Тор возвышался над домами и изучающе глядел на соперника. Гигант держал в руках пучок человеческих обезглавленных тел, смаковал их плотью, вталкивая кусок за куском в клыкастую воронку. Бог его окликнул, назвал страшилищей, и монстр недовольно зарычал, выковырял из зубов пучок волос, бросил на землю обрубки тел и рванул к парящему куску мяса. Вот великан удивился, что лакомство не поджало хвост и не умчало куда подальше, а ринулось навстречу. Гигант даже замедлился, захотел прыгнуть в норку, откуда вылез. Однако под ногами летели искры, монстра не остановил и пробудившийся в его огромном сердце страх.

Тор выставил вперед кувалду и закричал. Голос бога громом раздавался по всему городу, охватывая долину вокруг и откликаясь эхом в горах, где томился его отец. Две могучие силы летели друг к другу. Меж ними сверкали электрические разряды, дрожала и будто горела земля. И в миг все остановилось, наступила тишина.

Тор застыл в воздухе. С рыжих волос бога свисали красные сосульки, по разгоряченному лицу струилась кровь, а на груди болтались прилипшие кусочки плоти. За спиной бога бездвижно стоял великан с дырой в кровавом месиве, прежде бывшем головой. Гигант вздрогнул и как срубленное дерево повалился на проезжую часть с пустыми машинами.

– Надо чутка отдохнуть, – Тор приземлился рядом с Мироном и смахнул с кувалды кровь. Мирон попытался поддержать бога добрым словом, но вымолвил лишь невнятную тарабарщину, от которой Тор по-доброму захихикал.

*

Где-то вдалеке гудели сирены и шумели лопасти вертолета. Тор и Мирон лежали на лугу и смотрели на чистое голубое небо.

– Все кончено? – Мирон повернул голову на Тора.

– Еще нет. Вот отдохну… И разберусь с его сородичами. Со всеми не управлюсь, силы уже не те, поэтому надо помешать им выбраться из дыры. Сходим к потомку одного моего старого знакомого алхимика, который придумал, как пленить любого – даже бога. Поможет нам усыпить тварей. Но сначала отдых, иначе грохнусь по пути, не успеем добраться. А пока…

– Еще одна история?!

Бог засмеялся.

*

На поиски входа в грот Акиф бросил годы. Продлевал себе жизнь, умывал руки кровью невинных, предал брата – и все ради этого момента. Потоки влажного холодного воздуха ласкали его бледно-зеленую кожу, но входить внутрь алхимик не спешил – хотел насладиться моментом. Глядел в темноту как завороженный, пока не онемели ноги.

Акиф двинулся вперед и сделал столько шагов, сколько указано в древних письменах, вырванных из сухих рук убиенного им монаха. Нашел узкий проход, скользнул внутрь и очутился в маленьком каменистом кармане. Акиф посмотрел под ноги, обнаружил дыру и без тени сомнения туда нырнул. Там, между двумя подземными ручейками покоилась окаменелость с запечатанными в ней костями легендарной птицы, имя которой давным-давно стерлось из памяти времен.

– Столько лет…

– Что ты хочешь, странник? – из ниоткуда послышался голос, то ли мужской, то ли женский. Акиф вздрогнул, чуть не уронил заветную вещицу. – Не бойся, я просто смотритель. Так чего же хочешь?

– Что ж это…

– С ума не сходишь, не волнуйся.

– И на том спасибо. Демону одному задолжал, преследует меня – душу просит за богатства, грозит на род весь наложить проклятье. Нужно пленить его, а этой птице, – Акиф влюбленно посмотрел на окаменелость, – когда-то поклонялись боги. Из нее могу сделать оружие против гадкого мерзавца.

– Понимаю. Но только помни – взятое должно быть возвращено. Двенадцать месяцев тебе на спасение семьи.

Голос отпустил Акифа с костями могущественной птицы. Вернувшись домой, он устроил ритуал, все как положено. Вспорол брюхо барану, кровью зверя нанес на стену тайный символ духовной силы – спираль, пронизанную тремя скрещенными штыками. Размельчил кости, замешал их с глиной и слепил сосуд. Символ заряжал оружие неделями, и как сосуд наполнился, Акиф последовал за демоном. На поиски и битву ушел почти год. Демон был повержен и пленен, но Акиф стал заложником собственного голода.

