Потом я решил размять пальцы и начал щёлкать суставами, но почти сразу понял, насколько этот звук меня раздражает. Пришлось прекратить.

В итоге я обречённо сел за стол и открыл блокнот. Нужно было зацепиться хоть за что-то, вытащить из головы всё, что там крутилось и не давало покоя. Я начал записывать первые пришедшие в голову вопросы:

«Кто такая Хелле?

Действительно ли я спас Румию?

Знает ли Болтун больше, чем говорит?

Как узнать о Свене Андерсене?»

А в самом конце, как мне показалось, самое важное:

«Что такое Ругенбрамс?»

И в этот момент раздался стук. Я с облегчением выдохнул, поднялся со стула, подошёл и слегка приоткрыл дверь, выглянув в узкую щель. Снаружи стоял высокий дородный господин. На нём был летний костюм цвета топлёного молока — свободный, сшитый из тонкой шерсти. Пиджак сидел прямо, под ним белела тщательно накрахмаленная рубашка с чуть блестящими перламутровыми пуговицами. На голове была шляпа из плотной натуральной соломы с узкой тёмной лентой. Лицо под ней — выгоревшее, широкое, с выраженными скулами и тяжёлой нижней челюстью. Щёки гладко выбриты, а на висках была заметна проседь. Усы — аккуратно расчёсанные, густые, с лёгким завитком на концах.

— Уважаемый Герман Штраус? — предположил я.

— Несомненно! — ответил он, улыбаясь, и завитки его усов дрогнули в такт движению губ.

Я широко распахнул дверь и с порога атаковал его вопросом, который волновал меня больше всего:

— Что такое Ругенбрамс?

Он улыбнулся ещё шире, обнажая идеальные белоснежные зубы. На мгновение мне показалось, что они искусственные. Но откуда бы здесь взялись виниры или коронки?

Мэр поднял взгляд к потолку, будто что-то вспоминая, затем глубоко вдохнул и начал декламировать:

— Ругенбрамс — это не просто точка на карте Дании, а живое дыхание времени. Городок у нас небольшой, но зато тут всё рядом: и пахнущая хлебом булочная, и мастерская старого корабельного плотника, и ратуша с небольшой башенкой. Здесь каждый вечер местные играют в петанк или просто смотрят на вечернее море, как и сто лет назад. Ругенбрамс бережно оставляет вас наедине с собой — можно сказать, в более правильной версии этого мира. Попав сюда однажды, вы останетесь здесь навеки!

— Очень мило, — кивнул я, хотя лицо, похоже, выдало реакцию, совсем не совпадающую с моими словами.

Герман Штраус нахмурился, и его огромные брови почти превратились в одну сплошную линию, похожую на злобную чёрную птицу. Однако он быстро взял себя в руки и снова улыбнулся, как опытный коммивояжёр, готовый продать мне сто томов энциклопедии по невероятно выгодной цене.

— Я всего лишь пришёл поприветствовать вас в нашем славном городе. Грубить было необязательно! — заметил он с едва заметным укором.

Изначально я и не собирался этого делать, но эти бесконечные тайны, поджидающие буквально за каждым углом, начали порядком нервировать. Не поймите превратно, я очень люблю загадки. Но больше всего я люблю те загадки, которые могу быстро разгадать.

— Простите, — проговорил я неохотно.

— Спишем на то, что вы новичок, — сухо ответил он. — Итак, есть два момента, которые важно обсудить сегодня.

— Какие?

— Первый — вы уже должны были понять, что мои указы нужно выполнять беспрекословно. Никто за вами следить не будет, но… — Герман Штраус замолчал, заставив фразу многозначительно повиснуть в воздухе.

У меня перед глазами тут же пронеслось несколько образов: туча, выбрасывающая молнию точно в цель, рыба, швыряющая из воды кирпич, и конь, угодивший копытом в висок кучеру. Не особенно вдохновляющие картины.

— Второй, — продолжил он, явно довольный произведённым впечатлением, — очевидно, что каждый житель Ругенбрамса трудится на благо общины. И вы, разумеется, не будете исключением.

— Разумеется… — протянул я, стараясь, чтобы голос звучал без явной усмешки.

Он посмотрел на меня с подозрением, но всё же продолжил:

— Насколько мы знаем, ваша прежняя деятельность была в какой-то степени связана с литературой.

Я уже хотел было возразить, что речь идёт не о какой-то, а о самой что ни на есть прямой степени, но сразу понял: в этом нет никакого смысла. Сегодня мне всё равно никто не поверит.

Тем временем Герман Штраус заговорил вновь:

— И мы нашли для вас, как нам кажется, идеальную работу. Это…

Он шутливо постучал пальцами по дверному косяку и с торжественным видом объявил:

— Журналист газеты «Вести Ругенбрамса»!

