Мракопедия и Страшные истории

Она вздорной была, конечно. То норовила мазнуть корректором, то скромно читала книжку. Темноволосая, с подтаявшими голубыми глазами. Её Настя Снегирёва звали, как-то без вызова, по-простому, так, что я не мог не влюбиться.

Новенькая пришла в начале десятого класса, когда не знаешь, как дотянуть до выпуска, и потому маешься от безделья. У доски застенчиво сомкнула руки высокая стройная девушка. Иногда она поправляла выбившуюся прядку и бросала немного испуганный взгляд. Лицо её отливало той беззащитной бледностью, которую немедленно хочется согреть шуткой или вином. Нижнюю губу сжимал раздвоенный шрам — крохотный птичкин след. А глаза… о, они, повторю, были подтаявшими, словно в них долго креп, а потом разошёлся лёд, серое половодье затопило радужку и вот-вот окропит ресницы.

Естественно, одноклассницы Настю Снегирёву невзлюбили.

С неделю они приглядывались, о чём-то шептались, а затем стали подтрунивать над Снегирюхой, будто эта жирная исковерканная фамилия шла тоненькой лучистой Настеньке. Пацаны в травлю не вмешивались — в те далёкие времена волочиться было принято лишь за сисястыми, а ценить застенчивую болезненную красоту считалось постыдным. Хотя все ценили. Просто боялись в этом признаться.

А потом, когда травля дошла до пенала и лёгких толчков, Настя пришла в класс выпрямлено, без прежней зажатости. Я тогда впервые увидел, что у неё пусть тайная, но красивая грудь. В ответ на ехидное приветствие Настя обернулась и влепила хлёсткую пощёчину. Обидчица с такой силой влетела в висящую на стене географическую карту, что оставила на ней отпечаток новой страны.

Естественно, забили стрелу. Позвали авторитетных гопниц из техникума, чтобы те разъяснили за жизнь. Это уже не были те жутковатые стрелки прошлых лет, о которых рассказывали взросляки, а просто подобие, чтоб как у уважаемых людей. На них было больше истерик, чем крови. Наш маленький городок только начинал отходить от понятий и, как всякое расставание, преувеличено нервно переживал разрыв. Но я всё же волновался за Настю. Та пощёчина прозвучала от безысходности, и долгий качающий разговор с дракой хрупкая девушка бы не вывезла.

Я даже пробился в группу поддержки, чтобы при случае с криком всех растащить: «Хватит, она своё получила!» Мне было заранее стыдно за это «она своё получила», но я, хоть и слыл вполне уважаемым пацаном, достаточным авторитетом всё же не обладал. Защитить Снегирёву я мог лишь так.

Когда все уже собрались в подчёркнуто серьёзный кружок, на окраине пустыря показалась высокая фигура. Настя безразлично подошла к обидчицам, главная из которых начала что-то предъявлять. «Наши пацаны», «шлюха», «за тебя есть прогон»… в общем, полный набор зависти, неуверенностей и обид. Настя слушала прямо, совсем без страха. Я не узнавал ту девушку, что скромно потупилась у доски. Глаза её замерли, остановились. Ветер не трепал тёмные волосы, словно они были тяжелы для него. Кожа оставалась бледна.

— Так вот, девочка, слушай сюда…

Не дослушав, Настя вмазала кулаком. И ещё, чтобы обхватили лицо. Тогда Настя цапнула девку за патлы, намотала их на руку и смачно впечатала в осеннюю грязь. Пустырь огласило подвывающее обещание: «Убью-ю-ю, суууу-уу-ка-а!». Но никто не убил. Ни одноклассницы, озабоченно склонившиеся над зачинщицей, ни гопницы, которые одобрительно всему покивали.

А я стоял как дурак, не зная, что и сказать.

На следующий день Настя робко скользнула за парту, где стала читать какую-то книгу. Больше новенькую не трогали, хотя Снегирёва всё равно пугливо посматривала по сторонам. Закушенную губу разделял белый шрамик. Выглядела девушка столь трепетно, что я наконец-то решился:

— Привет, хочешь сегодня погулять?

Ответ был краток и однозначен:

— Не хочу.

Меня это покоробило. Видать, Настя решила, что я из числа тех романтичных персон, которые двигаются на районе и долбят плюхи под гундосый речитатив. Напротив, у меня было собственное увлечение. Я любил наблюдать за птицами. В нашей средней полосе я мог различить до пятидесяти видов. Немного, конечно, но, если учесть, что дальше родной области я ещё не бывал, результат был вполне приличным. Ни в каких орнитологических обществах я не состоял: учился сам, по книгам, пользуясь военным отцовским монокуляром. А тут эта Снегирёва… такое совпадение я пропустить не мог.

— Что читаешь? — попытался оправдаться я.

Настя скосила взгляд и неохотно показала обложку.

— Му-ра-ка-ми, — по слогам протянул я, надеясь вспомнить о таком писателе или хотя бы придумать смешную рифму. В памяти медленно всплывал образ: книжный, я тщетно ищу новый орнитологический справочник, и на глаза попадается странная обложка — из рупора граммофона торчит накрашенный как проститут зелёный дятел.

— А ты читала у него эту… про птицу, в общем.

— Хроники заводной птицы?

— Да! Там ещё дятел на обложке. Кстати, ты знала, что дятлы долбят по дереву, чтобы переговариваться? У каждого свой ритм, которым они обозначают границы участков. Они ведь очень территориальны… ну… дятлы эти.

Настя прячет серо-голубые глаза. Я впервые вижу её так близко — истончённую, с мелованной кожей. На шее бьётся виноватая жилка. И волосы густые, путанные — гнездо, а не волосы, и руки бы туда запустить… Я вспомнил, как безжалостно Настя схватила соперницу и швырнула в грязь.

А сейчас вот застенчива.

— А эту ты у него читал? — Настя показывает название.

— Мой любимый Sputnik… не, ещё не видел в книжном.

Ну это чтоб она удивилась: о, ты в книжный ходишь? Покажешь, где он?

— Ясно, — и под смешки одноклассников Настя вернулась к чтению.

Поражение лишь раззадорило. Настя была не похожа ни на расписных школьных красавиц, ни на тихонь. А особенно она была непохожа на тех, кто был не как все. Я думал, она вольётся в компашку нефорш, где, приняв скорбный вид, будет обсуждать гривачей и восточные мультики, а она осталась сама по себе, будто её вообще ничего не интересовало. Даже этот её Мураками не менялся — Снегирёва всегда читала одну и ту же книгу. Сначала я думал, что это какая-то поза или хотя бы защита от окружающих, но Настя читала книгу внимательно, не притворяясь. Странностей добавляло и то, что иногда Настя приходила взбалмошная, не то, чтобы словоохотливая, а просто другая. Опять выпрямившись сидела, могла без спроса выйти к доске, хлестнуть взглядом и часто хватала за руки самых хулиганистых старшаков, и те стояли, не смея пошевелиться. Настя что-то шептала им, а я ревновал, ревновал, ревновал.

Видимо, Снегирёва была психической. Очень всё походило на раздвоение личности, хотя обе они отшивали мои подкаты до обидного одинаково.

Я не сдавался. В классном журнале я подсмотрел адрес Снегирёвой. Она жила в длинном девятиэтажном доме на набережной — пожалуй, самом крутом в нашем захолустье. Домофоны тогда ещё толком не появились, поэтому я без труда отомкнул кодовый замок. На девятом этаже — ещё и лучший вид в городе — я сразу, без колебаний, позвонил.

На удивление, мне открыли. Даже без щёлки, бесстрашно распахнув дверь до конца.

— Чего тебе? — спросила Настя.

В старенькой домашней одежде, почти пижаме, растрёпанная, она казалась очнувшимся ото сна воробушком.

— Да вот, я это. Книгу тебе принёс. Помнишь о заводной птице говорили? Вот, в общем.

— Ааа… — Настя повертела в руках подарок, — Знаешь, я не люблю Мураками.

— А что любишь?

— Ничего, — пожала она плечами.

В кухне кто-то сгрузил кастрюли, и в коридоре появилась приятного вида женщина. Я сразу признал Настину маму.

— А уверяла, что ни с кем не общаешься! Заходите, молодой человек. Ну заходите же! Я вчера торт пекла!

После краткого знакомства я кое-как вырвался в подъезд. Из кухни донеслось раздосадованное:

— Настя, не хочешь дома, так сходи погуляй! Ну чего мы тогда в новую школу пошли?.. Хватит в комнате чахнуть! Такой парень к тебе пришёл!

— Ма-а-ам, ну не хочу я.

— Не хочу, не хочу…! Что с тобой случилось вообще? И ведь укорить некем! Надо было тебе сестрёнку родить. Молодой человек, вы не слушайте её. Берите в охапку и на улицу!

Пунцовея, я показал кофр с монокуляром:

— Пойдём на набережную птиц порассматриваем.

Настя ничего не отвечала, лишь пусто смотрела мимо меня, за плечо.

— В общем, жду тебя внизу. На качельке.

Она не вышла ни через полчаса, ни через час. От скуки я созерцал голубей, косивших воспалёнными красными глазками. С удивлением приметил полевого воробья — редкого гостя в городе, где ему нужно соперничать с домовыми собратьями. Полевик был совсем чужак, даже без стайки, всё прыгал и высматривал что-то из-под коричневого берета.

Устав ждать, я побрёл на набережную. Солнце садилось за реку. Из птиц были только неинтересные утки. Толстые и прикормленные, в тёплые зимы они ленились улетать и часто вмерзали в лёд. В крошечном парке гулял народ. У главного городского аттракциона — старого колеса обозрения — меня осенило. Я тут же рванул к кассе.

Когда кабинка со скрипом доползла до вершины, я нацелил монокуляр на окна Настиного дома. Последние этажи как раз выглядывали над золочёной рощицей. Навестись было сложно: дрожали руки, окна разбрызгивали молнии. Я знал расположение лишь примерно, но, по счастью, сразу увидел её — залитая кипенным светом, у распахнутого окна, за которое ветер бросал спутанные волосы, стояла Настя Снегирёва. Волосы горели червонным огнём, руки разведены для полёта. Моя любимая, размером со спичечный коробок, встречала закат, а я подсматривал за ней с вершины ржавого аттракциона.

Колесо двинулось, изображение скакнуло, и я стал опускаться вниз, в ещё один тусклый вечер.

∗ ∗ ∗

Я вновь и вновь поднимался над городом, но Насти больше не видел. Конечно, я мог наблюдать за домом и с улицы, но тогда бы меня заметили. Позиция на вершине колеса казалась не подглядыванием даже, а именно наблюдением, тем натуралистским азартом, с которым ожидаешь появление редкой птицы.

А потом я встретил Настю на набережной. Почти в темноте, после моего ежевечернего подъёма. Я уже был готов лепетать, что просто наблюдаю за птицами, но Снегирёва лишь безучастно кивнула и пошла дальше. Одета она была очень тепло, в несколько, как казалось, штанов и меховую шапку.

— Ты это куда? На Северный полюс?

— А это далеко?

— Порядком. Так ты куда?

— Просто гуляю.

— Я с тобой.

— Как хочешь.

Мы слонялись по набережной до фонарей. Настя молчала, а я боялся её вспугнуть. Мучительно придумывалась тема для разговора, но на ум не шло ничего кроме щебечущего как канарейка Мураками. Когда стало совсем поздно и мне уже надо было домой, я невинно поинтересовался:

— А ты долго ещё гулять планируешь?

— До утра, — ответила Настя.

— В смысле?

— В прямом.

— Ааа… с мамой поссорилась? Так давай вернёмся, я замолвлю словечко.

— Да нет… ты… Не надо. Ничего не надо.

Я думал, сейчас она закричит, треснет тонкий ледок в глазах, и меня сметёт, но Настя закончила говорить тихо, совсем погасши.

— Ты точно до утра собралась?

— Точно.

— Тогда пойдём. Сюда всё равно алкашня подвалит.

Из закутков уже доносились нехитрые мелодии первых телефонов. Кто-то глыкал и реготал.

