Забытый шарф ждал меня на первом этаже.
Я точно не брала его с собой: бросила на дальнюю полку шкафа или оставила в другой сумке, не помню. Я бы вылетела на улицу, запахнув пальто, и замёрзла до дрожи, не добежав до трамвайной остановки.
Но шарф был здесь. Шерстяной, в красно-зелёную клетку. Висел на ручке лестничной двери, дожидаясь меня.
Я подхватила его и прошептала:
— Спасибо.

Я знала, мои соседи тоже так делают, все трое. Благодарят дом, думая, что никто не слышит.
Мы делили квартиру на последнем этаже. Когда-то эту мансарду занимали апартаменты известной оперной певицы, а после её исчезновения со сцены комнаты долго стояли пустыми.
Несколько лет назад их начали сдавать.
На месте двух спален, гостиной с роялем и гардеробной появились четыре комнаты. Четыре маленьких мира.

Сбегаю по лестнице — дом старый, даже лифта нет. Дана шутит, что в стоимость аренды включены физические упражнения. Ступени высокие и узкие, рискуешь оступиться восемьдесят два раза: именно столько нужно преодолеть, чтобы распахнуть дверь в палисадник перед подъездом.
Но я ни разу не падала, даже когда спешила в театр, нацепив высокие каблуки.

С перил сходит краска. Через грязные окна пробивается холодный серый свет. Снаружи прилип кленовый лист, я останавливаюсь и прикладываю к стеклу руку.
Теперь, кроме ошмётков краски, у меня пыль на ладони.

Палисадник радует золотыми листьями — и не радует мусором и грязными почтовыми ящиками. Поправляю шарф, сворачиваю к остановке и неудержимо зеваю.
Я плохо спала этой ночью. Меня будили шорохи и скрипы: будто дом стонал, тоже пытаясь согреться.

Мы не так уж и часто собираемся вместе, все четверо. Разные графики, командировки, банальное желание побыть наедине с собой — всё это держит на расстоянии.
Но этим вечером мы оказались на кухне, будто договорились о встрече.

Дана готовит ароматный травяной чай: я чувствую запахи имбиря и корицы. Очки для чтения сдвинуты на лоб, зато рукава свитера натянуты почти до кончиков пальцев.
Стас тоже в свитере: сером, грубой вязки. Он занимает самую маленькую комнату: ту, где когда-то была гардеробная. Но Стаса это не волнует, он часто уезжает в командировки.
Я пару раз заглядывала к нему. Стена у кровати кажется синей: с пола до потолка она увешана фотографиями китов.
Алёна, поправляя воротник своего свитера, делает вид, что мы ей не нравимся. Это её квартира. Та оперная дива приходилась ей дальней родственницей.
Алёна тоже занимается музыкой, но точно не собирает целые залы восхищённых зрителей. Поэтому ей приходится зарабатывать на жизнь, сдавая нам комнаты.
Сама она живёт в бывшей гостиной: там стоит рояль, на котором Алёна никогда не играет.
И есть я. Комната слева по коридору. Ещё один свитер, ещё одна чашка чая, от которой идёт ароматный пар.

Сколько лет тут живу, в октябре всегда становится невыносимо холодно. Дом у нас с историей: деревья посадили ещё до рождения моих родителей, по фасаду бегут трещины, сантехнику стоило бы поменять лет десять назад.
Он хорошо держится. Чайник горячий, когда бы ты ни пришла на кухню. Забытый шарф висит на ручке двери. Высокие ступеньки сами подставляются под ноги.
Но к середине осени дом, как и многие из нас, начинает сдавать.

Мы знаем, все эти работы, которые накопились за весну и лето, должны выполнять коммунальщики. Мы можем допить чай и разойтись по комнатам.
Но Алёна закатывает глаза. И говорит:
— Я куплю краску.

Выходные у нас тоже совпадают — это редкость.

Дана отправляется на уборку двора: говорит, хочется подышать свежим воздухом. Мусор исчезает, почтовые ящики и табличка с номером дома разве что не сияют. Напевая себе под нос, она орудует метлой, счищая листья со ступенек.
Нам со Стасом досталась лестница. Пока я мою окна, он разводит краску. Тёмно-синие перила. Чистые подоконники и блестящие стёкла.
Дом сразу веселеет.
Алёна забирает на себя все мелочи. Смазывает дверные петли, выбивает коврики, меняет перегоревшие лампочки и чинит заедающий замок на общей двери.

Осенью темнеет невыносимо быстро — в шесть мы уже зажигаем свет на кухне. Алёна не ворчит, Дана не спешит к своим книгам, а Стас — к фотографиям. Я стягиваю свитер и тянусь к чайнику. Горячий.
Как и всегда.

173/365
10/31 — первая треть готова!
Тут у нас дополнительная тема: «Дом-старичок простудился осенью»
Мои книги и соцсети — если вам интересно!

Это перевод истории с Reddit

Если быть совсем точным, в заголовке следовало бы написать «портновские ножницы», как неизменно поправила бы меня Элизабет. Оказывается, как только длина ножниц достигает благородных восьми дюймов, они становятся «shears». Эти — восемь с четвертью.

Элизабет коллекционирует винтажные ножницы. Полагаю, в этом есть свой круг, но он далеко не так структурирован, как в некоторых коллекциях. То есть среди ножниц нет каких-то заведомо «лучших» с точки зрения коллекционирования. А определить точного производителя или возраст пары ножниц — это в основном игра расплывчатых подсказок и неопределённых итогов.

Я нашёл их на ярмарке штата, в антикварной лавке — уж где-где, а там я такой не ожидал. Среди продавцов картин, вяленого мяса и колокольчиков от ветра оказался скромный торговец антиквариатом. Хозяйка — миловидная старушка (говорю «миловидная», потому что на деле она была довольно грубовата). Я обожаю бродить по ярмаркам и музеям, так что заглянул посмотреть, что у неё есть.

Груда безделушек тут, кучка побрякушек там. Неприятно говорить, но всё это казалось барахлом: ничего толком не отполировано, не выставлено с чувством значимости. Я уже был готов прекратить поиски, когда взгляд зацепился за небольшую группу вещей, подвешенных на перфорированных щитах. Предположил, что это товары получше — хотя бы не превращённые в общий хлам.

И тут мне бросились в глаза ножницы.

Я снял их с крючка. Рядом меня привлёк ещё и золотой фольгированный рисунок — взял и его, расплатился с хозяйкой.

Ножницы, а точнее — портновские ножницы, если измерять, — старые, железные. Тёмно-коричневые, с пятнами патины: кое-где ближе к оранжевому, кое-где — практически смоль. Рукояти простой формы, а вот лезвия удивительные: одно напоминает современное ножничное, а другое толще и почти вдвое шире. По быстрому поиску выходит, что это «книговязальные» ножницы, предназначенные для плотной бумаги и кожи.

На следующий день я положил их в картонную коробку со вспененными «арахисками» и отмерял обёрточную бумагу, как тут произошло ироничное. Я не мог найти ножниц. Нужно было разрезать бумагу, потом ленту, а ножниц — ни одних. Ни тех, что обычно лежат в столе, ни кухонных, ни даже портновских, что должны быть в шкафу для рукоделия.

Закрывая дверцу шкафа, я хмыкнул. Какой нелепый казус, когда решение — прямо тут.

Я выловил их из пенопластовых «арахисок». Продел пальцы в кольца и поднёс к бумаге. Лишь тут понял, что ещё ни разу ими ничего не открывал и не резал. Элизабет не слишком принципиальна, но предпочитает, чтобы ножницы хотя бы «терпимо» работали. Значит, это будет и тест-драйв.

Удивительно, учитывая их вид, но работали они идеально. Скользнули по бумаге без малейшего сопротивления, потом — по ленте.

Сидя над отрезанной бумагой, я решил, что нужно всё-таки переделать. Скомкал и начал заново. На сей раз аккуратно, методично ведя лезвия по бумаге. И меня поразило, что даже в медленном темпе они ни разу не заедали. Я представил, какой же там идеальный край. Как безупречно они остры…

Ай!

