Уже перед тем как заснуть, я все же решил подойти к нему. Как можно более спокойно и разборчиво сказал: «Слушай, если тебе что-то нужно из моих вещей, спроси меня. Не спрашивая – не бери. Просто попроси это, и я тебе дам».
Я старался говорить доброжелательно, но думаю, по взгляду, по жестам было ясно, что я не хочу конфликта, но если ситуация повторится, то я к нему готов. Ситуация больше не повторялась, он меня понял.
Воровали в тюрьме вообще всё.
На следующее утро я снова провалился в безвременье. Посчитал, сколько осталось до моего освобождения, как я тогда думал, и немного успокоился. Решил во что бы то ни стало держаться.
В этом мне немного помогало то, что я не бросал следить за собой. Спорт я забросил, но продолжал как можно тщательнее соблюдать гигиену. Мылся холодной водой, стирал свои вещи, и брился.
В тюрьме нет зеркал – любое из них можно разбить и это будет холодным оружием. Побрить себя без зеркала я не мог. Моим брадобреем здесь был тот говорливый заключенный, о котором я уже рассказывал. Выдающийся тюремный оратор.
Он сидел за грабеж. Вынес магазин с дорогими очками, украл больше 50 пар. До этого он уже был несколько раз в тюрьме. Всё его тело было в шрамах от ножевых ранений. Он показывал: на шее, на животе – его уже много раз пытались зарезать.
При всех недостатках, он не был плохим. В нем не было мелкой гнили. Однажды я заметил, что он что-то вытащил из кармана другого заключенного, увидел меня и жестами стал показывать, чтобы я молчал. А ему наоборот: мол, что ты делаешь, не надо. Оказалось потом, что он вытащил не для того, чтобы себе присвоить, а чтобы пошутить.
Заключенный начинал суетиться, а искомая вещь быстро находилась. В общем, он таким образом развлекался. Провоцировал. Со всеми у него так или иначе были конфликты, потому что он всех провоцировал.
И он меня брил. Оказалось, он закончил курсы парикмахеров. Стриг в тюрьме других заключенных, ему это дело нравилось. Очень следил за собой, был аккуратным.
В то утро мы отправились в душ, чтобы он побрил меня. В тюрьму, конечно, нельзя было передавать ничего острого. Но, почему-то, разрешали безопасные бритвы. Он расплавил одну из них, и, когда платмассовое основание стало мягким, вытащил оттуда лезвие. Намылил мне лицо мылом, и побрил этим лезвием.
Странно, как простые вещи, которые мы обычно делаем на автопилоте, в тюрьме могут повлиять на твое самоощущение. Ничего, вроде бы, особенного: помылся, немного привел себя в порядок. Другой заключенный побрил тебя выплавленным из бритвы лезвием.
Но я сразу почувствовал себя лучше. Появилось чувство, что все под контролем.
По поводу старших в тюрьме. Сначала я думал, что они по возрасту старше, или их другие заключенные выбрали. Потом понял, что тут ни фига не демократия. Просто они дольше всех тут находились. И вроде как они больше охранникам помогали: по койкам распределять людей, по уборке. Но это не было дедовщиной, это было старшинство.
Один парень там, например, очень быстро завоевал авторитет. Но его неоднократно судили, у него был большой опыт нахождения в подобных местах. Не один срок отмотал. Знал, как себя вести.
Кристиан, про которого я уже рассказывал – огромный латинос – он больше четырех месяцев сидел в этой тюрьме. Сел за огнестрел в Буэнос-Айресе. Он сбежал в Кордобу и тут его задержали. И вот он в этой тюрьме застрял, в столицу его обратно почему-то не переводили. И суда не было. Процессуальная часть в Аргентине очень-очень долгая.
И так он попал в передрягу. Дело не идёт, обратно не переводят, закрыли во временной тюрьме и всё. Хотя, тут люди больше месяца не находятся. А ещё и все родственники у него в Буэнос-Айресе. Не получает ни передач, ни посылок, никто к нему не приходит. И мы с ним подружились. Он в целом нормальный был, душевный. У нас с ним был единственный небольшой конфликт.
Меня раздражало по вечерам… Там так телевизор был расположен, что его видно из обеих камер. И вечерами, уже после отбоя, заключенные из другой камеры любили посмотреть сериалы. А поскольку камера была подальше от телевизора, чем наша, они едва ли не на полную врубали звук.
Я долго терпел, не хотел конфликта. Но однажды не выдержал. Чтобы сделать тише или выключить, нужно было забраться на металлическую дверь-решетку, на самый верх, взять палку от швабры и ей дотянуться до кнопки телевизора. Я залез. И услышал крики из соседней камеры, чтобы я остановился.
– Жо кьеро дормир, я хочу спать. Но не могу уснуть из-за телевизора.