Осмелев, я взял Настю за руку и повёл дальше, к реке. Девушка не сопротивлялась, но сквозь перчатку я чувствовал напряжённые пальцы. Начались прибрежные заросли. Когда река стала громче города, я вытащил из-под груды ивняка деревянный настил. Проволок, плюхнул на мелководье. Затем бросил второй.

— Дальше там по колено, но я тебя пронесу.

Мне казалось, что вот сейчас-то Настя заорёт — ты совсем идиот что ли!? — и скроется в тальнике, но она покорно дала взять себя на руки и перенести через глубину. И не такой уж лёгкой она оказалась — нет, приятно тяжёлой и мягкой.

— Тут ямы просто намыло, можно провалиться, — оправдывался я, обуваясь, — поэтому сколотил вот…

Мы стояли на небольшом островке, который занимал лиственный лесок. Когда-то он был частью берега, но вода проточила русло, отделив остров от горожан. Это пошло ему только на пользу — трава почти зарастила кострища и поглотила шприцы. Берёзы понемногу чахли, но в сердце островка всё ещё возвышалось старое кряжистое дерево, растроивающееся посредине. Я помог Насте забраться, и мы удобно устроились в расщелине.

– Вот, в общем, — с гордостью сказал я, — сюда можно приходить, если хочешь одна побыть. Или достал кто.

— Хорошее место, — ответила Настя. И как щедрость добавила, — правда хорошее.

— У меня булка есть. Будешь?

Она съела половину. Потом мы сидели в изгибе, который уютно поджимал нас друг к другу. Я набрал листьев, которыми запорошил убежище, и мы нагревали его теплом наших тел. Пахло рекой. Качался лес, ветер сметал облака. Я рассматривал непослушные волосы, олуненные глаза. Видел хлебную крошку, приставшую к шраму. Чувствовал, как в моё плечо упирается её плечо. И было так хорошо, что не хотелось большего.

— Зря ты так ко мне, — неожиданно произнесла Настя.

— В смысле? И как это — так?

Девушка задумчиво провела рукой по коре:

— Нам кажется, что мы выбираем одну дорогу и идём только по ней, иногда грустя о второй. Так вот — нет, мы всегда идём по обеим. И чем больше на нашем пути развилок, тем сильнее мы расстаёмся с собой.

— Смотришь на себя и не узнаёшь? — предположил я.

— Не только.

— Знаешь, сороки могут узнавать себя в зеркале. Проводили эксперимент: капали сороке на шею жёлтым и чёрным. Чёрный цвет сливался с опереньем, и сорока, разглядывая себя, не замечала разницы. А вот увидев в зеркале жёлтый, начинала его счищать.

Мы долго молчим. Затем я отваживаюсь:

— В любом случае, я посообразительнее сороки и всегда узнаю тебя.

Я осторожно беру Настю за подбородок — она не противится, я провожу пальцем по её шрамику — она не противится, я приближаюсь к ней с поцелуем — и Настя бьёт. Размахивается, оцарапывает запястье и снова бьёт.

— Никогда. Не целуй. Меня.

Она успокаивается так же быстро, как и завелась. Только дышит ожесточённо. Настя словно борется с чем-то, что сидит в ней, и все слова, все силы уходят на внутреннее противостояние, а нам… а мне — ничего. Даже помощи не попросит. Сидит, закусив губу. Птичка без своего гнезда.

— Больно? — указываю я на руку. Место между перчаткой и рукавом оцарапано до крови. Скапливается и падает бисер.

— Больно, — кивает Снегирёва.

До самого утра я держу её руку, обмотанную моим платком.

∗ ∗ ∗

Наступил октябрь. По тротуару застучали медные листья. Стал чаще заглядывать дождь. После той ночи Настя долго не появлялась в школе. Я решил, что перемены в её настроении связаны с опасением близости. Тогда, на пустыре, Настя ударила, потому что её назвали шалавой. Мне досталось из-за поцелуя. А к опасным парням тянула какая-то травма: Настя выговаривала им, как брошенная. Видимо, когда-то её сильно обидели.

Поэтому тихость. Потом истерики.

И этот шрам.

Я так часто катался на колесе обозрения, что сторож заподозрил неладное. Каждый раз он оглядывал мою кабинку, будто я делал там нехорошее, и только потом захлопывал дверь. Колесо наматывало обороты, но Настины окна оставались пусты. Дверь мне больше не открывали.

Перед заморозками, когда уже не помочишь ноги, я решил сходить на остров. В расщелине, забросанный листьями, лежал «Мой любимый sputnik» Мураками. Я слишком небрежно взял книгу, и из неё выпала закладка-перо. Воронье, с синеватым отливом. Я тщетно искал заложенное место. Потоп плюнул. Получается, Настя приходила сюда без меня. Читала и вот забыла. Или решила оставить на память?

Как только девушка пришла на уроки, я протянул ей книгу.

— Вот, на нашем месте нашёл. С тобой всё в порядке?

Снегирёва взглянула на меня как-то осоловело. Я ожидал, что она придёт исхудавшая и осунувшаяся, а девушка немножко пополнела. Это ей даже шло — краска на бледном лице, округлившаяся грудь. И чуть оживший взгляд, где затлел уголёк. Он пристально изучал меня, будто видел впервые. Прожигал даже, подрумянивал.

— Прогуляемся? — вдруг предложила Снегирёва.

В классе одобрительно загудели. Я постарался не показать радости. А Мураками остался у меня в руках. Сумка Насти и без того была набита книгами.

Гулять пошли на набережную. Напоследок я хотел прокатить Настю на колесе и, когда мы замрём на вершине, вручить ей монокуляр, чтобы она осмотрела даль за рекой, а потом признаться, что однажды — клянусь, случайно! — я увидел отсюда, как она, расправив руки, встречала ещё тёплый закат. И мне захотелось всегда быть рядом, стоять сзади, не мешать ветру, но и не давать упасть.

И поцеловать. Конечно же, поцеловать.

Сторож одобрительно кивнул и галантно защёлкнул за нами дверцу. Теперь я был вне его подозрений. Мы поднимались наверх, а последнее в году солнце медленно клонилось вниз. По обшарпанной кабинке плыли печальные отсветы. Настя вальяжно развалилась напротив. Волосы её заслонили лицо. Девушка сидела, уложив руки на бортики и сутуло прогнувшись вперёд, как очень уставший человек.

— Хочешь? — достал я драгоценный монокуляр.

Настя так сильно помотала головой, что зашаталась кабинка. На меня она по-прежнему не смотрела. А может, видела что сквозь неряшливую копну.

Я заглянул в окуляр.

Земля приблизилась, поплыла: нарядные леса на том берегу, сжатые до окоёма поля, подстывшая речка, бетон-бетон, облетевшая уже рощица, Настин дом. Мне хотелось увидеть, как стёкла залиты прощальным огнём, но в любимом окне почему-то стояла девушка. Тёмные волосы, бледная кожа, только руки не разведены, а машут из стороны в сторону — словно Настя Снегирёва хочет мне что-то сказать. Рот её заходился в беззвучном крике. Я не мог обознаться — это была именно Настя, знакомая мне в монокуляре едва ли не ближе, чем в жизни.

Я опустил прибор. Настя Снегирёва сидела напротив, задумчиво изучая моё лицо. Ветер пытался расшатать уставшие крепления, и Настя, будто из озорства, подыгрывала ему ногами. Как-то недобро приподнимались и опускались носки сапогов, раскачивая железный пол. И ни слова. Только язык трогал шрам под губой. Я снова посмотрел на дом — Настя всё ещё махала мне. Откуда она знала, что я… мы?.. будем именно здесь? И кто — мы?

Колесо дрогнуло и поползло вниз. Хотелось, чтобы монокуляр превратился в бутылку водки. Ведь я отчётливо помнил, как мама Снегирёвой сетовала, что не родила сестрёнку.

— Насть, у тебя же нет сестёр? Двоюродных там?

Подруг у неё точно не было.

— Не-а.

Настя начала отколупывать краску с перил и небрежно стряхивать вниз. Краска была новая, её нельзя было вот так легко сковырнуть, но крепкий ноготок поддевал корочку, и она отслаивалась с неприятным треском. Звук этот взмурашивал кожу. Настина рука обнажилась, и я заметил, что на запястье, пораненном о сучок, нет даже царапины.

— Быстро на тебе зажило.

— Ага, как на собаке, — с прищуром ответила Настя.

Я снова навёл окуляр на окна, но те уже скрылись за деревьями. Тело пробила дрожь.

— Чего задрожал? — оскалилась Настя. Зубы её были ровные-ровные, белые-белые.

— Вспомнил, как тогда холодно было. Вон там, смотри, всю ночь на лавочках просидели, — я указал на закуток, где тусила алкашня. — Помнишь?

— Ещё бы.

Мне стало совсем плохо. Даже ноги онемели. А отколупанная краска всё летела вниз, жадно впивался в перила уверенный ноготь, и раскачивал кабинку носок сапога. И тут Настя улыбнулась и сказала то, чего я боялся услышать:

— Давай поцелуемся?

У меня волосы встали дыбом. Это была кто угодно, но не Настя Снегирёва. Она там, в своей комнате и своём окне, а это — что-то иное, противоестественное, лишь притворяющееся человеком. Напротив меня сидел зверь с сырыми глазами, сидел, беспечно развалившись, и ухмылялся тому, что я попал в западню. Бежать было некуда — кабинка защёлкнута на замок, мы на верхотуре, и этот цокающий ноготок, эти очернённые волосы, этот носок… Настя Снегирёва жмурилась передо мной как сытый и довольный хищник, во власти которого я был.

— Давай поцелуемся? — придвинувшись, хрипло предложила она.

И сразу впилась в меня. Поцелуй был болен и сладостен: Настя прикусывала губы и теребила их, слизывая выступавшую кровь, потом стеснительно отступала и вновь кусала. Она сорвала с губ коросту и сладостно прожевала её. Лизнула от ключиц до уха. Со смехом надавила на пах. Чудовище обращалось со мной как с пищей: жутко и в то же время приятно. Тело стало ватным и непослушным. И было страшно закрыть глаза, потому что прямо перед моими были её — распахнутые, безразлично серые, прокалывающие чёрной точкой зрачка.

Мы вывалились из кабинки как пьяные. Сторож ухмыльнулся, а я с мычанием тянул к нему руки, умоляя спасти. Продавив ярёмную вену, Настя вновь засосала меня. Я обмякал в её руках, и никто из прохожих не видел, что я едва-едва касаюсь земли ботинками, что Настя, обхватив за голову, держит меня на весу.

— Голубки, — сказал кто-то.

Настя утаскивала меня в тальник у реки, и с набережной заулюлюкала гопота. Впервые в жизни я понадеялся, что она догонит, прицепится. Увы, пацанва лишь приветствовала удачливого собрата. Я цеплялся за кусты, но каждый раз, когда возвращались силы, тварь целовала меня, а когда заросли сомкнулись так плотно, что огни города заменила луна, Настя Снегирёва впилась в меня последний, завершающий раз.

Поцелуй начался нежно, почти извинительно, но лишь для того, чтобы явить последующую боль, когда разорванный рот ещё помнит вкус мёда. Но с какой бы пыткой тварь ни поглощала меня — её серые, немигающие глаза оставались холодными и раскрытыми. Взгляд был омерзительным, ведь меня даже не ненавидели, убивали не из голода или страсти, а вообще без чувств, без какого-либо торжества, как неодушевлённого. Это поразило настолько, что я собрал всю свою ненависть, всю ярость, весь гнев и в то же время всё то, что делало меня мной, все мои мечты и стремления, всю жажду жизни, на пределе сил дёрнулся и… вырвался из объятий Насти Снегирёвой.

Меня швырнуло на стылую землю. Спина больно проволоклась о корни. Тело не слушалось, но Настя и не думала нападать — плотно сжав губы, словно поймав кого-то, она удерживала чёрное трепыхающееся облачко. Оно было изменчивее всего, что я когда-либо видел — толстый извивающийся угорь, дымный череп, клякса, пар, абажур... А затем, будто осознав, что вырваться не удастся, дух облёкся в плоть.