Я посмотрел вниз и увидел, как на бумаге расползается красное пятно. Оно шло от маленького надреза на большом пальце. Засмотревшись на ножницы, я по-глупому оставил палец у кромки бумаги, прямо на их пути.

Ничего страшного, я просто закончил рез и убрал испачканный кусочек. Остального хватало с избытком.

Поставил коробку по центру листа — и замялся. Пора класть ножницы обратно в коробку, но… мне уже не хотелось. Совсем. Я подумал: у неё же их так много, что она вряд ли способна ценить каждую по-отдельности. Не так, как смог бы я, человек без коллекции. Да и своих обычных у меня, видимо, нет — тем больше я смогу их ценить.

Быстрее, чем хотелось бы признавать, я принял решение: упаковал коробку и завязал ленту — положив внутрь золотой фольгированный рисунок.

Довольный результатом, я взял ножницы — и решил, что самое время заняться коллажом, до которого руки не доходили уже недели. Коробка под столом была под завязку набита журналами и каждый раз как бы дразнила меня, когда я проходил мимо. Пора было к ней вернуться.

Особенно я радовался тому, что на прошлой «антикварной охоте» нашёл глянцевый журнал пятидесятых с фотографией Мэрилин Монро — я хотел сделать её центром нового коллажа.

Скоро меня окутала груда обрезков.

На миг меня охватило чувство паники, будто я стою в метели и наблюдаю, как она нарастает вокруг, и вот-вот меня занесёт, снег поднимется выше рта, и я задохнусь от холода, не успев понять, что происходит…

Я стряхнул это и продолжил. Наслаждался каждым щелчком и каждым разрезом. Ножницы продолжали вести себя в моих руках безупречно. И вот передо мной — прекрасный фон для Мэрилин. Саму её я уже аккуратно вырезал заранее, оставалось только приклеить. Я протянулся за фигурой, но…

Не знаю как и когда. Всё было испорчено. Она была в двух частях, рассечённая по шее. Я же так старался быть осторожным, но в какой-то момент, видимо, не заметил, как она прилипла к листу, который я собирался резать, и пошла под лезвие вместе с ним.

Я поскорбел по ней — и ощутил, как уходит сердце в пятки. Посидел минутку, потом взял скотч и сделал, что мог. В итоге выглядело почти нормально, но казалось, будто потенциал загублен.

И тут меня настигло другое разочарование. Я понял, что больше резать нечего. Я проворно разобрался с коробкой для коллажей и не оставил ни одного листа, который требовал бы ножниц. С лёгкой тоской убрал их в ящик стола.

На следующий день на работе меня не отпускало чувство томления. Быстро стало ясно: мне нужна любая отговорка, чтобы снова порезать бумагу.

Я сижу в офисе; одна из моих задач — снимать копии чеков. У меня лежала небольшая стопка, с которой я управился утром, а значит, оригиналы больше были не нужны. Я с воодушевлением вытащил свои рабочие ножницы и принялся разрезать чеки пополам, потом ещё пополам, потом снимать уголки, пытаясь скруглить.

Но восторг быстро стух, и я почувствовал себя нелепо. Отложил ножницы, бросил клочки чеков в мусор и вернулся к делам, чувствуя себя, честно говоря, по-детски глупым.

У меня есть коллега. Её зовут Эмили. Эмили — немного хиппи: веганка, всё натуральное, природа, вот это всё. В целом добрый человек; после разговора с HR в прошлом году, когда её попросили отказаться от натуральных дезодорантов, с ней и вовсе стало предельно легко. И ещё важно: у Эмили очень длинные волосы. Очень-очень. На работе она обычно носит их распущенными — до самой попы. Но сегодня было иначе. Сегодня она заплела всю эту невероятную длину в косу.

Мой взгляд будто прилип к ней: я следил за косой каждый раз, когда она проходила мимо моего стола или шла по коридору, который был виден из моего кресла. Опомнившись, я возвращался к работе и вдруг понимал, что так и не сделал ничего на компьютере, а минут пять-десять просто выпали.

Однажды я «очнулся» и увидел заставку блокировки. Значит, я не нажимал ни клавиш, ни шевелил мышью минимум пятнадцать минут, и если бы вы спросили, я бы сказал, что не прошло и секунды.

Я решил встать и пройтись к кулеру, чтобы проветрить голову.

И кто же оказался у кулера за мгновение до меня. Она повернулась, извинилась. Когда снова обернулась к воде, её коса хлестнула прямо у меня перед глазами.

Не помню, как схватил её рукой. И уж точно не помню, как в моей другой руке оказались те ножницы — я же не помню, чтобы клал их в рабочую сумку.

Признаюсь, уже осознанно я разжал лезвия и подвёл их, чтобы они нежно обняли косу с обеих сторон. А потом с их маслянисто-мягким ходом свёл лезвия.

Три фута волос рухнули на пол. Они даже подпрыгнули — капельку.

Это было роскошно.

На миг я утонул в эйфории. Вдруг всё стало правильным. И она стала правильной. Никаких этих странных, длинных, уродливых волос — теперь всё верно.

Но когда я вернулся к себе и увидел её глаза, полные ужаса и злости, и слёзы на подходе — я оказался слишком уж «здесь и сейчас».

Меня уволили, я собрал вещи и через час уже был дома.

Странно, я помнил, как забил коробку под завязку четырьмя годами накопившихся мелочей, а поставил её на кухонный стол — и понял, насколько она лёгкая. Открыл — внутри был всего один предмет.

Я не дурак. Я вижу, что с этими ножницами что-то не так; что они как-то подталкивают меня их использовать. И в их природе есть нечто, что мне страшно. Проблема в том, что я хочу их выбросить, но я уже дома, без работы и без какого-либо дела, в которое можно уйти с головой. К счастью, денег у меня достаточно, я не пропаду, если пару недель буду безработным. Так что у меня оказалось слишком много времени.

А время, увы, только подбрасывает хворост в этот костёр. День перетекает в день, и я всё чаще обнаруживаю пальцы, продетыми в кольца ножниц. В первый же день у меня закончились законные поводы их использовать. Всё, что требовало разреза, уже было разрезано. Я просто перебирал бумаги, валяющиеся вокруг, и резал те, что мне не нужны.

Больше всего меня зовут к себе эти нелепые углы. Торчащие, неорганичные. И когда я срезаю их, сами картинки будто становятся куда более… правильными. Наверное, это слово. Чаще всего это «исправление» ведёт к более прекрасному результату. Но было раз пять, когда я вносил поправку за поправкой — и, не успев заметить, обращал лист или фото в конфетти на полу.

Я взял их на кухню. Купил морковь, сельдерей и лук, чтобы сделать мирпуа, а там — суп или ещё что-нибудь. Я знаю, что кухонные ножницы — вещь обычная, особенно в некоторых культурах. Но подозреваю, что книговязальные ножницы используются редко, да ещё и так повсеместно, как это делал я.

Они справлялись идеально, и всё перед ними капитулировало. Когда я резал морковь, мне пришла мысль. Когда-то давно мне сказали, что рубить морковь примерно так же трудно, как отрезать пальцы. С моим опытом готовки, включая разбор туш, я бы сказал, морковь даже сложнее.

Сварив себе уйму супа, я понял, что мне не хватает «еды» для новой одержимости. Решил, что лучше всего сходить в хозяйственный магазин и найти нам с ножницами новые лакомства.

Скоро я уже набрал длинные, аппетитные деревянные штанги и связки верёвки — я знал, сколько удивительных разрезов подарит каждая, прежде чем станет слишком короткой, чтобы доставлять удовольствие.

Проблема в том, что, двигаясь к кассе, я по глупости прошёл через отдел ламп. Шёл по туннелю чудесного света. И длинные чёрные шнуры притянули мой взгляд. У включённых ламп кабели уходили назад, спрятанные, чтобы дотянуться до розеток. Но у выставочных они висели длинными тонкими линиями.

Я застыл; мгновения растянулись в минуты. Мне даже не пришлось отводить взгляд, когда я понял знакомую тяжесть в руке. В тот момент я уже не мог удивляться. Похоже, я довольно далеко ушёл по какой-то дорожке, которой не понимал, и обнаружить, что я подсознательно принёс их в магазин, не показалось уж таким странным.