– Как тут можно насытиться такой силой? – спрашивал он у глиняного сосуда. Пожелал он богом стать, которому не страшны ни голос в яме, ни другие божества. Акиф вновь нарисовал кровавый символ, размельчил часть сосуда, замешал осколки с украденными у знахарки запретными травами и проглотил великую силу птицы.

В глазах Акифа вспыхнул огонь, в руках почувствовал великое, прежде ему не знакомое могущество, которое излучалось белым светом. Он хохотал, ликовал и указывал перстом в открытое в звездную ночь окно, грозя богам смертью.

– Все будете ползать у меня в ногах!

Акиф радовался огонькам, что грели ладони. С упоением наблюдал, как под кожей льется голубая струя. Но тут пьяная от власти улыбка размылась. Руки пошли тонкими трещинами, из которых потекла голубая жидкость. В позвоночнике вспыхнула острая боль, она волнами разнеслась по всему телу. Глаза покраснели, кожа вскипела, а с головы посыпались волосы. Из глотки рвался крик, но не успел он вылететь наружу, как тело алхимика разбухло и разнеслось на маленькие кусочки.

Лопнувший сосуд необыкновенной силы собрался воедино – но не в доме Акифа, а в темной обители смотрителя. Алхимик ощупал себя и глубоко задышал.

– Так это все ты, смотритель? Ох, напугал же!

– Прошло больше года, а взятое так и не было возвращено. Чувствую, в тебе оно…

– Послушай-ка меня, голосок. Ты мне теперь не указ. Я-есть-бог!

В ответ смотритель лишь рассмеялся. Как только голос утих, Акиф по велению чьей-то прихоти раскинул руки – как если бы невидимые тросы потянули их к стенкам каменной ловушки. Мистическая сила подняла алхимика, его ноги затряслись, с хрустом надломились и разлетелись в разные стороны.

Акиф закричал, он звал на помощь, просил смотрителя сжалиться. Но мольбы алхимика оборвались – его лицо маской оторвалось от головы и шлепнулось в ручеек. Тело алхимика забилось судорогами, а по холодной яме под гротом разнесся истошный вопль.

*

Глаза Мирона округлились, в ушах звенело от призрачного воя былых времен. Он привстал на локтях и затряс головой, надеясь вытряхнуть образ растянутого где-то в подземельях человека без лица.

– Алхимик так и покоится там?

– Нет. Аид договорился со смотрителем как-то. Теперь бедолага арендует у него в баре клетку. Помнишь безликого и безногого?

– Теперь хочешь взять оставшуюся часть сосуда у его потомка?

– Именно, поможет утихомирить громил под землей. Возьмем лишь осколок – да и демон давно уже отстал от их семейства.

Тор встал, потянулся, как после глубокого сна, и схватил кувалду.

– Ну, чего расселся? – улыбнулся бог. – В путь.

Продолжение следует...

Канал в Дзене: https://bit.ly/44yEvhA

Истории в Telegram: https://t.me/Eugene_Orange

2

ПОЛ

Рождение Марины не осветило избу криком.

Молчание повисло тяжелее трупного савана. Старая Фекла, повитуха с руками, искривлёнными не меньше, чем корни дуба, замерла - ребёнок не дышал. Кожа синела, словно пропитываясь чернилами изнутри. Уже собираясь завернуть бездыханный сверток в погребальную холстину, она почувствовала, как крохотные пальцы впиваются в её запястье с силой взрослого мужика.

Глаза младенца распахнулись.

Не мутные, а пустые. Зрачки плавали в этой пустоте, как чёрные паучки в молоке. Они смотрели сквозь Феклу, в саму суть вещей, от чего у старухи потекла тёплая струйка между ног.

- Не дитя... а печать... - прохрипела повитуха, осеняя себя трясущейся рукой, где уже чернилами расползались под кожей синие узоры - точные отпечатки крохотных пальцев.

Но девочка осталась.

