп Лыков срубил высоко, на достаточно крутом склоне горы, рядом с ручьем, но в точке, укрытой от ветров и, самое главное, незаметной со стороны реки. Именно оттуда мог прийти нежелательный контакт с внешним миром.
Во многих источниках утверждается, что в 1978 году геологи стали первыми людьми, встреченными Лыковыми с момента начала их одиссеи в 1937-м. Это не так. В августе 1940 года их пути вновь пересеклись с сотрудниками Алтайского заповедника. Уговоры тех вернуться в мир и даже обещания легальной работы в структурах заповедника не подействовали. Староверы лишь снялись с очередной заимки, чтобы забраться еще дальше в тайгу (на этом этапе они как раз и оказались на Еринате). Ну а в 1945-м на семью, в которой к тому моменту появилось еще двое детей, Дмитрий и Агафья, наткнулась экспедиция военных топографов. От них Лыковы узнали про войну с «немцем», в которой глава семейства обвинил Петра I, главного своего (и всех староверов) недруга («Это цё же такое, второй [после Первой мировой войны] раз, и все немцы. Петру — проклятье. Он с ними шашни водил. Едак...»), и о советской победе. Вернувшись на «большую землю», топографы, разумеется, доложили о неожиданной встрече, и в поисках Лыкова было даже организовано пару рейдов, но семья смогла укрыться и остаться незамеченной. Потом про них вновь постепенно забыли и лишь в 1978 году, тридцать лет спустя, в очередной раз, к всеобщему удивлению, обнаружили с воздуха.
Без хлеба и соли:
«Стены и при лучине были темны: многолетняя копоть света не отражала. Низкий потолок тоже был угольно-темным. Горизонтально под потолком висели шесты для сушки одежды. Вровень с ними вдоль стен тянулись полки, уставленные берестяной посудой с сушеной картошкой и кедровыми орехами. Внизу вдоль стен тянулись широкие лавки. На них, как можно было понять по каким-то лохмотьям, спали и можно было теперь сидеть. Слева от входа главное место было занято печью из дикого камня. <...> Посредине жилища стоял маленький стол, сработанный топором. Это и все, что тут было. Но было тесно. Площадь конурки была примерно семь шагов на пять, и можно было только гадать, как ютились тут многие годы шестеро взрослых людей обоего пола». Так описывал основную «усадьбу» Лыковых, похожу на вросшую в землю баню, Василий Песков. Быт отшельников, устоявшийся за прошедшие три десятилетия, представлял особый предмет интереса и ныне хорошо изучен.
Главной проблемой выживания оставалась еда. Ее Лыковы получали из двух источников. В первую очередь помогала окружающая заимку и неиспорченная человеческим влиянием тайга. Грибы, лесные ягоды (малина, черника, брусника), травы, в меньшей степени рыба неплохо дополняли рацион, но были сезонным продуктом. Охота была не так эффективна. По религиозным соображениям отшельники позволяли себе есть только копытных (медведей было нельзя, у тех были лапы), на тропах которых устраивали ловчие ямы. Со временем лоси, олени-маралы и кабарги научились их все чаще избегать и мясо стало совсем редким гостем на столе Лыковых. Ну а самым важным таежным продуктом был кедровый орех. Время его созревания было ключевым периодом года, ведь тогда можно было сделать стратегические запасы плохо портящегося продукта, который спасал в голодные зимы.
Многие старообрядческие течения, в том числе и часовенные, к которым принадлежали Лыковы, считали картофель «бесовским многоплодным блудным растением», к тому же завезенным в Россию главным врагом всего сущего — Петром I. Однако при этом во многих изолированных, разбросанных по безлюдной тайге скитах староверов именно картошка становилась важнейшим фактором выживания. Лыковы исключением не были. Основу их рациона, несмотря на свою греховность, составлял картофель. Его ели печеным (прямо в кожуре), сушили и делали из него «хлеб» — толстый черный блин из смеси сушеной картошки, пригоршни зерен конопли и двух-трех горстей измельченной ржи. Когда другие припасы заканчивались, зачастую именно этот продукт становился единственным в рационе, вплоть до начала сезона грибов и ягод.
Настоящего хлеба, а заодно и соли, которая помогала дольше хранить продукты, Лыковы не знали. На своем огороде они выращивали немного ржи, но ее хватало лишь на картофельный хлеб и на ржаную кашу по большим религиозным праздникам. На том же огороде росли лук, репа, горох, конопля. Последнюю использовали для создания одежды, которую делали на примитивном ткацком станке, захваченном с собой с «большой земли» еще в 1930-е годы. Чуть позже научились выделывать кожу убитых животных.
Как показала жизнь, картофель был настолько важен для выживания, что требовалось создавать его двухгодичный запас для гарантии своего существования. Всего лишь одна затяжная зима 1961 года, ровно 60 лет назад, когда снег выпал в июне, привела к гибели урожая. Картошки собрали только на семена, рожь вымерзла, пострадали и таежные богатства, а прошлогодние запасы быстро кончились. В тот страшный год Лыковы ели и солому, и кору, и березовые почки, и кожу, но пережили голод не все. Младшая из семьи, Агафья, рассказывала: «На постном мама не вынесла. К рыбалке нельзя стало — вода большая. Не позаботились, чтобы скотина была, охотиться не смогли. Баданный корень толкли, на рябиновом листу жили». Так в 1961 году от голода погибла Акулина Лыкова, Карп остался без жены, а четверо детей без матери.