Однако было кое-что, что зацепило внимание. Металл колец был холодный. К этому моменту я держал их достаточно долго, чтобы они согрелись от рук, если бы всё это время были у меня в ладонях или в кармане.

Но даже это удивление задержало меня всего на пару секунд, и я взял шнур, вложил его в этот металлический рот. И с удовлетворительным укусом шнур рухнул на пол. Это было невероятно. Я на миг даже испугался, что пускаю слюну.

Я уже тянулся за следующим, когда слева раздался звук. Думаю, это был не первый.

— Эй! Я сказал, не трогайте!

Я посмотрел в ту сторону затуманенным взглядом. Просто смотрел, не осознавая. Пока волна адреналина не накрыла — и я понял: ко мне бежит охранник.

Этого хватило, чтобы прийти в себя, и я тоже побежал — только в другую сторону. Я выскочил из ряда, оглянулся — он всё ещё шёл ко мне. Окинул взглядом магазин, прикидывая путь к бегству.

Скоро я уже выбежал на парковку, понёсся во весь опор и добрался до машины. Вскоре был дома. Правда, пришлось бросить всю «добычу» при побеге.

Я вошёл в дом, и паника в груди, признаюсь, нарастала. Паника была не из-за охраны. Гораздо больше меня пугало то, что в тот момент перерезать тот шнур казалось совершенно нормальным, разумным делом. В этом был безупречный смысл. Я знал, что мне и ножницам это понравится.

…

«И ножницам»?

Не знаю, почему я так сказал. Хотел сказать, что сделал это, потому что мне хотелось, и этого оказалось достаточно.

В панике первая мысль была — что надо порезать что-нибудь, и тогда мне станет легче. Поняв, насколько это сам себе противоречит, я принялся метаться по комнате, пытаясь что-то придумать. Найти выход.

Ничего в голову не приходило, и каждый раз, когда я оглядывался, я видел массу чудесных вещей, которые можно разрезать. Удлинители, семейные фото, отпечатки с картинами — почти всё, что помещалось бы между лезвиями.

Тревога взвилась, и я пошёл в ванную умыться. Холодная вода отрезвляла. Сердце сбавило ход, мысли замедлились, я поднял глаза на своё отражение.

И тут заметил, как сильно торчат уши. Какая странность. Голова — гладкая, ровная, и вдруг эти нелепые выступы мягкой плоти. Они вдруг показались такими чужими. Ненатуральными. Я подумал, может, это только мои уши такие, но нет, у всех человеческих ушей форма странная, неправильная, хоть мои, пожалуй, и более, чем у других.

Признаюсь, мне пришло в голову, как эта мягкая плоть почувствуется, когда ножницы в неё вонзятся. Но сделал бы я это не из-за ощущения — просто потому, что в этом есть смысл. Так голова вернулась бы к более нормальной, более «правильной» форме. Хотя часть меня была готова смаковать, как они скользят сквозь меня.

Лезвия легли сверху и снизу у основания уха. Я начал сдавливать медленно — медленно, потому что рассуждал: плоть такая мягкая, что они пролетят слишком быстро, и мне не удастся насладиться.

Не буду лгать — улыбка уже расползалась по лицу, когда металл сходился всё ближе и ближе, вдавливался в кожу.

Слава богу за эту мазохистскую попытку растянуть момент: стоило лезвиям надрезать плоть и скатиться капле красного по щеке, как меня отпустило. Я швырнул ножницы от себя. Они ударились о стену и с грохотом упали в ванну.

Я прижал ухо ладонью — боль пронзила голову, ушла глубоко в череп.

Что я делаю?

Я свернул комок туалетной бумаги и прижал к надрезам сверху и снизу уха. К счастью, они были неглубокие — крови чуть-чуть, но боль пробивала токами.

Меня накрыла новая волна страха. Пожалуй, впервые — настолько правильного страха, какого тут и следовало ожидать. Я уставился на ножницы в ванне — вокруг кровяные точки — и меня пронзило ощущение, что они хотят большего. Что только попробовали — и теперь им нужно много.

Я не знал, что делать. Подумал, что стоит воспользоваться болью, пока она со мной, и действовать. Нагнулся, потянулся забрать их — и отдёрнул руку. Решил, что лучше не трогать напрямую. Сорвал полотенце с крючка, бросил сверху и завернул в него ножницы. Как берут салфеткой насекомое.

Схватил этот свёрток и бегом — на улицу, швырнул в мусорный бак. Вывоз через пару дней. Когда проснусь в то утро — их уже не будет.

Вернулся в дом и сел за компьютер записать всё это. Подумал, что должен зафиксировать для себя, что происходило эти дни, пока мозг не окутал это туманом сомнений и не переписал всё под привычную норму.

Теперь я жду мусоровоза, который их заберёт. Планирую просидеть в доме, подальше от передних окон — откуда виден бак. Я знаю, что у них есть какой-то эффект, и смогут ли они вернуться сами или им нужен я — не уверен. Но я не дам им шанса использовать меня. Остаётся ждать и надеяться, надеяться ещё и на то, что они не найдут следующего, кем можно манипулировать.

Редкт: Я отр езал св ои п а льцы на обеих рука х о ни не б ыли пр авиль ны, а теп ерь я см отрю на с в о ю шею

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Мне всегда нравился октябрь и его хэллоуинское настроение. Но с возрастом я перестал испытывать к этому детское восторженное трепетание. Смотреть по ночам ужастики или ходить в «дом с привидениями» уже не давало того же ощущения.

Коллега, должно быть, это почувствовал и предложил присоединиться к компании его друзей на экскурсию по заброшенной больнице. Я знал его плохо: мы работали вместе всего две недели. Я колебался, стоит ли проводить ночь со знакомыми едва ли не с улицы. Но других планов у меня всё равно не было, и я согласился. Он попросил меня принести камеру — слышал, что у меня есть. По его словам, он хотел записать нашу вылазку и выложить на YouTube-канал. Мне было всё равно. Ручная камера досталась мне «с рук». Будет неплохо наконец использовать её не только на корпоративных торжествах.

Мы встретились после работы, чтобы он отвёз нас к зданию.

«Никогда не слышал, чтобы тут, на таком расстоянии, была психбольница», — сказал я ему по дороге.

«Её закрыли после того, как вскрылись многочисленные факты жестокого обращения. И я имею в виду действительно мерзкие вещи. Город сделал всё, чтобы стереть любые записи об этом месте. А местные не любят об этом говорить, потому что многие их пожилые родственники там работали», — объяснил Брайан, ведя машину.

Я кивнул, слушая вполуха. Я даже не смог найти название в интернете. Должно быть, они неплохо постарались, чтобы так тщательно стереть следы этого места.

Так как внимания дороге я почти не уделял и больше сидел в телефоне, я толком не понял, куда мы в итоге приехали. Дорогу постепенно окружили деревья, потом она стала грязной колеёй, по которой, как мне казалось, нам лучше бы не ехать. Здание было действительно на отшибе.

Деревья вдруг расступились, и на вершине холма показалось огромное здание, по которому машина Брайана карабкалась с усилием. Нас уже ждали ещё несколько автомобилей. Между облаками светила полная луна, лёгкий ветер гнал разноцветные листья по заброшенному газону. Белая краска облезала с каменных стен, большинство тёмных окон были выбиты. Место будто сошло с экрана плохого хоррора. По крайней мере, в этом сезоне я уж точно получу свою дозу Хэллоуина.

Мы припарковались рядом с двумя другими машинами, и Брайан начал всех знакомить. Нас было семь человек.

Кейла, девушка, с которой он знаком со школы, помахала, когда мы подошли. Райан работал с Брайаном на прошлой работе. Он не выглядел особо воодушевлённым идеей. Я чувствовал, что его как-то заманили сюда. Лиам и его сестра приехали в одной машине. Оба высокие, и через пару секунд общения я понял: они из тех, кто легко со всеми сходится. Последний участник подъехал через несколько минут, сказав, что чуть не заблудился.

«Отлично, все в сборе. На ногах у всех нормальная обувь? Внутри полно ржавых гвоздей и битого стекла. Фонарики есть?» — Брайан оглядел группу.

