Тюрьма в Аргентине. Боуэр, карантин. Часть 8⁠⁠

Это было на 32-й день моего задержания. На самом деле, я не ожидал. Как сейчас помню, 25 мая, в среду, у мамы Кристиана был День рождения. Я рассчитывал, что поздравлю его. Но во вторник неожиданно охранники выкрикнули мое имя и сказали: «Боуэр». Просто слово «Боуэр».

Я не понял, что это значит. Но другие заключенные объяснили, что это означает перевод в другую тюрьму. Уже через несколько часов мою фамилию повторили, мол: с вещами на выход. Я вышел. На выходе из нашего блока попросили раздеться. Разделся. Обыскали карманы, обыскали сумки. Сказали ждать.

Через какое-то время подъехал автобус, в нем сидели пристегнутые наручниками к сиденьям заключенные. Сиденья были твердые, без обшивки. Всего в автобусе было человек пятьдесят, наверное. И дальше мы в этом автобусе проследовали до территории новой тюрьмы.

Рядом со мной в автобусе сидел парень лет 35-ти, ел какое-то печенье. Предложил мне, я отказался. Мы представились друг другу. Когда уже приехали на территорию тюрьмы, там были въездные ворота и огромная-огромная территория. И по ней мы также в автобусе проехали. Остановились около одного из блоков. Нас всех по очереди вывели и провели в это большое помещение. Оно реально огромное, метров двести, или около того.

Самой сложной была первая неделя во второй тюрьме, потому что это была неделя карантина.

Когда заключенных собирают и отправляют в эту тюрьму, там происходит перераспределение. Новички попадают в одни павильоны; те, кто имеют неоднократную судимость – в другие. Ещё распределяются по степени тяжести преступлений, наверное, как в России.

Первоходцы с первоходцами, ранее судимые с такими же, педофилы вообще отдельно сидят, как и в России. В этом здесь похожая система. Делят по нарушениям, по социально-культурному уровню… Стараются людей, имеющих высшее образование, интеллигентных людей, не миксовать с отмороженными латиносами.

Но вся эта «сортировка» происходит уже на вторую неделю после перемещения во вторую тюрьму. А в первую неделю все находятся в одном павильоне на карантине. Все. И первоходцы, и отмороженные. Все.

Этот павильон – одно большое помещение с высокими потолками, наверное, метров около восьми. В нём расположено 25 двухэтажных коек. То есть, 50 спальных мест. Слишком много народу, все незнакомые, много конченных. Я бы сказал, 90% конченных. И постоянное ощущение напряжения.

Много воруют. Воруют, нарываются на драки, провоцируют. Общаются по-особенному, растягивая слова – у них свой диалект. Мне нужно было провести в этом карантинном блоке целую неделю.

Парень, который ехал со мной, был уже четырежды судим. Он первый выбрал себе койку, потом позвал меня: «Русо, давай, иди сюда». Он занял второй этаж, я первый. В изголовье кровати к стене были приделаны металлические полки. На них можно было положить свою одежду и какие-то личные вещи.

Я не сразу понял, что лучше этого не делать. И что одежду и ценные вещи стоит спрятать под матрац или под подушку. И вообще стараться не покидать зону видимости кровати и не сводить глаз со своих вещей. Поначалу я не был готов к этому.

В карантинном блоке я сразу столкнулся со сложностями, как будто мне показывали какой-то фильм про выживание. И главным героем фильма был я. Дело было не только в переполненном блоке, хотя это тоже сказывалось – столько незнакомых людей, большинство из которых явные отморозки, все эти запахи, звуки. Но было непросто даже в бытовом плане.

Если в первой тюрьме давали тарелки, хотя бы пластиковые, то здесь не было ни столовых приборов, ни посуды. Кто-то из заключенных, кто уже проходил этот путь, прихватил из прошлой тюрьмы все эти вещи. А я не знал, поэтому ничего с собой не взял, у меня вообще ничего не было.

Через какое-то время после того как нас туда закинули, принесли еду. Она была в больших кастрюлях. Мой попутчик из автобуса вызвался раскладывать обед. Это было некое фасолевое блюдо, между супом и вторым, какая-то тушеная фасоль с мясом и с овощами. И у кого-то были тарелки, у кого-то не было.

Многие использовали целлофановые пакеты в качестве тарелок. Прямо в руках приносили пакет, туда накладывали еду. Потом из него и ели…

У меня не было даже пакета, и я догадался использовать свою бутылку из-под «кока-колы». Допил остатки из 2-литровой бутылки, отрезал нижнюю часть и использовал ее как миску.

Приборов у меня не было, я попросил у кого-то из заключенных. После обеда вымыл и вернул.

Это были очень жесткие условия. У меня быстро закончились все припасы, которые я захватил. Часть сигарет украли, часть я выкурил. Остался на два дня совершенно без ничего. Курить хочется – сигарет нет, негде взять. Перекусить хочется – тоже ничего нет.

Душ на павильон из 50 человек был один, туалетных кабинки всего две. «Кабинки», впрочем, слишком громкое слово. Это были просто две грязные дыры в полу, два нужника. Туалетной бумаги, конечно, не было.

По углам, на койках, там и сям, сидели заключенные и прямо на глазах у всех употребляли наркотики. Это был или кокаин, или толченые таблетки, которые они занюхивали. Потом сидели с застывшим взглядом, а иногда начинали конфликтовать.

