— Наверное, опять заставят экономить на туалетной бумаге, — пробормотал Артём, открывая письмо. Но вместо ожидаемого бреда про "оптимизацию ресурсов" он прочитал нечто, от чего его недопитый кофе чуть не вылился на клавиатуру: "Все запросы на бюджет, включая канцелярию, оборудование и кофе, должны быть согласованы с Советом Жабы. Формы для подачи заявок в кабинете 3Б".

— Совет Жабы? — Артём перечитал строку, надеясь, что это опечатка. — Это что, теперь с земноводными согласовывать покупку кабелей?

Он откинулся на стуле, который жалобно скрипнул, и бросил взгляд на Лену, QA-инженера, которая сидела через два стола и яростно тыкала в клавиатуру.

— Лен, ты читала про жабу? — крикнул он.

Лена подняла голову, поправив очки, и ухмыльнулась:

— Ага. Говорят, это инициатива нового финдира. Типа, повышает прозрачность процессов. Я уже заполнила форму на новые наушники. Жду одобрения.

— Одобрения? От жабы? — Артём почувствовал, как его левая бровь начинает нервно дёргаться.

— Ну, не совсем. Там в переговорке аквариум стоит. А в нём — она. Гертруда, — Лена хихикнула, но в её глазах мелькнула тень страха. — Иди, сам увидишь.

Артём вздохнул, допил холодный кофе, который на вкус был как растворимая грусть, и поплёлся в кабинет 3Б. В голове крутились мысли: может, это какой-то корпоративный розыгрыш? Или новый тимбилдинг в стиле "заставь сисадмина сойти с ума"? Но когда он открыл дверь переговорки, все надежды на шутку рухнули.

Посреди комнаты, на столе, окружённом стопками бланков и старыми калькулятороми Casio, стоял аквариум. Внутри, на куче влажных лилий, восседала жаба размером с хороший бургер. Её глаза, мутные и холодные, как взгляд аудитора перед проверкой, уставились на Артёма. На аквариуме красовалась табличка: "Гертруда. Контролёр бюджета".

— Назови цель визита, — прохрипела жаба голосом, который звучал как смесь строгой тёти из бухгалтерии и диктора советского радио.

Артём замер, пытаясь понять, не перегрелся ли он от работы.

— Э-э… мне нужен новый жёсткий диск. Для сервера. Старый сдох, — выдавил он, чувствуя, как реальность начинает трещать по швам.

Гертруда медленно моргнула, будто оценивая его никчёмность, и ткнула лапкой в стопку бланков.

— Форма З-17, в трёх экземплярах. Приложи SWOT-анализ, ROI и обоснование, почему это критично для бизнеса. И не забудь презентацию в PowerPoint. Шрифт — Arial, 12 кегль, никаких анимаций.

— Презентацию? Для жёсткого диска? — Артём почувствовал, как его внутренний сисадмин начинает тихо выть. — Без него сервер ляжет, клиенты орать будут!

— Орать — не стратегическая метрика, — отрезала Гертруда, облизнув глаз языком. — Заполняй форму. И не смей приходить без цифр. Я слежу за синергией.

Артём схватил бланк, на котором красовался заголовок "Запрос на одобрение расхода (версия 4.2.1)", и поплёлся обратно к своему столу. В голове крутился только один вопрос: как он, человек, который однажды починил сервер с помощью скрепки и мата, дошёл до того, что спорит с жабой о бюджете?

— Это временно, — сказал он сам себе, открывая PowerPoint. — Просто переживу этот бред.

Но где-то в глубине души он знал: Гертруда только начала.

На вопрос "Почему было не поставить вольеры рядом, с одной стороны дома?", сказали: не хотим обидеть Мишку. Он очень умный и понимает, что совсем уже без сил, а если увидит нового щенка – расстроится. Решит, что ему уже взяли замену, и, видимо, больше не любят. Да и мешать малыш старичку будет, ему же бегать-играть надо. Пусть Мишка свой век в покое доживет. Он это заслужил. Всю жизнь работал. Золотой пёс.

Соседи всем селом удивлялись такому вот отношению к старой собаке: понятно, что большинство людей дает собакам прожить старость, и не избавляется от них (за редким исключением), но где это видано, чтобы старому псу отдельный двор выделять? Даже если и расстроится он при виде нового щенка, чего такого? Излишние сантименты!

Но меня эта история очень тронула. Замечательные люди, на мой взгляд. А то, что у собаки тоже есть чувства – это факт. Мишка прожил еще около 4-х месяцев с того дня, как был взят щенок сторожить двор ему на смену. Уверена, что прожил он весь остаток своей жизни не сомневаясь, что его любят.

Источник.

Широк русский человек, нечего говорить, слишком широк. И швыряет его из крайности в крайность. Это я о себе. Точно по Достоевскому: коль дорвался до религии, так самым подземным из всех стал. Дорвался до отрицания Бога, Ницше от безумных речей взвоет.

Швыряло и меня по жизни из крайности в крайность. Никак не мог удержать в себе «царский путь». То меня к праведности влечёт, то в самые глубины греха ныряю. И всё это осмысленно, не абы как. С подходом и умственным обоснованием.