Большинство рассчитывали на фонарики в телефонах. Он не хотел, чтобы мы сажали батареи, поэтому выдал маленькие ручные фонари и рации. Я был впечатлён. Хотя мы работали вместе недолго, особого мнения о его трудолюбии у меня не сложилось. Но когда он замотивирован, похоже, умеет всё продумать.

«Мы будем делиться и исследовать по группам?» — нервно спросила Кейла.

«Не обязательно, если не хотите. Как вам удобнее. Рации — на всякий случай. Здесь лабиринт, можно легко заблудиться. Наш новый друг Бенни будет снимать для нас. Но было бы круто, если бы вы тоже что-нибудь записали, если решите расходиться.»

Я поморщился от прозвища. Я просил его сто раз так меня не называть. Просто Бен. Я посветил фонарём вдоль стены и заметил то, на что раньше не обратил внимания. От верхних кромок окон вниз потянулись чёрные подтеки, будто копоть. В воздухе возник знакомый запах.

«Тут был пожар?» — спросил я.

По какой-то странной причине лицо Брайана побледнело.

«Слышал, что был, но его потушили, пока не успели сильно повредить здание. Иногда тут бомжи ночуют.»

Не знаю, почему в его голосе промелькнуло напряжение. Я это проигнорировал, и заговорила Кейла.

«Мы можем внутри на кого-нибудь наткнуться?» — спросила она, испуганная одной мыслью об этом.

«Вряд ли. Открылся новый приют, помнишь? Зачем им торчать тут, если у них есть горячая еда и бесплатная постель?» — пожал плечами Брайан.

«На всякий случай никто не должен уходить один. Давайте обменяемся номерами — ну, если рацию потеряем или что-то такое», — предложил Лиам.

Следующие несколько минут этим и занимались. Я понял, что большинство знают Брайана, но друг с другом встречаются впервые. Я был здесь не единственным «чужаком».

«Ну что, готовы?» — спросил Брайан и получил общее «да».

Холодный ветер словно подтолкнул нас внутрь. В животе появилось неприятное ощущение, вдруг захотелось повернуть назад и поехать домой. Я мотнул головой, отгоняя мысль. К тому же я был на машине у Брайана. Подняв камеру, я пошёл следом за группой, не подозревая, что нас ждёт внутри.

Холл оказался огромным, с растрескавшейся плиткой. Вёл к широкой деревянной лестнице, которая наверху расходилась в разные крылья здания. Наши шаги гулко разносились по залу. Лиам с сестрой шагнули вперёд к стойке ресепшена. Он перегнулся через стойку, глядя на бумаги, которые здесь оставили.

«Похоже, закрылись в спешке. В этих делах есть личные данные, их точно нельзя так оставлять», — заметил он, кладя грязные листы обратно.

«Странно, что я вообще о месте не слышал», — сказал кто-то из группы.

«Да, казалось бы, должна быть местная легенда», — подхватил другой.

«С какого крыла начнём?» — спросил Брайан, игнорируя предыдущие реплики.

«Справа».

«Слева».

Два голоса прозвучали одновременно. Быстро сыграв в «камень-ножницы-бумага», решили идти в левое крыло. Судя по плану, справа были комнаты персонала, слева — пациентов. Любые процедурные — в подвале, общие зоны — на первом этаже. Обойти всё за одну ночь было нереально.

«Сначала левую сторону, потом спустимся в подвал — там самое интересное», — сказал Брайан, и мы согласились.

Мы поднялись наверх; болтовня и шутки размывали атмосферу. Меня это не слишком огорчало. Да, я рассчитывал на жуткую ночку, но, просидев почти час, снимая болтовню и глупости, я поймал себя на мысли, что такой вечер мне даже больше по душе, чем то, чего я ожидал.

Каждая комната, в которую мы заглядывали, была примерно одинаковой. Разрушенные койки, кое-какие личные вещи. Будто все просто встали и ушли. Каждый предмет медленно поглощала сырость и время.

«Странно, что нет граффити», — заметил я, проходя по коридору.

Ещё один порыв ветра влетел в выбитые окна, издав призрачный вой, от которого кое-кто вздрогнул.

«И правда», — согласилась Кейла, разглядывая голые окрашенные стены.

Вместе с ветром пришёл сильный запах гари, и я прикрыл нос рукой. Лиам заметил и принюхался.

«Что такое? Тебе плохо?» — спросил он.

Я покачал головой, оглядываясь, ища источник.

«Нет, как будто что-то горит. Я один…?» — я осёкся, глядя на остальных.

Было темно, но при свете фонариков я всех видел. Я насчитал шесть человек. Шесть? Я принялся заглядывать в комнаты, пытаясь найти последнего. Нас всех представили, и при этом я не мог вспомнить имя, чтобы позвать.

«Ты уверен, что тебе не плохо?» — спросил Лиам, наблюдая, как я мечусь из комнаты в комнату.

Лёд страха стянул грудь. Я распахнул очередную дверь. Внутри оказалась большая операционная. Инструменты валялись на полу, сверху висела огромная старая лампа, посередине — испачканный стальной стол.

Я оставил дверь открытой и заглянул в соседнюю. Там был врачебный кабинет с опрокинутым стеллажом и раскиданными по полу папками.

«Я думал, это жилое отделение пациентов. Почему здесь операционная?» — спросил я, не скрывая напряжения.

Я заметил, как на лицах мелькнула бледность осознания.

«Может…» — начала Кейла, но так и не придумала ответ.

«Нас разве не было семеро?» — наконец сказал я.

Все выглядели растерянными. Лиам медленно кивнул и посмотрел в телефон. Точно, мы же обменялись номерами. Имя последнего должно быть там. Я достал свой и глянул на короткий список контактов. Шесть новых номеров. Я поднял взгляд и встретился с Лиамом глазами. Он был напуган не меньше моего.

«Нужно уходить», — твёрдо сказал я.

Он взял сестру за руку, готовый тащить её, если понадобится.

«Почему? Потому что ты считать не умеешь? Нас всегда было шестеро, так?» — сказал Брайан.

Я сузил глаза. По какой-то причине казалось, что он пытается нас убедить. Это розыгрыш над новичком? Нет. Я помню, как добавлял семь контактов. Телефон из кармана не доставал. Никто не мог ничего удалить. И здесь не все друг с другом дружат. Только с Брайаном.

Движение в конце коридора привлекло моё внимание. Я поднял фонарик, луч упал на грязный больничный халат. Фигура сгорбилась, кожа чёрная и растрескавшаяся. Подняв голову, она посмотрела на нас ярко-оранжевыми глазами, и коридор наполнился запахом дыма и жареного мяса. Розыгрыш это или нет, рисковать я не собирался.

«Бежим!» — крикнул я, и это всех сдвинуло с места.

Раздались крики, мы спотыкались друг о друга. В суматохе я выронил камеру, но мне было плевать. Брайан — нет. Он подхватил её и метнулся в одну из боковых комнат. Я бежал, как мог, с расплывшимся от адреналина взглядом, лишь бы выбраться из этого проклятого места. Сколько бы раз мы ни сворачивали, лестницы мы не находили. Если нас что-то и преследовало, я не видел, но запах гари висел совсем близко.

«Так мы никуда не попадём!» — сказал Лиам и втянул сестру в боковую комнату.

Мы ввалились следом, задыхаясь, с лицами, залитыми потом. Комнатушка была тесной, едва умещала нас всех. Похожа на карцер — стены из бетона исцарапаны.

«Когда переведём дух, найдём окно и выберемся через него», — выговорил Лиам, ловя воздух.

Я посмотрел, кто в комнате. Кейла, Лиам, его сестра и я. Кого-то не хватало.

«Чёрт», — выдохнул я и заглянул в телефон. Его имя всё ещё было в списке — это хорошо. «Вы видели, куда делся Райан?» — спросил я.

На лицах — недоумение. Будто они не понимали, о ком речь.

«Я почти о нём забыла…» — прошептала Кейла, откровенно напуганная происходящим.

Лиам сильнее сжал руку сестры. Мы не понимали, что происходит, знали лишь одно: надо убираться отсюда к чёрту.