Было много отмороженных. С такими вот стеклянными глазами, дерганых, отвечающих на любое обращение агрессией. Всем своим видом они транслировали, что к ним лучше не приближаться. И к ним, действительно, лучше было не приближаться.

Неделя была сложной. Только после того, как она закончилась, я понял, в каком стрессе находился. Даже для меня это было крайне напряженное состояние. Такое ощущение, что внутри до предела натянута пружина…

С одним из заключенных я столкнулся по пути из туалета, мы познакомились. Он не был из конченых. Имя не запомнил, его все называли Бразиль – он был из Бразилии. В Аргентине он был управляющим нескольких бизнесов. Сел за конфликт с отцом жены. Он не сказал, какой срок ему дали.

Мы нашли общий язык благодаря тайскому боксу. Он занимался им уже лет 10. Но, несмотря на это, сильным и смелым его назвать было нельзя. Наоборот, он был очень настороженным, даже трусоватым.

Чуть позже я понял, почему нельзя надолго отходить от койки и лучше не спускать глаз со своих вещей.

Вечером я ненадолго отошел от кровати, уже не помню, куда – в душ, или в туалет. Когда вернулся, захотел покурить, но сигарет уже не нашел. Первый, на кого я подумал, был мой сосед по койке. Спокойно спросил у него, не видел ли он мои сигареты?

Конечно, он ответил, что нет. Что он спал и ничего не видел. Что да, у него есть пачка сигарет, но это его сигареты, они у него уже были. Я понял, что это вранье, но сделал вид, что поверил. Не хотел конфликта в первый же вечер, не стал эскалировать ситуацию.

Но как я понял, что он врет? Народ в тюрьме не курил хороших сигарет. Почти у всех они были дешевой марки «Ред Пойнтс». Я же курил «Мальборо». И у этого парня вдруг оказались они. Того же вида, что курил и я. Конечно, я понял, что это и были мои пропавшие сигареты. Так я впервые столкнулся с темой воровства в Боуэр.

Воровство в этом карантинном павильоне было как последняя капля. Мне и так приходилось терпеть, стиснув зубы, все происходящее вокруг. Этих наркоманов по углам, зыркающих, на кого б наехать, чтобы забрать или украсть какую-то вещь. Которую затем поменять на дозу наркотиков в соседней камере, отправив по верёвке через окна. Такая верёвка служила для обмена вещами между камерами и называлась «карета». Эту вечную грязную жижу на полу, в которую приходилось все время наступать. Эти бесконечные запахи: плохого табака, чужих тел, нужника…

Но воровство было настолько подлым, иногда настолько мелочным, что добивало всю картину. Там пропадало даже печенье, буквально из-под носа. Сначала я не обращал внимания, что в пачке остается все меньше, хотя я его не ел, потом уже начал это замечать.

В какой-то момент я не выдержал. Однажды я забыл шампунь в душевой. Когда вернулся, его там уже не было. И я по-настоящему разозлился. Жалко было не сам шампунь, а то, что никому вокруг нельзя было доверять, все время приходилось быть в напряжении, стеречь даже элементарные свои вещи.

Я пошел к решетке павильона, и начал со всей дури по ней стучать. Звал охрану, кричал, мол, здесь воруют, сделайте что-нибудь. Долго возмущаться не пришлось: меня быстро окликнул кто-то из камеры: смотри, вон же, на полке, твой шампунь. Понятно, что его поставили туда уже после того, как я начал кричать охранникам.

В тот же вечер меня подозвали другие заключенные. Они разбились по группам, и одна группа захотела со мной поговорить. Показали на того, с кем я ехал в автобусе, и сказали, что он у меня ворует. Мол, мы видели не раз, как он роется в твоих вещах. Я и сам знал, что он у меня ворует, и не только про сигареты. Теперь же мне это подтвердили.

Это был переломный момент. Тогда я понял, что у меня уже не получится делать вид, будто ничего не заметил и спускать все на тормозах. Нужно было показать, что со мной так нельзя, моего миролюбия он явно не понимал, наверное, считал это трусостью. Этой же ночью я выждал момент, когда он встанет с койки, и отправился за ним.

Мы вошли в туалет. Там я его схватил, сделал удушающий прием и начал методично бить по печени. У меня не было цели его покалечить. Но и оставлять синяков я не хотел. Вокруг входа в туалет быстро собрались другие заключенные, которые просто стояли и смотрели на то, что происходит. Даже не говорили ничего.

Все это заметили тюремные охранники, которые следили за павильоном через камеру наблюдения. Они не могли увидеть меня и вора, но столпотворение возле входа в туалет их насторожило. Уже через несколько минут они прибежали, размахивая металлическими дубинками, громко выкрикивая: «Ке паса?»

Удивительно, но все заключенные повели себя по понятиям. Они не показали пальцем на меня, как на следствие, и не сказали: «он его бьет». Они показали пальцем на него, как на причину, и сказали: «он вор». Охранники скрутили его и быстро увели. Больше я его в этом павильоне никогда не видел.

После того, как охрана ушла, ко мне подошли заключенные, человек, наверное, пятнадцать. Большинство из них говорили: «молодец», и всячески выражали уважение. А один искренне благодарил. Он рассказал, что сам из бедной семьи, и ему не могут много передавать, а тот чувак украл у него одежду. Сказал: «спасибо, что отомстил за нас».

Тогда я подумал, что на этом все и закончилось. Зло наказано, добро победило, можно немного расслабиться. Мне даже физически будто стало немного легче, будто ушло это вечное напряжение. Но эта надежда оказалась иллюзией. Дальше всё только усугубилось.