"Кому-то достались нормальные соседи, а мне – ходячая паника. Ходячая, бегающая, вечно что-то ремонтирующая. Никак не успокоятся, всё им не так. Постоянное движение, иногда броуновское, иногда инерционное. Если какой-нибудь сумасшедший ищет секрет вечного двигателя – то пусть изучит моих соседей. Ладно солнечная энергия, это бы ещё куда ни шло, это можно объяснить солнечными батареями. Так нет, шум начинается, когда на наш городок с грохотом падает ночь. В сумерках тихий подъезд с наступлением темноты превращается в ад со средневековых картин, с чертями и котлами. Гремит посуда, орут радиоточки, лают взволнованные собаки, верещат обиженные дети, гудит мотоцикл под окном, щёлкают доминошники костями по азарту, всё это дополняется голосами ссор и любви из ближайших квартир. И всем им безразлично, что мне уже ранним утром, раньше их, а зимой – так и подавно, надо вставать на работу. А работаю я дворником.
Когда изнемогший от вечернего надрыва дом безмятежно спит, я провожу уборку на своём участке. Собираю крупный мусор, листья, летом мету пыль и тополиный пух, зимой – снег. Если я плохо выспался, то в это время происходит моя маленькая месть. Зимой я колочу ломом по льду так, будто добываю ископаемые из-под асфальта. Летом в метле “случайно” оказывается кусочек жести или гвоздь, и скрежетание сопровождает каждое моё размашистое движение, ведущее, с одной стороны, к очистке земли в прямом смысле, с другой – к очищению меня от злости, от дурных мыслей. Истинно успокоительно, когда это царапание разносится между понатыканных в землю домов, залетая в открытые форточки и оседая на недовольных ушах..
Сегодня в них всех как бес вселился, будто наш городок проходит под самым злобным созвездием неба. Массовое безумие длилось до часу ночи. Буянил алкоголик с моей площадки, отмечая выданную зарплату. Молодёжь радовалась выходным под Abba. С разных фронтов наступали все телевизионные каналы, к ночи их сменила радиопостановка из квартиры глухого старика. Спортсмен сверху, похоже, постирал гимнастический коврик – я мог сосчитать, сколько раз он поднял и поставил гири. До полуночи кто-то оголтелый так долго сверлил рядом, что должен был уже показаться из дыры в стене, спросить, не я ли второй час стучу по батарее, мешая ему, и потребовать свёрла в долг.
Необыкновенный концерт окончился без оваций, большинство публики, как и полагается в филармоническом присутствии на выученной до последнего такта композиции, безмятежно спало. Наверное, все, кроме меня. Я же маялся и протаптывал палас, будучи не в силах ни читать, ни просто лежать и думать. Походил по комнате, выглянул из окна, подышал тёплым летним воздухом. Нервы стали ни к чёрту, прямо хоть в поликлинику иди на поклон. Только прилёг и начал дремать, как снова что-то громыхнуло. Я вскочил. "Горку", что ли, уронили? Или книжные полки не выдержали груза так и не прочитанных, неразрезанных страниц подписной макулатуры? Чёрт бы побрал этих писателей и их читателей. Встал, поставил чайник, достал пачку чёрного со слоном.
И тут кто-то дико заколотил в мою дверь! От неожиданности я выронил пачку из рук, засеивая чаем пол. Верно, сосед-алкаш, решил, что это я счастливый директор субботних ремонтных работ. Ремонтника года нашёл. Ну, хоть поору на него, может и лещом одарю, отыграюсь, и начну рабочий день с несвойственным ему ощущением завершённости. Подошёл к двери, схватился за ручку и ощутил её неестественную прохладу: на дворе-то лето. Пора заканчивать эту затянувшуюся коду. Я резко распахнул дверь и сделал шаг вперёд, обостряя конфликт.