«Ладно, нам срочно нужно окно», — сказал он, и мы согласились.

К счастью, в следующей комнате оно было. Разбитое. Лиам обмотал руку клочком простыни и выломал оставшиеся осколки по краям, чтобы было безопаснее. Просунул голову, посветил вниз, прикинул высоту.

«Похоже, второй этаж», — сказал он.

«Мы же себе всё переломаем, если прыгнем. Может, простыни связать…?» — предложила Кейла.

Мы закрыли за собой дверь. Внезапно раздалось скребущее — кто-то крутил ручку. Я навалился на дверь, удерживая её, и с той стороны дохнуло жаром.

«Лучше сломать ногу, чем встретиться с тем, что там», — сказал я, удерживая дверь изо всех сил.

Она кивнула, и Лиам попытался пролезть в окно. Увы — плечи слишком широкие. Он вылез, взял сестру и стал спускать её вниз. На лице — напряжение, он опускал её как можно ниже. Она уверила, что занималась черлидингом в школе и умеет правильно группироваться. Он глубоко вдохнул и отпустил руку. Её тело исчезло во тьме.

Дребезжание и жар за дверью исчезли одновременно с её падением. Лиам застыл у окна, и на лице проступило почти спокойствие. Он повернулся к нам, глядя на двоих оставшихся в комнате.

«Кто следующий?» — предложил он.

К горлу подступил холод. Плечо ныло от напряжения, пока я удерживал дверь. Я заставил себя спросить то, на что надеялся получить хороший ответ.

«Может, сначала убедимся, что она нормально приземлилась?» — выдавил я.

На лице Лиама мелькнуло непонимание.

«Какая сестра?» — спросил он.

Я сполз по деревянной двери вниз. Кейла давилась рыданиями и отвернулась. Вариант с окном отпал — мы только что потеряли человека из-за него. Лиам её ещё не до конца забыл, но в моих контактах её номера больше не было. Вдруг ей повезло. Нам просто нужно выбраться.

«Ладно. Идём дальше», — наконец поднялся я.

«Куда?» — устало спросила Кейла. «Почему бы не остаться? Нас заметят, что мы пропали…»

Я скрестил руки, как никого больше не желая, чтобы нас нашли и спасли. Но как бы ни хотелось верить в это, я уже понимал — невозможно.

«Где мы? В смысле, как называется эта больница?» — спросил я.

У них на лицах вспыхнули сначала изумление, потом ужас. Никто не знал. Как ни силились, не могли вспомнить название. Значит, никто нас не найдёт. Как ни тяжело было признать, происходящее было противоестественным.

«Я согласен с Беном. Думаю, если постараемся, выберемся», — сказал Лиам и взял Кейлу за руку.

Я сделал то же, пытаясь придать ей уверенности.

«Я понял одно: стоит разделиться — мы забываем друг друга. Мы тебя не отпустим», — сказал я, пытаясь улыбнуться.

В её глазах выступили слёзы. Она глубоко вдохнула, сжала наши руки, и во взгляде появилась решимость.

«Я не какая-то напуганная девчонка. Я не дам вас утащить», — фыркнула она.

Я был рад, что со мной именно эти двое. Я поклялся себе: чего бы ни стоило — мы выберемся.

Я осторожно приоткрыл дверь в тёмный коридор. Держа Кейлу за талию, Лиам посветил вдаль. В нескольких метрах чернел силуэт. Он не шевелился, и мы благоразумно пошли в другую сторону. Шли по пустому коридору, по обе стороны — закрытые двери. Я всё оглядывался, следя, не рванёт ли за нами эта тень.

Я взглянул на номера комнат и понял, что мы уже на третьем этаже.

«Есть мысль», — прошептал я.

Мы юркнули в комнату, закрыли дверь, а потом я открыл её и выглянул в «новый» коридор. Каждый раз, когда мы заходили в комнату и выходили, оказывались в другом месте здания. Похоже, и сами комнаты «переезжали», как та операционная на втором этаже.

«Если мы будем входить-выходить много раз, возможно, окажемся на первом», — сказал я.

Лиам кивнул, обрадованный хотя бы какому-то плану. Без понятия, сколько так двигались. Ныряли из комнаты в комнату, тщетно пытаясь выбраться. В одной из палат Кейла задержалась у пыльного комода.

«Здесь номер телефона», — показала она.

Кто-то недавно написал номер пальцем по пыли. Не Брайан ли? Я проверил свой телефон — этого номера в контактах не было. Может, это тот, кого мы потеряли? Я не успел забить номер: в комнату хлынул удушливый запах. Мы стояли спиной к кровати. Опоздали. Чья-то рука опустилась, стиснув плечо Лиама так, что он осел на пол.

Существо было тощим, с обугленной кожей, прилипшей к костям. Кейла закричала, когда на плече Лиама расползлось обожжённое пятно, прожигая рубашку. Я застыл, встретившись с глазами существа. Душу залило такой тоской, что я не мог пошевелиться. Мысли оборвались. Глаза защипало, и я был уверен, что мы умрём, если бы не третий человек в комнате.

Кейла нашла в углу отломанную ножку стула. Схватила самый толстый кусок и размахнула как битой. Удар пришёлся по черепу существа, откинув голову так, что я подумал, она оторвётся. Оно взвизгнуло и провалилось в пол. Кейла осталась стоять, тяжело дыша, со сломанной деревяшкой в руках.

Я помог Лиаму. Минуту он приходил в себя; ожог оказался не таким страшным, как мог бы.

«Спасибо…» — сказали мы Кейле, всё ещё в полушоке от её вспышки.

«Нужно найти оружие и разнести к чёрту всех этих страшных тварей», — сказала она, и её зелёные глаза сверкнули в темноте.

Я решил, что лучше уж разбираться с монстрами, чем когда-нибудь разозлить её.

«Ну…» — начал я и не успел договорить.

Из стен потянулись бесчисленные обугленные руки. Они тянулись к нам. Как бы ни рвалась в драку Кейла, против такого не устоишь. Мы схватили её и рванули в коридор. Чуть не налетели на ещё одну чёрную фигуру. Та вытянула худые руки, когтистые ладони готовы были рвать плоть.

Мы увернулись и понеслись, лавируя между такими же. Останавливаться было нельзя — нас бы поглотила лавина рук. На бегу я замечал один и тот же номер телефона — его писали на стенах, на полу. Позвонить времени не было.

Мы вломились в ещё одну операционную и тут же поняли, что зря. Из единственного выхода извивалась масса обугленных тел. Кейла подперла толпу стойкой от капельницы, Лиам оттолкнул их стальным столом. Чья-то рука ухватила меня за запястье. Я схватил со стола скальпель и уже занёс его. Наши взгляды встретились, и на мгновение передо мной был не монстр, а перепуганная девочка, просящая о помощи. Лезвие выпало из пальцев. Будто в трансе, я потянулся к ней, едва замечая, как жжёт место, где её рука касалась моей.

Мне вдруг отчаянно захотелось прижать её, сказать, что я вытащу её отсюда. Что всё будет хорошо.

Чья-то рука схватила меня за спину рубашки. Пол ушёл из-под ног. Нас троих опрокинуло куда-то вниз.

Я, должно быть, отключился. Чувствовал тёплую ладонь на щеке и голос: спрашивали, в порядке ли я. Распахнул глаза — мы в пустой комнате с потолком такой высоты, что я не видел верха. Скорее яме, чем комнате.

Я сел. Рядом — Кейла. Царапины, синяки, но жива. Лиам — хуже. Ожог на плече разросся. Он сидел, привалившись к стене, едва держа глаза открытыми. С нами был ещё один. Брайан лежал на спине, кровь на лбу, глаза закрыты, он сжимал камеру, будто от этого зависела жизнь.

Большая стальная дверь занимала почти всю левую стену. За ней доносился нечеловеческий вой — становился всё ближе.

«Я не знаю, как отсюда выбраться…» — призналась Кейла.

Я сжал её руку, желая, чтобы ответ у меня был. Выход не может просто свалиться с небес, да?

«Я нашла это, когда мы сюда упали», — кивнула она на пожёлтевший листок, прибитый к камню.