Жил с женщиной, пил горькую, ел мясо, ходил в спортзал и занимался кулачными боями, работал грузчиком на мясном рынке. А потом Лариса, с которой я жил, сказала: «Давай поститься и голодать».

— Зачем?

— Здоровья ради. Надо из себя всю скверну накопившуюся изгнать. И получим мы радость небесную.

Не знаю, что случилось с Ларисой, но она почти перестала есть, занялась какой-то восточной философией, отказалась от плотских утех и завела сомнительных друзей: лысых, беспричинно весёлых, худых, одетых в оранжевые балахоны, проповедующих любовь без «тычинок и пестиков».

И меня заразила. Проникся я идеей очищения от всякой скверны и ушёл с головой в праведность. Иногда только плоть напоминала о себе: по утрам от скопившейся мужской силы я вздымался над полом, как йог. В цирке можно было показывать. Аттракцион стояния на шестой точке.

Но я перещеголял даже кришнаитов, перекришнаитил их. Бросил спорт, водку, мясной рынок. Устроился оформителем в кинотеатр, ближе к сфере духовной.

И голодал. Осознанно и терпеливо. С философским подходом к делу и телу. К последнему — «братцу-ослу» — особенно. Истончался до экстатических переживаний. Проще говоря, блуждал по незнакомому эфирному пространству. Открылась другая реальность. И мне это показалось полезным. При этом прошлый печальный опыт голодания был забыт: в любительском спарринге меня отправили в глубокий нокаут. Мне казалось, что я лёгкий и быстрый, а выяснилось, что слабый и вялый, и едва перемещаюсь по рингу. О да — мерещилось, что порхаю, как бабочка, и жалю, как пчела. А на деле ползал, как черепаха, и бил размазано, как в замедленной киносъёмке.

Мне казалось — самый сильный повод к прельщению, который приятно ложился на новую философию. Какой к чёрту бокс? Знакомый кришнаит спросил: «Тебе что важнее? Победить противника или самого себя?» Аргумент сразил наповал. В самом деле, какой к чёрту бокс, если я веду борьбу со своими привязанностями? После глубокого нокаута я поднялся с пола спортзала, улыбнулся блаженно, как дурачок, и ушёл, попрощавшись с кулачными боями. Зачем они? В мире травоядия есть куда более яркие переживания себя, чем в агрессивной среде.

Я голодал и работал. Старые хищные привычки вытравливались отчаянно. На хлеб насущный зарабатывал умением рисовать. Зарплата мизерная — под стать моему новому увлечению. Так сказать, чтобы не соблазнялся на мясное.

Меня окружали женщины: уборщицы, билетёрши, администраторы, официантки. И все находились в подчинении разведённой пенсионерки с жаром в груди и отчаянным желанием созидать. Кипящая страсть к созиданию сродни разрушению. Работники кинотеатра тихо ненавидели директора за скверный характер. Ирина Сергеевна всю жизнь проработала на руководящих партийных должностях. Потом её списали заведовать культурным сектором. Муж сбежал, дети разъехались. Ирина Сергеевна воцарилась в новой семье подчинённых. Финансовые дела в кинотеатре шли из рук вон плохо. Зарплата задерживалась. Люди нервничали. Единственным снисхождением к персоналу была возможность бесплатно смотреть на чужую сытую экранную жизнь. Но сколько ни смотри, как едят другие, во рту слаще не станет. Напротив, станет горше от несоответствия экранной и реальной жизни.

А я голодал.

Пытался примирить реальное положение дел с экранной «жующей» жизнью. Мне было одинаково наплевать на сытость и голод, на бедность и богатство, на слабость и силу. В переживаниях иного пространства таких измерений не было. Тайна открывалась прозревающему человеку. Так мне казалось.

Ирина Сергеевна понимала, что необходим какой-то оригинальный трюк, чтобы воскресить кинопрокатную жизнь города. Но как? Городок небольшой, провинция. Люди без работы, предприятия тлеют, того и гляди загнутся окончательно.

Когда не было новых фильмов, я вывешивал старые афиши и занимался душой и телом. Прочитал брошюру Брега, который проповедовал лечебное голодание. Изнурял себя постами, ел один раз в сутки на свежем воздухе в парке. Складывал несколько бутербродов из рыбы, масла и салатных листов, заваривал в термосе травяной чай и шёл на природу, тщательно пережёвывал бутерброды, запивал ароматным настоем, делал дыхательную гимнастику и возвращался в мастерскую, преисполненный воображаемыми силами. Внушал себе, что пью и ем воздух. Делаешь глубокий вздох, задерживаешь дыхание, представляешь, что влил в себя энергетический напиток, ждёшь, когда кислород «ударит» по мозгам, открываешь глаза, отходишь от опьянения и по-другому смотришь на мир. Не хищно. Как-то иначе. Когда тебе хорошо от того, что кажется, будто тебе хорошо. Но кто сказал, что «кажется» — это не такая же реальность, как и всё остальное?!

Мозги тоже работали своеобразно. Я истончился психически и физически настолько, что стал чувствовать разницу энергий от кусочка хлеба, сыра, рыбы и тем более мяса, которое бывало редко. Я похудел, но работоспособность не убавилась. Вообще, понял одну вещь: как мало человеку нужно, чтобы поддерживать тело в минимальном комфорте. Очень мало.