А за дверью никого, и даже нет подъезда. Всегда был, а сейчас нет его. За дверью какая-то красная пелена, паволока, густой дым? Пожар? Но гарью не пахнет. Сделал ещё шаг и увидел очертания… да, своей же квартиры. Вот вешалка, вот дверь в ванную… Шаг дальше – и красная пелена оказалась охватившей меня со всех сторон водой. С полу до потолка вся моя другая квартира заполнена красной густой прозрачной жидкостью, и я задержал дыхание. Попытался нащупать дверь за спиной, но она уже заперта, и ручка не шевелится, являя одно целое с самой дверью. Где-то впереди маячило что-то светлое, скорее всего окно, и я поплыл в ту сторону, сквозь очень густой кисель, и даже не понимаю, сколько мне ещё плыть. Со всех сторон ко мне протянулись тонкие и длинные красные отростки, пытаясь ухватить за ноги, за руки, за шею. Стал загребать сильнее, но окно не приблизилось, я внутри длинного тоннеля, который постоянно удлиняется. Задержанное дыхание медленно, но упорно подошло к точке невозврата, мне нужно вдохнуть... и я вдохнул. Ощутил, как жидкость заполняет меня, словно сосуд, доверху, я попытался выплюнуть её, вздрагивая..."
Я вздрагиваю от удара по груди, это выпал из руки телефон, гулко ухнул, отозвавшись эхом в грудной клетке, и пролистал несколько страниц. Уснул. Можно спать дальше, но рассказ заинтриговал, почитаю ещё немного. Отматываю назад, но никак не могу найти, где же остановился. Было что-то с залитой кровью квартирой… да, вот, герой держит руку на ручке двери, ощущая её неестественную прохладу…
"...неестественную прохладу: на дворе-то лето. Её холод слегка отрезвляет: конфликтовать сейчас у меня нет ни сил, ни желания. К чёрту его, не буду открывать, не сломает, не стенобитное орудие. Ору сквозь дверь, чтоб он проваливал, и правда, стук прекращается. Что за напасть, просто поспать никак не получается, что за вечное преодоление какое-то самых обычных, повседневных вещей. Что тут говорить о вещах более сложных? Подметаю чай, ложусь, вроде дремлю, но опять просыпаюсь. Или нет?
Очень странное ощущение, все звуки как будто затаились, вроде и так ночь, но стало непривычнее, тише, даже часы еле слышно. Иду на балкон, проверить, что же происходит. Нет уверенности, что ситуация на улице объяснит вату в ушах – уши-то мои. Но и улица не чужая! Однако на улице тоже странно тихо, нет знакомого жужжания городка. Пытаюсь прислушаться, настороженно вытягиваю шею… руки соскальзывают, и я медленно, листиком, падаю вниз.
Даже не ушибся! Оглядываюсь – никого. Городок как вымер, но сейчас меня больше волнует то, что я почти раздет и на улице. И то, что ключи остались наверху. На всякий случай просто иду обратно, захожу в подъезд, и уже на втором этаже вижу номер своей квартиры на двери ровно напротив лестницы, где и дверей-то никогда не было. Наконец стало ясно, я же просто сплю! Только не очень понятно, когда именно я уснул, но точно до падения! Третий этаж, это вам не шутки, а ничего не болит. Ну, выкрутасы с номерами и квартирами во снах я давно знаю, нужно идти в квартиру по расположению, а не по номеру, чтобы попасть домой. Спокойно поднимаюсь на свой этаж, подхожу к своей двери… и слышу внутри шум. Кто же там? Стучу в дверь, и, кажется, начинаю понимать этот сон, когда изнутри мне отзывается закипающий чайник. Начинаю колотить как сумасшедший, и слышу недовольные крики.
Да, приснится же такое… Может, и дверь в этом сне не заперта? Надавливаю на ручку, захожу – и действительно, вижу себя же на балконе, очень смешно вытягивающего шею и вращающего головой на ней. Но я же сейчас упаду! Бегу к самому себе и пытаюсь предотвратить неловкость, хватаюсь за себя, и по инерции переваливаюсь с двойником через перила балкона.
Ну, хотя бы понятно, что делать дальше. Двойник поднимается и идёт домой, меня так и не замечает, я иду следом, но отстаю, а можно было бы поглядеть, как я предыдущий разглядываю номера квартир на втором этаже. Но как же предыдущий я поднялся? Сейчас в подъезде оба лестничных пролёта второго этажа ведут вниз, и ни один не ведёт наверх, хотя сама площадка третьего этажа никуда не делась. Кое-как, с подтягиванием, как на физкультуре, впихиваю себя на свой этаж, и замечаю, как нижние лестницы не то осыпаются, не то исчезают за мной. Чёрт с ними, мне нужно домой, и я успеваю заметить, как я предыдущий колотит в заветную дверь и заходит. Надо же их обоих удержать! Одним прыжком осиливаю коридор, врываюсь в квартиру и на балконе на полном ходу втыкаюсь в обоих своих доппельгангеров, и на этот раз в траву под балконом мы вонзаемся уже втроём.