Настя с улыбкой отвела губы от моей полной копии. Рост, лицо, даже одежда — всё было тем же. Только зарубцевался шрам на губе, хотя я всё ещё обливался кровью. И глаза — ненавидящие, холодные. Двойник был создан из злобы, из низости и коварства, из всего плохого и отвратительного, что Настя выцедила из меня. И вместе с тем в нём было что-то особенное, какая-то черта, позволяющая очаровывать и влиять. Что-то важное, что прежде принадлежало лишь мне, и не было ни добрым, ни злым. Этим двойник отличался от меня — я, именно я был на него не похож, словно он был оригиналом, а я — жалким подобием.

Чудища смотрели так плотоядно, что я, поскуливая, пополз назад. Особенно жутко смотрел я сам — как на своё неудачное прошлое, как на худшую версию себя, как на того, кого нужно забыть. Затем дубль поднял с земли оброненный кофр. Достал драгоценный прибор, издевательски его повертел и с наслаждением разбил отцовский монокуляр.

Настя захохотала, довольная моей болью.

Последнее, что я помню — как двойников алчно потянуло друг к другу, и они страстно поцеловались.

∗ ∗ ∗

В школу я вернулся с заштопанным лицом. Под расспросы одноклассников отсиживал урок за уроком. У окна ссутулилась Настя Снегирёва. Настоящая Настя, точнее — такая же безжизненная оболочка, из которой высосали все соки.

Когда я вернул ей Мураками, девушка открыла его на случайной странице и продолжила читать, будто отвлеклась всего на минуту. Теперь я видел — книга не приносила ей удовольствия, словно внутри прочитанное стирал ластик. Слова падали, он подтирал, и буквы таяли, оставляя страх чистой страницы. И так раз за разом, всегда, вечная погружённость в одну и ту же книгу, в одно и то же предложение, которое невозможно почувствовать и нельзя представить.

Я всё понимал. Но во мне не было слов утешения. Поэтому я садился рядом и молчал.

Одноклассники, считавшие, что у нас любовь, однажды подбежали к нам, стиснули и по-детсадовски пропели:

— Тили-тили тесто, жених и невеста!

Мы безразлично смотрели друг на друга, и наше дыхание не превращалось в одно. Внутри меня был туман. Кожа её оставалась бледна. Мне больше не хотелось к ней прикасаться. Она больше не пыталась меня спасти. И хотя наши плечи вновь встретились, как тогда, в расщелине старого дерева, мы оба ощущали лишь холод.

«Расстались», — шептали завистники.

Когда лицо зажило достаточно, чтобы было не отличить — явилась тульпа, которой позарез понадобилось переночевать у меня дома. Пришлось слоняться по городу. Меня задержала милиция, но не возникло даже мысли назвать свой адрес, чтобы все увидели двойника. Так повторялось несколько раз. А потом он куда-то исчез. У двойников, наверное, есть и свои дела. Родным он, кстати, нравился больше. «Наконец-то живой», — говорили они.

Мне больше ничего не хотелось. Я был не несчастным, нет — просто не существующим, каким-то во всём несолёным, безвкусной водой. Я был лишь очертанием, и если влить меня во что-то большое, как стакан в океан, я бы сразу во всём растворился. Но не было ничего, в чём бы я мог или хотел исчезнуть. Даже в Насте.

Её в своё время высосали не до конца — капельку оставили, всего чуть-чуть, на один только раз. И она использовала свой шанс: отговаривала меня, книгу подсовывала, попыталась предупредить из окна. Почему не сказала прямо? Представьте, что вы только контур, только слабая линия между ничем и ничем. Когда вы существуете лишь как разделительная полоса, когда вы и есть граница, вам не захочется ничего нарушать. Иначе вы рискуете быть стёртым.

И вот по Насте провели ластиком.

Лишь однажды, весной, когда уже пела капель, я вдруг услышал слабый шёпот Снегирёвой:

— Окно.

На отливе прыгала крохотная птичка. Яркая, в светлых крапинках, голубовато-зелёная, она с интересом смотрела в класс. Это был зимородок — упрямая птица земли, весной возвращающаяся к старому гнездышку.

Зимородка заметили, по классу пробежал шепоток, и сама учительница ахнула — какой красавец! Зная о моём увлечении, все стали спрашивать, что это за вид. Даже Настя смотрела с какой-то надеждой, будто мой ответ что-то мог изменить. Я знал, что зимородки однолюбы, что весной они воссоединяются с парой, но помнил я и ещё кое-что. То, с каким презрением двойник глядел на меня. И то осознание, что тульпу соткали не просто из сильных чувств, а из чего-то важного, прежде бывшего лишь моим. Я вдруг понял, что именно у меня украли. Точно так же, как у Снегирёвой украли любовь к чтению.

Зимородок поднял голову, обнажив рыжую грудку. Тонко и одиноко пропел. Класс ждал. Настя смотрела на меня во все глаза.

— Всего лишь птица, — произнёс я вслух, — это всего лишь птица.

Источник: mrakopedia

В кабинет зашел мужчина лет тридцати с растрепанными волосами и бегающими глазами, одетый в клетчатую рубашку и штаны. Он растерянно осмотрелся и сел на кресло, стоявшее рядом со столом, за которым сидел я.

- Я боюсь капающей воды, - сказал он, испуганно посмотрев на раковину у стены, где в данный момент ничего не капало.

- Хорошо, - спокойно ответил я. - А почему вы ее боитесь?

- Потому что эти звуки привлекают их, - тихо ответил он и со страхом оглянулся.

- Кого вы имеете ввиду?

- Я расскажу вам... И вы поймете, - чуть ли не шепотом сказал он. Я сидел и внимательно слушал. Он начал свою историю:

- Все началось одной ночью. Я проснулся в своей одинокой квартире и услышал, как где-то капает вода... Кап... Кап... Кап, - он делал секундные паузы во время демонстрации этих звуков, а я сидел и с невозмутимым лицом слушал его. Он продолжал:

- Я встал, вышел в коридор и понял, что звуки идут из кухни. Зайдя туда, я увидел, что из крана капает вода. Я закрыл кран плотнее и отправился спать. Но не успел ко мне прийти сон, как я опять услышал эти раздражающие звуки, - он ненадолго перестал говорить и со страхом посмотрел на раковину в кабинете. - Я собрался уже снова встать и пойти туда, но тут мне пришло сообщение от друга, который жил в доме напротив.

Он написал мне: "Если ты хочешь меня напугать, то тебе нужно придумать что-нибудь получше."

Я ничего не понял и спросил его: "О чем ты говоришь вообще?"

Друг ответил мне: "Хватит стоять возле окна на кухне и пялиться на меня. Это не страшно, а глупо."

Тогда я встал, подошел к окну в своей комнате и посветил ему фонариком телефона. После этого он написал мне: "Черт, я вижу, как ты мне светишь, но на твоей кухне кто-то есть! И сейчас он отошел от окна и куда-то отправился!"

В тот момент мне показалось, что я что-то слышу со стороны кухни, но я не мог разобрать что именно. Эти капающие звуки не давали мне прислушаться и постоянно отвлекали...

Я написал другу, что если я не буду ему отвечать больше 5 минут, то он должен будет вызвать полицию. Он согласился, и я медленно пошел на кухню.

Когда я оказался там, то никого не обнаружил, но... Я заметил, что ни на кухне, ни в ванной ничего не капало, а эти звуки откуда-то шли...

Он замолчал и испуганно смотрел на меня. Спустя минуту я спросил:

- И где вы нашли источник этих звуков?

- В том-то и дело! Я его не нашел! - он в который раз со страхом посмотрел на раковину. - Если верить моему слуху, то звуки исходили откуда-то из кухни, поэтому я решил там все осмотреть. Но в этот момент в квартире отключился свет...

После этих слов он опять замолчал и просто сидел, смотря в одну точку. Но спустя пару секунд вдруг вскочил и закричал:

- Закройте кран! - вместе с креслом он отодвинулся и прижался в стене, с ужасом глядя на раковину. - Закройте чертов кран!

Я даже не обратил внимания на тихие капающие звуки и, наверное, не заметил бы их, если б он так не среагировал.

- Не волнуйтесь, сейчас я закрою, - спокойно сказал я и пошел в сторону раковины. Когда я закрыл кран плотнее, он перестал капать, а мужчина перестал паниковать, но все еще с большим страхом смотрел на раковину. Я сел на свое место и обратился к нему:

- Все хорошо, бояться нечего. Если так подумать, то это просто маленькие падающие частички воды... И все.

- Нет, - шепотом сказал он, помотав головой. - Может это и вода, но... Звуки... Они их привлекают... И они приходят...

- А вы давно стали замечать, что их привлекают эти звуки? Ведь за свою жизнь вы, вероятно, не раз их слышали.

- Только недавно... - он посмотрел по сторонам и на потолок. - Раньше такого не было.

- Как вы можете описать этих существ, которые... приходят, услышав эти звуки. Какие они?

- Я не могу сказать, - в глазах мужчины вспыхнул страх, а руки начали навязчиво перебирать пальцами. - Потому что у них нет какого-то определенного внешнего вида...

Он был сильно напуган, но все же сделал попытку слабо улыбнуться, сказав мне:

- Но я уверяю вас, если они будут рядом, вы точно это поймете.

- Вы часто их встречали? - спросил я, наблюдая, как он мотал ногой из стороны в сторону.

- Даже слишком... Я расскажу вам об одном случае, - мужчина закрыл глаза, наверное, вспоминая все произошедшие с ним события... Ну или события, произошедшие в его голове. Просидев так около минуты, он вздохнул и наконец начал:

- Той ночью я остался ночевать у своего друга. Когда мы закончили смотреть матч, друг отправился в другую комнату и устроился на диване, сказав мне располагаться на кровати. Я долго не мог уснуть, лежал, ворочался и в один момент... Кап... Кап... Кап... Снова эти звуки. Они раздавались не из ванной или кухни, а из комнаты, где был друг. Вспомнив, что это не к добру, я испугался, но пошел посмотреть, что там, - он сделал глубокий вдох. - Добравшись до другой комнаты, я хотел было открыть дверь, но у меня за спиной раздался голос:

- Привет, ты что тут ходишь?

Это был голос моего друга, но он звучал как-то странно. Я обернулся и увидел его силуэт в темноте. Он стоял посреди коридора, слегка наклонив голову на бок... Стоял и смотрел на меня.

- Там что-то капает, - ответил ему я. - Нужно проверить...

Тут я вспомнил, что не видел и не слышал, как он выходил из своей комнаты.

- Не волнуйся, это с потолка, - сказал он мне. Интонация его голоса была очень странная и неестественная... Как будто это были отдельные слова, а не фраза и не предложение...

- Значит надо сообщить соседям сверху, что они нас топят, - сказал я ему, начав сильно бояться. Мой друг все также стоял, не двигаясь, и ответил:

- Не надо... Они тебя уже не услышат... - а потом он, как рванул... Нет... Стоп!

Мужчина замолчал, а затем, подняв указательный палец вверх, сказал:

- Я лучше расскажу про другой случай встречи с этими существами! Тогда будет понятнее!

Устало вздохнув, я не стал просить его рассказать каждую из его бредовых историй до конца, а лишь спокойно ответил:

- Хорошо, рассказывайте.

- Значит, дело было так: я сидел у себя дома, смотрел телевизор, а там шла такая интересная передача, она мне так понравилась.

Он начал подробно рассказывать про какое-то телевизионное шоу. Это продолжалось больше десяти минут, и в конечном итоге я на автомате перестал его слушать, погрузившись в собственные мысли. Я знаю, что не должен был от него отвлекаться, но он мне так надоел, что я не сразу заметил, что не слушаю его.

Когда я поймал себя на том, что сосредоточен совсем не на своем пациенте, то заметил, что в раковине капает вода. Посмотрев на мужчину, я увидел, что он продолжает рассказывать свою историю и не замечает эти звуки. Я решил, что нужно пойти и закрыть кран до того, как он обратит на это внимание и испугается.