И вдруг почувствовал, как в меня ударилось что-то круглое и твердое – из соседней камеры меня начали закидывать апельсинами. В Аргентине массово собирают цитрусовые для сока. И нам их привозили просто мешками, они всегда стояли на виду.
И вот я подвис на этой решетке, а заключенные кричат и закидывают меня апельсинами, как обезьянки в джунглях. Один почти попал мне в лицо – раскололся об решетку рядом, и обрызгал меня соком.
Ночью спал плохо, думал об этой ситуации, и что нельзя все так оставлять. Утром пошел к Кристиану, как к одному из старших, который сидел в той самой дальней камере. Я нервничал, потому что меня возмутило это швыряние апельсинами, не нравилась ситуация в целом – что из-за этого орущего телевизора я не могу спать по ночам.
Тот сразу понял, что я на взводе. Кивнул, предложил присесть рядом на его койку.
– Кристиан, мне не нравится это. Кто кидал в меня апельсины?
Он снова кивнул, было видно, что не хотел эскалировать ситуацию. Протянул сигарету:
– Спокойно, Русо. Покури. Давай обсудим все нормально.
Я взял сигарету, затянулся. Постарался чуть спокойнее, но внятно объяснить:
– Я ночами хочу спать, мне мешает телевизор.
– А мы не слышим телевизор. Потому что наша камера находится дальше.
– Кристиан, давай договариваться. В десять отбой, а в одиннадцать будем делать потише.
Обычно телевизор работал часов до трех, пока трансляция не заканчивалась. Я специально назвал одиннадцать, зная, что он будет торговаться.
– Нет. Нас пятнадцать человек в камере, и мы хотим смотреть. Ты один. Давай в час.
– Нет, в час поздно, я хочу спать. Подъем в семь утра. Мне мало шести часов для сна. Давай компромисс. Ты хочешь в час, я хочу в одиннадцать. Значит, убавляем звук в двенадцать.
В общем, мы договорились, что в полночь делаем телевизор тише. Либо я сам делаю, либо прошу кого-то из нашей камеры.
Так мы наладили отношения с Кристианом. Больше конфликтов между нами не было.
Однажды в камеру привели нового заключенного. В руках он держал черный пакет для мусора, в который были упакованы его вещи. Свободных коек не было, поэтому он расположился на полу. Положил в угол грязный матрац, в изголовье, как подушку - пакет с вещами.
Позже, присмотревшись к нему, я заметил, что он прихрамывает. А когда он переодевался, увидел несколько длинных шрамов: они начинались от верха груди и заканчивались внизу живота. Еще было два поперечных шрама, а кожа на животе между ними была собрана в большую складку и свисала. Неприятное зрелище.
От других заключённых я узнал, что это уличный бродяга.
Какое-то время избегал общения с ним. Привык ещё из России, что бомжи грязные и от них воняет. И тут этот стереотип сработал. Хотя я видел, что он ходит в душ несколько раз в день, и постоянно стирает вещи в раковине. Так что он был чистый, и неприятного запаха не было. Но все равно я избегал контактов с ним.
Даже когда вечером мы садились за импровизированный стол, я старался отсесть подальше. А если он передавал мне хлеб или закуски, то потом я брезговал и не ел.
Но в один из дней ему удалось занять место рядом. И он попытался разговорить меня. Тогда я обратил внимание, что он старается говорить понятными словами. Где-то подбирая синонимы, а где-то объясняя жестами.
Это было удивительно. Общаясь с аргентинцами, я заметил, что чем умнее человек, тем лучше я понимаю его. Объяснять что-то мне, учитывая степень владения языком, не просто. Многие просто забивают и не делают попыток продолжить.
Бродяга рассказал, что его зовут Рама. Он закончил университет. Говорит по-английски. У него богатая мать, которая владеет фермой в пригороде Буэнос-Айреса. А он алкоголик. Говоря это, он не стеснялся. Он сказал, что это его выбор. Так же, как и жизнь на улице - это его выбор. Он не хочет другого. Я сказал ему: "Рама, ты слабый". Он не стал спорить и согласился: "Я слабый и это мой выбор".
Тот разговор произвёл впечатление на меня. Я зауважал его. Он не боится быть тем, кто есть. Он осознанно делает выбор и принимает себя.
Позже было несколько ситуаций, где мы почти сдружились.
Как-то я заметил его около двери в блок с мешком вещей. На глазах у него были слёзы. Он просил охранников о переводе: это допускалось в каких-то случаях. Я жестом попросил дать нам две минуты. Взял его за плечо и увёл поговорить. Оказалось, у него произошёл конфликт с нашим задирой.