Не жила - тлилась, как грибница во тьме подпола. Годами она росла, не оставляя следов на пыльном полу. Ее ноги не касались досок, а скользили над ними. К семи годам кожа приобрела сероватый оттенок, будто её месяцами вымачивали в золе и волосы, тонкие и ломкие, как паутина.

В пять лет она перестала спать.

Теперь она сидела в углу, где бревна сочились влагой даже в августовский зной. Её худые ручонки, покрытые сеткой синих прожилок, обнимали колени - под ногтями всегда была земля, хотя во двор её он не выпускал. Во рту, за щекой, она прятала кусочек освящённого воска - жевала его, когда тьма в избе начинала шевелиться. От этого в уголках губ появились язвы.

К десяти годам Марина начала говорить. Звуки выходили у неё из живота - булькающие, хлюпающие, будто кто-то переливал воду в гнилом ведре.

-Под нами... оно голодное... - булькало в её утробе, когда луна становилась красной.

А в полночь, когда Степан напивался в стельку, она смеялась, только смех доносился почему-то из-под пола, хотя губы девочки оставались сжаты.

И однажды утром Фекла, заглянувшая в избу, нашла на столе подарок - три зуба.

Детских. Молочных.

Но когда старуха подняла их, они зашевелились у неё в ладони, как личинки, и с тихим чмоканьем прилипли к коже, оставляя после себя красные следы, похожие на крохотные ротики.

А Марина в это время сидела в своём углу и улыбалась - впервые за всю свою короткую жизнь.

И её улыбка была слишком широкой.

К десяти годам Марина расцвела странной, пугающей красотой.

Её волосы, тонкие и светлые, как паутина, струились по плечам, переливаясь серебристым отблеском, но, если приглядеться, в их прядях шевелилось что-то мелкое и чёрное, будто насекомые свили гнёзда прямо в её шевелюре. Лицо её было бледным и гладким, как у фарфоровой куклы, но под кожей иногда пробегала тень - что-то проползало под поверхностью, оставляя после себя синеватые прожилки.

Губы - алые, будто вымазанные вареньем из зимних ягод, всегда казались чуть влажными, даже в самый лютый мороз. Но когда она улыбалась, а улыбалась она редко, становилось видно, что зубы у неё слишком острые - не детские, а мелкие, частые, как у щуки.

Глаза были её самой страшной чертой.

Большие, тёмные, с длинными ресницами - на первый взгляд, прекрасные. Но если смотреть слишком долго, становилось ясно: зрачки у неё не круглые. Они сужались и расширялись, как у кошки, а в полной темноте светились тусклым зеленоватым светом, как гнилушки в болоте.

Она двигалась неестественно.

Не шла - скользила, не касаясь пола. Руки её всегда были сложены перед собой, длинные пальцы переплетались в странных жестах - то ли молитва, то ли заклинание. А когда она поворачивала голову, шея выгибалась слишком плавно, будто костей в ней не было вовсе.

Деревня боялась её.

Дети шарахались, когда она проходила мимо - не потому что она была уродлива, а потому что слишком прекрасна. Слишком чиста. Слишком... неправильна.

Старухи крестились, глядя ей вслед.

Мужики отворачивались, но украдкой бросали на неё взгляды - и потом неделями не могли избавиться от снов, где эти тёмные глаза смотрят на них из каждого угла.

- Под нами... оно проснулось... - все чаще шептала Марина, а её голос звучал так, будто доносился из пустого кувшина.

- Когда луна становится красной... доски приоткрывают рот...

Степан сначала бил ее за эти речи. Потом просто пил, заливая в глотку самогон.

Но в ту ночь, когда луна вспухла кровавым нарывом, а алкоголь в его жилах превратился в ледяные осколки, дом показал ему правду.

Пол у печи вздыбился.

Доски поднялись в оскале и с хлопком захлопнулись.

На полу осталась лишь горсть земли.

И запах - сладковатый, как гниющие яблоки в подполе.

Он залил щели смолой на рассвете.

Кипящая черная масса шипела, впитываясь в дерево, но Степану казалось - она кричит. Голосом Агафьи.

Когда работа была закончена, из-под пола донесся стук - три четких удара, как в тот вечер, когда он запер жену в чулане.

Марина, сидевшая в углу, подняла голову.

- Она зовет меня, - сказала девочка без эмоций.