Я сидел и смотрел на раковину, уже готовясь встать и пойти туда, как вдруг до меня дошли слова пациента:

-... и эти звуки меня так завораживали. Я был готов слушать эти капли целую вечность. Это так успокаивает... Так расслабляет...

Посмотрев на своего собеседника, я увидел, что он неотрывно пялится на раковину с выпученными глазами и широкой улыбкой на лице. Он уже не делал никаких навязчивых нервных движений, а неподвижно сидел, глядел на кран с водой и улыбался до ушей.

- Это так прекрасно... - радостно прошептал он. Я решил, что дела плохи, поэтому встал и направился к раковине. Пока я туда шел, то смотрел за пациентом, который за это время даже ни разу не моргнул.

Когда я подошел к раковине, то увидел, что с крана ничего не капает. Однако, капающие звуки раздавались где-то рядом. Теперь и мне стало не по себе. Я начал оглядываться по сторонам в поисках того, что могло издавать эти звуки, но ничего не находил. Мой собеседник все также пялился на раковину, а затем вдруг его взгляд резко перескочил на меня... Он смотрел прямо мне в глаза с каким-то безумством и улыбкой во весь рот.

- А вам нравится слушать эти звуки? - сказал он мне и издал нервный смешок.

- А где это капает? - спросил я, стараясь держать себя в руках и понимая, что передо мной просто душевнобольной человек... И ничего больше.

- Вы хотите это знать? - радость в его голосе просто зашкаливала.

Я стоял возле раковины и не знал, что мне на это ответить. Откуда-то появился большой страх, который словно сковал мое тело. Этот тип все также сидел и неотрывно смотрел на меня, улыбаясь с приоткрытым ртом.

- Только вы не пугайтесь сильно, - он тихо засмеялся. - Когда мы приходим, электричество часто начинает барахлить...

Не думал, что какой-то псих сможет меня напугать, однако, у него получилось... Где-то сбоку раздались неясные шорохи. Я посмотрел туда, но ничего не увидел. В этот момент свет в кабинете стал моргать.

Я перевел взгляд назад на пациента, и его жуткое улыбающееся лицо отпечаталось в моих глазах на фоне темноты, которая настала в кабинете. Свет полностью погас.

Я стал на ощупь двигаться к выходу вдоль стенки и услышал звуки, от которых мое сердце чуть не остановилось. Это были звуки шагов где-то в конце кабинета, но дело в том, что за секунду этих шагов произошло около десяти... Если не больше...

В этот момент я неосознанно побежал к выходу, а спустя секунду свет начал моргать. В этом мерцающем свете я увидел пациента, стоящего посреди комнаты с слегка наколненной на бок головой. Он стоял и, улыбаясь до ушей, смотрел на меня с широко раскрытыми глазами. А краем глаза я заметил какое-то движение сбоку. Там промелькнуло что-то черное, издав те самые звуки слишком быстрых шагов.

Пулей вылетев из кабинета, я оказался в коридоре. Там все было нормально - горел свет, сидели трое пациентов и две медсестры, которые удивленно уставились на меня.

- Эй! - в несольких метрах по коридору я увидел другого врача - Виктора. Это был полностью седой мужчина лет шестидесяти, облаченный в белый халат. Он заметил, как я сильно напуган и шел ко мне навстречу.

- Там... Я... Пациент... - это все, что я смог сказать.

- Этот пациент? - спросил Виктор, показав пальцем на сидящего на скамейке в коридоре мужчину. Там был тот самый тип, с которым я общался пару минут назад в кабинете.

- Но ведь... Я... - моему удивлению не было предела.

- Пойдем, я тебе расскажу, - Виктор повел меня по коридору.

- Стойте! Виктор Андреевич! Можно я отлучусь на минутку? - крикнула одна из двух медсестер, оставшихся с пациентами.

- Ни в коем случае, - он строго посмотрел на нее. - Вы знаете правила - его должны сопровождать как минимум два работника больницы... Какого черта вы вообще оставили Михаила Петровича с ним наедине?! Вы представляете, чем это могло закончиться?!

- Понимаете, Виктор Андреевич, у нас сейчас многие на больничном, так что людей мало... И вообще, он сидел с нами в коридоре, а Михаил Петрович был в кабинете, так что...

- Это не оправдание! - рявкнул Виктор. - Чтобы больше такого не было!

Мы прошли с ним в его кабинет, где он налил мне кружку чая и спросил с едва заметной улыбкой на лице:

- Ну что, сильно он тебя напугал?

- Что это за хрень такая?

- Это наш особый пациент, - Виктор помешал чай в своей кружке и немного отпил. - Никто не знает, откуда он, как его зовут и кто он. Такое чувство, что в один момент он просто внезапно появился здесь. Все тут уже знают, что он может... как лучше сказать?.. Заставить других почувствовать его страхи... А ты тут новенький, не знал... Да еще и эти дуры, чтоб их, оставили тебя одного с ним. Это ж надо было додуматься! Хорошо, что ты успел вовремя ретироваться... Да уж... Он ведь уже не одного человека свел с ума. Но ты вроде бы не сильно пострадал... Да?

- Да, - я все еще находился в небольшом шоке.

- Каждый раз у него новые страхи. И каждый раз он хочет, чтобы другие люди вместе с ним стали их бояться... Старайся не ходить один по этой больнице и всегда избегай этого парня, никогда не начинай с ним говорить. Сам не заметишь, как окажешься в мире его кошмаров... Из которого не каждому суждено выбраться.

Виктор посмотрел на часы, а затем встал и сказал:

- Ну что, пора уже домой собираться. Наша смена закончена.

Я переоделся, собрался и отправился домой. На выходе из больницы мой слух уловил звуки капающей воды. Я моментально обернулся, с ужасом смотря на источник этих звуков. Уборщица, выжимающая тряпку, покосилась на меня и продолжила мыть пол. Похоже, у меня появилась новая фобия... Теперь капающей воды боюсь и я.

Бродя по коментам от нечего делать, наткнулся на упоминание комикса с Мракопедии.

Сразу нахлынула ностальгия. Я очень впечатлительный и чего греха таить - пугливый.

Редко смотрел фильмы ужасов в детстве и подолгу оставался под впечатлением.

Когда впервые много лет назад случайно наткнулся на Мракопедию (дело было вечером, делать было нечего, да и спать не хотелось) начал читать, втянулся и запоем прочитал наверное половину историй из раздела "Лучшее". А стало быть - самое страшное.

Залип страшно. Закончил уже утром, когда совсем потянуло в сон. Выключил комп, лег.

Вот тут и начался ужас. За окном чирикали утренние пташки, гудели машины и спешили куда-то прохожие. Был чудесный солнечный день.

Мне было адово страшно. Меня до тряски пугало всё вообще. Любой звук, солнечный зайчик шорох из-за стены, то как шевелится кот, то как НЕ шевелится кот...

Я очень долго не мог заснуть. Потом все-таки уснул.

Зря. Снилось... Не стоит об этом. Вы молодые, шутливые, вам все легко...

Проснулся уже вечером. Темнело, удлинялись тени, скрипели остывая, стены.

Кровать стояла на полу. Между ней и полом оставалась узкая щель.

Чтобы встать, надо было опустить ноги на пол. Рядом с этой темной расщелиной...

Близилась ночь. Я был дома один.

Мне было страшно лежать.

Мне было страшно ходить.

Мне было страшно смотреть в сторону окна.

...подходить к зеркалу.

...глядеть на кота.

...находиться рядом с мебелью, под которой были щели...

Отпустило меня через три дня. По гроб жизни эти три дня не забуду!

На всю жизнь зарекся смотреть ужастики и конечно даже открывать страшные сайты.

Разумеется, это обещание не сдержал.

Мракопедию, так же, запоем читал еще раза три. Раз в два года примерно.

Каждый раз этот стрёмфест повторялся. Не с тем накалом и размахом, что в первый раз конечно.

Но всё же.

Последний раз был давненько. И вот натыкаюсь на упоминание мракопедии. Что ж, раз так...

Открыл сайт, вкладку избранное, щелкнул наугад на несколько рассказов с интригующим названием...

Отчетливый стук.

Ветер, задувающий в окно, приподнимал край гардины и тяжелая ткань, изгибаясь, стукала краем по стене через равные промежутки, создавая иллюзию, что там, за ней, есть что-то.

Признаться, я заржал. Посмеялся от души. Отсмеялся и закрыл все вкладки с мракопедией.

Намек понял.

Вот собственно сама история, отовсюду удалили, только в кэше поисковых систем осталась, кину сюда, пусть будет.

"Домик с красной крышей."

Мне доводилось лежать в коме в детстве, и нет там никаких коридоров, ведущих к свету, голосов и прочей ерунды. Просто как крепкий сон, очухиваешься — и будто на минутку прилег, а вокруг больница, все рыдают и говорят, что ты валялся три недели. Тот еще сюр. Не веришь, анон, — иди [хит] баshкой об стену или [андер] авt0бу$ [джамп], может, тебе тоже повезет испытать это ни с чем несравнимое чувство. А можешь просто спать лечь, суть та же.

Предлагаю свернуть безблагодатную коматозную тему и возродить тред, а то тут сплошные древние крипипасты, которые еще мой прадед в тридцать восьмом году читал. Расскажу-ка я вам лучше историю.

Мне тогда было девять. Мы жили в типичном Мухосранске со всеми прилагающимися атрибутами: улица Ленина, ДК «Родина», магазин «Тысяча мелочей», китайская стена, ларьки с колбасой «У теть Нади», парикмахерские «Люся/Маша/Даша/Наташа», ну ты понял, в общем. Дом наш стоял на окраине, типичная панельная девятиэтажка. Точнее, это была не совсем окраина. Наш город стоит на холмах, каждый холм считается отдельным районом. Вот тот, в правом верхнем углу, именуется «центральным», хотя очевидно, что он вовсе не в центре. Соседний — тот, где жила я, а на третьем жизни почти не было. Средоточие цивилизации — на вершине «центрального» и моего холмов. На склонах многоэтажные дома строить нельзя, поэтому там сплошной частный сектор, сады и всякое такое. Получается, когда едешь из одного района в другой, проезжаешь сквозь деревню. Под холмами, внизу — большая железная дорога, промзона и тоже частные дома с парочкой пятиэтажек, а между моим районом и центром — по сути ничего, одна заброшенная железнодорожная линия, лес, гаражи и всякие пустоши.

Наш дом находился на периферии второго холма, географически он был как раз таки в центре города, но фактически это была та еще дыра. Этот дом был самым последним в ряду, прямо за ним — хвойный лес; если пройти немного вглубь, то справа будет кладбище и гаражный кооператив, впереди — та самая старая железнодорожная ветка, отходящая от главной, она проходит аккурат в низине между холмами, а если пройти еще дальше, то через пустырь попадешь в «центральный район». Там, кстати, в этом лесу, очень здорово было кататься зимой на санках с холмов да и просто гулять. Дети там постоянно играли, лазали по деревьям, по кладбищу шатались, бегали по крышам гаражей; подростки там бухали, устраивали всякие пикнички и разборки. Короче, лес как лес. Окна нашей квартиры выходили в его сторону, вид был очень красивый, на самом деле. Сейчас под окнами еще построили площадку, чтоб кататься на роликах, всякие лавочки поставили, фонари, вообще хорошо стало. Но в те времена ничего не было, конечно. На улицах можно было обнаружить только шприцы да мусор, ну и еще те загадочные штуковины в форме буквы Ш — девяностые, хех. Какие уж там ролики.