Однажды ко мне в мастерскую с улицы зашла экстрасенс. Была весна. Солнце расписывало художественный беспорядок комнаты яркими красками. Экстрасенс — женщина с прозрачными серыми глазами. Радужка с чёрной окантовкой, что делало её особенно привлекательной. Очевидно, она тоже постилась. Попросила меня за деньги написать несколько плакатов с призывами посетить её курсы. От денег я отказался, но попросил продемонстрировать на мне её уникальные способности. Женщина подошла вплотную, заглянула в глаза — бесстрашно, профессионально, глубоко. Потом стала водить руками рядом с телом — по всем местам. И спрашивала:

— Тепло ощущаете? Так-так-так. И тут тепло. Очень тепло.

В районе солнечного сплетения мне стало горячо. Ещё минута, и я бы, наверное, взорвался. От рук её словно что-то исходило. Или уж больно пикантной минута была. Я истончён голодовкой, с Ларисой давно не спал, а тут странные пассы вокруг точек мужской силы и глаза, глядящие на мир без робости, с вызовом. Такие глаза бывают у элитных проституток и психологов.

— Все ваши органы функционируют хорошо. Немного печень увеличена, селезёнка, но незначительно. Во всём остальном — можно в космос.

На мгновение я поддался гипнозу и впал в блаженную прострацию. Всё исчезло вокруг меня, кроме её глаз — чистых, серых, прозрачных. С чёрной окантовкой зрачков. Чертовски привлекательных. Если есть потайной вход в человека, то это глаза. Через них можно проникнуть в сердце. Раньше я никогда бы так не сказал. Про глаза и сердце. Плоть — да. Плотское тянется к плотскому, духовное сближается с духовным. А тут что-то иное — таинственное — наполовину духовное, наполовину плотское. Человек из двух половинок состоит: в нём много от ангела и от кота. Именно так: во мне воскресли обе половинки с одинаковой силой — ангел и кот. И между ними, что интересно, совсем не оказалось противоречий. Кажется, ангел хотел того же, что и кот.

Пообещал сделать плакаты к вечеру. И задумался, когда она ушла. Почему у меня возникло желание к этой женщине? Сильное плотское желание. Что она сделала? Или, напротив, не сделала, чтобы оставить после своего исчезновения желание? Загадка, космос, запахи. Или всё проще? Господин Фрейд? Истончился я — факт. А когда постишься, крышу иной раз сносит. Так сносит, что только держись. Особенно весной. И что в ней такого? Глаза? Пожалуй. В глаза влюбиться можно. Только в глаза. А если в глазах тайна — берегись, художник. Тайные покровы хочется мягко сорвать. Вроде бы все одинаковые в костюмах Адама и Евы… ан, нет! Все разные. Запах, глаза, руки, движения. Всё разное, и покровы снимают с разной степенью удовольствия. И сам ты всякую минуту разный. В иные мгновения застенчивый, как ангел, в иные — грубый и напористый, как инкуб. Помесь ангела и кота.

В понедельник в мастерскую ввалилась радостная Ирина Сергеевна. В руках у неё был свёрток. Шуба из норки распахнута, белая блузка колышется кружевными рюшками. Брошь огненная, дорогая. Так и вижу её широкое руководящее сердце. Крохотная деталь одежды, а как много говорит. Лидера партийной ячейки хоть в маскировочный халат одень, а какая-нибудь мелочь выдаст. Тут — яркая, дорогая, броская, безвкусная и, главное, в районе груди.

— Мы спасены, — выдохнула она, размахивая руками. — Только что из Москвы. Старые связи. Передали балканскую ленту, эротику. Называется «Нудистка». Сейчас мигом в просмотровую, оцениваем ленту, ты, Андрюша, делаешь шикарную афишу, и тут же даём в прокат. Я только с поезда. Кофе закажем в буфете.

Ирина Сергеевна светилась.

— Конечно, нас могут не понять, — смутилась она ненадолго. — Общественность. Но как выживать? Не могу я людей без рубля оставить. Надеюсь на выручку. Многое зависит от тебя, Андрюша. Выжми из себя всё мастерство. Изобрази главную героиню так, чтобы всё было видно, но чтобы общественность не смогла ни за что зацепиться. Тут талант нужен. Чтобы всё и при этом вроде как ничего.

— А вы сами смотрели фильм?

— Что ты! — запротестовала она. — Некогда было. Схватила и убежала. Закрывай мастерскую на замок и пошли в просмотровую. На всякий случай я тебе плакат с Клаудией Шифер принесла. Роскошная дама. На пляже её изобразишь. Красивое загорелое тело и море. В общем, поглядим. Но чтобы по глазам издалека било. Нам нужна касса.

Попытаюсь передать сюжет картины. Сначала появились какие-то девушки в обнимку, потом к ним присоединилась компания темнокожих девиц. Они играли, веселились безо всякого стеснения. Потом сплелись воедино, полчаса пытались расплестись. Наконец, к ним подошли мужчины в полицейской форме, форму покидали в песок, оставили наручники, стали пытаться расплести девиц и сами застряли. Надолго. Ещё на полчаса. В финальных сценах уже трудно было разобраться, кто с кем сплетается. Всё смешалось на пляже: женщины, мужчины, полицейские… только что лошадей не хватало.

