Это перевод истории с Reddit

Я унаследовал дедушкину хижину после его смерти. Я бы ни за что её не продал, потому что, честно говоря, не хочу, чтобы меня преследовал его сердитый призрак. Я живу в Питтсбурге и никогда особо не был любителем отдыха на природе. В детстве я провёл несколько уик-эндов в хижине деда, потому что отец всегда говорил, что полезно выбираться из города и менять обстановку.

Я всегда думал, что это просто повод для отца прихватить пару бутылок пива и с приятелями вспомнить дни своей безрассудной молодости, потому что всякий раз, когда мы возвращались домой, у него был похмельный вид.

У деда было весело. Занятий там хватало, но, если честно, место меня немного пугало. Дед рассказывал мне и брату разные истории, и я всегда думал, что это просто небылицы и страшилки, чтобы мы по ночам не шлялись.

Теперь-то я понимаю, что всё иначе.

Не поймите неправильно: хижина уютная и отлично подходит для отдыха на выходных. Дед страшно гордился тем, что сделал её максимально домашней, и я старался это поддерживать. Идеальной, конечно, она не была, и после его смерти кое-что пришлось подправить. В ванной больше нет плесени, а водостоки впервые за десяток лет прочистили. Душ нормальный, и мы даже поставили во дворе ту самую модную деревянную купель — говорят, людям такое нравится.

В гостиной есть камин и несколько пушистых ковров. Мы убрали оленьи шкуры, которыми раньше были застелены полы, потому что жена сказала, что для более ранимых натур это может выглядеть слишком мрачно, и, пожалуй, она права.

Снаружи ещё есть очаг — для жарки маршмеллоу, приготовления с’морсов и прочего в таком духе.

Скажу честно, я не думал, что жильё заинтересует постояльцев, когда мы впервые выставили хижину на Airbnb, потому что место довольно глухое. Ближайший город — Питтсбург, но ехать около четырёх часов, а потом ещё немного по бездорожью в лес. На картах это место толком не значится, но местный рейнджерский пост о нас знает.

Мобильный интернет у нас появился всего пару недель назад — решили, что людям захочется оставаться на связи, хоть это и немного противоречит идее уехать от всего.

Это не пятизвёздочный отель. Удобно и практично. В гостиной есть диван-кровать, а в спальне — две односпальные. Кухня небольшая, но удобная, и в ней есть всё необходимое. Правда, газовая плита временами с характером.

Хорошо, с бытовыми вещами, кажется, разобрались.

Помните истории, которые дед нам рассказывал? Те самые, что я раньше считал выдумкой? Боюсь, новости плохие — это правда. Я понял это на собственном опыте, когда мы начинали ремонт перед тем, как сдавать хижину на Airbnb.

Жаль, но это не шутка, и мне нужно, чтобы вы очень внимательно меня послушали. От этого зависит ваша жизнь.

Если к концу вы всё равно не поверите — не говорите, что я не предупреждал, и не просите возврат.

Представьтесь, когда приедете.

Это дед всегда делал, и раньше мне казалось странным, а теперь всё понятно. Прежде чем отпереть дверь, поставьте сумки и повернитесь лицом к лесу. Потом, не крича, но достаточно громко, чтобы голос разнёсся, скажите следующие слова:

«Меня зовут (ваше полное имя), и я останусь здесь до (точная дата, когда вы собираетесь выехать). Я не желаю вам зла и прошу оставить меня в покое».

Честно говоря, я не могу гарантировать, что это сработает, но вежливость ещё никому не мешала.

Если вы слышите плач младенца — нет, не слышите.

Это азы Аппалачей. Иногда вы окажетесь снаружи — скажем, расслабляетесь в той самой купели — и услышите звук, похожий на рычание рыси. Вы, вероятно, подумаете: «Да это, наверное, просто рысь», но мне нужно, чтобы вы меня сейчас правда услышали.