Важным уроком трагедии было понимание важности запасов. Помогло и чудо (как рассматривала его набожная семья). Рожь погибла летом 1961-го, но в следующий сезон на площадке, где когда-то рос горох, взошло случайно выросшее одно зерно. Этот колосок Лыковы оберегали весь 1962 год, и он дал 18 зерен. На следующий год у семьи уже была тарелка зерна. Ну а на четвертый год они смогли вновь поесть ржаной каши.
Трагедий, подобных голодному году и смерти матери, Лыковы не переживали вплоть до «большого контакта» с внешним миром. Первые годы после знакомства с геологами тоже прошли вроде бы успешно. Отшельники начали постепенно приобщаться к благам цивилизации, у них появилась новая одежда, предметы быта, орудия труда, а в 1981 году случилась еще одна катастрофа. 6 октября от тяжелой пневмонии умирает самый младший, всегда бывший самым выносливым в семье Дмитрий. Скорее всего, его иммунитет, сформировавшийся в изолированном сообществе, не перенес встречи с чужаками и принесенными ими вирусами.
В декабре с разницей в 10 дней умирают Савин и Наталия. Причиной смерти, вероятно, стала почечная недостаточность. Не старые, в общем-то, организмы были истощены однообразным питанием с периодическими голоданиями. Карп и младшая Агафья остаются одни.
Казавшийся глубоким стариком уже в 1978 году Карп тем не менее проживет до 1988-го. Переезжать к оставшимся на Алтае родственникам или хотя бы куда-то поближе к цивилизации ставшие уже знаменитыми на весь Советский Союз Лыковы категорически отказались. Отказалась и Агафья, когда после смерти отца осталась в одиночестве. Впрочем, ее быт стал гораздо проще и комфортнее, ведь у известности были и свои достоинства. Младшая из Лыковых с высокого склона горы переехала вниз к реке, у нее появился свой домашний скот и множество котов. Зачастили к ней и гости, каждый из которых считает необходимым привезти какой-то подарок. Заимка по-прежнему труднодоступна, но сейчас ее включили в Хакасский заповедник как его составную часть, поэтому вертолетные облеты стали регулярными, а значит, у Агафьи стало больше и гостей. Последняя отшельница настолько осмелела, что попросила о помощи российского олигарха Олега Дерипаску, хозяина Хакасского алюминиевого завода, одного из крупнейших предприятий региона. Миллиардер в помощи не отказал, и осенью прошлого года на заимке для Агафьи начали рубить новый дом.
Вот так и заканчивается эта таежная эпопея, начавшаяся в далеком и страшном 1937-м. Через сотни километров непроходимой чащи, диких зверей и НКВДшные облавы, голод и тяжкое существование на картошке и «кедровом молоке», смерти родных и внезапную славу — к дому на берегу Ерината, построенному на деньги миллиардера. XXI век со всем своим колоритом добрался даже в этот глухоманный тупик, чьи жители, приговаривая «Звезды стали скоро по небу ходить», удивленно наблюдали за первыми спутниками.
Взято полностью отсюдаСпасибо, за внимание!
Мои предыдущие посты, для удобства, собранные по темам:
О медицине:
pikabu.ru/@tryandwin/saved/1622470
О Мире:
pikabu.ru/@tryandwin/saved/1622472
Вчера выдался вроде как стандартный заказ: приехать в деревню, настроить антенну.
Выехал, созвонился. Клиент - дедушка, живёт на отшибе. От дороги до дома 5км по полям. Сказал, будет ждать на повороте. Подъезжаю - стоит, ждёт. На снегоходе. Поздоровались, закинули инструмент. Меня посадил за руль, хоть я и сказал, что ни разу такую технику и вблизи не видал.
- Тут тормоз, тут газ. Поехали!
И я поехал. Не спрашивая куда, просто по едва заметному следу. Доехали до двора. Вот тут я удивился второй раз.
Теплицы, огромные солнечные панели и круглый дом с капитальной кирпичной печью в центре. Вокруг - никого, да и деревни, похоже, давно нет. Мечта отшельника.
За работой, имбирным чаем и хлебом собственного производства пролетело два часа.
На том же снегоходе (снова за рулём) долетели до дороги, откуда в очень приподнятом настроении, да ещё и с вкуснейшим медом, полученным в подарок, я поехал совершать дальнейшие подвиги.
Так вот, к чему это всё. Очень мне это всё близко. Сколько раз я рисовал проект круглого дома, сколько идей автономного жилья собирал в кучу. Жаль, что пока финансы не позволяют воплотить это в жизнь. Но не всё потеряно. И очень приятно смотреть на то, как кто-то умудрился воплотить в реальность твою мечту. Даёт некую мысль, что вот - всё это достижимо и есть, куда двигаться.
Гнилые гати в край глухих трясин
Уходят, в зыбких кочках растворяясь;
В конце одной, понуро накреняясь
Стоит хибара средь кривых осин.
В ней дед глухой с раздвоенной губой
Живет, грибом да дичью промышляя,
И на крыльце скрипучем размышляя,
В горшочке варит чай да зверобой.
Вокруг безмолвный мир дремучих мхов,
Сухих стволов, чернеющих бочажин,
Здесь ни один вопрос отнюдь не важен,
И ни на что не нужно тратить слов.