Хорошо, что в просмотровой было темно, потому что я чувствовал, как Ирина Сергеевна меняется в лице: то багровеет, то зеленеет. И понимал, что в Москве её приняли за провинциалку и откупились безвкусицей. Но что поделать? Мы и есть провинция.

Когда потекли финальные титры, она посмотрела на меня с обречённостью приговорённой к казни и хрипло сказала:

— Давай, Андрюшка, не подведи. Чтобы всё… прямо всё… но чтобы общественность ни-ни… в общем, давай, художник, твори.

Вдохновение нулевое. Взял аванс. Купил портвейна. В противоречие новой философии. Не для вдохновения. Нет. Для противоядия от чернухи. И нарисовал. Да. Сделал нешто. Пляж жёлтый, солнечный зонтик синий, голубое море вдали, белый кораблик и «Клавка с шиферного», раздетая, потерянная, пьяная. Чёрные мазки выделялись в двух местах — на глазах в форме очков и чуть ниже солнечного сплетения. Такого «шедевра» я ещё не создавал. Никаких половинчато-прозрачных намёков. Строгий плакатный стиль. Как было заказано. А тело залил оранжевым, чтобы придать эффект модернизма.

Ирина Сергеевна заглянула в мастерскую, что-то промычала под нос и ушла на бюллетень — так, на всякий пожарный, чтобы общественность не побила камнями. Чтобы если что, то только художника.

Афишу я повесил и стал наблюдать из окна мастерской за людьми. Очевидно, оранжевая «Клавка с шиферного» била по глазам издали. Привлекала. Люди, особенно мужчины, тянулись в сторону касс точно под гипнотические звуки дудочки гамельнского крысолова. Общественность объявилась позже, когда ветер и дождь изрядно потрепали моё творение, а я пропивал второй аванс. Заблудившись в поисках гармонии старого «я» и нового.

Несколько представительных мужчин и женщин неопределённого возраста рыскали по кинотеатру, пытаясь отловить директора.

Ирина Сергеевна предусмотрительно долго не поправлялась.

Кассу мы подняли.

А меня потянуло на курсы к экстрасенсу. Пришёл вечером с похмелья в помещение библиотеки, которую арендовала Светлана. На объявления откликнулись несколько человек. Две женщины, которые желали открытия третьего глаза, пара стариков, захотевших жить вечно, и три инвалида, жаждущие исцеления.

Дождался окончания лекции и пригласил Светлану в ресторан. Гонорар за афишу бесстыдной оранжевой получился приличный.

В ресторане мы не пили вина и не ели мяса. Я заказал что-то вегетарианское, запили всё яблочным соком, вышли ночью на освещённый бульвар.

— Как ты стала экстрасенсом? — спросил я.

— Видение. Понимаешь. Было видение, что с нами всеми будет после смерти. Каждый будет жить в вечности вместе с фантомами своих дел.

— Например? Если я художник и рисую афиши с персонажами, я буду жить среди нарисованных персонажей?

— Примерно так, — ответила она. — Это должно побуждать человека делать красивые и добрые вещи.

— Ты мою последнюю афишу не видела? Красивую и добрую.

— Видела.

— Что скажешь? Могу я рассчитывать, что в вечности окажусь на диком пляже среди фантомных женщин?

— Ты уже живёшь среди фантомных женщин, — улыбнулась экстрасенс. — Ты думаешь, я не чувствую твоих неочищенных желаний? Это очень приметно. Грубые эмоции считываются легко. Твоя девица на пляже — одно из нереализованных желаний.

— И что делать? С желаниями. Мне иной раз легче на ринге с кем-нибудь биться, чем со своими желаниями. Иногда мне кажется, что люди сходят с ума. Все вдруг бросились в праведники. И забыли, что мир грешен. Куда бежать? В монастырь? Или лучше на ночной проспект к шлюхам?

— Нужно работать над собой. Ты выпивал.

— Было дело. И что? Надоело мне травоядие, понимаешь? Мясо хочу. Водки. Женщин. И всего много. Мне такой травяной рай не нужен. Травку под солнышком щипать тысячу лет. Я лучше годик на сковороде адской прожарюсь, но наемся и напьюсь всласть.

— В тебе говорит тело. Мы узники желаний живота своего. Если я иногда срываюсь на кусочек курочки, потом месяц пощусь строже, чем обычно. Курица очень утяжеляет. Перестаю видеть то, что умею, когда пощусь.

— Курица? Ты серьёзно? Утяжеляет? Ну, дела. И никаких грубых желаний?

— Бывают. Но редко. Я потом их отрабатываю двойным постом.

— Двойным? Так и улететь на небо недолго.

Странно было слышать это от женщины с блядскими глазами.

Пошли молча.

Через минуту она повторила слова знакомого почти слово в слово: «А ты реши, что для тебя важнее: сиюминутное удовольствие или блаженство в вечности?»

Не выдержал. Рассмеялся. Неужели она в самом деле придушила в себе кота в угоду ангелу? Не верю.