Это не рысь.

И это не младенец.

Что бы вы ни делали, не пытайтесь найти источник звука. Просто игнорируйте, и, возможно, он проигнорирует вас.

Всегда оставляйте включённым свет на крыльце.

Сразу у входа, слева от двери, есть маленький выключатель. Как только приедете, щёлкните им, чтобы включить лампу на крыльце. Нет, неважно, даже если ещё среди бела дня, — свет должен гореть всегда.

Один гость признался, что они держали свет выключенным, чтобы экономить электричество. Всю ночь они слышали шаги на крыльце и стук в дверь. Всё прекратилось только тогда, когда они снова включили свет.

На ночь задерните шторы.

Это, по сути, дружеский совет, но я бы точно не хотел посреди ночи обернуться и увидеть лицо, уставившееся на меня.

Если услышите свист — не свистите в ответ.

Мне было лет десять, мы приехали сюда на выходные. Дед колол дрова, а я предоставлен сам себе. Решил отправиться исследовать окрестности и, как это у детей бывает, ушёл далеко. В какой-то момент я услышал свист — точь-в-точь как свистел дед, — и ответил тем же: у нас была такая игра.

Я нашёл деда за работой, рассказал ему про свист, и он побледнел. Он отругал меня за такую безрассудность, и я не понял, в чём дело: думал, это он свистел. Он подхватил меня на руки, и мы побежали в дом. Он запер двери и закрыл окна. Мы слышали свист снаружи, будто кто-то обходил хижину кругами, а я ещё неделями слышал его во снах.

Что бы ни говорил старик, это не мистер Миллер.

Соседей у нас здесь немного, но мистера Миллера я помню. Его хижина — формально самая близкая к дедушкиной. У него был чудесный новошотландский ретривер по кличке Дьюи; он иногда оставлял его нам. По собачьим меркам Дьюи был ровесником самого мистера Миллера, но душа у него была щенячья. Он родился с лёгкой хромотой, но это нисколько не мешало ему носиться за бурундуками в своё удовольствие.

Я никогда не забуду, как мистер Миллер постучал в нашу дверь, едва держась, и спросил у деда, не видел ли он Дьюи: пёс гнался за чем-то в лесу и не вернулся.

Дед и мистер Миллер три дня искали Дьюи — ни следа. На четвёртый день мистер Миллер сказал, что нашёл тело Дьюи, разорванное в клочья за домом, — будто его что-то разодрало.

Ещё через два дня дед пошёл навестить мистера Миллера и нашёл его в качающемся кресле, с ружьём в руке и дырой в голове.

Так что если вы откроете дверь старику, который выглядит и говорит, как мистер Миллер, с собакой, точь-в-точь похожей на Дьюи, и он попросит стакан воды или разрешения воспользоваться ванной перед тем, как двинется дальше, — я говорю вам: это не мистер Миллер.

И уж точно это не Дьюи.

Если радио начнёт играть блюз — прячьтесь.

На кухне стоит старомодное радио. Оно ловит пару местных станций, и мы обычно считаем полезным держать его включённым ради точного прогноза погоды — здесь она непредсказуема.

Если радио начнёт играть музыку, особенно ту совсем старую песню «мы с дьяволом шли бок о бок»… как его там звали… Роберт Джонсон! Да, эту. Если вы услышите, как из радио звучит эта песня, вам нужно спрятаться так, словно от этого зависит вся ваша жизнь (потому что так и есть), и ни за что не выглядывать, даже если кто-то ходит вокруг хижины. Я сам его никогда не видел, но, по словам жены одного из наших гостей, её муж до сих пор видит кошмары.

Игнорируйте женщину, которая плачет у ручья.

Не останавливайтесь. Не спрашивайте, всё ли с ней в порядке. Не предлагайте помощь. Не смотрите ей в глаза. Не разговаривайте. Просто пройдите мимо. На обратном пути к хижине её уже не будет. Я точно не знаю, что это такое, но отец говорил, что это может быть отголосок какой-то шведской лесной нимфы. Я как-то читал об этом: по легенде они соблазняют мужчин и уводят их в постель.