По его виду мне стало ясно, что от такого предложения я непременно должен испытать дикий восторг, но вместо этого раздражение во мне лишь усилилось.

— Не собираюсь я работать в вашей газетёнке, — резко бросил я. — Я приехал сюда, чтобы написать книгу о городе. Вот её и буду писать.

Прозвучало, скажу честно, наивно. По-детски.

— И как вы собираетесь это делать? — спокойно уточнил мэр.

— Что за глупости?! — вспыхнул я. — Сяду за стол, возьму ручку и начну писать.

— Но о чём? — продолжил Герман Штраус. — Чтобы написать книгу о нашем Ругенбрамсе, сначала нужно хотя бы немного узнать его... А что может подойти для этого лучше, чем работа в местной газете?

Я задумался. В его словах действительно был резон. Газета могла бы стать отличным прикрытием: работая там, можно свободно расспрашивать местных о чём угодно. Скажем, если я решу написать статью об основателе города, у меня будет доступ к документам, архивам и, возможно, к нужным людям.

Но с ходу соглашаться было, конечно, глупо. Интуиция подсказывала — нельзя показывать, что я готов играть по их правилам.

— Я подумаю… — сказал я после паузы, а потом, как бы между прочим, добавил: — А что вообще интересного происходит в Ругенбрамсе? О чём тут можно написать?

— О! Здесь хватает тем, — оживился он. — Завтра, например, будут похороны!

— Похороны? — переспросил я, внутренне напрягшись. — Чьи?

— А вы её уже, кажется, встречали, — мягко произнёс мэр. — Будем хоронить бедняжку Румию Олафсон.

— Не может быть. Я же…

— …спасли её? — продолжил он мою фразу, улыбнувшись по-отечески. Затем, чуть тише, сказал: — Невозможно спасти того, кого нельзя спасти.

После того как он произнёс эту фразу, на его лице застыло уверенное выражение победителя. Его губы сдвинулись в мягкую, самодовольную полуулыбку. Взгляд стал прямым, как у человека, ожидающего впечатлённой тишины.

И я, действительно, был впечатлён. Минуту назад казалось, что человека глупее меня здесь не найти, но Герман Штраус, не колеблясь, перешёл эту планку с непостижимым изяществом.

— Тут и не поспоришь… — мрачно ответил я, надеясь, что на этом беседа закончится и он поспешит покинуть комнату.

Но он остался. И даже продолжил:

— И последнее. Говорю вам первому, как будущему представителю прессы…

Мэр метнул насторожённый взгляд через плечо, затем придвинулся поближе так, что соломинки его шляпы коснулись моей головы, и прошептал прямо в ухо:

— Скоро выйдет указ насчёт завтрашних правил, и он будет звучать так — в течение всего дня каждый житель Ругенбрамса обязан вслух и честно озвучивать свои чувства и эмоции всем встречным. Очень важно, чтобы вы тоже исполняли это. Иначе, боюсь, ваша книга так и останется ненаписанной.

Он снова отодвинулся на прежнее расстояние и всё ещё не спешил уходить, будто давая мне время осмыслить услышанное. Я смотрел на него растерянно, стараясь не выдать растущей тревоги. Но чем дольше он молчал, тем острее становилось ощущение нереальности происходящего. Вдруг вспомнилась Румия и то, как она сжимала в руках рукопись своего мужа перед тем, как… я всё-таки её не спас.

Наконец, не выдержав затянувшейся паузы, я решился спросить. О чём угодно, лишь бы не молчать.

— А как работают указы? Почему от их неисполнения вдруг умирают? Кто это и как контролирует?

Герман Штраус сначала нахмурился, но уже через секунду его лоб разгладился, и он вновь стал прежним: благожелательным, почти весёлым.

— Вот согласитесь на должность журналиста — тогда и будете задавать вопросы. Приходите завтра к девяти утра в редакцию. Это небольшое одноэтажное здание у самой ратуши. Там вам расскажут… всё, что вам необходимо знать.

Он повернулся и неторопливо вышел в коридор, даже не попрощавшись. Дверь за ним закрылась мягко, почти бесшумно, словно он опасался, что громкий звук может нарушить какой-то хрупкий баланс самого города.

Голова гудела. Всё это снова напомнило старый, до боли знакомый порядок: начальство, задания, возможно, собственный кабинет, только теперь в иной, более странной обёртке. Мне бы закричать, отказаться, стукнуть кулаком по столу. Но вместо этого я ловил себя на том, что мысли о работе в редакции… казались притягательными.

Я перевёл взгляд на лежащую на столе записную книжку. Вопросы, записанные всего несколько минут назад, так и остались без ответов.

Продолжение следует: шестая глава появится здесь в пятницу, 22 августа.