Следующим утром я не пошёл на работу. Потому что ночью заглянул в круглосуточный магазин, набрал водки, тушёнки и отправился в долгий бессовестный запой. Решив раз и навсегда, что я обречён и в этой, и в будущей жизни переживать самые грубые формы наслаждений. Таков, очевидно, мой удел. Для меня важнее сиюминутное, а не вечное. Увы.

Лариса оставила меня и ушла к своим кришнаитам. Кажется, они, как цыгане, табором кочевали по России с бубнами и варёным рисом, пели песни и очищались от всякой скверны. Блаженные.

Вышел из запоя обновлённым человеком — с другой крайностью: притащил в мастерскую пудовую гирю, боксёрскую грушу, перчатки. И в свободное время подкачивал мускулы, разминался с грушей, обливался водой из шланга для снятия грунтовки с афиш. Мастерская превратилась в спортивный зал. А я сам из неофита голодания снова стал обжорой и греховодником и стал видеть вещи такими, какие они есть, а не теми, какие кажутся.

Редактор: Александра Яковлева

Корректор: Вера Вересиянова

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

— Безумие? — хмыкнул Марек, перекидывая импульсник через плечо. — После киборгов, которые хотели нас «интегрировать», я готов поверить во что угодно. Даже в инопланетян.

— Это не инопланетяне, — отрезал Зорк, его голос стал резче. — Это хуже. Я не могу объяснить, но это как будто кто-то пытается переписать законы физики. И этот свет — эпицентр.

Алексей посмотрел на своих товарищей. Их лица, покрытые грязью и кровью, отражали смесь усталости и упрямства. Они пережили слишком многое, чтобы отступить сейчас, но он чувствовал, что эта новая угроза — нечто совсем иное. Что-то, что может сломать их всех.

— Ладно, — сказал он, выпрямляясь. — Если этот свет — источник, то мы идем туда. Зорк, можешь дать нам направление?

— Уже работаю над этим, — ответил Зорк. — Сигнал идет примерно в тридцати километрах к северо-востоку. Но, Лёха, там… там что-то странное. Я вижу аномалии в данных. Температура, давление, даже гравитация — все скачет. Как будто реальность там… глючит.

— Глючит? — переспросил Игорь, его брови взлетели вверх. — Ты серьезно?

— Серьезнее некуда, — ответил Зорк. — И еще я нашел в коде гибридов упоминание о чем-то под названием «Эхо Поверхности». Это не просто название. Это процесс. Что-то, что должно «очистить» мир. И я боюсь, что мы только что запустили его.

— Запустили? — Катя резко обернулась, ее глаза сверкнули. — Ты хочешь сказать, что уничтожение ядра активировало это «Эхо»?

— Возможно, — признался Зорк. — Я не уверен. Код был слишком сложным, чтобы понять все сразу. Но одно ясно: кто-то или что-то хотело, чтобы мы дошли до этого ядра. И теперь они знают, что мы живы.

Тишина повисла между ними, тяжелая, как свинец. Алексей сжал кулаки, пытаясь прогнать нарастающий страх. Он посмотрел на горизонт, где свет становился ярче, и почувствовал, как внутри него загорается знакомая искра — смесь гнева и решимости.

— Тогда мы идем туда и разбираемся, — сказал он. — Если кто-то играет с нами, я хочу посмотреть ему в глаза. Или в глаз, если это очередной чертов гибрид.

Марек ухмыльнулся, несмотря на боль в плече. — Это мне нравится. Давай найдем этого кукловода и надерем ему зад.

Катя покачала головой, но ее губы дрогнули в слабой улыбке. — Вы двое ненормальные. Но я в деле. Только нам нужно больше оборудования. Мой планшет едва работает, а импульсники почти разряжены.

— Есть идея, — сказал Игорь, указывая на руины комплекса. — Там, внизу, мы видели склад. Может, там найдется что-то полезное. Оружие, батареи, может, даже транспорт.

— Или еще больше гибридов, — мрачно добавил Марек.

— Рискнем, — решил Алексей. — Зорк, можешь просканировать склад?

— Уже, — ответил Зорк. — Там чисто. По крайней мере, пока. Но я бы поторопился. Этот свет на горизонте… он становится сильнее. И я чувствую, что он нас зовет.

Склад оказался меньше, чем они ожидали, но полки были забиты ящиками с маркировкой, которую никто из них не мог расшифровать. Алексей и Марек вскрывали контейнеры, пока Катя пыталась подключить свой планшет к старому терминалу, чтобы скачать данные. Игорь стоял на страже, нервно оглядываясь.

— Джекпот, — пробормотал Марек, вытаскивая из ящика несколько новых импульсников и пачку энергетических батарей. — Это нам пригодится.

Алексей нашел нечто странное: небольшой металлический цилиндр, покрытый символами, похожими на те, что были на экранах в зале. Он повертел его в руках, чувствуя, как металл слегка вибрирует.

— Зорк, что это? — спросил он, поднося цилиндр ближе.

— Осторожно, Лёха! — голос Зорка был полон тревоги. — Это… это вроде маяка. Но не для навигации. Он передает сигнал, который… черт, он связан с тем светом на горизонте. Если ты его активируешь, они точно узнают, где мы.