Скандинавских поселенцев в Аппалачах было немного, но некоторые и сюда добрались. Работали на лесозаготовках и лесопилках и, скорее всего, привезли часть своих историй из Скандинавии.

Каждую ночь оставляйте крошечную порцию виски на нижней ступеньке.

В барном шкафчике стоит бутылка Glenglassaugh Single Malt. Это очень хороший напиток, купленный прямо на винокурне в Шотландии. Он предназначен исключительно для подношения. Если вы забудете или решите не оставлять — не приходите ко мне плакаться, Аргентина, — когда обнаружите, что все ваши носки разрезаны на миллионы кусочков, а в чемоданах — мышиный помёт.

Он злится.

Я предупреждал.

Перед отъездом обязательно объявите о своём уходе.

Точно так же, как при заселении, — это для вашей безопасности. Заприте дверь. Уберите ключ, повернитесь лицом к лесу и скажите: «Спасибо, что приняли меня. Оставайся здесь и не следуй за мной».

В девяти случаях из десяти это работает.

Вот, пожалуй, и всё. По крайней мере, главное, что, скорее всего, позволит вам остаться в живых во время вашего пребывания. У меня уйма историй о том, как я тут рос, но мне нужно хоть немного поспать. Дайте знать, если захотите их услышать.

Ах чёрт, забыл предупредить про культ. Ну да ладно — они в основном безобидны.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Я до сих пор чувствую запах железа в воздухе. Кровь умеет цепляться к лёгким — даже если она не твоя. Я пишу это, потому что не знаю, выберусь ли из леса живым. Если кто-то это прочтёт, знайте: я не бежал. Я дрался. Бог свидетель, я пытался.

Нас было пятеро — командир Коулман, Торрес, Филдс, Мэттьюс и я. Звонок пришёл в 03:00 — сигнал SOS из Helixion Labs. «Нарушение изоляции. Многочисленные жертвы». Затем — помехи. Штаб часами пытался восстановить связь — в ответ сплошная тишина.

Коулман сказал, что это, вероятно, сбой связи. Хотел бы я, чтобы он оказался прав.

Helixion был не гражданским объектом: государственное финансирование, подземный комплекс под пятьюдесятью футами армированного бетона посреди пустоты. Генетические исследования, экспериментальная эволюция — то, что, по идее, должно было оставаться ещё десятилетиями впереди. Я слышал слухи: животные с генетическим сплайсингом, гибриды человек-животное, солдаты, способные выжить где угодно. Думал, это научная фантастика.

На рассвете мы высадились у периметра с вертолёта. Туман висел над кромкой леса, как дым. Главные ворота были открыты, одна из стальных створок выгнута наружу — словно что-то огромное выпихнуло её изнутри. Коулман не сказал ни слова. Лишь жестом велел двигаться.

Внутри электричества не было: аварийное освещение заливало всё красным. Не было слышно ничего, кроме мягкого гула нашего снаряжения и редкого шипения пара из лопнувших труб. Чем дальше мы заходили, тем сильнее становилась вонь — палёного мяса, крови и гнили.

Первое тело мы нашли у стойки ресепшена. Учёный, у которого не было половины туловища. Рёбра разорваны и вывернуты наружу, как распускающийся цветок, внутренности разбросаны по полу. На стене кровью было размазано одно слово: «БЕГИТЕ».

Мэттьюс пробормотал, что это, должно быть, зверь напал. Коулман резко отрезал: «Ни одно животное так не делает. Держим уши востро».

Мы прочесали восточный коридор — гильзы, следы от выстрелов, клочья лабораторных халатов. В одном углу тело было наполовину вросшим в стену. Плоть и бетон сливались без шва, будто они изначально были одним и тем же.