А ввечеру болотные огни
Танцуют над хмельным болиголовом,
И манят, словно дудка крысолова
Туда, где в пелене застыли пни.
Суровый дед заварит снова чай,
Зажжет огонь в убогой керосинке
И с сахаром вприкуску, по старинке,
Прогонит прочь извечную печаль.
Я продолжал ездить на раскопки каждое лето. Для первокурсников они были обязаловкой, а для меня – без году выпускника – любимой отдушиной. Да и профессор Плужков был рад добровольному помощнику. В этих маленьких экспедициях по глухомани царила особая атмосфера.
Июль спустили коту под хвост – первый курган в полях оказался пустышкой. Но компания подобралась хорошая, поэтому, кроме профессора, никто ни о чём не жалел. Берег реки, костёр, гитара, деревенский самогон – что может быть лучше? Девушек, по традиции, было мало – в этом заезде всего одна, и та замужем. За романтикой пришлось бы топать в деревню часа полтора. Плужков такие походы не одобрял, однако щуплый очкарик Митя отсутствовал уже третью ночь.
– К бабе ходит! – авторитетно заявил Макс.
– В шахматы играть? – усмехнулся его сосед по общаге Лёха.
– В тихом омуте... – многозначительно улыбнулась Вера.
– Рыжий, с тебя допрос с пристрастием! – не унимался Макс. – Ты же с ним спишь...
– В одной палатке! – уточнил я, демонстративно нахмурившись.
– А хрен вас, аспирастов, знает! – заржал Лёха, тут же награждённый моим подзатыльником.
– Ты всё-таки в аспирантуру собрался? – каким-то мечтательным тоном спросила Вера, разглядывая меня в прицел тлеющей веточки.
Интересно, как муж отпустил её с дюжиной парней и не старым профессором к чёрту на рога? Ведь мог увязаться следом. Плужков был бы рад ещё одному «младшему научному сотруднику».
– Пока не решил, – пожал я плечами, разглядывая отражение костра в красивых янтарных радужках.
– Наливайте, что ли... – угрюмо процедил замотанный в одеяло профессор, вынырнув из темноты.
По палаткам разошлись сильно за полночь. Быстро засыпать я не умел, даже после тяжёлых физических нагрузок. Задремал только с рассветом, и сразу приснилась Вера. Она стояла посреди поля, укрытая длинной накидкой. Под босыми ногами вились стебли каких-то растений. Вера улыбнулась, и с неё медленно поползла вниз светлая ткань...
Я резко проснулся. Захотелось придушить неуклюже ввалившегося в палатку Митю. Лохматый отличник был весел и возбуждён – то состояние, когда человека тянет поделиться. Надо ловить момент.
– Где пропадал?
Первокурсник от моего вопроса чуть не подпрыгнул. Потом загадочно улыбнулся и полез в спальный мешок.
– Серьёзно! – не отставал я. – Плужков уже ментам звонил.
– Дозвонился? – издевательски уточнил мой сосед.
– Да иди ты! Тоже мне, интрига.
– Понимаешь, Родь... Такого не расскажешь. Могу показать.
Своё имя я не любил. Не только из-за вечных ассоциаций с Достоевским. Оно казалось мне не подходящим к нашему миру и времени. Поэтому для всех знакомых я был просто Рыжим. И только Митя считал прозвища чем-то недостойным и упорно звал по имени.
Следующее утро посвятили сбору лагеря и подготовке к отъезду. После обеда двинулись в Кашиновку, с грустью оглядываясь на полюбившийся кусочек речного берега. Пока грузились в институтский ПАЗик, Митя повесил на шею мой фотоаппарат и наплёл Плужкову, что хочет поснимать красивые места, а вечером за ним приедет мать. Договорился и насчёт меня в качестве охраны. Профессор со скрипом согласился, строго велев отзвониться из дома. Мы махнули вслед отъезжающему автобусу и побрели по деревне.
Из жилых улиц осталась одна, вдоль разбитого асфальта. Ближайшая школа и фельдшер – в крупном селе в десяти километрах, в чахлый магазинчик завозили продукты раз в неделю. Но почему-то Кашиновка не вызывала ощущения тоскливой безнадёги, как прочие умирающие посёлки. Наверное, всё дело было в палитре. По странной традиции, все дома и заборы тут красили в яркие осенние оттенки. Жёлтые, оранжевые и зелёные доски здорово выцвели, но продолжали создавать ощущение уюта.
Встретилась бабуля, у которой мы пару раз покупали самогон. Она приветливо поздоровалась и вручила нам банку молока и кулёк пирожков. Это было кстати, потому что за сборами никто не думал о завтраке, а время близилось к ужину. Перекусили на лавочке у крайнего дома, дальше дорога через засеянные поля уходила к трассе. Деревню и пашни со всех сторон окружала густая стена леса. На обочине торчал указатель. Слово «Кашиновка» разместилось не по центру, слева явно были закрашены буквы.
– Нижняя? – предположил я.
– Новая.
– Значит, где-то есть старая?
Мой проводник поправил лямки рюкзака и бодро зашагал к ближайшей опушке. Лес у реки, где мы стояли лагерем, был редким и молодым. Здесь же деревья и кусты сплетались в густую чащобу. Я едва поспевал за угловатым юношей, ловко огибающим непролазные места. Первокурсник уверенно вёл по известным только ему ориентирам. Впереди замаячил просвет, и мы остановились.