На нём был тот же номер, что она уже видела. Мы переглянулись, решая, стоит ли рискнуть. Судя по жару от двери и звукам, времени было мало.

Я вытащил телефон, радуясь, что он ещё не сел. Сначала набрал 911. Ничего. Тогда набрал загадочный номер. После нескольких гудков ответили.

«Долго же ты собирался», — огрызнулся голос.

Мы вздрогнули — голос звучал прямо в комнате. Я встал между незнакомцем и Кейлой, сомневаясь, смогу ли её защитить.

Как ни всматривался, не мог понять, кто перед нами — парень или девушка. Худощавый, с взлохмаченными рыжими волосами до плеч. Узкая чёрная безрукавка обтягивала мышцы и плоскую грудь, подчеркивая, насколько он худ. Мешковатые хаки не вязались с майкой. Как и узкие туфли на высоком каблуке. Одна нога стояла у него на груди Брайана.

«Кто…?» — выдавил я, ошеломлённый появлением незнакомца.

«Джейк», — ответили.

«Джейк немножко горячий», — прошептала Кейла мне на ухо.

Я приподнял бровь, но промолчал. С неё и так хватало.

«Поднимайся, мелкий ублюдок», — без предупреждения Джейк пнул Брайана так, что тот перекувырнулся.

Тот застонал, схватившись за бок. Увидел камеру, которую выпустил, и пополз к ней. Джейк опередил — каблук опустился и раздавил её в щепу.

«Сука!» — заорал Брайан, готовый кинуться.

Быстрый удар ногой — и он снова рухнул. Я не стал лезть. Судя по всему, они уже встречались.

«Давай быстрее, вытащи нас! Я тебе любого отдам!» — выдавил Брайан сквозь кровь.

Джейк скрестил руки, злобно глядя сверху вниз. На губе у него шрам, из-за которого даже при хмуром лице казалось, будто он ухмыляется.

«Ты… уже так делал…» — с трудом вымолвил Лиам.

Я почувствовал себя идиотом. Брайан заманил нас сюда ради чего? Ради контента для своего тупого канала? Он уже знал, как «переходить» через комнаты, избегая тварей, и заранее собирался звонить Джейку, предлагая любого, лишь бы спасти свою шкуру.

«Так и есть. Я предложил ему спасение, и этот тип расплатился своей девушкой», — сказал Джейк, накручивая ярко-рыжую прядь. «Та была милашка. Видимо, он решил провернуть то же ещё раз.»

«Забирай Кейлу, она симпатичная!» — взвизгнул Брайан, поднимаясь — и тут же Джейк выбил у него опору, и тот снова рухнул.

«Я это делаю ради развлечения! Слушать твои нытьё и условия — не весело. К тому же звонил не ты, так что я не обязан слушать твои хотелки», — сказал он, снова скрещивая руки, и перевёл взгляд на меня.

Сердце ухнуло. У нас был шанс выбраться. Нужно было разобраться с этим странным субъектом.

«Делай со мной что хочешь. Только спаси…» — начал я, и Джейк скривился.

«Скука!» — прошипел он, вскинув подбородок.

Я взглянул на Лиама — времени у него было мало. Даже без монстров за дверью ему срочно нужна помощь.

«Нас было семеро…» — начал я, и Джейк посмотрел почти с интересом. «Я не помню, кто седьмой. Но помню имя Райан, и что с Лиамом была сестра. Они живы?» — спросил я, надеясь на ответы.

Джейк возник буквально из воздуха и вёл себя так, что я понял — он не обычный. Возможно, он знает больше о месте, чем мы.

«Да. Те, кто умирают здесь, становятся частью этого места. Их стирают из реальности — как когда-то стерли всех пациентов. Это не настоящее здание. Это слепок страданий тех, кого перемолола система, в которую их загнали», — объяснил Джейк, заговорив почти нормальным тоном.

«Предполагаю, оно само даёт о себе знать некоторым людям, чтобы заманивать новых жертв», — я кивнул и поморщился. «Но их ведь не всех окончательно забыли. Разве не было у кого-то родных снаружи? Пусть хоронили в безымянных могилах или сжигали — должен же кто-то помнить», — я говорил скорее себе.

Существа, что гнали нас, были не монстрами. Они — те, кого искалечили настоящие монстры.

«Можно им помочь…?» — спросил я, и Джейк захохотал зло.

«Пожалуй, пересмотрю твоё предложение. Здесь им не поможешь. Только утянешься в их боль. Единственный способ — дать людям знать о том, что творилось в этих системах. А для этого вам надо выбраться. Ну, и что ты мне предложишь, чтобы мне было интересно?» — он встал, руки на бёдрах, ухмылка самодовольная. Все карты у него, мне нужно было понять, чего он хочет.

«Делай со мной что хочешь», — повторил я и получил только недовольный взгляд. Тогда я кивнул на Брайана. «И его — забирай», — наконец сказал я.

Тот рывком сел, лицо залилось кровью и яростью.

«Ты не можешь меня так сдавать!» — выкрикнул он, готовый, казалось, вцепиться мне в горло.

«Джейк может меня съесть или хуже. Я предлагаю себя, чтобы спасти всех. Вы будете мне должны жизни. А раз должны — предлагаю и вас», — сказал я, чем ещё сильнее взбесил Брайана.

«Это тупо! Нелогично!» — заорал он, топнув ногой.

«Зато мне нравится тупость. Идёт. Полагаю, ты хочешь ещё тех двоих — секунду».

Без предупреждения Брайан провалился сквозь пол с визгом. Джейк ринулся следом. В комнате стало тихо. Вдруг Лиам рывком поднялся, на лице — боль и растерянность.

«Моя сестра! Где она? Я её уронил, но…»

Кейла опустила его обратно и помогла устроиться. Джейк возник без двоих пропавших. Сказал, что они снаружи, а теперь осталось вытащить нас.

«Надеюсь, вы того стоите. Мне это обойдётся недёшево», — фыркнул он и подошёл к двери. Каблуки отстукивали по полу.

«Готовьтесь бежать».

Я кое-как закинул Лиама себе на спину. По-другому никак. Кейла выпрямилась. Мы условились: если я буду отставать, она бежит. Пусть хотя бы один выберется.

Джейк распахнул дверь — за ней был ад. Бесчисленные тела, спрессованные друг в друга, вопили и тянулись к живому теплу. Изо рта Джейка вырвалось пламя, волосы вспыхнули, как огонь перед нами. Визг стал громче, когда тела занялись. Глаза слезились, кожу жгло. Мы продирались вперёд, понимая: остановимся — погибнем.

Джейк истерически хохотал, мчась, и каждый удар каблука оставлял вмятину в полу. Стройное тело скользило по залам, а изо рта и ладоней вырывался огонь, поджигая всё, что пыталось нас схватить. Мы неслись, и у меня ломило плечи от тяжести. Я отказался бросать Лиама.

Мы добрались до лестницы, которая казалась бесконечной. Впереди — огненная фурия, позади — тьма рук, хватавших нас за пятки.

Наконец — холл. Выход виден. Сверху хлынул поток тел, грозивший нас поглотить. Джейк встал между нами и лавиной, упершись ногами, готовый извергнуть такой залп, что обрушит всё здание. Кейла выскочила наружу первой. Я последовал и уложил Лиама на холодные ступени. Она закричала, когда я обернулся и вновь бросился внутрь. В толпе плачущей плоти я заметил кое-что, что не мог оставить.

Джейк уже выпускал огненную бурю. Я прорвался сквозь неё, чувствуя, как опаляет кожу и тлеет рубашка. Я протянул руки, нащупал маленькую ладонь. Из последних сил выдернул хрупкую фигуру и прижал к себе — и пламя заслонило всё.

Я очнулся на прохладной траве, когда в бок настойчиво упиралась нога. Открыл глаза — небо светлело, Кейла смотрела на меня с тревогой.

«Джейк уже увёз всех лечиться. Я думала, ты не очнёшься», — сказала она.

Я сел, всё тело болело. Обгорел не так сильно, как ожидал: руки больше похожи на солнечный ожог. Рядом лежал свёрток человеческой формы, завёрнутый в грязную простыню. Здания не было — склон пустовал.