— Они? — переспросил Алексей. — Кто «они»?

— Не знаю, — признался Зорк. — Но это не Стражи. Не гибриды. Это что-то… большее. Я вижу обрывки данных. Они называют себя «Архитекторы». И, Лёха, они не из нашего мира.

Алексей замер, глядя на цилиндр. Его пальцы сжались, но он не стал его активировать. Вместо этого он сунул его в рюкзак. — Тогда мы берем это с собой. Может, Катя разберется, что это за хрень.

Катя, услышав свое имя, обернулась. — Что там у тебя?

— Потом объясню, — отрезал Алексей. — Собираемся и идем к свету. Если эти «Архитекторы» хотят нас найти, мы найдем их первыми.

Они шли несколько часов, ориентируясь по слабому сигналу, который Зорк улавливал через обрывки данных. Пейзаж вокруг становился все более странным: земля потрескивала под ногами, как будто была покрыта тонким слоем стекла, а воздух искрился, словно наполненный статическим электричеством. Растения, которые попадались на пути, выглядели… неправильно. Их листья были слишком симметричными, а стебли слегка светились в темноте.

— Это место ненормальное, — пробормотал Игорь, сжимая импульсник. — Как будто мы е на Земле.

— Может, и не совсем на Земле, — ответила Катя, глядя на данные с планшета. — Я фиксирую аномалии в радиации. Это не обычная радиация. Она… структурированная. Как будто кто-то ее программирует.

— Программирует радиацию? — Марек фыркнул. — Катя, ты звучите как Зорк.

— А что, если он прав? — огрызнулась она. — Если этот свет — разлом, то мы идем прямо в него. И я не уверена, что мы готовы к тому, что там найдем.

Алексей не ответил. Его взгляд был прикован к горизонту, где свет теперь пульсировал с пугающей регулярностью. Он чувствовал, как что-то тянет его туда — не физически, а словно зов в глубине сознания. Зорк молчал, но Алексей знал, что его напарник тоже это чувствует.

Когда они наконец достигли источника света, их глазам открылась картина, от которой кровь застыла в жилах. Перед ними возвышалась огромная структура — не здание, не машина, а нечто среднее. Она пульсировала, как живое существо, ее поверхность переливалась, словно жидкий металл, а в центре горел тот самый свет, который они видели издалека. Вокруг структуры воздух дрожал, и реальность, казалось, изгибалась, создавая миражи далеких мест — городов, пустынь, даже звездного неба.

— Это… что это? — прошептала Катя, ее голос дрожал.

— Это не просто разлом, — сказал Зорк, его голос был едва слышен. — Это ворота. И, Лёха, я боюсь, что они уже открыты.

В этот момент структура издала низкий, вибрирующий звук, и из ее центра начали выступать фигуры. Они не были похожи на гибридов. Это были высокие, почти прозрачные силуэты, сотканные из света и энергии. Их глаза — если это были глаза — горели холодным, белым огнем.

— Вы пришли, — произнес один из них, его голос звучал одновременно в воздухе и в их головах. — Вы — ключ. Эхо Поверхности начинается.

Алексей шагнул вперед, сжимая арматуру. — Кто вы? И какого черта вам от нас надо?

Фигура наклонила голову, словно изучая его. — Мы — Архитекторы. Мы создаем порядок. Вы — ошибка, но полезная. Вы откроете путь.

— Путь куда? — рявкнул Марек, поднимая импульсник.

— К новому миру, — ответила фигура. — К Возрождению.

Свет вокруг структуры стал ярче, и земля под ногами задрожала. Алексей почувствовал, как цилиндр в его рюкзаке начал нагреваться. Зорк закричал в его голове: — Лёха, они используют тебя! Брось маяк! Сейчас!

Но было поздно. Свет поглотил их всех.

P.S. от автора

Ну что, выжившие, готовы к следующему прыжку в неизвестность? 😈 Что за «Архитекторы»? Куда ведут эти ворота? И что Зорк знает, но не говорит? Пишите свои теории, делитесь идеями! Хотите больше о прошлом Зорка, о природе Архитекторов или о том, что ждет героев по ту сторону врат? Глава 13 уже зреет, и там будет настоящий хаос! 🔥

Валентина Петровна замерла, держа в руках тарелку с борщом. Что-то странное мелькнуло в её глазах — быстро, как тень от облака.

— На море? — переспросила она. — Как хорошо...

— Представляете, мам, первый раз за границу полетим! — Катя не заметила перемены в настроении свекрови. — В отель пять звёзд!

— Пять звёзд... — эхом повторила Валентина Петровна. — А я, знаете, всю жизнь мечтала на море побывать. С молодости мечтала.

Повисла неловкая тишина.

Михаил покашлял:

— Мам, ну... это же наш медовый месяц, можно сказать. Запоздалый, но всё-таки...

— Конечно, конечно! — поспешно согласилась свекровь, но голос звучал как-то натянуто. — Молодым нужно побыть вдвоём. Я понимаю.

Но Катя вдруг почувствовала себя эгоисткой. Пожилая женщина, всю жизнь работала, растила сына одна... И ни разу на море не была.

— Валентина Петровна, — начала было она, — а может...