Из кустов открывался вид на огромную поляну, с которой уходили две узкие просеки. Земля была вспахана и густо зеленела вязью каких-то бахчевых культур.
– Тыквы, – шепнул Митя.
– А давно они вне закона? Почему в лесу-то?
– Где живут, там и сажают.
– Кто?
Парень помолчал, словно прикидывая, можно ли доверить мне важную тайну.
– Вон там у них землянки, – он махнул в сторону левой просеки. – А правая дорога – к «святому месту». Хрен его знает, кто они. Индейцев каких-то напоминают. С нашими редко общаются, торгуют дичью и урожаем.
– Староверы?
– Похоже. Но не то. Сам увидишь.
– А ты-то у них что забыл?
Митя важно прищурился:
– Я им скоро своим стану.
Начинало вечереть. Я думал, как буду выбираться из леса в темноте. Очкарик может заночевать у дружелюбных к нему сектантов, но меня такой ночлег не устраивал.
Слева послышалось мелодичное пение женских голосов. Звук постепенно нарастал, в просеке замелькал приближающийся свет и заплясали тени. Я понял, что нужно молчать и не высовываться. На поляну вышли пятеро девушек в одинаковых холщовых одеждах до самой земли. Они держали в руках керосиновые лампы и стройно выводили красивую песню на неизвестном языке. Теперь я понял, почему их сравнили с индейцами. Смуглая кожа девушек была с каким-то особенным медным оттенком. В распущенных каштановых волосах огоньки отсвечивали красноватыми бликами. Певуньи медленно разошлись по всей поляне, поставили лампы на землю и вдруг, оборвав песню на высокой ноте, скинули с себя одежду. Это выглядело так завораживающе, что я невольно потянулся к фотоаппарату. Схватив мою руку, Митя показал костлявый кулак.
Девушки между тем улеглись на зелёные переплетения тыквенных лоз и начали изящно и плавно извиваться. Казалось, что колючие листья и стебли вовсе не ранят их кожу, а ласково оплетают конечности и расползаются по стройным телам. Лишь мерное шуршание зелени и шумное дыхание девушек нарушали тишину. Это выглядело странно и невероятно возбуждающе. Я надеялся, что в общем шуме никто не услышит моего оглушительного сердцебиения.
– Вон та, в центре, моя невеста, – неожиданно шепнул покрасневший Митя. – Придётся тебя пригласить…
***
Сентябрь выдался погожим и тёплым. Последний учебный год затянул в привычную рутину, и я почти забыл о невероятном зрелище посреди леса. С Дмитрием мы, как и до раскопок, особо не общались. Но ближе к концу месяца он подошёл ко мне в коридоре института и прямо спросил:
– Едем?
Неужели это всё не приснилось? Нагие красавицы на бахче, отшельники в лесу, предстоящий обряд… Обделённый женским вниманием «буквоед», готовый броситься в любые объятия, породниться с чуждой культурой и неизвестным народом… Но, надо признать, невеста была хороша. Почти как Вера… Может, Митя оказался единственным, кто не побоялся сделать правильный выбор? Тот самый, который «по зову сердца»?
Любопытство победило во мне все разумные опасения, и следующий вечер я уже встречал на лесной поляне с десятками смуглых людей в домотканых и меховых одеждах. До Кашиновки мы добирались полдня на автобусах и попутках. По дороге «жених», как мог, уклонялся от моих вопросов, но кое-что я всё-таки уяснил. К тыквам у странного племени было особое отношение. То ли они выручали предков в голодные годы, то ли в лесу ничего больше не росло. Веками простые схемы выживания обрастали сакральностью – такое бывало во всех культурах. А свадьбы часто выпадали на праздники урожая и проводы лета.
«Святое место» оказалось поляной размером с хоккейную коробку. В центре были сложены пёстрые тыквы, накрытые расшитой холстиной – что-то вроде алтаря. Праздничная возня напоминала смесь цыганского табора и коммуны хиппи. Голову засорял непонятный галдёж с вкраплениями русских слов. Дети украшали и без того живописные осенние кусты лентами и венками. Женщины стелили на землю скатерти, расставляли грубую глиняную посуду с угощениями. Мясного в рационе не наблюдалось, зато веганы остались бы довольны. Похоже, выращивали здесь не только тыкву. Или покупали в Кашиновке недостающие продукты вместе с керосином. Многочисленные лампы мерцали повсюду, заменяя костры и факелы – лесные жители всерьёз опасались пожаров.
«Молодые» появились на поляне с началом сумерек. Из-за неяркого света керосинок, расставленных на земле, в улыбках гостей чудилось что-то хищное. Только Митя улыбался искренне и глуповато. Без очков его лицо казалось совсем детским и выделялось бледным пятном среди новых сородичей. Местная одёжа висела на тощих плечах нелепым балахоном. Интересно, могли его чем-нибудь накачать?
В торжествах не оказалось какой-то особенной экзотики. Испытания жениха, песни-пляски, венчание под забавным плетёным пологом. Осыпали молодых, конечно, тыквенными семечками. Что-то в этой весёлой вакханалии казалось неестественным и наигранным. Как будто народ собрался тут не ради свадьбы и с нарастающим нетерпением ждал «основного блюда». Я старался держаться в стороне и не рискнул пробовать местные угощения.