Автор: Вадим Березин

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь!

ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter

Я не могу сказать тебе, кто я, и не могу назвать программу, в которой участвую. Но то, что я могу сказать — если то, что мы узнали, правда, у нас большие неприятности.

Мы не вышли на контакт так, как ты, возможно, себе это представляешь. Мы не транслировали эпизод «Офиса» в сторону Андромеды и не получили отзыв от инопланетных кинокритиков. И уж точно мы не встретились с ними лицом к лицу. Мы нашли другой способ общения. Похоже, его знали ещё древние люди.

По всему миру разбросано множество разрушенных древних сооружений, и некоторые из них — не все, но некоторые — были чем-то вроде коммуникационных антенн. Как минимум по несколько на каждом континенте. Уверен, когда я опишу, что мы сделали, ты сам сможешь припомнить парочку таких мест.

Мы давно работаем над этой технологией. Существует давняя теория, что звук играет куда более важную роль во Вселенной, чем просто вибрации воздуха. Что вся Вселенная — это сплошные колебания и звуки, и если научиться управлять этими колебаниями правильно, можно добиться, казалось бы, невозможного. Вчера мы это доказали.

Мы создали невероятно, просто безумно точную эхо-камеру, и воспроизвели в ней определённые частоты — с точнейшей громкостью, в точнейший момент времени. Мы как будто пробили какую-то границу.

С виду ничего особенного не произошло. Мы провели десятки таких экспериментов с крошечными вариациями, и этот выглядел ничем не примечательным. Послышалось лёгкое, неестественное гудение. Стекло между нами и камерой дрожало с равными интервалами, будто рядом играла музыка с мощным басом. Первым признаком, что что-то пошло иначе, было то, что после выключения динамиков гудение не прекратилось. Мы все — я и трое коллег — продолжали ощущать его в груди, как будто рядом кто-то бил в большой барабан.

Мы немного поговорили, а потом замолчали.

Появилось нечто ещё. Это был не голос. Это была... некая разумная вибрация. Я не могу объяснить это лучше. Будто что-то говорило прямо изнутри грудной клетки, но не словами — ты просто чувствовал, что оно хочет сказать. Позже мы спорили о формулировках, но каждый раз сходились в общем смысле послания.

Как я уже сказал, они не совсем разговаривали, так что я постараюсь передать то, что они "сказали", насколько это возможно в человеческом языке.

«Ууууух ты, вы что, вернулись?!» — это ощущение возникло у меня в груди. Мы с коллегами переглянулись в полном недоумении. Один из них нерешительно произнёс:
— Алло?

Наступила пауза, прежде чем гул "ответил":
— Кажется, сейчас настроено правильно. Повтори ещё раз?

Я повторил вместо него:
— Алло?

— Вот! Да, всё работает. Вы снова разобрались! Невероятно! — радостно "воскликнуло" оно.

Это было совсем не то, как я представлял себе первый контакт с внеземной цивилизацией. Хотя… я уже не был уверен, что это вообще первый контакт.

— Кто ты? Что это вообще? — громко спросил я в пустоту командного зала.

— Не уверен, что могу раскрывать, кто мы такие… Но что это — это высшая форма общения во Вселенной. Ваши предки тоже на короткое время её постигли.

По манере их «речи» мы довольно быстро сообразили, что говорим не с чем-то земным. Все поняли это примерно одновременно.

— Откуда вы? — спросил я. — Вы должны быть очень близко. С такой скоростью отклика — вы, наверное, вообще на Земле.

— Полагаю, вы не знаете. Мы не рассказывали вашим предкам — решили, что они не поймут. Дай-ка прикину… — Ответ не прозвучал ещё минуту. — То, что вы называете «наблюдаемой Вселенной» — это лишь малая часть. Очень малая. Умножьте это примерно на пятнадцать — вот на каком расстоянии мы находимся. И за этим тоже ещё много чего есть.

Мы снова переглянулись. Сейчас оно несло полную чушь. Это же физически невозможно — при таком расстоянии никакая коммуникация невозможна. Мы объяснили это «голосу в груди», и он, в свою очередь, отреагировал с не меньшим недоумением:

— Почему вы до сих пор используете свет как меру всего? — воскликнуло оно с ноткой упрёка. И вдруг его «голос» стал мрачнее. — Вы ещё не развиты. Вы даже не знаете…

— Не знаем что? — спросил кто-то из моих коллег.

— Вы — точно по центру Безжизненной Пустоты. Во всех направлениях, на расстоянии больше десяти ваших наблюдаемых вселенных, нет ни одного живого мира. Как вы вообще живы — это универсальная загадка.

Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько ничтожным, одиноким и уязвимым. Но он продолжил:

— И на то есть причина.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.