Задира мылся в душе, а Рама собрался постирать одежду. Если в момент приёма душа кто-то включал воду в раковине, то принимающего душ могло обжечь горячей водой. Поэтому либо ждали, либо предупреждали, что нужна раковина. Рама был в своих мыслях и забыл. Конечно, он был неправ, но реакция задиры была чрезмерной. Он накричал на Раму, толкнул его. Когда Рама извинился и пошёл в камеру, задира преследовал его, оскорбляя. Тогда бродяга не выдержал и попросил перевод.
Я успокоил его. Обнял за плечо и позвал задиру. Со вторым у меня уже были приятельские отношения. Попросил, чтобы он поговорил спокойно с Рамой, объяснил ему косяк без наезда.
Была ещё ситуация. Как-то я получил плохие новости из Москвы. И нужно было побыть одному. В душевой никого не было. Зашел туда, сел на пол. Сидел, уставившись в стену невидящим взглядом. Таким меня застал Рама, он сел рядом и обнял за плечо. Мы просто сидели рядом и молчали. Мне помогло это лучше любых слов.
И ещё одна ситуация. Как-то ночью в камеру привели нового арестованного. Он занял недавно освободившуюся соседнюю койку. Всю ночь кашлял. Отхаркивался в стакан. Это мешало. Я смог отключиться и заснуть только к пяти утра.
Утром, идя умываться после «листа», я взял своё полотенце, висевшее на спинке кровати в ногах.
Рама подошёл. Сказал не брать полотенце. Что соседа вырвало ночью, и он вытерся им. Я бросил полотенце на пол. Было противно. Рама спокойно поднял его и пошёл стирать.
Рама показал мне, как важно быть выше стереотипов и не относиться к людям предвзято. Да, он бездомный алкоголик. Но при этом светлый и ранимый человек. Люди не черно-белые, они разные. И так во всем по жизни.
В тюрьме бывали и трогательные моменты. Когда вдруг все эти люди, такие разные, сидевшие здесь за самые противоречивые преступления, вдруг объединялись вокруг одной идеи.
Тогда они становились похожи на маленьких детей. Не по уровню интеллекта, не по наивности суждений, а благодаря вот этому искреннему желанию объединиться, участвовать вместе в одном деле, несмотря на различия. Так случалось вечерами, когда они собирались на молитву. Так иногда происходило и по другим поводам.
У Кристиана, старшего по тюрьме, приближался День рождения. Об этом все узнали заранее – он рассказывал, что к нему должна будет приехать мама. Говорил, как волнуется, как хочет ее обнять, ведь они не виделись полгода.
Сокамерники решили его поздравить. Они собрали пустые пачки из-под сигарет, пластиковые стаканы и тарелки. Тайком от Кристиана – пока он был в душе или смотрел телевизор в общем зале – мастерили ему подарок. Из всего этого мусора они соорудили гигантскую вазу с цветком. Раскрасили ее цветным мылом… Это было щемяще-трогательно, по контрасту этого детского порыва и тем, что нас окружало.
Я, в свою очередь, тоже хотел поздравить Кристиана. Он был мне симпатичен, я считал его справедливым. При всей его внешней суровости, он не был злым или агрессивным. Наоборот, старался найти компромисс и решить все миром.
Его День рождения был в среду, и я заранее попросил Марту передать мне побольше продуктов. Вечером мы планировали небольшое застолье, и я хотел «проставиться» со своей стороны. Без спиртного, конечно, но хотя бы чем-то вкусным.
Но во вторник утром мне объявили, что назавтра я покину эту тюрьму. Меня переводят в новую, ту самую, что называли «комфортной» - с настольным теннисом и ежедневными прогулками. В этой мне оставалось сидеть всего сутки.
Я помню, что был настолько уверен в скором освобождении, что даже подумал, зачем меня переводить? Мол, какой смысл? Шел тридцать второй день моего заключения, всего, как я думал, мне предстояло отсидеть сорок дней, так зачем сейчас устраивать все эти «туда-сюда»?
Последняя ночь в этом месте не была особенной. Я спал как всегда, не мучаясь ни кошмарами, ни размышлениями. Собираться мне особенно не пришлось: планируя вскоре освободиться, я не просил у Марты приносить мне много вещей, обходился самым минимумом. Собственно, месяц жизни в этой тюрьме уместился у меня в небольшой пакет, который я забрал с собой.
Кристиана все же хотелось поздравить. Я не мог остаться на вечернее застолье, но и просто так уходить я тоже не хотел. Думал, что же я могу ему подарить из своих немногих вещей здесь?
Решение пришло быстро. В Аргентине беда с большими размерами одежды. Местные, как правило, невысокие и среднего телосложения. Такие громады как Кристиан встречаются редко. И когда-то он жаловался мне, что это целая проблема – найти одежду по размеру. Среди моих вещей были тренировочные штаны на размер больше моего. Такие, мягкие удобные шаровары. И я подарил их Кристиану. Он был счастлив.
Так закончилась первая часть моего заключения.