Лифты были заклинены, поэтому мы спустились по служебной лестнице на Подуровень 3 — отдел генетики. Каждый шаг отдавался эхом. Сердце будто пыталось выцарапаться из груди.

Потом мы это услышали — скрежет, металл о бетон. Филдс повернул фонарь вниз по коридору. На миг я уловил движение. Что-то бледное, слишком быстрое, чтобы сфокусироваться. Коулман приказал прочесать. Звук стих.

Мы нашли ещё одно тело — или то, что от него осталось. Кости стали мягкими, изогнутыми под невозможными углами. Кожа сползала, как воск со свечи. Торрес согнулся, его вырвало. И тут мы услышали дыхание у нас за спиной.

Оно наклонилось и проскользнуло под дверной проём. Кожа — полупрозрачная, чуть пульсирующая, прожилки светились. Челюсть висела разомкнутой, зубы — чёрные, как иглы. Но глаза — Боже, эти глаза — были осмысленны.

Первым выстрелил Коулман. Существо двигалось быстрее всего, что я когда-либо видел. Оно набросилось на Филдса прежде, чем мы успели моргнуть, разрывая его на части когтями, похожими на осколки кости. И звук, что оно издавало, был не рыком — а смехом. Исковерканным. Механическим.

Мы открыли огонь. Пули прошивали его, но оно не падало. Оно завизжало — пронзительно, так что в глазах потемнело. Когда оно наконец ушло в вентиляцию, от Филдса ничего не осталось — лишь лужа клочков плоти и крови.

В диспетчерской Коулман поднял журналы. Большинство было повреждено. Один файл всё ещё работал — видеопоток с камеры наблюдения в камере содержания. Мужчина был привязан к столу, кричал. Его кожа треснула, как кокон, и наружу выползло нечто — похожее на то, что убило Филдса.

Имя файла: Subject 47B — Regeneration Trial.

Мы долго молчали.

Торрес хотел прервать операцию. Коулман отказался. «Ищем выживших, — сказал он. — Такова задача».

На Подуровне 4 воздух был густым, как туман. Стены выглядели… органическими. Будто мы шли по горлу.

Мэттьюс шёл первым, когда что-то рухнуло с потолка. На этот раз — меньшее, паукообразное, но с человеческим лицом и зашитым ртом. Оно ползло на четвереньках, кости хрустели при каждом движении. Мэттьюс панически выстрелил. Вспышка высветила десяток таких же силуэтов, цепляющихся за стены.

Мы бросились бежать. Они ринулись следом, визжа. Одно вцепилось в ногу Торреса. Я развернулся и выстрелил в упор, разнеся половину твари, — но её щупальца уже ввинчивались ему под кожу. Он кричал, пока голос не сорвался в бульканье.

Они облепили его, их отростки шевелились под его кожей, выедая его изнутри. Когда закончили, они потащили то, что от него осталось, вверх по стене — использовали его как кокон с яйцами.

Мы герметизировали Подуровень 4 и перевели дух.

Трекер Мэттьюса поймал слабые сигналы — множество отметок, движущихся медленно, рывками.

— Возможно, выжившие, — сказал я сиплым голосом.

— Сомневаюсь. Никто не мог пережить такое, — ответил он.

Коулман вздохнул: — Он прав. Но всё равно проверим.

Сигнал привёл нас в помещение, увешанное свисающими кабелями и разбитыми динамиками. Воздух был горячим и влажным, воняло разложением.

Потом раздался звук — сначала тихий, затем нарастающий.

Пение.

Мягкая, покачивающаяся мелодия, фальшивая, но странно знакомая.

Колыбельная.

Мэттьюс застыл. — Это… — начал он, но осёкся. По его лицу было видно, что он слышит совсем другое.

Музыка поднялась. Кабели начали раскачиваться — сначала легко, потом резко, дёргаясь в такт. Что-то влажное шлёпнулось Мэттьюсу на плечо.