«Я не мог её оставить», — сказал я Кейле, положив ладонь на свёрток.

«Такие мягкие мальчики, как ты, легко попадают в такие места. Повезло, что я смогла тебя вытащить», — раздражённо сказала Джейк.

«Спасибо», — сказал я.

Его лицо неожиданно залила краска.

«Везёт же вам, что я такая добрая. Настолько добрая, что заберу тело, которое ты вытащил, и позабочусь о нормальном погребении».

Я обрадовался. Вряд ли я мог прийти в полицию с трупом и попросить опознать, не вызвав тысячи вопросов.

«Эм… чем я тебе должен?» — спросил я, почти боясь ответа.

Джейк задумался, как будто не был уверен. Намеренно пробормотал себе под нос, походил туда-сюда.

«Блинчики», — наконец сказал он.

Мы с Кейлой переглянулись одинаково.

«Есть одно местечко на завтрак, давно хочу попробовать, но оно работает только утром. Я никогда не просыпаюсь до полудня. Купите и привезите мне — и мы в расчёте», — кивнул Джейк.

«И всё?» — ляпнул я и тут же мысленно себя стукнул.

«А что, ты хотел, чтобы я, типа, тебя съел? На тебе ни грамма мяса, тебя ещё откармливать и откармливать», — фыркнул он, и напоследок швырнул мне связку ключей — от машины Брайана.

«Спасибо», — сказал я ещё раз, и он скорчил рожу, будто я сказал что-то мерзкое.

Номер Джейка у меня остался — договоримся, когда устроим «день блинчиков» и сколько брать. Похоже, мне ещё долго придётся возить завтрак этому чудаку. И меня это совершенно не смущало.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Наставница подарила мне драконье яйцо.

Это огромная честь. Нечто более ценное, чем тайные заклинания, рецепты опасных зелий и даже толкования древних пророчеств.
Она отдала мне своего фамильяра.

Не каждой ведьме вообще удаётся с ним встретиться. Многие ищут фамильяра годами — или проводят без него всю жизнь.Я знаю ведьм, которые подбирали и пристраивали дюжины бездомных кошек в поисках той самой. Гонялись за воронами. Чуть не тонули в болоте, почувствовав магическую связь с какой-нибудь жабой.
Не буду называть имён. Я обещала хранить эту тайну.

Фамильяр — большее, чем питомец или друг. Он сопровождает ведьму на её пути, хранит часть сил, приходит на помощь в трудные моменты.
Вороны доставляют сообщения. Кошки утешают мягкими прикосновениями лап. Собаки помогают с поиском трав для зелий.
Иногда, очень редко, фамильярами становятся волшебные существа.
Например, драконы.

Яйцо лежит в шкатулке красного дерева: наставница моей наставницы купила её у одной мастерицы. Внутри мягкая подложка из перьев и сухой травы, которая очень приятно пахнет.
Само яйцо серовато-белое. Оно похоже на Луну, которая уменьшилась в тысячу раз и упала с небосвода.

Прижимаю пальцы к скорлупе, сухой и чуть-чуть шершавой. Кажется, внутри что-то шевелится.

Цепочка ведьм передаёт его друг другу уже сотни лет. Как мне рассказала наставница, всё началось с одной колдуньи, которая пыталась перелететь Японское море на метле.
Непогода застала её врасплох, заставила приземлиться — хорошо, что не упасть — в скалах у побережья.
Рядом с гнездом дракона.

Надо признать, о восточных драконах я знаю ещё меньше, чем о западных. Они могут летать без крыльев благодаря небольшому наросту на черепе.
На черных магических рынках такие уходят по очень большой цене.
Дышать огнём они не умеют. Да и принцесс не похищают. Зато вызывают гром и молнии, когда серебристой лентой проносятся в облаках. И стерегут бесценные сокровища.
Вылупляются они тоже из яиц, но не так уж часто. Яйцо может пролежать в гнезде целую тысячу лет, прежде чем из него вылупится новый драконёнок. Новый Лунь, как зовут их в тех краях.

Та ведьма этого не знала. Она забрала яйцо, думая, что из него вот-вот вылупится её фамильяр — и они будут вместе носиться по небу. Но годы шли, а на скорлупе, похожей на лунную поверхность, не появилось ни единой трещины.
Перед смертью она передала свой дар — и своего фамильяра — ученице. Та отдала его следующей. Наконец яйцо оказалось у меня.

Снова прижимаю пальцы к скорлупе. Тысяча лет... Сколько ещё поколений ведьм должно смениться, прежде чем одна из нас взлетит в небо, оседлав спину усатого дракона?
Может, именно мне повезёт —
И он вылупится в моих руках?

172/365
9/31
Тема 9 октября, но я была с телефона вчера — и не залила сюда тоже. Сегодня ещё будет 10 октября.

Это одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои книги и соцсети — если вам интересно!

Это перевод истории с Reddit

Моей дочери Айрис восемь лет, и она рисует каждый день. Для ребёнка это не удивительно, верно? Большинство детей проходят через разные фазы. Динозавры, принцессы, лошади с невозможными пропорциями. Айрис тоже всё это рисовала, раньше.

Три года назад, когда ей было пять, она начала рисовать кое-что новое. Сначала мне это казалось милым. Она сидела за кухонным столом с восковыми мелками и набрасывала простые фигурки. Большую и маленькую, за руку. На большой всегда было красное платье. Маленькая всегда улыбалась.

«Красота, милая», — говорил я. — «Это вы с мамой?»

Она мотала головой. «Это тётенька и девочка».

«Какая тётенька?»

«Та, что приходит в мою комнату».

Я рассмеялся и не придал значения. Воображаемые друзья — это нормально. Даже полезно. Мы с женой, Эммой, шутили об этом вечером, когда Айрис легла спать. Стукнулись бокалами вина, и я сказал что-то глупое вроде: «Зато творчески подходит».

Но Айрис продолжала их рисовать. Каждый божий день. Всё те же две фигуры, за руку. Иногда они стояли перед домом. Иногда — в поле. Иногда — во тьме с крошечными белыми точками, которые она называла звёздами. Но неизменно одно: женщина в красном платье и маленький улыбающийся ребёнок.

Через пару месяцев я начал замечать детали. На платье женщины появились пуговицы. Семь штук. Улыбка ребёнка стала шире, с зубами. Художественные навыки Айрис росли, но тема не менялась.

«Солнышко, может, нарисуешь что-нибудь другое?» — предложила однажды Эмма. — «Щенка, например? Ты же обожаешь щенков».

«Не могу», — сказала Айрис, не поднимая глаз от бумаги. — «Она хочет, чтобы я рисовала её».

«Тётенька этого хочет?»

«Она говорит, что мне надо помнить. Поэтому она приходит, а я рисую».

Мы с Эммой переглянулись. В тот вечер поговорили уже серьёзнее. Может, Айрис тяжело привыкает к новой школе. Может, она в стрессе. Решили подождать.

Рисунки продолжались. Месяц за месяцем. Айрис исполнилось шесть, а она всё так же каждый день рисовала женщину и ребёнка. Картинки становились детальнее, аккуратнее. У женщины появилось лицо. Тёмные вьющиеся волосы. Тонкий нос. Грустные глаза, которые Айрис каким-то образом передавала одним мелком.

Надо сказать то, чего я ещё не говорил. До Айрис у нас была другая дочь. Её звали Лили. Она умерла в четырёхлетнем возрасте, за два года до рождения Айрис. Внезапно. Аневризма. Мгновение назад она смеялась за завтраком, а в следующее её не стало. Мы почти не говорим о ней. Слишком больно. Её комната до сих пор такая, какой она её оставила, в конце коридора. Дверь держим закрытой.

Когда Айрис исполнилось семь, я заметил в одном рисунке деталь, от которой у меня скрутило живот. На ребёнке была определённая футболка. Жёлтая, с мультяшной пчёлкой. Я узнал её с первого взгляда, потому что купил её Лили. Это была её любимая футболка. В ней она была утром в день своей смерти.