— Что ты, Катенька! — перебила свекровь. — И слышать не хочу! Это ваш отпуск. Ваше время.

Но что-то в её тоне заставило Катю насторожиться. Будто за словами скрывалось другое. Что-то холодное.

Особенный ужин

Через неделю Валентина Петровна позвонила:

— Катенька, дорогая, приезжайте завтра на ужин. Я такое блюдо приготовлю — пальчики оближешь!

— Обязательно приедем! — обрадовалась Катя. — А что готовить будете?

— Сюрприз! Твоё любимое приготовлю.

Любимое? Катя задумалась. Она никогда не говорила свекрови о своих кулинарных предпочтениях. Ну да ладно, наверное, Михаил рассказывал.

На следующий день они приехали к семи. Валентина Петровна встретила их в нарядном платье, с праздничной улыбкой.

— Проходите, проходите! Стол уже накрыт.

На столе красовалось изысканное блюдо — рыба под каким-то особенным соусом, гарнир из риса, салаты...

— Ого, мам! — восхитился Михаил. — Как в ресторане!

— Для любимых детей ничего не жалко, — умилённо ответила свекровь. — Катенька, садись, пробуй мою рыбку!

Катя присела за стол. Блюдо действительно выглядело аппетитно. Она взяла вилку, отрезала кусочек...

— Валентина Петровна, а что это за соус? Очень необычный вкус.

— Особый рецепт, — загадочно улыбнулась свекровь. — С орехами.

Орехи.

Катя замерла с вилкой в руке.

— С какими орехами?

— С грецкими, конечно! А что?

— Валентина Петровна... — голос Кати дрожал. — Но вы же знаете, что у меня аллергия на грецкие орехи! Я же говорила...

— Говорила? — свекровь наморщила лоб. — Не помню что-то...

— Мам! — вскочил Михаил. — Катя действительно говорила! У неё сильнейшая аллергия! Она даже с собой всегда антигистаминные носит!

— Ах, вот оно что... — Валентина Петровна покачала головой. — Совсем из памяти вылетело. Ну ничего страшного, не ешь, и всё. Я другое что-нибудь разогрею...

Но было уже поздно.

Катастрофа

Кати хватило на двадцать минут. Сначала она просто почувствовала лёгкое покалывание в горле. Потом началось головокружение.

— Миш, мне плохо...

— Катя! Катя, что с тобой?

Лицо жены покрылось красными пятнами, дыхание стало тяжёлым, хриплым.

— Скорую! Немедленно скорую! — кричал Михаил, хватая телефон.

— Да что вы паникуете-то! — удивлённо говорила Валентина Петровна, убирая со стола. — Подумаешь, аллергия. Попьёт таблеточку — и пройдёт.

Но Кате становилось всё хуже. Она задыхалась, хватая ртом воздух. Горло словно сжималось, перекрывая дыхание.

Скорая приехала через десять минут. Но эти десять минут показались вечностью.

В больнице

— Анафилактический шок, — сказал врач, выходя из реанимации. — Еле откачали. Если бы ещё на полчаса позже привезли...

Михаил сидел в коридоре и держался за голову. Валентина Петровна устроилась рядом на пластиковом стуле.

— Ну и дела, — качала она головой. — Из-за каких-то орехов такой переполох. А отпуск-то теперь как? Билеты небось не вернут?

Михаил медленно поднял голову и посмотрел на мать. В её голосе не было ни капли раскаяния. Ни грамма сочувствия к жене, которая едва не умерла.

Только сожаление об испорченном отпуске.

— Мам... — тихо сказал он. — Ты понимаешь, что произошло?

— Понимаю. Катя съела орехи и получила аллергию. Я же не специально! Забыла просто!

— Забыла? — голос Михаила становился всё тише. — Мама, мы полгода назад это обсуждали. Когда на дне рождения у Кати был приступ от орехового торта. Ты же сама говорила — надо быть осторожнее.

— Не помню, — упрямо повторила Валентина Петровна. — И вообще, зачем она ела, если знала про свою аллергию? Надо было внимательнее быть!

Прозрение

Михаил смотрел на мать и вдруг увидел её. Настоящую. Без розовых очков сыновьей любви.

Холодные глаза. Сжатые губы. И полное равнодушие к страданиям другого человека.

— Мам, — сказал он очень тихо. — Скажи честно. Ты специально положила орехи в соус?

— Что ты такое говоришь! — возмутилась Валентина Петровна. — Как ты можешь такое подумать о родной матери!

— Потому что ты не забыла про аллергию. Потому что говоришь об испорченном отпуске, пока моя жена лежит в реанимации. Потому что тебе было нужно, чтобы мы не поехали на море.

— Бред какой-то! — всплеснула руками свекровь. — У тебя от стресса крыша поехала!

Но Михаил уже всё понял. Обиженная мать. Которой не досталось место в отпуске. Которая решила отомстить невестке за своё унижение.

— Мама, — сказал он, вставая. — Больше никогда не подходи к моей жене. И к нашему дому.

— Что?! Миша, ты что несёшь?!

— То, что должен был сказать уже давно.

Выздоровление

Катя провела в больнице три дня. Михаил не отходил от её постели.

— Миш, — прошептала она, когда стало лучше. — Твоя мама...