Я никогда не была примерной девочкой. Мои приятели родителям не нравились, мать была очень недовольна и запрещала мне с половиной из них общаться, говорила: "они тебя с пути сбивают". Но на полноценную войну у нее сил не хватало — она работала на заводе и подрабатывала в магазине, а когда не работала — пахала по дому как лошадь, у нас тогда даже стиральной машины не было, как сейчас помню эти огромные ведра с кипятящимся бельем и как мать по полдня стирала и отжимала руками тяжеленные пододеяльники. Ужас. Отец работал вахтой на севере, и его не бывало дома месяцами, в общем, я была типичным дворовым ребенком, за которым особо никто не следил. Шаталась по улицам с утра до ночи, занималась черт знает чем, хулиганила, тырила всякую мелочь на рынке, по чужим садам лазила с ребятами, успела и сигареты попробовать, короче, сбивалась с пути на полную катушку.

В то лето, когда произошла вся эта эпопея, я осталась одна. Все мои криминальные друзья-приятели разъехались по детским летним лагерям и деревням, а парочка мажоров — по морям. Обычно мать и мне брала путевку в лагерь от завода, но в тот раз то ли на них было слишком много желающих, то ли она не успела подать заявление, короче, никуда я не поехала. Из всей нашей детской компании остались только мой друг Мишка и Ирка — девчонка из соседнего дома, жутко противная и хвастливая, она вечно выкобенивалась по любому поводу и постоянно врала. Дружили с ней неохотно, но на безрыбье, как говорится, сойдет и Ирка. Какое-то время мы развлекались втроем, а потом Миша неудачно прыгнул с тарзанки и сломал ногу, оставив меня наедине с мерзкой Иркой. Играть с ней без Миши было вообще невыносимо, мы разругались, и я стала гулять одна. Тогда-то я и нашла его, домик с красной крышей.

Если пройти через лес к железной дороге, потом с час идти по ржавым рельсам вправо, мимо кладбища, мимо гаражей, дальше и дальше между холмов, попадешь в это место. Там, в окружении деревьев, обнаружилось нечто, чему, казалось, здесь совсем не место.

Анон, представь эту картину: древняя раздолбанная железнодорожная колея, холмы, поросшие травой и лесом. Там, вдали, за деревьями — город, местами можно рассмотреть какие-то крыши десятиэтажек или трубы котельных, но вокруг тебя — ничего, кроме изъеденных коррозией рельс и идиллических звуков природы. Никакой цивилизации. И вот вдруг посреди этого царства покоя и упадка — он. Небольшой домик с красной черепичной крышей, со сверкающими на солнце окошками, с узорчатой оградой, за которой растет буйная зелень. Красивый кирпичный домик, будто из сказки, кажущийся удивительно ярким в окружении зеленых склонов. Просто представь его, анон, и ты поймешь, почему абсолютно невозможно пройти мимо этого удивительного дома, не исследовав столь загадочное явление. Кто, черт возьми, может жить в таком месте, практически в лесу, куда даже на машине не проедешь?

Это было похоже на тайну и потенциальную классную историю, которую можно будет всем рассказывать, купаясь в лучах зависти и славы. Моими любимыми книжками в те времена были детективы, а любимой страничкой в газетах — криминальная хроника, поэтому шальная мысль о том, что вдруг тут живет какой-нибудь сумасшедший маньяк или чокнутая бабка, которая зарезала своего мужа и после пятнадцатилетней отсидки вернулась в родные места, меня совсем не отпугнула, а вовсе даже наоборот. Я решила затаиться и наблюдать. Боже, я вспоминаю все это, и мне просто смешно. Какой только ерундой мы все ни страдали в детстве? Стоит ли говорить, что надолго моего терпения не хватило и вместо хитроумной шпионской слежки из кустов я решила перейти к активным действиям и просто залезть по ограде и заглянуть внутрь?

Я знаю, о чем ты подумал, но там не было армян, играющих в нарды. И даже батя не спросил меня, че я там делаю. Ничего такого, анон, даже не надейся. Впрочем, не оказалось там ни маньяка, ни бабки-зечки с топором. Только мальчик, который сидел на яблоне и сказал мне: "Привет". Как оказалось, он следил за мной, пока я пыталась следить за домом.

Вот так, анончик, я познакомилась со своим лучшим другом.

Его звали Андрей и он жил с матерью, которую я ни разу не видела (она 24/7 торчала на работе, а иногда, по словам сына, и на ночь оставалась где-то у друзей), но много раз слышала, потому что мать звонила Андрею каждые несколько часов. Проверить, не ушел ли он из дома, что было ему строжайше запрещено. Это было наказание, Андрей сказал, что крупно накосячил и теперь ему на месяц запрещено гулять на улице. Как же это было круто! Я не могла представить, что нужно натворить, чтобы заслужить такую жестокую расправу. До тех пор самым главным криминальным авторитетом в нашей компании считался старший брат Ирки, которого однажды задержали на десять суток в ИВС за хулиганство (хотя по хвастливым россказням Ирки, которые с каждой неделей становились все более грандиозными, он сидел в тюрьме за ограбление банка. Она ужасно выпендривалась своим братом). Но даже его не запирали дома на целый месяц! В общем, успех Андрея в моих глазах был просто запредельным, а особенного шика добавляло то, что в ответ на расспросы о причинах столь жестокой кары он только многозначительно улыбался и загадочно молчал.

Я стала приходить туда каждый день. Мы не могли отходить далеко от дома, чтобы не пропустить проверочные звонки матери Андрея, но мы и не стремились уходить. Дома у него была целая куча настольных игр и даже огромный набор Лего, что в те времена у нас считалось показателем баснословного богатства. Дни напролет мы играли в карты, смотрели фильмы по видику, строили штабик в саду или исследовали дом от чердака до подвала. А еще Андрей знал очень много невероятно крутых страшных историй. Не всякую банальную дичь для малышни вроде гроба на колесиках, красных перчаток или бредятины про женщину в белом, а по-настоящему страшных историй, в лучших традициях моей любимой криминальной хроники в желтых газетенках. Истории про мертвых детей, найденных в канализационных коллекторах и заброшенных зданиях, истории про неопознанные трупы в оврагах и ямах, про оторванные конечности и мумифицированные останки. Бесконечное множество обожаемых мною жутких историй про загадочные исчезновения и смерти.

Короче, нам было чем заняться. Каждый вечер, ложась спать, я с нетерпением ожидала утра, чтобы снова отправиться в гости к своему другу, и жалела только о том, что не могу взять с собой Мишку — как здорово было бы играть втроем! Хотя в то же время мне ужасно нравилось иметь такого секретного друга в секретном месте, свою личную тайну. Родителям я не рассказывала, где гуляю, да они в принципе и не спрашивали, Миша валялся дома с гипсом, а о том, чтобы показать дорогу к домику Ирке, не было и речи. Кому угодно, только не этой дуре! Впрочем, однажды я не удержалась, и когда она в очередной раз пристала с нытьем о том, чтобы я составила ей компанию на прогулке, я гордо заявила ей, что не собираюсь с ней гулять, потому что иду к своему парню.

Я специально сказала ей это, потому что знала, что ее это ужасно взбесит и она будет умирать от зависти. "Парень" — это звучало так круто и по-взрослому, как в бразильских сериалах, а Ирка очень хотела быть крутой и взрослой.

Знаешь, анон, игры в гостях у Андрея — одни из самых ярких воспоминаний моего детства. В домике с красной крышей было все, чего я, ребенок из бедной семьи, была лишена и о чем могла только мечтать. Дома у нас до середины нулевых был черно-белый телек, о видеомагнитофоне мы даже не помышляли, а про Лего и прочие крутые игрушки можно и не вспоминать. А у Андрея можно было целыми днями играть в приставку, Господи, это был настоящий рай. Как же я хотела иметь все эти штуки!..

Однако и приставка, и грошовые триллеры по видику иногда надоедают и хочется более экстремальных развлечений. Все деревья в саду и вокруг дома были нами уже сто раз исследованы, в подвале было нестрашно и скучно, и однажды Андрей предложил прыгать с крыши. Дом был одноэтажным, поэтому высота не смертельная, да и опыт прыжков с гаражей, деревьев и качелей у всех детей (и у меня тоже) был внушительным, поэтому новая идея была принята с восторгом.

Я как сейчас помню этот момент. Как я стою на краю черепицы, тепло которой ощущается даже через подошву сандалий. Яркое солнце светит прямо в глаза, птицы поют очень громко, а внизу стоит Андрей и смеется — он только что спрыгнул и теперь подбадривает меня. Закрыв глаза, я как наяву могу представить жар солнечных лучей на коже, шелест листьев, громкий смех моего друга, отдающийся звоном в ушах. Почувствовать учащенное биение сердца перед прыжком. Ощутить край крыши под стопой. Прошло больше двадцати лет, а я помню это так ярко и живо, будто это все было вчера. Потому что это было мое последнее воспоминание об этом лете. Я зажмурилась, спрыгнула — и открыла глаза в больнице.

Да, анончик, вот так и состоялось мое унылое путешествие в загробный мир. Мне сказали, что я несколько недель была в коме после этого знаменательного прыжка веры. Но кульминация истории вовсе не в этом. Подумаешь, неудачное приземление, с кем не бывает. Нет, анон, мякотка в другом.

Как оказалось, меня спасли благодаря Ирке. После моего самодовольного заявления о парне она, истекая завистью, решила выследить меня и таки выяснила, куда я каждый день хожу. Знаешь, анон, я бы хотела быть на ее месте в этот момент. В момент, когда она узнала, где живет мой таинственный "парень". Наверное, это просто восхитительное чувство удовлетворения, когда ты следишь за кем-то, кто наплел тебе с три короба охренительных историй, а потом выясняется, что все это время он не проводил время со своими крутыми друзьями, а сидел целыми днями под старой, ржавой, полуразвалившейся заброшенной железнодорожной вышкой и болтал сам с собой как полный шизоид.

Да, анон, ты все правильно понимаешь. Не было никакого домика с красной крышей. Я каждый день ходила в какие-то Богом забытые развалины и играла там со своим воображаемым другом. А потом мой воображаемый друг вдохновил меня устроить акт роскомнадзора, спрыгнув с этой чертовой вышки, которая была гораздо выше одноэтажного домика.

Не знаю, нашли бы меня вообще тогда, если б не Ирка, которая, когда родители всполошились, не обнаружив меня дома в назначенное время, и начали обзванивать всех моих сбивающих с пути приятелей, поделилась своими сакральными знаниями о том, где я гуляю в последние недели.

Мне все-таки довелось искупаться в лучах славы, как я и мечтала тогда, когда нашла свой воображаемый домик. Сплетни о "той поехавшей из пятого подъезда" еще долго гуляли по нашему району. Родители запрещали детям играть со мной. Но не то чтобы это как-то помешало нашей дружбе — кто ж слушается родителей?

Вот такая вот история. Но пишу я здесь все это не только потому, что хотела поделиться, как завела себе воображаемого друга в сознательном возрасте. Кого ж в наше время таким удивишь, когда на соседней доске сидят целые колонии тульповодов? Все дело в том, анончики, что сегодня вечером произошло кое-что, что заставило меня освежить в памяти все эти предания старины глубокой. Я уже давно не живу в том городке. Я теперь, чтоб ты знал, столичный житель (в масштабах нашего региона, не волнуйся, анон, Нерезиновая в безопасности). Я теперь взрослая женщина, у которой муж, семья, работа, двое детей и все такое. У меня теперь у самой есть сын со сбивающими его с пути дворовыми приятелями. Вопреки всеобщему мнению, даже в нашем двадцать первом веке дети все еще гуляют на улицах, а не только зависают в телефонах, как сетуют всякие вчерашние школьники, у которых "в наше-то время трава была зеленее". Дети все еще бегают по гаражам и лазают по деревьям, мир никуда не катится. Дети ссорятся и мирятся и ходят друг к другу в гости, и нет ничего странного в том, что твой одиннадцатилетний сын спрашивает разрешения остаться ночевать у своего друга Андрея. Андрей — все еще популярное имя, мало ли на свете Андреев. И нет ничего странного в том, что некоторые из них живут в домиках с красной крышей, мало ли на свете тех домиков.