Он поднял взгляд — и застыл. Потолок был не из кабелей. Он был из плоти.

Десятки — возможно, сотни — человеческих ртов, вмурованных в поверхность. Губы — потрескавшиеся, подёргивающиеся, зубы постукивали в идеальной гармонии. Одни беззвучно шевелили словами. Другие пели ломаными голосами. Их языки вытягивались вниз, ощупывая воздух.

— Господи… — прошептал я.

Потом они закричали. Все сразу. Звук вывернулся наизнанку, словно чья-то тяга вдруг стала вдавливанием.

Мэттьюс открыл огонь. Кровь — или нечто подобное — обрушилась с потолка занавесом, зашипела на полу. Но рты не замолкли. Они складывали звуки, не принадлежащие ни одному языку.

Язык хлестнул вниз и обвился вокруг горла Мэттьюса. Он заскрёб пальцами, глаза вылезли из орбит. Я схватил его за ноги и дёрнул — язык оторвался, но вместе с ним и половина горла. Он умер у меня на руках.

Рты рассмеялись.

Коулман метнул зажигательную гранату. Огонь охватил потолок, плоть потрескивала, как масло на сковороде. Пение стихло, уступив место крикам, которые таяли в тишине.

Когда дым рассеялся, из нас остались только мы с Коулманом.

В секторе безопасности свет мигнул — ровно настолько, чтобы показать содержимое камер.

Не люди. Не животные. Вещи, застигнутые на полпути превращения. Ребёнок с вывернутыми конечностями. Безликая тварь с рядами зубов, спиралью уходящих по шее вниз. Стекло треснуло.

Тут я понял — это не подопытные. Это солдаты. Неудачные прототипы. В Helixion не пытались лечить болезни. Они пытались конструировать саму эволюцию — и у них получилось.

Коулман принял решение: — Заканчиваем это здесь. Никаких выживших. Никаких улик.

Мы нашли генераторную. Он заложил заряды. Я прикрывал дверь.

И тогда я услышал дыхание — сверху.

Оно рухнуло на Коулмана и придавило его. На этот раз — иное, крупнее, завершённее. Будто остальные были прототипами, а это — конечный образец. Тело — лоскутное одеяло из людей, но сшитое идеально. Рот раскрывался вертикально, рассекая голову надвое.

Коулман заорал, чтобы я бежал. Я замешкался. Боже, я замешкался.

— Это приказ, Мартинес! БЕГИ! Туннель — код 8593! ЖИВО!

Потом оно разорвало его.

Я стрелял, пока затвор не щёлкнул пустым. Оно не дёрнулось. Просто смотрело — и заговорило.

Не словами. Голосами. Коулмана, Торреса, Филдса и Мэттьюса. Все кричали из его пасти одновременно.

Я побежал.

Крики Коулмана преследовали меня, превращаясь в бульканье и влажный хруст.

Не помню ни клавиатуры, ни самого туннеля. Только люк — и лес.

Туман стал гуще. Воздух гудел, будто сама земля ожила. В деревьях что-то шевелилось.

Потом рванули заряды. Земля содрогнулась. Helixion провалился сам в себя. В небо поднялся столб чёрного дыма.

Но когда я смотрел с гребня… я увидел, как из завалов выползают силуэты. Десятки. Возможно, сотни.

Прошло три часа. Моя рация мертва, телефон вот-вот сядет. Позвонить не могу, так что надеюсь, это каким-то образом доберётся наружу.

Лес снова тихий — слишком тихий.

Если кто-то это читает, не посылайте ещё одну группу. Не посылайте никого.

Забаррикадируйте дома. Молитесь, если ещё умеете.

Потому что эти уродства теперь на свободе.