Наяву такое было бы очень досадно, а во сне воспринимается как что-то чуть неловкое, но в целом обычное. Двойники гуськом идут в подъезд, я собираюсь следовать, и замираю. Из освещённого окна первого этажа на меня уставилась седая старуха, в обычном для старух старомодном костюме, с заплаканными глазами, и смотрит, не отрываясь, а я, в свою очередь, не могу отвести взгляда от неё. Очень странно, если это мой сон, то почему мне по-настоящему не по себе? Я облизываю внезапно пересохшие губы и заставляю себя говорить. Голос срывается то на хрип, то на визг.
– Гражданка, вы чего смотрите, не спите?
– Да хочу на могилку свою посмотреть, как же без этого мне уснуть.
Улыбается, а на глазах слёзы.
– Да откуда ж мне знать, где она? Я же тут заперта! А сам-то ты чего здесь?
Дурость. И неприятно. Особенно когда в окне гаснет свет и старуха тотчас исчезает. Догоняю доппельгангеров, точнее пытаюсь: они уже где-то в дебрях меняющегося подъезда, и вижу только спину последнего. Все лестницы на месте, но на первом этаже нет номеров квартир. Предыдущий я медленно крадётся вверх и исчезает за поворотом третьего этажа. Но сейчас я не иду за ним: на этом третьем этаже все номера квартир из одной цифры, и надо проверить, не моя ли квартира с привычным номером, но на другом этаже, и я поднимаюсь на четвёртый. Лестница ведёт ещё дальше, но упирается в потолок. Этот этаж – последний, здесь длинный, полутёмный коридор с единственной дверью, в том месте, где по планировке должна быть моя. Она старая, с потёртой дутой дерматиновой обивкой, номера нет, рядом старая кнопка звонка. Я нажимаю на ручку, не заперто.
В комнате абсолютно темно, только стыки стен с полом и потолком еле заметно пульсируют красным. Когда я вхожу, пульсация на пару секунд замирает, и разгорается с новой силой. В её мигании прорисовываются очертания комнаты: она пустая, с пёстрыми обоями, в дальнем углу в кресле кто-то полусидит-полулежит. Мигание переходит в мерцание, свет всё ярче выдаёт интерьер, и постепенно становится видно, что на обоях – не заводские рисунки. Они полностью исписаны: блеклая прерывистая линия карандаша, яркие росчерки шариковой ручки, меняющаяся лента перьевой. Стены, пол, потолок, кресло. Везде буквы, слова, предложения. Под ногами хрустят письменные принадлежности: карандаши, ручки, перья. В дальнем темном углу сидит человек, и медленно, устало, поднимает голову на звук. Я остановился.
– Кто здесь? Ещё один? Когда же всё это кончится… Я же больше не пишу, можно, чтобы уже всё, ну пожалуйста? Что мне ещё надо сделать?
Он вертит головой, и я вижу, что в его глазах торчат пучки карандашей. В комнате становится светло, но не для того чтобы он видел. Чтобы я видел. Но я выбегаю и захлопываю дверь за собой. Я всё ещё стою перед дверью в мерцающей красной комнате с исписанными стенами. Я выбегаю из неё и захлопываю дверь за собой. Я всё ещё стою перед дверью в мерцающей красной комнате с исписанными стенами. Я выбегаю из неё, слыша за спиной хлюпающий звук удара в плоть и сдавленный стон, и захлопываю дверь за собой. Подъезд. Мчусь вниз по лестнице, перепрыгивая ступени, и безошибочно узнаю свой этаж: на нём многие я, многократно и одновременно, входят в свою квартиру с моим номером. Я почти догоняю последнего и вбегаю сразу за ним, врезаясь в нескольких себя. Следом вбегает ещё несколько меня, вколачивая внутрь толпы, как во внутренности вечернего трамвая, затем ещё несколько. Последний еле втискивается, закрывая за собой дверь. Горница заполнена. И мы, спрессованные, галдящие, начинаем перемешиваться, распадаясь на части, расползаясь на кусочки.