Отец невесты с ещё одним дюжим старцем принесли огромную тыкву и бережно водрузили на «алтарь». Молодожёны встали позади, лицом к собравшимся. В руках у Мити блеснуло нечто среднее между лопаткой и ножом мясника. Под одобрительные возгласы гостей он поднял инструмент и с треском взломал тыквенную корку. Похоже, это был самый дурацкий свадебный торт в мире.
Вырезав «макушку» рыжей великанше, жених засунул руку по локоть в рыхлую мякоть и начал выскабливать и месить. Брызги, ошмётки и семечки полетели во все стороны, пачкая его лицо и одежду. Как следует перемешав внутренности тыквы, Митя торжественно передал нож-лопатку супруге и опустился на колени слева от «алтаря». Его голова оказалась вровень с гигантским плодом. Я чувствовал странное нарастающее беспокойство, но вмешиваться в происходящее не решался.
Красивое лицо невесты с самого начала торжества не тронула ни одна эмоция. У многих народов свадьба считалась символической смертью девушки для старой семьи и рождением для новой. Судя по радостному блеску в глазах, избранница Дмитрия, наконец, родилась. Собравшиеся затихли в ожидании.
Подойдя к жениху сзади, невеста взмахнула инструментом и ловко снесла верхушку черепа. Лицо парня дрогнуло, улыбка скривилась, а по бледной коже зазмеились кровавые ручейки. Девушка принялась сосредоточенно перемешивать содержимое головы, не обращая внимания на тёмные брызги. Тишину нарушало только влажное хлюпанье и поскрёбывание металла по кости. Затем той же лопаткой девушка переложила серо-вишнёвую массу в тыкву и продолжила смешивание в её недрах.
Я наблюдал в каком-то тупом оцепенении. Всё происходило так быстро и казалось настолько абсурдным, что панике никак не удавалось пробиться сквозь толстый слой шока и любопытства. Остальные, наоборот, оживились. Женщины затянули красивую песню, мужчины посмеивались, дети весело хлопали в ладоши. В руках собравшихся замелькали пузатые миски, сделанные из маленьких тыкв. Первую порцию получил виновник торжества, чьё тело чудом до сих пор не повалилось на землю. Невеста щедро наполнила череп тыквенно-мозговой «кашей» и приладила срезанную макушку, словно крышку на чайник. Один глаз Мити закатился, склера стремительно желтела. Второй вывалился напрочь, из пустой глазницы выползала густая масса яркого кирпичного цвета. Только сейчас тело скрутила первая судорога. Увидев, как труп дёргает руками, гости радостно загалдели и поспешили к «алтарю», протягивая пустые миски. Кто-то из детей уставился на меня и дёрнул взрослого за рукав. Паника, наконец, победила…
Я подхватил две ближайшие керосиновые лампы и с криком швырнул в разные стороны. Пламя с энтузиазмом встретило сухие кусты. Толпа отозвалась истеричным воем…
***
Не помню, как я бежал через лес, как выбрался на трассу. Была ли за мной погоня, или чёртовы мозгоеды слишком озаботились тушением пожара? Какой-то дальнобойщик подбросил до самого города, пришлось отдать ему фотоаппарат. Жаль, что я не снимал. Кто мне теперь поверит?
Неделю я отсиживался дома, напиваясь до чёртиков и ожидая визита полиции, но ничего не происходило. В институте никто не знал, куда и с кем уехал нелюдимый отличник. Никто не интересовался его жизнью больше, чем требовалось для насмешек. Постепенно и мне всё это начало казаться наркотическим бредом. Но я был уверен, что ничего не выпил и не съел на поляне. Может, какой-то газ или гипноз? Массовое помешательство?
Участковый появился в институте через несколько дней, сопровождая худощавую женщину в больших тёмных очках. Вместе они прошлись по преподавателям и однокурсникам Дмитрия. Я старательно избегал контакта, наблюдая издалека. Напоследок поговорили с профессором Плужковым. Он мрачно выслушал, покивал головой и посмотрел в мою сторону… Сдаться или бежать? Кто поверит в бредни про тыквенных каннибалов из леса, в которые я и сам уже не слишком верил?
Выпив чашку кофе в буфете и собравшись с мыслями, я вышел из главного корпуса и быстрым шагом направился к остановке. По пути кто-то крепко схватил меня за локоть.
– Родя! Свадьбу сорвал и не извинился…
Я поднял глаза и подавился вдохом. Знакомый голос, знакомая куртка на угловатой фигуре, знакомые русые пряди неряшливо торчат из-под шапки. Только на лице вместо привычных очков – солнцезащитные. А наивную детскую улыбку сменила жестокая ухмылка.
– Ты… где был? – с трудом выдавил я.
– Дома. Уговаривал родню не судить тебя строго. Чуть весь лес не спалил, псих.
Я понемногу успокаивался. На покойника Митя не походил, червями не сыпал, гноем не брызгал. Даже не вонял. Осмелев окончательно, я схватил его за рукав:
– Пошли! Твоя мать приходила с полицией.
Парень резко вывернулся:
– У нас другая семья, другой закон!
Он снова хищно ухмыльнулся. Я начинал злиться.
– Меня посадят, придурок! Они думают, что я тебя убил!