И они охотятся.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Кирилл должен был вернуться еще до обеда. Анна увидела в окне, как свинцовые, брюхатые тучи ползут с севера, пожирая бледное июньское небо. Их дом стоял на последний на улице, упиравшейся прямо в стену леса. За ним — только заброшенные участки садового товарищества, поросшие бурьяном. Тревога вползала под кожу холодной змейкой, никак не связанной с надвигающейся грозой.

Это было что-то другое.

Катя, их шестилетняя дочь, играла на полу с куклой, что-то тихонько ей нашёптывая. Она была странным ребенком. Тихим, задумчивым, с не по-детски серьезным взглядом. Иногда Анна ловила на себе этот взгляд и ей становилось не по себе, будто дочь смотрела не ее, а видела кого-то рядом с ней. Кого-то видимого лишь ей.

Когда первые тяжелые капли ударили по железной крыше, небо разорвала вспышка, и тут же громыхнуло так, что зазвенели стекла в серванте. Катя вздрогнула и прижалась к ноге Анны. В доме мгновенно стемнело. Анна зажгла керосиновую лампу, и ее дрожащий свет выхватил из полумрака бледное лицо дочери.

— Мам, а папа не заблудится?

— Не заблудится, солнышко. Он дорогу знает.

Но голос ее был совсем неуверенный. Кирилл поехал в райцентр на стареньком «Москвиченке», который глох через каждые десять километров. Дорога через лес в такой ливень слишком опасна.

Дождь перешел в настоящий шторм. Ветер выл, бился в стены, будто огромный зверь пытался прорваться внутрь. Снаружи мир утонул в ревущей какофонии воды и ветра. Они сидели вдвоем, Анна и Катя, на маленьком островке света посреди бушующей тьмы.

И тут в дверь постучали.

Три отчетливых, размеренных удара. Анна замерла. Катя перестала дышать.

— Аня, открой! — раздался снаружи голос Кирилла. — Это я! Промок до нитки!

Анна бросилась к двери, рука уже тянулась к тяжелому засову. Сердце колотилось от радости и облегчения. Живой! Вернулся!

— Мама, не надо! — холодный шепот Кати остановил ее.

Анна обернулась. Дочь стояла позади, ее лицо в свете лампы было белым как мел.

— Катюша, это же папа! Ты что?

— Нет, — твердо сказала девочка, вцепившись в подол ее платья. — От него не так пахнет.

Анна застыла. Что за бред? Пахнет? Как можно услышать запах сквозь толстую дверь, сквозь ливень?

— Аня, ну что ты там? Засов заело, что ли? Открывай скорее, я замерз! — голос снаружи звучал до боли знакомо.

— Кирилл, ты как добрался? А машина где? — крикнула Анна, пытаясь перекричать бушующий за дверью ветер.

— Потом расскажу! Открой уже, черт возьми!

Она снова посмотрела на Катю. Девочка отрицательно качала головой, и в ее глазах был страх, какого Анна прежде не видела.

И что-то в этом детском ужасе, казалось, убедительнее любого довода разума.

Анна медленно отступила от двери.

— Я не открою, — сказала она так тихо, что сама едва расслышала.

Снаружи наступила тишина. Даже ветер, казалось, на мгновение стих. А потом голос Кирилла изменился. Он стал ниже, словно какое-то неведомое существо пытается имитировать человека.

— Открой мне дверь... Немедленно!

Анна схватила дочь в охапку и отскочила в дальний угол комнаты, к печке. Сердцe ухнуло куда-то в пятки. Это был не Кирилл. Это было ОНО. То, о чем когда-то рассказывала ей бабушка.

То, что приходит в грозу и зовет голосами близких.

Стук возобновился. Но теперь в дверь били чем-то тяжелым с сотрясающей дом силой.

Бум! Бум! Бум!

Деревянная дверь вздрагивала, старый засов жалобно скрипел. Анна зажала Кате рот рукой, чтобы та не закричала, и молилась всем богам, которых знала и не знала.