И вот я рассредоточен по всей комнате, перемешан с остальными моими версиями, я потерялся и не знаю, кто из нас настоящий, первый, а кто копии, если это вообще ещё важно. Мы все растерзаны на такое количество мелких частиц, что моё сознание, каким-то чудом сохранившееся, теряет идентификацию себя с каким-бы то ни было конкретным куском влажной плоти. Моё сознание перестаёт осознавать время. Мы зависли в бесконечности, в этом плену, мы взвесь в розовой пузыристой каше, мы этот первичный бульон, и мы пытаемся дотянуться друг до друга, сами до себя, отращивая новые органы осязания и познания, пытаясь нанизать себя на эти красные нити и на новый смысл.
Когда-то, не знаю, через тысячи лет, или сразу, дверь распахивается, и в нас, в комнату, заполненную полупрозрачным месивом, вбегает, влетает, впечатывается ещё один я, с горящими глазами, с ненавистью и злобой во взгляде. Он начинает захлебываться и кричит что-то неразборчиво, его легкие и пищевод забиваются кровавой жижей, изо рта выходят пузыри, видно, как он раскрывает рот и хрипит. Этот хрип всё больше принимает очертания нормальной, человеческой речи. Я всматриваюсь в его губы, инстинктивно пытаясь читать по губам, и в ужасе понимаю: это не я. Он высокий, костлявый, из глаз его торчат карандаши. Его голос становится всё звонче, всё чётче, бормотание наконец начинает складываться в слова. И я начинаю их различать:
– Хватит, перестань! Хватит! Хватит это читать! Перестань наблюдать за мной, ты что, не видишь, что это я умираю, а не ты? Оставь меня здесь, это моя смерть! Убери мои буквы от своего лица! Дай мне умереть! Воооооон!”
“Я открываю глаза, резко сворачиваю файл и вскакиваю от своего "Пентиума", в ужасе прислушиваясь к тому, как в моих ушах гаснет крик, только что разрывавший барабанные перепонки, хотя я его всего-навсего прочитал. Ну и немного задремал, пока читал. Не думал, что при совке сочиняли такие винрарные крипипасты. Копирую текст, почти не глядя, и отправляю вам на зацен, дорогие читатели, это было слишком жутко. Надеюсь, вы не будете сильно меня ругать за некоторые опечатки при наборе, перечитывать я это не хочу. Хорошо, что конец рассказа я набрал в начале, и сейчас уже не помню, чем именно он закончился. Картинки подходящие искать нет желания, поэтому трафф под катом незначителен".
Резкий стук в дверь отрывает меня от погружения. Я вздрагиваю и просыпаюсь. Телефон давно выключен и смирно лежит рядом. За окном из-за холмов медленно выкатывается рассвет, дома напротив еле освещены, и стены в квартире розоватые. Первые машины начинают гудеть, прогреваясь и резонируя с коробкой бетонных многоэтажек. Глаза болят, чего и следовало ожидать после ночи за чтением. Зевая, иду на кухню кипятить воду, чтобы развести кофе. Вода закипает, я выскребаю ложкой стеклянную банку, аккомпанируя гулу электрочайника. Наконец чайник закипел, и я банка на месте в шкафу. Откуда тогда этот шум?
Дверь. В дверь всё ещё стучат, стук пробивался сквозь звуки окружения к моему слуху, но сейчас всё стихло, и птицы, и люди, и машины, и только стук в мою дверь остаётся в центре мироздания, и я больше не могу его игнорировать.
На ватных ногах дохожу до двери и, не глядя в глазок, открываю. За порогом, где, по преданиям, наши предки хоронили своих предков, стоит старуха, та, что искала свою могилу, я видел её в рассказе, то есть во сне… только как я мог её видеть, если я только читал про какую-то старуху, откуда я знаю как она выглядит? Значит, видел? Я хватаюсь рукой за дверной косяк и стараюсь не упасть. Она отводит глаза и тихо произносит:
– В комнату эту его, заходил?
Я молчу, ноги предают меня и я сползаю на пол.
– Эх, зря. Ну, уже понял, что тоже здесь останешься, даже когда закончится рассказ?
За окном негромко, но больно скрежещет железо по асфальту, проводя окончательную, непроходимую линию из пробелов, за которую мне никогда не выбраться.