«Убитый» вдруг наклонился ко мне и прошептал в самое ухо:
– Да если б только меня…
Внутри что-то оборвалось – никогда не понимал этой фразы, но по-другому ощущение не передать. Я врезал кулаком по гадкой ухмылке и навалился сверху на упавшего, пытаясь сорвать шапку или очки. Митя (или кем он теперь был?) показывал настоящие чудеса ловкости. Худое тело извивалось, словно ожившие тыквенные плети… Слабый соперник быстро сдулся, но намертво заблокировал голову скрещенными руками. Я схватил его за тощие плечи и начал колотить затылком об асфальт. Рядом кто-то нецензурно заорал, меня оттащили и уткнули лицом в землю, больно заламывая локоть. Митю поволокли в другую сторону.
– Сержант, машину давай! Драка у института, – прокричали над ухом.
В ответ захрипела рация. Я протянул свободную руку к тёмной лужице на том месте, где колотил головой очкарика. Густая кашица кирпичного цвета. С парой тыквенных семечек…
Вечером меня, наконец, привели из камеры в кабинет. Перечитывая мои показания, участковый иронично поднимал брови и качал головой. История и правда выглядела нелепой, несмотря на то, что я сгладил самые безумные углы.
– Итак, – заговорил лейтенант, по-прежнему глядя в бумаги, – сектанты из леса поклоняются тыкве и вербуют пришлых? У них и следует искать Дмитрия Хрумина?
Я кивнул. Представитель закона порылся в ящике стола и расстелил перед нами карту.
– Вот Кашиновка. Вот лес, вот поля. Там же, где и сейчас. И никакой Старой Кашиновки. Гуглы с яндексами могут не знать, но этой карте уже полвека.
Я пожал плечами:
– Может, они и раньше прятались?
– Может. Только и в «Новой» Кашиновке не в курсе почему-то.
– Уговор такой, вот и не выдают…
Я всё меньше верил, что допрос закончится для меня хорошо.
– Допустим, – кивнул участковый. – А Хрумин-то сектантам зачем? Всякие староверы не жалуют чужаков. Денег с него поиметь? Он не из мажоров, с матерью-одиночкой жил.
– А вы у него и спросите! – вспылил я.
– Обязательно спросим. Как только найдём.
Внутри резко похолодело. В машине меня везли одного. Я был уверен, что Митю доставили в отделение как-то иначе.
– С драки его не привозили? – мой голос заметно дрожал.
– С какой ещё драки?
– Ну меня же задержали… За что-то...
Участковый молча побарабанил пальцами по столу, потом снова полез в ящик и положил передо мной пакет с фотоаппаратом:
– Узнаёшь?
– У меня был такой, – проговорил я почти шёпотом. – Дальнобойщику отдал…
– Он твой, судя по отпечаткам. А дальнобойщик… Этот, что ли?
В руках полицейского появилась пачка фотографий. Он положил на стол несколько, и я с трудом проглотил тошноту. Мужчина на фото был мёртв. Кровь из пробитого черепа забрызгала панель и стёкла грузовика.
– А эти сегодняшние. С пылу, с жару.
Новые фото ложились на стол, наполняя меня ужасом. Сквозь треснувшие очки смотрела застывшим взглядом знакомая худощавая женщина. Всё-таки Митя был на неё очень похож… Участковый протянул мне карандаш:
– Выкинь всю эту кашу из головы и пиши-ка чистосердечное. Заодно поведай, где студента прикопал. Глядишь, зачтётся.
Пустота жгучим холодом разливалась внутри, перехватывая дыхание. Мотивы, возможности, улики – всё это осталось в киношных детективах. Полиции хватило снимков с дешёвой «полузеркалки» и недели запоя без свидетелей. Немолодому лейтенанту светила звёздочка за поимку серийного… Стоп. Но ведь женщину убили, когда я был в камере!
Выкинь кашу из головы…
Я поднял взгляд на ехидно улыбающегося человека:
– Можно личный вопрос? Почему у вас глаза такие жёлтые?
– Печень барахлит, – отозвался участковый и улыбка расплылась ещё шире, угрожая порвать тонкие побелевшие губы.
Карандаш вошёл в глаз с отвратительным чавканьем. На моё лицо и руку брызнуло горячим, но я был уверен, что это не кровь. А если вытащить деревянный стержень, то на пол посыплются крупные белые семечки. Пустота прорвала последнюю плотину в голове и затопила пространство полностью, лишая меня сознания…
***
Я не псих! Теперь я уверен в этом! Сколько я тут торчу? Год? Два? Чёртовы таблетки... А доктор удивил! Маскироваться так долго и так глупо выдать себя… Выходя из моей палаты, зацепился карманом за ручку двери и немного просыпал. Именно! Тыквенные, сука, семечки! Кто в здравом уме будет их жрать?! Может, это намеренная провокация? Тогда я готов купиться. Обратного пути нет, надо мной давно занесена лопатка… Доктор молод и полон сил, одного карандаша может и не хватить. Тот, что прикидывался участковым, тоже не сдох. Отделался глазом. А теперь этот, в белом халате, так же дрыгается на полу. Покараулю тут, в его кабинете. Если надо, добавлю. Пока загляну в мою папку. Как раз лежит на столе. Интересовались мной, твари? Каши захотелось?!