Но вот что странно, анон. Я точно знаю, что в нашем районе нет никаких домиков с красными крышами. Я знаю это, потому что тут сплошные многоэтажки и запрещено частное строительство. А еще потому, что на днях ко мне заходил одноклассник сына и спрашивал, почему он не выходит гулять, хотя я знаю, что мой сын каждый день идет гулять после школы. Единственное, чего я еще не знаю — что я увижу там вместо домика с красной крышей, куда ходит играть мой сын, когда пойду завтра с ним знакомиться с Андреем. Здесь нет железной дороги и неоткуда взяться вышке. Что же там будет? Старая котельная? Трансформаторная будка? Недостроенный дом? Незакрытый люк?

Андрей рассказывал мне столько историй о погибших, искалеченных детях, найденных в самых неожиданных местах, умерших по собственной неосторожности, упавших с высоты, утонувших, сгоревших, задохнувшихся. Никаких зловещих маньяков, убийц или призраков. Просто несчастные случаи, просто нелепые смерти.

Как думаешь, анон, все эти дети, которые умирают, прыгая с мостов, залезая в старые холодильники, перелезая через товарные составы, утопая в озерах и болотах, как ты думаешь, анон, ходили ли они в гости к своему лучшему другу Андрею, живущему в домике с красной крышей?

Если бы кто-нибудь сделал фотографию вида из нашего окна, то снимок бы вышел совершенно ничем не примечательным. Ну двор многоквартирного дома, ну дорога. Обычный пасмурный зимний вечер – еще не темно, но меланхоличный сумрак уже сковал соседние строения неясными тенями. Впрочем, при более подробном рассматривании картинки стало бы ясно – что-то явно на снимке не так. В соседних домах не горит свет, какие-то из них занавешены одеялами, почти все лишены стекол. Тяжелые облака в небе застыли в причудливых формах – прямо над нашим «колодцем» зависла гигантская ватная черепаха о пяти лапах, чуть подальше – собачья голова. Простор для больной фантазии романтиков – любителей наблюдать за «замками в небе».

Я вот уже где-то полтора года смотрю на эту «черепаху» - с тех самых пор, как внезапно окончилась обыденная жизнь. С тех самых, пор, как я появился в Доме. Уже полтора года, как облака застыли в небе, словно кто-то нажал кнопку «пауза» на исполинском пульте, полтора года, как вечерний сумрак не сменяется ночью, а выпавший снег не собирается таять. На улицах царит полный штиль – во всех возможных смыслах этого слова. Странно, но почему-то никто не может вспомнить, как это началось, хотя прошло не так много времени. Многие не могут вспомнить, как оказались в Доме. Одни говорят, что была Война, другие утверждают, что на нашу планету высадились пришельцы – но это все бредни сходящих от безысходности с ума людей, на самом деле тут абсолютно у каждого выборочная амнезия. Я помню работу, помню, как собирался сделать предложение Наташке, помню, как возил Айка к ветеринару. А потом просто появился Дом, и словно я уже давным-давно знаю всех его обитателей, а родители, невеста, привычки и предпочтения – словно события в перечитанной до дыр книге: интересно, но разве это было со мной? Разве что кольцо на пальце напоминает о реальности счастливых вечеров, проведенных вместе с Наташей, да силуэт собачьей головы в навеки замурованном самом себе небе – о любимом псе.

- Как думаешь, это случилось только с людьми? – спрашиваю я Мишку. Он сидит рядом, курит моховую самокрутку – долговязый, всегда слишком нервный. Мой друг детства, с которым мы потеряли связь лет эдак восемь тому назад, и по случайности в итоге оба оказались в Доме.

- В смысле? – не сразу откликнулся Миша. Смотрю на него – взгляд на небритом лице устремлен куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем позволяют видеть стены. Наверное, тоже вспоминает родных. Мы здесь стараемся не делать этого, чтобы не «разносить тоску» - за это можно вполне схлопотать по морде, порядки здесь почти тюремные.

- Ну, ОНИ только за людьми приходят? Или лошади, вороны там, комары всякие – их они тоже… того? Мишка смотрит на меня, как на идиота.

- Жека, какие комары? Зима на улице почти два года как, комары не летают. Мишка тушит самокрутку, хлопает меня по плечу и идет на кухню. – Жрать не хочешь? А я пойду, чо-то на кишку закину.

Хорошо, что у нас есть подвал. В подвал пускают только тех, кто у нас «по хозяйству». Внизу неплохо растет картошка, мох для самокруток, а еще у нас есть целый крысиный питомник. Мы живем почти впроголодь, но с голоду точно не умираем. Хорошо, что крысы плодятся со скоростью похотливых метеоров, а питаются отходами. А еще, судя по слухам, теми несчастными, кто не успел вовремя спрятаться, ну или откинулся по болезни. Слухи – слухами, но кладбища у нас в Доме нет, а на улицу никто не выходит. Раньше нас было около двух сотен, сейчас – девяносто три человека. Наш Дом – это самая обычная хрущевая пятиэтажка, но пятый этаж почти полностью разрушен, и лестничный пролет мы просто забаррикадировали снятыми с петель дверьми и мебелью, принадлежавшей бывшим владельцам. Что странно – среди нас нет ни одного коренного жителя этого здания. Как и почему мы здесь – непонятно, как непонятно, почему во время такого бедствия в доме работает электричество. Нет связи, радио молчит, телевизор мы даже не пытаемся включать – шум помех почему-то привлекает Гостей. Я не знаю, кому пришло в голову дать им такое название, но оно прижилось. Один из нас обязательно стоит на посту около окна и наблюдает в маленькую щелочку между одеял. Мы сменяем друг друга каждые несколько часов, потому что знаем – если пропустить момент прибытия, мы все покойники. Впрочем, мы и так покойники, но человек – такое создание, что даже летя с небоскреба головой вниз, еще на что-то надеется. Изо всех сил надеется, что это ему только снится, что под ним будет проезжать фура с ватой, надеется, что отделается переломом ноги и выйдет из больницы. Так же и мы надеемся, что все закончится, нас спасут, вторжение прекратится. Но нас некому спасать. Неизвестно, есть ли еще такие Дома, как наш, или мы – последние представители своей расы на планете.

Видеоверсия криппипасты

Вчера была моя очередь дежурить. Очень важно не проморгать равномерные вспышки зеленого света – словно кто-то идет из-за угла здания, мигая фонариком. На вспышки смотреть еще можно, но Гостей никто из выживших не видел. Говорят, что они чувствуют взгляд, и по нему находят нас. Гости словно делают обход – появляются на горизонте, проверяют дома на наличие живности и уходят, если ничего не найдут. Никто не может даже сказать, каких они размеров. Иногда они абсолютно беззвучны, иногда – очень шумные. Они имитируют человеческую речь, звуки техники и живой природы, всегда по-разному. Я думаю, они пытаются выманить нас – они знают, что мы здесь, но не могут найти. Мы прячемся. По-детски, под одеялами, но это помогает. Я все думаю, что же будет, если они поймут, что под одеяло можно заглянуть, и найти там живого человека. Тогда будет очень много крови. Говорят, будто они убивают безболезненно – никто не слышал ни единого вскрика, когда они кого-то находили. Они уходят и оставляют после себя скомканное, порванное ровно пополам или разодранное на мелкие куски тело. Мы слышим звуки рвущейся плоти и ломающихся костей – и никакого сопротивления. В конце концов, это ждет каждого из нас.

Вчера они приходили. На сером снегу зеленый стробоскоп виден очень хорошо, перепутать невозможно. Да и с чем путать цветную подвижную иллюминацию на сером стоп-кадре? Лишь заметив первый сполох, я задвигаю щелку и кричу во весь голос: «ГОСТИ!» Через мгновение разговоры стихают и начинается суета. По всему полу разбросаны одеяла, пледы, простыни, ковры. Я бегу вместе со всеми, в комнату на третьем этаже. У каждого есть свое место, но частенько добежать уже не успеваешь, и валишься где попало, укрываясь ближайшей ветошью. На этот раз Гости были шумные – мы слышали, как сотрясается земля от звуков их шагов. Я накрылся тяжелым ватным одеялом с головой, рухнув на пол рядом с Макарычем – он услужливо подвинулся. Затем наступила тишина – все заняли свои места и затаили дыхание. Звук несильного вдоха был способен привлечь их внимание. Я помню Диану – девочку лет двенадцати, что жила с нами месяца три назад. Помню, как ее тихий детский всхлип был похож на взрыв бомбы в той звенящей тишине. Помню ровный, будто лазером сделанный срез на детской ноге, чуть выше колена. Помню, что не сразу понял, что розовый мешок, в котором лежала ее голова – это ее собственные легкие. Тогда они вошли в Дом, отперев дверь ключом, судя по звукам. Забавно, у нас нет ни одной двери – все пошло на баррикады. На этот раз Гости не входили. Видимо, для этих существ – кем или чем бы они ни были, размер не имел значения. Поняв, что они снаружи, я осторожно отодвинул самый краешек одеяла в сторону – достаточно, чтобы видеть оконный проем, занавешенный таким же тяжелым одеялом. С обратной стороны оно подсвечивалось зелеными всполохами, и была четко видна тень. Вытянутая голова занимала почти всю площадь окна третьего этажа. Он просто стоял перед зданием и не двигался - так продолжалось минут пять. Потом он (или они?) просто ушел. Поняв, что на этот раз обошлось, люди стали вылезать из-под укрытий. Кто-то рыдал, кто-то разминал затекшие конечности. Я блевал. Долго, мучительно долго, почему-то думая о том, что теперь спать лягу голодным. То ли Дианочку вспомнил слишком ярко, то ли просто устал каждые несколько дней переживать эту пытку – раз за разом. Меня уже посещали мысли прекратить это все, просто спрятаться чуть хуже, чем обычно – но какой-то мистический ужас не позволял мне этого сделать. Закончить все обычными методами мне бы не позволили соседи – Гостей привлекала кровь, они приходили почти мгновенно, стоило кому-то лишь порезаться во время чистки картошки.

Сегодня дежурит Флин. Как его настоящее имя – никому не интересно. Славный малый, на него можно положиться – он дольше всех сохранял позитивный настрой, всегда был эдаким живчиком. Сколько их – таких вот ребят, слышали, как их родителей нечто рвет на куски, словно бумагу, а потом, спустя сутки, выползали из своих укрытий и находили две кучки плоти, снятой с костей, поделенной на равносторонние кубики с гранью пять на пять сантиметров? Кучка побольше – это мама, у нее был диабет. Поменьше – это папа. Потом Дом. Как добрался, куда шел – конечно, не помнит. Настоящее имя? Кому какое дело до настоящих имен, назвался Флином – будешь Флином. Слышу брань, доносящуюся с кухни. Среди нас есть несколько «горячих голов», а учитывая атмосферу, пропитанную отчаянием и животным страхом, об уравновешенности говорить бессмысленно. Среди бранящихся слышу Мишин голос. Срываюсь с места, бегу в сторону кухни, в голове пульсирует мысль: «лишь бы не дошло до драки, лишь бы они взяли себя в руки». На кухне полно народу, в центре – Мишка, напротив него – Вач. То ли чеченец он, то ли азербайджанец – не знаю точно. Глаза у него совершенно бешенные, челюсть отвисла, едва ли не пена со рта идет. Внутри все сжимается, когда замечаю в его руке нож. Никто не решается подойти к неадекватному мужчине с ножом в руках. Все понимают, ЧТО может произойти. Дальше все словно в тумане. Кто-то хватает Вача сзади, другой пытается вырвать нож, Миша тоже бросается к свихнувшемуся. Среди шума слышится чье-то испуганное «тут кровь», и почти сразу – голос Флина: «ГОСТИ!» Успеваю заметить порез на руке у одного из тех, кто отбирал нож. С улицы слышатся голоса – словно несколько мужчин ведут веселую беседу. Можно было бы купиться, если бы не содержание диалога и громкость, сравнимая с громкостью реактивного двигателя. Обернувшись напоследок, я увидел, что Вач остался стоять на месте. То ли рассудок окончательно покинул его, то ли он просто решился на то, на что не смогли остальные.