— Я знаю. Всё понял.

— Она действительно забыла?

Михаил долго молчал. Потом тихо сказал:

— Нет, Катюша. Не забыла.

Катя закрыла глаза. Значит, она не ошиблась. Значит, тот холодок, который она почувствовала после разговора об отпуске, был не выдумкой.

— Что теперь делать?

— Жить. Но по-другому. Без неё.

Новые правила

Они всё-таки поехали в отпуск. Через месяц, когда Катя окончательно поправилась.

— Знаешь, — сказала она, сидя на пляже и глядя на море. — А ведь она всю жизнь мечтала сюда попасть.

— И попала бы, — ответил Михаил. — Если бы не попыталась тебя убить.

Слова прозвучали жёстко, но Катя понимала — муж прав. Валентина Петровна перешла черту, за которой нет прощения.

— А жалко, — вздохнула Катя. — Я её любила.

— И я любил. Но любовь не оправдывает попытку убийства.

Они больше не говорили о свекрови. Просто наслаждались морем, солнцем и друг другом.

А дома их ждала новая жизнь. Без субботних обедов у Валентины Петровны. Без её неожиданных визитов. Без её кулинарных "сюрпризов".

Эпилог

Прошёл год. Валентина Петровна пыталась восстановить отношения. Звонила, просила прощения, клялась, что всё было случайно...

Но Катя больше не верила. И Михаил тоже.

— Миш, — как-то сказала жена. — А ты не жалеешь, что порвал с матерью?

— Жалею, — честно ответил он. — Но не об этом. Жалею, что не увидел её настоящую раньше. Что подверг тебя опасности.

— Откуда ты мог знать?

— Материнская любовь бывает разной. Иногда она защищает. А иногда — пожирает. Моя мать из вторых.

Катя кивнула. Она поняла это на собственной шкуре.

— Зато теперь мы знаем, — сказала она, обнимая мужа. — И никогда не позволим такому повториться.

— Никогда, — согласился Михаил.

И они оба знали: это не просто слова. Это обещание. Друг другу и будущим детям.

Некоторые уроки стоят жизни. Но зато они остаются навсегда.

Рассказ

И вдруг на тебе - деньги. И эти деньги не на то, чтобы закрывать долги и всё прочее. А свободные деньги, наша прибыль.

Я вышел из офиса и пошёл по улице. Никто вокруг не знал, что у меня сейчас на счету. Люди спешили, ругались в телефоны, пили кофе навынос. А я шёл и думал: «Теперь я другой». И не то чтобы я ощущал себя супер богатым и влиятельным. Это было другое ощущение. Я впервые почувствовал разрыв между тем, что я знаю, и тем, что знают остальные. Это странное ощущение - держать внутри новость, которая меняет твою жизнь, но остаётся невидимой для других.

Я заехал домой. Сказал жене: «Клиент оплатил». Она улыбнулась, обняла. Спросила: «Ну, теперь полегче?»

Я ответил: «Да». Но внутри понимал - это не просто «полегче». Это совершенно другой уровень. Тогда я думал, что теперь буду чувствовать себя свободнее, что исчезнет тревога и можно будет наконец выдохнуть.

Но тревога не исчезла, она просто изменила форму. Если раньше я боялся не дотянуть до конца месяца, то теперь я боялся потерять то, что пришло.

Первым делом я начал составлять список: куда вложить, что купить, как распределить. Офис, техника, зарплаты. И да, машина - я тоже подумал о ней. И не сказать, что на тот момент она мне была сильно нужна, мне просто хотелось физически чувствовать результат. Что всё, во что я вкладывался, было не напрасным.

Но вместе с цифрами пришло ещё одно ощущение: ответственность выросла во много раз. Когда у тебя ничего нет, ты свободен. Падай, ошибайся, вставай снова. А когда на счёте лежит серьёзная сумма, любая ошибка будет обходиться в десятки раз дороже. За свои действия ты уже по-настоящему отвечаешь, и не только перед собой.

Тот вечер я провёл в тишине. Я мог бы поехать отмечать, позвать друзей, заказать шампанское.
Но я остался дома.
Сидел на кухне, смотрел в окно и думал: «Что теперь?»

Это был первый раз, когда я почувствовал, что деньги - это не свобода, а новая клетка. Красивая, удобная, но клетка.

Я думал, что они принесут лёгкость. Оказалось, они принесли тяжесть. Я всё время возвращался к экрану, чтобы убедиться: да, это не ошибка. Сумма та же. Она реальна.

Но вместе с этой цифрой пришли страх потерять, ощущение, что теперь на меня смотрят иначе и странное чувство, что я должен кому-то объяснить, как я до этого дошёл.

Если сказать честно, я был не готов. Не готов к новой жизни, которую за собой привела эта сумма.

Тогда я ещё не знал, что первые деньги - это не про успех. Это про ошибки, которые только предстоит совершить.

Первое, что мы сделали, естественно, потратили. На офис, на статус, на вещи, которые тогда казались обязательными.

И именно там я впервые понял, что деньги умеют не только давать. Они умеют наказывать.

Дальше расскажу о том, с чем пришлось столкнуться: о первых тратах, первых иллюзиях и первом разочаровании.