«…Тело Хрумина было найдено через месяц после помещения Р. в спецлечебницу. Опознание затруднено, отпечатки и ДНК в базах отсутствуют, единственный родственник убит…»
«…Хрумин был невероятно похож на свою мать, даже разыгрывал соседей с переодеванием…»
«…любопытные фото профессора Плужкова. У черепов из кургана одинаково срезана верхушка. Кость изнутри покрыта бороздками, напоминающими царапины…»
«…окрестности Кашиновки объявлены заповедником, дальнейшие раскопки запрещены…»
Порывшись в карманах белого халата, я вытащил телефон. Среди недавних вызовов нашёлся знакомый номер. Было поздно, поэтому сонный голос ответил не сразу.
– Здравствуйте, доктор. Срочное дело?
– Михал Саныч, это я…
– Родя! – голос Плужкова задрожал. – Ты сбежал? Украл телефон? Родя, в том лесу действительно происходит странное. За пару лет без тебя я кое-что накопал. Область ставит палки в колёса, но я связался с Москвой. Мы тебя вытащим, слышишь? Только потерпи.
– Я…
– Родион!.. Ты ведь не наломал дров? Сейчас приеду. Просто жди!
Я выронил телефон и покосился на доктора. По полу вокруг головы расползалось тёмное пятно, похожее на обыкновенную кровь. Я уселся рядом и стал просто ждать.
В центре одного из крупнейших болот страны живет Дим Димыч — человек, который несколько раз обошел земной шар. Он собирает травы-ягоды, размышляет о жизни у костра, бодро подбирает цитаты поэтов и писателей, чтобы подчеркнуть пережитое. Дим Димычу есть что вспомнить. Он 12 лет плавал по морям и океанам, побывал на всех континентах, добрался даже до Северного и Южного полюсов.
Дим Димыч воевал в Африке, охранял президента Анголы. Его любили женщины в портах экзотических стран, он их тоже любил. А потом устал от всего и решил уйти от людей подальше. Дорога эта привела его в болото, где он и осел. Построил себе избушку среди топей, вдалеке от людей — и живет наедине с птицами и зверьем. Иногда навещает цивилизацию. Об удивительной жизни Дим Димыча и его болотной усадьбе — наш сегодняшний видеорепортаж.
Вот некоторые цитаты из этого рассказа:
Я не убегаю в болота, я иду туда жить. Ищу что-то такое… Совесть, честь. Я устал от чемоданов и заграницы, мне надоело «новое». Для меня природа — это моя жизнь. Сейчас вот, конечно, унылая пора. А вот когда отойдет зима… Ой, братцы, вы не знаете, что это такое: после белого безмолвия — и вдруг прилетают первые птицы. Это чибисы. Им так радуешься! Вот именно этот жизненный контраст мне необходим.
Я родился 20 февраля 1955 года. На самом краю болота. По знаку зодиака я Рыбы. Родился, как великие люди — Эйнштейн, например. Я, правда, маленький человек, но на болотах считаю себя человеком нормальным. Дядька, дедушка погибли в партизанах, поэтому я воспитывался среди женщин — по «бабским» нормам: «не трожь», «не чапай», «не лезь», «лучше отойди в сторону». Ну я и был тихоней.
Но однажды я понял изюменную жизнь. Мне было 9 лет. Пошел на болото на рыбалку. Настолько у меня клевали окуньки, что не заметил, как солнце село. Подумал: чего я буду блуждать? Там волки и всякие другие дикие звери. У меня с собой был вальтер, в нем два патрона. И финский нож. Если что, в обиду себя не дам. Всех положу, кто подойдет. Решил спать на болоте. Проснулся с откровением: «Да я же мужчина! Я кое-что еще смогу сделать в будущем!» Я понял, что трусить не буду ни перед кем и ни перед чем. Так и жил.
Кто-то в первом классе учил «Мама мыла раму», а я уже читал Фейербаха и Эмиля Золя. Меня перевели в третий класс сразу. Я учился на отлично, но в четвертом-пятом классе пошли «иксы». Я их категорически не признавал. Учительница меня спрашивает: «Ты почему так плохо учишься?» Отвечаю: «На фиг мне этот X и Y? Я знаю нормальные цифры: 4, 5, 6, 9, 100, 1000 и так далее». В итоге по математике двойка.
После школы надо идти в армию. В приемной комиссии спрашивают: «Где бы ты хотел служить?» Говорю, что человек я рабочий — конечно в стройбате. «Не, — говорят, — братец, в ВДВ тебя отправим!» Так я оказался в Тульской дивизии. Кровь была, пули были. Нехорошо все это…
Оказался в Анголе. Они воевали в то время с Савимби и Южно-Африканской Республикой. Вмешался Советский Союз во главе с Брежневым. Я даже знаком лично с президентом Жозе Эдуардо душ Сантушем. Охранял его. В Анголе совсем другая обстановка: тебе моментом в карман залезут, вытащат, субординации никакой. Там решает только оружие, пика и нож. Чем язык скупее на слова, тем целее твоя голова — так учили.
После армии немного поблуждал, посмотрел, где что к чему. Окончил клайпедскую мореходку и вышел в море. Начал ходить я матросом на научно-исследовательском судне «Новатор». Потом, когда судно мое стояло на ремонте, познакомился с рыбаками. Они говорят: «Чего ты сидишь на этом корыте! Давай к нам! У нас и деньги большие. Увидишь Тихий, Атлантический океан…» Подумал — и пошел к рыбакам.