Я никогда не упоминал эту футболку Айрис. Мы сложили все вещи Лили в коробки на чердаке ещё до рождения Айрис. Она никак не могла о ней знать.

«Где ты видела эту футболку?» — спросил я, стараясь говорить ровно.

«Её носит девочка», — просто ответила Айрис. — «Она любит пчёл».

У меня задрожали руки. «Как зовут девочку?»

Айрис подняла на меня большие карие глаза. «Она не говорит. Тётенька называет её “мой маленький цветок”».

Так Эмма называла Лили. Мой маленький цветок.

Я зашёл в кабинет к Эмме и закрыл дверь. Спросил, показывала ли она Айрис фотографии Лили, упоминала ли футболку с пчёлкой, называла ли Айрис «моим маленьким цветком» — может, по привычке. Эмма расплакалась. Нет. Мы договорились не нагружать Айрис тяжестью сестры, которой она никогда не знала. Не сейчас. Когда-нибудь потом, когда подрастёт.

Ночью, когда Айрис уснула, мы с Эммой полезли на чердак и перебрали коробки. Нашли футболку с пчёлкой. Нашли и фотографии, на которые не смотрели годами. На одной из них я в красном платье. Фото с корпоративной рождественской вечеринки, примерно за полгода до смерти Лили. Эмма уговорила меня нарядиться Миссис Клаус для шутки. Я улыбаюсь на фото. Лили у меня на бедре, смеётся.

Женщина в красном платье — это была я.

Утром я попросил Айрис описать тётеньку. Она отложила оранжевый мелок и задумалась.

«Она красивая», — сказала Айрис. — «У неё приятный голос. Иногда она грустит».

«Что она тебе говорит?»

«Говорит, что скучает. Говорит, что приходит в гости, потому что не хочет забыть свой маленький цветок. Говорит, что если забудет, будто её никогда и не существовало».

Я не мог дышать. Эмма, стоявшая в дверях, издала звук, которого я от неё никогда не слышал.

«Она говорит, что боится», — продолжила Айрис, раскрашивая красное платье. — «Говорит, что однажды уже не вспомнит, как звучит смех. Или как чувствовались маленькие ручки. Или как пахли волосы клубничным шампунем».

Шампунь Лили. Тот, который мы купили, потому что она настояла, хоть он и стоил вдвое дороже.

«Айрис», — прошептал я. — «Когда она к тебе приходит?»

«Ночью, в основном. Иногда я просыпаюсь, а она сидит на моей кровати, держит девочку за руку. Смотрит на меня и плачет. Потом они идут по коридору».

«По коридору? Куда?»

«В комнату с закрытой дверью».

Комната Лили.

Не знаю, сколько мы с Эммой так стояли. Время как будто перестало существовать. Айрис рисовала дальше, рука двигалась уверенно, привычно. Женщина и ребёнок. Всегда вместе. Никогда по отдельности.

В ту ночь я не мог уснуть. Около двух часов я встал и пошёл по коридору. Остановился у закрытой двери Лили, положил руку на ручку. Изнутри доносилось что-то. Тихое пение. Колыбельная, которую я пела Лили, когда она не могла уснуть.

Я открыла дверь.

Комната была ровно такой, какой мы её оставили. Небольшая кровать с сиреневым одеялом. Мягкие игрушки в ряд на полке. Ночник, бросающий звёзды на потолок. И на кровати, едва различимая в полумраке, я увидела нечто. Не совсем человека. Скорее память о человеке. Очертания того, кто когда-то существовал и отказывался исчезать окончательно.

Она подняла на меня взгляд — моё собственное лицо. Но какое-то неверное. Старше. Уставшее. Изъеденное чем-то, чему я не находила имени. Рядом сидела тень маленькой девочки в футболке с пчёлкой.

«Я не хочу её забыть», — сказала тень моим голосом. — «Я не могу её забыть».

«Я не забыла», — сказала я. — «Мы не забыли».

«Забыли. Вы закрыли эту дверь. Упаковали её по коробкам. Родили другую дочь и сделали вид, что этой никогда не было. Теперь вы улыбаетесь. Смеётесь. Вы живёте дальше».

«Это нечестно. Мы каждый день скорбим».

«Правда?» — тень поднялась. Рука ребёнка в её руке. — «Когда ты в последний раз произносила её имя вслух? Когда ты в последний раз рассказала Айрис о её сестре? Когда ты в последний раз позволила себе вспомнить, как она пахла?»

Я поняла, что не могу ответить. Не помню, когда это было. Прошли месяцы. Может, год. Мы так привыкли не говорить об этом, берегли себя от боли, что позволили ей ускользнуть в тишине.

«Айрис видит нас, потому что она не знает, что так “не положено”», — продолжила тень. — «Она не знает, что мёртвые дочери должны оставаться погребёнными. Поэтому мы приходим к ней, и она рисует нас. Она помогает нам помнить».

«Кто ты?» — спросила я.

Тень печально улыбнулась. «Я — все твои версии, которые не могут отпустить. Каждый миг, который ты задавила, каждую память, которую ты заперла, каждое слово, которое проглотила вместо того, чтобы произнести её имя. Я — то, что случается, когда любви больше некуда деться».

Тень и ребёнок пошли ко мне. Когда они приблизились, я увидела больше деталей. Улыбку ребёнка. Слёзы женщины. Они выглядели такими уставшими. Безнадёжно уставшими.

«Помоги мне», — прошептала тень. — «Я больше не могу нести её одна».

И они прошли сквозь меня, и я почувствовала всё. Три года горя, которые я запихивала внутрь. Три года воспоминаний, от которых я бегала. Смех Лили. Тяжесть её тела у меня на руках. Как она говорила «мама», когда боялась. Клубничный запах её волос. Обеденный стол. Внезапный приступ. Скорая. Больница. Лицо врача. Похороны. Пустая комната. Закрытая дверь. Тишина. Жуткая, бесконечная тишина.

Я рухнула в коридоре. Эмма нашла меня там, рыдающей. Я рассказала ей всё.

На следующее утро мы усадили Айрис с нами. Показали ей фотографии Лили. Рассказали о её сестре. Произносили её имя вслух снова и снова, пока оно перестало звучать как проклятие. Открыли дверь в комнату Лили. Сели там вместе, всей семьёй. Плакали. Смеялись над смешными вещами, которые делала Лили. Вспоминали.

Айрис слушала внимательно. Потом сказала: «Тётенька будет рада, что вы теперь помогаете».

В ту ночь я сделал то, чего не делал три года. Зашёл перед сном в комнату Лили. Села на её маленькую кровать. Взяла её любимого мягкого кролика. И заговорила с ней. Рассказала о своём дне. О рисунках Айрис. О том, как сильно я скучаю. О том, как мне жаль, что я закрыла дверь.

Я заснула там.

Когда утром проснулась, на тумбочке лежал новый рисунок. Я не помню, чтобы Айрис заходила, но это точно была её работа. На нём были женщина в красном платье и маленький ребёнок. Но на этот раз была и третья фигура. Другая женщина, на коленях, с раскрытыми объятиями. Две фигуры шли к ней.

Снизу старательным почерком Айрис было написано: «Тётенька говорит спасибо. Теперь она может отдохнуть».

Айрис больше не рисует женщину и ребёнка. Вернулась к динозаврам, принцессам и лошадям с невозможными ногами. Мы с Эммой держим дверь комнаты Лили открытой. Мы произносим её имя. Мы помним.

Но иногда поздно ночью я всё ещё слышу ту колыбельную. Тихую и далёкую, как эхо чего-то бывшего. И я думаю, правда ли тень исчезла, или просто притихла. Довольная тем, что кто-то несёт её маленький цветок дальше, в будущее, которого ей не суждено было увидеть.

Иногда я думаю, что, может, призраки — это вовсе не мёртвые, что преследуют живых, а живые, что преследуют самих себя. Любовь, которой некуда деваться, принимающая форму в пустых пространствах закрытой комнаты, в упакованной коробке, в имени, которое мы боимся произнести.

На следующей неделе Айрис идёт в третий класс. Она в восторге. Выбрала новый рюкзак. Жёлтый, с пчёлами.

У меня не хватило духу отказать ей.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit