Мне было лет восемнадцать, а моей двоюродной сестрёнке всего тринадцать. Лето мы, как всегда, проводили у бабушки в её стареньком доме в деревне под Ярославлем. Дом был тёплый, пропахший полевыми травами и старым деревом, с тяжелыми половицами, скрипевшими под ногами, с маленькими оконцами, высоко посаженными в толстых бревенчатых стенах.
Только на этот раз лето было другим — тяжёлым, полным тихой печали. Совсем недавно умер наш дедушка, Евгений. Мудрый, добрый человек, опора всей семьи.
В тот вечер мы сидели в горнице — бабушка, я и сестра. Горница была полутёмная: все зеркала по старому обычаю были завешены белыми полотнами, а единственный керосиновый светильник отбрасывал длинные дрожащие тени по стенам. За окнами уже давно стелилась густая деревенская ночь — тёплая, липкая от запаха трав и земли.
Мы вспоминали деда — его рассказы, смешные истории из юности, его неизменную доброту. Бабушка тихо всхлипывала, но лицо её было спокойным, будто она уже всё приняла. Время будто замедлилось в той комнате, где рядом с запахом воска и старого дерева витала память о нём.
И вдруг — резкий стук в окошко.
Мы замерли. Стёкла дрогнули, и звук был не от ветра, не от ветки — уверенный, четкий. Как будто кто-то лёгкой рукой трижды постучал: тук-тук-тук.
Те, кто бывал в деревенских домах, знают: окна там высоко от земли, почти на уровне груди взрослого человека. Ребёнок или случайный прохожий не достал бы. Мы переглянулись. Сестра побледнела, вцепившись в подол бабушкиного платья.
Прошло несколько секунд, и стук повторился, но уже в другое окно — будто кто-то тихо обходит дом, не спеша, словно зовёт, приглашает выйти.
Бабушка поднялась тяжело, устало, посмотрела на нас, а потом твёрдым голосом произнесла в темноту:
— Уходи, Женя… Спи спокойно. Мы дверь тебе не откроем.
Её голос звучал как заклинание.
Но стук не унимался. Он был не резкий, не злой — настойчивый, мягкий. Как будто дедушка, растерянный и грустный, стоял там, по ту сторону стены, желая вернуться хоть на минуту. Нам стало так жутко, что даже воздух в комнате как будто сгустился, и каждое дыхание давалось с трудом.
Бабушка приказала:
— Читайте “Отче наш”! Без остановки!
И мы, заикаясь от страха, начали шептать слова молитвы. Губы дрожали, сердце колотилось в груди, а голос срывался. С каждым прочтением страх отпускал понемногу, а стук становился всё реже, тише, пока, наконец, не стих окончательно, будто растворился в ночи.
Мы ещё долго сидели в тишине, прислушиваясь. Потом бабушка тяжело вздохнула и тихо сказала:
— Это душа Женечки приходила. Проститься хотел…
— А почему он стучал? — прошептала сестра.
— Искал, как вернуться домой, — ответила бабушка. — Но нельзя. Его время здесь прошло.
Той ночью мы уснули все втроём на бабушкиной кровати, тесно прижавшись друг к другу, под старым стеганым одеялом, слушая, как за окнами шуршит ветер в травах и далёкие собаки лают в тёмных перелесках. И где-то там, в глубокой ночи, возможно, дедушка действительно шёл своей дорогой — туда, где ждёт вечный покой.
