Голос в грозу⁠⁠

Кирилл должен был вернуться еще до обеда. Анна увидела в окне, как свинцовые, брюхатые тучи ползут с севера, пожирая бледное июньское небо. Их дом стоял на последний на улице, упиравшейся прямо в стену леса. За ним — только заброшенные участки садового товарищества, поросшие бурьяном. Тревога вползала под кожу холодной змейкой, никак не связанной с надвигающейся грозой.

Это было что-то другое.

Катя, их шестилетняя дочь, играла на полу с куклой, что-то тихонько ей нашёптывая. Она была странным ребенком. Тихим, задумчивым, с не по-детски серьезным взглядом. Иногда Анна ловила на себе этот взгляд и ей становилось не по себе, будто дочь смотрела не ее, а видела кого-то рядом с ней. Кого-то видимого лишь ей.

Когда первые тяжелые капли ударили по железной крыше, небо разорвала вспышка, и тут же громыхнуло так, что зазвенели стекла в серванте. Катя вздрогнула и прижалась к ноге Анны. В доме мгновенно стемнело. Анна зажгла керосиновую лампу, и ее дрожащий свет выхватил из полумрака бледное лицо дочери.

— Мам, а папа не заблудится?

— Не заблудится, солнышко. Он дорогу знает.

Но голос ее был совсем неуверенный. Кирилл поехал в райцентр на стареньком «Москвиченке», который глох через каждые десять километров. Дорога через лес в такой ливень слишком опасна.

Дождь перешел в настоящий шторм. Ветер выл, бился в стены, будто огромный зверь пытался прорваться внутрь. Снаружи мир утонул в ревущей какофонии воды и ветра. Они сидели вдвоем, Анна и Катя, на маленьком островке света посреди бушующей тьмы.

И тут в дверь постучали.

Три отчетливых, размеренных удара. Анна замерла. Катя перестала дышать.

— Аня, открой! — раздался снаружи голос Кирилла. — Это я! Промок до нитки!

Анна бросилась к двери, рука уже тянулась к тяжелому засову. Сердце колотилось от радости и облегчения. Живой! Вернулся!

— Мама, не надо! — холодный шепот Кати остановил ее.

Анна обернулась. Дочь стояла позади, ее лицо в свете лампы было белым как мел.

— Катюша, это же папа! Ты что?

— Нет, — твердо сказала девочка, вцепившись в подол ее платья. — От него не так пахнет.

Анна застыла. Что за бред? Пахнет? Как можно услышать запах сквозь толстую дверь, сквозь ливень?

— Аня, ну что ты там? Засов заело, что ли? Открывай скорее, я замерз! — голос снаружи звучал до боли знакомо.

— Кирилл, ты как добрался? А машина где? — крикнула Анна, пытаясь перекричать бушующий за дверью ветер.

— Потом расскажу! Открой уже, черт возьми!

Она снова посмотрела на Катю. Девочка отрицательно качала головой, и в ее глазах был страх, какого Анна прежде не видела.

И что-то в этом детском ужасе, казалось, убедительнее любого довода разума.

Анна медленно отступила от двери.

— Я не открою, — сказала она так тихо, что сама едва расслышала.

Снаружи наступила тишина. Даже ветер, казалось, на мгновение стих. А потом голос Кирилла изменился. Он стал ниже, словно какое-то неведомое существо пытается имитировать человека.

— Открой мне дверь... Немедленно!

Анна схватила дочь в охапку и отскочила в дальний угол комнаты, к печке. Сердцe ухнуло куда-то в пятки. Это был не Кирилл. Это было ОНО. То, о чем когда-то рассказывала ей бабушка.

То, что приходит в грозу и зовет голосами близких.

Стук возобновился. Но теперь в дверь били чем-то тяжелым с сотрясающей дом силой.

Бум! Бум! Бум!

Деревянная дверь вздрагивала, старый засов жалобно скрипел. Анна зажала Кате рот рукой, чтобы та не закричала, и молилась всем богам, которых знала и не знала.

Удары продолжались, казалось, целую вечность. Потом так же внезапно прекратились. Анна сидела, не двигаясь, прислушиваясь к каждому шороху. Но слышен был только дождь.

Она не сомкнула глаз всю ночь, сидя на полу и обнимая спящую дочь.

Утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь мокрые стекла, она, шатаясь, подошла к двери. Засов был на месте. Она осторожно отодвинула его и выглянула наружу.

На крыльце никого не было. Но вся дверь была покрыта глубокими, рваными царапинами, а на нижней ступеньке лежала мертвая, со свернутой шеей, ворона.

И тут, вдалеке, со стороны дороги, показалась фигура. Это был Кирилл. Настоящий Кирилл. Грязный, измученный, он хромал, опираясь на палку.

Он бросился к ней, обнял. Рассказал, что машина застряла в грязи в пяти километрах от дома. Он пытался ее вытолкать, но безуспешно. Начался ливень, и он решил переждать под старым навесом на заброшенной лесопилке. И там, среди воя ветра, он отчетливо услышал ее, Анну. Она звала его, кричала, что Кате плохо, умоляла бежать вглубь леса, к какому-то роднику. Голос был таким отчаянным, таким настоящим, что он уже было бросился бежать. Но внезапно, где-то внутри сознания он услышал голос Катеньки, — Папа, стой!

Который будто сковал ноги.

Так он и просидел под навесом до рассвета, не смея пошевелиться.

Они стояли на крыльце, обнявшись, и плакали от пережитого ужаса и счастья. Анна посмотрела на дочку, которая вышла из дома и терла сонные глазки. Ее маленькая, храбрая девочка. Их спасительница.

Прошла неделя. Жизнь, казалось, вошла в свою колею.

Однажды вечером они сидели на кухне. Кирилл чинил сломанный стул, Анна читала книгу. Катя рисовала в своем альбоме.

— Мам, — вдруг спросила она, не отрываясь от рисунка. — А то существо, которое приходило в грозу… оно хотело попасть в наш дом, да?

— Да, солнышко, — тихо ответила Анна. — Но мы его не пустили.

Катя подняла на нее глаза. И Анна снова увидела в них ту самую, пугающую, недетскую серьезность.

— Правильно сделали, — сказала девочка. Ее голос стал немного ниже, а по губам скользнула едва заметная, жуткая улыбка.

— Я не люблю, когда в мои игрушки залезают посторонние.