Сегодня у крыс будет сытный ужин.

Свернувшись калачиком, успеваю укрыться одеялом. В тишине раздаются шаги – Гости вошли в Дом.

- Повязаны будут!

- Нет достижения – нет и разложения!

- Выпуклые оборонные чайки, сударь капитан?

- Бесплатных нет и быть не может!

Почему они пытаются имитировать нашу речь? Попытка ввести в заблуждение, заставить нас выйти из укрытия? Вряд ли они понимают саму суть человеческой речи. Я прекрасно слышу, как они ходят по соседней комнате. Потом заходят в нашу комнату. Почему-то они никогда не натыкаются на нас, хотя проходят совсем рядом, но чувствуют и безошибочно находят тех, кто хотя бы на миг коснется их взглядом. Наконец они выходят из комнаты, судя по звукам, направляются на кухню. Секунд на десять воцаряется полная тишина, потом те же неторопливые шаги, ведущие к выходу. Наконец все стихает, еще минут пять мы лежим неподвижно, потом начинаем вылезать из-под одеял. Мы с Мишкой идем на кухню. Вач стоит в той же позе, в какой я его и видел в последний раз, но его кожа, аккуратно свернутая, лежит рядом с ним, на стуле. Одежда Вача все еще на нем, и вокруг нет ни единой капли крови. К этому невозможно привыкнуть. Я смотрю на темно-синюю ткань свитера, прилипшую к обнаженной плоти, ощущая подступающую к горлу тошноту. Подхожу к окну, приподнимаю уголок занавеси и делаю глоток свежего воздуха. Мой взгляд падает на милицейскую машину, стоящую во дворе, выкрашенную зачем-то в ярко-желтый цвет. Еще до того, как мой мозг с ужасом осознал, что никакой машины раньше на этом месте не было, раздается искаженный звук милицейской сирены – невероятно громкий, задорно-веселый. Эта машина – и есть Гости. Задом она начинает движение в нашу сторону.

«ГОСТИ!» кричу я, срываясь с места и понимая, что не успею добежать до укрытия. Ближайшее место – балкон. Он занят пожилой корейской парой, из них только супруга немного говорит по-русски. Места мало даже для них двоих, но мне просто некуда деваться. Мужчина бросает мне свое тонкое покрывало, переползая к своей супруге. Я пытаюсь укрыться, слыша, что Гости уже вошли в Дом и направляются прямиком в мою сторону. Останавливаются передо мной. Интересно, действительно ли это безболезненно – то, что они сейчас сделают? Идиотское чувство какого-то удовлетворения от того, что кошмар вот-вот прекратится. Едва понимаю, что темнота не кромешная, и прямо перед моими глазами предательски светится узкая полоска – покрывало на сантиметр не достает до пола. Вижу движение – один из Гостей подошел совсем близко, в щель видна его нога. С меня срывают покрывало.

Сегодня у крыс будет пир.

Источник: Мракопедия

Костя работал оператором в «службе 112» уже пару лет. Приходишь, надеваешь гарнитуру, и вперёд, спасать мир.
Звонки бывают разные. Иногда шуточки от тупых детей, иногда розыгрыши от умных, иногда вызовы полиции на шум во дворе или жалобы, что сосед жжёт костёр рядом с чьим-то участком. И, конечно, случаи, требующие срочной помощи.
Ещё были сумасшедшие, они звонили довольно регулярно, но бывало, что и у них случались обострения. Голоса шпионов из вентиляции и всякое такое. На прошлой неделе по новостям сказали о движущейся к Земле комете — и несколько психов позвонили с воплями типа «мы все умрём». На этот случай у операторов также есть протоколы поведения.
Информация об обстановке в городе у всех операторов была всегда самой полной, из первых рук. Звонки действительно шли постоянным потоком — и какому-то одному звонку запечатлеться в памяти было крайне сложно. Но звонок этой девушки запомнился Косте.
Она позвонила в самую обычную спокойную смену, было не такое уж большое количество вызовов, в основном рутинные, кому-то надо вызвать «скорую», кому-то — снять кошку с дерева. И тут эта девушка. Взволнованным голосом она спрашивала, когда в городе будет введено чрезвычайное положение — и может ли она получить пропуск на машину, чтобы выехать к брату.
Костя не то чтобы растерялся, но сначала подумал, что она звонит из другого региона, а звонок по ошибке переадресовали им. Возможно, где-то в другом регионе, а может быть, и в одной из стран СНГ случилось какое-то стихийное бедствие и вызов поступил оттуда, а Костя ещё просто не знает о происходящем? Но девушка подтвердила, что она звонит именно из их города. Она говорила хоть и нервно, но по голосу казалась совершенно нормальной, не похожей на городских сумасшедших, которые тоже иногда звонили на 112.
Костя попытался, как мог, объяснить девушке, что выезд из города совершенно свободен, никакого чрезвычайного положения вводить не планируется и выдача никаких продуктовых пайков не производится.
Звонок был настолько странным, что Косте он запомнился не только на эту смену, но и на ближайшие выходные дни.
А в последний выходной перед его сменой всё и случилось. Все новости сначала заполнили сообщения учёных, что комета летит неправильно, так, как кометы летать не должны и не могут, а потом и о том, что этот объект не является кометой…
Министр обороны говорил о необходимости сбить объект, но экстренным заседанием решено было применить это только при угрозе столкновения с Землёй. Но объект сбросил скорость — и спутники передали информацию, что это является космическим кораблём. Он имел все признаки рукотворного объекта, но не был похож на ракету любой из стран, отправлявших их когда-либо в космос.
Так всем стало понятно, что к нашей планете движется инопланетный космический корабль. Времени для споров и обсуждений просто не было.
Менее чем за сутки из непонятного объекта, о котором знали только астрономы, это превратилось в первый контакт, вторжение.
Шоком для Кости стало то, что приземление произошло в шести километрах от его города, на бывших колхозных полях. Это не было аварийной посадкой, тысячи людей хотели увидеть, заснять на мобильник это историческое событие. Военные оцепили место приземления и были готовы начать огонь в любую минуту, но на это вначале был наложен запрет, чтобы не начинать межпланетный контакт с акта жестокости.
На встречу собирались выйти правительственные и военные чиновники, но это посчитали слишком опасным и позволили группе гражданских лиц пройти за кордоны. Желающими сделать это оказались фанаты инопланетян, экологические активисты и прочие фрики. В футболках «I want to believe» и с плакатами типа «мы вас ждали», это были полусумасшедшие люди, те, кто являлся фанатами Греты Тунберг несколько лет назад и кто сейчас счастлив был встретить первый космический корабль, установив контакт.
Но никаких приветственных речей не было.
Как только из спускаемой капсулы выбралось четверо существ, похожих на роботов с большой головой под прозрачным корпусом скафандра, те фрики начали размахивать плакатами и выкрикивать приветствия, кто-то упал на колени.
Один из пришельцев выхватил оружие, произошла яркая вспышка, напоминающая мерцающий луч на дискотеке, и вся группа встречающих оказалась на земле с одинаковыми дырками в их головах и — как позже оказалось на вскрытии — их мозги были вскипячены, как в микроволновой печи. Военные моментально ответили на акт агресии и открыли огонь, все четверо пришельцев оказались уничтожены. При их вскрытии было установлено, что само тело является экзоскелетом для передвижения по планете, а само существо полностью помещается в «голове» роботизированного тела, напоминая жабу, но размером с курицу.
Их стали называть «жабоголовыми» в прессе. А спустя всего час после перестрелки в Роскосмосе заявили, что зафиксировали около сорока штук подобных объектов более крупного размера, движущихся к Земле…
Костя был в шоке от этих новостей, всю ночь он не спал и следил за ситуацией, а его домашний телефон обрывали родственники, друзья и знакомые из других городов, пытающиеся понять, что происходит, наведя справки у очевидца из гущи событий.
Несмотря на происходящее утром, Косте пришлось всё-таки идти на работу, ведь инопланетяне не коронавирус, а в экстренной ситуации работник «службы 112» должен находиться на своём посту.
Телефон был просто раскалённым, звонки поступали на линию постоянно, Костя и другие операторы трудились не покладая рук. И тут снова позвонила эта девушка, Костя даже голос её узнал, несмотря на сотни звонков, прошедших с прошлого её вызова несколько дней назад.
На этот раз девушка говорила ещё взволнованней, спрашивала, где находятся подземные убежища в её районе и какие категории населения первыми могут укрыться там, будут ли выдавать средства защиты населению, задавала многие другие вопросы, на которые информации у Кости не было совсем или было очень мало.
Ощущение, которое создалось при её первом звонке, усилилось и стало жутким: как будто звонок поступил из будущего, где ситуация гораздо тяжелее, чем сейчас. А после окончания смены, придя домой и включив телевизор, Костя узнал что в городе ввели чрезвычайное положение и что въезды-выезды из города перекрыты, а для передвижения нужно получать пропуск на машину.
Это полностью совпадало с теми вопросами, которые задавала звонившая девушка в первый раз, и теперь всё сбылось. Косте стало жутко от этого, но ещё хуже стала ситуация на следующий день, когда по всему региону и за его пределами стали фиксироваться случаи приземления таких же кораблей, а военные вступили в серьёзное противодействие силам противника.
Было понятно, что уничтожить захватчиков физически наше оружие вполне может, но их технологии были выше наших, и их оружие при попадании в тело или голову наносило смертельный урон излучением, при попадании же в нашу военную технику выводило из строя всю электронную начинку. Таким образом, наши военные действия велись методами доэлектронной эпохи, число наших военных превосходило, но оружие противника делало шансы равными.
Имевшиеся в городе бомбоубежища раньше были законсервированы и использовались как подземные гаражи, шиномонтажки и прочее. Но теперь в них срочно стали оборудовать места для размещения людей, т.к. велись уже настоящие боевые действия.
Услышав об этой новости, Костя вспомнил, что в свой второй звонок девушка спрашивала именно об этих укрытиях, и тогда он понял, что её вопросы опережают реальность где-то на неделю или дней на пять.
Работу он не прекращал, операторы «службы 112» должны работать именно в таких ситуациях, и теперь он ждал, что девушка позвонит снова, он почему-то был уверен, что звонок поступит именно на его линию, но прошла уже неделя, а звонок не поступал, Костя надеялся, что сможет узнать что-то у звонившей, хотя бы спросит, что ещё ей известно, и поэтому практически ночевал на работе, тем более, что нагрузка действительно требовала сверхурочной работы. Но через десять дней девушка так и не перезвонила, и тогда Костя решился расказать об этом своему другу и коллеге Максиму.
Он расказал ему о звонках, вспомнил даты звонков и даты событий, которые упоминала девушка, предположил, что её звонки опережают реальность где-то на семь дней. Он думал, что Макс будет шутить над ним после такого рассказа, может, скажет, что он свихнулся уже на этой работе, но Максим не отреагировал так и совершенно спокойно воспринял его.
Он ответил: «Костя, это, конечно, дико странно, но две недели назад я бы только поржал над тобой, если бы ты сказал мне, что на Землю прилетят грёбаные пришельцы, и уж точно я бы тебе сказал отправиться в дурку, если бы ты сказал, что мы здесь, в нашем городе, будем воевать с этими жабоголовыми ублюдками. Но теперь это происходит в натуре — и поэтому я вполне верю, что та девушка могла позвонить тебе как бы из будущего. Но я тебе вот что скажу, Костя, она больше не позвонит уже».
Костя спросил: «Почему?»
«Потому что она в будущем… и там все умерли».

Автор: Неизвестен.
© Мракопедия

Так получилось, что всю свою жизнь я живу бок о бок с разнообразными сущностями. Определения им давать я не привык, да и не знаю какое определение подошло бы. Возможно, это и послужило своеобразной основой наших с ними взаимоотношений.

Жилье первое.