Швеция, Дания, Норвегия, Голландия, Франция, Бельгия, Канада, Испания, Португалия, Южная и Северная Америка, Антарктида — везде я на шарике побывал, только в Японии не был.
Была семья. Я ушел, меня полгода нет, а то и больше. Кому нужен такой муж? Муж нужен под боком — чтобы женщину погладил, уважил, слово хорошее сказал. А я был где-то там, в призрачной дали. Вот и нашла себе рядом. А мозг у меня работает нормально, я все быстро понял. Все, развод. Никто меня не выгонял, я сам ушел.
Я девчонкам нравился. И мне девчонки нравились. Вот стихи:
Лед о бокалы бьется со звоном, публики было не продохнуть.
Помню, смуглянка со мной танцевала, помню ее обнаженную грудь.
Нет, говорило, а не плясало тело смуглянки под барабан.
На берегу голубого причала был у меня с ней короткий роман.
Это стихотворение — как раз про Элизабет. Она — красивая женщина, я — красивый молодой моряк. Она хотела быть со мной. Но как? На корабле? Помню сцену: мы отплываем, и она стоит, платком машет. А замполит удивляется: «Кого провожает эта дама?» Мне так приятно. Я стою и молчу.
Надоело мне болтаться по морям-океанам, 12 лет прошло. Решил: домой поеду. Побыл на суше пару месяцев. Понял, что в человеческом обществе нет ничего для меня. От скуки как муха по потолку ходил. А тут Чернобыль бабахнул. Хотел вернуться в море — а все, путь закрыт. Мне сказали: у нас своих моряков хватает, езжайте чините свой Чернобыль.
Пошел я жить на болото. Энергетика здесь отменная. Вместе с товарищем построили здесь избу. Было это 16 лет назад. Ее, конечно, условно можно назвать избой. Она ветхая, старая. Там у меня одежда, даже простыни есть — для важных гостей. Одеяло в углу хорошее. Я здесь шесть лет жил непрерывно. В цивилизацию приходил, конечно, — за хлебом, сигаретами, но потом сразу обратно.
На болоте я не одинок. А там, в цивилизации — одинок. Меня мало кто понимает. Кто-то вертит у виска. Он, говорят, дурной, тягается по болотам. Чего тягается, зачем? Мне тут очень свободно. Я здесь живу. Я здесь себя люблю, уважаю.
На болоте я — человек. Там меня знают птицы, уважают гуси, лебеди. Я природу понимаю больше, чем людей. Только грызуны донимают. (Показывает обгрызенные книги.) Вот «Новый мир» они читают, Донцову уже начали читать.
Конечно, мне сны снятся до сих пор. Острова снятся, Клайпеда мне до слез снится. Снится капитан, команда. Так судьба распоряжается, что сделаешь?
Я ничего от жизни не желаю и не хочу. Вот есть у меня кусок хлеба, бульбина — и хорошо. Мухи летают вокруг — значит, я живой. Вот такая картинка. Мои мечты уже призрачные. Хочется иметь друзей хороших и чтобы никто, когда ты идешь, не плевал тебе вслед и не говорил: «О, козел пошел». Ну и хижину построить настоящую, чтобы можно было спокойно и зимой в ней жить. Думаю, в этом году я построю новую избу. И тогда я буду на вершине счастья.
Мадам хочет в лес, подальше от общества, которое затрахало ея в корень. Сочувствую. Мне вот повезло - я родился в лесу. В маленькой деревеньке на 9 домов, просто мечта поэта. Электричество подвели когда мне было 7 лет. Но кроме электричества всё остальное у нас было всегда. Был бессмысленный и беспощадный труд с утра и до вечера, туалет во дворе, сплошное болото вокруг вместо дорог, милые соседи алкоголики, школа за 7 километров.
В 15 лет я, не оценив в полной мере счастья, которое было со мной всегда, сбежал в мореходку.
Прошло много лет. Живу в городе и раз в год езжу на малую родину. С тех давних пор, а прошло уже 40 лет, ни хрена там не изменилось в глобальном масштабе. Всё то же безбрежное счастье.
Поэтому хватает меня всего на неделю. Потом назад, прозябать в город. А мадам хочет в глушь, в деревню, ближе к счастью. Удачи.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Он жил в Шотландии на берегу озера Лох-Трейг, которое в переводе с гэльского языка звучит как Озеро смерти. Он питался рыбой и лесными ягодами. Все время мужчина жил без электричества и водопровода, что, по его словам, не доставляет никаких хлопот.
Стать отшельником Смит решил в 26 лет после жестокого избиения. В результате у него случилось кровоизлияние в мозг. Он месяц провел в коме, однако выздоровел.
После этого он решил, что жить только по своим правилам. Сначала британец путешествовал пешком по США и Великобритании, а потом самостоятельно выстроил деревянный дом на берегу Лох-Трейг.
Но в 2019 году у него снова случился инсульт и он был вынужден прибегнуть к помощи людей.
"Однажды я снова заболею. Что-нибудь случится, и я умру, как и все остальные. Но я надеюсь прожить здесь до 102 лет", - подытожил отшельник.
https://www.dailymail.co.uk/news/article-10182003/Hermit-74-...