Удары продолжались, казалось, целую вечность. Потом так же внезапно прекратились. Анна сидела, не двигаясь, прислушиваясь к каждому шороху. Но слышен был только дождь.

Она не сомкнула глаз всю ночь, сидя на полу и обнимая спящую дочь.

Утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь мокрые стекла, она, шатаясь, подошла к двери. Засов был на месте. Она осторожно отодвинула его и выглянула наружу.

На крыльце никого не было. Но вся дверь была покрыта глубокими, рваными царапинами, а на нижней ступеньке лежала мертвая, со свернутой шеей, ворона.

И тут, вдалеке, со стороны дороги, показалась фигура. Это был Кирилл. Настоящий Кирилл. Грязный, измученный, он хромал, опираясь на палку.

Он бросился к ней, обнял. Рассказал, что машина застряла в грязи в пяти километрах от дома. Он пытался ее вытолкать, но безуспешно. Начался ливень, и он решил переждать под старым навесом на заброшенной лесопилке. И там, среди воя ветра, он отчетливо услышал ее, Анну. Она звала его, кричала, что Кате плохо, умоляла бежать вглубь леса, к какому-то роднику. Голос был таким отчаянным, таким настоящим, что он уже было бросился бежать. Но внезапно, где-то внутри сознания он услышал голос Катеньки, — Папа, стой!

Который будто сковал ноги.

Так он и просидел под навесом до рассвета, не смея пошевелиться.

Они стояли на крыльце, обнявшись, и плакали от пережитого ужаса и счастья. Анна посмотрела на дочку, которая вышла из дома и терла сонные глазки. Ее маленькая, храбрая девочка. Их спасительница.

Прошла неделя. Жизнь, казалось, вошла в свою колею.

Однажды вечером они сидели на кухне. Кирилл чинил сломанный стул, Анна читала книгу. Катя рисовала в своем альбоме.

— Мам, — вдруг спросила она, не отрываясь от рисунка. — А то существо, которое приходило в грозу… оно хотело попасть в наш дом, да?

— Да, солнышко, — тихо ответила Анна. — Но мы его не пустили.

Катя подняла на нее глаза. И Анна снова увидела в них ту самую, пугающую, недетскую серьезность.

— Правильно сделали, — сказала девочка. Ее голос стал немного ниже, а по губам скользнула едва заметная, жуткая улыбка.

— Я не люблю, когда в мои игрушки залезают посторонние.

А мне вот кстати интересна логика тех, кто экономит. Можете мне объяснить? Что за нищенская позиция экономить на электричке? Вот серьезно. Ладно дети - плохо но можно понять. Но когда взрослые мужики или ребята лет по 20 перелазят это смешно. Потому что контингент рабочих работяг обычно с пивом и сигаретами на станциях и они стоят дороже чем билет. А молодые ребята ходят с айфонами, но не в состоянии купить себе билет. Ну купите абонемент, он стоит 2000-3000 за месяц. Это 136 рублей в день за безлимитный проезд.
Вот ей богу этой логики понять я не могу.

Пару примеров:
1.иду к станции через турникеты чувствую меня в спину толкают. Естественно отталкиваю идиота. Стоит парень лет 23 и возмущается. На вопрос почему он нищий. Получаю кучу мата и хвастовство своими эпл вотч и аирподсами. Думаю «ты щас серьезно?»
2. Еду в метро смотрю пара лет 20. Парень стоит в дорогой куртке, в дорогих кроссовках. И ест булку из ростикса, а рядом стоит его девушка и аж слюну глотает. Заметив это он ей дает доесть остаток булки. И она ест. Да я бы на месте девушки ушел бы от такого парня, что за бред. Если денег не было бы, я бы отдал всю булку девушке и сказал что не голодный. А тут в дорогих шмотках, ну купи ты ей булку даже если говорит что не хочет, а когда захочет достань из рюкзака.

короче вопросики у меня к таким людям…