Квартира в две комнаты в трехэтажном доме. В этом доме я жил до 18 лет. Сколько себя помню, в маленькой комнате всегда стоял шкаф. И вот в этом шкафу, судя по всему, и обитало то Нечто. Нечто было вполне безобидным существом. В детстве пыталось пугать меня или кого из старших своим любимым приемом. Сидишь ты себе дома один, допустим, вечером, занимаешься своими делами, и вдруг слышишь щелчок открываемого замка (шкаф закрывался на ключ, который всегда торчал в замочной скважине) и долгий, пронзительный скрип открываемых дверок. Домашние на эту провокацию никогда не поддавались, просто тихо ругаясь сквозь зубы шли и закрывали шкаф обратно. А вот на гостей такое представление, особенно в первый раз, производило неизгладимое впечатление. Помимо игр со шкафом у сущности было еще одно развлечение – включать свет ночью. Не в комнатах, а в коридоре и ванной. Просыпаешься ты, по делам себе ночью идешь в сторону туалета, доходишь до коридора, начинаешь поднимать руку, чтобы нащупать выключатель, а свет бац - и уже включился. Правда, выключать свет эта сущность не умела, и приходилось все делать самим. Иногда свет включался и без чьего-то присутствия в коридоре или ванной, но это, похоже, потому, что оно боялось темноты.

Жилье второе.

Частный дом с жилой площадью в полкилометра, где все наше семейство наконец получило возможность расселиться по отдельным комнатам. Дом был построен крайне неудачно, в русле ушедшей под землю реки. Эту незначительную подробность мы выяснили уже весной, когда у нас затопило подвал. Переезжали зимой, и через пару дней после переезда на протяжении двух недель мне снился один и тот же сон. В этом сне некий дядька сидел со мной на берегу реки и рассказывал, что он был преступником и его в этой самой реке в незапамятные времена утопили. Предупреждал, что ни в коем случае нельзя пить местную воду. Ни в каком виде, фильтрованную, кипяченую – нельзя. Будет плохо. Рассказывал я эту историю своим, но слушать меня никто не стал, само собой. Слишком хорошо мои домашние знали, какие сны мне снятся. Себе я покупал воду в магазине… до тех пор, пока все дружно в один момент крепко не отравились. С тех пор воду стали привозить из города. Больше такого не повторялось. Этот сон мне больше не снился.

Жилье третье.

Третья квартира матери в обычной пятиэтажке. В этой квартире живет нечто размером или с маленькую собаку, или большого кота. Темно-серое и пушистое. Больше всего не любит беспорядок и, почему-то, моего последнего отчима. Если в квартире на ночь остается мусорное ведро с мусором, к утру мусор, за плотно закрытой дверью, будет ровным слоем распределен по всем горизонтальным поверхностям кухни. Любит телевизор. Особенно ночью и почему-то на полной громкости. С часу ночи начинается аттракцион – угадай, где пульт, чтобы вырубить это безобразие, или приходится отодвигать мебель и долезать до розетки. Потому что оно пока не насмотрится до отвала – не успокоится. Отчима третирует вполне целенаправленно, раздувает или двигает шторы, заставляет пустые пакеты летать по воздуху. В целом – развлекается, как хочет. В первую мою ночевку там не давал спать. Дергал за уши. Успокоилось оно только после обещания, что или оно ведет себя как хорошая сущность, и утром я принесу ему меда и печенюшек, или продолжает дергать, и утром же я его выгоняю. До самого моего отъезда оно меня не трогало.

Жилье четвертое.

Квартира жены. Тут меня, похоже, приняли за захватчика и решили напугать. Местная сущность выглядела как небольшое черное облачко. Любимое развлечение – стать темнее окружающей темноты и метнуться или в голову, или в ноги. Когда бросалось в ноги, иногда путали с котом. Когда летело в голову, вызывало рефлекс уклониться. Забавно и не опасно. Просто иногда раздражало. Любило звенеть стеклами и, судя по звукам, играть с фужерами и стаканами. Иногда прятало предметы. Так как комната была одна, часто приходилось ходить в темноте, когда жена спит. Идешь себе на кухню чаю сделать, а тут оно, облачко по полу, шуршит себе куда-то по своим облачковым делам. Постепенно перестали обращать на него внимание.

Жилье пятое.

Тоже обычная пятиэтажка. Вот тут уже ситуация посерьезней. Эта сущность в виде мужского силуэта метра два, может чуть больше, ростом. Портит технику. Не любит почти всю электронику, да и вообще механизмы сложнее мясорубки. Грешу на то, что именно из-за него в квартире слишком часто приходится менять лампочки. Развлекается по-разному. Иногда просто сидит на стуле. Идешь себе мимо маленькой комнаты, а там за компом сидит брат жены, доходишь до, допустим, кухни и вспоминаешь, что он уехал еще затемно. Вроде как. Рысью обратно, заглядываешь в комнату. Ну да… уехал. Только коты по его кровати раскиданы клубочками в художественном беспорядке. Вообще у меня сложилось ощущение, что эта сущность как-то привязана к одной стене квартиры, так как оно появляется или в маленькой комнате, или на кухне, или по дороге в ванную\туалет. Бывает, что стоишь на кухне, проходит этот силуэт и хлопает дверью в туалет. Думаешь опять на кого-то из домашних. А их и дома нет. И свет выключен… Жутковато, но безобидно. Страшно только одному ночью на кухне сидеть. Какое-то время тихо, а потом в один момент ощущение, что между лопаток ледяная ладонь прижалась, холодная, аж мурашки. Вообще странное ощущение, если к этой стене спиной находиться. Неприятное.

Привет народ. Хотел бы выговорится. Я не буду кидать этот пост в какие либо сообщества, ибо по тематике он не подходит ни к одному сообществу, поэтому я бы хотел попросить вас репостнуть этот пост друзьям, что бы об этой проблеме узнало больше человек.

Скорее всего большинство из вас знает такой сайт, как мракопедия, кто не знает поясню. Не надо искать этот сайт сейчас, даже если вы его найдете открыть не сможете, только через Tor. Мракопедия была очень хорошим крипи-рессурсом (сайтом со страшными историями), с огромным количеством крипоты. Я туда зашел первый раз, наверное в 2015 году, но периодически стал туда заходить в сентябре прошло года. На этом сайте была полная свобода слова и можно было ничего не боясь сказать малолетнему графоману, что его "рассказ" не лучшее произведение во всем мире, а срань.

-Что же произошло? - спросите вы меня. Дело в том, что 2 августа 2019 года этот ресурс был внесен РКН в черный список сайтов и соответственно заблокирован на территории РФ. Тем, кто читает страшные истории повод может показаться ебнутым, коим его считаю и я. Дело все в пасте под названием "Домик с красной крышей", а именно из-за следующей цитаты, в которой девушка (протагонист) заявляет, что была в коме и нет там никакого света в конце туннеля, она фактически просто закрыла глаза, а открыла на неделю позже в больнице под капельницей. Вот собственно цитата: "Мне доводилось лежать в коме в детстве, и нет там никаких коридоров, ведущих к свету, голосов и прочей ерунды. Просто как крепкий сон, очухиваешься — и будто на минутку прилег, а вокруг больница, все рыдают и говорят, что ты валялся три недели. Тот еще сюр. Не веришь, анон, — иди ударься башкой об стену или п@д автобус прblг*и, может, тебе тоже повезет испытать это ни с чем несравнимое чувство. А можешь просто спать лечь, суть та же." (Зацензурил, что бы этот пост не удалил великий РКН). Именно часть с автобусом показалась работникам РКН, как призыв к совершению этого действа, а соответственно расценена, как пропаганда к суициду.

Я на самом деле и не знаю почему прицепились именно к этой истории, ведь, я уверен, среди крипипаст есть не мало историй, в которых призыв к суициду виден гораздо отчетливее.

Историю с Мракопедии удалили, но сайт так и не был разблокирован.

Я не знаю ребята, повлияет ли этот пост хоть на что то, но мне горестно смотреть, как сайт, которому я всячески помогал на протяжении года блокируется. Хотел бы попросить вас репостнуть этот пост друзьям, возможно таким образом мы привлечем внимание других людей к этой проблеме и что то решим, все таки ни для кого не секрет, что немало историй с сообщества Creppystory публиковались сначала на той самой Мракопедии.

Хоть я никогда и не пользовался хештегами, но возможно они тоже чем то помогут. Предлагаю всех неравнодушных использовать данный хештег - #МП_Живи возможно это на что то повлияет.

Заранее большое спасибо за понимание.

Маленький кусочек моего детства прошёл в живописной местности, что славилась своими садами. В одном из таких садов и произошёл этот случай - несчастный случай. Впоследствии это происшествие стало настоящей легендой, которой пугали не одно поколение детей - любителей яблок, что росли в колхозных садах. Об этом случае можно рассказать буквально в трёх предложениях, но тогда не будет той напряжённости и эмоций. Поэтому решила рассказать его в такой форме.

Имя  главного героя не знаю, поэтому и взяла за основу популярное - Кузьмич.

Нет силы в старческих ногах,

Колхозный сад большой!

С тяжёлым вздохом на губах

Кузьмич спешил домой.

Зачем ему идти домой?

Его никто не ждёт!

Живёт в саду он день - деньской

И ночи напролёт.

Колхозный сад он сторожил

Уже порядком лет

Его он всей душой любил

Ведь ближе сада нет!

Жену давно он схоронил.

А дети? Бог не дал.

По воскресеньям водку пил,

Немного - двести грамм.

Домой он редко приходил,

Что делать в том селе?

В саду своею жизнью жил

В зелёном шалаше.

Любил, особо по утрам

Владенья обходить,

Знакомым деревцам шептать

О как чудесно жить!

Любил подолгу наблюдать,

За яблоневым цветом

И сладкий аромат вдыхать

С улыбкою при этом.

Сбор урожая Кузьмича

Не радовал, пугал,

Кряхтя и про себя ворча

Рабочих он ругал.

Зачем же портить красоту?

И веточки ломать,

Плоды созреют – упадут,

Останется собрать.

Улыбку пряча на губах,

Рабочие галдели:

Кузьмич, ты долго в сторожах,

Чего ты, в самом деле?

Последний скрылся грузовик

С душистыми плодами.

Остался сад и пуст, и тих

С помятыми ветвями.

Старик вздохнул: ну что ж, ну вот

И чем теперь заняться?

Сбор урожая – каждый год,

Чего тут удивляться?

И обходя последний раз

Пустой колхозный сад

Увидел он в вечерний час,

Как яблочки горят.

Награда за его труды!

У самого забора!

Висят на яблоньке плоды

Краснее помидора!

Ему не нужно уходить!

Кузьмич опять при деле!

Теперь их будет сторожить,

Ведь яблоки поспели!

Под деревцем он постоял

Весёлый, гордый, важный.

Закат на небе догорал,

Туман спускался влажный.

Ну что ж, Кузьмич, теперь шагай,

Но вдруг он шёпот слышит:

Давай, ребята, собирай,

Пока старик не видит!

Что? Эти сорванцы

Залезли воровать!

Так можно потоптать плоды,

И ветки поломать!

Висит берданка в шалаше,

А ну, поганцы, эх!

Но слышен хруст ветвей уже

И тихий детский смех.

Он слышит топот детских ног,

Он видит силуэт,

Догнать конечно же не смог –

Ему немало лет.

Три шага пробежал Кузьмич

Куда до сорванца!

Схватил с обочины кирпич

И запустил в мальца.

Всё стихло. Как доволен он –

Сад спас от разоренья!

Но вдруг раздался слабый стон,

Как ветра дуновенье.

Дед еле ноги волочит,

Он слышит стоны вновь,

Мальчишка худенький лежит,

А на головке кровь!

Он ротик жалобно раскрыл,

В глазах- немой упрёк.

О Господи! Убил! Убил!

Да как попасть я смог?

Разжалась детская рука,

Что яблоко сжимала.

Застлала глазки пелена

И мальчика не стало!

Мальца к себе Кузьмич прижал

Да как теперь то быть?

Все яблоки тебе б отдал,

Да лишь бы смог ты жить!

Что делать будешь ты, Кузьмич?

А стоит того сад?

Прости, а не хватай кирпич –

В народе говорят!